Василий Великий, свт. Письмо 125. К Феодоту, епископу никопольскому

125. К ФЕОДОТУ, ЕПИСКОПУ НИКОПОЛЬСКОМУ (130).

На упрек Феодотов, что не известил о происшедшем у св. Василия с Евстафием, ответствует, что молчал о сем деле, как уже сделавшемся известным для всякого, объясняет причины, почему не может быть у него общения с Евстафием, и почему не отвечал он доселе на укоризненные Евстафиевы речи, наконец просит не верить разглашаемой лжи и молиться Господу, чтобы дал ему пребывать в духе любви. (Писано в 373 году).

Прекрасно и справедливо поступил ты, воистину досточестнейший и возлюбленнейший брат, побра-

241

нив меня за то, что, когда, расставшись с твоим благоговением, доставил я к Евстафию эти предложения о вере и ничего не дал знать тебе о том, что было у меня с ним, маловажного или важного. А я умолчал о поступке его со мною не потому, что оный недостоин внимания, но потому, что разглашен уже молвою всюду, и потому никогда не было нужды в моем извещении, чтобы узнать намерение сего человека. Он и сам позаботился об этом, как бы опасаясь, чтобы не мало было число свидетелей о его образе мыслей, и какие писал против меня письма, разослал их в самые отдаленные места.

Итак, сам он отделился от общения, не захотев сойтись со мною в назначенном месте и не приведя туда учеников своих, как обещал, меня же с Феофилом Киликом своей явной открытой хулой предавая позору в многолюдных собраниях, потому что посееваю в душах народа догматы, чуждые собственному его учению. И сего было уже достаточно, чтобы прервать мне с ним всякую связь. Когда же, пришедши в Киликию и встретившись с неким Геласием, изложил он ему исповедание веры, какое прилично было бы написать одному разве Арию и самому близкому из учеников его; тогда, конечно, еще более утвердился я в разделении с ним, рассудив, что не переменит Ефиоплянин кожу свою, и рысь пестроты своя (Иер. 13:23), а равно и воспитанный в превратных догматах не может очиститься от еретического повреждения.

Но он и далее простер отважность свою, написав, лучше же сказать, скропав против меня длинные речи, исполненные всякого злословия и клеветы, на которые я не отвечал еще, будучи научен Апостолом не себе отмщать, но давать место гневу (Рим.

242

12, 19); притом, представив себе глубину лицемерия, с каким всегда сближался со мною, приведен я был от изумления в какое-то немотствование. Но если бы и не было ничего этого; то настоящий поступок, на какой он отважился, в ком не произвел бы ужаса и совершенного к нему отвращения? Как слышу (если только, это справедливо, а не выдумка сложенная для оклеветания), он осмелился повторить над некоторыми рукоположение, чего доселе не делал, кажется, ни один из еретиков. Поэтому можно ли терпеливо нам переносить подобные дела, и. проступки, этого человека почитать удобоисцелимыми?

Итак, не увлекайтесь ложными словами, и не доверяйте подозрениям людей, которые без затруднения принимают все в худую сторону, будто бы я такие поступки почитаю безразличными. Да будет известно тебе, возлюбленнейший и досточестнейший для меня, что не знаю, испытывал ли я в душе своей когда-нибудь в другое время столько печали, сколько испытываю теперь, как скоро услышал о нарушении церковных уставов. Но молись только, чтобы дал нам Господь не делать ничего по раздражению, а иметь любовь, которая не безчинствует, не гордится (1 Кор. 13, 4). Ибо посмотри, как не имеющие любви превознеслись выше всякой человеческой меры, и бесчинствуют в свете, отваживаясь на поступки, каким протекшее время не представляет и примеров.