Учение Слова Божия и святоотеческое о значении для успехов проповеди собственной жизни проповедника вполне убеждает в том, что в проповедническом деле слово не имеет исключительной и даже первой важности; однако предшествующие рассуждения не дают основания для мысли, которая могла бы выразиться в вопросе: да нужно ли, при столь важном значении нравственного подвига и живого общения для дела распространения и утверждения жизни христианской,—нужно ли собственно проповедническое слово? Необходимость проповеднического слова нимало не ослабляет первенствующего значения нравственного делания для распространения и утверждения христианства. Дело, даже такое дело, которое само в себе имеет основания для себя (raison d’être) и имеет объективное значение, — нуждается в слове для того, чтобы быть делом для человека, как разумного существа, чтобы иметь значение для других. Как слово в некоторых отношениях есть пустой звук без соответствующего ему дела, так и дело, чтобы быть разумным, должно сопровождаться словом, которое придает ему смысл для человека. Господь наш Иисус Христос искушался в пустыне, невидимо для человеческих глаз, и действительно победил диавола и видел его падение с неба (Лук. X, 18 ); но, чтобы Его победа могла служить образцом для человека и была по-

бедою для нас, Он передал о Своих искушениях апостолам. Когда Он страдал на кресте, Его страдания были делом Его послушания воле Отца небесного, но чтобы тайна Его отношений к Отцу была открыта нам и Его страдания были страданиями за нас и для нас, Он, вися на кресте и умирая, проповедовал: Отче! прости им, ибо не знают, что делают.—Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?— Жажду!—Совершилось! Подобным образом исполнен глубокого смысла обычай, по которому испрашивающий милостыни возглашает: «подайте Христа ради» и дающий отвечает: «прими Христа ради» Только эти слова придают милостыни христианский смысл и только их силою дело физического питания становится христианским деланием. Так и весь вообще подвиг духовного рождения чад Христовых и живого общения во имя Христа должен сопровождаться разумным словом, так как. духовное рождение и возрастание, в отличие от физического, не может совершаться без участия сознания и воли возрождаемого Отсюда открывается широкая перспектива, хотя не исключительного, но весьма важного значения проповеднического слова: не без дела и жизни, но при деле и жизни 1) слово научения необходимо постольку, поскольку человек не только живет, но живет разумно. Здесь мы снова можем повторить слова св. Иоанна Златоуста, (уже раз приведенные нами): «главнейшая цель учения та, чтобы и делами и словами привести поучаемых к той блаженной жизни, которую предписал Христос, — и каждая из этих двух частей (т. е. дел и слов) имеет нужду в другой, чтобы здание было совершенно». Так слово необходимо при деле, а другие основания могут разъяснить степень важности проповеднического слова.

Степень важности проповеднического слова разъясняет ап. Павел в словах: как веровать (в Того), о Ком не слыхали? как слышать без проповедующего (Рим. X, 14)?... Такое значение христианской проповеди не объясняется достаточно понятием вообще религии, но основывается на не-

1) Как слово без жизни есть в проповедничестве исключение, о чем было сказано выше; так и житие без слова (1 Петр. III, 1 — 2) есть исключение (относительное).

которых особенностях религии Христовой. В отличие от всякой иной религии христианство есть религия слова. Именем Логоса-Слова называется Господь наш Иисус Христос (Иоан. I, 1—14). Этим названием без сомнения указывается на то, что Он есть свет миру (Иоан. VIII, 12). И по Своей деятельности во время земной жизни Он был и преимущественно назывался учителем. Это весьма знаменательно и важно для понимания христианства. Основанная Господом нашим Иисусом Христом религия требует от человека не слепой, но разумной веры; она не подавляет его таинственностью, не отгоняет его словами procul ite prolani, но она обращается к тому свету, который человек имеет в себе самом; она встречает его не мраком мистерий, как это было и есть в язычестве, но светом научения и призывает во свидетели своей истинности его собственную совесть и разум, говоря ему: пойди и посмотри (Иоан. I, 45), — исследуй писание (V, 39). По словам св. Григория Богослова, «одним разумением Бог истинно приемлется и сохраняется и возрастает в нас» (I, 180). Судьей своей жизни в христианстве признается прежде всего сам человек: он ведает, что добро и что зло, его совесть судит его деяния и помышления, он разумеет пути жизни и смерти. Правда, и в христианстве есть таинства, но они не предваряют учения, а им предваряются, ему доследуют 1). Посему-то Господь наш Иисус Христос, Сам быв на земле учителем, и апостолам Своим, как последнее завещание, дал заповедь: идите по всему миру и проповедуйте евангелие всей твари, — научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа (Mp. XVI, 15; Мф. XXVIII, 19). И апостолы так высоко смотрели на служение слова, что без колебания предпочитали его даже раздаянию хлеба (Деян. VI, 2); ап. Павел говорил о себе: Христос послал меня не крестить, а благовествовать (1 Кор. I, 17), он называл благовествование Божие священнодействием (Рим. XV, 16). Так же смотрели на служение слова и преемники апостолов. Св. Григорий Богослов называл слово самой приличной

1) Кроме Mp. XVI, 15; Мф. XXVIII, 19 ср. Ефес. 1, 13; V, 26, 1 Пет. 1, 23. 25.

жертвой Богу, даром, который святее жертвы подзаконной, святее начатка первородных, угодным Богу паче всего, чем закон держал во власти Израиля, драгоценной евангельской жемчужиной, а себя называл служителем слова (I, 179. 180).

Так мы переходим к рассуждению о проповедничестве, как служении слова.

II.

Рассматривая проповедничество, как служение, слова, мы прежде всего должны ответить на вопрос о предмете проповеди.

Посмотрим, как решается этот вопрос в наших гомилетиках.

Изложение вопроса о предмете проповеди может быть двоякое — или практическое, или теоретическое. Так мы имеем сочинение прот. I. Толмачева Православное собеседовательное богословие или практическая гомилетика. Это труд, широко задуманный, основательно и добросовестно исполненный; из него мы легко узнаем, в чем состоит практическое изложение вопроса о предмете проповеди. «Мы, пишет почтенный автор в предисловии, не касаясь никаких гомилетических правил, самым делом вводим проповедника в круг его гомилетических занятий, раскрываем пред ним библию и предлагаем ему всевозможные материалы для его проповеднической деятельности. Таким материалом служат темы с расположениями для проповедей». Он «предлагает множество самых разнообразных тем с расположениями для проповедей, как на Евангелия, так и на Апостол, предпосылая выводу и развитию частных проповеднических тем общее экзегетико-гомилетическое обозрение дневного Евангелия и Апостола». Таков план Практической гомилетики прот. Толмачева. Не входя в оценку этого замечательного многотомного труда и разъяснение важного значения сочинений подобного рода, мы считаем нужным отметить, что одним из первых условий пригодности таких практических сочинений служит их обширность, поскольку здесь «предлагается множество самых разнообразных тем,—предлагаются все-

возможные материалы для проповеди». Дать в сочинении с подобными задачами несколько страниц, это значит обмануть надежды читателя. Притом это должна быть обширность не в смысле общности содержания, а при его конкретности. «Мы тщательно заботились, пишет тот же автор, чтобы темы были конкретны, частны и, так сказать, специальны, т. е. касались одного какого-либо предмета, но со всех сторон; говоря, напр., о молитве, мы рассматривали не весь обширный вопрос о молитве, но или о свойствах молитвы, или о долге молитвы, или о терпении в молитве» и т. д. Совершенно иной характер должны иметь теоретические сочинения по гомилетике. Теория гомилетики, стараясь быть сравнительно краткою, должна раскрыть идею проповеди, из которой с необходимостью вытекало бы существенное содержание какой угодно частной проповеди, чтобы проповедник, усвоив эту идею, мог вполне безошибочно, но и совершенно свободно определить себе на каждый частный случай, о чем должно проповедовать. Теория гомилетики должна дать принципиальное решение вопроса о предмете проповеди, должна указать то единственное, что делает всякую проповедь проповедью и без чего не может быть проповеди, найти в разнообразии существенное и отличить необходимое от возможного, главное от второстепенного и случайного.

Обращаясь к нашим теориям гомилетики и прежде всего к Гомилетике Амфитеатрова, мы не находим в них этой принципиальности в решети вопроса о предмете проповеди. Проф. Я. К. Амфитеатров, уделяя этому вопросу всю первую из двух частей гомилетики, т. е. 35—276 страниц, что излишне много и вообще для теории гомилетики и, в частности, для гомилетики в 578 страниц, видит в этом вопросе «бесчисленный ряд предметов проповеднических». Что же он делает с этим рядом предметов, которого невозможно исчислить? Он «многочисленные и разнообразные предметы церковного собеседования» обобщает в несколько групп,—«не изыскивая особого начала, дабы вывести из него все роды предметов церковного собеседования, он просто собирает и исчисляет их в следующем порядке: учение догматическое, учение практическое, учение о богослужении, учение

об общежитии, учение историческое и учение о предметах и явлениях мира физического». Еще более в общем порядке и в соответствие с тремя частными целями церковного наставления (образование ума, образование воли и образование христианского чувства) автор распределяет предметы проповеди так: учение догматическое вместе с вспомогательными учением естественным и учением историческим, затем учение деятельное и, наконец, учение церковно-богослужебное. Правда в этом соответствии распределения проповеднических предметов по группам целям церковного наставления как будто дается та принципиальность, о которой мы говорим. Но это есть принцип распределения предметов уже заранее указанных, а не принцип самого указания проповеднических предметов. Все предметы проповеднические, распределенные на основании этого принципа в три группы, являются одинаково· важными и потому принцип этот оказывается чисто формальным. Наконец, принцип этот нельзя признать состоятельным, потому что по этому принципу, с одной стороны, признается, что учение догматическое не способствует образованию воли и чувства и учение деятельное не способствует образованию чувства, что не верно и само по себе и противоречит иным, ясно выраженным, основоположениям рассматриваемой гомилетики, а с другой стороны, опускается из внимания различие между деятельностью и учением о деятельности, между богослужением и учением о богослужении,—опускается из внимания, что· учение и деятельное и церковно-богослужебное (в отличие от воспитания воли и образования чувства богослужением) прежде всего и во всяком случае столько же относится к образованию ума, как и учение догматическое.

Распределив «бесчисленный ряд предметов проповеднических» в несколько групп, автор затем в применении к каждой группе частью разъясняет важность входящих в нее предметов и способы их раскрытия на церковной кафедре, а главным образом раскрывает в возможной полноте «общий порядок истин», которые могут служить предметами проповеди. Можно сказать, что автор раскрывает самое учение—догматическое, деятельное и богослужебное. Так напр. он перечисляет и даже

излагает догматы, составляющие отличительное догматическое учение нашей церкви, излагает и символически объясняет службу повечерия и всех других служб не только круга суточного, но и годового, говорит отдельно почти о каждой из богослужебных книг, даже о книге молебных пений, акафистниках, молитвословах, а также о книгах, составляющих церковную библиотеку, — о Маргарите, Благовестнике, Прологе, Лавсаике, Лимонаре и т. д. Такое содержание гомилетики по вопросу о предмете проповеди не только не имеет теоретического, или принципиального значения, но непригодно и в практическом отношении и потому вполне бесцельно. Оно непригодно в практическом отношении по своей общности,—вследствие недостатка обширности и конкретности. Правда, оно излагается в Гомилетике Амфитеатрова на 200 страницах, но и 200 страниц—это слишком много для теории гомилетики и слишком мало для практической гомилетики,—слишком мало сравнительно с несколькими томами Практической гомилетики Толмачева, тем более, что у последнего исследуется только Евангелие и Апостол, а в Гомилетике Амфитеатрова излагается «общий порядок истин» догматических вместе с естественными и историческими, нравственных и богослужебных. Для практически-пригодного, т. е. подробного и конкретного изложения всех этих истин потребовалось бы много томов. Вместо того в Гомилетике проф. Амфитеатрова мы встречаем лишь беглый обзор этих истин,—а такой обзор есть не что иное, как краткое и в общих чертах повторение богословия догматического, нравственного и литургики 1).

Легко понять, что такое же решение вопроса о предмете проповеди, какое мы находим у проф. Амфитеатрова, во всякой краткой гомилетике оказывается просто наивным, лишенным какого бы то ни было интереса даже для учащихся. Таково Руководство прот. Фаворова. Автор обещает в отделе о предметах церковного собеседования прежде всего «указать по возможности полный круг проповеднических предметов, с обозначением сравнительной их

1) Может быть по обстоятельствам времени Я. К. Амфитеатров и «имел право говорить в гомилетике о таких предметах» (Странник 1894, I, 323), во всяком случае это не область гомилетики.

важности»... Но сравнительной важности проповеднических предметов он не указывает. Правда, он как будто отмечает исключительное значение слова Божия для проповеди: «по самому понятию о церковном собеседовании, общий предмет его есть слово Божие»; но сейчас же он уничтожает это положение, разумея под именем слова Божия не только св. Писание, но и «все то, что преподает нам св. церковь в учении, постановлениях и обрядах своих». Странным нужно признать и то, что автор, называя изъяснение св. Писания и изложение истин догматических и нравственных особыми предметами проповеди, в то же время в качестве источников, напр., истин нравственных указывает десятословие, молитву Господню, блаженства евангельские, как будто эти источники не составляют частей св. Писания и как будто излагать содержащиеся в них нравственные истины не значит изъяснять слово Божие. Но в чем же состоит указание полного круга проповеднических предметов в Руководстве Фаворова? Автор показывает, что предметами проповеднического изъяснения из области св. Писания могут служить дневные чтения, псалмы, паремии и, наконец, целые книги из Ветхого и Нового Завета, как будто назвать рядом с целым его части значит что-нибудь разъяснить; затем раскрывает, что первый и главный указатель догматических предметов есть символ веры, а для истин нравственных—десятословие, молитва Господня, блаженства евангельские и церковные заповеди, как будто готовящимся к проповедничеству нужно разъяснять то, что известно из первых начатков христианского научения. Легко понять, что никакого значения для содержания проповеди не могут иметь наставления автора, что в праздники в честь бесплотных сил следует проповедовать о бесплотных силах, в посты нужно раскрывать учение о постах, на освящение храмов—о значении храмов и т. п.

III.

Содержание рассматриваемых нами гомилетик по вопросу о предмете проповеди не только лишено принципиального интереса и не имеет практического значения, но

решение в них этого вопроса должно назвать крайне неопределенным, чтобы не сказать ложным. Проф. Амфитеатров намекает на «бесчисленный ряд предметов проповеднических» и ясно указывает несколько групп, в которых рядом с учением догматическим и практическим называет учение о богослужении, учение историческое и учение о предметах и явлениях мира физического. Это то же, что «все и обо всем» (Прот. Хераскова Слова, поучения и речи, 1886, стр. 245). Но истина в противоположном: для проповеди есть только один предмет, и это именно учение Господа нашего Иисуса Христа. В самом деле, вникнем в слова: предмет проповеди. Очевидно, предмет проповеди есть то, чему слушатели должны научаться проповедью, в чем они должны быть наставлены, что им должно быть преподано в проповеди. Но слушатели должны быть научены проповедником одному—учению Господа нашего Иисуса Христа, в нем одном должны быть наставлены, оно одно должно быть преподаваемо в проповеди. Учение Господа Иисуса Христа, как содержание проповеди, есть именно то, что «одно только нужно» и что «довольно» для целей проповеди. Такова основная идея христианской проповеди, раскрытие которой составляет гомилетический принцип в решении вопроса о предмете проповеди.

Основная идея проповеди может быть раскрываема с нескольких точек зрения. Прежде всего следует указать на богоустановленность проповеди. Христианская проповедь отличается от всякого другого рода речи тем, что она имеет историческое происхождение. Проповедник говорит не потому только, что он желает научить других, и не потому только, что в проповеди он видит единственное средство для достижения известных целей, а прежде всего потому, что проповедовать ему повелено Господом Иисусом Христом. Как Господа Иисуса Христа послал в мир Отец, так и Он послал своих учеников в мир (Иоан. XVII, 18), повелев им: идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и ее. Я с вами во все дни до скончания века (Мф. XXVIII, 19. 20). В содержании проповеди менее всего возможны неопределенность и произвол; проповедникам повелено учить все народы и

учить только одному—соблюдать все, что повелел Господь. Если бы Сам Господь не учил людей, если бы Он не оставил миру Своего учения и не послал учеников проповедовать Его Евангелие всей твари (Mp. XVI, 15), то не было бы и христианской проповеди. Апостолы и их преемники посланы Самим Христом проповедовать миру не что иное, как Его Евангелие, Его учение 1). Другого источника, или содержания, проповеди нет: один у нас Отец, Который на небесах, и один у нас учитель и наставник Христос (Мф. XXIII, 8—10). Христианский проповедник учит тому, чему сам научен Господом Христом; он передает миру то, что заповедано Господом: что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях (Мф. X, 27). Правда, он должен не просто передать заповеданное Господом, но и быть свидетелем Ему (Деян. I, 8); но это относится к подвигу жизни, а не к содержанию проповеди. Неизменное и определенное содержание проповеди дано для проповедника в учении Христа. В ораторской речи и во всяком другом роде слов неизбежен вопрос об изобретении (inventio) материи и с этой стороны оратору и писателю особенно предстоит труд; только проповеднику нет нужды изобретать и выдумывать, потому что он говорит не от себя и не свое, а от Господа заповеданное Им.

Один у нас учитель Христос и Он есть единственный учитель, не сравнимый ни с какими другими учителями: Он открыл миру истину (Иоан. I, 14. 17; XVIII, 37). Языческий мир, несмотря на все порывы в этом направлении и все усилия, не знал истины, и вопрос Пилата ко Христу: что есть истина (Иоан. XVIII, 38)? выражает отчаяние язычника, ходившего путями своими, постигнуть ее. Только Христос открыл миру истину: Он дал человеку ответ на вечные вопросы, волнующие человеческое сердце,— вопросы о том, для чего мы живем и что должны делать. Его учение есть целое н цельное миропонимание, или

1) «Учители Церкви получили это имя только потому, что они суть передаватели из века в век грядущим поколениям единого и неизменного учения единого истинного учителя Христа». Амвросия арх. Харьк. Проповеди изд. 1895 г., стр. 542.

мировоззрение. Отсюда и христианская проповедь есть научение этому миропониманию и это—ее существенная природа, совершенно отличающая ее от всякой иной человеческой речи. Она есть религиозное научение, но отличается от наставления всякой иной религии, не исключая иудейской, тем, что она просвещает человека. Не говоря уже о религиях языческих, и религия иудейская представляла много узаконении, которые были для человека чисто внешним повелением, принимались им как иго, несвободно и без понимания их внутреннего смысла. Иной характер имеет религия Христа. Он есть свет, просвещающий человека; сообщенная Им истина, усвоенная человеком, дает людям свободу (Иоан. VIII, 32). Принимая Его учение, человек в себя самого воспринимает свет жизни (Иоан. VIII, 12). Это не то, что «светильник, горящий и светящий», который светит только находящимся близь него; но миропонимание Христово есть свет, который человек носит в себе и уносит с собою всюду. Усвоив его, человек уже не имеет нужды, чтобы кто учил его (1 Иоан. II, 27), но сам знает все (ст. 20). Конечно, здесь дело не в количестве подробностей знания, но в понимании существенного смысла жизни, которым свободно определяются ее частные случаи и отношения. Достаточно человеку усвоить общее мировоззрение Христа, проникнуться им, и он уже сознательно и свободно может определить свою личную жизнь, решить отдельные вопросы частной и общественной жизни, провести это мировоззрение в жизнь бытовую, гражданскую, государственную 1).—Составляя особенность христианской религии в отличие от всякой языческой и даже иудейской, проповедь тем более отличается своим общим содержащем от светского ораторства. Светский оратор не имеет возможности излагать пред слушателями свое личное мировоззрение так же, как и для него не обязательно и даже безразлично мировоззрение его слушателей; он говорит каждый раз с практическою целью осветить тот или другой частный вопрос личной или общественной жизни, побудить слушателей к частному решению. Такая практическая цель может быть

1) Ср. Архиеп Иннокентия Херс. Сочин. т. 2 1872 г., стр. 144.

достигнута без содействия общего миропонимания, только подбором некоторых сведений и возбуждением тех или других страстей. Напротив, проповедник имеет своею прямою задачею установить в душах слушателей общее христианское миропонимание, привести всех их к единству христианского мировоззрения, чтобы они, усвоив его, совершенно свободно и сознательно могли определять свое отношение к каждому частному случаю жизни. Здесь решение частного вопроса и убеждение к частному действию без общего христианского миропонимания и непрерывного настроения имеют слишком ничтожное значение; здесь каждый частный вопрос должен быть решаем на основе общего мировоззрения и каждое частное решение воли должно вытекать из непрерывного настроения сердца.

Наконец, цель проповеди также предполагает ее определенное содержание. Цель проповеди—призвать слушателей благовествованием ко спасению (2 Фесс. II, 13. 14), к жизни и нетлению (2 Тим. 1,10). Но такой цели можно достигнуть только чрез благовестие Христово, такою жизнепроизводительною силою обладает только Его слово, Его учение: слушающий слово Мое, говорил Он, и верующий в пославшего Меня имеет жизнь вечную (Иоан. V, 24 ср. Иак. 1,18 и др.). На языке апостолов слово жизни (Филип. П, 16) столь же определенно, как и слово истины (Ефес. 1,13; 2 Тим. II, 15; Иак. 1,18 и др.), указывает на учение Господа Иисуса Христа: кроме Его учения нет другого слова жизни и потому нет другого предмета проповеди. Сказать, что «церковное поучение должно занимать ум предметами важными, как-то готовыми результатами наук, и возбуждать в душе трезвые, чистые, прочные чувства добра и красоты», как выражается прот. Фаворов, это значит терять из виду то единственное, что делает проповедь проповедью. Хорошо «занимать ум предметами важными и возбуждать в душе прочное чувство красоты», но это может делать и не проповедь и это не выражает существенной задачи проповеди. Не все важное для ума и прекрасное для чувства ведет к вечной жизни, а предметом проповеди должно служить то, что единственно есть слово жизни. Своей великой цели проповедник никогда не должен упускать из внимания, но во всякой проповеди он должен стремиться к

этой единственной цели. Подобно апостолу, он должен благовествовать не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова, и лучше быть незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого (1 Кор. 1,17; II, 2).

Так проповедник имеет для своего слова самое определенное содержание и его призвание в том, чтобы передать слушателям все заповеданное Господом, научить их христианскому миропониманию. Он должен в этом отношении поступать так же, как школьный учитель. Последний старается о том, чтобы ученики его усвоили определенную программу и могли дать ответ на предстоящем экзамене. Он разъясняет им предмет по вопросам программы с первого до последнего; он постоянно спрашивает себя, все ли они знают и все ли знают; он то открывает им новое, то повторяет пройденное, объясняет неясное то тому, то другому. Так должен поступать и проповедник. Он должен научить всех своих слушателей всему заповеданному Господом, открыть им всю волю Божию. Им предстоит дать ответ на суде Божием и он даст за них отчет Сердцеведцу. За все свои грехи они ответят сами кроме тех, которые они совершили по неведению, если оно зависело не от них; за их неведение, если оно было по его вине, он даст ответ Богу (Иезек. IIΙ, 17—21). Посему он должен так внимательно научать, чтобы мог сказать своим ученикам словами апостола: чист я от крови всех, ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию (Деян. XX, 26. 27); вы знаете, как каждого из вас, как отец детей своих, мы просили и убеждали и умоляли поступать достойно Бога, призвавшего вас в Свое царство и славу(1 Фесс. II, 11. 12). Проповедник должен заботиться прежде всего об исполнении программы: ничего, кроме заповеданного Господом, но заповеданное Господом он обязан передать слушателям все, не упуская ничего. Никогда не должен умолкать для него вопрос: все ли им передано? не забыто ли что? Затем он должен всегда иметь в виду каждого из своих слушателей и преимущественно самых неведущих из них. Он сначала должен преподать «млеко» наставления, если среди слушателей встречаются неспособные переносить твердой пищи; потом он пусть ведет их

далее по ступеням познания воли Божией, но пусть внимательно следит, все ли успевают, не нужно ли давать кому-нибудь мастные уроки. Далее он должен внимательно наблюдать, в какой степени усваиваются его наставления слушателями, проводятся ли они ими, всеми и каждым, в жизни. Если он заметит, что они начинают знать более, чем сколько хотят исполнять 1), то пусть остановится на преподаваемой истине и пусть просит, убеждает и умоляет их поступать достойно Бога (1 Фесс. II, il. 12), пусть настоит во время и не во время, обличает, запрещает и увещавает со всяким долготерпением и назиданием (2 Тим. IV, 2), не забывая в то же время дать пищу тем, которые более преуспевают в познании Бога. Так он должен заниматься учением постоянно (I Тим. IV, 16). Самый постыдный страх проповедника—пред тем, как бы не истощиться, не потерять интереса новизны, не начать повторяться (das Sichauspredigen). Этот страх может возникнуть только при забвении о том, что проповедник есть постоянный учитель и имеет заповеданную программу Случайное чтение пред случайными слушателями для мимолетного успеха должно быть интересно, но постоянные уроки пред постоянными слушателями должны быть выполнением определенного содержания. Пусть проповедник не боится повторять пред слушателями одно и то же учение Господа нашего, помня, что он на сие самое поставлен Господом, что он призван быть постоянным учителем; пусть в его ушах не перестает звучать повеление Божие: о вы, напоминающие о Господе, не умолкайте (Пс. LXII, 6). Особенно странным кажется этот проповеднический страх в виду религиозных потребностей нашего народа, о которых люди образованные и особенно богословы не должны судить по себе. Для последних проповедь ценна преимущественно тем, что в ней прибавлено нового к простым словам евангелия, а простой народ жаждет самой простой евангельской истины. Пусть же проповедник победит в себе этот страх по слову Господа: не бойся, но говори и не умолкай, потому что

1) Ср. Филин. II, 16: до него мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить.

у Меня много людей в этом народе (Деян. XVIII, 9.10). На Западе знаменитые проповедники иногда предпринимают «проповеднические» путешествия, являя свое искусство то в том, то в другом городе; вот таким проповедникам стоит подумать о предмете проповеди пред случайными слушателями 1). Проповеднику же, имеющему определенных слушателей, которых он знает, всех и каждого, которых он учил вчера и третьего дня, странно затрудняться в выборе предмета проповеди. Каждый раз ему нужно вспомнить всю волю Божию и что он говорил год, два или три года назад и в чем имеют нужду его слушатели; ему нужно говорить о том из «всей воли Божией», о чем он еще не говорил, * ему нужно повторять то, о чем он уже давно говорил, ему нужно напоминать слушателям во время и не во время о том, что они плохо усвояют. Кратко сказать ему нужно быть христианским учителем 2).

III.

Единственный предмет христианской проповеди есть учение Господа нашего Иисуса Христа; но учение Его принято церковью и преподается ею, главным образом, в священном Писании; посему призванный возвещать учение Господа, проповедник должен благовествовать собственно священное Писание.

Легко понять, в каком совершенстве сам проповедник обязан знать священное Писание и прежде всего писания св. апостолов. Нельзя преувеличить исключительно важного значения небольшой книги Нового Завета для проповедника. Только из этой книги он должен почерпать истину, вечную и неизменную; в этой книге его духовный меч (Ефес. VI, 17), и щит, и шлем, и броня,—

1) Ср. св. Иоанна Злат. в беседе на Богоявление: «нему я могу научить вас, когда вы единожды или только дважды в году приходите ко мне во храм Божий»?..

2) По вопросам об определенном содержании христианской проповеди в отличие от языческого ораторства и об ее учительном характере cp. Н. Барсова История первобытной христианской проповеди, 1885, стр. 80—41, и Ф Дюпанлу Беседы о проповедничестве, как пастырском служении, рус. пер. 1899, стр. 61—84.

в ней и его бранное оружие, и крепость, и запасы. Он не должен разлучаться с нею; он должен читать ее ежедневно, находя в самом чтении высшее наслаждение, утешение, отдохновение и духовное питание; для него потерян тот день, в который он не питался словом Божиим. Проповедником Христовым может быть только тот, кто в книге Евангелия видит самое драгоценное наследие апостолов Христовых, кто знает его в совершенстве, ограниченном разве слабостью памяти, но никак не недостатком усердия и любви, кто о предметах священных, о важнейших вопросах жизни и нравственной деятельности может мыслить не иначе, как по духу Евангелия, и говорить не иначе, как словами Евангелия, у кого слова евангельские сами собою исходят из уст вместе с евангельскими мыслями.

В связи с мыслью о необходимости для проповедника знать слово Божие, мы должны коснуться того мнения, что благодать Божия есть главная продуктивная сила проповеди. Мнение это, высказанное у нас проф. Барсовым, как новое 1), решительно и настойчиво, означает то, что устами проповедника говорит Дух Божий (Mф. X, 19 и др.) 2), что проповедник говорит в экстазе или энтузиазме, что профетизм или пророчественная стихия проповеди есть основная стихия проповеди, существенная черта самой ее природы» 3)… Вполне соглашаясь, что «не может быть истинной проповеди безблагодатной», что проповедник говорит под руководством благодати и от лица церкви, что проповедником может быть только христианин, «возрожденный и облагодатствованный», мы не можем признать профетизма основной стихией проповеди 4), не можем при-

1) Насколько исследов. истор., 1899 г, стр. VII— VIIΙ.

2) Ibid. стр. 5

3) Стр. 18 ср 16—17, 290. Это однако не препятствует проф. Барсову говорить о необходимости изучения будущим проповедником предметов общего, словесного и логического образования (стр. 14) и выражаться так: «к проповедничеству приготовляет вся совокупность образовательных ресурсов духовной школы Поэтому и причин недостатков в современном проповедничестве следует искать в общеобразовательных и специально-воспитательных свойствах современной духовной школы, а не в чем-либо ином» (стр. 34)... Ср. выше.

4) Об этом будет еще речь ниже.

лагать собственно к проповеди и, точнее, к ее содержанию Mф. X, 19 и под., не можем назвать благодати продуктивною силою проповеди. Главная ошибка проф. Барсова состоит в том, что он противопоставляет благодать только субъективному творчеству проповедника и только в них исключительно, т. е. в благодати и субъективном творчестве, видит возможные источники проповеднического слова, забывая, что учение Господа Иисуса Христа передается из поколения в поколение (христианское предание в широком смысле слова), что оно заключено в слове Божием. Он строит такую дилемму: проповедь есть продукция или благодати или естественных сил человека, субъективного творчества. Он видит рационализм только в отрицании благодати, как продуктивной силы проповеди, и мистицизм—только в признании благодати единственною продуктивною силою проповеди 1). На самом же деле единственным источником проповеди 2) служит предание (в широком смысле этого слова). Проповедник не имеет своею задачею продуктировать, говоря просто, выдумывать содержание: оно для него дано в слове Божием. «Учители церкви получили это имя только потому, что они суть передаватели из века в век грядущим поколениям единого и неизменного учения единого истинного учителя Христа» 3). Вот два порядка: 1) Мф. X, 17—20: Остерегайтесь людей, ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас. И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать, ибо в тот час дано будет вам, что сказать. Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас (пар. и под.); 2) Мф. XXVIII, 19. 20: идите, научите все народы... уча их соблюдать все, что Я повелел вам; Mф. X, 27: что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слы-

1) Стр. 10.

2) Говорим это, помня, что ниже будем называть народность и современность проповеди субъективным творчеством проповедника, потому что это творчество относится не к тому, что он передает (единственно слово Божие), а к тому, как передает.

3) Архиеп. Амвросия Харьк. Проповеди, 1895, стр. 542.

гните, проповедуйте на кровлях; 2 Тим. II, 2: что слышал от меня, при многих свидетелях, то передай верным людям, которые были бы способны и других научить. Из этих двух порядков к проповеди применим собственно и исключительно второй порядок. Правда, в проповеди возможно и субъективное творчество, но оно относится собственно не к содержанию проповеди, не к тому, чему проповедник научает, а к тому, как он научает (народность и современность проповеди); во всяком случае оно не противостоит благодати, как продуктивной силе, а служит дополнением к преданию; оно скорее само определяется в проповеднике благодатью. Здесь возможен рационализм—но не в отрицании благодати, как продуктивной силы проповеди, а в отрицании предания, в отрицании учения Христа, или слова Божия, как единственного предмета проповеди; в признании же за благодатью продуктивного значения для проповеди, хотя бы оно не сопровождалось отрицанием субъективного творчества, следует видеть подлинный мистицизм.

Итак, проповедник, хотя действует под руководством благодати, предварительно сам должен научиться тому, чему призывается учить других. Говоря словами блажен. Августина, должно «учить самих учителей» (ор. cit. IV, XXXIII). Проповедник должен не только постигнуть слово Божие «духом», но и изучить его «умом» (1 Кор. XIV), быть христиански мудрым (блаж. Август. IV, VII), чтобы ум его слушателей «не остался без плода». Он должен приложить всякое тщание и все естественные средства к изучению слова Божия и к уразумению его смысла...

Новый Завет только или вместе; и Ветхий Завет должно брать предметом проповеди? Учение Господа нашего Иисуса Христа излагается в Новом Завете, а не в Ветхом, и потому проповедник христианский обязан благовествовать священное Писание Нового Завета (2 Кор. ΠΙ,·6). После того, как наш единый учитель изрек: вы слышали, что сказано древним, а Я говорю вам...; после того, как ветхозаветные тени и прообразы исполнились во Христе,—Ветхое

прешло и настало Новое. Но Новый Завет стоит в исторической связи с Ветхим и многое в Новом Завете объясняется Ветхим, сообразно с чем ветхозаветные книги вошли в канон книг христианской церкви и имеют в ней широкое богослужебное употребление. Посему к Ветхому Завету проповедник должен обращаться за тем и лишь за тем, что необходимо знать слушателям для понимания Нового Завета. Таковы исторический и прообразовательный элементы Ветхого Завета. Они предполагаются Новым Заветом и потому неизбежны в проповеди; но они должны быть излагаемы в ней наивозможно кратко, не как предмет научения сами по себе, а только как объяснение Нового Завета.—Необходимое в проповеди лишь для объяснения Нового Завета, священное Писание Ветхого Завета должно быть излагаемо в проповеди исключительно по смыслу и духу Нового Завета. Это особенно следует помнить проповеднику в отношении к этическому мировоззрению Ветхого Завета. Этика Ветхого Завета составляется из двух частей: одна имеет божественное происхождение и непреходящее значение, другая имеет характер прнменительный к жестокосердию еврейского народа (Мф. XIX, 8) и значение временное. Наибольшая заповедь первой части—заповедь о любви, о которой Сам Господь Иисус Христос сказал, что на ней утверждаетсявесь закон и пророки (Мф. XXII, 37—40), есть первая заповедь и в Новом Завете 1); о заповедях же второй части Он говорил: вы слышали, что сказано древним, а Я вам говорю... Но такого разграничения в Евангелии не сделано по отношению к каждой заповеди и каждой отдельной черте ветхозаветной этики; в этом случае нужно руководиться не буквою, а духом Нового Завета. При этом проповеднику нужно быть весьма внимательным. Различие между Ветхим и Новым в этой области не всегда сознается, потому что Ветхое понятнее нашему плотскому сердцу. Так по ветхозаветному мировоззрению предполагается соразмерность между праведностью и Временным» благосостоянием,

1) В Прав. Испов. III, отв. на вопр. 47 называются из заповедей Ветхого Завета обязательными для христиан только заповеди, «относящиеся к люблению Бога и ближнего».

тогда как до учению Господа Иисуса Христа мир ненавидит тех, которые не от мира, и потому причиняет праведникам страдания и гонения 1),—мир радуется, а праведники плачут и рыдают, хотя и утешаются надеждою, что печаль их будет в радость. Действительность оправдывает учение Господа Иисуса Христа, а ветхозаветное мировоззрение породило тяжкие искушения для самих ветхозаветных праведников. Между тем христианские проповедники иногда, по неосмотрительности, в числе плодов праведности указывают мирское благосостояние и при изображении жизни христианской слишком широко пользуются ветхозаветными чертами.—Мало помогут здесь подробные наставления, но тем более собственной осмотрительности необходимо иметь проповеднику.

VΙ.

Излагать в проповеди священное Писание можно в двоякой форме—экзегетической и тематической. Первая состоит в чтении и изъяснении слова Божия в его собственной последовательности — слово за словом, стих за стихом, глава за главой: это гомилия, поучение на писания (ἐπὶ ταῖς γραφαῖς διδασκαλία),беседа. Предмет изъяснения— все слово Божие; последовательность изъяснения может обнимать весь канон священных книг или может ограничиваться одною какою-нибудь книгою, одною главою, несколькими стихами и даже несколькими словами; каждая отдельная гомилия может быть изъяснением какого угодно· отрывка слова Божия. Вторая форма изложения священного Писания в проповеди—слово учительное (διδασκαλίας λόγος), или просто слово, иначе поучение — состоит в раскрытии учения слова Божия по тому или другому пункту христианского мировоззрения в отдельности, в систематизации священного Писания по отдельным темам христианского миропонимания, в указании полных ответов по слову Божию на тот или другой из возникающих вопросов христианской жизни. Эта форма проповеди соответствует естественной потребности христианина, с одной стороны, знать не только отдельные изречения Господа Иисуса Христа, учение

1) Истину страданий праведника прозревали и ветхозаветные пророки, напр. Пс. XXI, Ис. LIII и др.

Которого излагается в евангелиях исторически, но представлять себе цельное христианское миропонимание—в стройной системе, сказали бы мы, если бы не боялись научного значения этого слова, в котором оно к христианской проповеди не применимо, — с другой стороны, потребности иметь полный ответ на тот или другой вопрос, который трактуется в различных местах писания с различных сторон и с различною обстоятельностью, или ответ на такие выдвигаемые жизнью вопросы, на которые нет в слове Божием буквального ответа, но к решению которых надлежит еще применить слово Божие, Сообразно с сим в учительных словах, пли поучениях, следует или систематически излагать христианское учение, или подробно изъяснять отдельные пункты его, или же отвечать по слову Божию на подлежащие вопросы текущей жизни христианского общества 1).

Изъяснение слова Божия и поучение легко могут чередоваться и ни в какое время не должны -исключать одно другое. Но целесообразным кажется такой порядок. При первоначальном наставлении в истинах христианской веры следует излагать самое существенное из системы христианской веры, сосредоточивая его в одном каком-либо важнейшем пункте, преимущественно в учении о деле Господа Иисуса Христа и о нашем призвании к спасению, и с этого пункта обозревая прочее, при чем главное внимание нужно обращать на то, чтобы это существенное не было общим и отвлеченным, но было наивозможно жизненным. Затем верующего должно напитывать словом Божиим, читая и изъясняя ему священное Писание в возможной полноте. Далее следует систематизация учения слова Божия, выяснение духа христианского миропонимания, при чем нужно с большим вниманием останавливаться

1) На вопросы о способах изъяснения св. Писания (о смыслах прямом, переносном и таинственном) и систематизации христианского учения (вероучение и нравоучение, православие и инославие, постижимая и непостижимая сторона догмата, доказательства догмата, догматы важнейшие и второстепенные) следовало бы отвечать в этом месте гомилетики, если бы ей подлежали эти вопросы: но они ей не подлежат, а их место в библейской исагогике, в богословиях догматическом и нравственном.

на тех пунктах, которые или более важны в системе, или же требуют преимущественного разъяснения по запросам слушателей и состоянию паствы. Последним звеном в преподавании слова Божия, предполагающим слушателей уже наставленных в истинах веры, должно быть освещение словом Божиим текущей жизни.

VII.

Указывая две формы в проповедническом изложении священного Писания, мы последовательно переходим к вопросу об отношении проповеди к церковному учению.

Прежде всего должно заметить, что именем церковного учения часто называют многое такое, что или есть учение библейское или же совсем не есть учение, и потому область церковного учения много уже, чем как думают. Прот. Фаворов называет особыми предметами проповеди св. Писание и то, что церковь преподает нам в учении, постановлениях и обрядах своих. Уже в этих словах мы встречаем странное смешение церковного учения с постановлениями и обрядами церковными. Последние, как дисциплину церковную, необходимо отличать от учения веры 1). Предметом проповеди может быть только учение веры, которое имеет божественное происхождение, а не дисциплина, которая представляет собою область деятельности церковной власти, а не учителя 2).—Недостаточность изложения в проповеди только священного Писания, но необходимость сверх того излагать в проповеди учение церковное, о. Фаворов мотивирует тем, что в проповеди нужно бывает излагать истины христианские в связи и последовательности, раскрывать многие из них отдельно с особенною подробностью и обстоятельностью, преподавать слушателям краткие уроки благочестия и говорить о различных предметах по требованию обстоятельств. Но разве связность и последовательность, подробность или краткость и, наконец, применительность к обстоятельствам не суть только формы изложения того же учения слова Божия, разве

1) Ср. В. Ф. Кипарисова Учение три и дисциплина в церкви христианской В. В. 1896 г.—Продол. в том же и сл. г.

2) См. то же сочинение.

они создают особый предмет проповеди и делают из слова Божия учение церковное? В частности в качестве указателей нравственных истин, как одного из видов церковного учения, он называет десятословие, молитву Господню, блаженства евангельские и церковные заповеди. Но десятословие, молитва Господня и блаженства евангельские суть части священного Писания, и потому единственным указателем церковного нравственного учения остаются церковные заповеди. Но церковные заповеди относятся к области церковной дисциплины, а не церковного учения. Так в церковных заповедях о постах выражается дисциплина церкви, а не ее учение: учения о посте, особого от учения слова Божия, хотя бы только по изложению, церковь не имеет. Равным образом, постановления церкви о совершении таинств, об отношении пастыря к пастве, о способах принятия еретиков в общество верующих и прочие подобные относятся к дисциплине церковной, а не к учению церкви. Кратко сказать, нравственного церковного учения, особого от учения слова Божия, хотя бы только по форме и изложению, нет 1).—Церковное учение ограничивается тем, что называется учением догматическим в широком смысле этого слова. Сюда относятся, главным образом, соборные вероопределения и, прежде всего, никео-цареградский символ веры. Какое значение имеет церковное учение и как оно относится к учению слова Божия? Церковное учение представляет собою краткое изложение учения слова Божия по важнейшим вопросам веры 2) и имеет значение нормы, которой должен держаться христианин в понимании учения священного Писания по этим вопросам. Нельзя сказать, что каждому христианину необ-

1) Ср. С. Никитского Вера правосл. гр -росс. церкви по ее символическим книгам, тетр. 2-я, стр. 217: «в символических книгах вселенского характера нет прямых отдельных, специальных, в ясной и точной логической формуле выраженных, правил или определений касательно христианского нравоучения»...

2) М. Филарет (Изложение ровностей между в. и н-з. церковью §§ 1 8): «единый, чистый и достаточный источник учения веры есть откровенное слово Божие", при чем «допустить неписанное слово Божие значит подвергать себя опасности разорить заповедь Божию за предание человеческое». Арх. Филарет (Пр. Д. Б-ие, 1, 1864, стр. 7): «догматы суть (созерцательные) мысли откровения о Боге».

ходимо собственно знать вседогматы и без знания их невозможно спастись,—ибо кто же из мирян знает догматы IV и VI вселенских соборов? Но догматы обязательны для всех как пределы, которых не должна преступать мысль христианина в разумении евангельской истины 1). Посему и для проповедника они обязательны, как только он переходит к тематическому и систематическому изложению учения священного Писания, в качестве таких именно пределов. Итак, церковное учение есть ряд формул, для которых содержание дается словом Божиим, и потому оно немыслимо в качестве особого от священного Писания предмета церковной проповеди, но оно есть руководство, с характером безусловного авторитета, которого проповедник должен держаться при изложении учения священного Писания по вопросам христианской веры. Предмет проповеди один—учение Господа нашего Иисуса Христа, изложенное в писаниях св. апостолов 2); но при из-

1) Выражаем только мысль Арх. Филарета (Пр. Д. Б-ие, 1, стр. 10): «иное дело отвергать догмат, иное—не знать его» и пр. Не забываем, конечно, того, что знание символа веры считается необходимым для принятия нового члена в православную церковь и, как таковой, символ веры должен быть изъясняем в проповеди. Мы только говорим, что знание символа веры, как сокращения слова Божия, не дает чего-либо нового по сравнению с учением священного Писания; посему и изъяснение его должно быть не чем иным, как изложением слова Божия по его формулам, в его системе: при изъяснении символа веры проповедник не должен ничего прибавлять к слову Божию из тех догматических созерцаний, которыми занималось богословие времен вселенских соборов.

2) Мысль о том, что учение православной церкви заключается в свящ. Писании, что, изъясняя Писание, можно изъяснить все христианское веро—и нраво-учение, что церковное учение выражает существенное содержание слова Божия, мы встречаем в гомилетике о. Ноторжинского, но он впадает в ошибку других гомилетов, когда говорит: «такие (существенные) истины (слова Божия) собраны церковью и выражены кратко (не только) в символе веры, (но и) в 10 заповедях закона Божия, в молитве Господней». В Опыте Чепика эта же ошибка выражается в более грубой форме: «Учение христианское, рассеянное в разных местах св. писания, сокращенно изложено в символе веры (догматическое учение); в десятословии же, в евангельском учении о блаженствах и пр. содержится учение нравственное. Это сокращенное учение церковное.... знать необходимо каждому христианину. Отсюда и истины, содержащиеся здесь, изъяснять для пастыря церкви обязательнее, чем

яснении священного Писания проповедник обязан руководиться авторитетом церковного разумения. Так постановили отцы VΙвселенского собора: «Предстоятели церквей должны по вся дни, наипаче же во дни воскресные, поучать весь клир и народ словесам благочестия, избирая из божественного писания разумения и рассуждения истины, и не преступая положенных уже пределов и предания богоносных отец; и аще будет исследуемо слово Божие, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители церкви в своих писаниях»

Изъясненное положение, важное в системе гомилетики, особенно важно в практическом применении. В наше время, столь богатое учеными проповедниками, часто можно слышать такую проповедь, которая представляет собою параграф из догматического богословия. Этого не должно быть. Здесь вопрос идет не о важности предания, в отличие от писания, как источника вероучения, не о важности православной догматики, а исключительно о том, что пригодно для проповеди по ее идее. Все хорошо на своем месте и не нужно касаться вопроса о важности предания, о различии в этом отношении православия, католичества и протестантства, чтобы утверждать, что проповедь не должна иметь характера догматики. Православный проповедник должен быть наставлен в православной догматике и ни в чем не противоречить ей; но не все, чему он научен в школе, следует ему выносить на

даже раскрывать смысл св. писания». Какая путаница понятий! Сокращение и части важнее целого?!.

1) В крайнем случае здесь дело свободного выбора: «все равно, читаем мы в Послании патр. пр.—каф. ц. (гл. 2),—все равно, от писания ли поучаться, или от вселенской церкви». Мы говорим только о проповедническом выборе. В этом последнем, гомилетическом, отношении для нас особенно ценны указания книги О должностях пресвитеров приходских, поучающей, что «все члены веры заключаются в слове Божии, (посему) должны мы слово Божие испытывать, от него истины божественные почерпать и народ учить,—от писаний (же) св. отец (только) для изъяснения какового члена веры и для утверждения предлагаемого к народу поучения приличная места можно, а иногда и должно в беседе своей употреблять. Но как св. отец писания, так и церковные предания де должно смешивать или сравнивать с словом Божиим» (18—22).

церковную кафедру. Догматика — наука; она суха и отвлеченна; проповедь же должна быть живою и действенною, ее предмет—слово жизни, слово Божие. «Никто не отрицает достоинства научного изложения христианского учения, но не ему принадлежит первое место в нашем духовном просвещении, а непосредственному слову Божию» 1) И по догматическим вопросам проповедник обязан излагать учение священного Писания. Прекрасные образцы—слово Архиеп. Иннокентия Херс. в день Св. Троицы на текст во имя Отца и Сына и Св. Духа и прот. Путятина поучение о том, что Бог есть дух... Не говорим, что проповедник совсем не должен касаться богословских вопросов. Самая жизнь может требовать этого от него. Так в древности по требованию времени свв. Григорий Богослов, Григорий Нисский, Василий Великий охотно посвящали проповеди рассуждениям по богословским вопросам; так и ныне проповеднику необходимо бывает касаться богословских тем в борьбе с инославием, расколом и сектантством. Но и в таких случаях проповедник не должен забывать цели проповеди, ее истинной природы, ее подлинного предмета; и миссионерско-апологетическая проповедь, чтобы быть истинною проповедью, не должна ограничиваться вопросами разногласия между христианскими обществами, но должна главное внимание обращать на положительное раскрытие учения слова Божия. В противном случае это будет не проповедь, а богословское чтение, диспут и т. п. Можно назвать не иначе, как только ложною мысль, что будто обрядовые и вероисповедные отличия составляют самую главную и даже единственную причину разделения христианского общества, что будто с устранением этой причины само собою должно возникнуть единомыслие. Скорее то религиозно-нравственное состояние, при ко-

1) Архиеп. Амвросия X. Проповеди, 1885, стр. 212—213.—Считаем излишним указывать на ту сторону рассматриваемого нами вопроса, что непозволительно проповеднику вносить в проповедь свои личные богословские рассуждения, потому что это само собою вытекает из того положения, что содержание проповеди дано в учении Господа Иисуса Христа. Лично от себя проповедник вносит в проповедь духовный опыт и способ живой передачи слова Божия (современность и народность)..

тором получают для человека важное значение обряды и богословские мнения, и есть причина разделения христианского общества: при наличности этой причины невозможно достигнуть единства в области обрядов и богословских мнений, напротив с устранением этой причины само собою достигается единство обрядов и мнений или даже единодушие при различии, иначе при безразличии обрядов и мнений. Поэтому дело проповеди, в отличие от состязаний и диспутов, которые только разжигают страсти,—дело проповеди поднять мысли и сердце слушателей на ту высоту христианского духа, на которой человек любовью может быть всем для всех и все терпеть. Только в предположении, что слушатели, имея должное религиозно-нравственное направление мысли и сердца, по немощи совести смущаются теми или другими мнениями, проповеднику можно снисходительно и осмотрительно входить в рассмотрение сих мнений. Проповедник всегда должен помнить наставление ап. Павла: я желаю, чтобы.... уверовавшие в Бога старались быть прилежными к добрым делам: это хорошо и полезно человекам. Глупых же состязаний, и родословий, и торов, и распрей о законе удаляйся, ибо они бесполезны и суетны (Тит. ПИ, 8. 9); от состязаний и словопрений происходят зависть, распри, злоречия, лукавые подозрения, пустые споры между людьми поврежденного ума (1 Тим. VI, 4. 5); цель увещания есть любовь от чистого сердца, и доброй совести, и нелицемерной веры·, от чего отступив, некоторые уклонились в пустословие (I, 5. 6)....

VIII.

Единственный предмет проповеди есть учение Господа нашего Иисуса Христа, изложенное в писаниях святых апостолов и изъясненное в церковном учении. Но что же такое церковность, или богослужение, священная история, собственно церковная, так как библейская обнимается священным Писанием, и, наконец, явления мира физического и текущей жизни, если это не предметы проповеди, как они называются в наших гомилетиках, и какое они отношение имеют к проповеди?

Священное Писание должно быть излагаемо в проповеди, как это легко подъять и как это будет разъяснено ниже,

применительно к состоянию слушателей, в связи с интересами и обстоятельствами их жизни. Состояние слушателей может быть чрезвычайно разнообразно и обстоятельства их жизни—весьма многоразличны; однако некоторые стороны и формы жизни христианского общества, в связи с которыми должна стоять проповедь, могут быть указаны определенно. Такова церковность, или церковная форма жизни. Христианское богослужение обнимает и всю жизнь христиан, и всю христианскую веру. Церковь освящает молитвой каждый шаг нашей частной и общественной жизни; она посвящает каждый день года и даже часы дня священно-историческим воспоминаниям, в которых так или иначе выражаются истины веры; церковное богослужение всецело проникнуто исторически-символическим смыслом и наглядно воспроизводит пред зрителем в священнодействиях и священных изображениях историю христианской веры, раскрывает ему в песнопениях и молитвословиях, символах и обрядах тайны веры, действует искусством — архитектурой, пением, изображениями на его чувство, утешает его в горестях, усмиряет в нем страсти, вызывает в нем покаяние, питает надежду. Богослужение составляет значительную часть духовной жизни христиан и проповедник, обязанный внимательно следить за содержанием духовной жизни своих слушателей, должен всегда иметь в виду ту сторону их жизни, которая образуется богослужением. Но богослужение частью отвечает временным потребностям христиан, частью же благоразумно распределяется церковью по временам собственно церковного года. Посему богослужебные времена имеют для проповедника значение указания того, когда, о чем он должен проповедовать. Уже изъяснение священного Писания может стоять в связи с чтением Слова Божия за богослужением. Тем более поучения должны отвечать временам церковной жизни христианского общества: излагать в проповеди евангельское учение о посте и покаянии благовременно тогда, когда церковь воспитывает своих чад постом, когда они по требованию церковной жизни сокрушаются о грехах своих; апостольское учение ,о воскресении Господа Иисуса Христа следует преимущественно излагать тогда, когда церковь торжествует память

этого события 1) и т. д. Таково отношение церковности к проповеди. Тем менее события гражданской жизни и физические условия, среди которых живут христиане, составляют предмет проповеди 2), но это также суть точки соприкосновения общего содержания проповеди с действительною жизнью, придающие ей современность и живость, при чем события гражданской истории и явления мира физического составляют для проповедника указание времени, когда о чем говорить, лишь в той степени, в какой они входят в состав действительной жизни слушателей, действительно переживаются ими (события истории—в воспоминаниях).

Для уяснения рассматриваемого нами вопроса обратимся еще раз к соответствующему отделу Руководства Фаворова. Этот отдел в Руководстве распадается на две части: первая отвечает на вопрос, что вообще может и должно входить в область проповеднического учения, а вторая разъясняет, когда что удобнее и нужнее предлагать народу с церковной кафедры. Очевидно, только первая из них отвечает на вопрос о материи проповеднической, вторая же говорит только о выборе предметов сообразно с временами и обстоятельствами (современность проповеди). Но знаменательно, что автор, указав в первой части, кроме изъяснения священного Писания и истин догматических и нравственных, на церковную обрядность, священную историю, явления природы, историю гражданскую и современные события, во второй части также говорит о временах церковных, обстоятельствах церковно-гражданских, явлениях мира физического и современных событиях общественной жизни, т. е. он два раза говорит об одном и том же. Если же говорить два раза об одном

1) См. Архиеп. Иннокентия X. поучения на седмицы первую В. П., Страстную, Светлую и др.

2) Проповедник не из событий почерпает наставления, но на события проливает сват Слова Божия (Амвросия Арх. Харьк. Проповеди, изд. 1895, стр. 378). Такого отношения проповедников к событиям не изменяет не только та «важность и поучительность» событий, о которой говорят наши гомилетики и о чем речь у нас будет ниже, но даже и то, что некоторые события имеют значение знамений времени (Ibid. стр. 381 сл.).

и том же одно и то же нет смысла и приходится для рассматриваемых предметов выбирать одно место из двух в гомилетике, то, конечно, таким местом может быть только отдел о современности проповеди.

В частности, о церковности должно еще заметить, что она сама по себе, без отношения к проповеди, есть воспитание воли и чувства чад церкви х). Назначая времена для праздников и постов, определяя роды пищи и степени воздержания, сопровождая молитвой каждый шаг христианина, напоминая ему ежедневно образцы христианского подвижничества и всеми вообще своими установлениями церковь, действуя всюду благодатью, воспитывает, укрепляет и развивает волю своих членов; воспевая художественно составленные песнопения, то торжественные и радостные, то умилительные и покаянные, прославляя милости Божии, восхваляя терпение праведников, воспроизводя духовную жизнь и духовный мир в священно-художественных изображениях, также благолепием храмов, торжественностью церемоний церковь воспитывает их. чувство. Итак, церковность, как дисциплина и искусство, существуют не в качестве предмета поучений, а на ряду с проповедью, достигая иными путями, именно чрез действие на волю и чувство, того же, чего достигает проповедь чрез научение: там церковь действует чрез правителей и совершителей богослужения, здесь чрез апостолов и учителей 2). Церковность не обременяет проповедника как новый, кроме священного Писания, предмет научения, но содействует ему в достижении единой цели— совершении святых. Да если бы церковность была предметом проповеднического научения, то это был бы предмет поистине неисчерпаемый: разве есть какая-либо воз-

1) См слово Амвросия Арх. Харьк. о значении храма в деле христианского воспитания.

2) Церковные законоположения, уставы и правила только объявляются церковною властью, чтобы всякому были известны, (Б. В. 1896, III, 35), и составляют соблюдаемую практику, тогда как собственно вера есть предмет научения, потому что она требует разумения (ср. Б. В. 1896, II, 340 прим. 1) и дает человеку миропонимание - Нужно также помнить, что церковность обнимает и самоназидание членов церкви (Ефес. V, 19 и др.).

можность изъяснить в проповедях все песнопения и молитвословия, все обряды и священнодействия, все символы и священные изображения, все содержание пролога и четиих миней? Все, что излагается обычно из этой области в проповедях—изъяснение литургии, некоторых, случайно избранных отрывков из песнопений, житие некоторых святых или известнейших, как св. Николая Чудотворца, св. Алексия Божия человека, или таких, которые имеют исключительное значение для местного храма,— ведь все это есть только капля в море всей церковности. Уже одна эта неисчерпаемость не позволяет видеть в церковности предмет проповеди. Правда, лучше что-нибудь, хотя капля, чем ничего. Но в том и дело, что с церковностью учителю и делать нечего: изложением в поучении песнопения, обряда, жития святого учитель не может достигнуть малейшей доли тех результатов, которые достигаются самым обрядом, пением, празднованием 1). Ужели к торжеству Пасхи прибавит что-либо изложение, в поучении песни «Христос воскресе»? (Нужно помнить, что известное поучение св. Иоанна Златоустого на Пасху есть само торжественная песнь: в нем говорит не учитель, а священно действователь). Ужели к тому умилению, которое охватывает наше сердце и наполняет его при пении «Се жених грядет», может что-либо прибавить изъяснение сего песнопения в поучении? Разве редкость, что поучение, вторгаясь не в свою область, охлаждает чувства, вызванные богослужением 2)?...

Но все это, скажут нам, было бы верно, если бы бого-

1) Ср. ответ Арх. Никанора на вопрос: «Понимают ли простые русские люди что-либо в поэзии христианства, что-либо в своей церковности? Понимают. Разумеют веру Христову не столько умом, сколько вообще духом... молятся не столько умом, сколько духом... Непонимающие-то больше и радуются (торжественным церковным символам)»... (Поучения. т. III, стр. 265 след.).

2) Известно, что самые научения разделяются на торжественные и собственно учительные. Из них первые имеют характер церковных песнопений и входят в состав богослужения органически. Но здесь мы этого различия не касаемся, потому что самый вопрос о предмете проповеди дает разуметь учительные слова, а не торжественные. С своей стороны мы из понятия проповеди совершенно исключаем слова торжественные: об этом речь будет ниже.

служение было понятно для народа, тогда как на деле этого нет: песнопения и священнодействия, чтобы действовать на чувство слушателей и зрителей, должны быть предварительно изъяснены им. Здесь широкое поле для деятельности церковного учителя. Различать же в данном случае, скажут далее, священнодействователя от учителя, относя к обязанности первого изъяснять богослужение, а к обязанности второго—проповедовать Слово Божие, значит строить воздушные замки: были у евреев священники и пророки, были в первобытной христианской церкви одни апостолами, другие пастырями, иные правителями, иные учителями, может быть и у нас, даже в ближайшем будущем, обязанности учительства будут сняты с пастырей в виду многосложности их правительственной и богослужебной деятельности, и будут возложены на особых учителей, которые посвящали бы проповеди всю свою деятельность, подобно как ныне есть особые миссионеры, что вполне соответствовало бы высокому значению проповеди но во всяком случае ныне священнодействователь и учитель одно лицо и на нем одном лежит долг проповедовать евангелие и изъяснять богослужение. В этом замечании, должны мы сознаться, много правды. Однако, выяснять истину следует, не обращая внимания на установившуюся практику: уясненною истиною должна определяться практика, а не уяснение истины практикою. Мы имеем своею задачею выяснить идею проповеди—ни более, ни менее. Да и едва-ли можно сказать, что уясняемая нами идея проповеди не имеет практического применения в рассматриваемом отношении. Если богослужение не составляет предмета проповеди, но все-же должно быть изъясняемо для народа, то изъяснение богослужения должно производиться без малейшего ущерба для проповеднической деятельности: вот практический вывод, который один мы считаем достаточным для оправдания важности выше изложенных рассуждений об отношении богослужения к проповеди. Богослужение должно быть понятно для народа: пусть же оно, прежде всего, совершается на_г понятном для народа языке; пусть далее пастырь совершает бого-

1) Ср. Н. И. Барсова Несколько исслед. ист., 1899 г, стр. 28—29.

служение истово, раздельно, ясно; пусть он привлекает народ к участию в богослужении—и тогда богослужение будет понятно для народа само по себе х). Затем есть еще средство для изъяснения церковности народу—школа и книги. Проповедь не может быть заменена школой и книгами, она должна быть живою речью пастыря и в этом своем значении требует особого внимания его: а для изъяснения богослужения школа и книга—наилучшие средства. Наконец, мы не говорим, что пастырю не позволено изъяснять богослужение: как совершитель богослужения, он обязан и изъяснять его; но пусть, изъясняя богослужение, он не думает, что исполняет проповеднический долг, как не думает, что, пиша метрические книги и предбрачные обыски, он не обязан писать проповедей. Если он в течение пяти лет посвящал свои проповеди исключительно изъяснению символического смысла богослужения, изложению пролога и четиих миней, и спросит себя в конце пятого года, много ли он сделал за это время для изложения народу учения Господа нашего Иисуса Христа, т. е. как проповедник, то ответ может быть один: ничего. Этот практический вывод гомилетика нашего времени должна раскрывать с особенною настойчивостью, потому что ныне обычное явление как то, что у нас проповеди сказываются только за богослужением, только по праздникам, так и то, что содержанием этих проповедей служит история праздника и житие празднуемого святого. Таким образом прихожане из года в год выслушивают по временам сказания пролога и четиих миней о жизни св. Фоки, именуемого вертоградарем, преп. Спиридона, просфорника печерского, св. Иоанна Кущника, узнают о том, как был обретен крест Христов, с какого времени христиане стали особенно торжественно праздновать Сретение Господне, по какому случаю установлен праздник происхождения честных древ креста Господня и пр., а в то же время остаются невеждами в учении

1) См. Архиеп. Никанора Поучения т. 5, изд. 1891 г, стр. 263—264 Будем помнить, что богослужение в значительной степени объясняет само себя—догматическим и историческим содержанием песнопений, синаксарями и т. и.

Господа нашего Иисуса Христа. Вот пред нами Пролог и Четий Минеи в поучениях свящ. В. Гурьева в 5 книгах—назидательное чтение, но прочитайте их внимательно и вы увидите, что эти поучения не только не исчерпывают учения Господа Христа, но и черпают-из него лишь случайно и потому не могут заменить благовествования Христова 1)...

IX.

Единственный предмет проповеди есть учение Господа нашего Иисуса Христа, которое принято и преподается церковью в писаниях св. апостолов; но чтение Слова Божия не составляет проповеди; проповеднику нужно изъяснять и излагать священное Писание, поэтому полным и истинным ручательством верности проповеди Слову Божию может служить не буква Нового Завета, а его дух: потому что буква убивает, а дух животворит (2 Кор. III, 6). Так мы переходим к вопросу о духе, или внутреннем характере проповеди.

Этот вопрос не должен быть отрываем от вопроса о содержании проповеди, как это делают наши гомилеты: эти два вопроса совпадают в один и ответ на них— один: проповедь есть не что иное, как изъяснение и изложение Слова Божия, и дух проповеди есть дух Слова Божия. В этом случае мы можем сказать словами проф. Амфитеатрова: «надлежит нам быть крепко убежденными в том, что наше витийство должно быть ни более, ни менее, как только раскрытая и объясненная библия... Внутренний подлинный характер церковного собеседования состоит в точном выражении духа библии» (§§ 199. 203) 2).

Наши гомилетики, излагая эти два вопроса вполне раздельно, не довольствуются указанным принципом раскрытия духа проповеди, но одни кроме него, а другие, не упо-

1) Если читатель не согласится на признание Слова Божия единственным предметом проповеди, то и в этом случае наши рассуждения сохраняют полное значение для различения в проповеди необходимого от возможного, главного от второстепенного.

2) Из позднейших гомилетик это особенно ценная мысль Гомилетики Амфитеатрова удержана только у Поторжинского (§ 10).

миная о нем, называют в качестве такого принципа нечто иное, совершенно особое от содержания проповеди,—и в этом их крупный недостаток. При этом Амфитеатров, а вслед за ним и другие полагают центр тяжести этого отдела гомилетики в формальной стороне и посему отдел этот поражает читателя крайнею искусственностью. Этот недостаток у Амфитеатрова искупается несколько содержательностью: он обнаруживает глубокое понимание духа церковно-библейского и в этом отношении страницы, на которых он исследует внутренний характер проповеди, являются лучшими в его Гомилетике, не потерявшими значения и до нашего времени; другие же гомилетики и прежде всего Руководство Фаворова заимствовали от Амфитеатрова только искусственную схему и, таким образом, создали в гомилетике отдел, который, преимущественно пред другими отделами ее, вызывает в читателе презрительную улыбку.

Проф. Амфитеатров «положительным началом, из которого должен развиться характер церковного собеседования», называет а) дух библии, б) дух церкви ив) отношение сего духа к духу поучаемого народа, но на ряду с этим он, в соответствие с троякою целью собеседования, указывает три главные признака, из коих слагается внутренний характер собеседования: I) назидательность для ума, II) убеждение для воли и III) помазание для сердца. Соединяя указанное начало с этими признаками, он создает такую схему: I) назидательность: А) религиозность, или дух библейский: а) святость, b) истинность, с) спасительность; Б) православие: а) святость, ) истинность, с) спасительность и (по другому подразделению) 1) православие библейское, 2) православие догматическое, 3) православие практическое, 4) православие обрядовое и каноническое; В) народность; II) убеждение воли, или убедительность; III) помазание: а) евангельская благодать, или приятность, Ь) животворность, с) питательность, d) трогательность, е) строгость пророческая, f) возвышенность и быстрота, g) глубокость, h) власть и сила апостольская, и) кротость отеческая, j) простота, к) искренность, 1) обилие и т) разнообразие.—Недостатки этой схемы состоят в следующем. По этой схеме народность теряется среди множества свойств библейского духа, между

тем народность есть свойство библии и проповеди совершенно особенное от всех остальных свойств духа библии, так что все перечисленные свойства, за исключением народности, следует обобщить в одной рубрике, а народность обособить в другую рубрику: свойства первой группы суть свойства неизменного библейского духа, а народность библии остается народностью проповеди только изменяясь по условиям места и времени, первые—это неизменное в проповеди, вторая—постоянно текучее, первые характеризуют общее в проповеди, вторая частное, первые составляют объективное начало, вторая—субъективное 1). Затем автор излишне называет в качестве принципа раскрытия духа проповеди на ряду с духом библии еще дух церкви, так как, по его же собственным словам, «дух и учение православной церкви нашей суть те же самые, какие в св. Писании; поэтому и общие свойства православия, кои должно выражать церковное собеседование, суть те же самые, что в выражении духа библейского» (§ 212).—Кроме духа библии в Гомилетике Амфитеатрова называются еще назидательность для ума, убеждение для воли и помазание для сердца, как главные признаки внутреннего характера проповеди, которым он однако придает принципиальное значение, так что даже дух библии в его схеме показывается лишь в смысле частного проявления назидательности. Не говорим о том, что от этого схема становится спутанною и принцип библейского духа не выдерживается; но спросим, какое основание имеет автор вводить в эту схему отношения проповеди к уму, сердцу и чувству слушателей. Расчленение действия проповеди на частные отношения к уму, сердцу и чувству может иметь реальное, а не фиктивное, значение только в том случае, если проповедь назидательна вполне иными свойствами, чем какими она действует на волю и чувство. Если бы проповедь передавала евангельское учение в художественной форме, то она сверх библейской назидательности (для ума) имела бы еще новые свойства, которыми действовала бы на чувство; если бы, определеннее, художественность проповеди

1) Одно относится к содержанию, другое к форме.

имела форму ораторской речи, то проповедь сверх библейской назидательности имела бы еще свойства, которыми она действовала бы на волю. В противном случае расчленение фиктивно: расчленение фиктивно, если проповедь действует на чувство и волю теми же свойствами, какими она действует и на ум, как это и есть на самом деле. Нужно иметь в виду, что помимо нарочитой трогательности, какую речь приобретает вследствие художественной формы, и нарочитой убедительности вследствие определенной художественной формы, именно ораторской, и простая речь может быть трогательна и убедительна по самому своему существенному содержанию. Вы непременно тронете сердце человека, если будете говорить о предметах близких к его сердцу,—если будете говорить о детях любящему отцу, о богатстве жадному, о духовном благе ищущим спасения; ваша простая речь будет убедительна для слушателя, если предмет речи способен подвинуть его на действие, если вы будете говорить о зарытом кладе жадному, о требующем помощи страдальце сердобольному. В этом смысле евангелие в высшей степени трогательно и убедительно, потому что оно говорит о милосердии Божием, об искупительных страданиях Христа, о страшном грядущем суде, зовет нас ко спасению, к вечному благу, говорит о предметах, которые имеют непреходящий интерес, которые дороги человеку по его природе и которые на самом деле близки сердцу многих 1). Излагая учение Господа Иисуса Христа, научая евангелию, проповедь является трогательною и убедительною по самому своему содержанию, но в этом смысле трогательность и убедительность проповеди, как вполне зависящие от предмета научения, совпадают с свойствами проповеди как научения, т. е. с теми свойствами, которые обобщаются в назидательности. Кроме того, следует заметить, что иногда к простой речи привходит убедительность, как свойство и действие воли говорящего, а не как свойство собственно речи. Не одна

1) Что для нас свящ. писание? спрашивает Архиеп. Димитрий (т. 2, 1889 г., стр. 243) Это утешительная весть с неба, истинного отечества нашего; это милостивое письмо Царя Небесного к нам грешным и т. д.

только палка в руках говорящего может придать стороннюю убедительность его речи; громадную силу убеждения может иметь психическое влияние воли на волю, которое как свойство воли должно быть отличаемо от свойств самой речи. В проповедничестве, как мы видели выше, психическое влияние воли требуется самым существом дела и может обнаруживаться в широчайших размерах; но это свойство воли проповедника не должно ставить в число свойств проповеднической речи, — эту убедительность воли следует отличать и от той убедительности, какую проповедь имеет по своему содержанию, и от той убедительности, которую она могла бы иметь, если бы обладала художественною формою ораторской речи. Обращаясь к Гомилетике проф. Амфитеатрова, мы видим, что под убедительностью он с полною ясностью и определенностью разумеет не свойство проповеди, а свойство проповедника. «Свойство и сила истинно христианского убеждения, пишет он, не слишком много зависят от искусства и науки. На волю действует только воля; духовная сила воли, которою обладает действующий, преодолевает и влечет к своей цели волю тех, на кого устремлено действие. Отсюда и характер истинно христианского убеждения воли есть ни больше, ни меньше, как подлинный характер истинно христианской воли в самом проповеднике. Убеждает тот, кто обладает христианскою волею, говорит ли он много или мало, или даже совсем не говорит» (§ 225). Очевидно, такое убеждение, если оно может быть без речи, не есть собственно свойство проповеди, как слова. Вне же отдела об убеждении воли автор под убедительностью проповеди разумеет свойство, совпадающее с назидательностью 1); равным образом и под трогательностью, которую он называет помазанием, он не разумеет той характеристичной и, так сказать, нарочитой, или преднамеренной

1) О Поторжинский нераздельно говорит в отделе об убедительности и о том «действии на волю другого, которое зависит с одной стороны от предмета, а с другой от душевных качеств говорящего и отношений его к слушающему», и о том, для которого «требуется такое изображение предмета, которое поражало бы чувство и располагало слушателя к действию» (§ 13).

трогательности, которая есть проявление искусства, но разумеет свойство содержания проповеди, т. е. снова совпадающее с назидательностью. Таким образом, он не имеет никакого основания (как и на самом деле не должно) расчленять действие проповеди на отношения к уму, сердцу и воле; да и сам он с полною ясностью выражает ту мысль, что проповедь назидательна теми же свойствами, по каким она убедительна и трогательна. «Назидательность, замечает он, есть главное и общее свойство церковного собеседования, относящееся и к уму, и к воле, и к сердцу слушателя» (§ 201); равным образом и о помазании он пишет; «помазание вообще означает, что собеседование напитано духом христианским; оно одно сообщает жизнь и подлинный характер и истинной назидательности и истинному убеждению воли» 1) (§ 231). Что же остается от всей схемы, в которой проф. Амфитеатров раскрывает внутренний характер собеседования? Только следующее: единственное «положительное начало, из которого должен развиться характер церковного собеседования», есть дух библии; все «признаки, из которых слагается внутренний характер собеседования», суть только свойства духа библии, которые могут быть раскрыты только путем проникновения в него, путем изучения и опытного постижения евангельского духа, без всяких предвзятых формул. В изучении же евангельского духа Гомилетика Амфитеатрова может оказать значительную услугу: из отдельных черт библейского духа им, с глубоким пониманием дела, указываются: святость, истинность, спасительность, приятность, животворность, питательность, трогательность.

Гомилеты, последовавшие за Амфитеатровым, заимствовали у него главным образом схему в ущерб содержанию; но при этом они должны были оказаться в затруднении. У проф. Амфитеатрова указано очень много признаков внутреннего характера проповеди с явным усилием придать некоторым из них значение принципов, из

1) Говоря конкретнее: без святости, истинности и спасительности проповедь не может быть трогательною; а без животворности, питательности и пр. проповедь не может быть назидательною. Так громоздкая схема рушится сама собою.

которых прочие вытекали бы, как дерево вырастает из корня; но очевидно, что его схема спутанна, и разобраться в ней трудно. Из такого затруднения последователи Амфитеатрова выпутываются таким образом: каждый из них с полным произволом избирает из этого множества признаков несколько, обычно три (священное число!), которым придается принципиальное значение, затем из остальных признаков некоторые (лучше по три) подводятся под принципы. Так в Руководстве Фаворова мы находим такую схему: 1) назидательность: а) святость, Ь) истинность и с) спасительность; II) убедительность: а) священное достоинство, Ь) пастырская настойчивость и с) уверенность; III) животворность: а) помазанность, Ь) трогательность и с) умилительность; в Краткой гомилетике Поторжинского: I) дух библейский: а) святость, истинность и спасительность; II) дух православия и III) народность; помимо того видимые признаки истинного характера проповеди: назидательность, животворность и убедительность. В гомилетиках XX столетия мы уже встретим такую схему: I) святость: а) дух библейский, православие и отношение сего духа к духу народа; II) истинность: назидательность, убедительность и животворность; III) спасительность: помазание, умилительность и трогательность и пр. Предела для разнообразия здесь не предвидится, потому что нет под ногами почвы и все построения висят на воздухе...

Утверждая, что дух проповеди есть не что иное, как дух Слова Божия, мы тем самым говорим, что исследование сего духа не составляет собственной задачи гомилетики: ее дело уяснить принцип — указать на то, что проповедь должна воплощать в себе дух Слова Божия, а каков дух библии, это кандидатам священства должно излагаться в науке изъяснения Слова Божия, проповедникам же открывается из самого Слова Божия, которое они должны читать непрерывно и неустанно. Однако, если бы гомилетика занялась этим предметом, она погрешила бы только нарушением границ между богословскими науками, но во всяком случае это предмет в высшей степени

важный и достойный самого внимательного исследования. В виду сего, а равно принимая во внимание и то, что при систематическом изъяснении Слова Божия за частностями и подробностями, за отдельными событиями евангельской истории и текстами, может ускользать от внимания учеников общее и существенное—дух Слова Божия, мы предлагаем здесь вниманию учащихся краткое раскрытие духа новозаветного Слова Божия.

Характер своего учения определил Сам Господь Иисус Христос так: дух животворит; плоть не пользует ни мало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь (Иоан. VI, 63).

Слова Господа Иисуса Христа суть дух. Припомним, · как Он изъяснял заповеди Ветхого Завета, сравним Его учение о посте, субботе, умовении рук, поклонении Богу с взглядами на эти предметы людей ветхозаветных и особенно книжников и фарисеев, и мы легко поймем, почему Его учение называется духом. Ветхий Завет запрещал прелюбодействовать, а Господь Иисус Христос воспрещает даже вожделение; ветхозаветные люди постились, чтобы показаться постящимися людям, а Господь Иисус Христос заповедует нам пост не пред людьми, а пред Отцем Небесным, Который втайне; книжники и фарисеи придавали великое значение умовению рук и чаш и вообще преданиям старцев относительно внешней чистоты, а Господь Иисус Христос учил, что внешнее не может осквернять человека, а оскверняют его исходящие из сердца злые помышления; ветхозаветное богослужение было обрядовым, всецело привязанным к определенному месту и к определенным временам, всецело относившимся к телу, чувственным, а Господь Иисус Христос заповедал поклонение Богу в духе. Учение Господа Иисуса Христа духовно, потому что по Его учению важнейшее в человеке есть его дух и сердце, а не тело и все внешнее,—потому что данные Им правила жизни, обнимаемые в одной заповеди о любви к Богу и людям, определяют именно жизнь духа,—потому что Он установил служение Богу в духе. Господь Иисус Христос открыл человеку великую истину, что Бог есть дух, что Он не нуждается в служении рук человеческих, что Он не смотрит на лица,

происхождение, внешнее положение и внешнюю праведность человека, что Он не требует от него внешних жертв, что он может открываться только в духе человека, что Он хочет от него духовной жертвы—душевной чистоты, милости и любви; во свете этой великой истины Господь Иисус Христос научил человека познать и самого себя, — Он научил его, что его истинная жизнь не в теле, а в духе. Люди до Христа не знали самих себя; они отожествляли себя с своим, внешним; они полагали важнейшее—одни в политической славе народа, другие в силе ума и красоте, третьи во внешней принадлежности к религиозной жизни богоизбранного народа, в происхождении от Авраама и в тщательном исполнении всех тех обрядов, которыми утверждалась связь каждого лица с народом, все — во временном, теновном. Но Господь Иисус Христос научил нас, что пред Богом все внешнее может иметь значение только как символ и выражение внутреннего, что собственная жизнь человека в его духе. Сообразно с этим он не придавал фарисейского значения внешней чистоте, соблюдению обрядов, но требовал от человека душевной чистоты, любви ко всем людям, служения Богу в духе. Даже нравственная душевно-телесная чистота, которая ценится в христианах столь высоко, что у них, по слову апостола (Ефес. V, 3), блуд и нечистота даже и именоваться не должны, предполагается в христианине не как исполнение закона (Гал. V, 23), а как свободный результат духовной жизни, как говорит тот же апостол: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти (ст. 16).

Так как учение Господа Иисуса Христа есть дух, то оно поэтому самому есть истина. Мирские люди полагают свою жизнь не в том, что есть действительная жизнь, а в том, что есть только внешний образ, скоропреходящая тень, и потому их миропонимание не есть истина; языческие и даже ветхозаветные правила жизни относились к телу, к тени, и потому исполнение их не могло дать человеку действительных благ; богослужение не только языческое, но даже ветхозаветное было чувственным и потому только теновным. Но Господь Иисус Христос научил человека видеть важнейшее в духе, который имеет не-

преходящую действительность, данные Им правила жизни относятся к духу и потому сообщают действительные блага; вместо символического богослужения Он установил духовное, которое есть действительное служение Богу, обнимающее всю жизнь человека и делающее его причастником божеского естества 1).

Как духовное и истинное, учение Господа Иисуса Христа дает человеку свободу. Познайте истину, говорил Он своим слушателям, и истина сделает вас свободными (Иоан VIII, 32). Его учение дает человеку свободу совести, делая ее из немощной сильною (Рим. XIV, XV; 1 Кор. VIII), освобождает его от оков обрядового закона, от ига немощных стихий, от рабства страху и греху и дарует ему дух усыновления, по которому мы дерзновенно приступаем к престолу благодати, и свободу духовной жизни. Чтобы представить себе, с какою силою господствовали над ветхозаветным человеком немощные и жалкие вещественные начала, как они стесняли его совесть, подавляли его

1) Прекрасное изъяснение учения Христа о поклонении Богу в дух и истине дано Архиепископом Димитрием в слове в неделю 5 по Пасхе (Полное Coбp. проп. т. III, стр. 57—65), где мы читаем: установленное Христом «служение Богу» есть «служение духовное и истинное в отношении к служению ветхозаветному, чувственному и прообразовательному.—Основанием ветхозаветного богослужения служили кровавые жертвы бессловесных животных, которые, сами по себе, не могли ни очищать человека от грехов, ни примирять его с Богом; там совершались омовения и окропления, кропящия, как говорит апостол, к плотстей чистоте, но не очищавшия и не освящавшия душу; там была токмо сень грядущих благ. Кто исполнял ветхозаветные обряды с живою верою в грядущего Искупителя, тот не получал благодати искупления и спасения, но (токмо) имел верный залог сего спасения и мог умирать с благою надеждою быть участником царства Христова. Не таковы таинства христианские; кто приемлет их с живою верою в пришедшего и пострадавшего за нас Сына Божия, тот самым делом и истиною приемлет благодать избавления, освящения и спасения. Все христианские священнодействия высочайше духовны, как совершаемые Духом Божиим, и высочайше истинны, потому что не означают только или предзнаменуют, а действительно сообщают божественную благодать Здесь самая истина благодати Божией.... Кто молится Богу духом? Тот, кто, произнося слова молитвы, произносит их не одними устами, а всею душею и сердцем.... Кто молится Богу истиною? Кто, служа Богу участием в богослужении, служит Ему и самою жизнию и делами своими».,..

духовную жизнь, для этого нужно припомнить обличительные речи Господа Иисуса Христа против книжников и фарисеев, которые все дела свои делали с тем, чтобы видели их люди, которые давали десятину с мяты, аниса и тмина и оставляли важнейшее в законе, суд, милость и веру, оцеживали комара, а верблюда поглощали, которые очищали внешность чаши и блюда, между тем как внутри они были полны хищения и неправды, которые надежду свою возлагали исключительно на свое происхождение от Авраама,—нужно припомнить, что злоба книжников и фарисеев против Иисуса Христа, приведшая к Его смерти, подогревалась, главным образом, их привязанностью к букве закона, к преданиям старцев,—нужно, наконец, припомнить, какую борьбу пришлось вынести св. апостолу Павлу с неразумными ревнителями ветхозаветного обрядового закона, чтобы отстоять свободу христианской религии. С какою адскою настойчивостью эти неразумные служители ветхозаветной буквы нападали на новорожденное христианство, чтобы покорить его обрядовому закону и сделать из этой религии духа простую иудейскую секту, и с какою вышечеловеческою твердостью ап. Павел противодействовал этому сильнейшему и опаснейшему врагу христианства. Как высоко этот апостол ценил христианскую свободу и с каким усердием предостерегал христиан от старых уз рабства! Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять ту рабства. К свободе призваны вы, братия! Только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу (Гал. V, 1. 13). Если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений, не прикасайся, не вкушай, не дотрагивайся,— (что все истлевает от употребления) по заповедям и учению человеческому? (Кол. II, 20—22 и др.).

Как духовное, как дарующее человеку истину и свободу, учение Господа Иисуса Христа дает ему жизнь (Иоан. V, 24 и др.). Под рабством греху, немощным стихиям мира, преданиям старцев—жизнь духа гаснет. Учение же Господа Иисуса Христа вызывает дух к жизни и потому призывает человека к действительной вечной жизни. Кто исполняет учение Его, тот действительно живет.

Мы знаем, пишет апостол, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев (1 Иоан. III, 14). Поэтому учение Господа Иисуса Христа поистине животворно и питательно. «Оно, по прекрасным словам проф. Амфитеатрова (II, 62. 63), насыщает душу точно так же, как обыкновенный хлеб насыщает тело. Поэтому в св. писании Слово Божие сравнивается то с медом и сотом, то с твердою пищей, с пивом и брашном. Слово проповедническое есть живая отрасль Слова Божия; поэтому и в нем есть сила питания; оно из семени своего не только возрождает душу и дает жизнь внутреннему человеку нашему, но постепенно и преемственно служит для него пищей и питием, бывает нежно и мягко, как молоко и манна, в младенчестве нашего внутреннего человека; бывает пищей твердою и сильною в мужеском возрасте; бывает пивом, веселящим дух, в старчестве духовного человека».

Слова Господа Иисуса Христа суть истина и жизнь и в другом отношении. Они суть истина, потому что открывают человеку истинное миропонимание, во свете которого он может вполне свободно определять все свои частные отношения. Но вместе с тем они суть жизнь, потому что это открытое Господом миропонимание дано нам всецело для применения к жизни. Он не научил нас ничему такому, что имело бы чисто теоретический интерес, что удовлетворяло бы только нашу любознательность, но Его теоретическое учение имеет всецело практические цели. Эту именно мысль выражают наши гомилеты, утверждая, что, с одной стороны, при раскрытии с церковной кафедры догматов «проповедник должен избегать рассуждений отвлеченных и обращать внимание преимущественно на практическое значение догмата», с другой стороны, в проповеди «всякое нравственное учение должно быть тесно соединено с догматическим учением и утверждаться на нем, как на своем основании».

Так как учение Господа Иисуса Христа открывает нам истину и дарует нам свободу и жизнь, то оно весьма исполнено «духовной приятности и сладости евангельской. В чем состоит сия сладость, это показал сам Спаситель, когда в синагоге Назаретской прочел место из книги

пророка Исаий: Дух Господень на Мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное (Лук. IV, 18. 19). Благовествовательность вообще, т. е. сообщение истин отрадных, дух утешения для сокрушенных сердцем, возвещение свободы от греха в частности, — это делает слово» Божие «неизреченно приятным и сладостным» (Амфит. II, 59. 60).

Вместе с тем учение Господа Иисуса Христа в высшей степени убедительно, потому что оно указывает нам на блага, близкие нашему сердцу. Посему о Нем говорили: никогда человек не говорил так, как этот человек (Иоан. VIII, 46). Впрочем таково учение Господа Иисуса Христа только для возлюбивших истину; для тех же, которые более возлюбили тьму, оно есть огонь, воспламеняющий их ненависть. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Йоге соделаны (Иоан. III, 20. 21). Господь Иисус Христос не так учил, чтобы для всех быть приятным, но чтобы привлечь к Отцу только тех, которые от Бога, — Он не искал славы от людей и не смотрел на лица. Он приобретал Богу чад среди труждающихся, обремененных и уничиженных, а не среди знатных, самоправедных и таких, которые мнят себя видящими. Для последних Его учение есть соблазн и безумие. Таковым оно и должно быть по разуму мира.

Каково было учение Господа Иисуса Христа, таково же было учение Его святых апостолов, такова же должна быть по духу и всякая христианская проповедь. Проповедник должен ставить своею главною задачею—вызвать к жизни дух человеческий, чтобы сделать из него жилище Св. Духа, чтобы человек жил вечною жизнью и стал причастником божеского естества. Этой своей задачи он не должен упускать из внимания никогда, ни при каких условиях. Для достижения этой цели ему необходимо противоборствовать всему, что стесняет и готово поглотить жизнь духа, — противодействовать всяким иудейским ба-

сням и постановлениям людей, отвращающихся от истины (Тит. I, 14). Он должен быть поборником христианской свободы, заботясь вместе и о том, чтобы свобода эта не послужила соблазном для немощных в вере и совести и не выродилась в рабство греху, и о том, чтобы немощные в вере не осуждали своего брата, раба Господня, пользующегося свободою, я не стремились наложить на него бремя своей немощи. Он должен одновременно бороться и с безрассудною надеждою на дела закона и плоти, не потворствуя никакой благой видимости, как-то пожертвованиям на храм, если ими думают освободить себя от обязанности добрых дел (Mp. VII, 11 — 13), — и с тщеславным гностицизмом, который склонен заменить христианскую жизнь бесплодным религиозным созерцанием и умствованием,—он должен наблюдать за тем, чтобы каждый до чего достиг, так и мыслил и по тому правилу жил (Филип. III, 16). Он должен уметь различать и учить различать между символом и действительностью в области религиозной жизни. Всегдашняя наклонность человека — заменить действительную религиозную жизнь, — жизнь духа, истинный подвиг, символом, обрядовою внешностью, теоретическим вероисповеданием, чтобы можно было казаться истинным поклонником Божиим и в то же время жить по наклонностям своего плотского сердца. Наконец, проповедник должен избегать в своей речи ласкательства пред мирским разумом, должен избегать искушения так изобразить учение Христа, чтобы оно показалось разумным в мирском смысле этого слова: это значило бы упразднять крест Христов (1 Кор. I, II и др.). Он должен привлекать ко Христу духовных, а не душевных. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (П, 14).

Закончим отдел о духе проповеди замечанием о названиях проповеди: святая, спасительная, назидательная и под. Наши гомилеты усиливаются обозначать этими названиями отдельные стороны внутреннего характера проповеди. Но не смотря на свое филологическое различие, названия эти в применении к проповеди по существу ука-

зывают на одно и то же,—именно на то, что проповедь, заслуживающая подобных названий, не есть простое человеческое слово, но есть передача Слова Божия, имеет своим предметом свящ. Писание, выдерживает дух учения Господа Иисуса Христа....

Страница сгенерирована за 0.26 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com