Поиск авторов по алфавиту

III Вселенский Собор 431 г.

Открытие III Вселенского Ефесского Собора 431 г.

Имперская сакра была послана не всем епископам, а только митрополитам и приглашала их явиться «с немногими епископами». Но, как мы уже сказали, невзирая на это, Кирилл взял с собой чуть не весь состав египетского епископата – 50 епископов. Да еще привез с собой множество клириков и монахов, а среди последних и их местную знаменитость, коптского монаха по имени Шнуди, почти столетнего возраста. Все это «войско», посаженное на многочисленную эскадру, плыло под командой своего вождя в приподнятом настроении для сокрушения врага – еретика Нестория.

Пред самой Пятидесятницей египетская эскадра прибыла в Ефес. Там уже был Несторий, тоже в окружении своих людей. Все это походило на обстановку войны перед решающим сражением. Собравшиеся египтяне, чуя свою силу большинства, шумели против Нестория, но не искали поводов видеться с ним и говорить лично. «Низы» – александрийские матросы – уже заводили ссоры с людьми Нестория. Мемнон заранее закрыл все свои церкви для несторианской стороны. Толпа была на стороне реальной силы. Внешний порядок был поручен императором комиту (по-нашему, графу) Кандидиану, командиру «лейб-гвардии». Но Феодосий II, взявшись за созыв Собора, не сделал того, что лежало на его ответственности. В своем указе не дал директив а) ни о составе Собора, б) ни о председателе его, в) ни о предмете его суждений, г) ни о постановлениях римского Собора. Казалось, что Феодосий II смотрел на задачи Собора глазами Нестория. Но это никак не выражено в указе. Приглашение на Собор адресовалось митрополитам с неопределенным указанием прибыть «с немногими» епископами. В качестве исключения в Африку было послано приглашение блаженному Августину, но

273

 

 

он скончался. Фактически, как мы видели, каждый старейший вождь стянул «епископского войска» сколько хотел. Поэтому когда 22 июня в ожидании не прибывших еще антиохийцев епископы заспорили – открывать ли Собор, то 150 епископов (с 16 митрополитами) высказались за открытие, а 68 (с 21 митрополитом) – против. Считая по митрополитам, веских противников торопливости было большинство. Но, как увидим, кто-то хотел сделать и сделал наоборот.

Препятствием к открытию Собора было не только запоздание антиохийцев, но еще более опоздание папских легатов, подразумевавшихся председателями по праву первенства чести.

Несторий был искренно убежден, что раз созван Вселенский Собор, то, конечно, постановления римского и александрийского Соборов не имеют решающей силы и рассмотрение всего начнется снова.

К назначенному сроку открытия Собора (7 июня) не прибыли не только папские легаты, но и все антиохийцы, задержавшиеся и с отъездом из Антиохии, и в самом сухопутном путешествии. Все это соблазнило Кирилла Александрийского использовать свое создавшееся большинство и открыть соборные заседания. Он рассчитывал наверняка получить потом согласие легатов на принятые постановления, поскольку до императорского созыва Собора Кирилл уже обладал неограниченными полномочиями от папы. На антиохийцев же он хотел своим соборным предрешением произвести веское давление, во всяком случае, ослабить их влияние на конечный результат Собора. Кириллу хотелось поскорее, демонстративно соборным большинством одобрить и провозгласить свои 12 анафематизмов. Приближение антиохийцев к Ефесу, можно сказать, переполнило меру долготерпения Кирилла. Он решил использовать факт их отсутствия не без доли лукавства. Дело в том, что, приближаясь к Ефесу, антиохийцы прислали курьеров, прося подождать их, но имели неосторожность сделать оговорку, что уж если, паче чаяния, они не прибудут в намечаемый теперь срок, то, конечно, не смеют задерживать открытие Собора. Кирилл, однако, решил поступать по методу своего дяди Феофила в деле Златоуста. Приезд антиохийцев от-

274

 

 

крыл бы богословские прения по существу. А на этом пути победа ставилась под сомнение. Самый факт Собора аннулировал полномочия Кирилла, данные ему папой Целестином. Теперь ехали на Собор другие легаты. Кирилл решил до прибытия легатов выступить с прежними своими полномочиями и в этом качестве взять на себя роль председателя открывающегося Собора и пригласить 21 июня всех наличных его участников на торжественное и вместе деловое заседание Собора, назначенное на завтра же, то есть 22 июня. Протест 68 епископов несториевой стороны не остановил Кирилла. За ним пошло 160 епископов. Местный хозяин – Ефесский епископ Мемнон – конечно, не без умысла назначил открытие заседаний Собора в церкви Девы Марии. Церковная история не знает другого, более раннего факта, свидетельствующего о начавшемся церковном культе Богородицы. Это был тонкий, но веский удар, наносимый перед церковной массой Несторию как «нечестивцу». (Римско-католические монахи в самом начале XX в. нашли в развалинах Ефеса остатки очень древнего дома и на его основании воздвигли благолепную капеллу в память пребывания здесь Пресвятой Богородицы у старого Апостола Иоанна.) А Несторий по своей нечуткости нетактично продолжал топить себя и здесь «болтовней». Вероятно, намеренно для толпы распускались слухи о том, как Несторий окарикатуривал мнения своих богословских противников. Нельзя же, говорил он, выражаться: «трехмесячный Бог», «Бог питался млеком» и т. п. Так Несторий сам собирал горячие угли на свою голову.

О папе Целестине Несторий еще ранее с заносчивостью ученого школьника выражался как о простаке, не способном даже понять тонкости поднятого спора.

На открывшееся заседание епископов явился контролер от императора Кандидиан и просил все-таки еще подождать приезда «восточных». Пришли на это заседание и некоторые епископы из группы Нестория, чтобы быть очевидцами хода дела. Собравшиеся епископы попросили Кандидиана познакомить их детально с данными ему полномочиями и инструкциями. Кандидиан имел неосторожность полностью прочитать свой наказ. В нем, между прочим, было прямо предписано ему невмешательство во внутренние

275

 

 

богословские суждения. По заслушании всех этих материалов соборяне Кирилловой стороны попросили всех посторонних, начиная с Кандидиана, удалиться с заседания. По удалении посторонних партизаны Кирилла согласились между собой, что с этого момента Собор может считаться формально и законно открытым, ибо прочтение сакры по церемониалу и означает открытие Собора. Кандидиан, таким образом, попался на удочку.

Начались формальные действия. Еще накануне было послано приглашение на это собрание Несторию, на что он устно ответил: «Подумаю, и если нужно, то явлюсь». Сейчас второе приглашение послано Несторию письменно. Он ответил определенно: «Явлюсь, когда прибудут и все другие епископы». Третье формальное приглашение Нестория не могло быть ему вручено. Стража не допустила посланных в его дом. Было ясно, что это была формальная ловушка. Собор Кирилла, утверждая свою полную законность, приступил церемониально к проведению своих деяний и, стало быть, к заочному суду над подсудимым. Так мыслил Кирилл и иже с ним всю задачу Собора.

Ритуал требовал прежде всего прочитать Никейское исповедание веры. Это являлось сознательным отмежеванием от Никео-Цареградского Символа. Во-вторых, была прочитана «Epistola dogmatica» Кирилла к Несторию и ответ на нее Нестория. Письмо Кирилла признано православным, а ответ Нестория – неправославным. Затем прочитано было письмо папы Целестина в Александрию к Кириллу с поручением последнему объявить десятидневный ультиматум Несторию. Конечно, это заслушано без всяких дебатов. По­сле этого, также без обсуждения, как бы приравниваясь к папской безапелляционности, прочитывается и принимается послание Кирилла с 12 анафематизмами. И наконец, прочитываются некоторые выдержки из проповедей Нестория и некоторые его устные речи, уже уловленные здесь, в Ефесе. Все выражения Нестория признаны еретическими, и все суждения этого длинного заседания, тянувшегося целый день, свелись к произнесению осуждающего приговора Несторию в такой форме: «Устами святого Собора сам Господь Иисус Христос, Которого хулил Несторий, лишает его епископского и священнического достоинства».

276

 

 

Дело сделано. Был уже вечер. Сочувственной толпой подготовлена иллюминация. Расходящиеся члены Собора под приветственные клики с факельным шествием разведены были на ночлег по местам их жительства. Если бы все без всяких дебатов цитированные речи и выражения Нестория были рассмотрены при живых комментариях самого их автора, а не измерены другой богословской меркой, то они могли бы быть оправданы как православные.

Конечно, по нашей нынешней мерке как антиохийское богословие, так и александрийское являются по форме несовершенными. Но, снисходя к их несовершенству, мы и то и другое по их благим намерениям признаем православными. По идеалу это и должно было быть результатом вполне нормального процесса суждений Вселенского Собора. Но это условие было нарушено. И Собор в этом моменте не оправдал своего назначения. Началось медленное исправление учиненного искривления.

Кандидиан вывесил объявление с протестом против претензий этого Собора на законность. Также и Несторий с оставшимися на его стороне 15 митрополитами послали императору протест, требуя законного Собора. Нормой законности выдвигалось пожелание, чтобы с каждым митрополитом было не более двух епископов, с ним соприсутствующих.

Кирилл со своей стороны также отрапортовал о соборном деянии и императору, и Константинопольской Церкви, и клиру, и народу столицы.

Лишь через четыре дня, 26 июня, прибыл поезд-караван с антиохийскими епископами. Пока те слезали с коней, посланцы от Кирилла торжественно сообщили им, что Собор уже состоялся, что Несторий осужден и общение с ним теперь под церковным запретом. Ошеломленные антиохийцы немедленно собрались под водительством Иоанна Антиохийского и выслушали волнующий доклад Кандидиана о всем происшедшем, по его мнению, вопреки букве и смыслу императорского указа.

Вывод из этого осведомления не мог быть добрым и светлым. На удар Кирилла антиохийцы ответили разрывом отношений с ним. Возможность соборного разрешения спора была упущена. Не перенеся такой драмы, около 43 епис-

277

 

 

копов Несториевой стороны перешло на сторону Кирилла. Группа, остававшаяся с Несторием, вместе с группой Иоанна Антиохийского, составила всего 35 епископов. Не претендуя на титул Вселенского Собора, они все-таки признали себя Собором со скромным обозначением твоего топо­графического состава. Антиохийцы назвали себя: «Святой Собор восточного диоцеза и епархий: Вифинии, Писидии, Пафлагонии, Каппадокии, Европы, Родопы, Фессалии и Дакии». 12 анафематизмов Кирилла они объявили еретическими, а его узурпаторский образ действий объяснили боязнью подвергнуться соборному разбору и суду. Феодорит при этом выразился: «анафематствовать без всяких околичностей учение святейшего Нестория – значит анафематствовать само Православие».

«Восточные» после этого также поступили анархически. Они не стали даже вызывать к себе на суд Кирилла и Ко, а прямо объявили Кирилла «и иже с ним» низложенными, если они не откажутся от 12 анафематизмов. Ответив на страсть страстью, «восточные» тем самым подорвали свое выгодное моральное положение.

Взаимные низложения повисли в воздухе. Но Мемнон был хозяином города, и все храмы были заперты для «восточных». Мемнон и Кирилл совершали богослужения. Иоанн пытался проникнуть в одну церковь, чтобы демонстративно рукоположить вместо Мемнона другого епископа для Ефеса, но был изгнан. Рапорт Кандидиана императору вызвал при дворе полную растерянность. Но и там сейчас же началась борьба партий «за» и «против». Первая реакция императора была в духе указаний Кандидиана. 29 июня император еще не знал о прибытии антиохийцев и их действиях. Император смело кассирует соборное решение 22 июня, но приказывает не разъезжаться и ждать прибытия своего нового уполномоченного.

Тем временем наконец-то приехали и римские легаты. Персону папы представлял пресвитер Филипп. С ним были еще представители римского Собора, 2 итальянских епископа – Аркадий и Проект. Им дана инструкция – быть солидарными с Кириллом. Кирилл возликовал. Немедленно 10 и 11 июля он созвал 2-е и 3-е заседания Собора. На нем легаты прочитали послание папы Целестина, выслушали

278

 

 

протокол заседания 22 июня, одобрили его, то есть и низложение Нестория, и все это подписали.

На 4-е и 5-е заседания 16–17 июля было послано приглашение Иоанну с его 35 епископами. Те не откликнулись. Очень вероятно, что именно римские легаты удержали Собор от крайности, ибо низложения Иоанна и 35 не последовало.

Собор затем решил и несколько текущих вопросов. Например, на заседании 31 июля всплыл кипрский вопрос. Кипрские епископы, небескорыстно примкнувшие к Риму и Александрии, просили утвердить их независимость от Антио­хии. Основания для этого не были ясны, но момент для них был благоприятным, поскольку Рим и Александрия были заинтересованы в их голосах. Собор Кирилла принял утвердительное постановление по их делу, правда, в несколько сдержанной форме: «Если доказано, что Кипр до сих пор пользовался правами независимого от Антиохии поставления своих епископов, то и на будущее время пусть он сохраняет это право». Так оформилась автокефалия Кипрской Церк­ви «в долготу дний».

Исторически интересно постановление Ефесского Собора о воспрещении употребления всякого другого Символа веры, кроме Никейского (правило седьмое). Харисий, епископ филадельфийской Церкви, докладывал, что для присоединения к Церкви сектантов четыренадесятников к ним явились от Нестория Константинопольского пресвитеры с «развращенным» Символом веры, написанным на случай обращения еретиков и содержащим христологию в духе Нестория. Вероятнее всего, это был просто уже сформировавшийся и вошедший в Константинополе в церковно-богослужебное упо­требление наш нынешний, полный Никео-Царе­градский Символ. Выслушав доклад, соборные отцы воспретили употребление такого Символа. Постановление это не было подписано до 31 июля, когда все соборное делопроизводство непредвиденно прервалось. В это время явился императорский уполномоченный Иоанн с приказом об арес­те и Кирилла, и Мемнона Ефесского, и Иоанна Антиохийского. Посему в рукописном предании деяния этого Собора кончаются шестым правилом с подписями, седьмое правило осталось неподписанным, то есть формально не име-

279

 

 

ющим обязательной силы1. И, по существу, оно было аннулировано ходом истории Церкви. Для компетентных современников эта необязательность седьмого ефесского правила была бесспорна. Так, на Вселенском Халкидонском Соборе 451 г., когда некоторые сослались на канон Ефесского Собора, воспрещающий употребление нового Символа веры, Евсевий, епископ Дорилейский, смело заявил, что такого ороса и канона Ефесского Собора не существует.

Кирилл позаботился доставить и императору и папе Целестину обстоятельные доклады о происшедшем. Не можем не признать их представляющими ход дела в неясном свете. Например, из них следует, будто с антиохийцами солидаризировались пелагиане. Это явно, чтобы отпугнуть римлян. В связи с этим будто на Соборе читались акты, осуждавшие Пелагия и других вождей пелагиан, и получили одобрение Собора.

Протоколы Собора не отражают этого вопроса и не содержат него материала. Кулуарные разговоры соборян о разных предметах не могут считаться деяниями Собора. Совершенно тенденциозно освещение факта запоздания антиохийцев как умышленного и преднамеренного действия. Для умаления значения голосов антиохийской группы папе сообщается, будто около Иоанна всего 30 епископов; многие из них безместные, другие – запрещенные или изгнанные из Фессалии. На самом же деле около Иоанна собралось от 43 до 53 епископов. Не было между ними ни одного пелагианина, все они были законные, занимающие свои кафедры. О протесте 68 епископов перед открытием Кириллом Собора 22 июня было умолчено. Вообще информация Риму была дана достаточно неточная. Тем временем около императора в дворцовой среде шла борьба мнений и влияний. И там пришли к выводу, что надо дать удовлетворение обеим спорящим группам епископата, надо признать, что императорская власть видит в Ефесе не два, а один Собор.

Одному Собору и был адресован императорский указ, в котором признавались низложения и Нестория, и Кирилла, и Мемнона. Пусть епископат на этом примирится, и

______________________

1 В русских изданиях деяний Ефесского собора (Казань) и под седьмым правилом ошибочно напечатаны подписи.

280

 

 

пусть все разъедутся по домам. С таким указом был командирован в Ефес новый уполномоченный – министр финансов Иоанн. Иоанн пригласил всех епископов и той и другой стороны явиться к нему. Выполнить это было нелегко. Министр был удивлен степенью вражды между епископами. Чтобы собрать их в одном помещении, пришлось прибегнуть к военной силе: между двумя враждующими епископскими лагерями пришлось поставить в качестве разделяющей стены отряды солдат. Мемнон не явился. Несторий, Кирилл и Иоанн пришли. В своем отчете императорский уполномоченный пишет: «Чтобы не произошла вспышка драки, я втиснул отряды солдат между сближающимися группами той и другой партии. Из-за бешенства, которое не знаю откуда у них бралось. Те, что примыкали к Кириллу, говорили, что они никоим образом не хотят терпеть самого вида Нестория. Хотя я и видел, что боголюбезнейшие епископы были неумолимо враждебны друг к другу, но я не знаю, отчего они дошли до такого ожесточения и омрачения».

Кирилл и его епископы требовали прежде всего удаления отлученного ими Нестория и всех «восточных». Но императорский уполномоченный подчеркнул, что указ адресован ни к Кириллу и ни к Несторию и посему он просит удалиться и того и другого. Оставшихся он заставил выслушать высочайшее распоряжение о роспуске Собора и общем разъезде. В тот же вечер он взял под арест Кирилла, Нестория и Мемнона. Остальным он предложил воссоединиться. Конечно, все напрасно. Пришлось рапортовать императору о полном неуспехе. При дворе шла работа друзей той и другой стороны. За Кирилла хлопотал придворный врач Иоанн, а за Нестория – друг «восточных» комит Ириней. Кирилл пустил в ход золото. Он выдал через министра финансов Иоанна письменное обязательство самому императору о внесении в казну 2000 фунтов золотом из средств Александрийской Церкви. Ему трудно было впоследствии расплачиваться по этому обязательству. А нужно было еще привлечь на свою сторону многих царедворцев, которые усиленно «богословствовали».

Мобилизована была и новая, быстро разросшаяся церковная сила – монашество, с тех пор начавшая играть яркую

281

 

 

роль в общецерковных спорах. В данный момент в Константинополе приобрел славу недавно основанный бывшим офицером Далматом около кельи отшельника Исаакия монастырь. В ту пору на размножение монастырей и на покровительство им – ктиторство – была среди людей видных и богатых своего рода мода. Так, министр Руфин поселил около церкви при его даче, находящейся по ту сторону Босфора, египетских монахов под водительством ставшего известным Аммония. При императоре Аркадии пришел из Фригии в Халкидон монах Ипатий. Он ссорился с мест­ным епископом Евлалием и даже терроризовал префекта. Префект хотел устроить тут олимпийские игры, но монах Ипатий поднял народный бунт, и префекту пришлось перенести игры в Константинополь. Этот монах Ипатий перед открытием Ефесского Собора объявил, что Несторий – еретик, и посему он, не спрашиваясь никакой епархиальной власти, вычеркнул его имя из своих монастырских диптихов. Далмат был в данный момент как бы «патриархом» всех константинопольских монахов. Он встал на сторону Кирилла против Нестория. Когда ему поведали, что в Ефесе происходит что-то неладное, что известия оттуда поступают с запозданием, что император плохо информирован и что может быть беда для Православия, Далмат, 46 лет не выходивший из монастырского уединения, решил пойти демонстративно к императору. Получилась сенсация: вышли из своих монастырей другие монахи, составилась огромная процессия. Среди участников ее был и личный друг Кирилла, архимандрит Евтихий. Феодосий II принял депутацию вежливо, ласково и обещал сделать все возможное с его стороны для утишения церковной бури.

Император действительно вызвал по восьми представителей той и другой стороны из Ефеса в Халкидон. Несторий и антиохийцы проявили тут свое великодушие и уступчивость. Они заявили комиту Иоанну, что они безоговорочно принимают имя «Богородица», и Несторий заявил то же. Несторий даже по свойственной ему искренности и недипломатичности прибавил, что если нужно спасать Православие, то он готов снова вернуться в свой антиохийский монастырь. Придворные политики, конечно, поймали его на слове и в сентябре 431 г. предложили ему уехать

282

 

 

в Антиохию, что он покорно и исполнил. Но «восточные» требовали уступчивости и от кирилловой стороны, то есть отвержения 12 анафематизмов. Конечно, для кирилловой стороны это было немыслимо, а в состав депутации Кирилла вошли и три папских депутата. В составе антиохийской стороны были и Иоанн и Феодорит. Споры в присутствии самого императора были бесплодными, ибо друзья Кирилла не позволяли даже и прикоснуться к 12 анафематизмам. Хотя на императора произвела впечатление позиция папских легатов на стороне Кирилла, но он еще не становился на его сторону. Он уехал в Константинополь и пригласил делегатов кирилловой стороны прибыть к нему для участия в поставлении на столичную кафедру, оставшуюся свободной после удаления Нестория. Выбор еще не был сделан. Столичный клир по-прежнему выдвигал своих кандидатов, тех же Прокла и Филиппа, но также по-прежнему придворные политики не пошли за местными партиями и искали какого-то нейтрального кандидата. В данном случае неожиданно выдвинулась кандидатура незаметного пресвитера Максимиана. Он был долго апокрисиарием, то есть посредником между папским и императорским двором в Риме, и, очень вероятно, его кандидатуру в данной обстановке вы­двинули римские соборные делегаты. Максимиан был поставлен на Константинопольскую кафедру.

А в Ефесе Кирилл и Мемнон по-прежнему находились еще под арестом. Туда от лица императора послано два декрета. Первый распускал Собор; в нем император с грустью говорит о безуспешности своих усилий достичь через Собор церковного мира, просит соборных отцов с миром разъезжаться по домам и своим мирным поведением за­гладить то зло, которое они причинили Церкви. Кирилл и Мемнон не отпускались из-под ареста. Это означало, что император рассматривает их как епископов, устраненных подобно Несторию. Но позиция эта не была сформулирована, и оба виновника церковных неурядиц истолковали эту дипломатию умолчания в свою пользу. Кирилл первый вернулся к себе в Александрию. Правительство издало новый декрет: Кирилл может вернуться к себе в Египет, а Мемнон остается в Ефесе. Император оговаривается, что

283

 

 

он не осуждает и антиохийцев, ибо они в его глазах ни в чем не были виновны. Так вернулось прежнее дособорное положение. Иоанн остался в Антиохии, Кирилл – в Александрии. Кирилл по-своему был удовлетворен. Он добился своего: Египет вновь судил Константинополь и низверг возглавителя его кафедры. Но даже и в Египте не все мирились с захватными приемами Кирилла. Великий авторитет пустынничества Исидор Пелусиот смело возвышал свой голос и укорял Кирилла за то, что он прежде всего стремится удовлетворить свою страсть, а не служить интересам всей Церкви. Ссылки на поведение его дяди Феофила его не украшают, ибо Феофил заклеймил себя враждой к святому человеку – Иоанну Златоусту.

Сам Константинопольский двор не нашел сразу удачных путей к церковному умиротворению. Отдав примат доверия папским легатам и их ставленнику Максимиану, Константинополь вопреки нейтральному духу императорских указов о роспуске Собора, теперь позволил новому архиепискому Максимиану (очевидно, по подсказке легатов и советников кирилловой стороны) провозгласить несколько личных осуждений антиохийцев, не мирившихся с изгнанием Нестория. Максимиан вместе с папскими легатами поторопился объявить низложенными епископа Дорофея Маркианопольского, митрополита Евферия Тианского, митрополита Имерия Никомидийского, митрополита Элладия Тарсского. Основная неправомерность этого акта была уже в том, что Максимиан с легатами имели право отлучить эту группу друзей Нестория от своего церковного сослужения и общения, но низлагать, то есть извергать из сана, без правильного церковного суда они никакого права не имели. А император­ская власть их в этом поддержала и полицейски устранила осужденных. Однако Дорофей и Евферий не поддались аресту. Церковный народ их защитил.

В отместку за эти акты пристрастия антиохийские епископы, возвращаясь из Ефеса, собрались на соборное заседание в Тарсе и тут объявили вновь низложение Кирилла, Мемнона и 7 делегатов их стороны на Халкидонском совещании, правда не задевая личностей римских легатов.

Мало этого, антиохийцы собрались еще на Собор в Антиохии в числе до 200 членов. И на этом Соборе подтвер-

284

 

 

дили все учиненные ими действия в Ефесе и Тарсе. Так оформился полный разрыв с официальной, «Кирилловой», стороной.

Завершение Ефесского Собора 431 г. миром 433 г.

Разогнанный Вселенский Собор не мог дать достойного покоя Церкви. Но покой может достигаться и не формальным сбором, а, так сказать, будничным соборованием, совещаниями, сговорами, приватными встречами, но только не тем полузатушенным и чадившим пожарищем, который получился в Ефесе.

Епископат не нашел путей к скорому изживанию этого вселенского соблазна. Императорская власть, не сумевшая организовать Собор, чувствовала, однако, свою особую вину и решила использовать свой канонический авторитет, чтобы побудить, мобилизовать богословские партии на новый сговор. Дело было почти безнадежное. Инстинкт подсказал императорской власти пустить в ход силу внешнего давления. В данном случае, надо признать, такой метод оказался уместным, своевременным и привел к желанному результату. Внешние давления, как физические наказания детей, в принципе нежелательные, иногда бывают спасительными.

Сначала двор попытался исчерпать все методы «главно­уговаривания». И в Антиохию к митрополиту Иоанну, и в Александрию к Кириллу были посланы императорские письма, приглашающие их приехать в Никомидию. Христополь и Никомидия считались предместьями столицы с дворцами для императорских резиденций наподобие наших Гатчины и Царского Села. Но приглашаемые отказались. Тогда двор переменил план, уточнил утопия примирения. Пусть «восточные» осудят своего Нестория, а Кирилл – свои анафематизмы. И условие это предложено было не на бумаге, а через живые уговоры императорского посланца. На трибуна и нотария Аристолая была возложена миссия поехать и лично «нажать» на обе ссорящиеся стороны. Миссия, казалось, безнадежная. Прошло уже больше года после Ефеса. Неугомонный борец Кирилл хорошо был осведомлен, что императорский двор не

285

 

 

успокаивался на позиции незалеченной раны церковного раскола, что предстоит еще какая-то ревизия его ефесской соборной «победы». Поэтому Кирилл, по методу своего дяди Феофила, не переставал подкупающими дарами обогащать столицу и истощать александрийскую казну. Сохранилось письмо Кириллова архидиакона Епифания к Максимиану Константинопольскому с приложением списка даров и издержек александрийской Церкви, которая была положительно ими истощена, что вызвало ропот и жалобы клириков на эту изнурительную войну. Епифаний умоляет Максимиана немножко помочь им из его Константинопольской казны, чтобы утолить безмерные аппетиты жадных сановников. Он приводит в пример комита Аммония, который кроме уже посланного ему ждал еще ни много ни мало полторы тысячи фунтов – сумма миллионная!

Получили «приличные подарки» и многие другие, вплоть до камердинеров. Особенно нужно было ублажать друга «восточных» препозита Хрисорита, «чтобы не мешал», и фрейлин Пульхерии, не относящейся к поклонницам Кирилла, Маркеллу и Дрозерию. Кроме денег это были целые транспорты предметов комфорта и роскоши – ковры, коврики, занавески, скатерти, покрывала, подушки, кресла, скамейки и столики слоновой кости, вплоть до живых страусов...

Но императорская миссия Аристолая, по одному свидетельству, имела в резерве и ультиматум в случае упорства сторон – смещение с кафедр и Кирилла и Иоанна и ссылку их в Никомидию «под надзор» двора, с перспективой, конечно, на их сдачу1. Двор не ошибся. Это давление увенчалось успехом.

В Антиохии Аристолаю объяснили: все дело в анафематизмах Кирилла. Они – антиохийцы – на примирение с готовностью идут, если Кирилл уберет свои 12 анафематизмов. Старый, уже 110-летний Акакий взял на себя поручение написать Кириллу. Антиохийцы соглашались держаться минимума обязательных догматических формул: только Никей­ского вероизложения с толкованием его Афанасием Алек-

________________________

1 Один автор (Liberatus, Brev. Р. 8) сообщает нам, что Аристолай sacram principis deference Johanni et Cyrillo, in qua comminatus est utrisque Nicomedian exilium nisi pacem haberent invicem.

286

 

 

сандрийским (в письме к Епиктету). Все другие формулы и толкования не считать обязательными, чтобы как Несториево богословствование отбрасывается, так отброшено было бы и Кириллово.

Кирилл ответил без задора. Он объяснял свои 12 анафематизмов, не заостряя их догматического смысла. Конечно, защищал себя от всякого сродства с арианством и аполлинаризмом. Но на чем неумолимо настаивал – это на полном отвержении Нестория.

Ответ Кирилла Акакию и объяснения насчет 12 анафематизмов произвели в Антиохии благоприятное впечатление. Акакий и Иоанн готовы были начать переговоры с ним. Но, конечно, осталось немало и непримиримых. Среднюю позицию заняли блаженный Феодорит Киррский и Андрей Самосатский. Они соглашались признать самую мысль Кирилла православной, но приданную ей словесную оболочку отвергали как невозможную. Правительство только этого и добивалось. Максимиан Константинопольский тоже продолжал заявлять, что раз Несторий осуждается, то зачем еще навязывать 12 анафематизмов?

Иоанн Антиохийский поручил обследовать весь этот богословский вопрос блаженному Феодориту, а сам послал к Кириллу с очень примирительными письмами дипломатичного Павла Эмесского. К этому моменту, после всех усилий, опытов и тщательной разведки, Кирилл решил пойти на уступки, встретил Павла Эмесского дружественно и решил не навязывать всем своих 12 анафематизмов. Более того – он подписал нижеследующее антиохийское вероизложение, в основных чертах то самое, которое антиохийцы привезли в Ефес и которое тогда «сорвал» Кирилл. Обычно думают, что текст его написан Феодоритом. Но Болотов доказал (в рецензии на исследование Глубоковского), что, скорее всего, в этой редакции оно может быть приписано Павлу Эмесскому. В основе это же исповедание антиохийцы привозили и в Ефес, но неистовый Кирилл сорвал самую возможность его прочтения. А теперь он подписал и чуждые ему выражения: «две природы», человечество во Христе – «храм» Божества. Все это вскоре в Халкидоне было очищено, поправлено и стало более уточненным вероопределением IV Вселенского Собора.

287

 

 

Согласительное исповедание 433 г.

(Hefele-Leclercq. Histore des Conc. t. II, 1, p. 396)

«Посему исповедуем, что Господь Наш Иисус Христос, Сын Божий Единородный, есть совершенный Бог и совершенный человек с разумной душой и телом1, Рожденный по Божеству от Отца прежде веков, в последние же дни Он же Самый2 (рожден) по человечеству от Марии Девы, нас ради и нашего ради спасения.

Единосущный3 Отцу по Божеству и Он же Самый единосущный нам по человечеству. Ибо произошло единение двух природ4.

Посему мы исповедуем Единого5 Христа, Единого Сына, Единого Господа. Сообразно с этой мыслию о неслиянном единении6 (природе) мы исповедуем Святую Деву – Богородицей7, и это потому, что воплотился и вочеловечился

________________________

1 Против аполлинаризма (монофизитства), подозреваемого в Кирилле, в его учении (принятом и IV Вселенским Собором) об «ипостасном» соединении двух природ. То есть чтобы тут не укрывалось ни скрадывания полной души человеческой с ее человеческим логосом, ни подмены последнего Логосом Божественным. То и другое откровенно утверждалось Аполлинарием.

2 Против несторианства, чтобы акт Рождества Христова не превращался в акт рождения только человека Иисуса, в котором, как в храме, обитал Бог.

3 Здесь ради выражения равновесия в полноте природ даже принижено и поломано тончайшее значение никейского омоусиос. Усиа в Троице совсем не так принадлежит Лицам (Ипостасям), как усиа природы человеческой лицам человеческим. Наша усиа абстрактна и мыслится как некий материал для построения личности, делимой и множественной. Божественная усиа – конкретна и не частично, а неделимо, и не множественно, а всецело принадлежит Каждой из Трех Ипостасей. Таким образом, термин «омоусиос» в чистом никейском смысле и неприложим к человеческой природе. Но церковь в своей «икономии» смело маневрирует терминами, придавая им ad hoc нужный смысл. Она не творит из терминов кумира.

4 Очень дипломатическая формула. Евтихий и кириллисты – диоскоровцы предпочитали «ἐκ δύο φύσεων», то есть полагая, что когда соединение произошло, то уже получилась μία φύσις. «Ἐκ δύο φύσεων δύσεσι» Халкидонского собора для них было несторианством. Здесь пропущено «ἐκ», а поставлен genetivus possessivus. Обе партии на нем могли «дипломатически» помириться. Но каждая могла еще думать «свое». Таким образом, тут еще не дано щита от ереси.

5 Для успокоения кирилловой стороны.

6 Для успокоения Антиохийской стороны: что хотя и «единение», но природы не «слились» в одну.

7 Она родила Бога, но вместе с тем и человека по неслиянному и нераздельному единению.

288

 

 

Бог – Логос и от ее зачатия соединил с Собой воспринятый от Нее храм1.

Евангельские же и апостольские выражения о Господе мы признаем: одни – объединяющими, как относящиеся к одному лицу, а другие – разделяющими, как относящиеся к двум природам. И – одни (выражения признаем) передающими богоприличествующие (свойства) по Божеству Христа2, а другие – уничиженные (свойства) по человечеству Его».

Как велико было достижение этой встречи! В западной литературе для определения этого события пущен в ход термин «уния 433 г.», механически попавший к нам и распространившийся в нашей литературе. Для Запада через легатов, принявших сторону Кирилла, Вселенский Собор считался состоявшимся уже в Ефесе, и антиохийцы были как бы раскольниками. Но для нас, как и для императора Фео­досия II, Собор 431 г. не закончился и не удался вплоть до этого примирения 433 г. Здесь императорская власть, виновная в дезорганизации Собора 431 г. и не признавшая его, довела наконец с запозданием опрометчиво начатое ею дело Вселенского Собора до его благополучного конца. Тут только III Вселенский Собор и состоялся. Тут богословы сговорились. Взаимные анафемы молчаливо (!) взаимно были упразднены. И подписано то, что должно было быть подписано еще в 341 г. Это – не «уния», а, по существу, орос III Вселенского Собора.

Исторический скандал этим был ликвидирован. Но такой революционно смелый оборот дела не мог пройти бесследно для разошедшихся последователей двух партий. Одно – порыв к миру, порыв самоотречения, другое – возвращение к своему постоянному глубинному сознанию, не поддающемуся преображению. Строгие друзья Кирилла упрекали его. И антиохийцы разделились. От Иоанна отделились несколь-

______________________

1 «Храм» (человеческая природа) – ярко выраженный несторианский (антиохийский) термин – допущен здесь святым Кириллом, очевидно, потому, что он полностью «обеззаражен» предшествующим раскрытием термина «Богородица».

2 Не без намерения здесь термин «Христос» (против Несториевой «Христородицы») покрывает в первую очередь природу Бога, и далее человеческая природа покрывается тем же термином «aЩtoа», то есть Христа, а не простого человека Иисуса.

289

 

 

ко епархий: обе Киликии и Евфратисия. Их смущали два пункта: 1) аполлинарианство + 12 анафематизмов, и 2) незаконное низложение Нестория, которое они называли «человекоубийством». Как болезненно переживалось это выдающимися епископами Востока, свидетельствует сон Андрея Самосатского. Ему привиделось, что на одре лежит дряхлый старик – Аполлинарий, восточные епископы подходят к нему и он раздает им евлогии. В страхе Андрей проснулся и ощутил, что общение с Кириллом равнозначно общению с самим Аполлинарием.

И Павлу Эмесскому не удалось убедить Кирилла отказаться от низложения 4 митрополитов (Дорофея Маркианопольского, Евферия Тианского, Имерия Никомидийского, Элладия Тарсского), учиненного в Константинополе. Правительство Константинополя за это время тоже отказалось от своей уравнительной точки зрения на Нестория и Кирилла. Оно возобновило сношения с Кириллом, принеся в жертву этому миру Нестория. Сам Несторий в знак протеста за­явил, что он берет обратно данное им согласие на уход с кафедры. Он поступил в этом случае подобно нашему патриарху Никону, покинувшему трон и потом порывавшемуся занять его вновь.

Подписав соглашение, Кирилл в Александрии отслужил службу вместе с Павлом Эмесским и отпустил его в Антио­хию и сопровождении двух своих диаконов и вместе с сенатором Аристолаем, миссия которого увенчалась столь блестящим успехом. Иоанн Антиохийский с частью епископов подписал акт примирения и направил Павла Эмесского в Александрию с письмом к Кириллу. «Ради мира Церкви, – писали антиохийцы, – дабы прекратить раздоры и соблазны, соглашаемся иметь Нестория, некогда бывшего епископом Константинопольским, низложенным, и анафематствовать его худые и скверные новоглаголания».

Но в чем, собственно, состояли эти «новоглаголания», здесь дипломатично не уточнялось. Кирилл с радостью принял послание и ответил знаменитым радостным письмом: «Εύφραινέσθωσαν οἱ οὐρανοι... да возвеселятся небеса, да радуется земля!..» Здесь он отвергает мысли, ему приписанные, объясняет свое учение и признает антиохийское исповедание тождественным со своими мыслями и чувствами. Радост­ная

290

 

 

весть о таком редкостном сговоре разослана была всему епископату, императору, папе Сиксту III, Максимиану Кон­стантинопольскому. Казалось бы, с такого сговора надо было и начать или по крайней мере достичь его на Вселенском Ефесском Соборе. И так как теперь сыграло положительную роль посредничество государственной власти, то, очевидно, и она была виновата в том, что не организовала как следует Собора 431 г.

*  *  *

По своему внешнему облику Ефесский Собор 431 г., в сравнении с другими Вселенскими Соборами, является самым неблагообразным, смутным, неудачным и формально просто не состоявшимся. По своей беспорядочности он немногим уступает соседнему по времени и месту с ним Ефесскому же Собору 449 г., собранному также в качестве вселенского, но заклейменному вскоре жутким названием «разбойничьего». А между тем деяния Ефесского Собора 449 г. были утверждены тем же самым императором, Феодосием II, а деяния III Вселенского Собора – не утверждены и Собор за беспорядок и беззаконие был высочайше распущен. Но Церковь судила иначе. Церковное восприятие было как раз обратное. Отсюда видно, что богослов­ско-канонический термин «рецепции» Соборов обосновывается на несомненных фактах. Есть вообще икона вещей, их высший, богоподобный нетленный образ. И праведно зрящее око видит икону там, где плотское зрение видит лишь убогую материальную оболочку. Из своей бурной истории, не менее бурной, чем всякая другая человеческая история, Церковь выделила множество иконных образов, составивших сокровищницу ее учения и назидания. Есть иконографическое представление о Вселенском Соборе; есть и иконы Соборов в красках. Это – и духовная реальность, и вместе и абстракция от конкретной и часто мутной исторической действительности. Верующий историк должен видеть икону событий, но именно как историк он обязан знать и давать отчет о всей живой прозе событий прошлого. В этой двусторонности и вместе двуединстве познания и исполняется долг христианской мудрости, живущий и дышащий антиномической тайной богочеловечества.

291

 

 

Как же и почему вышло, что далеко не примерный Ефесский Собор 431 г. воспринят нами как Вселенский, то есть одна из норм нашей веры?

О чем шла речь тогда? Как раз именно о тайне богочеловечества, об ее умственном постижении до крайних пределов доступной человеческому разуму ясности. В сущно­­с­ти, это тот же самый вопрос, который томит и современное нам догматическое и практическое сознание христианства, вопрос, как соединяется божественное с человеческим и что есть человек пред Богом? В ту пору этот вопрос с диалектической неизбежностью надвинулся на Церковь по окончании триадологических арианских споров. Для Церкви настал момент неотложного решения вопроса: какого придерживаться курса догматической мысли в споре о лице Богочеловека? А курс был разный, не в отвлеченной, логической возможности, а уже в прочно сложившихся двух школьных направлениях ученой богословской мысли антиохийского и александрийского центров. После неудавшейся попытки нашего ученого-историка протоиерея Иванцова-Платонова затушевать роль двух различных школ древнего вселенского богословия надо признать бесспорным достоянием и нашей науки, вслед за инославной, признание глубокой философско-богословской разнотипности двух названных школ. «Несторий не один – Несториев много!» – восклицал в 449 г. Диоскор Александрийский. Да, дело было не в Нестории, а в конфликте школ, разделивших весь Восток на две половины. При такой предпосылке скомкать вопрос и приглушить его вскрытие внешними запрещениями, как это вышло в Ефесе 431 г., было мерой бесполезной. Жизнь потребовала разворачивания вопроса до конца. И, как известно, Ефес 431 г. был только «началом болезней». Если арианская лихорадка бурно трепала церковный организм долгих шесть десятилетий, то перемежающаяся лихорадка христологических споров растянулась на целых 250 лет, износила исторический организм Церкви до явного утомления, расколола и умалила самую Византийскую империю, унесла из лона Кафолической Церкви миллионы душ, ввергнув их в ереси, и отняла у греческой державы весь ино­племенный окраинный Восток.

292

 

 

*  *  *

В чем же «икона», в чем специфическая ценность III Вселенского Собора и в чем специфическая неправота его жертвы – печальной памяти Нестория?

В дни моей богословской юности один светский философ сказал мне: «Удивительная вещь! Церковь всегда была права, и все еретики были не правы!» Применимо ли это к данному случаю? Безусловно, как и ко всем прочим, хотя, повторяю, из всех Вселенских Соборов нет более соблазнительного, чем Третий, и из всех еретиков нет более симпатичного и здравого, чем Несторий. Его собственная апология, до нас не дошедшая, носила название TragJd…a, то есть трагедия. Под таким же названием писал в защиту его и ссыльный друг его, сначала комит, а потом епископ, Ириней. Трагичны судьба Нестория и конец жизни в ссылке. Трагична и его недавно открытая и в 1910 г. изданная в сирском оригинале и во французском переводе книга под заглавием: «Трактат Ираклида Дамасского». На основании ее английский ученый Бетюн-Бэкер, затем германский Лоофс и многие другие, преимущественно протестанты, возобновили давнюю, еще XVII в., тезу, что Несторий пал жертвой чистого недоразумения и был осужден неправильно. Народилась и новая консервативно-апологетическая литература в обвинение Нестория и сугубое оправдание Кирилла. Словом, вопрос снова приведен в движение и, как нам кажется, оживает не только с документально-археологической точки зрения, но и как вопрос, возрождающийся, по существу, в религиозном сознании современной нам Церкви. Самое бесплодное и мертвенное отношение к нему – это внешнее суждение свысока о будто бы пустячном словопрении старых греков. Еще Цицерону казалось, что «jam diu torquet controversia verbi homines graeculos, contetiones cupidiores, quam veritatis» – «издавна споры о словах мучают греков, жадных больше до состязаний, чем до истины». Слова эти вспомнились и Лютеру при рассмотрении судьбы Нестория, но думать так – значит быть совершенно чуждыми и неблагодарными греческому гению, а также глубочайшим достижениям церковной мудрости. Под словами и миллиметрическими их различиями лежала живая мука души, терзае-

293

 

 

мой исканием истины не только умом, но и всем серд­цем. И вопросы эти в существе своем все те же – великие, вечные, насущные, человеческие вопросы. И кто скажет, что напрасно лились чернила и кровь из-за таких оттеночных рассуждений, того мы с пристрастием спросим: а что, наша идейная интеллектуальная и общественная жизнь разве чужда этой оттеночной, греческой диалектики, этой Haarspalterei (буквоедства), как говорят немцы? Скажите, разве каждый из нас не во власти самых тончайших, самых оттеночных до патологической чуткости притяжений и оттолкновений в своей интеллектуальной и особенно общественной и политической сфере? Какие мы все друг для друга «еретики», неспособные к соборному единству! Нет, не нам заносчиво смотреть на подвижников и мучеников вселенских соборных споров. Их достижения и их соглашения должны быть для нас предметом уважения, как добродетели соборности.

Итак, «икона» III Вселенского Собора, его идеальное достижение, запечатленное в оросе 433 г., – это та же формула идеального равновесия природ в Богочеловеке, какой вскоре дал высшее выражение IV Вселенский Халкидон­ский Собор. III Собор был только этапом, черновым наброском. Но прежде чем дойти до Халкидонского равновесия, нужно было диалектически пройти сквозь специфический уклон Кириллова богословия и им защититься от угрозы полярного заблуждения, символически представлявшегося Несторием. Самой драгоценной, «иконной» чертой этого достижения является освящение имени и осознанного культа Богородицы как воплощенной вершины догмата об обожении человека. Под этим знаком Собора Пресвятой Богородицы Ефесский Собор и прошел в сознании церковных масс. Памятником этого, например, является древняя римская Санта Мария Маджоре, перестройка которой Сикстом III, как гласит посвятительная надпись, произведена для увековечивания триумфа богородичного догмата в Ефесе. «Иконно» и оправдание антиохийского богословия, завершенное вскоре в Халкидоне. А за промежуточный период в 20 лет все дефективное в Кирилловом богословии подверглось вновь огненному искушению опытной проверки, выявило в нем и извергло всю изгарь и все шлаки монофизитства.

294

 

 

Как только александрийцы с антиохийцами подписали соглашение 433 г., начались новые драмы на той и на другой стороне. Там и здесь нашлись крайние и непримиримые вплоть до расколов, подогретых давлениями и репрессиями со стороны государственной власти. В антиохийском округе взяли свое начало, без участия и вины самого Нестория, приверженцы крайностей его доктрины.

Так появилась группа консервативных антиохийцев, ушедшая в Персию и основавшая там так называемую Церковь халдейских христиан с несторианским учением. В Александрии реакция на оглашение приняла не сепаратистский курс, а курс, претендующий на захват всего кафолического богословия, что и породило так называемый «разбойничий» Собор 449 г.

*  *  *

В заключение мы спросим себя, какое же живое наследство оставил нам III Вселенский Собор? Тянутся ли какие-нибудь живые нити к нашей христианской современности от великого конфликта V в. Несторий – Кирилл? Да, без сомнения. Тем, у кого открыт восприемник христианского ума и сердца, ясно, что наше время заболевает той же христологической мукой в ее обращенности к человеческой природе, к тайне человека во Христе. Уже сказано вещее слово, что «Церковь раскрыла тайну о Боге и Богочеловеке, но еще не о человеке». И эта тайна уже бьется о стены Церкви мировыми волнами древнего хаоса. Он грозит за­хлестнуть убежавшее из Церкви человечество потопом безбожия и бесчеловечия. Скала, маяк, корабль и якорь Церкви – единственное верное прибежище. Но слово научения, но злободневная формула взаимоотношений в наши дни человеческого начала с Божеским должна оттуда понятно и призывно звучать. Звучит ли она? Слабо, неясно. Через полторы тысячи лет грозит человеческой природе строгий палец святого Кирилла. Из той же дали тянутся на защиту ее руки антиохийской рати, не исключая неглупого Нестория. Как? Казалось бы, их роль закончена после Халкидона. Равновесие природ установлено. Но в том-то и секрет истории, не всем очевидный, что за халкидонское «неслитно и нераздельно» нужно еще бороться и сегодня. Посмертная сила

295

 

 

Кирилла еще века давила на халкидонское Православие и искривляло его линию.

Вечная заслуга антиохийцев (и Нестория в том числе), что они антиномию природ не исказили, а, утончая, до конца сохранили, то есть оставили для ума неразрешенной. Кирилл притупил жало антиномии, обломив вершину человеческой природы – ее неслиянное самосознание. Несторий оказался зачарованным тем, что Христос был, как мы, а потому и мы можем быть сообразными Ему и теперь. Кирилл устремлен перспективно в будущее преображение, в эсхатологию, в то, что мы когда-то будем, как Он.

Халкидонский орос восстановил, как увидим, полноту антиномии, связав в один узел оба конца евангельской верви. Но что-то все-таки очень глубокое подметил Гарнак, утверждая с грубостью, что восточно-греческое благочестие есть монофизитское благочестие. Действительно, кроме великих монофизитских отпадов от Православия из-за Халкидонского Собора сама официальная православная Византия двести с лишком лет боязливо отталкивалась от Халкидона, мирила папу Льва с Кириллом за счет Льва. Кирилл одолевал. Ведь не один Несторий видел в Халкидоне свой реванш. Все монофизиты со своей точки зрения и в противоположном смысле твердили то же. Считали Халкидон хитроумной ловушкой. Несторий будто бы был анафематствован для отвода глаз, чтобы провести само несторианство. И это была правда в смысле восстановления равновесия, нарушенного Ефесом. Но вся Юстинианова эпоха (VI в.) снова ушла к Ефесу, услаждалась монофизитствующими формулами – «Един от Святыя Троицы распят», трисвятое с «распныйся за ны» (до сих пор об этом нам напоминает за литургией Юстинианово «Единородный Сыне»...) – и повторила, в сущности, Ефес в диалектически излишнем V Вселенском Соборе 553 г., по-кириллов­ски добивая мертвых «несториан» – Феодора, Иву, Феодорита – и поглощая монофизитского верблюда. Что иное затем ересь монофелитская – μία θεανδρικὴ νέργεια, как не повторение через 200 лет Кирилловой μία φύσις τοῦ θεοῦ Λόγου σεσαρκωμένη?

И сколько нужно было иметь в недрах богословского сознания истинного догматического здоровья, чтобы после

296

 

 

двухсотлетних отрав монофизитством снова в 680 г. доставить торжество Халкидону, даже Антиохии, скажем еще более – самому Несторию! Ибо «две природные воли и два природных действия, и Его человеческая воля не противоборствующая, но во всем последующая Его Божественной воле» (орос VI Вселенского Собора) – это ликвидация монополии Кирилловой μία πόστασις. В двоеволии восстановлена двуипостасность, совершенная антиохийская полнота природ, до конца раздельных и соединенных только в Единое Лицо с возможностью толковать его даже в Несториевом стиле «Объединенного Лица».

Но спасен ли Халкидон даже этим изумительным по смелости перегибанием дуги VI Собором? Принципиально да. Но в жизни Церкви и в практическом благочестии – нет. На Востоке, по крайней мере, интерес к тайне человека угас и снова приходится звать отнесенных волной Ефесского отлива: «Опять к Халкидону! К чистой антиномии! К сохранению во Христе смысла всего тварного, конечного, множественного, индивидуального, человеческого!» Религиозные проблемы нашей эпохи, можно сказать, все громче и яснее «антиохийствуют».

Новая полоса борьбы школ Антиохийской и Александрийской

Оппозиция Иоанну, возникшая из-за примирения его с Кириллом, была довольно значительная. Не мирились с тем, что теперь 1) признано низложение Нестория «Собором Кирилла» (431 г.); 2) что теперь Собор 431 г. признан Вселен­ским; 3) что с того момента сами «восточные» были раскольниками. Вождь оппозиции Александр Иерапольский собирал целые Соборы против Иоанна. Некоторые члены Собора писали папе Сиксту, ибо по слухам он не был «кириллистом».

Но раз авторитет Иоанна был поколеблен, оппозиция стала разрастаться, переходя в сектантские брожения. Неожиданно бывшие аполлинаристы кинулись в противоположную крайность – и монофизитство. Около самого Иоанна нашелся диакон Максим, а за ним и часть монахов, которые отвергали «соглашательство» самого Кирилла и держались строго его двенадцати анафематизмов.

297

 

 

Но брожения продолжались и в столичном центре. В 434 г. умер архиепископ Максимиан. И наконец-то правительство вняло давнишнему местному vox populi (гласу народа) и избрало давнего, всегда выдвигавшегося пресвитера Прокла. Но оказалось, что партия Нестория еще довольно сильна. Правительство беспокоилось и приступило к разным мерам давления, и в частности, в антиохийской области – на группы «несторианствующих». Так как и для Иоанна, и для Феодорита, принявших соглашение с Кириллом, эти люди еще вчера были своими, то примирительную миссию они взяли на себя, отстраняя полицей­ские меры государства. По тайному соглашению с Иоанном блаженный Феодорит, занятый этой миссионерской работой, не требовал от примиряющихся прямого осуждения Нестория. К счастью, высокий в глазах народных масс и в этом смысле «модный» авторитет пустынников и монахов был на стороне, так сказать, «официальной» Церкви. Таковы были неложные авторитеты и вожди монашества в данный момент: Симеон Столпник и Иаков Барадай (по-сирски – Бурд’оно).

Симеон подвизался недалеко от Антиохии. Феодорит лично знал его и описал нам в своей «Истории монахов». Симеон был простым пастухом. Привык жить в пустыне вне людского общения. Но в этой обстановке он возложил на себя подвиг крайних лишений. Он прикрепил себя цепью к скале. И так стоял без пищи и питья без срока. По совету пресвитера – духовного отца – Симеон оставил цепь, но уединился на построенном им самим из камней столпе. Феодорит видел его уже на высоте около десяти метров. Оттуда Симеон поучал собиравшийся к нему народ. Увидев стоящего в толпе Феодорита, Симеон пригласил толпу почтить епископа и принять его благословение. Толпа ринулась к Феодориту и чуть не задавила его. Пришлось Симеону криками усмирять толпу. Неблагодарные аскеты не вспоминали при этом о благодеянии государственной полиции, которая косвенно обеспечивала им существование в пустыне.

Но и среди мира самого новоявленного и быстро расцветшего монашества не все принимали такой вид подвига, как столпничество. Нитрийские монахи в Египте в то

298

 

 

время его не одобряли. Но сирийское население с энтузиазмом чтило Симеона. А проходившие мимо торговые караваны из Месопотамии и Аравии разносили славу подвижника вплоть до Рима, Галлии, Парижа. В Риме продавали даже портреты-иконки Симеона Столпника. В Париже сама знаменитая современница Симеона святая Женевьева (Геновефа) писала приветствие Симеону, а он посылал ей свое благословение. Проходящие караваны разносили вести о Симеоне до Эфиопии, а в восточном направлении – до Персии и Туркестана. Бедуины Сирии и Месопотамии окружали столп Симеона и боготворили его.

*  *  *

Несмотря на все смягчающие условия, соборно-согласительная позиция Иоанна Антиохийского вкупе с Феодоритом не устраняла того факта, что был ряд епископов «Востока», целиком отвергавших все результаты III Вселенского Собора. Правительство их арестовывало и ссылало. А несокрушимого вождя их Александра Иерапольского правительство сослало даже в египетские рудники. Для добивания остатков несторианства правительство издало «гонительный» закон, воспрещающий несторианам даже называться христианами, а только полицейски приклеенным к ним прозвищем «Симониан», с запретом собираться для богослужения. Такие видные лица, как комит Ириней и пресвитер Фотий, высланы были в Петру Аравийскую с конфискацией их имущества.

*  *  *

Этот поворот в государственной политике «добивания» остатков несторианства не мог не ухудшить судьбы самого Нестория. Уже в 432 г. папа Целестин находил, что оставление Нестория в Антиохии мешает ликвидации церковной смуты. Хотя Несторий и ушел со своего поста сам, но теперь от окружавших его друзей шли слухи о незаконности его устранения. Сам Иоанн Антиохийский просит правительство увезти Нестория из Антиохии. Сначала его увезли в Петру Идумейскую, но оттуда вскоре переправили в Египетскую Ливийскую пустыню, в великий оазис (ныне Харгех), и его начали забывать.

299

 

 

После ухода Нестория (431 г.) ему суждено было прожить еще двадцать лет – до 451 г. О последнем периоде жизни Нестория речь еще будет впереди.

*  *  *

Итак, подписка единой согласительной формулы, и притом компромиссной, не могла упразднить второстепенных различий в богословии двух школ. Каждая из них продолжала создавать богословскую литературу своего стиля. Кирилл по-прежнему употреблял свое выражение «μία φύσις...» Антиохийцы – свои. И друг друга упрекали. По указу властей сочинения Нестория истреблялись. Его друзья вместо них делали выписки из первоисточника, то есть из Диодора Тарсского и Феодора Мопсуестийского, и их распространяли. Сторонники Кирилла вновь пришли и движение. История мстила за удушение богословского вопроса на Ефесском Соборе 431 г. Решения «Кириллова Собора», как будто дело шло об одном Нестории, неверно отражали действительность. Вскоре Диоскор Александ­рийский правильно скажет: «Несторий не один, Несториев много». Несторий был случайным и даже небольшим отголоском Феодора Мопсуестийского, а за его спиной и Диодора Тарсского, словом, плодом всего антиохийского прошлого, и для Востока – достославного прошлого. Надо было в споре вернуться назад, и вот не мог не возникнуть спор...

О Феодоре Мопсуестийском

Сначала он возник в Персидской, то есть восточной, части Армении. Западная часть часто подпадала под длительную греческую оккупацию. Армения упорно занята была переводами с греческого и сирского языков. Начало этому положил великий католикос Сахак и сотрудник его Месроб. Переводчики усердно переводили экзегетические и богословские труды Феодора Мопсуестийского. Но епископы Эдессы и Мелитипы оказались приверженцами Кирилла Александрийского в его ранней монофизитствующей фазе. С ними сошлись во вражде к Феодору Мопсуестийскому и здешние аполлинаристы. Словом, запылал вновь

300

 

 

неизжитый, искусственно заглушенный христологический вопрос.

Выдвинулись на сцену новые незабываемые персонажи.

Прежде всего – знаменитый пресвитер Эдесский Ива (сир. Хиба или Ихиба). Со своим митрополитом Раввулой Ива был в Ефесе в 431 г. на стороне своего возглавителя Иоанна Антиохийского. Теперь, на радостях по поводу мира между Кириллом и Иоанном, Ива написал письмо к Маре, епископу Ардаширскому в Персии. Ардашир – это Селевкия в Персии. Ива радуется настоящему миру, но в прошлом подозревает Кирилла в аполлинарианстве, да и в Православии Нестория не уверен. Сам Ива «несторианином» не был. Но, как начальник и профессор богословской школы в Эдессе, он изучал «учителя учителей и толковника толковников» – Феодора Мопсуестийского и переводил его на сирский язык.

Эдесский епископ Раввула переменил фронт. Перешел в оппозицию Иоанну. Раввула убедился, что корень зла в Фео­доре Мопсуестийском. Старый, ослепший и ставший очень суровым Раввула решил произнести с церковной кафедры анафему на Феодора, на его сочинения, на всех его читателей и почитателей и даже на тех, кто не принесет сочинений Феодора на сожжение. Всех учителей и учеников Эдесской школы Раввула разогнал и торжественно известил о своей «победе» самого Кирилла. Когда Ива вскоре по смерти Раввулы сам стал митрополитом Эдесским, он снова восстановил школу и авторитет Феодора. Но монахи-аполлинаристы из Армении решили с этим бороться. Они сочиняли разные небылицы о самом Иве. Они сделали выписки из сочинений Феодора Мопсуестийского и послали депутацию в Константинополь к архиепископу Проклу, прося его произнести анафему на Феодора. Прокл написал по этому поводу целый трактат: «Τόμος πρὸς ἀρμενίους περὶ πίστεως».

Предложенные ему выписки из Феодора Прокл осудил. Но в крайность не вдался. Константинопольский богослов создал очень совершенный трактат на христологическую тему, излагая кафолическое учение, примиряющее спорящие богословские школы. Прокл писал так: «Я исповедую одну ипостась Бога Слова воплощенного, ибо Один и Тот

301

 

 

же и претерпел страдания, и творил чудеса». Далее Прокл разбирает возражения: «Бог Слово есть Един от Святой Троицы. Святая Троица – бесстрастна. Следовательно, пострадавший – некто другой, а не Бог Слово». Прокл поясняет: «Мы исповедуем, что воплотился Бог Слово, Единый сый Святыя Троицы. Но, когда мы говорим, что Он пострадал, мы не говорим, что это по самому Божеству, так как божественная природа не подлежит никакому страданию».

Такова формулировка учения о личном (ипостасном) объединении Божества и человечества.

Но Прокл подчеркивает и неслиянность и неизменность двух природ, причем избегает крайностей: не употребляет ни антиохийского термина, «prТswpon», ни Кириллова «πρόσωπον». Не употребляет и Кирилловского речения «μία φύσις τοῦ θεοῦ Λόγου σεσαρκωμέν». «Μία ὑπόστοσις» для «восточных» было более приемлемо. Халкидонским Собором это исповедание было одобрено. Свой томос Прокл отправил к Иоанну с просьбой: 1) подтвердить; 2) осудить приложенный список мнений Феодора Мопсуестийского, однако тут по имени не названного; 3) укротить подчиненного Иоанну Раввулу Эдесского.

Кирилл вновь написал трактат против учителей Антио­хии, Феодора и Диодора, и считал нужным провозгласить осуждение Феодора. В своих письмах Кирилл выражался резко: «У Феодора были хульные уста и перо, достойное служить их выразителем; его догматические мерзости похуже Несториевых; Феодор не ученик Нестория, а его учитель». В Константинополе и даже в самой Антиохии подымались голоса, сочувствующие в этом деле Кириллу. Руководящим антиохийским богословам эти «приставания» были очень досадны. Это было нарушение мира и раздувание войны. «Восточные» соборно подписали «веру» Прокла, но осудить выдержки из Феодора Мопсуестийского с достоинством отказались. На Соборе епископы вместе с паствой восклицали: «Да умножится вера Феодора! Мы так же веруем, как и Феодор!» В ответах Проклу и Кириллу Собор писал, что анафема на Феодора равна была бы разрыву со всем церковным преданием, и не только местным, ибо выражения, сходные с Феодором, встречаются и у «за-

302

 

 

падных» (Амвросия Медиоланского), у «восточных» (у Афанасия, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, даже у Феофила Александрийского и у самого Кирилла). «Пусть нас сожгут живыми, но мы не похулим памяти Феодора».

Между тем монахи из Армении в Константинополе шумели, недовольны были и Кириллом, который ограничивался писанием против Феодора и в то же время держал связь с Иоанном (их начальником). Их единомышленники ходили по монастырям и требовали анафемы на Феодора Мопсуестийского. Иоанн даже испросил императорский указ против этой агитации. И сам Кирилл признавал, что за этой агитацией скрывается в Армении и Сирии старый аполлинаризм. А мы к этому теперь прибавим просто – новорожденное монофизитство.

Сидевший в это время в ссылке друг Нестория комит Ириней занят был собиранием материалов против врагов и составил обширную работу под заглавием «Трагедия». Прежде по недоразумению приписывали ее самому Несторию. Оригинал потерян. Сохранились только выписки из нее на латинском языке, сделанные уже по смерти императора Юстиниана (565 г.) каким-то латинским клириком, защитником «Трех Глав», под заглавием «Синодикон». А Несториева «Трагедия» полностью потеряна (истреблена).

*  *  *

Архиепископ Прокл в Константинополе, не предвидя дальнейших потрясений, добился от императорского правительства прекратить в столице последние остатки бывших разделений из-за личности Иоанна Златоуста и присоединить оставшихся «иоаннитов» путем торжественного чествования златословесного учителя Церкви. Его мощи еще покоились в закавказском захолустье, в Команах, в сельской церковке. Они были привезены в Константинополь и 27 января 438 г. с торжеством, при иллюминации Босфора, положены в храм святых Апостолов рядом с другими иерархами Константинополя. Сын Аркадия и Евдоксии Феодосий II шел впереди процессии и склонился пред гробом изгнанника, прося прощения за грех своих родителей.

303

 

 

Монофизитство

«Мир, мир! А мира нет!» Эти слова пророка Иеремии очень подходят к годам после «мирного договора 433 г.» Иоанна с Кириллом.

Вопрос проник в «низы», и те начали «контроль» своих владык. Клирики начали ездить в Константинополь с жалобами на неправославие своих епископов. Бродившие и неорганизованные монахи были большой и беспокойной агитационной силой. Восточные епископы все время чувствовали себя подозреваемыми в неправославии. Хотя Кирилл соблюдал условия мира и не позволял разнуздываться «низам», но он сам все-таки давал поводы думать, что в любую минуту он потребует от «восточных» анафемы на Феодора и Диодора. Едва Иоанн Антиохийский умер в 441 г., как Кирилл пишет к его преемнику и племяннику Домну уже резкие письма. Когда вскоре в 444 г. и сам Кирилл скончался, на «Востоке» встретили эту смерть вздохом облегчения. Циркулировало письмо, надписанное именем блаженного Феодорита Киррского: «Наконец-то, наконец-то умер этот злой человек! Его уход обрадует живых и огорчит мертвых. Надо опасаться, чтобы, тяготясь им, они не прислали нам его обратно. Не надо ли придавить его могилу камнем потяжелее, чтобы нам вновь его не увидать...» Свидетельство весьма натянутого мира. Кириллом были недовольны и в самой Александрии. И его дядя Феофил, и он правили оба в общей сложности около шестидесяти лет, все время ведя войну с Константинополем, тратя на это огромные средства. Не осталось незамеченным и обогащение родственников Кирилла. Его преемник, архидиакон Диоскор, должен был принять во внимание эти основательные жалобы, сократить эту роскошь, за что и прослыл гонителем родни Кирилла.

Но «восточные» напрасно радовались. Им пришлось пожалеть о Кирилле, который своим авторитетом сдерживал в Александрии поднимавшуюся вражду к ним. Диоскор, напротив, «поставил ставку» на это низовое народное течение, развивавшее до всех крайностей учение Кирилла. И, как человек узкий, страстный и беспощадный, он был желанным орудием той – нужно признать – стихийной ре-

304

 

 

акции, которая вскрылась в монашеской среде и в семитских и кушитских народностях империи против так называемого несторианства, то есть против Антиохийской школы. Понятно, что в семитской религиозной психологии оказалась специфически благоприятная почва для отвержения человеческой природы в Иисусе Христе. Антиохийская школа, отразившая в своих философских тенденциях аристотелизм и семитскую остроту полярности Бога и мира, сложилась в религиозную философию, привлекающую души, позитивно настроенные и в религиозной жизни. Александрия с ее платонизмом привлекала души народностей, чуждых какому бы то ни было позитивизму и склонных к мистическому благочестию. Антиохийская школа, по аналогии с нашей современностью, сложилась в мировоззрение, приемлемое для рационализирующей интеллигенции. Монофизитский же отрыв от космической реальности и полет религиозного чувства в спиритуалистическую небесную даль показался более привлекательным для широких и разнообразных народных масс. Поэтому для Церк­ви борьба с Несторием не потребовала и 20 лет, а борьба с монофизитством заняла двести лет и даже вынудила Церковь к некоторым компромиссам. Несторианство увело из Церкви сотни тысяч ее приверженцев, а монофизитство – миллионы. Сирийцы, армяне, копты, эфиопы разорвали на этой почве свою духовную и политическую связь с империей и тем подготовили более легкую добычу арабам-завоевателям.

*  *  *

Новый «фараон» Александрийской Церкви, Диоскор, мечтая прослыть эллином, инстинктивно пошел за спиритуалистической ересью инородческих, не эллинских, восточных масс. Путь для этого был проложен его великим предшественником. Пафос монофизитского богословия у Диоскора подкреплялся и всеми традиционными александрийскими страстями в борьбе с Константинополем. Конечно, он не признавал канона II Вселенского Собора о втором месте для Константинопольского епископа, считая, что второе место принадлежит Александрии и что правило это направлено не столько против Рима, сколько против Александрии.

305

 

 

У Диоскора сразу пошли нелады и с Константинополем, и с Антиохией.

Кроме официального возглавителя церковного «Востока» антиохийского архиепископа Домна и упомянутого уже Ивы Эдесского, сочинения которого не были широко известны, корифеем восточной богословской школы в данный момент был блаженный Феодорит, епископ Киррский. Наследник эрудиции Диодора и Феодора, Феодорит, писавший главным образом после вспышки несторианского спора, умел выбирать у своих учителей только здоровые элементы богословия. А в чем не хотел сближать антиохийское богословие с александрийскими формулами, брал нужное у западных римских богословов.

Так Феодорит подготовлял кафолическую реабилитацию школьной антиохийской традиции. Эрудиция и красноречие были опорой. Уроженец Антиохии и питомец ее школы, он не ограничивался своей епархией, но подолгу работал в самой Антииохии. Он обратил к Церкви более 10 000 маркионитов. Писал утешительные письма к гонимым в Персии христианам. В юности он вел монашескую жизнь; монахи были его друзьями и часто слушались его. Для Домна Феодорит был советником и опорой.

По смерти Кирилла на Востоке наступило некоторое успокоение. Признаком его может служить появление ссыльного комита Иринея в роли митрополита Тирского. Император с ним примирился. Домн и другие епископы уверились в его Православии и, хотя он был второбрачным, его поставили в епископы с согласия Прокла Константинопольского.

Казалось, что и в Константинополе все умиротворяется, хотя там и происходили личные перемены. Прокл умер в 446 г. Его сменил пресвитер Флавиан, человек умеренный, чуждый односторонних школьных пристрастий, скорее более близкий, чем Прокл, к формулам антиохийцев. Диоскору поэтому он был сугубо неприятен.

При дворе императора Феодосия II его сестра Пульхерия уже не пользовалась прежним влиянием. С своей женой императрицей Евдокией Феодосий II был в ссоре. Она жила теперь отдельно в Иерусалиме. Она была дочерью афинского профессора риторики и крестилась только перед браком с Феодосием II. В силе при дворе был главный камергер

306

 

 

Хрисафий. С ним рядом стоял его крестный отец монах Евтихий, вождь значительной группы монахов, державший связь с Александрией и Египтом. Императорский двор вообще шел в ногу с епископами Константинополя. Но Диоскор, унаследовавший претензии и смелость своих предшественников, сговорился с Хрисафием и Евтихием отвлечь двор от влияний епископов и Константинопольского, и Римского и подчинить своим – александрийским.

Войну открыл не Диоскор.

Евтихий издавна был известен как поборник Кирилла. Но он не ограничивался формулами двенадцати анафематизмов. Он решительно отрицал единосущность человечества Христа нашему человечеству.

Будучи по смерти Далматия главой Константинопольского монашества, Евтихий, как духовный отец первого временщика Хрисафия, посягал на многое, и много глаз было устремлено на него. И армянские монахи, и «восточные» аполлинаристы, были в переписке с ним. Вместе с Уранием, епископом Имерии в Осроене, он вел борьбу против богословия Ивы Эдесского. Антиохийский монах Максим, воевавший при покойном Иоанне против Феодорита и Домна, был другом Евтихия. Пустынник Варсума, воевавший против Домна, все ссоры затевал по согласованию с Евтихием.

Фигура Евтихия вырастала во всеимперскую («экуменическую») величину. «Восточные» попробовали его атаковать. Домн первый написал императору об Евтихии как о аполлинаристе. В 447 г. Феодорит опубликовал свой «Эранист» («Коллекционер») – диалог, изобличающий учение Евтихия, не называя имени последнего. В трех частях диалога – Непреложный, Неслиянный, Бесстрастный (Ἄτρεπτος, Ἀσύγχυτος, Ἀπαθής) – Феодорит обличал три заблуждения: об изменяемости Бога, о слиянии природ и о страдании Бога. С большим количеством цитат из святых отцов.

Но Домн и все «восточные» переоценили свои силы. Закулисный Евтихий их победил. И притом неожиданно и уничтожающе. 16 февраля 448 г. появился императорский рескрипт о делах веры. В нем было возобновлено осуждение сочинений Порфирия и Нестория (какое сопоставление!). Затем осуждаются все вероизложения (!), кроме 1) Ни-

307

 

 

кейского ороса, 2) Ефесского ороса и 3) «блаженной памяти епископа Кирилла» (12 анафематизмов). Приверженцы Нестория подлежат отлучению и низложению. Иринею, «неизвестно каким образом возведенному на епископию Тир­скую», приказано покинуть епископию и надеть мир­ское платье (!). Без иерархов император низлагает епископа. Вероопределение 433 г., то есть, в сущности, орос Ефесского Собора 431 г., отвергается! Двенадцать анафематизмов уравниваются с постановлениями Вселенских Соборов. Таких вещей в области веры не дерзал еще делать ни один из преж­них императоров.

Посыпались террористические приказы верховной власти. Блаженный Феодорит получил от двора приказ выехать из Антиохии и водвориться в своем маленьком Кирросе. Без согласия архиепископа Домна на Тирскую кафедру был поставлен Фотий, бывший в свое время кандидатом на Константинопольскую кафедру. Против Ивы Эдесского его же клирики, враги его богословия, затевают в Константинополе судебный процесс. Евтихий пишет папе Льву, что несторианство возрождается на Востоке. Папа откликается немедленно, но в общих выражениях, чувствуя только, что на Востоке опять смута.

Положение Флавиана было очень щекотливым. Сам он, вероятно, так и не решился бы подымать опять опасный для мира спор. Но пылкий человек, епископ Дорилейский Евсевий, поставил вопрос на формальную судебную линию и вынудил Флавиана вызвать Евтихия на судилище. Евсевий-юрист умел вести процесс. Еще будучи светским чиновником, он прервал в церкви проповедь Нестория и принялся ее опровергать. За усердие к вере он поставлен был епископом. А теперь нерешительность Флавиана он преодолел требованием формального суда по важности вопроса, ибо дело идет о вере.

8 ноября 448 г. в Константинополе собрался обычный «синодос эндимуса». Своих епископов у Константинополя не было, собравшиеся были из разных областей. Евсевий заявил этому синоду, что он имеет доказательства, что Евтихий, по меньшей мере в прошлом, держался еретических мыслей. Это открытое восстание на временщика испугало многих. Евсевию уже грозили ссылкой в оазис за клевету. Евтихий отказался

308

 

 

немедленно явиться в синод по принципиальному обету – «пребывать в затворе, как в гробе». Ему дана была отсрочка до 22 ноября. Пошла молва, что Флавиан начал гонение на монахов. Евтихий ссылался на болезнь. Но наконец 22 ноября явился в синод, но, так сказать, «вооруженным»: под охраной полиции и высокого сановника Флорентия, в сопровождении толпы монахов. Флорентий взял с отцов синода подписку, что Евтихий будет свободно отпущен, какое бы постановление о нем ни было принято.

Евтихий был очень уклончив в ответах. Однако признавал, что Христос «из двух естеств». Запротоколированы такие его выражения: «До сего дня я не говорил, что тело Господа и Бога Нашего единосущно нам, но я признаю, что Святая Дева единосущна нам».

«Тело Бога я не называл телом человека, но я признавал, что тело есть нечто человеческое».

«До настоящего часа я боялся говорить это. Но так как теперь это сказано вашим святейшеством, то говорю и я». «Я исповедую, что Господь наш был из двух естеств до соединения. А после соединения я исповедую единую природу».

Таким образом, Евтихий согласился признать «единосущность» Иисуса Христа с нами лишь по человечеству, но остался на позиции «одной природы» по соединении (хотя и из двух).

Евтихий отказался анафематствовать «миа фисис – μία φύσις», ибо и у Кирилла, и у Афанасия он находил эту формулу. Поэтому он искренне заявил: «Горе мне, если я анафематствую это, ибо этим я анафематствовал бы моих отцов».

Заседание сделалось бурным. Евтихия увещевали и епископы, и даже сам сенатор Флорентий. К нашему сожалению, не удовлетворена была просьба Евтихия выслушать те места из текстов Кирилла и Афанасия, которые смущали его совесть. Невыясненность вопроса об аполлинаристских подделках создавала весьма фальшивое положение для православной стороны. Это искренно путало совесть монофизитствующих. Евтихий был искренно убежденный монофизит. Вскоре, на Халкидонском Соборе, он пояснял: «Ведь дело идет о моей душе. Я отвечаю Богу и здесь, и в будущей жизни». Собор постановил, что учение Евтихия сродно с

309

 

 

аполлинарианством. Евтихий лишается сана, звания архимандрита, и общение с ним воспрещается.

Приговор очень решительный. До сего момента не было еще никакого связующего соборного постановления об отвержении для православных монофизитских формул и ограждения от них другими, соборно выработанными дифизитскими формулами. Вероопределение 433 г. было все-таки еще столь общим, что не мешало Кириллу по-прежнему употреблять «миа фисис». Согласительные толкования смягчали напряжение неясности. И сам Кирилл расценивался различно. Для Флавиана и для Рима существовал один Кирилл – «дипломатический», а для Евтихия и для всего Егип­­та – другой, Кирилл двенадцати анафематизмов. Православным было очень трудно бить по таким ученикам Кирилла, как Евтихий, не задевая его самого. Обвиняя Нестория, доходили до его корней в Феодоре Мопсуестийском. Новоявленный исповедник «миа фисис» не мог не опираться на слововыражения Кирилла, а вместе с Кириллом и на мнимых великих отеческих авторитетов, таких как Григорий Чудотворец, папы Феликс и Юлий и сам Афанасий. Ведь лишь в следующем столетии Леонтий Византийский («Contra fraudes Apollinaristarum») дал основу для критики этого скандального и несчастного подлога. На III Вселенском Ефесском Соборе эти подделки читались Кириллом и слушались легатами папы как предание Церкви. Евтихий имел право с уверенностью ссылаться на это богословие.

Но Евтихий шел все-таки дальше всех своих авторитетов. Он договорился до формулы, что Иисус Христос «неединосущный нам», то есть чужд человечеству. Даже монофизиты впоследствии анафематствовали такую формулу. Во время споров Евтихий говорил: «Если мне мои отцы из Рима и Александрии прикажут утверждать “две природы”, я готов». Но данное заседание было закрытым, и Евтихий тут же заявил Флорентию о своей формальной апелляции Соборам в Риме, Александрии, Иерусалиме и Фессалонике. Антиохия намеренно пропускалась. Архимандриты константинопольских монастырей поставили свои подписи под соборным определением. В своем монастыре Евтихий заявил о протесте против данного Собора и вывесил афиши в Константинополе.

310

 

 

Антиохийский Восток несколько поднял голову, оживился и смело продвинул искусственный процесс, выдвинутый в столице против Ивы Эдесского. Константинополь наконец передал это дело третейскому суду из трех восточных епископов: Евстафия Ипритского, Фотия, нового митрополита Тирского, и Урания Имерийского. Свидетели клирики оправдали Иву, и Ива вернулся на свое место к Пасхе 449 г.

Радость «восточных» по поводу акта Константинополь­ского Собора выразил Феодорит в письме к Евсевию Анкирскому: «Господь приник с Небес и Сам изобличил тех, которые сплели на нас клевету, и обнаружил их нечестивое мудрование». Но силу Евтихия там недооценивали. Диоскор и Хрисафий были его сторонниками. И когда и Флавиан, и протестующий Евтихий написали, конечно, отдельно, об акте осуждения Евтихия синодом 448 г. в Рим, письмо Евтихия было доставлено в Рим раньше, да еще с поддержкой какого-то письма от самого императора (!).

Но за 20 лет новых споров в Риме в них решили углубиться. Уже просто одна информация Мария Меркатора была недостаточна. Ученик блаженного Августина Проспер Аквитанский изучил вопрос о воплощении Бога Слова, и сам папа Лев подготовился к вопросу. Его уже не удовлетворяла примиренческая формула Константинопольского синода. Он спрашивал: «Что разумеют, исповедуя две природы до соединения и одну – после? Как раз наоборот: до соединения – одна природа Божества; после соединения – природа божественная и человеческая, соединенные без смешения».

При дворе влияние Евтихия сохранялось, и он (как в свое время Несторий) желал Вселенского Собора, рассчитывая на победу. К Флавиану между тем создалось отношение подозрительное. Император в начале 449 г. даже унизил его требованием исповедания веры. Флавиан покорился и такое исповедание написал: «Исповедуя Христа в двух естествах после воплощения Его от Святой Девы и вочеловечения, мы исповедуем в одной ипостаси и одном Лице Одного Христа, Одного Сына, Одного Господа. И не отрицаем (?!), что единая природа Бога Слова воплощенная и вочеловечившаяся (μία φύσις τοῦ Θεοῦ Λόγου σεσαρκωμένη καὶ νανθρωπή-

311

 

 

σασα) ибо из двух естеств Один и Тот же Господь Наш Иисус Христос... И прежде всех анафематствуем нечестивого Нестория».

Вставка в это здравое «двуприродное» исповедание ослабляющей оговорки, инородной и воистину монофизитской формулы «мы не отрицаем миа фисис – единая природа» и т. д. есть воистину жалостное зрелище. Как будто здравый и православно мыслящий иерарх, закованный в кандалы, вынуждается терроризирующей властью произнести ложь вместо истины. Если иерархия еще не раскрыла и не преодолела этой лжи, то что же требовать от невежественных египетских и прочих низов, вцепившихся в это милое их сердцу знамя?

Ефесский Вселенский Собор 449 г.
(«Разбойничий» – «Latrocinium Ephesinum»)

30 марта 449 г. император подписал указ о созыве Вселенского Собора. И явно обозначена его цель в благоприятном для Евтихия и Диоскора направлении: с корнем вырвать ересь... Нестория (!). Искусственная тема – как бы о прошлогоднем снеге. Вот иллюстрация частого непонимания правящими современниками того, куда идут события. На самом деле Церковь захватывалась монофизитами, а для отвода близоруких глаз кричали, что грозит несторианство.

Сообразно с такой «противонесторианской» целью Собора, блаженный Феодорит предупреждается, чтобы он не вздумал поехать на Собор: его не приглашают. Напротив, его фанатический противник, архимандрит Варсума, специально вызывается. Диоскор прямо назначается председателем с опорой на особую комиссию (по-нашему – «президиум») из Ювеналия Иерусалимского, Фалассия Кесарие-Каппадокийского и еще трех епископов. Что же удивительного, что так подготовленный Собор Диоскора получил прозвище «разбойничьего».

Собор был назначен в Ефесе на 1 августа 449 г. А перед тем весной (апрель, 8–27) Евтихий добился официальной ревизии актов бывшего ноябрьского Собора в Константинополе 448 г. под предлогом, что в протокол внесена какая-то подделка. Ничего не было найдено, но один чиновник

312

 

 

показал, что он видел заранее написанное осуждение Евтихия еще до появления его на суд. Но канцелярский проект постановления суда есть просто техническая неизбежность, и неподписанная бумага не есть документ.

В Эдессу послана была инструкция вновь нажать на Иву, Губернатор Осроены начал допрос. Выслушав только враждебную Иве сторону, он на этом основании лишил Иву свободы и запер в тюрьму.

Папа Лев получил 12 мая приглашение на Собор. Сам он и не думал двигаться. Аттила был у ворот Рима. А кроме того, папа и не предвидел важности дела. Он послал легатов с письмами к императору, к Флавиану, к Собору и к монахам Константинополя. Из них к Флавиану было самое важное. Это – знаменитый томос папы Льва. Все его значение вскрылось впоследствии. Это изложение учения о боговоплощении в терминах очень простых и в то же время довольно точных: две полные природы, способные каждая в своей области к действию, но в единстве одного лица. Вот некоторые из его положений.

«Неполезно для спасения и одинаково опасно признавать к Иисусе Христе или только Бога без человека, или только человека без Бога».

«Для нашего искупления нужно было, чтобы один и тот же посредник между Богом и человеком, человек Иисус Христос, с одной стороны, и мог бы умереть, а с другой – не мог бы...

Ибо каждая природа в общении с другой производит то, что ей свойственно.

А именно: Слово производит то, что свойственно Слову, и плоть следует тому, что свойственно плоти.

Еще и еще повторяю: один и тот же истинно Сын Божий и истинно Сын Человеческий...

...Ибо хотя в Господе Иисусе Христе – Боге и Человеке – Одно Лицо, однако иное есть то, откуда происходит в том и Другом общее уничижение, и иное есть то, откуда происходит общая слава.

Итак, в силу этого единства Лица, познаваемого в той и другой природе, и говорится, с одной стороны, что Сын Человеческий сошел с неба, тогда как (собственно) Сын Божий воспринял плоть от Той Девы, от Которой Он ро-

313

 

 

дился, и, с другой стороны, можно сказать, что Сын Божий распят и погребен, хотя и распятие и погребение претерпел Он не в Божестве самом, по которому Единородный совечен Отцу и Единосущен, но в немощи нашей природы».

Особые достоинства папского послания составляет равномерность логических ударений на обеих сторонах догмата воплощении (против чего грешили обе школы, и Александрийская и Антиохийская) и его необыкновенное ораторское и литературное искусство, богатство синонимических глаголов, рисующих действие двух природ.

Томос папы Льва был осуждением не только Евтихия, но и александрийского богословия в вопросе христологическом. Как и решение Константинопольского Собора 448 г., томос совпадает с антиохийским исповеданием 433 г. Но он превосходит последнее как художественное выполнение верного и, однако, сухого еще плана 433 г.

Не опасаясь никаких крайностей, папа Лев гармониче­ски сочетал лучшие результаты александрийского и антиохий­ского богословий.

По догматической терминологии и формулам томос не дал ничего нового. Да и несовершенства латинского языка невольно притупляли точное звучание богословских понятий. Например: не «ипостась», а только «персона», не «природа – фисис», а только «форма» – термин не точно философский, а только разговорный.

Но достижение письма папы состоит как бы в догматической картине, художественно передающей идеи. Таковы у нас литургические, песенные формулировки догматов. До­стоинство томоса было еще в «гордой» независимости папы Льва от давления двора. Феодосий II, начавший с поддерж­ки Нестория, кончил безоглядной верой в Диоскора и терроризировал уклончивого Флавиана, так что Флавиан допустил неверное выражение на Соборе 448 г., «миа фисис»... Папа Лев во всем «режет напрямик», утешая сердца, запуганные государственной властью.

Легатов папа послал не очень удачных. Юлий, епископ Путеольский, был стар. Пресвитер Ренат умер в пути. Третий легат был молодой Илар в сане диакона. Он мог бы действовать хорошо, если бы был полномочным. Но под

314

 

 

епископами он терял возможность полной свободы действий. Легаты встали на сторону Флавиана. Несмотря на то что папа просил в письмах быть снисходительными к Евтихию, «если он откажется от своих заблуждений», Евтихий злоязычил, будто легаты готовы за угощение Флавиана продавать Православие. Евтихий действовал; легаты были разделены на Соборе: Юлий, не знавший греческого языка, сидел с епископами, а Илар, знавший по-гречески, далеко от него, с пресвитерами и диаконами.

Диоскор (как в свое время и Кирилл) прибыл с двадцатью епископами и большой свитой параваланов. Ему же на подмогу прибыл и Варсума с большой толпою монахов из Сирии и Месопотамии. Не понимая по-гречески, они походили на иноплеменников, приводимых в качестве наемных телохранителей. И сам император снабдил Диоскора прямой военной охраной, окружившей кафедральную церковь, где происходил в 431 г. Ефесский Собор.

С Ювеналием из Палестины прибыли пятнадцать епископов. Из Сирии (Антиохийской) было приблизительно столько же, но без Феодорита и Ивы и из «оппозиции» Домну. Таким образом, Собор был «подобранным». И, хотя легаты в письмах привезли, в сущности, осуждение Евтихия, но инструкции из Константинополя предрешали все в другую сторону. Императорские чиновники – комит Елпидий и трибун Евлогий – кроме наблюдения за внеш­ним порядком имели общую инструкцию, смысл которой сводился к оправданию Евтихия и низложению Флавиана и других епископов, подозрительных «по несторианству». Все бывшие участники Собора Флавиана 448 г. не получили права голоса. Таким образом, около сорока двух епископов присутствовали тут только зрителями, в качестве подсудимых.

Диоскор собрал первое заседание 8 августа. Оно открылось чтением императорских писем. После прочтения первого письма легат папы епископ Юлий встал и заявил, что теперь и он обязан прочесть послание папы. Диоскор прервал и успокоил его, что для этого будет подходящий момент. После этого Юлий не раз и не два подымался и заявлял о необходимости прочтения папского послания. Но его латинская речь буквально затаптывалась и отговорка-

315

 

 

ми и жестами Диоскора. Так голос папы и не раздался. По смыслу императорского письма, вопрос веры, предлагаемый на обсуждение данного Собора, сводится не к формулировке догмата, а только к вопросу ревизионно-каноническому: правильно ли было на Соборе 448 г. осуждение Евтихия?

Поэтому прежде всего ввели на Собор Евтихия, выслушали его жалобу и его исповедание веры, а затем прочитали акты ноябрьского Собора Флавиана. Флавиан просил привести Евсевия Дорилейского, ибо не он, Флавиан, а Евсевий поднял и формулировал обвинение на Евтихия. Но комит Елпидий заявил, что это недопустимо. Император не дозволил присутствовать здесь деятелям Собора 448 г. На самом деле Евсевий сидел под арестом. Да и сам Флавиан считался в ряду подсудимых, ревизуемых этим Собором, и еще не имел права голоса.

Когда при чтении актов Собора 448 г. прочитывалось требование к Евтихию, чтобы он признал «две природы», взвинченные параваланы и монахи Варсумы кричали: «На костер Евсевия, сжечь его живьем! Рассечь надвое разделяющих Христа надвое!»

Исповедание Евтихия «две природы до соединения и одна после соединения» получило одобрение Собора. «Так и мы веруем», – заявил Диоскор. Евтихий был объявлен православным, восстановлен в сане. Его монахи освобождены от наказаний, наложенных Флавианом. Были робкие возражения и до заседания, и во время заседания. Но Диоскор обрывал их заносчиво и с угрозами низложения и ссылки, а из его окружения слышались просто крики: «Утопить в море всех несогласных!»

После ликвидации постановлений Собора 448 г. очередь дошла до самих судей. Была придумана некая логическая ловушка. Диоскор велел прочитать выдержки из актов Ефесского Собора 431 г., где запрещено, под угрозой низложения, составлять и употреблять новую формулу веры, отличную от Никейской. Диоскор допросил: все ли с этим согласны? Никто не возразил, но римский делегат в этот момент почувствовал беспокойство и просил дать ему возможность сделать заявление. Диоскор учуял грозящее ему в процессе обсуждения осложнение и с торопливостью заявил,

316

 

 

что сначала он сам договорит до конца свое слово, а именно, что Флавиан и Евсевий нарушили указанное правило Вселенского Ефесского Собора, занялись новыми вопросами, исканием новых формул и потому, как нарушители этой Никейской и Ефесской нормы вероучения, должны быть низложены. Такая насильническая ускоренность судоговорения взорвала Флавиана. И он формально заявил: «Я отвергаю твой суд». За Флавианом вскипел сидевший в задних рядах римский делегат диакон Илар и закричал: «Contra­dicitur!» Эти заявления и восклицания имели формальную силу апелляции к какой-то высшей инстанции. Их нельзя было замолчать и просто аннулировать. Началось смущение и движение. Некоторые митрополиты кинулись к Диоскору, хватали его за колена и умоляли так не действовать. Диоскор разыграл сцену, якобы ему угрожают, насилуют его как председателя. Он крикнул: «Где комиты? Подать стражу!» Комиты явились и открыли двери для стражи.

Церковь наполнилась вооруженной полицией с наручниками для арестуемых. За стражей влилась толпа параваланов, монахов, матросов и просто людей с улицы. Епископы были подавлены, некоторые стали прятаться под скамьи. Флавиан пытался укрыться в алтаре. Солдаты потащили его, подозревая в нем (а может быть, по какому-то указанию) одного из виновников беспорядка. Произошла общая толкотня. Враги кричали Флавиану: «Смерть ему!» Свои клирики едва высвободили его. Что Диоскор сам бил Флавиана и оттого Флавиан и умер на третий день – это сказка. Флавиан, обойдя бдительность стражи, написал формальную апелляцию папе, которая и была вручена легатам.

Между тем Диоскор после волны шума поставил на очередь – голосовать осуждение Флавиана и Евсевия Дорилейского. Базилика была заперта, выход воспрещен. Диоскор потребовал, чтобы приговор безотлагательно был подписан. Подписи не могли уместиться на одном листе, и естественно, что они собирались и на белых листах. Чиновники Александрийского епископа собирали подписи под ворчание сочувствующей им толпы монахов и солдат. И... подписались все (!!!), вплоть до Домна Антиохийского!..

317

 

 

Однако Домн послал рапорт императору, и пятнадцать дней прошли без заседаний. Показательно, что римские легаты не поддались панике и не дали подписей. Тронуть их не посмели.

О дальнейших заседаниях сохранился лишь текст актов в сирском переводе, ставший науке известным лишь с 1873 г. Заседание 22 августа было открыто в отсутствие Флавиана, Евсевия и римских легатов, отказавшихся впредь встречаться с Диоскором. Домн Антиохийский отсутствовал по болезни. Диоскор чувствовал себя уже победителем, выигравшим генеральное сражение. Он полагал, что остается только отрицательная задача – осуждение ереси и низложение ее по­следователей. Собор сознавал себя сокрушителем несторианства. За эту именно ересь Собор теперь низложил Иву Эдесского и племянника Ивы, Даниила – епископа Харранского. Затем Иринея Тирского и поставленного Иринеем Акилина – епископа Библосского. Феодорит Киррский, конечно, также был низложен. Надломившемуся Домну Антиохийскому давали на подпись все эти противоантиохийские постановления, и он имел малодушие их подписать (!). Прежде такое сокрушение личности казалось нам непонятным, почти невероятным. Но после духовно страшного опыта XX столетия мы свои сомнения откладываем. Безмерность картины сокрушения личности на этом Диоскоровом, якобы «вселенском», Соборе доведена до геркулесовых столбов. После малодушного подписания Домном осуждения всех своих антиохийских собратьев он сам был выброшен, как выжатый лимон. Как бы издеваясь над его трусостью и предательством своих собратьев, Диоскор в заключение соборно низложил и его самого.

В заключение торжественно приняты были двенадцать анафематизмов Кирилла. Покойный Кирилл отрывался от своего соглашения с антиохийцами 433 г. и превращался в монофизита. Диоскор, Евтихий, Варсума и приставший к ним Ювеналий Иерусалимский громко прославляли память омонофизиченного ими Кирилла.

Император Феодосий II утвердил эти деяния в уверенности, что только теперь несторианство окончательно сокрушено. От епископов даже были взяты подписки, что новых догматических вопросов они возбуждать не будут.

318

 

 

Флавиан, Евсевий и Феодорит написали апелляции к папе. Открытые в 1873 г. апелляции Флавиана и Евсевия напечатаны только в 1882 г. Чтобы помешать переправке апелляций в Рим, полиция не выпускала легатов из Малой Азии. Пришлось действовать конспиративно. Илар ухитрился сбежать и привезти в Рим и апелляцию Флавиана, и осведомление о неслыханном Соборе. Два клирика Евсевия Дорилейского доставили в Рим текст его апелляции. Вскоре туда прибыл и сам Евсевий. Апелляцию от Феодорита привезли к папе его пресвитеры. Немедленно папа Лев созвал в Рим немало епископов и возвысил голос против ефесских насилий. Из Рима адресованы письма: к императору Феодосию II, к его сестре Пульхерии, к архиепископу Флавиану, к духовенству и монашеству Константинополя. Всю вину папа возлагал на самоуправство Диоскора, отвергал все постановления его Собора и призывал к новому Собору в Италии, который должен был исправить все происшедшее насилие. В это время двор западного императора из Равенны переехал в Рим. Папа побудил императора Валентиниана III, его мать Галлу-Плакиду и супругу его Евдокию написать в Константинополь и поддержку протеста папы. Феодосий II немедля ответил, что папа обеспокоен напрасно. Все обстоит благополучно: «возмутители», Флавиан и др., устранены, мир церковный восстановлен и вера укреплена. Это было «полицейское» благополучие и искренняя вера в него слепой государственной власти. Постановления Собора просто приводились в исполнение. Флавиан Константинопольский под надзором евнуха Сатурнина отправлен в ссылку. В дороге от пережитых потрясений он скончался. Духовным убийцей Флавиана считать Диоскора можно, но полное молчание в письмах самого Флавиана о будто бы физических побоях со стороны самого Диоскора заставляет нас воздержаться от повторения этих преувеличений у некоторых греческих писателей.

Домн Антиохийский ушел в монастырь близ Иерусалима, из которого и вышел. Епископом Антиохийским сделали Максима, диакона из оппозиции к Иоанну. Ива посажен в заключение, Феодорит – в монастырь около Апамеи. Константинопольская кафедра была замещена близким к Диос-

319

 

 

кору апокрисарием Александрийской Церкви Анатолием. Диоскор сам и рукополагал его, а затем известил об этом поставлении и папу Льва, ища его согласия. Лев ответил, что он согласен, если Анатолий и другие поставляемые епископы примут вместе с письмом Кирилла к Несторию и его – Льва – томос. Лев послал с этим посланием в Константинополь целую депутацию из двух епископов и двух пресвитеров.

320


Страница сгенерирована за 0.03 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.