13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Автор:Поспеловский, Дмитрий Владимирович
Поспеловский Д.В. Тоталитаризм и вероисповедания
Москва
2003
Разбивка страниц настоящей электронной книги соответствует оригиналу.
Дмитрий Поспеловский
ТОТАЛИТАРИЗМ
И
ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ.
Краткое изложение замысла и структуры книги
«Тоталитаризм и вероисповедание»
Читая лекции по истории Русской церкви в семинариях и гражданских вузах России с 1990 года, имея дело с современным русским студенчеством, я пришел к заключению, что если опасности возрождения советско-коммунистического строя в сегодняшней России нет, то угроза фашизма, тоталитаризма фашистского типа вполне реальна. Особенно беспокоит, что настроения фашистско-тоталитаристского типа встречаются довольно часто среди выпускников новоявленных православных школ и студентов духовных учебных заведений. Поэтому я приступил к разработке нового курса, условно назвав его «Тоталитаризм и христианство». Этот курс я читаю в православных учебных заведениях России вот уже года три, все расширяя и углубляя его по мере расширения самой темы. Года два назад я решил постепенно превратить курс в книгу — учебное пособие для вузов и семинарий. И тут я столкнулся с проблемой: как назвать эту книгу? «Тоталитаризм и религия» не подойдет, потому что тоталитаризм и есть религия, религия идолопоклонства. Остановился на названии «Тоталитаризм и единобожие». Но как насчет Японии, тоталитарно-фашистские тенденции которой в межвоенное время входят целой главой в данную книгу. — там же многобожие, а не единобожие? Это заставило меня остановиться на одном из следующих двух возможных заглавий: «Тоталитаризм и теизм» или «Тоталитаризм и вероисповедание».
Содержание
Часть I. Теории и идеи
Глава 1
Роль идеологии в тоталитаризме 28
Глава 2
Попытки у становления тоталитарных режимов от древности до Великой французской революции 37
Глава 3
Социальный католицизм или католический «социализм»/солидаризм 58
Глава 4
Тоталитаризм как продукт современного государства и урбанизации 70
Часть II Протототалитарная культура
Глава 5
Предреволюционное столетие в России 91
Глава 6
Революционное брожение, государство, церковь и интеллигенция 112
Глава 7
Первая мировая война как катализатор тоталитаризма 130
Глава 8
Большевистский переворот и Гражданская война 146
Часть III
От мечты о тоталитаризме до ее реализации в межвоенной Европе
Глава 9
Провал идеи классовой революции и фашистская трансформация марксизма 171
Глава 10
Природа и зарождение германского нацизма 173
Глава 11
Мечта о власти 198
Глава 12
Нацизм у власти 215
Гитлер-вождь 219
Социальная и экономическая политика 227
Внешняя политика и дипломатия 232
Гитлер и церковь 237
Часть IV Распространение фашизма в довоенном мире
Глава 13
Глава 14
Межвоенная Япония и тоталитаризм 256
Глава 15
Восточная Европа 270
Австрия 271
Венгрия 274
Румыния 276
Заключение 281
Глава 16
Западная Европа 285
Франция 286
Глава 17
Смерть Ленина и спор «наследников» об индустриализации 316
Советская религиозная политика (церковь и государство) — от Гражданской войны до конца НЭПа 323
Глава 18
СССР — тоталитарное государство 334
Глава 19
Советский марксистско-ленинский тоталитаризм и религия 350
Глава 20
Коминтерн и внешняя политика Советского Союза до вступления во Вторую мировую войну 374
Глава 21
«Дружба» великих и установление коммунистических режимов в послевоенной Европе 402
Глава 22
Холодная война как идеология 427
Часть V
Послевоенные национал-коммунизмы, их характер и природа
Введение 447
Глава 23
Югославия 449
Итоги 463
Глава 24
Китай и его версия коммунистического тоталитаризма 468
Исторический очерк революционности и коммунизма в Китае 468
Марксизм—маоизм как идеология и система власти 483
Глава 25
Кубинский национал-коммунизм 501
Переворот Кастро и ранний период его власти 503
Сталинизм с человеческим лицом 516
Часть VI Тоталитаризм в мусульманском мире
Глава 26
Партия «Баас» на подступах к тоталитаризму 529
Глава 27
Ислам в историческом разрезе 555
Антизападнический фундаментализм: его зарождение, развитие, стратегия, цели 558
Глава 28
Шииты и политика: шииты, современный мир и Хомейни 584
Глава 29
Мусульманский тоталитаризм афганского Талибана 596
Исламизм, моджахеды и коммунизм в Афганистане 608
Талибы 616
Часть VII
Вместо заключения
Глава 30
Постсоветская Россия: трагедия несвободного мышления —соблазны тоталитаризма в Церкви и в миру 625
Предметно-именной указатель 653
9
ОБЩЕЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Задача книги обозначена в подзаголовке. Замысел же ее исходит из двух источников. Это, во-первых, курс лекций по тоталитаризму, который я читал в канадском университете в течение почти 25 лет в контексте строго секулярной системы образования, что меня не совсем удовлетворяло, ибо параллели между политическим тоталитаризмом и тотальностью (полнотой) отдачи глубоко верующим человеком себя Богу видны невооруженным глазом. Да они и в словах Христа, например: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следует за Мною» (Мф 16:24). Но коренная разница между этими словами Христа и политико-идеологическими системами тоталитаризма в том, что Христос обращается не к коллективам, а к личности и к свободному решению каждой личности, до какой степени она готова служить Богу и в какой форме, например, в форме служения ближнему, что тоже полностью соответствует словам Христа: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». А тоталитаризм — это та или иная модель создания государства полного подчинения себе и своим планам целых наций, лишая граждан права на личный выбор. Наследие тоталитаризма — абсолютизм в мышлении и поведении и отношение к людям не как к отдельным неповторимым и своеобразным личностям, а как к безличному коллективу.
Даже в Церкви мы часто видим заимствование коллективистско-тоталитаристских моделей, особенно в странах, недавно освободившихся от тоталитарных государственных систем, в частности, в современной России и ее Православной церкви. Нередко священнослужители, иерархи и особенно монашеские старцы (вернее, псевдостарцы) требуют от своих пасомых полного и беспрекословного подчинения и исполнения любого своего распоряжения, считая себя обладателями истины в последней инстанции, забывая, что
10
полнота истины открыта только Господу Богу. Человеку же доступно лишь относительное познание истины. Затем следует помнить, что авторитет Христа был авторитетом любви, а не указа, приказа. Так и дисциплина Церкви должна быть дисциплиной любви и терпимости.
Но вернемся к теме книги. Выше я назвал один из источников решения взяться за написание этой книги. Вторым источником явилось личное наблюдение процессов, идущих в российском обществе со времени падения «железного занавеса». С 1990 года мне посчастливилось проводить ежегодно от трех до шести месяцев на моей исторической родине — в России, где я читаю лекции по истории Русской православной церкви в разных церковных, а иногда и гражданских, учебных заведениях, а в последние три года — также и лекции по тоталитаризму и его угрозе современной России.
К сожалению, встреча с Россией оказалась не такой радостной, о какой мечталось долгие десятилетия зарубежной жизни. Иначе, конечно, и быть не могло после 70 лет тоталитарного режима, режима лжи и ненависти, режима идеологии не признающей свободу личности, не признающей человека, какой он есть на самом деле, требующей превращения личности в колесико тоталитарной машины. Яд тоталитаризма не мог миновать и Церкви, на которую так надеялись, как на оздоровительницу народа!
В постсоветский мир религиозной свободы Церковь вошла неподготовленной — почти без богословских школ 1, с мизерным количеством духовенства и храмов. Из гонимой Церковь вдруг стала «модной», принадлежать к Церкви «вдруг» стало почетно, удобно и даже «выгодно». Если для думающего и ищущего человека обращение к вере, а тем более к определенно структурированной Церкви, такой как православие, — процесс очень нелегкий, то для конформиста — а ведь советская власть создавала миллионы конформистов все 70 лет! —
1 Да и те, что были, как, впрочем, и большинство новосозданных не отвечают сегодняшнему дню. «питаются» книгами и учебниками более чем столетней давности, которые не спасли Россию от роста безбожья и тогда, а что уж говорить об их «нерелевантности» в отношении сегодняшнего дня и его запросов?
11
это дело простое 1. Итак, вчерашние комсомольцы запросто сделались «православными». Из-за острой нехватки священников тысячи таких скороспелок православия были рукоположены в священники без соответствующего богословского образования. Другие заполнили богословские школы, создавая в них особый болезненный климат нетерпимости к людям думающим, сомневающимся, ищущим, в частности, ищущим подход к воцерковлению современного человека. Будучи конформистами по натуре и воспитанию, ожидая во всем готовых формул, которые они находят в дореволюционных богословских учебниках и памфлетах вроде «Троицких листков», восприняли их догматически и набросились на тех священников, которые понимают, что вчерашний день не действует сегодня, да и в свое время он не очень действовал, а то не было бы революции. Все это создает атмосферу злобы, нетерпимости, далеких от Христова призыва к любви и прощению друг друга.
К тому же больно людям, воспитанным на «величии и непобедимости Советского Союза», признать, что система развалилась, как карточный домик, потому, что прогнила изнутри 2. А еще труднее смириться с тем, что один из самых преступных режимов в истории человечества зародился и «процветал» на «святой» Руси и что твой народ был не только жертвой, но и палачом. Гораздо легче жить, свалив вину на «козла отпущения» — евреев, жидо-масонский или американский заговоры.
1 Один российский православный священник, имеющий свой «сайт» в Интернете, приравнивает психологию большинства его «новоиспеченных» собратий к психологии чиновников, привыкших делать то, что прикажет начальство. По его словам, самое замечательное то, что, превратившись в одночасье из коммунистических бюрократов в демократических, они сделали это вполне искренне, как и бывшие советские комсомольцы, превратившиеся в священников. Слово «комсомольцы» здесь употреблено в нарицательном, а не буквальном смысле.
2 Распад СССР напоминает распад Российской империи в 1917 году. Это судьбы сверхцентрализованных государств, которые кажутся монолитно-мощными, но рушатся, коль скоро неудачным оказывается главный администратор страны и его аппарат.
12
Вот эти наблюдения состояния сегодняшней России и убедили меня в необходимости предлагаемого труда — книги, которая, надеюсь, поможет разобраться в истоках тоталитаризма, в подлинных истоках бед России и ряда других стран в XX—XXI столетиях. Хочется верить, что этот далеко не совершенный труд кому-то поможет взять на себя смелость и признать: «Да, я, каждый из нас, россиян, повинен и в прошлом, и в настоящем моей страны». Все мы виноваты во всем, как говорил Достоевский. И все мы должны каяться в содеянном. Только, осознав свою вину и духовно очистившись от нее покаянием, мы полу чаем право надеяться на Божью помощь в воссоздании свободной России.
* * *
Историческая Вселенская церковь, понимая, что не может быть сосредоточена вся истина в одном человеке — будь он мирянин или патриарх, — выработала структуру периодических соборов на всех «этажах» церковной жизни — от приходских собраний до епархиальных съездов, поместных соборов и наконец соборов вселенских (которые в Православной церкви в отличие от Римско- католической не собирались уже 13 столетий! 1), веря, что соборный разум, укрепляемый совместной молитвой (по словам Христа: «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я посреди вас»), может скорее принять богоугодные решения, чем отдельный иерарх. Но где эта соборность в сегодняшней Церкви в России. Не было ее и за весь после-петровский период истории России. Возродился в 1917 году замечательным Великим московским поместным собором, в связи с которым возлагалось
1 Соборность Римско-католической церкви весьма относительна, поскольку окончательное и абсолютное решение остается за папой Римским, официальные решения которого признаются Католической церковью непогрешимыми. Именно эти папские претензии и явились источником раскола христианства на Восточно-православную и Римско-католическую церкви. Протестанты, как известно, — это уже отколы от католичества по тому же принципу непризнания обладания папой абсолютной истины.
13
столько надежд на оздоровление Русской церкви, и вполне обоснованно. Но советский террор задушил начинания собора и его «Определений» в колыбели. А теперь его и вспоминать забыли...
* * *
Задача книги — углубленно проанализировать, что такое тоталитаризм, в чем его опасность, и история анализируемых стран дается только постольку, поскольку это необходимо, чтобы представить логику появления и развития данного типа тоталитаризма. Не все тоталитарные режимы здесь рассматриваются. Критерий включения в книгу тоталитаризма той или иной страны либо в своеобразии тоталитарного режима данной страны, либо в историческом значении данного типа тоталитаризма в мировом масштабе. К примеру, мы не рассматриваем коммунистические режимы Вьетнама или Лаоса, поскольку это простая имитация Китая и СССР. Жуткий режим Северной Кореи — это сталинизм 1930-х годов. Всех перещеголял доктор философии Парижского университета Пол-Пот 1, заявивший, что в отличие от советской и прочих моделей построения коммунизма у него не будет промежуточных стадий постепенного развития к построению социализма. Он же немедленно, минуя все этапы, сразу обратит всю нацию в коммунистов. В результате за 3 года пребывания у власти Пол-Пот физически уничтожил более 25% населения.
Вот и весь опыт! Нам показалось, что посвящать целую главу этой мясорубке не стоит.
Читатель может предъявить претензию автору: ведь о религии, а конкретнее о христианстве, говорится более-менее соотносительно и противопоставляемо тоталитаризму только в первой части книги. А в дальнейшем религия в основном упоминается лишь как жертва гонений со стороны
1 Что в корне разрушает теории Платона и Ж.-Ж. Руссо об идеальном государстве, управляемом правителем-философом.
14
тоталитарных режимов. И только в главах о мусульманском тоталитаризме снова появляется сопоставление идеологии и религии. Все это так, но внимательный читатель, знакомый с реальной жизнью Церкви, в частности, с монашеством, сам легко почувствует аналогии между тоталитаризмом, являющимся по сути секулярной религией утопизма, и Церковью, не идеальной Церковью Христа, а реальной, как ее толкуют многие священнослужители и особенно монашеские старцы (вернее, псевдостарцы).
Правда, Христос сказал: «Познайте истину, и она сделает вас свободными». Но даже на суде Пилата, когда последний задал Христу вопрос: «А что есть истина», Христос промолчал. Неужели Христос сам не знал, что есть Истина? Нет, конечно: сам Христос и Его учение суть Истина. Но такое понимание постигается только личным духовным опытом и верой. И Христос, по-видимому, решил: не стоит метать бисер перед свиньями; чуждый религиозного опыта, гордый Пилат все равно ничего не поймет.
Автор надеется, что его труд поможет читателю противопоставить тоталитаризму Церковь Христову, понять, что любое проявление тоталитаризма в жизни Церкви есть ее искажение, искажение Христова учения любви уже хотя бы потому, что тоталитаризм зиждется на ненависти и подходе к человеческой личности лишь как к средству для достижения каких-то неосуществимых утопий в отличие от подлинного христианства, для которого каждая личность единственна и неповторима, ибо она создана по образу и подобию Бога.
* * *
В заключение хочу поблагодарить всех причастных к завершению этого труда. Это, во- первых, моя жена, библиограф Миръяна Петровна Добрович-Поспеловская — очень строгий критик моих писаний. Она внимательно прочитала всю рукопись, дав ряд полезных критических замечаний. Затем я обязан благодарностью моему доброму другу инженеру Михаилу Васильевичу Петренко. Без его помощи я бы просто не справился с компьютером — моим «личным врагом», которым все же приходится пользоваться. Каждый
15
раз, когда война моя с компьютером обещала окончиться моим поражением, Михаил Васильевич меня спасал, и я мог праздновать очередную победу! Наконец я искренне признателен директору Библиотеки иностранной литературы и Института «Открытое общество» Екатерине Юрьевне Гениевой, которая первой откликнулась положительно на мою инициативу, ее сотруднику А. Ливерганту и первому рецензенту тогда еще неоконченной рукописи Л. А. Резниченко, главному редактору «Российского бюллетеня по правам человека». Наконец книга вряд ли бы увидела свет без материальной поддержки упомянутого института. Также приношу благодарность издательству Библейско-богословского института св. апостола Андрея, его директору А. Э. Бодрову и его сотрудникам, берущимся за почти героический — учитывая непростые условия в современной России — труд издания моих скромных работ. И наконец, но далеко не в последнюю очередь, я должен поблагодарить о. Георгия Чистякова, с энтузиазмом поддержавшего мой проект и «пробивавшего его» сквозь всевозможные преграды. Всем им выражаю искреннюю признательность и благодарность.
Д. Поспеловский
Часть I
Теории и идеи
Глава 1
Введение в тему
Даже если залить весь земной шар бетоном, жизнь природы прорвет в нем трещину, через которую пробьется зеленая травка жизни. Такой травкой явился Александр Солженицын наперекор всему советскому террору.
Английский религиозный мыслитель Малком Маггеридж (цитата по памяти).
Разрабатывая тему «тоталитаризм», труднее всего оказалось найти такое название книги, которое отражало бы связь и противостояние между тоталитаризмом и учениями о Боге. «Тоталитаризм и христианство», ну а как тогда быть с мусульманством, где налицо и тоталитарные структуры, и давно уже существует тоталитаристское движение «Братьев-мусульман»? А японский националистический синтоизм — религия языческая, на базе которого (а не вопреки, как в случае с христианством) была попытка создания особого имперского тоталитаризма? Пришлось остановиться на несколько неуклюжем, но наиболее отвечающем содержанию нашей книги названии — «Тоталитаризм и вероучение».
Претендуя быть некой универсальной доктриной, стремясь тотально охватить все области общественной и личной жизни, не только внешние проявления человека, но и его внутренний мир, тоталитаризм является своеобразной религией, с заменой трансцендентного Бога земным божком — будь это Ленин, Гитлер или Пол-Пот, — наделяемым богоподобными качествами: всевидением и всеведением, непогрешимостью внедряемых или олицетворяемых им идеологических и экономических доктрин. Поэтому тоталитаризм неизбежно входит в конфликт с теистическими вероучения-
19
20
ми, особенно с христианством, которое, с одной стороны, осуждает всякий культ личности и совершенство признает только за Богом, отрицает возможность построения идеального общества на земле н учит о зависимости качества общества от духовного качества личности его составляющих, то есть поскольку люди несовершенны, не может быть и совершенного общества. Иными словами, в основе христианства стоит познающая Бога личность каждого отдельного человека; личность первична, общество, община, государство — вторичны. Тоталитаризм же всегда коллективистичен: человек — часть коллектива, слуга государства; человек для государства, а не государство для человека. До недавнего прошлого под тоталитаризмом имелись в виду в основном три его классических прототипа XX века — коммунизм, нацизм и фашизм. Но вот появились Хомейни в Иране, талибанская диктатура в Афганистане. Тоталитаризм, оказывается, тире и многообразнее, чем названные выше три классических прототипа. Затем возникает вопрос, ограничивается ли тоталитаризм только XX веком. Начнем поэтому с попытки определения того, что такое, собственно говоря, тоталитаризм.
Его часто путают с авторитаризмом традиционных деспотизмов или военных диктатур, а то и с абсолютными монархиями. На самом деле это совершенно разные категории. Абсолютистские режимы и военно-полицейские диктатуры вводят ограничения отрицательного характера в виде запретов — обычно это запреты на оппозиционную политическую деятельность, критику режима; в абсолютистских монархиях обычно существуют государственная религия и те или иные ограничения на деятельность других религий. Иными словами, ограничения и запреты относятся к политическо-гражданским свободам. Но личная жизнь гражданина авторитарное государство не интересует. Он может заниматься любой экономической деятельностью в рамках закона, жить, где хочет, владеть любым имуществом, учиться или учить своих детей, где хочет— в своей стране или за рубежом. Иными словами, в авторитарных государствах гражданин лишается большинства или всех политических свобод, по режим не покушается на личную свободу человека.
21
Тоталитарные же режимы вводят не только запреты, но и требования, диктуют гражданину, что он должен делать, как думать, где жить (ограничительная прописка), где работать, где учиться, что писать и говорить, как воспитывать своих детей. Для этого существуют всякие кодексы коммунизма, семейный кодекс, приказывающий родителям воспитывать детей в духе коммунизма или нацизма. Тоталитарные ограничения на свободу человека носят положительный характер — не ограничение от, а диктат, что, где, когда и как — таким образом лишая его не только политической, но и личной свободы. Кроме того, авторитарные режимы патерналистичны: царь — отец народа, «помазанник Божий», а диктатор обычно выступает как спаситель страны от антинародных сил, временно управляющий страной, пока не будет наведен порядок и можно будет вернуться к исторической традиции власти в данной стране. Иными словами, их легитимизация либо религиозно-мистическая, либо традиционно-историческая, либо смесь того и другого, а в случае отсутствия таковой оправдывается экстремальными условиями. Так что места утопическим построениям в авторитаризме нет. Хотя термин тоталитаризм изобретен немецким политологом XX века Карлом Шмиттом, первое предвидение тоталитаризма принадлежит русскому революционному мыслителю XIX века Александру Герцену, который предрекал, что деспотизм будущего будет гораздо страшнее деспотизма прошлого, ибо это будет «Чингизхан плюс телеграф», то есть, выражаясь современным нам языком, тоталитаризм — это Сталин плюс компьютер. Правда, как все, изобретенное человеком, и компьютер «диалектичен». Он может быть не только «пособником» тоталитаризма, но и противоядием ему. Так, в современном коммунистическом Китае Интернет является единственным неподконтрольным органом свободной мысли, свободного слова, органом связи оппозиции.
Но вернемся к нашей теме тоталитаризма. Поскольку компьютеров, то есть технологии, позволяющей нанизывать на нитку и как рентгеном просвечивать нутро каждого человека, до недавнего времени не существовало, значит, тоталитаризма в смысле тотальности контроля за населени-
22
ем до XX века быть не могло, да и в XX веке был он только приблизительным до появления компьютеров.
Другим характерным фактором тоталитаризма, как мы заметили, является обожествление вождя, идолопоклонство в той или иной форме. Затем можно указать на коллективизм, как следующую характеристику тоталитаризма, подчинение личности коллективу и подавление ее им. И еще одной характерной чертой, как мы видели, оказывается стремление к утопии — идеальному обществу при коллективистской вере в то, что совершенство общества зависит не от несовершенства личностей, его составляющих, а, наоборот, «совершенное» общество силой своей власти преображает людей в некую новую природу.
Но чем же нехороша утопия? Ведь это стремление к самому лучшему, к идеалу! Вот, что говорит по этому поводу наш замечательный религиозный философ Семен Людвигович Франк в превосходном эссе «Ересь утопизма»:
«Всякое дерзновенное своеволие, в силу которого человек нарушает естественный порядок вещей и притязает на место и значение, ему не свойственные, — карается, как только оно перестает считаться с предустановленной божественно-космическими законами ограниченностью человеческих возможностей...
Под утопизмом мы разумеем специфический замысел, согласно которому совершенство жизни должно быть обеспечено неким общественным порядком. Это замысел спасения мира самочинной волей человека ... никакие злодеи не натворили в мире столько зла, не пролили столько человеческой крови, как люди, хотевшие быть спасителями человечества.
Утопические движения всегда начинаются людьми самоотверженными, горящими любовью к людям, готовыми отдать свою жизнь за благо ближних... однако, по мере приближения к практическому осуществлению своей заветной цели они либо сами превращаются в людей, одержимых дьявольской силой зла, либо уступают свое место злодеям и развращенным властолюбцам ... По середине этого пути от святости к садизму стоит ... загадочный тип аскетического ... кровопийцы вроде Робеспьера и Дзержинского».
23
Итак, еще одно решительное различие между религией тоталитаризма и, если не всеми религиями, то во всяком случае иудейством и христианством, состоит в отрицании возможности построения утопии на земле. Ведь христианство учит, что общество не может быть лучше личностей, его составляющих, то есть, пока человек грешен, совершенное общественное устройство невозможно. Ученые, занимавшиеся анализом тоталитаризма, выработали несколько его определений.
Наиболее известное — Карла Фридриха и Збигнева Бжезинского, — изложенное в их книге «Тоталитарная диктатура и автократия». Характерными и обязательными чертами тоталитаризма авторы считают следующие факторы:
1. Всеохватывающая идеология.
2. Однопартийность, причем правящая партия преимущественно возглавляется единым вождем.
3. Террористическая полиция, партийно-государственная монополия в области
3.1 коммуникаций и
3.2 экономики 1.
Затем авторы анализируют содержание этих факторов в контексте тоталитаризма:
1. Идеология тоталитарных систем обычно детально разработана, охватывает все стороны человеческого бытия. От каждого гражданина требуется полное принятие этой идеологии (по крайней мере, на словах и в официальном поведении). Эта идеология, как правило, нацелена на построение совершенного общества конца исторического развития, иными словами, идеология тоталитаризмов хилиастична. При радикальном отрицании существующих общественных систем она стремится к покорению всего мира, как поется в «Интернационале»: «До основания мы старый мир разрушим, чтобы построить новый мир, иной».
2. Единая партия (что касается стран Восточной Европы, то в большинстве из них при коммунистах продолжали
1 Friedrich, Carl & Brzezinski, Zbigniew Totalitarian Dictatorship and Autocracy. N. Y., Praeger. 1965. c. 22.
24
формально существовать другие партии, но это была бутафория. —Д. П.), преимущественно возглавляемая единым вождем.
Тут уместно внести поправку в тезис Фридриха—Бжезинского о единоличном диктаторе в тоталитарном государстве. Ведь после смерти Сталина, а тем более после отставки Хрущева, страной правила в основном верхушка партийной олигархии, по в СМИ и в выступлениях партийных бонз сохранялась видимость существования вождя наряду с «коллективным руководством». Эту поправку внес покойный профессор социологии Парижского университета Реймон Арон, который в своей превосходной монографии «Демократия и тоталитаризм», учитывая то, что в ряде стран коммунистические режимы пережили своих диктаторов и превратились в диктатуры партийных комитетов, указывает на то, что монополия власти в тоталитарных режимах сосредотачивается в правящей партии. Однако практика показала, что без единого вождя система буксует и впадает в застой, ибо в командной структуре отсутствует регулярно работающая обратная связь, а командовать может только один командир, признанный непогрешимым вождем; без такового каждый член коллектива боится взять ответственность на себя за какие-либо решения; принципом их поведения становится лозунг «не высовывайся», и государственная машина застопоривается, требуя решительной перестройки, введения саморегулирующейся рыночной экономики и прочих атрибутов открытого общества, высвобождающего инициативу снизу. Членов правящей партии в тоталитарном государстве, как правило, сравнительно немного —до 10% населения, но все они беспрекословно подчиняются руководству, демонстрируя подлинный или фальшивый энтузиазм. Партия по структуре иерархическая и олигархическая. Она стоит над государственным аппаратом или, во всяком случае, тесно переплетена с таковым.
3. Система террора, будь то физического или психического характера, а скорее и того и другого, осуществляется комбинацией партийной дисциплины и тайной полиции, которая, с одной стороны, является прочной опорой партии, но с другой, терроризирует и партийные кадры, служа партий-
25
ному руководству. Этот террор направлен не только против явных врагов режима, но и против целых категорий (классов) населения, весьма произвольно избираемых в качестве объекта террора. Террор, будь то непосредственно полицейский или более опосредованный, социально-партийный, пользуется последними достижениями науки, особенно методами научно-психологическими.
4. Предельно полная монополия в руках правящей партии и тоталитарного государства в области средств массовой информации: печать, радио, кино, а теперь еще и кибернетика, которые при тотальной монополии и централизации власти могут только способствовать усовершенствованию контроля за гражданами и их деятельностью.
5. Полное подчинение народного хозяйства бюрократическому централизованному планированию.
6. К этим пяти характеристикам следует добавить еще демократическую подоплеку тоталитаризма, о чем паши авторы говорят в тексте, по почему-то не вводят в свое шестичленное определение тоталитаризма. Под демократической подоплекой имеется ввиду, что тоталитарные режимы приходят к власти демократическим волеизъявлением (Гитлер, получивший относительное большинство голосов на выборах 1932 года) или подделкой такового (Ленин и вообще коммунистические режимы во всех случаях, кроме Чехословакии, где компартия получила относительное большинство голосов на выборах 1947 года); после чего они утверждают, что являются народными избранниками. С этой целью проводятся регулярно псевдовыборы, псевдореферендумы, массовые демонстрации лояльности и патриотизма и прочие внешние признаки демократии. Поэтому по своей природе тоталитаризм — это псевдодемократия или, как ее называет Тальмон, тоталитарная демократия, а не модернизированный классический авторитаризм, как думают люди, ошибочно считающие тоталитаризм продолжением традиционных абсолютных монархий или классических диктатур.
По вернемся к Фридриху и Бжезинскому. Они правильно отмечают «псевдорелигиозное качество» тоталитарных учений и режимов ввиду их утопизма и хилиазма. «Па место рассудка тоталитаризм ставит веру, на место познания и крити-
26
цизма — магические заклинания... Идеология интерпализируется, то есть граждане настолько «пропитываются» ею, что многие произвольно, сами этого не сознавая, начинают думать, говорить и действовать в рамках официальной идеологии» 1.
Легитимизация тоталитарного лидера всегда народническая или псевдонародническая, непременно с элементами мифотворчества. Миф Мао и его легитимизация основаны на его руководстве так называемым «Великим походом» остатков компартии после шанхайского разгрома и затем многолетнем его руководстве этой партией и ее борьбой с Чан Кайши. Совсем мифична народно-избранность Кастро, который свалил диктатора Батисту с американской помощью, не имея никакого отношения к компартии, но всеми силами стремясь
к распространению культа своей личности. Вскоре он понял, что для укрепления тоталитарного режима ему необходима тоталитарная партийная структура. В результате ом прибрал к рукам кубинскую компартию, став ее генсеком.
Следует заметить, что, если фашистский и нацистский режимы во всех известных случаях просуществовали только на протяжении жизни их основателей, коммунизм продолжает существовать и после смерти своих первых диктаторов, например, в СССР, Китае, Северной Корее, Вьетнаме, Югославии, — что свидетельствует о более прочной институционализации партийной системы и ее бюрократической структуры, как указывают наши авторы.
Фашизм и нацизм, будучи идеологически весьма бедными, требуют харизматического лидера для своего существования. История коммунистических режимов показала, что это не так обязательно — главное, чтобы был прочный партаппарат, подчиняющийся лидеру и создающий мифы о нем. Так, пи Ленин, ни Сталин, ни, тем более, Хрущев, Брежнев и прочие не были харизматическими фигурами, но были сделаны таковыми партийными мифотворцами, успешно в отношении первых двух и совсем неуспешно в отношении Брежнева, создание культа которого обернулось издевательскими анекдотами о нем. Что касается Хрущева, то он хитро выехал на
1 Милош, Чеслав Указ, соч., с. 33.
27
антисталинизме и контрасте себя — пария в доску, своего — неприступному, отчужденному Сталину. Мао, по-видимому, был харизматичен, по уже его преемники — никак нет, зато есть аппарат и полицейский террор, умно совмещаемый с экономическими реформами, дающими среднему китайцу надежду разбогатеть или по крайней мере достигнуть минимального достатка на условии политической благонадежности.
Различие между, с одной стороны, нацистской и фашистской партиями, а с другой — коммунистической, авторы видят в том, что, хотя первоначально национал-социализм и фашизм называли себя всенародными движениями, включающими в себя разнородные элементы (Samlungspartei), на практике они приобрели элитарный характер, чему свидетельство — изменения в тексте гитлеровской книги «Моя борьба». В издании 1928 года он говорит: «... на всех уровнях [упас] принцип германской демократии: [всенародное] избрание лидера, но власть лидера абсолютна» (с. 364). Л в издании 1933 года уже иначе: «На всех уровнях движение за принцип абсолютной власти вождя, совмещаемой с высочайшей ответственностью» (с. 378). В отличие от открытого признания нацистами внутренней авторитарности партии коммунистическая партия своей формальной структурой создает ложное впечатление внутрипартийной демократии: комедия выборов руководящего состава и формальное право члена партии критиковать свое руководство согласно партийной программе.
Общее у коммунистических и нацистско-фашистских партий — это нацеленность на молодежь. Гитлерюгепд, пионеры, комсомол... Особый упор на партийное воспитание детей и молодежи вне семьи. Характерны следующие слова Гитлера, произнесенные им в 1935 году: «Германская молодежь должна быть тверда, как сталь с заводов Крупна. Развитие умственных способностей второстепенно».
В 1939 году членство в гитлерюгеиде стало обязательным для всех немецких детей. В Италии такой закон вошел в силу двумя годами раньше, по на практике его невозможно было соблюдать, так как по Латеранскому соглашению Католическая церковь тоже обладала правом иметь свое молодежное движение, и протест папы Римского. Но поводу закона 1937 года фактически его аннулировал.
28
1. Введение в тему —
Роль идеологии в тоталитаризме
Идеология, — как писал Джилас, — основа основ компартии, ибо она заставляет членов партии исповедовать единое мировоззрение и единый взгляд на развитие общества1. Фридрих и Бжезинский определяют идеологию как «систему идей действия, типичным атрибутом которой являются программы и стратегии реализации таковых. Их основным назначением является объединение организаций, опирающихся на данную идеологию».
Характерной чертой идеологии является наглядная символика — флаги, символические знаки. По ним можно определить и характер партии, например, итальянские фаши символизируют возрождение прошлого — Римской империи, древнего Рима, латинизма как нации; к мистико-языческому прошлому зовет и нацистская свастика. Совсем другое значение имеет серп и молот или звезда, символизирующие построение будущего, труд и свет (звезда-заря). У всех тоталитаризмов обязательны и отрицательные символы, развивающие чувство врага, борьбы. У коммунистов это враждебные классы и капиталистические государства, у нацистов — евреи, у фашистов — «слабый, дегенеративный» буржуй. После провала попыток мировой революции и принятия вынужденной теории социализма в одной стране, «коммунизм, — по словам наших авторов, — стал весьма успешно оправдывать необходимость национальной базы во имя вненациональных целей».
В тоталитарных системах идеология фактически заменяет право, вернее, подчиняет его идеологии и вытекающей из нее политике. Так. Андрей Вышинский, профессор права МГУ и верховный прокурор времен ежовщины, писал (вполне в соответствии со словами Маркса о том, что право есть понятие классовое и исчезнет с исчезновением классового общества):
«Закон есть комбинация правил поведения, выражающих волю правящего класса, который устанавливается за-
1 Djilas, Milovan The New Class. Особенно глава «The Party State» («Партийное государство»).
29
конодательной процедурой, а также из обычаев и правил общественной жизни, утвержденных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной властью государства с целью защиты, укрепления и развития отношений и процедур, выгодных и удобных правящему классу».
«Советское государственное право».
Вот пример практического применения Вышинским его же принципа аналогии. Допрос на процессе 1937 года.
Вышинский: Вы были сторонником поражения в 1934 году?
Радек: В 1934 году я считал поражение неизбежным.
В.: Были ли Вы сторонником поражения?
Р.: Если бы я мог предотвратить поражение, я был бы против него.
В.: Вы считаете, что Вы не могли бы его предотвратить?
Р.: Я считал поражение неизбежным фактом.
В.: Вы принимали всю линию Троцкого, известную Вам в 1934 году?
Р.: Я принимал всю линию Троцкого в 1934 году.
В.: Было поражение частью этой линии?
Р.: Да, это была пораженческая позиция.
В.: Позиция Троцкого включала в себя поражение?
Р.: Да.
В.: Вы с ней соглашались?
Р.: Да.
В.: Следовательно, если Вы соглашались, значит, Вы были сторонником поражения?
P.: С точки зрения ...
В.: Вы шли к поражению?
Р.: Да, конечно...
В.: То есть. Вы были сторонником поражения?
Р.: Конечно, если я говорю «да», значит, мы шли к поражению.
В.: Кто же из нас правильно формулирует вопрос?
Р.: Я думаю. Вы неправильно ставите вопрос.
В.: В 1934 году Вы были не против поражения, а сторонником такового.
Р.: Да, я так сказал.
30
Так события, которые подсудимый предполагал, превращаются в события, которых подсудимый желал по системе аналогии в редакции Вышинского. Подсудимый становится преступником, «работавшим» на разрушение государства. Сравни это с нацистским определением права:
«Закон — оформленный план вождя, а потому он является выражением народного образа жизни (volskische Leben-sordming). С формулированный план вождя есть высший авторитет закона». «Таким образом, — пишут Фридрих и Бжезинский, — в фашистском понимании закон отождествляется с: такими идеями романтиков и исторической школы юриспруденции, как «Volksgeist».К этой теме мы вернемся, рассматривая историко-философские источники тоталитаризма.
Террор и единомыслие
Тоталитаризм всегда устремлен в будущее, причем с типично тоталитаристской убежденностью в своей правоте, в научности и неизбежности «законов» марксизма-ленинизма, а у нацистов — в правильности и неопровержимости интуиции вождя. Тоталитаризм отвергает современность и ее проблемы во имя величественных схем социальных перестроек и преобразования человека. Перемены, особенно резкие перемены, обычно вызывают сопротивление человека, общества. Поэтому резкие перемены невозможны в демократическом обществе, они вызвали бы столь лее резкий и массовый отпор. В тоталитарных обществах сопротивление подавляется организованным террором, поэтому террор неизбежен в тоталитарном государстве. Сначала он избирателен, направлен против тех или иных категорий общества, по в конце концов становится
всеохватывающим, ибо социальные группы взаимопереплетены в обществе, их невозможно полностью изолировать друг от друга. Поэтому террор против одной общественной категории вызывает сопротивление или, во всяком случае, недовольство другой, и он в конце концов охватывает всю страну. Из профилактического террор превращается в основополагающий метод достижения целей, поставленных государством, и обеспечения атмосферы перманентной революции, без которой режим теряет свою динамику, а в конце концов и власть над обществом.
У Фридриха и Бжезинского в книге, написанной в 1956 году (пересмотренное и исправленное издание 1965 года), высказано лишь предположение о возможности потерять власть; мы же теперь можем изменить предположение в утверждение.
В такой системе любое разногласие равносильно святотатству, и поэтому оно не должно даже допускаться, для чего и существует превентивный террор. Что касается народовластия, то и тут есть подходящая формула: накануне плебисцита 1929 года Муссолини сказал, что фашисты не сойдут со сцены, даже если большинство народа проголосует против. «Плебисцит может освятить, по не свергнуть революцию» (с. 164).
Нацистский Führerprinzip,то есть принцип вождя (вождизм как идеология) выразился в виде Gleichschaltung'a, то есть координации и подчинения всех организаций, отраслей промышленности и пр. — каждая из них получала своего вождя (или «вожденка»), назначенного правительством. Так, например, вождем всей стальной промышленности был назначен Крупп, вождем и координатором химической промышленности — концерн I. G. Farbenи его руководство. Эти отраслевые вожди обладали такой же абсолютной властью над иерархически подопечными предприятиями, как верховный вождь по отношению ко всей Германии, которому безоговорочно подчинялись и отраслевые вожди. Это и было осуществлением программы немецкой версии корпоративизма, к рассмотрению которого мы еще вернемся.
Аналогичной была иерархическая структура Италии, где все организации, деловые корпорации и профсоюзы были органической частью иерархической структуры, во главе которой стоял Муссолини—вождь—дуче. Фридрих и Бжезинский указывают, что в плане этой всеобщей бюрократизации право, а по отношению к центральной бюрократии бесправие, директора завода в нацистской Германии мало отличалось от положения директора советского завода. В обеих системах профессионализм подменяется критерием партийной лояль-
31
ности, а двойственность государственно-хозяйственных и партийных структур (гауляйтеры в Германии, секретари обкомов — в СССР) создавала неразбериху, параллелизм и неэффективность в народном хозяйстве.
Хотя на практике итальянский фашизм вряд ли можно назвать тоталитаризмом, по своей формальной структуре и по следующим самоопределяющим словам Муссолини он, несомненно, был тоталитарной структурой: в своей статье в «Итальянской энциклопедии» Муссолини писал: «Все в государстве, нет ничего человеческого или духовного, а тем более цепного, за пределами государства. В этом смысле фашизм тоталитарен, и фашистское государство — синтез и единство всех ценностей — толкует, развивает всю жизнь нации и вливает в нее силу. Вне государства нет пи индивидов, ни групп (политических партий, ассоциаций, синдикатов, классов)».
Бюрократизация — это вообще проблема нашего времени, но в демократических странах выборы, свобода критики в печати и строго соблюдаемый принцип профессиональной компетенции обеспечивают ответственность бюрократии перед нацией в целом, в то время как бюрократия тоталитарных государств безответственна — единственный критерий сохранения бюрократом своего места является услужливость и максимальная лояльность по отношению к его начальству, особенно политическому начальству (по партийной иерархии).
32
Тоталитаризм и религия
Воинствующий атеизм марксизма и гонения на религию в СССР и других коммунистических странах достаточно хорошо известны в России, чтобы нам на них тут останавливаться. Что касается фашизма и нацизма, то, по сути дела, эти языческие доктрины глубоко враждебны христианству: внешне Гитлер и, особенно Муссолини, выступая в качестве антиподов марксистов и коммунистов, выдавали себя за защитников христианства. Более откровенным Гитлер был в «Моей борьбе»:
«Для меня лично и для всех национал-социалистов существуют только ... нация и отечество. Мы должны бороться ... за сохранение и распространение пашей расы и нации ...
33
сохранять в чистоте нашу кровь, свободу и независимость... Каждые мысль, идея, учение и все виды познания должны служить этой цели».
Еще более откровенным Гитлер был в так называемых застольных беседах, например:
«Думаете, что массы снова станут христианскими? Никогда! ... а духовенство предаст своего Бога нам ... и сменит крест на свастику. Они будут славить чистую кровь нашей нации, вместо крови Христа...».
К концу 1939 года в Германии было арестовано около 5700 католических священнослужителей, то есть примерно 20% всего германского католического духовенства, половина из них была посажена в концлагеря 1. Сопротивление германского католического духовенства нацизму наиболее сильно было выражено в декларации съезда баварского католического епископата 22 марта 1942 года в Фульде, которое было широко распечатано и распространено, несмотря на правительственный запрет. В декларации говорилось:
«Годами уже идет в нашем отечестве борьба против христианства и Церкви ... Мы выступаем не только за права непосредственно религии и духовенства, по и вообще за права человека, данные ему Богом... Мы требуем юридических доказательств вины всех приговоров и освобождения тех, кто содержится в заключении без таковых. ...Нацисты хотят уничтожить христианство...».
Известно также лютеранское движение сопротивления нацизму. Это так называемая
Конфессиональная или Исповедническая церковь, правда, небольшого меньшинства лютеран, олицетворявшаяся такими личностями, как пасторы Нимеллер и Боннхефер — оба были заключены в концлагеря: Боннхефер там и погиб, а Нимеллер пережил войну и был активным религиозным и миротворческим деятелем послевоенной Германии.
Итальянское католическое духовенство было «куплено» Латеранскими соглашениями 1929 года, признавшими Като-
1 Правда, это почти ничто по сравнению с теми колоссальными потерями, которое понесли духовенство и открыто верующие миряне в Советском Союзе!
34
лическую церковь государственной, позволившими ей получать дотации от государства, включавшими обязательное преподавание закона Божьего в программы всех государственных школ и давшими право Католической церкви иметь свое молодежное движение параллельно с фашистской Балилле. Муссолини в своей «Доктрине фашизма» писал:
«Фашизм является религиозным мировоззрением ... Фашист это индивид, отожествляющий собой нацию и отечество. Это нравственный закон, связывающий индивидов и поколения единой традицией и миссией ... нация создается государством, которое вооружает людей, сознающих свое нравственное единство волей, а, следовательно, и осмысленностью бытия .... Иными словами, фашизм не только законодатель и учредитель институций, но еще и просветитель, и вдохновитель духовной жизни».
Ясно, что в этих доктринах и претензиях места христианству и Богу нет. Тоталитаризм не может быть невраждебным вере в Бога, ибо сам является неким новоязыческим культом идола- государства, идола-нации, идола-расы, наконец идола-вождя. Как любая религия, тоталитаризм охватывает всего человека, требует от человека полной самоотдачи себе, наподобие того, как глубоко верующий человек посвящает себя Богу. Разница в том, что Христос ожидает от нас добровольной жертвы, по образу и подобию той жертвы, которую Он принес за нас, пойдя на крест. Христос обращается к свободной личности и говорит: «Познайте истину, и истина сделает вас свободными»; и в другом месте: «Бремя мое легко», потому что оно основывается на любви, любви человека к Богу и, возлюбив Бога, — любви к человеку. А тоталитаризм ведет с противоположного конца: творит свою утопию на основании насильственного подчинения себе личности государственной или партийной системой, лишение человека своего «я». Да, на протяжении истории государства использовали религии для своих политических целей, применяли насилие через религии, в конце концов нельзя забывать и об инквизиции, но все это было искажением христианства, в то время как террор и порабощение народов тоталитарными идеологиями логически следуют из этих идеологий и являются органической их частью. Как черные мессы сатанистов и
35
вся их символика являются оборотнем христианской литургии: крест вверх ногами, ненависть вместо любви, реальная кровь в чаше вместо бескровной жертвы христиан в евхаристии, так и тоталитаризм является оборотнем христианства.
Аннотированная библиография
Cobban, Alfred Dictatorship: Its History and Theory. N. Y., Haskell House, 1971. Обзор деспотических режимов — от монархического легитимизма, основанного на «священном праве» помазанничества до современных тоталитарных диктатур (автор не боится термина тоталитаризм). Первым современным диктатором автор считает Наполеона, который все-таки искал легитимизации через брачный союз с династической монархией и надеялся стать основоположником новой династии. Только диктатуры, порожденные социалистическими доктринами XIX века, положили основание диктатурам, опирающимся на демократическую легитимность, узурпируя народный выбор и претендуя быть избранниками масс. Именно на этом строится тоталитаризм.
С J. Friedrich & Z. К. Brzezinski Totalitarian Dictatorship and Autocracy. N. Y., Praeger, 1969. Классическая работа о тоталитаризме, впервые систематизировавшая это понятие. Распространяться о ней здесь не будем, так как ее основы изложены в этой вступительной главе.
Milosz, Czeslaw The Captive Mind (перевод с польского). N. Y., Vintage Books, 1990 (первое изд. 1953 года). Книга бежавшего на Запад при Сталине польского дипломата, затем профессора польской и русской литературы Калифорнийского университета и Нобелевского лауреата о порабощении души человека тоталитарной системой.
Ортега-иТассет, Хрсе «Восстание масс». Нью-Йорк, изд-во им. Чехова, 1952. Книга известного праволиберального испанского политического философа, анализирующая политическое поведение масс и опасность массовой демократии. В этом смысле она близка идеям покойного профессора Тальмона (см. ниже).
Paul, Ellen Е, ed. Totalitarianism at the Crossroads. London, Transaction Books. 1990. Сборник очерков и эссе о тоталитаризме известных ученых, а также известного правозащитника и
36
узника брежневских лет Владимира Буковского. Его статья чисто публицистическая, основанная на личном опыте. Среди эссе остальных авторов следует особенно выделить статью польского социолога и историка русской мысли, профессора Анджея Балицкого. Это работа глубокого мыслителя, анализирующая наличном опыте процесс «промывки мозгов» и постепенное «программирование» человека тоталитарной системой. Очерки написаны накануне распада европейского коммунистического блока и в какой-то степени являются полемикой против левых ревизионистов на Западе, отрицавших само понятие тоталитаризма.
Д. В. Поспеловский «Православная церковь в истории Руси, России и СССР». М.. изд-во Библейско- богословского института св. апостола Андрея. 1996.
Schapiro. Leonard Totalitarianism. London. 1972. Книжечка небольшая, и не является лучшей из публикаций этого выдающегося ученого. В ней он поддался вдруг влиянию левых ревизионистов и заговорил о возможности эволюции тоталитаризма к либерализму и возможности существования какого-то либерального тоталитаризма.
J. L. Talmon The Origins of Totalitarian Democracy. London, Mercury Books, 1961. Историческими истоками тоталитаризма Тальмой считает Платона, Ж.-Ж. Руссо и французских якобинцев. Термин тоталитарная демократия он вводит не случайно, считая, что диктатура масс является прямой угрозой современному обществу и она может быть не менее репрессивной, чем диктатура одного лица. От тоталитарной демократии он решительно отличает демократию либеральную, и все дело именно в этом прилагательном, в том, что оно ставит личность, а не коллектив как основу свобод.
«Тоталитаризм: что это такое?» (исследования зарубежных политологов). 2 т. М., РАН. Ин-т научной информатики по общественным паукам, 1993. Очень полезный сборник отрывков и пересказов работ о тоталитаризме и о соприкасающихся темах виднейших западных ученых. Книга полезна как введение в тему, ознакомление читателя с проблемой и только...
Франк, Семен Л. «Ересь утопизма». Буэнос-Айрес, Русь (б/г). Критика идейных основ религиозного, политического и социального утопизма. Автор — один их крупнейших русских религиозных философов.
37
Глава 2
Попытки установления
тоталитарных режимов от древности
до Французской революции
«Любой деспотизм обладает особо острым инстинктом вражды ко всему, что поддерживает достоинство и независимость человека».
Дневники Анри-Фредерика Амиеля (London, Macmillan, 1921).
Итак, режимы, максимально приближающиеся к полному, тотальному контролю за обществом и за каждым человеком в отдельности, стали реальностью только в XX веке, но это не значит, что до этого не было тоталитарных тенденций, а тем более правителей, мыслителей и вождей крайних религиозных сект, мечтавших о тотальном контроле и пытавшихся его осуществить. В качестве примеров тоталитарно-стремительных обществ можно привести ветхозаветный Египет, империю инков в Южной Америке, разные антииерархические секты Средневековья, диктатуру Кальвина в Женеве в XVI столетии, да и наш Петр Великий задумывал не что иное, как тоталитарное государство.
В ветхозаветном повествовании об Иосифе речь идет о крайне регламентированном обществе. Иосиф собирает все зерно со всей страны в государственные закрома и вводит жесточайшую систему централизованного распределения пищи. Частная собственность отсутствует или, во всяком случае, отменяется фараоном, индивидуальных прав никаких. Иосиф — абсолютный диктатор разработанного им госплана, выражаясь современным языком. Это то, что немецко-
38
американский историк Карл Виттфогель называет гидравлическими деспотиями, развившимися в засушливых государствах Азии и Северной Африки. До тоталитаризма, однако, они не дотягивают не только отсутствием техники XX века, но и отсутствием утопической идеи.
Гораздо ближе к осуществлению тоталитаризма подступают многие крайние секты прошлого и настоящего. Так, итальянские «Апостольские братья» XIII столетия, развязав крайне кровавую трехлетнюю гражданскую войну, проповедовали (и в значительной степени осуществляли) избиение всех епископов, священников, монахов и пап. Любые средства в деле уничтожения «врагов правой веры» морально оправдывались. Свое движение они называли обществом любви, в котором все общее — и имущество, и жены. Близким им по духу были табориты — крайнее ответвление чешского движения гуситов — последователей Яна Гуса, религиозного учителя XV века, предшественника Лютера и Кальвина, порвавшего с Римом и сожженного на Константском римско-католическом соборе.Табориты провозгласили приближение тысячелетнего рая на земле, для чего требовалась отмена брака и частной собственности, свободная любовь, физическая ликвидация всех храмов и духовенства, всех обладающих властью и силой в мире сем.
Десятилетняя диктатура Кальвина в Женеве отличалась жесточайшим регулированием частной жизни, нравственности и религиозных взглядов граждан, проводились фальсифицированные выборы в стиле коммунистических и нацистско-фашистских государств. Поскольку республика Кальвина ограничивалась пределами одного города и пригородов, то тоталитаризм мог бы быть осуществлен достаточно основательно. Однако это была республика торговой буржуазии, купечества, сама природа которой требует свободы передвижения и торговых связей с зарубежьем, что работало органически против тоталитаризма. Хотя Кальвин сжигал еретиков, он вряд ли верил в осуществление утопии на земле, ибо в отличие от ортодоксального христианства проповедовал божественное предопределение загробной судьбы человека. Согласно его учению, сам человек фактически не мог изменить свою судьбу на том свете. Избранность же Богом отмечается
39
успехом избранника в этой жизни. Богатство согласно Кальвину является признаком Божьего благоволения и обещания блаженства на том свете. (Отсюда теории Макса Вебера и английского ученого Тоуни о роли протестантизма — особенно кальвинизма — в развитии капитализма в Европе.)
Когда речь заходит о Петре I, то классическим образцом его тоталитарных наклонностей и устремлений является ликвидация им последних следов автономии церкви в государстве. Он превратил церковь в бюрократическое государственное ведомство не потому, что он был врагом церкви, а тем более атеистом. Нет, он был по-своему верующим человеком, в церковь ходил, любил петь на клиросе. Дело тут было именно в том, что все его реформы диктовались тоталитарным мышлением — недопущением какого-либо двоевластия, непризнанием ничего в обществе, помимо государства. Как правильно замечают о. Георгий Флоровский и профессор Карташев, дело не в том, что Петр был западником 1, а в том, что он был тоталитаристом. И европеизация его была весьма выборочной: перенимал он военно- полицейскую муштру Пруссии, а не республиканские традиции Нидерландов или парламентскую систему Англии. Правда, утопическими настроениями он не страдал, что лишает его государственный замысел завершенной картины тоталитаризма.
Теперь давайте взглянем на то, что говорят выдающиеся ученые о тоталитаризме. Некоторые ученые, как мы уже говорили, придерживаются того мнения, что тоталитаризм — явление исключительно XX века, другие склонны рассматривать тоталитаризм «как имя прилагательное»: попытки тотального регулирования жизни граждан, экономики, идей и т. д. При таком толковании тоталитаризма черты его можно найти в диктатурах любой эпохи человеческого развития, вопрос лишь в том, насколько этот «идеал» был осуществлен в разных авторитарных режимах разных времен и не приблизился ли он к «идеалу» только в наше время благодаря усо-
1 Западниками были и его старший брат, царь Федор Алексеевич, и его сестра Софья, и их отец, царь Алексей Михайлович — европеизация и реформы начались до него и продолжались бы без него.
40
вершенствованию технологии слежения за каждым гражданином — компьютеризации. Любопытна и вряд ли оспорима точка зрения известного американского историка Джорджа Кеннана, считающего, что тоталитаризм познаваем гораздо лучше через беллетристику, например, в произведениях Оруэлла и Кафки. А мы сюда добавили бы «Мы» Замятина, произведения Солженицына и «Счастливый новый мир» Хакслея. Сюда же можно отнести утопическую литературу, такие произведения, как: «Утопия» Томаса Мура (XVI век), «Город солнца» итальянского монаха Кампанеллы (начало XVII века), «Кодекс природы» француза Морелли (XVIII век) и многие другие. Кстати, все эти утопии рисуют совершенное общество как чистейшей воды коммунистический концлагерь, в котором все люди одеваются одинаково, не обладают никакой собственностью, города строятся одинаково, чтобы не было у граждан любопытства путешествовать. У Кампанеллы даже женщины и мужчины одеваются в абсолютно одинаковые униформы, а женщины за употребление помады и прочих украшений подлежат смертной казни! Интересно, что «Город солнца» пользовался особой популярностью у коммунистов XX века, и в СССР книга выдержала много переизданий. Однако вернемся к нашему изложению взглядов ученых на тоталитаризм. Русско-американский социолог Николай Сергеевич Тимашев, анализируя разные исторические государственные системы, находит сильные элементы тоталитаризма в древнем Египте, Римской империи и империи инков в Южной Америке, о чем мы уже говорили выше, и дает следующие определения политических систем:
1. Государство является деспотией, если оно присваивает себе все права, а на граждан возлагает только обязательства по отношению к государству.
2. Государство становится тоталитарным, если функции, исполняемые им, столь разнообразны и всеохватывающи, что почти все стороны деятельности граждан подпадают под государственное управление.
3. Либеральным мы называем такое государство, в котором функции его столь ограничены, что сфера прямой государственной деятельности в жизни общества сведена к логическому минимуму.
41
Сознавая неудовлетворительность своих определений, ибо не ясно, что значит минимум и максимум, Тимашев подкрепляет их историческими иллюстрациями. Так, Россию эпохи Николая I он называет традиционной деспотией, агрессивной, склонной к тоталитаризму, аналогичной западным государствам XVIII века (и начала XIX, если речь идет о наполеоновской Франции). Россия Николая IIтрадиционна, но с уступками демократии ближе к правовому государству, чем деспотии, агрессивна, но ближе к либерализму, чем тоталитаризму. Латиноамериканские деспотии в большинстве случаев далеки от тоталитаризма, ограничивая деятельность граждан только в тех областях, которые могут представлять угрозу государственной власти. Но вот Парагвай под властью иезуитов был близок к тоталитаризму, а авторитарный и псевдо-идеологический режим Перона в Аргентине 1940 — 1950-х годов Тимашев ставит где-то на полпути между либерализмом и тоталитаризмом (с. 15-16).
Карл Поппер, покойный профессор философии Лондонской школы экономических и политических наук, в своей замечательной книге «Открытое общество и его враги» считает первым идеологом тоталитаризма Платона. Характеристики Платонова тоталитаризма таковы: не допускать никаких политических перемен в однажды установленном по рецепту Платона обществе; назад к природе, к состоянию наших праотцев; власть кучки мудрецов над невежественными массами; строгое классовое разделение; отождествление судеб государства с судьбами правящей элиты; правящий класс владеет монополией права ношения оружия и получения любого образования, но лишен права хозяйственной деятельности и владения деньгами; цензурирование интеллектуальной деятельности правящего класса и использование постоянной пропаганды на предмет формирования и унификации его мышления; экономическая автаркия, чтобы избежать зависимости правящего класса от торговли, что подорвет его власть, а тем более, участие в торговле, что нарушит его единство и стабильность государства.
Поппер отметает аргументы защитников Платона о том, что, мол, он хотел, чтобы общество было справедливым и все были счастливы, указывая, что платоновское понимание
42
справедливости является синонимом «того, что максимально служит интересам [этого] лучшего из государств». Поппер считает, что Платон, создавая теорию «совершенной республики» с предоставлением монополии власти «лучшим» и «умнейшим» людям, профессионалам, создавая постоянные категории правителей и их подчиненных, исказил идеи Сократа, который проповедовал идею ответственной власти, где политик должен быть искателем истины и любителем мудрости, знающим свои слабости. Платоновский «государь- философ» должен проводить чистки, изгонять неугодных ему и убивать таковых. Это доктрина бескомпромиссного эстетствующего радикализма, то есть рецепт чистейшего тоталитаризма.
Упоминавшийся в предыдущей главе профессор Тальмон в своей книге «Истоки тоталитарной демократии» подчеркивает преемственность тоталитаризма от демократии. Греческое слово демократия, как мы знаем, обозначает всего лишь народоправство, то есть каков народ, такова и будет его демократия. Такие понятия, как права личности, подлинные свободы, защищенность личности законом — это уже этика. Мы, христиане, не без основания считаем, что источник этой этики — учение Христа о любви к человеку, его неповторимости как образа и подобия Божьего. А в секулярном мире эти ценности ассоциируются с либерализмом. Следовательно, сносность или несносность жизни в том или ином обществе зависит не так оттого, демократично ли оно, ибо демократией может быть и жестокая власть толпы (охлократия), а от того, либеральна ли наша демократия или тоталитарна.
Принцип демократии: народ является источником государственной власти в отличие от монархий и прочих патерналистических систем, где источником власти является либо мистическое помазание Божье, либо историческая преемственность, либо комбинация обоих. Основная посылка либерализма в том, что политика — это система проб и ошибок и что политические системы являются прагматическими изобретениями человеческого гения и стихийной самодеятельности граждан. В отличие от этого тоталитарная демократия предполагает априорное существо-
43
вание единственной и исключительной истины в политике. «Ее, — пишет Тальмой, — можно назвать политическим мессианизмом в том смысле, что она постулирует предопределенную, гармоническую и совершенную систему, к которой человечество неотразимо движется и должно в конце концов прийти».
Корни современного тоталитаризма Тальмон видит в учениях французских энциклопедистов XVIII века, а именно в учении Просвещения о естественном устройстве вещей, которое на самом деле является антитезой подлинного индивидуализма, ибо во главе всего стоит законодатель, который должен преобразовать человека так, чтобы он соответствовал определенной модели. Прямым праотцем тоталитаризма он считает Руссо, человека исключительно эгоцентрического, неуживчивого. Еще тремя классическими представителями тоталитарного темперамента среди мыслителей XVIII века Тальмон считает Робеспьера, Сен- Жюста и Бабёфа. Вообще он видит прямую связь между «нестыковкой» человека с окружающим его миром и тоталитарной идеологией. Эти люди ищут спасение от собственной неспособности к нормальным отношениям с людьми в одиноком превосходстве диктаторства. Такой тип, добравшись до власти, отождествляет себя с воспринятой им абсолютистской доктриной, и отказ иных людей подчиниться этой идее он воспринимает не как различие во взглядах, а как преступление.
Противоречия в учении Руссо начинаются с его утверждения, с одной стороны, что человек подчиняется только своей воле, с другой стороны, Руссо говорит о подчинении индивида какому-то объективному критерию, который является его лучшей, высшей самостью, его внутренним голосом. Таким образом, даже подчиняясь каким-то внешним эталонам, он остается свободным, ибо свобода — это торжество духа над природно-элементарным инстинктом, это принятие нравственного обязательства и дисциплинирование иррациональных и эгоистических порывов разумом и чувством долга. Так, каждое применение общей воли является подтверждением свободы человека. В этой схеме воля индивида всегда под подозрением: отрицающий общую волю отказывается от своей человечности. Свобода согласно Руссо требу-
44
ет отказа от всяких личных и даже групповых предпочтении, интересов, влечении.
Людей следует заставлять предпочитать свободу, а если этого требует необходимость, то и заставить быть свободными.
Общая воля постигается, с одной стороны, только общим усилием всего народа, а не отдельных групп, а с другой, при условии изъявления этой воли отдельными индивидами, а ни в коем случае не группами. Оба условия опираются на предпосылку, что в самом гражданстве содержится некая единая субстанция, коль скоро каждый гражданин отделается от своих личных или групповых интересов и привязанностей. При этом и Руссо, и другие «отцы демократии XVIII века» совершенно игнорировали разнообразие взглядов. Их отправной точкой были единство и единодушие. Руссо прямо считает групповые интересы злейшим врагом общественной гармонии. Недопущение групповых интересов явно несовместимо с классовым, а тем более многопартийным обществом; подавление того и другого возможно только насилием. Вряд ли следует добавить, что и всеобщее единодушие может быть достигнуто только насилием. Якобинцы, во всяком случае, так «прочитали» рецепты Руссо.
Среди французских просвещенцев XVIII века последовательным коммунистом Тальмой считает только Морелли, автора утопического романа «Кодекс природы» («Code de la nature»). Путая свободу с социальной защищенностью, Морелли всерьез думает, что коммунизм можно построить без насилия, стоит только человека вернуть в подлинное состояние его природы. Его видение совершенного общества предполагает духовный тоталитаризм, соединенный с совершенным или абсолютным планированием. Все, необходимое человеку, будет распределяться по общественным складам, откуда каждый гражданин будет получать «по потребностям».
Сторонником коммунизма был и Мабли, но, если Морелли был оптимистом и материалистом, Мабли был пессимистом и католиком. Он считал человеческую природу слишком испорченной, человека слишком жадным и скупым, чтобы построить коммунизм. Если мы так испорчены, писал он, то мы достойны того, что имеем и должны терпеть это без ропота.
45
Тальмон называет его «пророком коммунистического мессианства». Человека надо сделать счастливым, а это, считает Мабли, наступит с приходом всеобщего равенства. Чтобы не было различия в интересах и устремлениях людей, дети должны отбираться у родителей и воспитываться в интернатах (как у Платона). До тех пор, пока люди не обретут полной сознательности, опасно допускать свободу печати и религии. Свободу слова и мысли можно допустить только среди ученых, чьи ошибки не опасны для общества. Он считал ошибкой допущение свободы слова американской конституцией. В экономике он был крайним аскетом, частную собственность считал злом, но не верил в возможность ее полной ликвидации, поэтому предлагал как минимум ее жесточайшее регулирование.
Все эти утописты коммунистической наклонности — от Руссо и Хольбаха до Мабли — были против развития промышленности и ремесел, считая их источником жадности, желания разбогатеть; они предлагают исключить из участия в национальном суверенитете (то есть фактически лишить гражданства) ремесленников и промышленных рабочих. Как указывает Тальмон, Французская революция следовала за Мабли, но в обратном порядке: начав с утопизма и террора, кончила термидорианской реакцией.
Сен-Жюст, один из якобинских, вождей и теоретиков, утверждал, что, поскольку к власти пришел парод, все, кто вне народного суверенитета, — враги, достойные уничтожения мечом. «Поскольку страна стала свободной, теперь может речь идти лишь о долге по отношению к государству, о долге быть гражданином».
Далее он утверждал, что при народовластии не может быть партий — они самым ужасным образом отравляют политику. Считая себя народом, якобинцы себя партией не считали! Якобизм за первый год своего существования превратился в братство верных, долженствовавших отречься от своего «я» в полном подчинении «генеральной линии». «Подчинение, — пишет Тальмон, — обозначало высвобождение, подчинение называлось свободой, членство в якобинских клубах обозна-
46
чало принадлежность к избранным и чистым, участие в якобинских празднествах и патриотических ритуалах обрело религиозную окраску. В самих клубах шел процесс самокритики, чисток, доносов, раскаяний, отлучений и изгнаний», — все признаки того, что называется гражданской религией. Диктатура Комитета общественной безопасности проникала во все углы страны: всюду приказы центра как решения просвещенной и непогрешимой элиты выполнялись с религиозным рвением. В 1794 году Комитет объявил глобальную войну не для завоевания страны, по во имя распространения «свободы», однако, объявив освободительную войну против аристократии и феодализма, он неизбежно должен был вмешиваться в жизнь других стран, свергать существующие структуры. И вот в декабре Комитет объявил, что те народы, которые не установят учреждений свободы и народоправления, являются друзьями тирании и врагами Франции. Так были похоронены остатки свободы, ибо основа основ свободы — это право быть в оппозиции. К этому следует добавить, что хотя частная собственность не была отменена, она была объявлена зависимой от политической лояльности владельца.
Единственным коммунистом эпохи Французской революции, оставившим по себе след и учеников, был Гракх Бабёф, который говорил, что продолжает дело своих предшественников. Его программа включала государственное владение всеми ресурсами и государственную организацию всех производственных, распределительных и потребительских процессов. Национализируется вся промышленность, а коммерция отменяется вообще. Свою веру в эффективность национализированного хозяйства он обосновывал опытом революционной войны, когда снабжалась государством армия в 1,2 миллиона штыков на 12 фронтах. Индивид, учил Бабёф, обязан отдавать государству все свои силы, труд и ресурсы. Принцип абсолютного равенства распространяется не только на преимущества и удовольствия, но и на обязанности и вклад в общее достояние. Человек, способный работать за нескольких людей, является бичом общества и должен быть уничтожен как угроза обществу. Когда на смену якобинскому террору пришла буржуазная республика, Бабёф решил, что французский народ слишком пассивен. Поэтому «Республику
47
добродетели» надо устанавливать посредством переворота для масс, а не силами масс. Переворот должен быть совершен небольшим заговорщицким революционным авангардом. Для этого был создан Тайный директивный комитет, задачей которого было:
1. Уничтожение всех институтов угнетения, чтобы «головы летели, как град»;
2. Ликвидация частной собственности;
3. Тотальный контроль печати и учебных заведений, чтобы очистить общество от старых предрассудков.
Заговор был раскрыт, и в 1797 году Бабёф был казнен.
После смерти учителя его учение продолжали и развивали его ученики, прежде всего Буонаротти. Образование по их программе должно было даваться только социально-полезным элементам. Богословие и юриспруденция исключались из учебного процесса, последняя из-за ненадобности после ликвидации частной собственности (сравни с утверждением Маркса, что право — классовое понятие, которое исчезнет с устранением классового общества). Для служения государству и его защиты нужны только естественные науки и искусства. Пауки и искусства должны стать функцией и инструментами, развивающими коллективизм. Они утеряют характер индивидуального самовыражения художника или ученого. Они приобретут значение и влияние как средства поднятия духа в служении республике (чем не соцреализм?!).
Буонаротти, как и Руссо и Робеспьер, признавали Высшее Существо, бессмертие души, гражданскую религию, вознаграждение и наказание после смерти в качестве основ гражданского общества. Признать Евангелие им мешал Ветхий Завет, который они считали книгой глупостей и нелепиц. Взамен Буонаротти предлагал «естественную религию», основанную на двух принципах: на всесильной воле, руководящей вселенной, и вере в загробную жизнь.
Говоря о французских мыслителях XVIII века, чьи идеи повлияли на тоталитаристские доктрины века XX, нельзя пройти мимо фигуры Сен-Симона, старшего современника Гегеля, философа и социолога-самоучки, принадлежавшего уже к поколению французских «кающихся дворян». Идеи его родственны всем тоталитарным учениям нашего века. Это он
48
был пионером идеи о том, что общественные науки могут стать столь же точными, что и науки естественные (а точные ли они? Сегодня любой серьезный ученый в этом сомневается). Все, что требуется, писал Сен-Симон, это открыть законы обществоведения, аналогично тому, как ученые открывают законы естествоведения. Его писания начала XIX века полны веры в естественные науки, профессионализм, прогресс, промышленность и индустриализацию, создающие, якобы, условия для профессиональной демократии, которая стоит несравнимо выше обычной демократии. Король будущего будет главным промышленником. Некий институт духовных дел создаст национальный катехизис нравственных принципов промышленного общества братской любви. Все преподавание в учебных заведениях должно проводиться по этому катехизису, поскольку тождественность принципов и знаний лучше всего сплачивает общество.
Очевидно, он исключал изящные искусства из этого прокрустова ложа единообразия, ибо в своих писаниях он очень высоко ценит искусства, особенно древней Греции, называя их промышленными (?!), превознося свободу художника в Афинах и сравнивая это художественное богатство с убогостью искусства регламентированной Спарты, не в пользу последней. Его труд «Новое христианство» должен утвердить общечеловеческое братство путем предоставления руководства науками, искусством и промышленностью. Церковь должна служить прославлению и пропагандированию технического прогресса.
Его идеи, повлиявшие по-разному на тоталитарные учения как коммунистического, так и фашистско-национал-социалистического направления, можно свести к следующим пунктам:
1. Подчинение личности коллективу (это мы обнаруживаем у всех тоталитаристов).
2. Естественное состояние человека — неравенство, и назначение истории — установить иерархию, основанную на естественном порядке, а не на неравенстве, изобретенном человеком (тут прямыми преемниками являются фашисты и нацисты, да и марксистское учение о классовой борьбе тоже на практике приводит к иерархичности).
49
3. Направляющей силой истории является человеческая потребность в порядке (это близко сердцу каждого тоталитариста).
4. Сен-Симон и его последователи отвергали идею того, что в основе государственного устройства лежит общественный договор, ибо он основывается на первенстве личности, в то время как сен-симонисты верили в изначальность коллектива (и тут линии родства ведут и к нацистам, и к коммунистам).
В чем сен-симонисты решительно отличались от будущих марксистов, это в утверждении, что борьба — фактор разрушительный, а не созидательный, и история движется к увеличению гармонии и сокращению борьбы, а не наоборот. Сен-Симон и его ученики верили, что Венский конгресс 1815 года был признаком этого движения к миру и гармонии. Революция, по их учению, является результатом дисгармонии, но результат революции — очередной скачок к гармонии (это весьма спорно, конечно). И прямым путем к тоталитаризму вела вера сен-симонистов в то, что, когда будут открыты все законы органического общественного устройства, любая оппозиция такому обществу станет невозможной, ибо будет признаком антинаучности, невежества. Эта установка полностью усвоена марксизмом с его претензией на научность. Этим же аргументом обосновывалась отправка противников режима в психушки в СССР.
Итак, непосредственные зерна тоталитаризма XX века можно найти в идеях Французской революции с ее теориями и практикой тоталитарной демократии. В основе тоталитарной демократии лежит идея естественного порядка вещей или общей воли, что вылилось в якобинскую диктатуру, стремившуюся построить власть добродетели, и в Бабёфову схему эгалитарного коммунистического общества, которые согласно Тальмону составляют две ранние версии мессианских тоталитаризмов нашего времени.
Чтобы освободить человека от уз, они считали необходимым разрушить все традиционные структуры, традиции и исторические общественные связи. Так, этическая идея прав человека превратилась в идеал социального равенства и полного конформизма при неизбежном приведении всех к низ-
50
тему общему знаменателю. Никакого разнообразия, так как оно сопровождается
неравенством. Таким образом, кажущийся ультра-демократический идеал неограниченного народного суверенитета очень быстро выродился в систему насилия. Радикальная мысль XIX века взяла практику французской тоталитарной демократии в качестве уже своей теоретической базы, подменив индивидуалистическую посылку откровенным коллективизмом. «Совершив такую подмену, — пишет Тальмой, — ничего не могло уже быть проще, чем оформить якобинскую концепцию о неизбежности общественного конфликта между добродетелью и эгоизмом в марксистскую теорию борьбы классов. И Маркс, и якобинцы исповедуют аналогичную утопию о конце истории и о пути к нему: достижение полной гармонии путем неограниченных диктатуры и насилия». В заключение Тальмой пишет: «Самым главным уроком этого исследования является несовместимость идеи всеобъемлющей и всеобщей веры (в любой идеал и насильственного ее внедрения. Отсюда несбыточность и тираничность теократии. —Д. П.) со свободой. Оба идеала свойственны двум инстинктам, наиболее глубоко укорененным в человеческой природе: мечте о спасении и любви к свободе. Любая попытка удовлетворить оба стремления одновременно неизбежно приводит если не к неограниченным тирании и рабству, то к колоссальному лицемерию и самообману, которые являются обязательными спутниками тоталитарной демократии». 1
Несколько необычное, но этимологически верное использование Тальмоном термина «демократия» в контексте тоталитаризма заставляет нас насторожиться и не забывать, что демократия сама по себе, без духовных ценностей и гражданского общества не является гарантом от тоталитаризма. И в заключение этой главы уместно процитировать весьма четкое противопоставление тоталитаризма и демократии (он имеет в виду, естественно, демократию либеральную) современным французским политологом Жаном-Люсьеном Раделем. Он выделяет следующие элементы как характерные отличия тоталитаризма от демократии:
1 J. L. Talmon The Origins of Totalitarian Democracy. C. 253.
51
«Если у демократии возможности введения политических и социальных изменений конституционно ограничены, требуют согласия народного представительства, не смеют нарушать благополучие индивида, и силовые методы недопустимы, даже если цель правительства — благо народа и укрепление демократических структур, то тоталитаризм допускает применение любых средств, поскольку они идут на пользу государству, служат государственным (скорее партийным) интересам и целям. Индивид здесь приносится в жертву коллективу, олицетворяемому государством (или партией)».
Если демократия допускает и поддерживает свободное обсуждение обществом государственной политики и общественных проблем, и для ее нормального функционирования необходима наличность мнений большинства и меньшинства, которые являются результатом неограниченной гласности для любых высказываний, сколь абсурдными бы они ни были, то тоталитаризм требует от общества и индивида полного послушания и дисциплины. А право на знание истины в последней инстанции и правильного решения всех проблем признается только за вождем, любое сопротивление которому приравнивается к государственной измене.
Аннотированная библиография
Iggers. Georg G. The Cult of Authority. The Political Philosophy of Saint-Simonians: a Chapter in the Intellectual History of Totalitarianism. The Hague. Martinus Nijhoff. 1958. Сен-симонизм следует считать самой прямой основой тоталитаризма нашего времени. Идеи самого Сен-Симона, собранные в 47 томах, слишком сумбурны и противоречивы, чтобы связывать его непосредственно с сенсимонистами, которые лишь вдохновились его религией планирования, организации промышленности и «точных» наук, его веру в то, что обществоведение и организация общества могут быть так же планируемы и управляемы, как промышленное производство и лабораторные опыты. Сен-симонисты разработали грезы своего вдохновителя в систему' для построения современного «тоталитарного массового государства» —того, что Тальмой называет тоталитарной демократией.
52
Popper, Karl The Open Society and Its Enemies. London, 1945. Основной тезис этой книги всемирно известного, ныне покойного, профессора Лондонской школы экономических, социальных и политических наук, — это опасность всякого закрытого общества. Чем больше тайн у государства, тем оно опаснее для человеческой личности и тем более оно коррумпировано. Залог свободы человека и свободного развития общества в его открытости, прозрачности, гласности.
Weber, Мах Essays in Economic Sociology. Princeton University Press, 1999. Основатель теории зависимости развития капитализма в Европе от появления протестантских сект, особенно от кальвинизма с его доктриной предопределения и оправдания богатства, логическим выводом чего было учение о том, что профессиональный и материальный успехи в земной жизни свидетельствуют о богоизбранности и уготованиости Царства Небесного для виновника успеха. Известно, что традиционное христианство — как западное, так и восточное — относилось скорее отрицательно к материальному обогащению, опираясь на слова Христа, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай1. Протестанты предпочитают, однако, Христову притчу о талантах. Тезис Вебера оспаривается теперь, например, экономическими историками России, например, покойным профессором Блекуэллом, на том основании, что в России зачинателями частного промышленного капитализма были старообрядцы, никакого отношению к протестантам не имевшие. Тут были условия гонимого меньшинства, которому нужны были деньги, чтобы откупаться от полиции, и внутренняя спайка и солидарность, чтобы выжить. Книгу Вебера мы привели, поскольку предопределение, детерминизм лежат в основе доктрин, тоталитарного типа — от Сен-Симона и Маркса до Ленина и Гитлера.
1 Есть два толкования этой притчи. Согласно первому игольным ушком называлась одна очень узкая калитка в городских стенах Иерусалима; согласно второму, арамейскому толкованию, спорное слово имеет два значения в арамейском языке, отличаясь друг от друга лишь более и менее гортанной буквой «х». Одно произношение обозначает на самом деле игольное ушко, другое — петлю корабельного троса, которая может быть любого размера.
53
Глава 3
Корпоративизм
«Материализм — это вспомогательная доктрина любой тирании, тирании одного [диктатора] или тирании масс. [Он] подавляет все духовное, моральное, гуманное ... в человеке, превращая его в специалиста, в шестеренку великой социальной машины...».
Из «Дневников» Амиеля.
Продолжая наше исследование корней тоталитаризма, перейдем теперь от французских утопистов к немецкой философии — недаром Маркс говорил, что марксизм произошел от английской политэкономии, французского утопического социализма и немецкой философии. Правда, Маркс все эти учения поставил с ног на голову, особенно английскую политэкономию, которая проповедовала неограниченную свободу рынка, опирающегося на незыблемость частной собственности и частного предпринимательства. Что же касается остальных двух факторов, то, конечно, связь между ними и тоталитаризмом XX века неоспорима, хотя немецкие философы XVIII и XIX столетий ужаснулись бы, увидев прямые или косвенные плоды своих размышлений в исполнении диктаторов XX века.
Итак, рассмотрим теперь немецкую философскую мысль и ее связь с тоталитаризмом в изложении Ральфа Боуэна. В своей книге «Немецкие теории корпоративного государства» он пишет, что органическое мировоззрение, воспринятое нацистами от ряда немецких философов и упрощенное, приравнивало организацию общества к человеческому организму, утверждая аналогичное неравенство членов общества или нации: одни, мол, люди выполняют функции руки, глаза, а то и пальца, без которого человек может жить, а другие — голо-
54
вы или сердца, без которого человек погибает, так и в отношении государства. Без государства в целом, как без сердца или головы, граждане существовать не могут. Следовательно, органическое мышление государство-центрично и, естественно, ведет к первичности служения государству. Боуэн видит тут 3 донацистских корпоративных течения:
1. Социальный католицизм (особенно в энциклике папы Льва XIII 1891 года Rerun novamm);
2. Монархический социализм (проявившийся на практике в эпоху Бисмарка);
3. Германская коллективная экономика (то, что Ленин назовет государственным капитализмом), ограниченная годами Первой и Второй мировых войн и эпохой гражданской войны 1918—1920 годов в Германии.
Первым корпоративистом Ральф Боуэн считает философа Иоганна Готлиба Фихте (1762- 1814). Свое государство Фихте называет закрытым коммерческим государством, которое должно нести ответственность за правильное распределение государственного пирога каждому в соответствии с его значением для государства — каждому свое (jedem das Seinige). Не отсюда ли марксово «от каждого по способностям, каждому по потребностям»? (Кстати, как мы знаем, и этот принцип коммунизма Маркс, взял у французских якобинцев!) Тут и зародыш планового государства: право вхождения человека в то или иное ремесло или профессию невозможно без разрешения определенного государственного органа, который определяет квоты на каждую профессию, и в случае заполнения таковой отказывает просителю в праве практиковать ее. Ценообразование тоже в руках властей, а не рынка, которые устанавливают цены, обеспечивающие заслуженную долю пирога каждому, на поддержание такого уровня жизни, который соответствовал бы его положению в обществе.
Например: «Философ, занятый глубоким умственным трудом, не может ограничиваться диетой землероба».
Праотцем австрийского клерико-фашизма можно считать Адама Мюллера (1779—1829), который, считая, что протестантизм разрушил средневековые германские духовные традиции, перешел в католичество и из-за своих нападок на немецкую государственную, то есть протестантскую, религию
55
вынужден был перебраться в Австрию, где его очень чтил Меттерних, давший Мюллеру потомственное дворянство. Это Мюллер развил аналогию между организмом и государством и между государством и семьей: «государство — это семья семей», писал он, а сословия соответствуют элементам семьи. Высшим сословием он считал духовенство, которое, но его мнению, является посредником между остальными двумя сословиями; оно должно своим нравственным авторитетом поддерживать единство и гармонию общества, а в международной политике духовенство должно быть посредником в спорах между государствами. Духовенство обязано также внедрять уважение к законам государств. Следующим по значению сословием он считал землевладельцев-дворян. Нравственная основа его — самопожертвование на благо общества и государства; иными словами, Мюллер рассматривал дворянство как служилое сословие (подобно русскому). «Дворянство должно олицетворять собою нравственную и духовную силу государства», — писал он. Мюллер, однако, сохраняет полное молчание по поводу политических функций третьего сословия — «простых смертных», оставляя им только экономическую роль в государстве. В его структуре сословием может считаться только такая категория граждан, у которой есть свои ведущие над материальные ценности. Так, третье сословие определяется профессионализмом и трудом на благо отечества. Именно поэтому он сожалеет, что «пока» купцы и торговцы не могут составлять сословия, ибо их жизнедеятельность ограничивается чисто материальными ценностями.
Сделал свой значительный вклад в корпоративизм и Фридрих Гегель (1770-1831).
Гегелевские три сословия это:
1. Люди, живущие от земли (по-видимому, юнкерство и крестьяне), руководствующиеся традиционной естественной нравственностью, укорененной в патриархальной семье;
2. Промышленное сословие — от купцов до ремесленников и промышленных рабочих;
3. «Общее сословие» — это профессиональные городские элементы, служащие общественным интересам и государству, — чиновники, ученые и пр. Гегель впервые употребил термин «корпорации» (Staende), в составе которых «совокупность частных интересов превращается в универсальное де-
56
лание, служение стране и обществу». Это сродни славянофильским «соборности» и «хоровому началу». Известно, что славянофилы, во всяком случае, вначале, находились под большим влиянием гегельянства.
По словам Боуэна, Гегеля очень беспокоил в принципе антиобщественный дух
индивидуализма, который, по его мнению, доведенный до крайности, станет разрушительной силой. «Его корпоративистский идеал выражал стремление достигнуть гармонии между требованиями индивида и принципом общественной взаимосвязанности... в результате гегелевское "гражданское общество" стало отправной точкой как для индивидуалистов, так и коллективистов».
В области экономических идей корпоративизм выразился, во-первых, в христианском гуманизме (особенно у католиков), озабоченном отрицательными последствиями индустриализма в области общественной и личной нравственности, и, во-вторых, в распространении в Германии французских социалистических идей начала XIX века.
Идеи и попытки конкретных социальных реформ в духе корпоративизма принадлежат Францу Баадеру (1765—1841) — баварскому католику и горному инженеру по профессии, который получил антилиберальную закалку во время своей учебы в Англии и Шотландии (1784— 179(5), где наблюдал ужасы раннего капитализма и индустриализации, что привело его к полному отвержению Адама Смита. Общественное развитие он видел в 3-х стадиях:
1. «Гражданское общество», в котором оформился закон как выразитель общественного единства;
2. «Политическое общество» монархической власти;
3. «Естественное общество», теократическое по духу, руководимое любовью, что станет возможно, когда в обществе восторжествуют милосердие, терпимость, братство и когда в управлении этим обществом возобладает «божественный» принцип авторитета, иерархичности и соподчинения в соответствии со статусом в обществе.
Это и есть баадеровский органический Slaendestaal,то есть сословное государство; кстати, этот термин будет официально утвержден в 25 пункте нацистской программы 1920 года.
57
Баадер требовал распределительного вмешательства государства в общественную и экономическую жизнь страны, «чтобы защитить имущество и жизнь каждого сословия и каждого гражданина». Он был предшественником Маркса (и делал ту же ошибку, что Маркс) в утверждении, что в то время, как рабочий производит материальные ценности, работодатель их присваивает, в результате чего все больше богатства концентрируется у все меньшего круга людей, и нищета прогрессирует. Но выход он видел в духовно-нравственном возрождении, в том, чтобы государство повысило ценность земли и труда, и чтобы духовенство взяло на себя нравственное руководство и восстановило социальную диаконию ранней Церкви — заботу о нищих и бедных. Сословные ассамблеи должны стать буфером между верховной властью и гражданином, и духовенство в этих ассамблеях должно быть представителем и защитником обездоленных.
Демократическая струя в немецком корпоративизме связана с именем Карла Винкельблеха (1810—1865), известного под псевдонимом Карла Марло. Центральным пунктом его учения было неотчуждаемое право человека на труд, и это право он связывал с независимыми ремесленниками и их артелями-гильдиями. Марло стремился к их возрождению, переживал их упадок. В этом он был близок русским народникам, мечтавшим избежать промышленный переворот развитием отхожих промыслов, надомных ремесел и кооперативного движения крестьян.
Эрнст фон Герлах (1795—1877) был одним из основателей прусской консервативной партии, идеализировал феодальную структуру сословий, стремился к плюралистическому обществу, в котором помещики были бы высшим сословием в иерархии закрытых сословий и корпораций. Ассамблея сословий (земский собор) должна была ограничивать монарха, обеспечивая этим «вечную и историческую законность в Церкви и государстве в противовес всевозможным тираниям». Хотя представительство в рейхстаге Бисмарковской империи моделировалось по традиционным либерально-демократическим парламентам, мелкие партийные склоки в парламенте и в выборах и рост социал-демократии привели к восстановлению популярности идеи представительства от
58
профессий и профессиональных групп вместо системы подушных выборов и представительства. Сторонником корпоративизма был и Вальтер Ратенау — министр иностранных дел Веймарской республики, убитый нацистами в 1922 году.
Социальный католицизм или католический «социализм»/солидаризм.
Пионером католических социальных доктрин нового времени был барон Вильгельм фон Кеттелер (1811-1877), епископ Майнцский, чьи идеи непосредственно повлияли на энциклику папы Льва XIII «Rerum novarum». Кеттелер резко критиковал Манчестерскую школу за ее атомизацию и меркантилизацию общества, обвинял ее в том, что она расщепит рабочий класс на атомы, превратит в крупицы пыли. Только обращение к подлинной политической и социальной мудрости христианства может прекратить разрушающую деятельность правительств. Освобождающей силой в истории является только христианство, провозгласившее абсолютную ценность человеческого достоинства— понятия, которое полностью отсутствовало в религиях и философии античности.
Очень интересно и справедливо его замечание о несовместимости христианства с любой формой государственного абсолютизма (по словам Христа, кесарево — кесарю, Божье — Богу). Подтверждение несовместимости он видел в феодальном корпоративизме теоцентристского Средневековья, с одной стороны, и в росте абсолютизма секулярного нового времени, с другой. Кеттелер считал, что остановить процесс атомизации общества либеральными режимами могут только трудовые организации. В основе их будут профессиональные корпорации, которые, руководствуясь принципами христианского братства, будут стремиться не к борьбе против работодателей, но к миру на справедливых условиях. «Будущее профсоюзного движения, — писал он, — принадлежит христианству». Реализатором идей Кеттелера в рабочей среде стал его последователь, перешедший из протестантизма в католичество священник Адольф Кольпинг. Создаваемое им рабочее движение не приветствовало экономическую борьбу, делая
59
главный упор на взаимопомощь, нравственность и просвещение рабочих (что сравнимо с Зубатовско-Гапоновскими организациями 1898-1905 годов). Рост кольпинговских профсоюзов был очень незначителен, и к 1879 году в германских католических рабочих организациях было менее 965 тысяч членов, что не шло ни в какое сравнение с размерами соц-демократических союзов.
Более классический корпоративизм сохранялся в Австрии. Это были последователи барона Фогельзанга и др. От них пошли австрийский солидаризм и клерико-фашизм.
Самым видным лево-католическим корпоративистом был Франц Хитце (1851—1921), католический священник, автор программы «Корпоративной перестройки». Его книга «Капитал и труд» (1880) резко осуждала индустриализм laissez-faire и индивидуалистическую философию. Перекликаясь с марксовой теорией об отчуждении труда, он осуждает механистический труд индустриального капитализма, единственным смыслом которого является заработок, чем уничтожается понятие труда как призвания (Beruf). «Наша жизнь должна снова стать корпоративной/сословной... Тогда мы достигаем формы социализма, опирающегося на подлинную солидарность, без революций и деспотизма», — пишет Хитце. К 1889 году он признал, что социальная борьба существует, но введенная в рамки организованности она более гуманна и скорее приведет к общественному миру, чем партизанские вылазки. Он призывал и к формированию крестьянских союзов, считая, что земля так священна, что она не может быть абсолютной собственностью отдельного индивида. Кустарей Хитце предлагал объединить принудительно в ремесленное сословие. В будущем корпоративном государстве профсоюзы, считал он, приобретут повое лицо, став интегральной частью общинного, нестяжательского корпоративного хозяйства, в котором производство и распределение будут находиться под общественным контролем. Цены тоже будут устанавливаться гильдиями: «солидаристическому труду будут соответствовать солидаристические цены и наоборот». (Чем не марксистская утопия?)
В это же время появляется более умеренное крыло корпоративизма—солидаризм, который видит эволюцию к луч-
60
тему внутри существующей системы. Старый корпоративизм сохраняется только в Австрии. Небольшое число корпоративистов в XX веке (например, иезуит Пеш) создают доктрину солидаризма. Наиболее видным солидаристом был фон Херлинг, отвергавший всякое насилие в проведении корпоративности. В 1880 году Хитце принял установку Херлинга, проповедовавшего приоритет правового государства, основанного на правах личности. Херлинг упрекал Хитце, который до конца отстаивал право и долг государства принудительно проводить в жизнь нравственные постулаты христианства в госсоциализме, и считал всякое усиление государственной власти опасным для личной свободы.
Идеи корпоративизма снова всплывают после революции 1918 года. Связаны они с именем кельнского католического священника д-ра Обердёрфера, который требует, чтобы вся структура нового государства опиралась на профессиональные сословия с парламентом, представляющим профессиональные сословия/гильдии. Его программа получила устное одобрение папы как осуществляющая постулаты «Rerum novarum».
В XX веке разработкой христианского солидаризма занимался упомянутый выше иезуит-экономист д-р Пеш. Согласно его доктрине, годность любой схемы общественного устройства заключается в том, до какой степени она добилась всеобщего благополучия граждан данной страны. Беспредельная конкуренция, дробящая общество, этого экзамена, по мнению Пеша, не выдерживает, ибо она чревата резкими экономическими колебаниями, не обеспечивает экономической стабильности, а, следовательно, и благополучия. Поэтому он придерживался необходимости некоторого общественного регулирования производственного процесса (предшественник Кейнса?!). Общие цели и пределы такого регулирования определяются специальным органом центрального правительства, но исполнителями регулирования должны быть корпоративные организации, каждая из которых имела бы непосредственную юрисдикцию над непосредственно относящейся к ней производственной сферой. Что идеи Пеша не были гласом вопиющего в пустыне, свидетельствует оживление интереса к корпоративизму в католических кругах 1918—1933 годов.
61
Монархический социализм
Наиболее видными представителями этого течения, направленного на ослабление влияния марксизма путем преодоления вреда, нанесенного обществу индивидуалистическим либерализмом, были Альберт Шеффле (1831—1903), и Адольф Штекер. Самоучка, бросивший Тюбингенский университет на первом курсе, Шеффле сумел написать докторскую диссертацию, защитить ее, преподавать некоторое время в университетах Германии и Австрии и даже был краткое время министром торговли Австрийской империи, пытаясь решить национальные проблемы империи путем предоставления чехам равных прав с немцами и венграми, намереваясь превратить двойственную империю в тройственную. Это ему не удалось, и он остальную часть жизни провел в качестве свободного деятеля, живя на министерскую пенсию. Он исповедовал органическое мировоззрение, считая — не без влияния Герберта Спенсера, — что жизнь общества и организма подчинена тем же самым законам биологии. И та, и другая требуют центрального управляющего аппарата. Учитывая рост, с одной стороны, профсоюзов, с другой — синдикатов предпринимателей, он рассматривал те и другие как корпорации, договаривающиеся между собой на пользу и труду, и капиталу. Он же выдвигал идею соучастия представителей рабочих союзов в управлении предприятием — то, что широко используется в современной Германии. В этом его видение дальнейшего развития промышленного общества и роста благополучия рабочих было гораздо проницательнее «пророчеств» Карла Маркса. Одновременно Шеффле выступал за то, чтобы по меньшей мере одна треть членов парламента избиралась не простым всеобщим голосованием, а являлась бы представителями профессиональных, предпринимательских и прочих корпораций. По крайней мере половина корпоративных представителей должна представлять местные органы управления (земства по-русски). В этом он видел постоянство и оплот монархическо-аристократическому государственному устройству.
Штекер был выдающимся лютеранским пастором. Его карьера включала преподавание в богатых семьях балтийских
62
аристократов, военное и придворное капелланство. Свое социальное учение он назвал христианским социализмом, который он находил наиболее отвечающим «социальной монархии Гогенцоллернов», стремящейся к социальной гармонии. В 1878 году он создает Христианско-социальную рабочую партию, провозгласившую себя борцом за христианскую веру и любовь к императору и отчизне (ср.: «За веру, царя и отечество!»). Цель партии — сужение пропасти между богатыми и бедными, достижение большей материальной обеспеченности рабочих. Конкретными требованиями партии объявлены:
1. Государственное содействие организации трудящихся, социальной защитой труда, созданием государственных предприятий и налогами;
2. Помощь со стороны духовенства;
3. Помощь со стороны имущих классов;
4. Самопомощь рабочих и наконец
5. Принудительное создание профессиональных ассоциаций, охватывающих всю империю.
Однако его партия не шла ни в какое сравнение с популярностью соц-демократических марксистских организаций. Поэтому с 1879 года он начал превращать ее в партию в основном среднего класса, одновременно начав выступать с антисемитских позиций, утверждая существование в Германии «еврейской проблемы». К 1890 году в его партии было всего 34 тысячи членов, из них только несколько сотен рабочих. В 189(5 году более радикальная группа под руководством молодого пастора Фридриха Науманна вышла из партии Штекера и создала свою под многообещающим названием Национально-социальный союз.
Призывы Штекера к корпоративному устройству государства нашли некоторый отклику Бисмарка, пытавшегося было создать параллельно парламенту I Национальный экономический совет, который состоял бы из представителей корпораций и решал бы все экономические задачи; но рейхстаг провалил этот план, отказавшись выделить бюджет под такое учреждение.
С молодости Бисмарк увлекался теориями сословного государства. Либерализм и индивидуализм средних классов ему
63
не нравились, и в 1848 году Бисмарк пришел к заключению о необходимости ввести представителей неимущих классов в парламент как противовес среднему классу. Его идеалом была монархия, ограничиваемая представительным учреждением сословно-профессионального характера. Но попытка создать такое учреждение удалась только в составе прусского правительства. Прусский Экономический совет имел отношение к созданию прусского трудового законодательства между 1882 и 1887 годами. После этого совет не собирался — Бисмарк потерял к нему интерес, поскольку ему не удалось добиться его учреждения на обще имперском уровне. С концом рецессии и началом бурного экономического роста в 1896 году экономическое положение рабочих стало быстро улучшаться, и интерес к корпоративным структурам начал увядать. Сам Вильгельм II никогда христианским социализмом не интересовался, назвав эту идею «бессмыслицей».
В Германии интерес к корпоративизму снова появился после 1918 года в условиях национально- психологического и экономического кризиса. Самым выдающимся теоретиком нового корпоративизма, известного под именем коллективной экономики, был Вальтер Ратенау (1867— 1922), создавший эту самую коллективную экономику во время Первой мировой войны в виде всеобщей мобилизации германской промышленности. Не отбирая промышленность у ее собственников, он создал военно-промышленные отраслевые компании; каждая была ответственна за снабжение фабрик и заводов ее отрасли по государственно-контролируемым ценам согласно приоритетам, установленным центральной администрацией. Операции этих бездоходных компаний находились под тщательным наблюдением чиновников или членов Торговой палаты. Государство держало контрольный пакет акций, и представитель правительства имел право абсолютного вето, перекрывавшего решения акционеров. Так, фактически вся немецкая промышленность была превращена на время войны в интегрированную структуру «самоуправляемых» картелей, над которыми господствовало государство, имевшее последнее слово в вопросах производства и распределения.
Вот эту систему с модификациями Ратенау видел как отправную точку корпоративного государства, теоретиком ко-
64
торого он и стал после войны. Сам богатый промышленник, фактический диктатор всей германской промышленности в военные годы и министр иностранных дел во время заключения Версальского мира, еврей Ратенау был горячим немецким националистом-идеалистом, считавшим, что в корпоративной структуре промышленность и вообще экономика будут служить общему благу, а не материальному обогащению отдельных лиц. «Собственность, доход и потребление, — писал он, — не частное дело: в них заинтересован весь национальный коллектив». Он вводит понятие условной или функциональной собственности, считая, что таким условным владельцем является любой человек, накопивший богатство, значительно превышающее то, что необходимо человеку для нормальной культурной жизни. «Государство имеет право в таком случае освободить его от такого богатства». Вместо материальных стимулов новая экономика будет награждать свободного пролетария солидарностью и трудовой гордостью, а ответственный предприниматель будет удовлетворен чувствами власти и творчества.
В промышленной цивилизации он видел слишком много «механичности» (того, что Маркс называет отчуждением труда от трудящегося) и считал, что это можно перебороть заменой центрального, бюрократического, парламентского государства органической иерархией функциональных структур или местных самоуправлений. Парламент должен формироваться целиком или хотя бы частично функциональным представительством. В либерально-материалистической структуре он видел дробление и потерю чувства целостности страны, национальной почвы — государство дробится на как бы изолированно существующие друг от друга экономическое, политическое, юридическое, церковное, военное «государства».
За исключением подписания мирного договора, за который нацисты считали его национальным предателем и в 1922 году убили его, Ратенау отошел от непосредственной политики: у послевоенного правительства он был на подозрении за его роль в создании немецкой военной экономики. По его последователь Меллендорф провел в парламенте в 1919 году «основной закон социализации», на основании которого,
65
например, угольная промышленность была превращена в полугосударственный картель под названием «профессиональное сообщество». К каждому из таких обществ придавался национальный совет, состоявший из представителей служащих, рабочих, снабженцев, потребителей и одного комиссара от правительства. Проповедование корпоративистами, особенно Ратенау, автаркии показывает, сколь устарелыми были их политэкономические взгляды. Однако идеи Ратенау—Меллендорфа поддерживались юными католическими «христиан-солидаристами». Но реальные воплощения этих идей более-менее ограничились выше перечисленным. Парадокс в том, что в гораздо большей степени идеями Ратенау воспользовались так ненавидевшие его нацисты. Они ввели принудительную картелизацию промышленности с представительством рабочих, предпринимателей и служащих. Представительство рабочих и правительства, в значительно измененном по сравнению с эпохой Ратенау виде, действует, и весьма успешно, в немецком предпринимательстве по сей день. Так что не всему в корпоративизме место на помойке, кое-что оказалось жизненным и прогрессивным.
В связи с этим английский ученый Алан Коусон в книге «Корпоративизм и политическая теория» указывает, что разные авторы толкуют корпоративизм по-разному. Согласно наиболее враждебным к нему авторам при корпоративизме на место свободы частного капитала приходит государственное руководство, вполне соответствующее ленинской концепции госкапитализма. Иные авторы говорят о корпоративизме как третьей силе — некапиталистической и несоциалистической. Иные видят в нем особый путь, при котором частные интересы организуются и взаимодействуют с государством. По их мнению, при корпоративизме государство не является инструментом господствующего класса, а олицетворяет собой некую общую волю, направляя преимущественно частное предпринимательство, исходя из 4-х принципов: единство, порядок, национализм и успех. Корпоративизм в отличие от социализма не проводит широкую национализацию народного хозяйства, сохраняет принцип частного предпринимательства, но в отличие от капитализма корпоративное государство обладает широкими правами
66
в отношении народного хозяйства, и на место саморегулирующегося рынка приходит олигополия.
Положение корпоративизма где-то между свободно-рыночной и бюрократическо-монополистской политикой Коусон поясняет следующими примерами.
1. Свободный рынок. При нем безработные и обездоленные получают какие-то трущобы для жизни по заниженным ценам; ничего лучшего им не дождаться.
2. Бюрократическое решение проблемы. Правительство непосредственно строит жилье, используя нанимаемых им рабочих.
3. Корпоративное решение. Правительство заключает договор с частными строительными фирмами или профсоюзами на строительство ими жилья, о количестве зданий, их типе и пр. принимается обоюдоприемлемое решение на основании договоренностей между правительством и заинтересованными сторонами.
Корпоративизм, таким образом, указывает автор, может быть диктаторским, монополистическим или демократическим. Идеальным примером демократического корпоративизма автор считает современную Австрию (где в свое время и зародился солидаризм как политическая партия). В области производительности промышленного труда Австрия (во всяком случае, в начале 1980-х годов) входит в тройку самых передовых стран, зарплата там одна из самых высоких в Европе, инфляция одна из самых низких, социальная защищенность одна из самых высоких в мире, а забастовки наиболее редки (в 1970-е годы) из всех капиталистических стран. Одна из особенностей Австрии — две параллельные системы представительства интересов: камерная система, организованная по принципу принудительного членства, и система добровольных объединений, охватывающая в основном те же интересы, но работающая по принципу свободной ассоциативности. В некоторой степени обе системы конкурируют друг с другом, но в основном между ними действует распределение функций и имеется некоторая иерархичность, причем государство оказывает некоторую финансовую поддержку добровольным группам, обязывая одновременно принудительные организации соблюдать внутридемократический процесс.
67
В меньшей степени, чем в Австрии, но тоже значительно, макрокорпоративизм развит в Швеции, Норвегии и Голландии. На этом Коусон оканчивает свой обзор вопросом, случайно ли то, что все эти страны невелики — с населением менее 15 миллионов? По-видимому, все лее не случайно. Не случайно, наверное, и то, что в таких странах, как нацистская Германия, фашистская Италия, да и имперская Япония корпоративизм оказался очень удобной системой для укрепления тоталитарного режима. Из этого можно сделать заключение о корпоративизме подобное тому, какое сделал Тальмон в отношении демократии: если демократия может быть тоталитарной или либеральной, то и корпоративизм может быть тоталитарным или демократическим, и тогда при условии, что речь идет о либеральной демократии, он может работать без вырождения в полицейский террор, как в выше приведенных малых странах.
Дело в том, что демократии, либерально-демократический строй вообще, работают лучше в малых странах, чем в больших, а лучше всего, вероятно, в городах-республиках наподобие древних Афин или современного Сан-Марино, например. Большие же, и особенно многонациональные государства, вообще чреваты вырождением в полицейские. Им приходится держать большие армии и сложные полицейские структуры, которые сами по себе расположены к диктатуре, командности. Если такое государство отстраивать по принципу корпоративности, при котором голос отдельного гражданина, становится гораздо менее эффективным, чем в условиях классической либеральной демократии, опасность его вырождения в тоталитаризм становится гораздо реальнее, чем в малых государствах, в которых отдельный гражданин всегда более слышим, чем в империях.
Аннотированная библиография
Н. Н. Алексеев «Идея государства. Очерки по истории политической мысли». Нью-Йорк, изд. им. Чехова, 1955. Автор — правовед-эрудит дореволюционной русской школы — излагает историю появления и развития понятий и теорий го-
68
су дарственного права и политических систем от мыслителей древней Греции до конституционалистов XIX века. Излагает материал автор систематически и четко. В частности, аристократическое государство Платона с его евгеническим отбором потомства стражей оказывается предшественником и гитлеровского расизма, и крайнего коммунистического утопизма, например, в редакции Пол-Пота.
Beilharz, Peter. Robinson, Gillian and Rundell. John, eds. Between Totalitarianism and Postmodernity. Cambridge, Mas., The MIT Press, 1992. Взгляд на корпоративизм, социализм и проблемы демократии в постфашистском и посткоммунистическом мире. Сериястатей и эссе разныхавторов.
Bowen, Ralf H. German Theories of the Corporative State. N. Y., Russel& Russel. 1971. Читатель третьей главы нашего труда уже знаком с этим автором. Книга подробно и критически исследует идеи германских корпоративистов, особенно эпохи Германской империи (1870—1919). На первых 74 страницах, однако, дается вполне адекватное изложение истоков корпоративизма от Фихте, Гегеля до корпоратистских идей 1848—1870 годов, явившихся откликом на революции 1848 года.
С. А. Левицкий «Основы органического мировоззрения». Изд-во «Посев», 1947. Попытка разработки философской базы органического мировоззрения российского солидаризма (НТС) зарубежным русским философом, учеником одного из виднейших русских философов Н. О. Лосского. Он рассматривает в свете солидаристической идеологии такие вопросы, как взаимоотношение личности и общества, примат личности и ее роль в общем деле и т.д. Однако время грандиозных идеологических построений миновало.
Он же «Трагедия свободы». Франкфурт-на-Майне, Посев, 1984. Если в вышеназванной книге автор еще полон оптимизма, предполагая возвращение человечества от утилитарного материализма к духовному; в «Трагедии свободы» гораздо больше пессимизма. Трагедия свободы в том, что она нейтральна по отношению к добру и злу, и в обществе духовного оскудения превалирует бесценностная отрицательная свобода к злу.
Niemeyer, Gerhart Between Nothingness and Paradise. Louisiana State University Press, 1971. Автор — христианский мыслитель, политолог и историк рассматривает тоталитаристскую тенденцию сначала в мысли, а в XX столетии в реализации этой
69
мысли: и отрицание человека, человеческой личности, в бунте против культуры и всего, созданного человеком за тысячелетия, против всего Божьего мироздания. В этом плане он помещает в единую категорию Бабёфа, Маркса, Бакунина, Нечаева, Ленина, Троцкого, Гитлера, Сталина. Маркузе (неомарксиста и идеолога марксистско-анархических студенческих бунтов конца 1960-х годов) и Кона-Банди (французского организатора и непосредственного вдохновителя этих бунтов). При всех между ними различиях, что их объединяет, — это «профессия» тотальной революции не против каких-то определенных идей или политики, а вообще против человечества, против общества как такового. В этой книге под многозначащим заголовком «Между ничто и Раем» рассматривается радикальная мысль — революционно-нигилистическая, национал- и интернационал-социалистическая и корпоратистская.
И. Р. Шафаревич «Социализм как явление мировой истории». YMCA-Press, 1977. Автор, известный математик, академик отвергает марксистскую и гегельянскую цикличность экономической истории, а тем более предопределенность, доказывая, что экономические различия не следовали один за другим, а существовали одновременно. Так, торговый капитализм, рабовладельчество и прочие виды хозяйственной деятельности существовали параллельно. Социализм тоже существовал как в древности, так и в Средние века — всевозможные крайние секты, отрицавшие частную собственность и даже семью — ив современном мире. Социализм Шафаревич рассматривает весьма расширительно, с чем многие его критики не соглашаются.
70
Глава 4
Тоталитаризм как продукт
современного государства
и урбанизации
«Триумфальный марш дарвинизма, то есть материализма или власти силы грозит [человечеству] потерей понятия права».
Амиель («Journal intime»).
Теперь взглянем на те общеисторические процессы, которые способствовали появлению тоталитарных режимов в наше время. Но и тут мы не обойдемся без ссылок на теории и теоретиков, которые по-своему обобщали исторический опыт и подталкивали его в определенное русло.
Процессы мысли, а если говорить о Франции, то и действия, начавшиеся в XVIII веке, в XIX выплеснулись за пределы стран своего зарождения, зажигая своими идеями умы и движения по всей Европе. Речь идет равно как о промышленно-экономическом (прежде всего в Великобритании), так и интеллектуально-идеологическом (в основном французском и германском) развитиях. С распространением промышленного переворота, урбанизации, осложнялась общественная жизнь, структуры государственного управления, организация народного хозяйства; и к концу XIX века большинство мыслителей склонялись к той или иной форме органического мышления, понимая, что все эти процессы взаимосвязаны, и неразрывно связанными с ними становится жизнь, образ жизни человека. Именно в это время классический английский либерализм Джона Милла и Бентама, проповедовавших полную автономию индивида, независи-
71
мость его от государства, ограничение государственной власти ролью всего лишь «ночного сторожа», подпадает под влияние гегельянства. Влиятельный английский мыслитель Томас Грин со своей «Оксфордской школой» произвел в 1880-х годах коренной гегельянский ревизионизм либерализма, введя гегельянские понятия, чуждые классическому либерализму. Совсем в духе Гегеля государство им рассматривается как положительный активный фактор с правом законодательного вмешательства в жизнь общества в тех случаях, когда такое вмешательство способствует «положительной свободе», под которой он (как и Гегель) понимает всеобщее благополучие, с одной оговоркой: вмешательство оправдано там, «где оно не вносит большего зла, чем то, которое оно ликвидирует...» Это последнее ограничение было единственным остатком классического либерализма, указывает американский политолог Джордж Сабайн в своей «Истории политической теории» 1. Такое определение, конечно, весьма растяжимо своей неопределенностью: кто определит зло и добро в сугубо секулярном государстве, на основании каких критериев? Если бы речь шла о вреде, то в рамках гегельянства — это определение было бы довольно ясным. Государство и общество у Гегеля первичны, максимальная свобода личности достигается в служении государству, следовательно, речь шла бы в первую очередь о пользе или вреде нации, государству, коллективу. Но в том-то и дело, что Грин использует слово «зло», которое определимо только в религиозном контексте, требующим признания абсолюта, как отправной точки иерархии ценностей, то есть Бога.
За исключением этого сомнительного по своим критериям ограничения Грин предоставлял государству почти неограниченную посредническую власть в области достижения и реализации общественной справедливости и благополучия, введения и реализации принудительного общего образования и решения вопроса о его оплате. Иными словами, государство по Грину должно обеспечивать не свободу вообще, а именно положительную свободу. «После Грина, — отмечает Сабайн, — в принципе исчезает различие между либе-
1 Сабайн, Джордж Указ, соч., с. 704—705 и слл.
72
рализмом и либеральной формой социализма», и задает риторический вопрос: что понимать под положительной свободой? В гегельянском контексте положительная свобода это такое поведение, которое служит общему делу, олицетворяемому государством. В толковании Руссо «положительная свобода» — вне зависимости от того, употреблял ли он этот конкретный термин или нет — подразумевает принуждение нежелающих «быть свободными» подчиниться Общей воле, то есть подчинить Общей воле тех, кто не желает вести себя в соответствии с тем, что мудрые люди считают наибольшей пользой для общего дела. Неудивительно, что гриновский ревизионизм привел к распаду либеральной партии в Великобритании, ее фактическому слиянию с британской Рабочей партией, являющейся коалицией социалистов разных мастей с либералами гриновского образца. После гриновского «пересмотра» от классического либерализма оставалась только либералистическая «религия прогресса», которая весьма гармонировала с промышленным прогрессом.
Тут следует отметить, что в связи с ростом промышленных предприятий, на смену почти совершенной рыночной конкуренции небольших мануфактур, фабрик и ремесленных заведений эпохи Адама Смита приходят огромные производства, нередко монополизируя местный рынок труда, становясь в городах-фабриках чуть ли не единственными работодателями. Приток населения из сел в города создает проблемы безработицы, чрезмерной эксплуатации труда монополистами. Рост производства и малая покупательная способность значительных слоев населения создают проблемы перепроизводства, экономических циклов, депрессий. Все это подрывает оптимистическую веру либералов в саморегулирующуюся способность рынка, его способность обеспечивать беспрерывный прогресс и «максимальное счастье максимальной численности людей».
На разочарование в саморегулируемости рынка и в благе бесконтрольного индивидуализма государство отвечает постепенным введением законов, регулирующих трудовые отношения и еще более постепенным признанием профсоюзов, обладающих оружием стачек. Иными словами, государство
73
начинает признавать и узаконивать коллективные действия рабочих организаций, подчинения индивидуальных рабочих коллективной дисциплине воинствующей организации, что, конечно, никак не вяжется с либерализмом. Параллельно, во второй половине XIX и начале XX столетия происходит эволюция политических партий: из клубов единомышленников они, как и профсоюзы, становятся авторитарными коллективами, заставляющими своих членов «быть свободными» по принципу Руссо согласно с общей волей партийного или профсоюзного руководства.
Государство, вводя все больше законов, регулирующих отношения труда и капитала равно как страхующих рабочих и служащих на случай потери трудоспособности, становится в глазах трудящихся их защитником, что настраивает широкие массы народа к готовности отказаться от значительной доли своей независимости в пользу государства, предоставить государству право все возрастающего вмешательства в общественные и межличностные отношения.
Этому процессу способствовали и следующие факторы:
1. Растущая индустриализация со все более осложняющимися технологиями требует не только грамотных рабочих, но и стандартизации образования, особенно профессионального и ремесленного, чтобы в условиях все возрастающей мобильности не было проблем со сменой трудовых кадров. Иными словами, на государство возлагается функция не только введения массового образования, но и разработки стандартизованных программ обучения, чтобы, скажем, диплом чертежника был свидетельством определенного пакета знаний, будь он из саратовского или тульского технического училища. Это развивает не только единообразие, уравниловку и государственный контроль в области воспитания граждан, но ведет и к росту налогообложения тем же государством для финансирования, в частности, образования. Роль государства и его вмешательства в жизнь человека растет. Индивидуальность личности ограничивается той же стандартизированностью образования «под одну гребенку».
2. Если в первые десятилетия промышленного переворота у подавляющего большинства рабочих еще не обрывались их деревенские корни, и рабочий всегда мог вернуться к сель-
74
скому очагу, будь то по болезни, инвалидности или старости, и заканчивать свою жизнь в кругу близких родственников, то дальнейший рост урбанизации, переселение сельских масс в города ведет к постепенному разрыву между городскими трудящимися и селом. Функции, которые раньше обеспечивали сельские родственники, теперь должно выполнять по отношению к урбанизированным массам государство, чем все увеличивается зависимость гражданина от государства.
3. Растущая урбанизация заставила государство взяться за такие службы, как городское планирование, коммуникации, канализация и прочие коммунальные услуги. Особенное значение приобретает прямая или косвенная роль правительства в планировании, развитии и регулировании транспорта как городского, так и междугороднего, в основном железнодорожного, который соединил с центром самые отдаленные и прежде изолированные углы страны, то есть опять же дал возможности государству более тщательно контролировать население страны, обладать большей осведомленностью о настроениях в стране, лучшей возможностью предотвращения и подавления восстаний, включая новую возможность оперативной переброски вооруженных сил из одной части страны в другую. Сгущенность, резкое социально-экономическое неравенство и — еще важнее — разношерстность, беспочвенность и разобщенность городских масс ведут к огромному росту преступности, что заставляет власть значительно увеличить, перестроить и вооружить полицию в тех странах, где она уже существовала, как в России и большинстве континентально-европейских стран, или создавать ее там, где до XIX века полиции не было, как, например, в Великобритании. Эта же полиция или ее особые части, как жандармерия в царской России, применяются и для политической слежки за населением, и для подавления любых беспорядков: от восстаний до забастовок там, где они запрещены законом, то есть в большинстве европейских стран до второй половины или даже конца XIX века, а в России — до 1906 года.
4. Освобождение крестьян от крепостной зависимости, равно как и технический прогресс и новые виды оружия, заставляют государства переходить от системы небольших про-
75
фессиональных армий — в дореформенной России это был рекрутский набор — к демократическому принципу всеобщей военной обязанности с постоянными большими армиями, что, с одной стороны, увеличивает силу и возможности государственной власти, а с другой, ложится колоссальным бременем на государственные финансы, заставляя его увеличивать всевозможные налоги и подати.
5. Осложняются задачи государственного управления, требующие профессионалов, а не дилетантов прошлого. В демократических государствах XIX века, таких как Великобритания, Соединенные Штаты, Франция, например, по словам Реймона Арона, классическая формула: «власть народа, исполняемая народом для народа ... превращается в лучшем случае во власть для народа, но исполняемая не народом», а профессионалами. В монархической России, естественно, не было и претензий на то, что власть принадлежит народу, однако постепенное продвижение к профессионализации правительственного аппарата не только не миновало ее, но началось даже раньше многих западных стран: обязательность особых экзаменов для чиновников, не имевших высшего образования, была введена при Александре I. Это еще не профессионализация, но все же требование определенного ценза знаний, обладая которыми чиновник мог скорее достигнуть высокого уровня компетентности и профессионализма. В парламентских государствах, где назначения на высшие государственные должности продолжают носить политический характер, министры в основном остаются дилетантами, но вся «черная работа» за них делается их помощниками-профессионалами, которые нередко остаются при своих должностях и после прихода к власти иной политической партии, чем достигается спокойная преемственность власти.
Продолжая свои размышления, Арон пишет, что на сегодняшний день решающей силой в демократических государствах является непрочное равновесие и соперничество небольших политических элит: «...политические лидеры, — замечает Арон, — избираются методами, которые изолируют политические элиты от остальных общественных элит» и, во всяком случае, от массы избирателей. В этих условиях, учитывая все выше упомянутые инструменты в руках властных
76
структур современного государства, включая наличие больших постоянных вооруженных сил государственной системе гораздо легче выродиться в диктатуру, в то время как, в свою очередь, системы электронных средств связи и централизованной информации дают возможность современной диктатуре осуществить почти полный контроль за каждым жителем страны. Таким образом, современное государство, даже не превращаясь формально в полнокровную диктатуру, обладает несравнимо большими возможностями контроля за своими гражданами, чем самые суровые абсолютные монархии прошлого.
Взглянем теперь на, так сказать, умственные настроения человечества эпохи великих технических и научных открытий. Профессор французской истории Лондонского университета Альфред Коббан еще в 1939 году в своей книге «Диктатура: ее история и теория» поставил вопрос, почему рост образования в конце XIX и первой половине XX века привел не к либерализму, уважению свобод и прав человека, как должно было быть по предсказаниям просвещенцев XVIII и начала XIX века, а, наоборот, к росту авторитаризма, диктатур и тоталитаризма. Ответ Коббана напоминает слова Френсиса Бэкона, произнесенные по другому вопросу еще в XVII веке. Он писал, что поверхностные научные знания ведут к неверию, а глубокие научные познания подводят к порогу веры в Бога. Коббан говорит примерно то же в отношении культуры и мысли. А именно, что элементарная грамотность, а это все, что дает начальная и неполная средняя школа массам, — делает человека более восприимчивым к пропаганде и внушению, а, следовательно, и подчинению демагогам и всевозможным вождям. К этому следует добавить некую магию науки, вернее, магическое воздействие ее и ее достижений на неграмотные и полуграмотные массы — ведь в XIX веке образование было достоянием лишь немногих избранных. Для остальных ученые, гигантскими шагами двигавшие науку и особенно ее прикладное применение, выглядели в глазах масс какими-то волшебниками или исчадиями ада. Сами естествоиспытатели способствовали этому мифу в своей уверенности, что еще немного, и они найдут ответ на все вопросы, решат все проблемы. Этим поведением они только усугубляли
77
прямо-таки религиозную веру масс в себя, как богоподобных жрецов мироздания. Не случайно именно в XIX веке возникает религиозная секта под названием Христианская наука. В этом климате любое общественное учение, утверждавшее себя как наука и пользующееся наукообразными методологией и аргументами, захватывало воображение значительных слоев полуобразованных людей и получало их поддержку (вспомним Базарова в «Отцах и детях» Тургенева, с его одержимостью разрезанием лягушек). Именно на утверждении открытия научных законов общественного развития и истории, законов государственного управления, марксизм достиг высот популярности и широкого внедрения во все общественные науки к концу XIX столетия. Но поскольку тайны науки постигались только небольшим кругом людей, рост веры в науку вел к утверждению и оправданию элитизма.
Кровавые эксцессы Французской революции, а затем бессмысленные кровопролития наполеоновских войн основательно поколебали учения французских просветителей об изначальной рациональности всех людей и о том, что если дать человеку свободу, он будет руководствоваться разумом и построит чуть ли не идеальное государство. Рационалистическая вера сменяется верой элитарной, согласно которой разумом руководствуются только высоко образованное меньшинство, а подавляющее большинство людей живет эмоциями, инстинктами. Но если массы не способны руководствоваться разумом в своем поведении, значит, власть над ними должна принадлежать ученой элите. Так постепенно нарастали тенденции к оправданию деспотии, шедшие параллельно с переплетением народнических, демократических и эгалитарных движений того же XIX века.
Французский мыслитель Амиель в своей книге «Личный дневник» («Journal intime») писал еще в 1852 году:
«У всякого деспотизма особо острый инстинкт враждебности ко всему, что способствует человеческому достоинству и независимости. Любопытно наблюдать, как преподавание наук используется повсюду для подавления мертвым грузом фактов любой свободы в исследовании вопросов нравственности. Материализм — вспомогательная доктрина любой тирании, одного [диктатора] или масс. Господст-
78
вующая тенденция века — превратить людей из самостоятельных индивидов в винтики единой, огромной социальной машины; сделать общество, а не совесть, центром жизни; поработить душу вещами, обезличить человека...»
Это преклонение перед наукой, противореча либеральному индивидуализму, совпадает с другим элементом либерализма — религией прогресса, согласно которой прогресс непременно служит неминуемому благополучию общества и индивидов в будущем, то есть прогресс и наука должны служить гедонистическому принципу наслаждений и удовольствий, как цель и движущая сила жизни человека.
По мере признания различия между поведением кучки рационально мыслящих и руководимых инстинктами масс, мыслители XIX века начинают придавать все большее значение естественным инстинктам и сфере подсознательного в поведении человека. Самый большой вклад в области изучения иррационального и подсознательного принадлежит Достоевскому, затем немецкому философу Ницше и наконец Зигмунду Фрейду, отцу современной психологии — очень своеобразной науки, признающей, казалось бы, такие «антинаучные» понятия, как иррациональность, подсознательную и несознательную сферы в качестве очень мощных, а то и ведущих факторов и источников поведения человека, в то время как раньше рациональное считалось почти синонимом научности. В философии XX века это выразилось в школах интуитивизма (Николай Лосский, Анри Бергсон и др.) и экзистенциализма, который, правда, появился значительно раньше в философском учении датского протестантского пастора Сьорена Кьеркегора и, конечно, Достоевского, но философское признание экзистенциализм получил уже в XX столетии благодаря таким последователям и разработчикам этой системы мышления, как Хейдеггер, Ясперс, Сартр и др. Возвращаясь к XIX веку, следует коснуться и другой разновидности увлечения иррациональным, имеющей более прямое отношение к нашей основной теме. Речь идет о зарождении национализма, прежде всего германского, из Великой французской революции и как следствие наполеоновского разгрома Германии. Какое отношение имела Французская революция к национализму? Ну, во-первых, она была бунтом
79
против монархии во имя народа. Отныне страна отождествлялась с ее народом, а не с монархом, как прежде (знаменитые слова Людовика XIV: «Франция — это я»). Во-вторых, все многочисленные войны революционной Франции объявлялись во имя освобождения народов от их монархов. Народ — этимологический синоним слова «нация», а от нации произошел национализм, который обозначал как бы внеклассовое отношение к нации в целом, а впоследствии — и превозношение своей нации, как что-то особое, отличающееся от других наций особой культурой, историей, свойственной только данной нации, языком, общей религиозной принадлежностью. Тут много вариантов: с одной стороны, четырехязычная швейцарская нация, с другой — немецкий национализм, который считает всех немецкоговорящих членами германской нации, или Израиль, признающий евреем всякого, рожденного иудейкой, а каждого еврея израильтянином, коль скоро он вступил на землю Израиля. Но это все уже более позднее развитие национализма. Что касается национализма германского, от которого пошли другие европейские национализмы, то он в значительной степени был вызван чувством униженного достоинства наполеоновским разгромом, признанием того, что это произошло из-за разрозненности множества миниатюрных немецких государств и что немцам надо объединиться в единое мощное государство — образцом была та же Франция, которая благодаря своей централизованности и единству народа и его территории смогла разгромить всю континентальную Европу, кроме опять же единой России. Национализм, однако, будучи понятием субъективным, неопределенным и иррациональным, требует национальных мифов, чтобы воспламенить национальным чувством широкие слои населения. И вот германский националистический романтизм выдвинул термин Volksgeist (дословно — дух народа), выражающийся будто бы в особом национальном характере, народном искусстве, мифах и легендах, вплоть до языческих обычаев, традиций и обрядов. Кстати пришелся и Гегель со своей проповедью национального государства как выразителя и исполнителя нации в истории. Но, чтобы по-настоящему проявить себя в мире, нация должна быть мощной. Так физическая сила, мощь, агрессивность начали вытеснять индиви-
80
дуализм и личностные ценности в качестве высших проявлений нации и национального государства. Нагнетался культ силы, милитаризм в форме готовых к действию многочисленных постоянных армий, парады, демонстрирующие эту силу, массовые манифестации и наконец массы как таковые.
Наш современник, немецко-американский политолог Ханс Коон видит связь между грубостью языка и поведения, громкой и грубой музыкой, крикливыми командами вместо речи, культом силы и массовой культурой вообще. Чтобы сразить своего оппонента, обезвредить его в глазах массового слушателя, надо не выдвигать рациональные контраргументы, а ошарашить его оскорблениями, криком, всячески унизить. Этой техникой пользуются все диктаторы-демагоги нашего времени — от Ленина до Гитлера, от Сталина до Кастро... Одним из важных факторов роста авторитаризма и тоталитаризма в нашем веке Коон считает быстрое освобождение крестьянства от остатков крепостничества и предоставление им равных прав с остальными гражданами в XIX веке. Вторая половина XIX и начало XX столетий были свидетелями быстрого вливания в демократический процесс масс людей, не прошедших через многовековую постепенную интеллектуальную эволюцию, через которую прошли аристократия и средние классы, постепенно освобождаясь от феодального и абсолютистского мышления и ассимилируя идеи либерального индивидуализма и плюрализма. Эти примерно три столетия постепенной интеллектуальной эволюции, которой подверглись упомянутые элиты, не коснулись крестьянских масс, в основном неграмотных. Ненамного более осведомленными были и городские пролетарии, мастеровые, ремесленники. В большинстве стран и случаев они даже не подлежали обычным судам, над ними висел произвол хозяина. Будучи приученными к произвольной власти местного помещика, местных властей, возглавлявшихся тем же помещиком, его собратьями или его ставленниками, эти массы «вдруг» обрели равенство перед законом. От кого? От правительства страны, то есть в их глазах государственная власть была освободителем-благодетелем. Но иной власти, кроме деспотической, они не знали. Поэтому теперь они хотели, чтобы власть, так их облагодетельствовавшая, была сильной, деспотической, чтоб она была
81
в состоянии защищать их от хозяев заводов и прочих «галстучников», которых они отождествляли со своими бывшими хозяевами-эксплуататорами. Более того, первым инстинктом бывшего раба или крепостного, все еще слишком бедного и плохо образованного, чтобы конкурировать с господами, является не равенство с ними перед законом, а месть: желание лишить бывших господ имущества и высокого положения, а то и жизни. Достижение такой цели, конечно, возможно только через революцию и гражданские войны или установления такой власти, которая готова удовлетворить самые низкие инстинкты толпы, с целью уничтожить исторические элиты страны, а с ними и национально-государственные традиции, законность и пр., чтобы добиться произвольной и тотальной власти над страной.
Иными словами, процесс эмансипации масс высвобождает колоссальный революционный потенциал, выразившийся в нашем веке в беспрецедентно кровавых революциях и постреволюционном геноциде буквально сотен миллионов людей. Эмансипированные массы стремятся к равенству за счет индивидуальной свободы, и наш век показал, что под предлогом равенства к власти приходят жесточайшие диктатуры, устанавливающие своеобразное равенство на уровне самого низкого общего знаменателя — равенство, при котором одни равны больше, чем другие, по меткому выражению Оруэлла, — и поддерживающие это «равенство» посредством кровавого террора. Иным способом, кроме террора, равенство удерживать невозможно, ибо люди не равны по способностям и устремлениям в жизни. Можно устанавливать равенство перед законом, но заставить человека «не высовываться» возможно, только запугав его до полусмерти, а держать его в таком страхе всю жизнь может только систематический террор. Следует добавить, что в демократических странах тяга масс к авторитаризму и крепкой руке удовлетворяется авторитарными профсоюзами. Воинственность профсоюзов поэтому особенно характерна для стран с хрупким равновесием власти либо там, где свежа еще память классового неравенства и где все еще существуют резкие классовые деления в обществе, как, например, в Великобритании эпохи 1940 — 1980-х годов.
82
Защитой от тоталитаризма, казалось бы, должна быть интеллигенция, но, пишет упоминавшийся выше Коббан, перекликаясь с Амьелем, затронувшим ту же проблему девятью десятками лет раньше, беда в том, что в связи с осложнением наук на место старой всесторонней и мыслящей интеллигенции приходят узкие специалисты, настолько погруженные в свою профессию, что глобально мыслить большинство из них уже не в состоянии или просто не интересуется этим.
Этот духовный вакуум — благодатнейшая почва для размножения псевдопророков и вождей масс. Коббан видит угрозу обществу в исчезновении аристократии, необязательно родовой, но аристократии интеллекта и духа, широко и глубоко мыслящей. Образовывается пустота, заполняемая лжепророками и лжеучениями.
В наш мчащийся технологический век, к сожалению, интеллектуалов первой категории все меньше, а все больше специалистов, о которых мы уже слышали мнения Амиеля и Коббана: им не до общественных проблем, они заняты каждый своими экспериментами. Это, можно сказать, базаровы плюс высокий профессионализм, благодаря которому в отличие от тургеневского Базарова они не собираются переворачивать мир, но благодаря своей общественно-политической пассивности не мешают всяким Лениным, мао цзэдунам да гитлерам захватывать мир. Они даже готовы на них работать, лишь бы им дали условия развивать науку (феномен академика Сахарова — исключение из правила).
В следующей главе мы вернемся к особой проблеме русской интеллигенции и ее роли в обвале 1917 года. В заключение этой главы подчеркнем, что проанализированные нами, часто противоречивые, процессы, которые сопровождают глобальные сдвиги от патерналистического традиционализма к модернизму или следовали за ними, вызывали неизбежный дисбаланс в обществе. Классическим примером такого дисбаланса, подвешенного состояния в условиях быстрых перемен была послереформенная Россия, особенно в последние два предреволюционных десятилетия. Великие реформы Александра И были временно заморожены его сыном, оставшись так и незаконченными. В отличие от западной Европы в России крестьян освободили с землей, но земля дана
83
была общинам крестьян, а не в абсолютную собственность каждому хозяину. В результате крестьянину не было смысла вкладывать силы и средства в обогащение своих участков, ибо не было гарантии, что через год-два мир не устроит передел и ему дадут иную землю. Провели замечательную судебную реформу, русский суд стал одним из самых передовых в мире, но крестьян оставили до 1905 года в юрисдикции допотопных сельских судов с порками и прочими «прелестями». Иными словами, до революции 1905-1906 годов крестьяне не обладали полными правами гражданства. Начали замечательную реформу местного самоуправления в виде земств, но не включили в них сельскую волость. А рядом с земствами сохранили авторитарную власть губернатора и не дали логического завершения земствам в виде хотя бы ограниченного их представительства парламентского образца в столице. К началу XX века в России было одно из самых передовых в мире фабрично-заводских законодательств, но права на забастовку у рабочих не было до 1906 года, да и после этого оно оставалось очень ограниченным. В результате расширения своих прав или повышения зарплаты рабочим нередко приходилось добиваться бунтами, создавая этим, естественно, очень нездоровую обстановку, чреватую социальным взрывом. К концу XIX века российская наука вышла на одно из первых мест в мире, но по переписи 1897 года более 80% населения страны было неграмотным. Правда, в XX веке школьная сеть распространялась очень энергично, и набор новобранцев в российскую армию 1914—1917 годов показал более чем 70-процентную грамотность среди них. Существовали Дума и конституция, но царь все еще считал себя самодержцем. За такими редкими исключениями, как Витте, Столыпин и несколько их последователей, правительство жило понятиями прошедшего века.
Дело в том, что Первая мировая война была первой тотальной войной в истории человечества, сделав немалый вклад своим примером в появление тоталитарных режимов после нее. Такой тип войны был подготовлен всей системой всеобщей воинской повинности, начатой Фридрихом Великим еще в XVIII веке и охватившей всю континентальную Европу ко второй половине века XIX. Призыв плюс запас не-
84
скольких черед превращал почти все мужское население в потенциальных солдат. Стоимость таких армий, необходимость обеспечения их железнодорожным транспортом, питанием, лошадьми — все это ложилось тяжелым бременем на население, превращая всю страну в участников войны. Этому же процессу сопутствовали рост грамотности масс и массовой прессы. Все это требовало от правительства разъяснения народу своей политики, в том числе и причин и целей войны. Иными словами, требовалась массовая пропаганда, чтобы нация приняла войну как что-то необходимое или неизбежное. В Германии и в странах наших западных союзников такая пропаганда велась массивно и интенсивно (см. об этом, например, в «Августе 1914» Александра Солженицына). В России же царь не замечал этих процессов. Народ, тем более солдат, Николай II считал своими верноподданными, исполняющими царские приказы беспрекословно. Никакой пропагандно-психологической подготовки к войне не было. Такая длительная дорогостоящая война требовала мобилизации всех ресурсов.
В Германии на время войны, как мы уже говорили, Ратенау ввел временную национализацию и централизованное управление всей экономикой, карточную систему распределения продуктов первой необходимости. Это и был первый опыт административно-экономического тоталитаризма и в экстремальных условиях, когда не учитывается долгосрочная стоимость производства в виде разрушения естественных ресурсов, экологии и требуется производство лишь ограниченного ассортимента товаров, необходимых для ведения войны, этот опыт оказался удачным, что и будет прецедентом для будущих тоталитарных режимов. Среди первых поклонников этой системы был Ленин, назвавший ее госкапитализмом и применивший ее в своем НЭПе, правда, как временное отступление от Военного коммунизма, приведшего народное хозяйство к полному развалу.
85
Аннотированная библиография
Б. П. Вышеславцев «Кризис индустриальной культуры». Изд-во им. Чехова, 1953. Книга исследует последствия промышленного переворота XIX века на духовную культуру и государственность. Порождением индустриализма он считает и марксизм, и капитализм. Причем вместо коммунизма, который оказался несбыточной утопией, на практике марксизм обернулся государственным капитализмом — самой бесчеловечной формой капитализма, ибо за ним стоит монополия тоталитарной власти в отличие от частнопромышленного капитализма с его множественностью соперничающих друг с другом общественных и профессиональных групп. Автор — философ права из среды ведущих предреволюционных правоведов, в эмиграции был более известен как религиозный философ, в частности, автор известной «Философской нищеты марксизма». Изначальную опасность индустриализма и его последствий он видит в подавлении человеческой личности коллективом, будь то государственным или корпоративным.
Ф. М. Достоевский «Бесы». Любое издание. Произведение, пророчески ниспровергшее культ революционеров и предсказавшее, к чему они приведут Россию и любое другое государство, которое попадет под их власть. Хотя термина «тоталитаризм» в его время не было, Достоевский предвидел весь ужас тоталитарной систему властвования.
Kohn, Hans Political Ideologies of the Twentieth Century. N. Y., Harper Torchbooks, 1966. Обзор распада идеологий, порожденных революциями 1848 года и политической мыслью дальнейшего столетия: «Национализм, культ силы, пренебрежение к разуму, прусский и германский романтизм, панславизм ... а в наши дни: мифы империализма, расизм, фашизм, национал-социализм и коммунизм ... являются воплощением угроз гуманному образу жизни, основанному на терпимости и [признании] достоинства личности ... блестящий анализ противостояния концепций нашего беспокойного века». (Из рецензии на книгу в «Анналах Американской академии политических и социальных наук».)
Mill, John Stuart On Liberty. N. Y., Gateway Editions (б/д, но может быть любое издание). «О свободе» — классическое произве-
86
дение одного из основоположников английского либерализма. Замечательно в ней то, что уже у истоков либерализма Милл предупреждал об опасности ограничения государственной власти ролью «ночного сторожа». Он предупреждает о возможности «тирании демократии» и допускает ограниченное применение государством насилия, но исключительно в рамках закона. Опасность демократии он видит в чрезмерном эгалитаризме, который убивает индивидуальность.
Он же «Размышления о представительном правлении». Benson, Vt., Chalidze Publications. 1988. Более глубокая разработка той же темы свободы и ее границ в применении к избирательно-парламентарной системе. Книга обсуждает и права меньшинств и возможности их представительства.
Sabine, George И. A History of Political Theory. N. Y, Henry Holt, 1951. Учебное пособие энциклопедических масштабов для политологических и философских факультетов. На 900 страницах убористого шрифта излагаются все основные европейские школы политической мысли, начиная с Древней Греции и кончая нацизмом, фашизмом и коммунизмом. Тоталитаризму он посвящает отдельную главку между нацизмом и коммунизмом, из чего можно вывести, что Сабайн допускает возможность нетоталитарных нацизма и коммунизма, хотя изложение этих доктрин приводит к выводу' о противоположном. В послевоенные годы Сабайн более суров к нацизму, который он называет «продуктом оппортунизма ... цинизма и прямой интеллектуальной нечестности», в то время как за коммунизмом он признает некоторое благородство целей, но «жестокость методов». Но ниже он ставит знак равенства между нацизмом и коммунизмом в том смысле, что обе системы требуют от человека полной капитуляции перед партией и обе «претенду ют на обладание правотой в последней инстанции, не требующей доказательств».
Соловьев, Владимир «Краткая повесть об Антихристе»// Сочинения, т. II. с. 736—759. М.. Мысль. 1988. Это своего рода пророческая аллегория на целеустремленность нового времени на материальные богатства и общество всеобщего благополучия как на царство дьявола. Соблазн материальных благ перекликается здесь с тем, как дьявол пытался соблазнять Христа в пустыне. А уход от соблазна малого стада верных во главе с папой Петром, лютеранским богословом Паули и рус-
87
ским старцем Иоанном — прообраз воссоединения христиан в последний час. о чем мечтал Соловьев.
Fronim, Erich Escape from Freedom. N. Y., Avon Books. 1965. Книга известного психолога Фромма, анализирующего в ней тягу человека к авторитаризму, даже тоталитаризму, страх свободы. Стремление «укрыться в толпе», бежать под такое начальство, которое тебя обеспечит и лишит тебя «тирании выбора», необходимость принимать решения самостоятельно, рассматривается в контексте авторитарных и тоталитарных идеологий. «Левизна» автора, а, следовательно, и его ограниченность сказываются в том, что он рассматривает только демократию и нацизм, а коммунистическая диктатура в ней вообще не рассматривается.
91
Часть II
Протототалитарная культура
Глава 5
Предреволюционное столетие в России
«Совершенно враждебна свободе философия Гегеля. Бог на стороне личности, а не миропорядка и всеединства».
Из книги II. Бердяева «О рабстве и свободе человека».
Вышеприведенные слова Бердяева мы избрали в качестве эпиграфа к этой главе не случайно, ибо Гегель философски «поработил» всю Европу на добрую сотню лет, в том числе и философскую мысль в России, в значительной степени и славянофилов, не говоря уже о Марксе и прочих социалистах. Противостояли гегельянскому историческому детерминизму и своеобразному коллективизму («усовершенствованному» Марксом и его преемниками) экзистенциалисты: сначала датский мыслитель Кьеркегор (забытый вскоре после смерти в XIX веке), Достоевский, особенно в лице Ивана Карамазова, возвращающего «билет в [гегелевский] рай», протестуя против покупки его через «слезинки младенца», затем «раскопавшие» Кьеркегора экзистенциалисты XX века: Бердяев, Ясперс, Хайдеггер и др. Как мы указывали выше, гегельянство — это не только отвлеченная философия, но и некая программа подавления личности «железными законами» истории, логически не оставляющая места для свободы личности. Поскольку, как писал Бердяев, русские отличаются от западных европейцев тем, что, приняв ту или иную философскую школу, догматизируют и превращают ее в религию, гегельянство в марксистско-русской редакции обратилось семью десятилетиями тоталитарного большевистского террора и духовного порабощения. Взглянем теперь на некоторые факторы, способствовавшие победе большевизма в России.
92
Американский политолог Пэйн в своей книге «Фашизм»1 пользуется термином протофашистская или предфашистская культура. Под этим термином он имеет ввиду наличие в стране таких факторов как: национальная озлобленность или обида в связи с проигранной войной, несбывшихся надежд народа и обещаний правительства, с одной стороны, а с другой — рост в стране элементов, отрицающих приоритет гражданских прав в обществе, проповедующих единоличную диктатуру, якобы способную построить рай на земле, классовую или расовую борьбу, ненависть к тем или иным категориям населения. Наличие таких элементов и определяет путь страны к тоталитаризму (в его книге речь идет о фашизме и нацизме, но этот термин не менее применим к коммунизму и прочим видам тоталитаризма). Взглянем теперь с этой точки зрения на Россию накануне победы большевиков.
В беспокойный XX век Россия вступила в состоянии глубокого внутреннего кризиса, противоречия между происходившими коренными экономическими переменами, почти столь же быстрыми сдвигами в общественном мышлении и настроениях, с одной стороны, а с другой — отсталостью деревни, массовой неграмотностью и консервативно-патерналистским менталитетбм власть придержащих кругов: бюрократии и монархов, которые смотрели на страну и ее население чуть ли не как на свое личное хозяйство.
Проблемы России уходят и в далекое историческое прошлое, и в ее геополитику.
Малозаселенность ее необъятных просторов, незащищенность и неопределенность ее границ из-за отсутствия таких естественных рубежей как горы и моря — характерные, например, для большинства западноевропейских стран — как бы подсказывали структуру сильного централизованного государства с почти безграничной властью ее правителя. Опять нее безграничность и малозаселенность российских равнин как бы звала русского человека к бродяжничеству, уходу подальше от жесткой власти князя, подальше от тягот, повинностей и налогов. Это способствовало, с одной стороны, колонизации новых территорий —
1 S.G. Payne Fascism: a Comparative Approach Toward a Definition. University of Wisconsin Press, 1980.
93
донские и кубанские степи, волжско-уральские земли, а оттуда и бескрайняя Сибирь открывалась нашим землепроходцам. С другой стороны, эта ненадежность «человеческого материала» (как сказали бы марксисты) заставляла правительство принимать все более крутые законы и меры против расползания его граждан, закрепощать крестьян, создавать служилое дворянство, которое по-своему тоже становилось крепостным по отношению к государю. Так, к XVII веку сформировалось служилое или общекрепостное государство.
Процесс становления русского государства между X и первой половиной XIX столетий был обратно-пропорциональным западно-европейским странам. Так, Киевская Русь не знала крепостничества — было сравнительно небольшое количество рабов, в основном пленников, а также попавших в кабалу разорившихся крестьян, но основная масса крестьян-смердов состояла из свободных землепашцев.1 Древнерусское государство было в основном государством торговым («из варяг в греки»), коммерческим, что видно и из статей «Русской правды». А торговля требует свободы передвижения, подвижности общества. В ту же эпоху в Западной Европе господствовал феодализм, то есть строгая вертикальная структура иерархии зависимостей с крепостным крестьянством. И наоборот, приход Нового времени (где-то с XVI века) на Западе отмечается началом процесса постепенного распада крепостничества и появления свободного крестьянства, в то время как Россия входит в новые времена, вводя и все ужесточая крепостничество, окончательно утвержденное «Соборным уложением» 1649 года. Эта противоположность процессов у нас и в Западной Европе диктовалась проблемой относительного перенаселения на Западе и «недонаселения» в России: закрепощение требовалось для удержания населения в центральной части страны, необходимого как для защиты границ, так и для уплаты налогов, возделывания земель служилого дворянства, занятого на государствен-
1 А, следовательно, не было и феодализма, приду манного в отношении России марксистами, чтобы подогнать русскую историю под историософскую схему Маркса, по которой капитализму должен непременно предшествовать феодализм, а если его не было, то надо придумать.
94
ной службе, необходимой для существования и безопасности государства.
Как известно, освобождение крестьян от крепостной зависимости произошло в России в 1861 году — на 12—13 лет позже Австро-Венгрии, лет на 80 позже Франции и лет на 200-250 позже Англии и Голландии. Не случайна хронологическая связь между временем распада крепостничества и развития торгового, а затем и промышленного капитализма. Первыми ведущими торгово- промышленными обществами Европы в Новое время становятся те же Англия и Голландия, затем Франция и значительно позднее Пруссия и другие германские княжества. Параллельно идет и превращение этих стран из абсолютных в конституционные монархии (или республики): Англия и Голландия в XVI-XV1I столетиях, Франция — менее удачно и большой кровью — в XVIII — начале XIX столетия и т. д. У нас же, как мы знаем, Петр насаждает фабрики, заводы и шахты на базе крепостного труда, закрепляя и ужесточая крепостничество, которое достигает своего апогея в смысле бесправия крестьян в эпоху Екатерины II, либерализм и мнимое свободолюбие которой в это время воспевают Вольтер и Дидро.
Окно в Европу Петр прорубил весьма выборочно. Увлекаясь Голландией, он, однако, перенес в Россию не английские и голландские зачатки демократии и даже не их рыночные системы, а прусскую муштру. Петр был классическим тоталитаристом. Главной чертой в реформах Петра, как пишет о. Георгий Флоренский, было не западничество, — западниками были и его отец, царь Алексей Михайлович, и брат его Федор, и сестра Софья, и все ведущие государственные мужи конца XVII века. Главная суть реформ была в их тоталитарном характере, в стремлении Петра поставить все и вся на службу государству, лишить человеческую личность и общественные структуры любых признаков автономии. Петр просто «усовершенствовал» Московское служилое государство да еще прибавил к этому всеобщему закрепощению Церковь, превратив ее из партнера государства по образу византийской симфонии1, в слугу, по образу и подобию протестантской
1 Сколь бы эфемерно ни было это партнерство в эпоху Московского царства, нарушение партнерства государством в допетровское время воспринималось именно как нарушение, а с ликвидацией патриаршества Петром то, что было нарушением, стало «нормальным» и законным порядком.
95
Пруссии, создав из России то, что немцы называют Polizeistaat,то есть полицейское государство, серьезно подорванное впоследствии великими реформами Александра II и еще глубже «Манифестом 17 октября» 1905 года, но остатки этого полицейского государства просуществовали до февраля 1917 года, а затем расцвели таким бурным цветом под властью большевиков, о чем Петр мог только мечтать.
В какой-то степени можно говорить, что «революция» Петра Великого и ее непосредственные последствия были реакционными1, задержали, а не ускорили некоторые процессы развития в русском обществе. Так, если крепостное право было юридически установлено в 1649 году, в самом начале царствования Алексея Михайловича, то к концу того же царствования было уже не менее двух проектов освобождения крестьян — Ордина-Нащёкина и его ученика князя Василия Голицына, причем проект Голицына был очень близок к закону 1861 года, а в некоторых отношениях даже опережал его. Вместо того чтобы воспользоваться идеями Василия Голицына, которого иностранные послы считали одним из самых образованных и блестящих европейцев, Петр его сослал за близость к ненавистной ему Софье. Положение крепостных при Петре ухудшилось, а для поверхностно европеизированного петровского дворянства, как пишет Ключевский, русское крестьянство было более-менее тем, чем были индейцы для европейских колонистов в Америке. Тема несправедливости крепостничества поднимается лишь к концу века Радищевым.
Самонадеянный рационализм «Века просвещения» потонул в крови Французской революции, и ветрогонное наше дворянство, получив к тому же жестокий урок Пугачевщины,
1 Как это бывает с большинством революций. Революция — это насилие меньшинства над большинством; по завершении революции революционеры могут сохранить власть только при помощи насилия, а то и массового террора (пример — большевики). Террор и насилие противопоказаны нормальному развитию общества, творческих его сил, культуры, политики, росту благосостояния и пр.
96
начало призадумываться над смыслом жизни. Блестящий век Екатерины II сменился мрачным мистицизмом ее сына Павла I и романтическим мистицизмом Александра I, сопровождавшимися появлением и ростом в высшем свете масонства, розенкрейцерства и различных видов сектантства — великосветского и народного. Воспитанники «Века просвещения», («читали «Ведомство православного исповедания» 1 уделом безграмотных крестьян, а богоискатели из низших слоев не видели духовного защитника и выразителя своих чаяний в официальной Церкви, скованной государством и неизменно поддерживающей крепостническое государство, и шли в па-родные секты или независимое от государства старообрядчество. Как бы то ни было, по с конца XVIII века историческая национальная совесть начинает пробуждаться. Крепостное право, как система осуждалось уже и ранее с высоты императорского престола — Петром как-то невзначай в записке Сенату было сказано, что крепостное право следовало бы когда-то отменить, как некое пожелание дальнего прицела. И Екатерина II в своем знаменитом «Наказе» (1767) осудила крепостничество, спутав его с рабством. Но только при Александре I делаются первые попытки — вводится «Закон о вольных хлебопашцах». Отмена крепостного права обещана и в программах декабристов. В общественное сознание внедряется и распространяется понимание несправедливости лишения целой категории людей личной свободы и становится ясно, что отмена крепостного права лишь вопрос времени. Тут следует указать на некоторую закономерность стабильности, безопасности государства и свободы его граждан. Не случайно первые планы отмены крепостного права появляются во второй половине XVII века одновременно с некоторой стабилизацией и укреплением государства, когда, казалось бы, уже не стоял вопрос быть или не быть Российскому государству. Важным шагом к свободе была отмена Петром III в 1762 году обязательной государственной службы дворянства и связанный с ней манифест Екатерины II «О вольностях дворянских» (1785). В результате впервые в русской истории начинает
1 Официальный термин Православной церкви на «канцелярите» XIX века.
97
формироваться прослойка людей досуга и вольных профессий — то, что позднее будет называться интеллигенцией, — без которой не может развиваться культура. Как пишет Ключевский, если бы не было этого манифеста. Пушкин был бы лишь каким-нибудь гвардейским офицером, который, покоряя девиц, писал бы им стишки в дневниках.
Пока господствовала московско-петровская система всеобщей трудовой обязанности, крепостное положение крестьян имело свое нравственное оправдание: крестьянин был прикреплен к помещику, должен был своим трудом обеспечивать ему возможность служить государству. С отменой обязательной службы дворян эта структура рушилась, оправдания крепостному праву не было больше никакого. С другой стороны, и выше названный манифест свидетельствовал о достаточной прочности государства, могущего себе позволить роскошь существования свободных граждан. Все это и толкало общественное мнение на путь к свободам.
После ликвидации континентальной блокады с падением Наполеона открылась колоссальная пропасть между порожденной Петром I российской промышленностью, опиравшейся на крепостной труд, при минимальной оснащенности машинами, и фабриками и заводами Англии, оснащенными машинами на паровом ходу и пользовавшимися наемным, а не крепостным, трудом. В XVIII веке Россия была ведущим экспортером железа и угля, снабжая ими и Англию. Теперь же она оказалась неконкурентоспособной. Дворянско-крепостнические мануфактуры глохли. Выдерживали конкуренцию и развивались только предприятия купцов из крестьян, в большинстве своем крепостных на оброке, занимавшихся отхожим промыслом. По мере роста предприниматели нанимали рабочих из оброчных же или свободных крестьян, а платный труд заставлял их оснащать свои предприятия машинами. Почти все эти предприниматели-купцы были старообрядцами 1. Коротко говоря, в XIX веке к нравственно-гума-
1 Старообрядчество сыграло роль в индустриализации России, аналогичную роли кальвинизма на Западе в развитии там промышленного капитализма с той только разницей, что кальвинизм дал капитализму религиозное оправдание, уча, что при-
98
нитарным аргументам против крепостничества прибавились и экономические — крепостническая экономика вела к стагнации и отставанию.
Мы уже говорили о волне романтического национализма, захлестнувшей Европу после Французской революции, и разочарования в рационализме. Национализм, в свою очередь, связан с народничеством, с идеализацией национальных традиций, особенностей, отличающих свою нацию от других. Пробуждение германского национализма, вызванного обидой на то, что разъединенные на мелкие государства немцы были запросто разгромлены Наполеоном, испугало западных славян, находившихся в составе германских земель, не без основания опасавшихся, что единая националистическая Германия сомнет и ассимилирует западное славянство. Так возникает панславистское движение, взиравшее с надеждой на Россию как на свою спасительницу, которая смогла бы стать во главе некой славянской федерации. Как мы знаем, ничего из этого не вышло. Вместо защиты славян Россия спасла Австрию в 1849 году, разгромив своими войсками восставших венгров, за что Австрия «отблагодарила» Россию враждебностью к ней во время Крымской войны с угрозой вступить в антироссийскую коалицию, если бы Россия не пошла на невыгодный для нее мир. Кроме того, Австрия вела активно антирусскую политику на Балканах во все последующее время вплоть до 1914 года.
Эхо европейских национализмов воплотилось и России эпохи от Николая I до Николая II в нескольких «ипостасях».
обретение богатства и успех в земной жизни является знаком Божьего избранничества, предопределением обетования и раю. Ничему подобному православие (пи ново- пи старообрядческое) не учит, но старообрядцы были вне закона, и, чтобы выжить, должны были развить в своей среде традицию солидарности и взаимоподдержки. К тому же им были необходимы деньги для подкупа полиции, а то и местных священников, которые по долгу службы обязаны были подавать по начальству списки старообрядцев и вообще тех, кто не говеет в церкви. О роли старообрядчества в индустриализации России см.: Blackwell, William The Beginnings of Russian Industrialization, 1800— 1860. Princeton, Princeton University Press, 1968.
99
Первой ипостасью был весьма искусственный государственный национализм времени Николая I, воплощенный в лозунге «Православие, самодержавие, народность», выдвинутый масоном Уваровым, который, кстати, писал свои доклады на французском языке, а что касается народности, с которой обычно отождествляется именно простой парод, крестьянство, как связанное с землей-почвой, то эта народность все еще пребывала в крепостной зависимости от тех же франкоговорящих уваровых! Православие именно в эпоху Николая I было окончательно взято в тиски обер-прокурорами — масоном Нечаевым и воспитанником иезуитов графом Протасовым — со своим бюрократическим аппаратом, весьма этими двумя обер-прокурорами расширенным и усиленным. Между прочим, денежные оклады этих бюрократов шли из церковного бюджета, во много раз превышали доходы духовенства и ложились тяжелым бременем на весьма скудные церковные ресурсы. Да и термин самодержавие со времени петровской секуляризации был неверен. Самодержавная государственность была теократической православно-центричной. Петровские реформы сменили самодержавие на абсолютизм, при котором предметом лояльности становится династия, классически выраженная французским королем Людовиком XIV: «Франция — это я». Беда России и в том, что перенял Петр этот самый монархо-центричный абсолютизм в момент, когда в Западной Европе он был уже на исходе: в Англии остатки абсолютизма были ликвидированы бескровной революцией 1688 года, Голландия была какой-то смесью конституционной монархии и республиканской федерации суверенных провинций, во Франции с абсолютной монархией разделалась Великая французская революция, хотя кратковременно она и была восстановлена Наполеоном. Как мы уже говорили, на смену монархо-центричности — в значительной степени как следствие Французской революции — пришла народо-центричность, а с этим и национализм, идеализация своей нации, как чего-то особенного и уникального. Вот Уваров — человек, несомненно, умный — почувствовал, что чистая монархо-центричность является уже анахронизмом, и выдвинул вышеупомянутый «треххвостый» лозунг, ставший официальной идеологией Российской империи вплоть до ее развала.
100
Лозунг был фальшивый своей лицемерностью как в связи с реальным статусом в стране православия и народности, так и в связи с тем, что на самом деле объектом лояльности оставался абсолютный монарх, правивший без представительств от остальных двух частей «треххвостки». Что касается национализма, то он начал проявлять себя раньше на западных рубежах страны, чем в Великороссии. Речь идет, конечно, о польских восстаниях 1830 и 1863 годов, о национализме финском, а также об украинском «Кирилло-Мефодиевском братстве», явлении Шевченко и появлении в австрийской Галиции двух украинских движений — русофильского и националистического. Несколько позднее появляются движения пантюркизма среди татар, грузинского и армянского национального автономизма.
Надо сказать, что самому Николаю I какой бы то ни был народнический национализм был совершенно чужд. Заседания его Комитета министров проходили на французском языке, ибо некоторые министры не знали русского. Николай I был, наверное, единственным монархом в Европе, который все еще верил в идею Священного союза, учрежденного его старшим братом на Венском конгрессе 1815 года. Николай по своему мировоззрению был прежде всего царем служилого дворянства, национальность которого была ему безразлична, с единственным исключением — поляков после восстания. Национализм его был чисто государственническим: необходимо мощное государство, чтобы наводить порядок в Европе, не допускать восстаний и революций. Такому национализму он содействовал, открыв первую в России кафедру русской истории в Московском университете специально для Погодина — националиста-государственника, преклонявшегося перед Петром Великим, как и сам Николай I, воображавший себя продолжателем дела Петра1.
Начало народническому национализму как движению положили в те годы славянофилы. Они были монархистами, по
1 Прекрасным анализом николаевского государственного национализма является монография профессора Николая Валентиновича Рязановского Nicholas I and Official Nationality in Russia, 1825— 1855. Berkeley: University of California Press, 1967.
101
это был не монархизм Николая I. Они осуждали Петра за его пренебрежение русской стариной, за превращение церкви в государственное ведомство, за уничтожение последних элементов соборности, ликвидацию как земских, так и церковных соборов и наконец за вмешательство России в ненужные, но кровопролитные европейские династические войны. Вообще они осу ждали политическую и военную агрессивность, внешнее расползание страны, благодаря чему слишком мало внимания обращалось российскими правительствами на внутреннее благоустройство, на уровень жизни, просвещение, культуру народа. Они осуждали крепостное право (вернее, бесправие)1. Славянофилы считали, что царь должен быть глашатаем народных чаяний, а для этого должно быть какое-то народное представительство, чтобы нужды народные доходили до царя, чтобы царь советовался с народом. Славянофилы по этой же причине были сторонниками свободы слова, собраний и печати. Наконец они требовали восстановления независимости и соборной структуры церкви. Все это было чуждо Николаю I. Журналы славянофилов преследовались и закрывались цензурой. Свои произведения Хомяков и другие славянофилы были вынуждены публиковать за рубежом.
Как бы ни был Николай I чужд классического национализма, сделав на него ставку (руками и мозгами своего министра просвещения Уварова), надо было идти дальше. В национальном государстве должен быть только один государственный язык. Какой? Естественно, язык главной нации, то есть русский. Значит, служить царю на немецком или французском, а тем более татарском или грузинском языке становится невозможным. С утверждением обязательности русского языка,
1 Правда, и Николай I был сторонником отмены крепостного права. При нем работал ряд тайных комитетов по подготовке тех самых реформ, которые осуществит Александр II, но существование которых он скрывал от общественности, которая поэтому неверно считала, что ничего не делается, что в стране застой и потеря времени. Однако Николай I не решился ни на одну из реформ, подготовленных комитетами, провести в жизнь, кроме радикальной реформы государственных крестьян, которая послужит моделью александровскому освобождению частновладельческих крепостных.
102
естественно, начинают ущемляться права других языков. Возьмем пример Галиции, где русофильское крыло — а это была галицийская версия панславизма — предлагало официально принять в качестве государственных две разновидности русского языка — северно-русский и южнорусский (тот, что теперь называется украинским). Вполне возможно, что, если бы российское правительство пошло навстречу этому предложению, украинское самостинничество, которое интенсивно культивировало австрийское правительство, чтобы оторвать украинцев и от России, и от Полыни, не играло бы той роли, которую оно играет сегодня, а возможно, его бы и вовсе не было. Вместо этого уже во времена Александра II, относившегося гораздо более положительно к славянофильству, а в своей внешней политике (Балканская война) склонявшегося к панславизму, его министром внутренних дел П. Валуевым был выпущен бестактный и глупый так называемый (по немецкому курорту, где он в это время отдыхал) Бад-Эммскии указ, запрещавший печатание на украинском языке книг «учебных и вообще предназначенных для начального чтения народа». Разрешалось печатать только сказки, народные песни, фольклор. Это положило конец надеждам галицийских русофилов, дало карты в руки австрийской антирусской пропаганде и радикально продвинуло самостийническое движение среди украинской интеллигенции как в Австро-Венгрии, так и в Российской империи.
Последствием установки на отождествление империи с Великороссией и ее языком, естественно, стала политика интенсивной русификации меньшинств, что было весьма близоруко в государстве, где меньшинства составляли более 50 % населения. Эта политика не могла не вызвать отрицательной реакции и роста среди меньшинств оппозиционных, а то и сепаратистских движений. С годами и ростом национализма во всей Европе, политика русификации становилась все более интенсивной.
Александра III часто называют первым русским националистом на троне. В качестве одного из главных инструментов русификации он использовал Православную церковь. При нем усилилось преследование старообрядцев и сектантов. Детей от смешанных браков, в которых один из родите-
103
лей был православным, обязаны были крестить в православие. Всем религиям, кроме православия, запрещались проповедь и миссионерство. Политика русификации проводилась даже в районах сплошного проживания других народов, например, в русской Польше, Армении, Грузии и даже в автономной Финляндии. Ужесточились ограничения в правах евреев. В 1887 году были установлены ограничительные квоты приема евреев в высшие учебные заведения: до 10% в черте оседлости, 5% в остальных частях империи, кроме высших учебных заведений Петербурга и Москвы, где предел был 3%. Учитывая, что во всей империи евреи составляли примерно 3,5% населения, такая квота может показаться весьма либеральной (если закрыть глаза на унизительность такого рода квот в принципе). Но следует учесть, что если по переписи 1897 года грамотных в империи было всего 19%, а еврейство было почти сплошь грамотным, то станет ясным и количественная несправедливость вышеуказанных квот по отношению к евреям. Жестким проводником юдофобской политики при двух последних императорах был обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев, которому приписывают слова о том, что одна треть евреев должна быть крещена, одна треть выслана из страны и одна треть уничтожена.1 Политика русификации и юдофобства достигла своего апогея при Николае II, при котором у Армяно-григорианской церкви были отобраны земельные имущества и фонды, на которые содержались армянские школы и благотворительные учреждения. В 1901-1903 годах Николай П приступил к политике интенсивной русификации Финляндии: введение русского языка в качестве государственного, замена финских судей и чиновников русскими. Абсурдность этой политики не заставила себя ждать: в 1904 году был убит генерал-губернатор
1 См. напр.: Николай Валентинович Рязановский. A History of Russia. Oxford University Press, 1993, 395. Если это так, то хорватский нацистский диктатор времен Второй мировой войны Павелич был неоригинален, когда ввел политику «окончательного решения сербского вопроса», по которой одна треть хорватских сербов должна была быть уничтожена, одна треть — переведена насильно в католичество и одна треть изгнана в Сербию.
104
Финляндии Бибиков. До того совершенно лояльные финны и армяне пошли в революционные партии. Что касается остальных сторон развития в последние предреволюционные десятилетия, то Россия представляла собой типичную страну в состоянии перехода от отсталости в современность, сопутствуемого элементами внутреннего дисбаланса: выход «на передовые позиции» в одних областях и отсталости, несовместимости в других. Одним из самых больных вопросов было земледелие и крестьянство. Весьма запоздавший процесс отмены крепостного права дал землю в собственность крестьянским общинам (миру), а уже мир распределял землю в индивидуальное пользование, однако сохраняя за собой право передела земельных участков в случае изменения состава семьи или во имя «справедливости». Например, если крестьянин «А» получал гораздо более богатые урожаи со своих угодий, чем крестьянин «Б», предполагалось, что земля распределена несправедливо, и у первого земля лучшего качества, чем у второго (хотя все дело могло быть в различных уровнях трудолюбия и таланта), и земля перераспределялась. Это лишало крестьянина стимулов улучшать свою землю. Кроме того, государственные повинности и налоги возлагались на общину в целом, следовательно, последняя не была заинтересована в сокращении сельского населения, в отходе крестьян в города, в промышленность. Между тем введение земств, земских больниц и прочих элементов здравоохранения в ходе реформ Александра II привело к бурному росту населения, в основном сельского. Так, к концу века возникла проблема сельского перенаселения при существовании колоссальных территорий необрабатываемой земли на востоке. Перепись 1897 года показала, что в среднем материальный уровень русского крестьянства понизился по сравнению с 1860-ми годами. Другим трагическим недостатком Великих реформ было непредоставление крестьянам полных прав гражданина. Крестьяне были выделены в особое сословие со своими судами, почти все наказания в которых состояли из порки, в то время как в государственном судопроизводстве телесные наказания были запрещены. Только в 1905 году крестьяне были в судебном отношении уравнены со всеми остальными сословиями.
Однако система земств так и не была
105
доведена до уровня крестьянской волости — этому решительно сопротивлялся Государственный совет. Волостное земство было бы отличной школой развития в крестьянах понятий гражданственности и гражданской ответственности. Точно также как, цитируя Столыпина, крестьянину необходимо было стать абсолютным владельцем своего надела земли, чтобы научиться уважать и чужую собственность. Рачительный хозяин не пойдет жечь и грабить хозяйства соседей, будь они даже помещики. Все это пришло слишком поздно. Столыпинская реформа начала проводиться с большим скрипом только в 1906 году, и ею удалось воспользоваться до развала империи лишь 20% крестьян, а волостные земства наконец были введены лишь в 1920 году на территории, управляемой генералом Врангелем. Было это, конечно, слишком поздно 1.
Бурное развитие промышленности, самый высокий в мире экономический рост, значительные сдвиги в законодательстве трудовых отношений и социальной защищенности рабочих (к 1912 году Россия в этой области уступала только Германии), после переписи 1897 года гигантскими шагами развивается школьное дело — среди солдат, мобилизованных во время Первой мировой войны, грамотными оказалось уже более 70%, не говоря у же о науке и высокой культуре: к концу XIX века в области научных исследований Россия вошла в число пяти наиболее научно развитых стран мира (Германия, Франция, Англия, Россия и США), а русские театр, балет, музыка, литература буквально покоряли весь мир в последние предвоенные годы. Естественно, что такое общество созрело для демократических свобод. Однако правительство и царь продолжали относиться к подданным как к детям, которые готовы или, во всяком случае, должны выполнять любые распоряжения царя. Вынужденный революцией 1905 года дать стране весьма ограниченную конституцию, психологически
1 Проблемы русского пореформенного крестьянства и земледелия см. в: С. Г. Пушкарев «Россия в XIX веке». Нью-Йорк, изд. им. Чехова, 1956, с. 349—379; Volin, Lazard Century of Russian Agriculture: from Alexander II to Khrushchev.. Harvard University Press. 1970, p. 40—139; Macey, David A. Government and Peasant Russia, 1861-1906. DeKalb, III.. Northern Illinois University Press, 1987.
106
ни царь, ни значительное большинство его бюрократии ее не приняли, и Николай П настоял на том, чтобы в Основном законе он все еще носил титул самодержца, что фактически противоречило всей сути Основного закона. Известно, что в бытность Столыпина премьер-министром Николай II как-то спросил его, а нельзя ли отменить конституцию, что свидетельствует о полном непонимании царем принципов правового государства или, во всяком случае, неприятии их. Отсюда и его пренебрежение общественным мнением, нежелание иметь умных и сильных министров, в результате чего к концу своего царствования правительство состояло из совершенно некомпетентных бюрократов, в то время как царь игнорировал все просьбы как Думы и ее председателя Родзянко, так и своего родного брата Михаила создать министерство, ответственное перед Думой или по крайней мере состоящее из общественных деятелей, пользующихся уважением и доверием общества.
Известно, что вступление в войну в 1914 году встретило широкую поддержку российской общественности. Славянофильски настроенные круги, в том числе и Церковь, приветствовали вступление в войну на стороне маленькой Сербии как рыцарский акт защиты слабых братьев по вере от австро-германской и католической агрессий, либералы и умеренные социалисты видели в союзе России с двумя главными демократиями Европы против авторитарно-милитаристической Германии залог будущей дальнейшей либерализации России. Мы уже говорили, что Первая мировая война была первой тотальной войной в новейшей истории, требовавшей мобилизации всей нации — мобилизации не только для непосредственного участия в военных действиях, но и психологической мобилизации (необходимость эффективной и всеобъемлющей пропаганды), равно как и целенаправленной милитаризации и мобилизации экономики и промышленности. Важными составными этой мобилизации должны были быть политпросвещение солдат, чтобы они понимали, за что и почему воюют, и привлечение той самой общественности, которая в первые дни войны проявила столько энтузиазма и была готова запрятать в долгий ящик свою оппозиционность власти. Иными словами, у царя по-
107
явился редкий шанс восстановить единение широкой общественности с властью и таким образом в дальнейшем разделить ответственность за войну, ее жертвы и неудачи. Вместо этого царь полностью пренебрег общественным энтузиазмом и, наоборот, в годы войны еще более изолировался, подставляя себя и свое правительство всем обвинениям в неудачах войны со стороны российского общества, оставшегося волею царя как бы сторонним наблюдателем, не несшим никакой ответственности за то, что происходило в стране и на фронте. Только после неудач, глубокого отступления и снарядного голода 1915 года представители общественности и промышленности были допущены в новосозданные военно-промышленные комитеты и прочие вспомогательные учреждения, но никак не к государственным делам.
Еще одним просчетом было то, что проправительственные и провоенные демонстрации в городах были приняты как свидетельство поддержки войны народом. Но основная масса народа — крестьянство, составлявшее около 80% населения и чуть ли не 90 % солдат, так как значительная часть горожан получала броню в связи с работой в тылу, необходимой для фронта, молчала. Никто не позаботился о политическом просвещении крестьян и солдат, многие из которых знали немцев по многочисленным в России немецким крестьянским колониям, как честных, трудолюбивых людей, не питая к ним никакой враждебности, не понимая, почему теперь их гнали на фронт убивать единоплеменников своих добрых соседей. А ведь если бы царь привлек к себе и вовлек в ведение войны представителей просвещенного общества, то их можно было использовать и на ниве просвещения народа и солдат в отношении войны. А так все шишки за военные неудачи посыпались на царя и его правительство, а также на церковь и ее местных представителей — деревенских священников — за поддержку войны. Растущая усталость от войны, бесперспективность, непонятность ее давали прекрасную почву для пацифистской пропаганды радикалов и увеличивало ряды их сторонников. На завершительном этапе развала, как мы знаем, были немецкие деньги, которые ничего сделать не могли бы, если бы не было для переворота благодарной и плодотворной почвы. В дополнение к упомянутым
108
выше факторам, создававшим эту самую плодотворную почву для социального взрыва, следует добавить и обратную сторону последствий столыпинских реформ, повлекших развал крестьянской общины. Этот процесс процентно опережал поступь самих реформ, ибо если в селе из общины выходило 30-40% крестьян, консолидировавших в один хутор свои разрозненные наделы — а собственниками становились самые просвещенные и деловитые крестьяне, — то община разваливалась. Если более отсталые, ленивые, а то и просто пьянчужки могли кое-как существовать при поддержке общины, то, став единоличниками поневоле, они продавали за бесценок свои наделы новым земельным собственникам, а сами либо батрачили, превращаясь в сельский пролетариат, либо уходили на заработки в города. Ясно, что, если они не смогли удержаться на плаву в привычной им сельской обстановке, в городе они становились самым низом рабочего класса, перебиваясь случайными заработками. Естественно, этот новый люмпен-пролетариат был недоволен своим существованием и становился легкой добычей всевозможных демагогов. Он-то и станет основной ленинской «гвардией». Накануне Первой мировой войны города и больше всего столицы кишели этим элементом, что отражено, кстати, большим ростом забастовок примерно с 1911-1912 годов. В условиях внешнего мира и того бурного экономического развития, которое Россия переживала накануне войны, она, несомненно, справилась бы с этим социальным напряжением. Но к этому прибавилась тяжелейшая война и все прочие вышеупомянутые факторы, связанные с нею.
Избранная библиография
Vucinich, Wayne, ed. The Peasant in Nineteenth-Century Russia. Stanford University Press, 1968. Сборник научных исследований выдающихся западных историков по крестьянскому вопросу в России XIX столетия. Среди авторов такие величины, как наш соотечественник Николай В. Рязановский, специалист по вопросам освобождения крестьян и по либеральном], движению в России начала XX века, Теренс Эммонс и др.
109
П. А.Зайончковский «Российское самодержавие в конце XIX столетия». М., Мысль, 1970.
Детальнейшая разработка и анализ эпохи Александра III одним из крупнейших русских историков советского времени, который, несмотря на требовавшиеся идеологические штампы, умел донести подлинные исторические сведения до разумного читателя, способного отличать эти штампы от исторической истины. Рассмотрению указанного периода, который роковым образом заморозил реформы Александра!! Чем способствовал развитию революционной ситуации, предшествует аналитический обзор эпох Николая I и Александра II.
Карташев, Антон В. «Очерки по истории Русской церкви», 2 т. Париж, YMCA-Press, 1959 и 1964. Несмотря на небрежную редактуру, не заметившую несколько неточностей и ошибок, в том числе хронологических, это лучшая история Русской церкви допетровского периода. Особенно ценны оценки и анализ покойного Карташева — блистательного и глубокого историка церкви всех периодов (и не только русской) и богослова-гибраиста. Что касается послепетровской эпохи, то тут с ним «конкурирует» Смолич, а поскольку Карташев кончает свою историю царствованием Павла I, то по XIX веку у Смолича полная «монополия». Как и Флоровский, Карташев называет Петра тоталитаристом, тем не менее он полуоправдывает Синодальную систему, не крайности ее, не превращение церкви в «Ведомство православного исповедания», отдавая должное Петру, чьи реформы привели в конце концов к появлению академического богословия и высокообразованного духовенства. Очень критически Карташев относится к состоянию церкви и ее руководства в XVI-XVIIстолетиях.
B. О. Ключевский «Курс русской истории» т. IV и V. М., Соцэк-гиз, 1958. Тома по XVIII веку. Представлять автора русскому читателю не надо. Но следует сказать, что Ключевский концентрируется на социальной истории и дает прекрасную картину быта и психологии русских людей этого революционно-переломного века. Ключевский еще и блестящий писатель, сыплющий тонкими замечаниями и афоризмами, например, сравнением отношения русского дворянина XVIII века к крестьянству с отношением европейских колонистов Америки к местным индейцам.
Леонтьев, Константин «Избранные статьи. Цветущая сложность». М., Молодая гвардия, 1992 (и другие его произведе-
110
ния, как политическо-идеологического характера, так и его беллетристика). Очень своеобразный мыслитель, близкий по духу и некоторому политическому цинизму к панславизму Данилевского. Эстет, решительный противник демократии из-за ее эгалитаризма и смешения пародов и культур, что — по его предвидению — лишит человечество многоцветий и разнообразия, превратит все в однообразную серую массу. Допускает насилие и войны, чтобы предотвратить наступление демократии и либерализма. Но тоталитаристом его назвать нельзя, ибо тоталитаризм тоже ведет к «эгалитаризму» масс, сводя всех к равенству в бесправии.
C. В. Римский «Российская церковь в эпоху Великих реформ». М., Крутицкое подворье, 1999. Казалось бы, после почти 1600 страниц нижеупоминаемого труда профессора Игоря Смолича уже нечего добавить к истории РПЦ в XIX веке. На самом деле не совсем так. Во-первых, эмигранту Смоличу были недоступны архивные документы в СССР. Этот пробел восполняет подробнейший труд профессора Ростовского Гуманитарного университета Сергея Викторовича Римского. Книга ограничена эпохой Александра II. Поэтому в ней нет такого «размаха», как у Смолича, но зато Римский «копает» глубже. Читатель найдет у Римского подробнейшие материалы по финансам церкви, по материальному и духовному состоянию епархий, приходов и духовенства, отношениям между церковными деятелями и обер-прокурорами — такому скрупулезному исследованию всех этих вопросов в русской историко-церковной историографии нет прецедента. Из этой книги читатель узнает, сколь ложной была советская пропаганда, представлявшая Православную русскую церковь дореволюционного периода богатой и мощной.
Славянофильство. По этому важному течению религиозно-политической и философской мысли в России XIX века рекомендуется ознакомиться с трудами Ивана и Константина Аксаковых, Ивана Киреевского, Юрия Самарина и Алексея Хомякова. Эти славянофилы первого поколения были энтузиастами свободы слова и печати, освобождения крестьян и народного образования. Однако их учение о соборности, отраженное в лозунге «Полнота мнения пароду, полнота власти царю» при отрицании писанных конституций и узаконенных гарантий против узурпации власти, упиралась фактически в надежду на появление доброго и разумного
111
царя. Такой царь так и не появился. В результате конституцию пришлось вводить силой при отсутствии в народных массах, да и среди значительной части интеллигенции четкого понимания ее необходимости и необходимости ее соблюдения и правителями, и управляемыми, в чем отчасти вина тех же славянофилов.
Смолич, Игорь К. «История Русской Церкви». М., изд-во Спасо-Преображенского Валаамского м-ря, 1996. VIII том в двух книгах Истории РПЦ, первые 7 томов которой написаны митрополитом Макарием. Труд покойного профессора Берлинского университета, белоэмигранта, охватывает всю историю Церкви, ее положения и отношений с государством с царствования Петра I до конца императорской России. Это, несомненно, самое полное историческое исследование этой темы. Написано оно блестяще и совершенно (справедливо) безжалостно по отношению к царской церковной политике. Структура изложения систематическая, а не хронологическая. Так, исследование определенной темы может начинаться в XVIII веке и продолжаться вплоть до конца XIX, после чего, переходя к другой теме, автор может вернуться снова лет на 100 назад, что, возможно, несколько осложняет чтение, но зато дает развернутую и полную картину рассматриваемой темы.
112
Глава 6
Революционное
брожение, государство,
церковь и интеллигенция
«Что делать? — спросил нетерпеливый петербургский юноша. — Как что делать: если это лето — чистить ягоды и варить варенье; если зима — пить с этим вареньем чай».
Василий Розанов «Эмбрионы».
К концу XIX века так называемый «научный социализм», — как говорит один из крупнейших русских религиозных философов XX века, сам бывший марксист, Семен Людвигович Франк, исповедывался «огромным большинством русской интеллигенции». Пришел он на смену народничеству 1860—1870 годов, которое, в свою очередь, как указывает профессор протоиерей Георгий Флоровский, эволюционировало от позитивизма и нигилизма 1860-х годов к некой неосознанной религиозности, выражавшейся в аскетизме, вплоть до взятия на себя обязательства воздержания от грехов плоти. Социализм, который проповедовали русские народники, был сентиментально-эмоциональным, глубоко моралистическим. Недаром Сергей Булгаков назвал русского радикала-интеллигента «атеистическим монахом», а Франк даже дал ему такое противоречивое определение: «воинствующий монах нигилистической религии земного благополучия».
Бурное индустрально-капиталистическое развитие конца XIX века, нанесшее удар по народническим иллюзиям о построении в России аграрного социализма, минуя капитализм, и было одной из причин перехода большинства интеллигенции к марксизму. По словам Флоровского,
113
«Марксизм в 90-е годы был пережит у нас, как мировоззрение, как философская система. Тогдашний спор «марксистов» и «народников» ... был ... восстанием новой метафизики против засилия морализма [у народников]... Марксизм был возвращением к действительности, к «бытию»... Возникал вопрос о свободе и необходимости в общественном процессе, и это неизбежно уводило в метафизику. От Маркса к Гегелю переход был очень естественным... [затем] стали возвращаться к Канту ... от марксизма переходить к идеализму. В марксизме были крипто-религиозные мотивы. Утопическое мессианство ... и чувство общественной солидарности ... именно марксизм повлиял на поворот религиозных исканий у нас в сторону православия... начинается душевный ледоход в русской культуре... ренессанс русской поэзии. Русский символизм начинается бунтом... обличением старого и скучного мира. Для всего движения характерно стремление перейти ... «по ту сторону добра и зла» ... преодолеть этику эстетикой... это было ... ниспровержение всех ценностей.... Открывается бессмыслица и призрачность мира ... все больше начинают читать и переживать Достоевского. ...Это был особый путь возврата к вере, через эстетизм и через Ницше. Раньше возвращались к вере через философию или мораль. Путь [к вере] через искусство был новым».
В искусстве того, «Серебрянного», века было ощущение конца эпохи, конца истории. В подтверждение того, что этот настрой и путь были характерны не только для искусства, но и для вхождения в Церковь богоискательской интеллигенции, Флоровский цитирует Дмитрия Мережковского: «Дальше идти некуда: исторический путь пройден, дальше обрыв и бездна, падение или полет — путь сверхисторический: религия» (выд. в оригинале).
Но ведь и Гегель, и Маркс (а в конце концов любое утопическое тоталитарное учение) предвкушают конец истории: первый — после создания национального государства с корпоративным устройством, второй — после построения коммунизма. Так, противоположности встречаются, и тут можно говорить о некоем мистическом предопределении, но только мистическом, а никак не экономическом, классовом, «научном»...
Вышеописанный путь к вере и в Церковь прошли, например, философы Семен Франк, Николай Бердяев, Сергей Бул-
114
гаков (будущий профессор, протоирей Сергий), публицист и историк Петр Бернгардович Струве и другие из круга авторов сборников «Вехи» (1909) и «Из глубины» (1918). Поворот Булгакова от марксизма к христианству обозначился еще в 1902 году томом «От марксизма к идеализму»; затем был сборник «Проблемы идеализма».
Авторами сборника «Вехи» были семь выдающихся русских мыслителей: Бердяев, Булгаков, Гершензон, Изгоев, Кистяковский, Струве и Франк. Все это были неохристиане из бывших марксистов. Большинство были участниками знаменитых петербургских религиозно-философских собраний 1901—1903 годов под председательством блестящего юного ректора Санкт-Петербургской духовной академии, епископа Финляндского Сергия (Страгородского), будущего патриарха. На этих собраниях впервые произошел серьезный и весьма плодотворный диалог между представителями Церкви и богоискательской, —тогда еще весьма левой, полумарксистской, — интеллигенцией. Первые толчки, подтолкнувшие интеллигентские круги к Церкви, исходили от ее знакомства с богословствованием славянофилов и религиозно-философской мыслью Достоевского и Соловьева. Хотя, как говорит Флоровский в своей книге «Пути русского богословия», по своему характеру «этот новый религиозный возврат окрашен в западнические тона».
И вот на этом фоне в 1909 году появляется удивительно трезвый по тону и по историчности мышления его авторов сборник «Вехи» с подзаголовком, говорившим сам за себя: «Сборник статей о русской интеллигенции». Его безжалостная критика интеллигенции, неисторичности ее мышления, оторванности от жизни страны и беспочвенности явилась разорвавшейся бомбой для левой российской интеллигенции (а иной в то время не было — только разные оттенки левизны). Веховцы близки славянофилам тем, что принимают почву, то есть российскую действительность, историческую и современную им, как она есть, и тем, что авторы не составляют какой-то единопрограммный кружок. Авторы не знали содержания статей друг друга до опубликования сборника. Они даже не сговорились между собой, что подразумевать под термином «интеллигенция». Было только негласное призна-
115
ние обществом интеллигента как более-менее образованного человека, настроенного оппозиционно к существующему государственному строю и озабоченного общественными проблемами. Но вот Булгаков говорит, что интеллигенция вышла из окна, прорубленного Петром I в Европу, что, казалось бы, включает весь по-европейски образованный элемент Рос сии. Струве же относит появление в России интеллигенции «в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ [Александра II]» и говорит, что она «окончательно обнаружила себя в революцию 1905—1907 годов», то есть определенно ограничивает эту «прослойку» революционным радикализмом.
Но познакомимся ближе с мыслями авторов. Открывается сборник статьей философа-экзистенциалиста Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», в которой он разносит русскую интеллигенцию за ее философский утилитаризм, — недаром его статья имеет такое название. Критерием этой «правды» является польза, а не истина того или иного мыслителя, той или иной теории. Кстати, сам Бердяев был в то время, да и до конца своей жизни христианским социалистом, во многом близким марксизму, как философии действия, активности. Но русских марксистов он обвиняет в человекопоклонстве, превращении марксизма в религию: «В России философия экономического материализма превратилась в классовую пролетарскую мистику. Интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества», подчеркивает Бердяев и продолжает: «Интеллигенцию не интересует вопрос, истинна или ложна [та или иная] теория, ее интересует лишь то, благоприятна или нет эта теория идее социализма, послужит ли она благу и интересам пролетариата...». Заниматься подлинной философией, пишет Бердяев, народнику «запрещала ложная любовь к крестьянству, марксистам — ложная любовь к пролетариату». Такое редуцирование человека к классу, обезличивание его, указывает Бердяев, унижает человека, «абсолютное значение [которого] основано на Божеском, а не на человеческом, на истине, а не на интересе ... [а] опровергать философские теории на том основании, что они не соответствуют народничеству или социал-демократии, — значит презирать истину».
116
Указывая на появление в России, наконец, таких подлинных философов, как В. Соловьев, С. Трубецкой, профессор Лопатин, Н. Лосский. которых «прогрессивная» интеллигенция игнорирует и, называя этих философов гораздо лучшими европейцами, чем русские марксистские псевдо-философы вроде Богданова и Луначарского, Бердяев в заключение выражает надежду на «радостное возрождение», которое, однако, «требует не только политического освобождения, но и освобождения от гнетущей власти политики». Под политическим освобождением имеется ввиду, конечно, относительная гражданская свобода думского периода, а под властью политики — общественный и радикально-партийный диктат.
Следующее эссе, «Героизм и подвижничество», принадлежит перу Сергея Булгакова. Не сговариваясь с Бердяевым, говорившим о человекопоклонстве русской интеллигенции, Булгаков обвиняет ее в том же, пользуясь термином человекобожество. основным догматом которого «является вера в совершенство человека, в бесконечный прогресс, совершаемый силами человека». Булгаков обвиняет интеллигенцию также в безответственности ее радикализма, максимализма, ибо максимализм цели требует и максимализма средств, то есть, выражаясь языком Достоевского, без Бога все становится позволенным. Атеизм русской интеллигенции, почерпнутый из наследия западноевропейского просветительства — от деизма к скептицизму, а затем атеизму — отличается от последнего своим крайним догматизмом. Русский атеизм превращается в веру, «в которую крещаются вступающие в лоно интеллигентски-гуманистической церкви». В европейской цивилизации, имеющей много плодов, яд атеистического плода обезвреживается «своими здоровыми соками». Русская интеллигенция облюбовала только атеистический плод и. пересадив в девственную русскую почву, притязает сделать его «единственным фундаментом русского просвещения и цивилизации. На таком фундаменте не была построена еще ни одна культура», предупреждает Булгаков и напоминает: «Западноевропейская культура... по крайней мере наполовину построена на религиозном фундаменте, заложенном Средневековьем и Реформацией ... Поэтому в борьбе за русскую культуру надо бороться и за более углубленное, исторически сознательное западничество».
117
Другим догматом интеллигенции является героизм (выд. в ориг.), выработанный в ходе сопротивления полицейскому режиму. При всех привлекательных чертах героизма, он мешает интеллигенту стать творческой единицей общества, делать положительный вклад в его развитие кропотливым и внешне незаметным трудом. «Мечта [интеллигента] быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа. Героическое "все позволено" незаметно подменяется беспринципностью во всем, что касается личной жизни». Образец этого можно найти в статье другого автора, А. С. Изгоева, который приводит пример известного провокатора, в прошлом главы боевой организации эсеров Азефа, начавшего свой партийный путь с кражи нескольких сот рублей. Но «общество» прощало это, пока не вскрылась его политическая провокаторская деятельность. Только тут припомнили, что Азеф к тому же и вор.
Все это разные проявления нравственных релятивизма и безответственности, по поводу которых авторы «Вех» бьют тревогу. Булгаков подчеркивает, что ответственность начинается с ответственности перед собственной семьей, с ответственности в быту:
«Безбытная ... интеллигенция со своим атеизмом, прямолинейным рационализмом и общей развинченностью и беспринципностью в обыденной жизни передает эти качества и своим детям.
... Боюсь, что черты вырождения должны проступать при этом с растущей быстротой».
Под «безбытностью» он имеет ввиду не только отсутствие у интеллигенции бытовой культуры, которую она отметает как «мещанство», но и ее беспочвенность в такой же степени, как можно говорить о беспочвенности Петра Великого, порождением которого, как мы уже сказали, он интеллигенцию и относит:
«Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России ... и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь угрожающе огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!
118
Вот почему для патриота ... нет более захватывающей темы для размышления, чем о том,., получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волею, ибо, в противном случае, интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию .... Обновиться же Россия не может, не обновив, прежде всего, и свою интеллигенцию».
Читатель может удивиться: причем здесь «Вехи», если речь в книге идет о тоталитаризме. На это недоумение отвечает тот же Булгаков:
«Христианство ревниво, как, впрочем, и всякая религия; оно сильно в человеке лишь тогда, когда берет его целиком, всю душу, сердце, волю».
Чем не тоталитаризм? На самом деле между социально-политическим тоталитаризмом и тотальностью отдачи верующим себя Богу есть коренные различия как в средствах, так и в целях. Что касается разницы в целях и их осуществлении, то, как говорит Булгаков, атеистическое «прогрессивное» будущее обещает «счастье последних поколений, торжествующих на костях и крови своих предков...» В христианстве же — «вера во всеобщее воскресение, новую землю и новое небо, когда будет Бог все во всем». Изначальная разница между ними в том, что вере человек отдает себя добровольно, а человеческие тоталитарные системы захватывают человека насильно, подчиняют полностью коллективу. А Изгоев указывает еще на различие между подвижниками революции и христианства в их отношении к жизни и смерти. «Русская интеллигенция, — пишет он, — являла собой своеобразный монашеский орден людей, обрекших себя на смерть». Среди мучеников революции подавляющее большинство — молодежь, не успевшая жизни дать ничего, не обладающая достаточными знаниями и опытом — особенно внутренним опытом, ибо вся их жизнь, как мы уже говорили выше, была направлена вовне — у них «не было времени» сосредоточиться на внутреннем мире, на углублении в себя, на разработку для себя иерархии ценностей. В христианстве же преобладает призыв к жизни, не только на этой земле, но и жизни вечной.
119
Большинство христианских подвижников — умудренные жизненным опытом старцы.
Цитируя слова ап. Павла (2 Кор 5): «Когда земной дом разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный», Изгоев указывает на осмысленность жизни и смерти в христианстве, чего нет в самопожертвовании атеиста. Поэтому христианство учит «человека спокойно, с достоинством встречать смерть» (цит. по А. И.), а не искать ее. «У отцов Церкви, — пишет Изгоев, — мы встречаем даже обличения в высокомерии людей, ищущих смерти».
Лейтмотивом статей сборника является призыв к интеллигенции вернуться к христианским ценностям, религиозной целостности. Булгаков предупреждает против выбора социалистического максимализма, ужасы, которого еще за 8 лет до прихода к власти российско- марксистского социализма предвкушают Булгаков и другие авторы пророческого сборника. Статья М. О. Гершензона — он же и редактор сборника «Творческое самосознание» — продолжает тему беспочвенности русской интеллигенции. Гершензон говорит, что всю жизнь интеллигент живет «вне себя». Его интересы — это «народ, общество, государство» и общественное мнение диктует ему, что «думать о своей личности — эгоизм, непристойность». Он упрекает интеллигенцию в том, что она «толчется на площади», а дома — грязь, нищета, но интеллигенту до этого дела нет, он «спасает народ».
Результатом этого «толчения» на площади является распад интеллигентской семьи, на чем останавливается Изгоев, приводя данные статистических опросов относительно роли семьи в воспитании детей. Более половины студентов «удостоверили отсутствие всякой духовной связи с семьей». 56% студентов отрицают какое-либо влияние семьи «на выработку этических идеалов, эстетических вкусов, товарищества»... 58 % студентов заявили, что семья никак не воздействовала на выработку их мировоззрения. «У русской интеллигенции семьи нет», пишет Изгоев и, противопоставляя ее семьям славянофилов, например, Аксаковых,
Хомяковых и пр., замечает: «...крепкие идейные семьи в России были только среди славянофильского дворянства. Там ... были традиции,., положительные ценности. Продолжая дальше свой отрица-
120
тельный анализ интеллигенции, Изгоев показывает — тоже на основании опросов, — что подавляющее большинство студентов отрицает какую-либо духовную близость в годы своего пребывания в средней школе с педагогами, то есть с теми же интеллигентами. Все это отражается на, так сказать, духовной беспризорности молодежи, выражающейся в ранней половой развращенности и студенческих попойках, которые так часто кончаются публичным домом. Тлетворное влияние интеллигентщины он видит на примере выходцев из духовной среды: «Самая крепкая часть нации, духовенство, пройдя через интеллигенцию, мельчает и вырождается, дает хилое ... потомство. «Из-за политиканства весь строй студенческой жизни проникнут отрицанием внутренней свободы» и твердых нравственных устоев.
Но вернемся к Гершензону. Он говорит, что русский народ, который интеллигенция собирается «спасать», отвечает интеллигенции ненавистью! Гершензон поясняет:
«Народ нас не понимает и ненавидит, мы для него человекоподобные чудовища, люди без Бога в душе.
Мы были твердо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности. ... Это была страшная ошибка. Славянофилы пробовали вразумить нас, но их голос прозвучал в пустыне. Сами бездушные, мы не могли понять, что душа народа — вовсе не tabula rasa, на которой без труда можно написать письмена нашей образованности... народ ищет знания исключительно практического: ... 1) низшего технического, включая грамоту и 2) высшего, метафизического, уясняющего смысл жизни и дающего силу жить».
Ни того, ни другого радикальная интеллигенция дать не могла, не имея ни технических прикладных знаний (те, кто имели, в большинстве случаев занимались делом, а не политической демагогией), ни веры в Бога. Гершензон считает, что как бы антагонистически не относился западный пролетарий к богатому рантье, различия между ними только в степени образования, культуры, материального благополучия. Что же касается России, то вражда простолюдина к русскому интеллигенту совсем иного характера, не похожа она и на вражду бедняка к деревенскому кулаку — это свой брат, хотя и скотина. Русский простолюдин «видит наше ... русское об-
121
личье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, ... тем глубже ненавидит, что мы свои».
От мести народной русскую интеллигенцию спасает государство, пишет Гершензон. Парадокс в том, что народ, за который интеллигенция боролась, «ненавидит ее, а власть, против которой она боролась, оказывается ее защитой». Он упрекает интеллигенцию в том, что кумиры ее сплошь иностранцы: Гегель, Шеллинг, Фурье, Маркс, Ницше, Мах, Авенариус, в то время как своих мыслителей — славянофилов, Чаадаева, Достоевского, Соловьева, Бориса Чичерина — она не замечает. Даже в национальном смысле ей чуждо свое, она вовне и по отношению к России. Он призывает интеллигенцию к самоанализу и самосознанию, к уходу вглубь, а не вовне, к осознанию того, что без прочного государственного организма она не только не сможет творить культуру, но будет сметена с лица земли вместе со своей культурой.
Правовед Б. А. Кистяковский к бедам и изъянам русской интеллигенции добавляет еще и отсутствие правового самосознания, что, кстати, вполне логично в духе всего вышесказанного: если интеллигенция смешивает понятия правды и выгоды, как говорит Бердяев, ее не истина интересует, а вопрос, приносит ли то-то и то-то пользу делу, социализму или еще чему-либо политически положительному в глазах интеллигента данного политического направления, то места праву, непоколебимости и политической нейтральности законов в таком мышлении не может быть. Кистяковский указывает на отсутствие в России чего-либо подобного правовым трудам Хоббса, Локка, Монтескье. Даже такой выдающийся ум и правовед, как Кавелин, уделивший много внимания человеческой личности в своих трудах, сокрушавшийся по поводу того, что в русской традиции личность заслонена семьей, общиной, государством, проявил «невероятное равнодушие к гарантиям личных прав». Был он против введения конституции, считая, что в парламенте будет гегемония дворян. На этих же основаниях противниками конституционализма были славянофилы, которые к этому аргументу еще прибавляли абсурдное отрицание гарантий, в том числе и гарантий прав человека, утверждая: «Гарантия есть зло. Где нужна га-
122
рантия, там нет добра». Кистяковский отметает эти народнические аргументы, указывая, что до избирательной реформы 1832 года английский парламент состоял из дворян и высшей буржуазии, тем не менее Англия была самым свободным государством, и суды ее защищали права человека.
Противником политической свободы и конституционализма был и народник Михайловский на том основании, что это может замедлить переход страны к социализму. А правительство всеми силами старается подчинить правосудие себе. Отсюда и постепенное урезывание юрисдикции и независимости судов, которое началось после дела Веры Засулич и продолжалось до 1905 года. Так, каждый «тянул одеяло на себя», не заботясь об объективно правовом государстве для всех. В результате революция 1905 года захлебнулась, что Кистяковский считает важным уроком, после которого интеллигенция «должна уйти в себя...
В процессе этой внутренней работы должно пробудиться и истинное правосознание русской интеллигенции». Но урок, как мы знаем, не был понят. Отсюда и поражение либералов в 1917 году.
Некий исторический генезис интеллигенции пытается дать Струве в статье «Интеллигенция и революция». Он решительно не согласен с теми, кто ставит знак равенства между интеллигенцией и образованным классом. Он видит гораздо больше общего между интеллигенцией и казаками XVII-XVIII веков, когда казачество было «социальным слоем, всего более далеким от государства и всего более ему враждебным». Как и у тогдашнего казачества, — пишет Струве, — идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему. Русская интеллигенция ... есть порождение взаимодействия западного социализма с особенными условиями нашего культурного, экономического и политического развития. До рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало, был только образованный класс.
Из ее отщепенства, атеизма и приверженности социализму исходит внутреннее противоречие: интеллигенция «отрицает мир во имя мира и тем самым не служит ни миру, ни Богу», — пишет Струве. Впервые, по мнению Струве, интеллигенция вышла из своего отщепенства во время революции
123
1905 года, когда ее «мысль впервые соприкоснулась с народной» в форме революционных действий, народных восстаний под лозунгами, выдвинутыми революционной интеллигенцией. Можно тут также привести первое революционное выступление в Кровавое воскресенье: обращение к царю от имени петербургских рабочих было написано интеллигентами. Интеллигенты из среды левых кадетов, эсэров и социал-демократов обучали гапоновских рабочих обычной и полит-экономической грамоте задолго до Кровавого воскресенья.
Причину провала первоначальной победы интеллигенции в революции 1905 года Струве видит в ее политической безграмотности, ибо «вне ... воспитания в политике есть только две возможности, — пишет Струве, — деспотизм или охлократия». Служа, как она считает, народу, интеллигенция не позаботилась ни о собственном правильном политобразовании, ни о политическом и правовом образовании народа, без которых все ее усилия «лишены принципиального морального значения и воспитательной силы. ... Просочившись в народную среду ... народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь... превращалась в разнуздание и деморализацию». Не остановившись на победах в первую фазу революции, породившей «Манифест 17 октября», законы о веротерпимости и о рабочих союзах и пр., интеллигенция, не рассчитав ни своих сил, ни сроков готовности народа следовать за ней, решила терроризировать правительство, веря, что сможет его смести. «Власть была действительно терроризирована, — пишет Струве, — но не так, как хотела радикальная интеллигенция: власть ответила полевыми судами, военными расправами и смертными казнями, а затем и изменением избирательного закона...».
Струве видит «кризис и разложение социализма» на Западе, а в России «обуржуазивание» интеллигенции по мере индустриализации страны. Кризис социализма на Западе проходит не так болезненно, как он может проехаться по России, пророчески размышляет Струве, ибо на Западе «нет того чувствилища, которое представляет интеллигенция. Поэтому по России кризис социализма ... должен ударить с большей силой, чем по другим странам». Последней попыткой спасения социализма он видит синдикализм.
124
В России же идеи синдикализма выдвигали покаявшийся бывший народнический террорист, ставший монархистом, Лев Тихомиров и создатель первых в России неподпольных профсоюзов, начальник московского Охранного отделения Сергей Васильевич Зубатов. Характерно, свою доктрину народной монархии он называл «прогрессирующим социализмом», согласно которому при монархии у рабочих гораздо больше шансов добиться социальной справедливости, ибо царь вне классовых интересов.
Стоит лишь (силой рабочих?) убрать с дороги «посредников» между царем и народом, довести нужды и чаяния рабочих до царя, установить как бы обратную связь от рабочих к царю, помочь ему приструнить эксплуататоров — и все будет прекрасно. Под влиянием идей Тихомирова, который, кстати, был одним из лекторов, читавших лекции зубатовским рабочим, выдвигалась идея узаконить промышленных рабочих в качестве особого самоуправляющегося сословия, и всем сословиям расширить права самоуправления. Эти идеи вполне соответствовали тому, что в Германии называли монархическим социализмом.
После 1905 года тихомировские идеи стали идеологией Союза русского народа (СРН), который некоторые западные политологи и историки считают русским фашизмом или даже нацизмом, ибо Союз призывал власти насильственно выдворить всех российских иудеев в Палестину. СРН был основан 22 октября 1905 года в качестве массовой контрреволюционной партии или движения, в противовес революционно-радикальным левым партиям с использованием той же тактики, которой пользовались эсэры, анархисты и пр., включая террор. В числе их жертв были думские депутаты от Кадетской партии Иоллос и Герценштейн, трудовик Караваев, были неудачные попытки убийства кадетов Милюкова и Гессена и бывшего премьера Витте за его инициативу «Манифеста 17 октября». Подобно будущим фашистским партиям западной Европы СРН называл себя стихийным массовым народным движением защиты царя, Церкви и отечества. Однако, — подчеркивает американский специалист по русской политической истории Ханс Роггер, — идея его создания исходила не от правительства, а от крайне правых общественных группировок. В основание СРН вошли такие крайне правые груп-
125
пировки, как Московское общество хоругвеносцев. Московская добровольная охрана, Санкт- Петербургское русское собрание. Определенно известно о субсидировании СРН правительством по крайней мере после выборов в Первую Думу, положивших конец иллюзиям о монархизме крестьян. Правда, правительство субсидировало и Союз 17 октября, против которого боролся СРН.
Столыпин и его сотрудники относились к СРН с большим недоверием и антипатией, убедившись в социально-экономическом радикализме Союза. Подобно эсерам пропаганда СРН осуждала социальные и имущественные привилегии, богатство, помещиков, а иногда и церковную иерархию, выступала против государственных чиновников и даже царских сановников, обещала наделение землей беднейших крестьян за счет помещичьих имений, улучшение условий и оплаты труда промышленных рабочих. Наиболее активными были отделения СРН, находившиеся в районах со смешанным населением, где они выступали защитниками русских национальных интересов против польских помещиков, еврейских торговцев, армян. Тут они нередко применяли насилие, бойкот, забастовки, штрейхбрехерство, а то и погромы. В Одессе у СРН были даже тайные боевые дружины, вроде будущих итальянских боевых фашей. Однако растущее хулиганство СРН вызывало все более отрицательную реакцию как правящих кругов царской России, так и влиятельного местного дворянства. Например, крайне правый антисемит В. Шульгин порвал с Союзом и писал по этому поводу, что «еврейский погром — это начало анархии ... бунта черни. Начнут с евреев,., а кончат уничтожением всего культурного, разрушением всего, что нам удалось с таким трудом создать». СРН в действительности стал антигосударственной организацией: его депутаты пытались срывать сессии Думы, выступали против «Основного закона 17 октября», то есть против государственного строя России. Не была ли эта деятельность попыткой выполнения зубатовско-тихомировской сословной программы народной монархии в изуродованном люмпенами виде? СРН не вырос в фашистскую или нацистскую угрозу стране, оставаясь громкой, хулиганской, но небольшой фракцией в Думе. Однако он показал, сколь опасными могут быть игры с
126
охлократией, будь она слева или справа; сколь реальны были предостережения одиннадцатого часа в «Вехах», особенно призыв Франка к интеллигенции: «От непроизводительного нигилистического морализма мы должны перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму».
Суммируя суть «Вех», можно сказать, что она заключалась в призыве к интеллигенции отказаться от радикализма, пойти на сотрудничество с властью, что в условиях думской монархии морально оправдано, чтобы избежать революции, когда с разнузданными массами интеллигенция справиться не сможет из-за своей чуждости этим массам. Призыв услышан не был!
Что Ленин, большевики и эсеры набросились на «Вехи», — это само собой разумеется. Но набросились и кадеты, к которым принадлежало большинство авторов «Вех». Вождь Конституционно-демократической партии Милюков нашел нужным предпринять длительную поездку по всей России и произнести более сотни речей, обвиняя авторов «Вех» в измене интеллигентской традиции, предательстве. В 1918 году об этом напомнил сборник «Из глубины» (того же направления, что «Вехи»), но было уже поздно...
Аннотированная библиография
B. А. Буков «От российского суда присяжных к пролетарскому правосудию: у истоков тоталитаризма». М.. изд. Министерства юстиции РФ, Российской правовой академии и Международного юридического института. Автор рассматривает истоки, как правового сознания с понятиями разделения властей, идущего от великой судебной реформы Александра II, а истоками уходящей к Монтескье. Локку и Беккарии (но впоследствии урезанной), так и тоталитаристского (или соборного по-славянофильски), смешивающего воедино власть административную с судебной, как повелось у нас изначально от древней Руси. Буков правильно указывает здесь близость мышления крайних монархистов, разных черносотенцев и большевиков. То же тотальное мышление автор видит в «Определении» 1917 года о созыве церковного по-
127
местного собора: «В Православной российской церкви власть законодательная, административная и судебная и контролирующая принадлежит Поместному собору». Правда, в рекомендациях реформ таких виднейших руководителей церкви тех лет, как митрополиты Тихон и Сергий (оба будущие патриархи), предлагалось сделать церковный суд независимым от церковной администрации и гласный по типу гражданских судов присяжных, но это другой разговор.
Главная мысль автора в том, что правовое сознание было уделом очень небольшого меньшинства в России, суд присяжных еще был слишком молод, чтобы его необходимость и ценность были осознаны всей грамотной Россией, что облегчило и приход большевиков к власти, и торжество тоталитаризма во всей общественной и государственной системе СССР.
C. Булгаков «От марксизма к идеал-реализму». Сборник статей (1896-1903). СПб. 1903 (переиздание: «Посев», 1968). Как признается сам автор, этот сборник — зеркало интеллектуальной и духовной его эволюции от марксизма к христианству. Марксизм, по его словам, «после томительного удушья 80-х годов ... явился источником бодрости и деятельного оптимизма ... им нанесен был смертельный ... удар по экономическом}' славянофильству русского народничества». Однако далее он говорит о догматичности марксизма, требующего «полной верности раз принятым философским и методологическим принципам, отрицающего роль и значение личности в истории, игнорирующего этическую проблему». Далее он называет марксизм «суррогатом религии». Поэтом}' неслучайно, что наиболее самостоятельно мыслящие и интеллектуально одаренные марксисты конца XIX века превращаются в христиан и религиозных мыслителей в следующее десятилетие. Ведь фактически все мыслители русского религиозно-философского ренессанса — бывшие марксисты.
«Вехи». Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909 (переиздание: «Посев», 1967). В 1990- X годах переиздан в России. Дополнительные комментарии после вышеизложенного текста излишни.
«Из глубины». Сборник статей о русской революции. Париж: YMCA-Press. 1967. Из 11 авторов этого сборника пятеро участвовали в сборнике «Вехи». Остальные авторы принадле-
128
жали к тому же идейному кругу. Сборник был сверстан в 1918 году, но был остановлен советской цензурой. Работники типографии, однако, выпустили его самовольно в 1921 году. Но тут лее весь тиране был уничтожен по распоряжению ЧК. В предисловии к парижскому переизданию племянник редактора и составителя сборника профессор Парижского университета Никита Струве пишет: «Авторы ... исследуют русскую революцию в ... ее прошлом, настоящем и будущем. Нигде с такой ясностью и остротой не были вскрыты ... свойства русской души и условия русской истории, приведшие к взрыву 1917 года».
«Из-под глыб». Сборник статей авторов почвенническо-христианского направления о советско- русской интеллигенции и ее духовных исканиях. Составители: Александр Солженицын и Игорь Шафаревич, при участии еще пятерых авторов. В СССР он появился в Самиздате, затем опубликован в Париже YMCA-Pressв 1974 году. Участники считали свой сборник продолжением диалога, начатого «Вехами», считая себя учениками «веховцев». Здесь, как и в «Вехах», семь авторов. Большинство материалов по глубине мысли и анализа уступают своему прототипу. Пожалуй, главная ошибка авторов в том, что единомышленников «Вех» они принимают за эталон дореволюционной интеллигенции, не учитывая того, что «веховцы» были небольшим меньшинством, а не типичным настроением интеллигенции последнего предреволюционного десятилетия.
Е. Н. Трубецкой «Энциклопедия права». Киев. 1901 (репринт: N.Y, Chalidze Publications, 1982). В «Вехах», как мы видели, высказывается острое беспокойство по поводу бедности традиции права в русском общественном сознании, об отсутствии в России значительных работ по философии права в духе Монтескье и других западных великих философов-юристов. В небольшой книге покойного профессора юридических факультетов Киевского и Московского университетов делается попытка хотя бы частично заполнить этот пробел. Глубоко верующий философ права (соединение редкое в русской традиции) рассматривает такие вопросы, как право и нравственность, определение права, право и личность, право и общество, право и государство и пр.
Уже в 1918 году Трубецкой предупреждал против всякого максимализма: «Кто хочет, чтобы жизнь человеческая ... превратилась в рай, тот дол-
129
жен благословлять ту силу ...которая ... мешает миру превратиться в ад» и «Тот ложный максимализм, который с мнимо религиозной точки зрения отрицает низшие ... ступени ... во имя христианского идеала отрицает христианский путь: это максимализм не христианский, а беспутный».1 С. Л. Франк «Духовные основы общества». Нью-Йорк: «Посев», 1988. Здесь автор видит человеческое общество как неантагонистическое соединение равенства и иерархичности. Равенство существует только как равенство перед Богом и как равенство внутри иерархических структур. Примером чего он видит, например, корпорацию офицеров или дворянства, где все равны внутри как члены единой корпорации, но при этом внутри ее есть иерархия управления и подчинения. «Демократия, — пишет Франк, — есть не власть всех, а служение всех». Иными словами, прочная демократия возможна лишь на основании общепризнанной иерархии ценностей, которая, в свою очередь, опирается на Абсолют, то есть на Бога, без которого исчезает логическое обоснование иерархии да и самой демократии, грозящей в противном случае дегенерировать во власть толпы и анархию.
1 Цит. по: В. А. Буков Указ, соч., с. 18.
130
Глава 7
Первая мировая война как катализатор тоталитаризма
«В настоящее время не много найдется историков, которые верили бы во всеобщие законы развития народов».
Георгий Федотов «Россия и свобода».
Первая мировая война была первой в истории человечества тотальной войной. С военной точки зрения она была конечным результатом военных реформ, начатых прусским королем Фридрихом Великим в XVIII веке и завершенных во всей континентальной Европе ко второй половине XIX века. Это была одновременно и первая демократическая война такого масштаба в Новое время. Речь идет о создании огромных постоянных армий, основанных на поголовном наборе среди всех трудоспособных молодых мужчин на определенный срок несения службы, за отбытием которой вчерашний солдат числился в запасе. Затем было несколько категорий запаса, в зависимости от возраста, состояния здоровья и семейного положения резервиста. В случае войны, помимо приведения в полную боевую готовность солдат и офицеров действительной службы, по мере надобности призывались и резервисты — первой категории, затем второй и т. д. Чтобы резервисты не теряли боеспособности, их и в мирное время призывали время от времени на военные сборы. Таким образом, фактически все трудоспособное мужское население было вовлечено в военную машину в той или иной степени. Эту армию мы называем демократической в том смысле, что военной обязанности подлежали все классы: какой-нибудь юный князь Голицын служил солдатом рядом с крестьянским сыном. Правда, в по-
131
реформенной России срок военной службы в мирное время зависел от уровня образования новобранца — от 6-годичной службы для неграмотных — в мирное время офицеры были обязаны вести школы грамотности для неграмотных солдат — до 6 месяцев для студентов высших учебных заведений и для получивших высшее образование. В военное время, однако, таких привилегий не было, военнослужащие отличались друг от друга только чинами вне зависимости от полученного образования. Естественно, на практике образованного юношу скорее отправляли на ускоренные офицерские курсы или давали поручения, требующие какого-то образования.
Рост грамотности, сопутствуемый ростом массовой печати, равно как и наличие парламентов, вовлекавших массового избирателя в государственно-политический процесс в той или иной степени, — все эти свойства новой государственной системы требовали от властей разъяснять свою политику пароду, оправдывать ее в глазах избирателя и, таким образом, достигать того, чтобы народ ответил правительству своей поддержкой. Иными словами, в этих новых условиях начинать войну без интенсивной и экстенсивной пропагандистской обработки населения и особенно вооруженных сил, без психологической мобилизации всей нации было безумием. Грозным предупреждением была уже Русско-японская война 1904-1905 годов, окончившаяся в России революцией.
Война, вовлекавшая такие массовые армии, требовала также мобилизации народного хозяйства, путей сообщения и средств связи и транспорта. Полностью в руках определенных государственных органов должны были быть возможности оперативной переброски огромных контингентов вооруженных сил с одного театра войны на другой, обеспечение их питанием, обмундированием и оружием. Государству должны были быть предоставлены права на время войны приказывать фабрикантам производить нужную для войны продукцию в
соответствующем количестве и соответствующих типов. Вызываемое этими потребностями сокращение производства или наличия в продаже для гражданского населения товаров широкого потребления — питание, одежда и пр. —требовало введения карточной системы в той или иной форме, что вводило в жизнь некий уравнительно-социалистический эле-
132
мент и давало правительству беспрецедентную власть над народом, контроля за населением, перераспределения.
Как мы уже говорили, самую тотальную мобилизацию всех национальных ресурсов — естественных, промышленных и людских — провели немцы. Не менее важно было поддерживать дух готовности нации продолжать многолетнюю тяжелую войну, несмотря на все возрастающие человеческие потери и физические страдания, недоедание и прочие жертвы. Самым эффективным средством в этом направлении является пропаганда ненависти к врагу. Чтобы народ был готов поддерживать войну, надо, чтобы он ненавидел и панически боялся противника. Для этого требовалась массивная пропаганда лжи, изображающая противника каким-то кровавым чудовищем и насильником. Причем если в прошлых войнах достаточно было настроить армии против монарха противника, скажем Вильгельма II, то теперь надо было настроить всю страну против всего народа противоположной стороны, надо было, чтобы немцы ненавидели весь русский народ, а русские — всех немцев. Ведь в дело войны теперь вовлечены были не только армии, а все население! И в этом направлении немецкая пропагандистская машина работала вовсю.
Все выше перечисленные факторы будут составными частями тоталитарных режимов. По кроме того, определенные тенденции Первой мировой войны тяготели к тоталитаризму националистических окрасок, то есть к фашизму и нацизму в противовес Марксу, Энгельсу и Ленину, которые утверждали, что рабочий класс интернационален, свободен от национализма, придуманного-де буржуазией. Поэтому, утверждали они, армии всеобщей мобилизации, в которых при развитом капитализме количественно будет преобладать пролетариат, за своих «классовых врагов» — буржуазию и аристократию — воевать не будут. Первая же большая война обернется восстанием солдат против своих офицеров, международным пролетарским братанием через линию фронта, мировой революцией. В результате Ленин обозвал Первую мировую войну «империалистической» и повел агитацию за то, чтобы она переросла в международную гражданскую войну. Но этого не произошло, и, поскольку социалистические партии Германии, Австро-Венгрии и Франции проголосова-
133
ли в парламентах своих стран за военные кредиты, то есть заняли патриотическо-оборонительные позиции, революционно-интернационалистический клич провалился. Карты национализма от этого только выиграли. В результате война только укрепила и гипертрофировала национализм, особенно в побежденных странах, таких как Германия, которая болезненно переживала свое унижение на мирных переговорах в Версале и затаила мечты о реваншизме. Хотя Италия была в союзе с победителями, она так плохо воевала, что ее бывшие союзники не нашли нужным удовлетворить ее территориальные аппетиты. Так психологически Италия попала в лагерь побежденных, и в этом смысле ее фашизм имел те же психологические корни, что и германский нацизм.
Мы еще вернемся к этим двум странам и их проблемам, а пока взглянем на положение в лагере России и ее союзников к концу войны.
В 1917 году мы видим, с одной стороны, революцию в России и фактически постепенный ее выход из войны — сначала из-за развала военной дисциплины после Февральской революции и принятия Временным правительством Керенского платформы оборонительной войны без контрибуций, за которым последовал уже сознательный саботаж войны большевиками после их прихода к власти. С другой стороны, в войну вступают Соединенные Штаты Америки, что в конце концов приведет Америку к прекращению ее традиционной политики изоляционизма и невмешательства в дела Европы и коренному изменению политической карты мира, мирового баланса сил.
22 января 1917 года президент Соединенных Штатов Вуд-ро Вильсон, готовясь вступить в войну, произнес речь в Конгрессе США, — это его так называемые 14 пунктов, — о том, как он понимает цели войны со своей демократической точки зрения. Вот отрывки из этой речи: «Во-первых, мир должен быть утвержден без победы ... Утверждение победы означает подчинение побежденного воле победителя, заключения мира на условиях, диктуемых победителем. Такой мир является унижением побежденного и обычно принуждает побежденную сторону к тяжелым материальным страданиям. Такой мир устанавливается це-
134
ной национальной боли, обиды, горькой памяти. Он не будет долговечным, ибо построен на песке...
Человечество сегодня жаждет свободы, а не силовых методов решения вопросов. Не может и не должен быть прочным мир, не основанный на принципе признания народного волеизъявления в качестве источника власти и не признающий, что никто не имеет право перебрасывать народы от одной власти к другой, будто речь идет о предметах, а не людях... Вот те принципы человеческого
общежития, которые должны восторжествовать».
Теперь проанализируем эти слова. С одной стороны, призыв к войне без репараций и контрибуций, отвергающий навязывание побежденной стороне каких-либо условий победителем. Следуя этой рыцарской логике, после окончания войны, в которую Соединенные Штаты готовятся вступить, никто не смеет заставлять Австрию отпустить ее негерманское большинство — славян, венгров, румын, итальянцев — а тем более изменить свою монархическую систему власти; последнее также относится и к Германской империи. Но ведь далее Вильсон требует, чтобы государства строились на основе суверенитета своих граждан и с их согласия. В таком случае победителям очень даже придется вмешаться во внутренние дела побежденных государств: ликвидировать тамошние авторитарные монархические режимы, заменить их демократическим устройством и заставить их предоставить независимость инородным национальностям, находящимся под властью Австрии. Германии, Турции. Кстати, в Париже существовали во время Первой мировой войны национальные комитеты чехов, словаков, хорватов, словенцев. Их активно поддерживал профессор Ситон-Уотсон, британский советник по национальным вопросам Восточной Европы, которому легко удалось склонить на свою сторону и Вильсона, ставшего затем пылким сторонником раздела Австрии на независимые национальные государства.
Соединенные Штаты вступили в войну в апреле 1917 года. Для этого было 3 предлога: во-первых, немецкие подлодки топили суда американского торгового флота, направлявшиеся в Англию, Францию или Россию, и при этом официально заявляли американскому правительству, что будут делать это
135
и впредь. В результате американцы прервали дипломатические отношения с Германией. Непосредственными предлогами вступления США в войну были, однако, следующие факторы:
а) перехваченное британской разведкой распоряжение своему послу в Мексике вовлечь эту страну в войну против США обещанием в случае победы вернуть Мексике Калифорнию, Аризону, Неваду и Техас, в случае, если Соединенные Штаты вступят в войну против Германии; и
б) падение монархии в России — Вильсон никак не хотел стать союзником авторитарной России. Уже это предстало, что в мирных переговорах Вильсон будет руководствоваться второй частью своей речи, игнорируя первую часть.
Так оно и будет. Следует заметить, что все воюющие стороны ко времени вступления США в войну были вконец истощены и утомлены. В результате США, присоединившиеся к войне лишь за полтора года до ее окончания и своим вступлением ускорившие ее конец и обеспечившие победу Антанте, оказались самой могущественной державой в момент окончания войны, и Вильсон фактически определял ход мирных переговоров, диктовал условия заключения мира.
В конце сентября германское главнокомандование, считая положение Германии катастрофическим, начало искать пути к перемирию, думая, что, поскольку германские войска все еще оккупировали кусок Франции, Германии удастся выйти из войны, не полностью потеряв лицо. Но Вильсон, стремившийся во что бы то ни стало сохранить свою демократическую девственность, отказался вести переговоры с Германией и Австрией, пока во главе их стоят императоры. В ответ Вильгельм II объявил о введении конституционной монархии, передаче суверенитета народу и 4 октября назначил премьер-министром князя Максимилиана Баденского, который вскоре представил новую конституцию, вводившую либерально-демократическую политическую систему, в которой власть императора была ненамного шире власти английского короля. Но американский президент уперся, заявив, что, пока у власти остается император, он отказывается вести мирные переговоры с Германией и примет от Германии только безусловную капитуляцию.
136
Сведения о вильсоновском требовании привели в движение левые силы Германии — начались восстания. Симптоматически 7 ноября 1918 года началась революция немецких большевиков (так называемых спартаковцев) и левых социалистов в Мюнхене. Баварский король был свергнут с престола.
Надо сказать, что в результате беспрецедентной по тем временам кровавости войны, впервые общественное мнение многих европейских стран начало склоняться к тому, чтобы войну рассматривать как преступление. Росло и ширилось требование предать Вильгельма и его главных генералов международному суду. Под прямым давлением германского генералитета Вильгельм наконец согласился отречься от престола и в ночь с 9 на 10 ноября бежал в нейтральную Голландию, где получил политическое убежище. Тем временем восстания переросли в гражданскую войну. Завершилась она победой умеренных социал-демократов. Большевистское крыло социализма проиграло по крайней мере отчасти благодаря опыту, приобретенному германской армией за время оккупации ею части России, где она наблюдала, как разброд и раскол в антибольшевистском лагере дал возможность большевикам захватить страну (к этой теме мы еще вернемся). В Германии умеренные социалисты понимали, что без помощи армии, возглавлявшейся ненавистными им правыми монархистами, большевиков не одолеть, а немецкому генералитету, ненавидевшему всех социалистов, было понятно, что их эра прошла и без популярной политической программы в гражданской войне победить невозможно. И вот сменивший ушедшего в отставку Людендорфа на посту начальника генштаба, генерал Тренер предоставил в распоряжение главы демократических социалистов Эберта свои войска, убедив Гинденбурга согласиться на такое сотрудничество и остаться на посту главнокомандующего. Так возникла Веймарская республика из крайне непрочного союза двух ненавидевших друг друга сил: социал-демократов и архиконсервативной военной верхушки. С самого начала была ясна ненормальность и непрочность этого государства, буквально построенного на песке благодаря демократическому утописту — Вильсону.
Тут следует указать, что, во-первых, демократии и республики в политической истории мира — исключение. Гораздо
137
более характерны авторитарные режимы разного типа и разной степени деспотичности. Так что «демократическая девственность» президента Вильсона вряд ли бы пострадала от признания германской монархии, особенно в редакции Баденовской конституции, тем более, что среди союзников США в Первой мировой войне была и авторитарная Япония, не вызывая никаких с его стороны протестов. У каждой страны, у каждого народа есть какие-то свои традиции государственного или племенного общежития. Они могут нравиться или не нравиться, но перемены бывают здоровыми и прочными, только если они хоть частично опираются на национальные традиции. Могут привноситься влияния и идеи, культурные и политические, извне, по эти привнесения бывают успешны только, если они как-то органически сливаются с существующими традициями данной страны, как прививка нового растения или породы к дереву. Германия была традиционно монархическим, авторитарным обществом высокой дисциплины. Она могла демократизироваться. Именно такой путь обещала Баденовская конституция, но неожиданное установление республики в пораженной и униженной стране монархической традиции было настолько «непочвенно», что с самого начала ей грозил обвал, наступивший наконец, как мы знаем, с приходом к власти Гитлера в 1933 году. Не имея опыта установившихся демократических государств, опирающихся на реалистический компромисс между принципом свободы и необходимыми ее ограничениями на практике, Веймарская конституция новоиспеченной Германской республики ввела принцип абсолютной пропорциональности в выборах, в результате которой в парламент попадали представители всевозможных микроскопических партий, делая невозможным создание хоть сколько-нибудь прочного коалиционного правительства. Фактически со дня принятия этой конституции до прихода к власти Гитлера власть пребывала почти в постоянном кризисе, с бесконечными внеочередными выборами из-за провала правительств. При слабом и нетрадиционном для Германии республиканском правительстве единственной авторитетной и стабильной силой оставалась армия, отождествлявшаяся народом с героизмом, патриотизмом и жертвенностью — все ценности глубоко си-
138
девшие в германской душе. Отсутствие стабильности и слабость демократии, с одной стороны, и авторитет армии, то есть в конечном счете авторитаризма, с другой, и составляли один из важнейших факторов разочарования немцев в демократии и избрания ими блока национал-социалистов с национал-монархистами в 1933 году.
Возвращаясь к 1918-1919 годам, следует заметить, что в результате германской гражданской войны, во-первых, на внутреннем фронте создался прецедент вмешательства генералитета в политическую жизнь республики, что в конце концов приведет к избранию президентом фельдмаршала Гинденбурга, монархиста по убеждениям, который в своем завещании предлагал восстановить монархию. Во-вторых, во внешнем мире благодаря решающей роли генералитета в спасении Германии — а то и всей Европы — от большевиков почти смолкли голоса, требовавшие предать немецких генералов международному трибуналу. Что касается мирных переговоров, то у союзников было три альтернативы:
1. Следовать первой части вышеприведенной речи Вильсона (его так называемых «14 пунктов») — вести переговоры с существовавшим на данный момент германским правительством, заключить мир на условиях, которые не унижали бы достоинства германской нации, и не вмешиваться во внутренний немецкий вопрос о форме правительства.
2. Заставить Германию отказаться от монархии, ввести демократическую государственную систему, что соответствовало второй части речи Вильсона, но в таком случае не возлагать вину за войну на это новое правительство, тем более, что оно в основном состояло из социалистов, которые еще в начале 1917 года требовали выхода Германии из войны. Это Вильсон и сделал. В переговорах он дал четко попять, что вина за войну возлагается не на весь германский народ и на новое правительство, а лишь на исчезнувшее старое имперское правительство. Такой подход требовал бы мирного договора, основанного на равенстве и взаимном уважении между обеими сторонами, а затем возвращения Германии в нормальную международную жизнь.
3. Принять французское предложение, а именно расчленить всю Германию на мелкие государства, существовавшие
139
до создания Германской империи в 1871 году, ввести полуоккупационный режим контроля в Пруссии и отдать земли между Рейном и Францией под французский протекторат, чтобы Германия больше никому не угрожала.
Американцы и англичане категорически отвергли проект Франции, обязуясь, в случае германской угрозы Франции, совместно предоставить свои вооруженные силы в ее защиту. Это обязательство отпало само по себе после того, как инициатор Лиги Наций, президент Вильсон, не смог убедить американский Конгресс вступить в Лигу и вообще принимать участие в европейских делах. Америка после Версаля вернулась к своей изоляционистской политике, а Англия без Америки не чувствовала себя обязанной выполнять обязательства по отношению к Франции, ибо по Версальскому миру и по уставу Лиги Наций она обязана была это делать только совместно с Соединенными Штатами.
Вообще Вильсон и его союзники избрали самую худшую смесь из всех этих вариантов. Несмотря на его обещание вести переговоры о мире с представителями республиканского правительства Германии фактически никаких переговоров не было — немецкую делегацию в Версале к столу переговоров не допустили. Ей просто продиктовали принятые правительствами Антанты условия мира и велели их подписать, кстати, с прочерком в статье о сумме репараций, которые со временем будут потребованы с Германии. Реакция немцев на оскорбление национального достоинства была столь остра, что чуть было не привела к возобновлению войны. Но в конце концов кратковременный министр иностранных дел Веймарской республики Ратенау (о котором мы уже говорили выше) был вынужден принять все условия, ибо, хотя ни пяди германской территории не было оккупировано, и в момент прекращения огня германские войска стояли на территориях всех, воевавших против них, континентально-европейских государств, экономически Германия была истощена настолько, что воевать больше не могла. Однако солдату и офицеру такая сдача всех позиций германской делегацией в Версале казалась предательством, так как в военном смысле он считал себя победителем или по крайней мере равноправным с союзниками партнером, а не побежденным. В результате
140
по стране пронесся клич националистов: в Версале евреи предали Германию — евреем был Ратенау, и вообще евреев было много в правящей социал-демократической партии. Ратенау вскоре был убит агентами Национал-социалистической германской рабочей партии, среди ведущих пропагандистов которой был юный ефрейтор Адольф Гитлер. Это дало толчок росту и национал-социалистической партии, и антисемитизма.
Несмотря на лишение ее колоний и некоторое урезывание ее окраин — Эльзаса-Лотарингии, присоединенной к Франции, восточных окраин, населенных преимущественно поляками, присоединенных к Польше, и микроскопического северо-западного кусочка, присоединенного к Бельгии, Германия снова оказалась потенциально самой мощной, самой многолюдной и промышленно наиболее развитой страной Европы (не считая СССР, который в начале 1920-х годов был очень слаб). Но к тому же страной обиженной, затаившей злобу и дух реваншизма против победителей.
По Версальскому миру вооруженные силы Германии ограничивались 100 тысячами.
Германии к тому же запрещалось иметь военно-воздушные силы, и к 1922 году ей определили сумму репараций (в основном по отношению к Франции) в 33 миллиарда долларов золотом. По подсчетам некоторых историков эта сумма примерно соответствовала из расчета на душу населения тем 5 миллиардам франков, которые Франция должна была уплатить победоносной Германии по Франкфуртскому мирному договору 1871 года и уплатила полностью в отличие от немцев, которые стонали и протестовали, что эта сумма им не подсилу. В оправдание немецких жалоб, однако, надо помнить, что франко-прусская война длилась всего год, а Первая мировая — четыре с половиной.
Уплатив первый взнос остатками своего золотого запаса, в 1923 году она фактически прекратила платить репарации, после чего французский премьер-министр Пуанкаре объявил Германию банкротом и послал французские и бельгийские войска оккупировать Рурскую область, главный промышленный район Германии, из которого в основном и шли бы репарации. Берлин, будучи не в силах ответить Франции военным противодействием, призвал рабочих Рура к саботажу и заба-
141
стовке. За редкими исключениями рабочие Рура последовали призыву Берлина, так что французы были вынуждены отправить своих солдат работать на фабрики и в шахты. Труд их оказался малопроизводительным. Паралич главного промышленного центра Германии парализовал почти всю германскую экономику. Пострадала и Франция, ибо теперь уже ни о каких репарациях не могло быть и речи, пока не восстановится германская экономика. Германское правительство поддерживало саботаж французской оккупации печатанием денег для выплаты рабочим Рура. Началась гиперинфляция, которая к осени 1923 года достигла невиданных масштабов: коробок спичек стоил несколько миллионов марок. Страна распадалась, начались снова местные восстания — крайне правых и крайне левых. Выход из инфляции пришел как из решительных действий нового канцлера Штреземана и финансиста Хьямара Шахта, так и извне. Штреземан прекратил рабочий бойкот в Руре и выдвинул тезис о сближении с Францией и вообще Западом. Шахт провел экономическую реформу с обменом одного триллиона старых марок на одну новую. От этого пострадали широкие слои населения, что привело к росту крайних партий — коммунистической, нацистской и народно-националистической. Но реформа внушила доверие к Западу. На помощь пришли США с так называемым планом Доуса (Dawes) 1924 года, который предоставил Германии кредит в 8 миллиардов долларов. Одновременно ежегодная квота германских репараций была снижена: за 1924-1929 годы Германия выплатила 2 миллиарда долларов репарациями, а получила 8 миллиардов, так что на восстановление экономики оставалось 6 миллиардов. Начался быстрый экономический подъем. О нацистской партии между 1924—1929 годами говорили главным образом в прошедшем времени. Но тут, в конце 1929 года, наступил финансовый кризис, рухнули мировые рынки, полностью безработных к 1932 году было 43% трудоспособного населения и еще 20% было частично безработных. Снова в гору пошли крайние партии — коммунисты и нацисты, — но нацисты росли быстрее: в момент национального хозяйственного кризиса вспомнились обиды Версаля, проснулось чувство задетого и оскорбленного патриотизма, на чем, равно как и на антисемитизме, отождествляя его с
142
коммерческим капиталом в момент обнищания масс, — так удачно играл Гитлер.
Возвращаясь ко времени Версальского решения судеб Европы, следует напомнить, что для Вильсона одной из главных целей победы было предоставление независимости национальностям, инородным тем империям, которым они были подчинены до Первой мировой войны, то есть создание независимых национальных государств на месте разбитых многоплеменных империй. Он не учел, что в многонациональных империях столетиями шло смешение национальностей, передвижение их и переселение в разные части империи, так что создать мононациональные государства оказалось невозможным. Так, в Чехословакии оказалось 7,5 миллионов чехов, 3,5 миллиона немцев, 2,3 миллиона словаков, 750 тысяч венгров, 0,5 миллиона карпатороссов и несколько сот тысяч евреев, поляков, цыган и прочих меньшинств; в Польше этнических поляков оказалось чуть больше 60%, около 20% украинцев, примерно 15% евреев, 5% белорусов, несколько сот тысяч немцев, литовцев, татар, цыган, чехов и словаков; огромные русские и немецкие меньшинства в республиках Прибалтики; примерно 7 миллионов меньшинств на 16-миллионное население Румынии, выросшей вдвое после войны передачей ей Трансильвании и Буковины и присоединением Бесарабии/Молдавии, и целый лабиринт национальностей и религий в новообразованном Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, вскоре переименованном в Югославию. Как вскоре показала практика, эти новообразованные государства не обладали той долей терпимости, которая сложилась за столетия в бывших империях, особенно в Австрии. Будучи значительно слабее бывших империй, неуверенные в своих возможностях постепенно переварить все это этническое многоцветие, новые государства ограничивали права меньшинств как национальных, так и религиозных, прибегали к насильственной ассимиляции. Особенно нетерпимой и неудачной была национальная политика Польши, Румынии и Югославии. В Польше все это осложнялось еще попытками полупринудительного обращения многомиллионных православных меньшинств в католичество. Многие меньшинства принадлежали к национальностям,
143
которые либо исторически враждовали с теми странами, в которые они теперь попали, либо по крайней мере были по другую сторону фронта в минувшей войне. По отношению к этим национальностям правительства новых государств вели особенно притеснительную политику. В результате почти во всех новых государствах меньшинства были враждебны по отношению к «своим» новым правительствам, чем пользовались диктаторы СССР, Германии и Италии, поддерживая их подпольные организации. СССР, естественно, поддерживал и подталкивал на подрывную деятельность Западно-украинскую и Западно-белорусскую компартии Польши, равно как и еврейский Бунд; Гитлер поддерживал национал-социалистическую немецкую организацию Чехословакии, равно как и словацких сепаратистов; Муссолини поддерживал хорватских фашистов. Все это взорвется в 1939 году.
Кроме того, увлеченные новообретенной независимостью, новые молодые государства сразу же поспешили создать у себя жесткий визовый режим, но еще губительнее — окружили свои страны запретительными таможенными тарифами и квотами. Например, в довоенной Австро- Венгрии центром тяжелой промышленности на всю империю была Чехия, легкая
промышленность была сосредоточена в Вене и частично в австрийской Польше, Венгрия и Словакия были в основном земледельческими районами. Теперь тарифы крайне затрудняли торговый обмен, промышленность Чехии и Австрии не имела сбыта. Таможенная полублокада распространилась в течение 1920-х годов и по остальной Европе, став одним из главных факторов экономического спада, начавшегося в 1929 году, и известного под названием «Великой депрессии».
Что касается условий Версальского договора, ограничивших германскую армию 100 тысячами штыков и запрещавших Германии иметь военную авиацию, то эти ограничения были легко обойдены. Во-первых, из демобилизованных войск сформировались частные армии националистических партий, самой значительной из которых был так называемый «стальной шлем», у нацистов к началу 1930-х годов была армия СД. А военно-воздушные силы Германии создавались тайно на территории СССР. Тесное военное сотрудничество СССР и Германии было результатом ряда тайных перегово-
144
ров и соглашений между генштабами обеих стран, что. в свою очередь, было следствием советско- германского договора в Рапалло весной 1922 года, по которому оба государства отказывались от каких-либо взаимных претензий, связанных с Первой мировой войной 1914-1918 годов.
Аннотированная библиография
Fontaine, Andre History of the Cold War. N. Y. Vintage Books. 1970. Перевод с французского. Два тома: первый начинается с большевистского переворота в ноябре 1917 года и доходит до Корейской войны; второй том охватывает период с Корейской войны по 1968 год. Необычно в этом труде то, что холодную войну' он отсчитывает с первого дня власти Ленина, в то время, как обычно этим термином называется послевоенный период с 1947 года. Однако аргументы и данные Фонтена достаточно убедительны, что, поскольку официальной целью советской власти была мировая революция или захват мира посредством войн, и при этом с 1919 года существовал Коминтерн, функцией которого был экспорт коммунистической революции, нормальные мирные отношения с СССР были политическим и дипломатическим самообманом, и речь могла идти только о горячей или холодной войне. Труд Фонтена основателен, с массой данных, может служить прекрасным справочником по теме.
Menze, Ernest, ed. Totalitarianism Reconsidered. Pod Washington. N.Y.. Kennikat Press, 1981. Сборник докладов с научной конференции Американской исторической ассоциации в Далласе по теме «Переосмысление тоталитаризма как концепции». Книга отразила споры о приемлемости этого термина и о его определении. Противниками этого понятия являются лево-марксистские ученые, например. Стивен Коэн из Принстонского университета. Горячим защитником концепции тоталитаризма на конференции выступил немецкий ученый, профессор Карл Брахер. Он его определил как «явление века индустриализма и масс. ... Развитие фашизма, национал-социализма и коммунизма тесно связано с политическими и социально-экономическими последствиями Первой мировой войны и идеологическими противостояниями, вызванными и обостренными [этой войной]».
145
Palmer. Alan The Lands Between. A History of East-Central Europe since the Congress of Vienna. London, Weidenfeld & Nicolson, 1970. История Центральной Европы от Венского конгресса (1815) до разгрома «Пражской весны» войсками Варшавского договора в 1968 году'. Подробно рассматривается создание независимых стран в Центральной и Восточной Европе, «вырезанных» из распавшихся Российской, Австро- Венгерской и Германской империй, проблемы новых стран, особенно проблемы меньшинств, провал иллюзий о новых демократиях, оказавшихся диктату рами фашистского типа, соблазн нацизма и гибель молодых суверенитетов во Второй мировой войне и в результате их оккупации Советским Союзом.
Rodes. John The Quest for Unity. Modern Germany, 1848-1970. N. Y.. Holt. Rinehad&Winston. 1971. Отличный справочник по новейшей истории Германии. Тщательно анализируются обстоятельства Первой мировой войны и ее последствий в Германии, психология народа, лишенного традиционной системы власти, привыкшего к авторитаризму и потерявшему ориентиры в почти анархическим беспорядке Веймарской республики, готовому' пойти за любым демагогом, обещающим восстановление престижа и мощи страны и материальное благополучие. (Обстановка очень похожая на постсоветскую Россию.)
146
Глава 8
Большевистский переворот и Гражданская война
«Спектакль окончился, занавес опустился — железный. Публика кинулась в гардероб, но шуб уже не было».
Василий Розанов (1918).
Американский политолог С. Г. Пэйн, изучая фашизм и нацизм, пришел к выводу о прямом соотношении между интенсивностью этих режимов и значительностью протофашистских культур в данных странах.1 Если мы заменим слово протофашистская на протото-тоталитарная, то сможем применять эту категорию к коммунистическим и прочим тоталитарным системам и их предыстории.
Так. в Германии, где в последних свободных выборах 1932 года тоталитарные партии в общей сложности полу чили более 65 % (нацисты полу чили более 38 % голосов, а в союзе с крайними националистами — почти 45%. коммунисты — почти 20%) нацистская диктатура была наиболее тотальной. В Италии фашистская партия в блоке с крайними националистами набрала всего 15% голосов в последних свободных выборах. Если к этому' добавить свежеиспеченную компартию, отколовшуюся по требованию ленинского Коминтерна от самой большой партии в Италии в то время — социалистической, и при таком подсчете прототалитарный голос никак не превышал 30%. И действительно на практике итальянский фашизм был далек от нацистской модели тоталитариз-
1 S. G. Payne Fascism: A comparative Approach Toward a Definition. Madison. University of Wisconsin Press, 1980.
147
ма. В Испании, в которой к началу Гражданской войны 1936 года было всего 3 тысячи членов компартии и не более 25 тысяч членов фашистской Фаланги при общем населении более 35 миллионов, вместо тоталитаризма существовал под руководством Франко классический режим военного авторитаризма типа латиноамериканских диктатур.
Возникает вопрос: а имеет ли эта гипотеза Пэйна какое-либо отношение к России? Возьмем в качестве отправной точки выборы осени 1917 года в Учредительное собрание. Большевики в этих первых относительно свободных и всеобщих выборах получили всего 24% голосов. Но абсолютное большинство получила Партия социалистов-революционеров (ПСР). Тоталитарной ее программу назвать никак нельзя.
Но вспомним ее «биографию»: полное пренебрежение правопорядком, индивидуальный террор и провокации, осуществлявшиеся ее Боевой организацией (БО), в распоряжении которой был почти весь бюджет партии, практически партия стала придатком БО. Можно еще прибавить партии анархистов. Все эти партии разваливали страну, разрушали уважение к закону. Как говорил покойный профессор политологии Лондонской школы экономических и политических наук Леонид Максимович Шапиро, эти партии создали климат для тоталитаризма, подали страну большевикам на блюде, можно сказать. Нельзя игнорировать и не менее разрушительную деятельность таких люмпенских движений как Союзы русского народа и Михаила Архангела (то есть черносотенцев), которых некоторые западные ученые считают наряду с Action française (Французское действие) Шарля Мор-раса (Maurras) первыми фашистскими партиями Европы.1 Не следует забывать и того факта, что ко времени созыва Учредительного собрания в едином блоке с большевиками выступала и партия Левых эсеров, отколовшаяся от основной партии именно по вопросу признания большевистского захвата власти. Так что тоталитаристское крыло в российском обществе 1917-1918 годов на самом деле намного превышало
1 См., напр.: Hans Rogger Was There a Russian Fascism?,в Turner, Henry A., jr., ed. Reappraisal of Fascism. N. Y.. Franklin Watts Inc.. 1975.
148
те 24% голосов, что были поданы непосредственно за большевиков. Иными словами, гипотеза Пэйна оправдывает себя и в российском случае.
* * *
Изложение истории Гражданской войны в России не входит в задачу нашей книги. Здесь нас занимает другой вопрос: почему в Гражданской войне победили силы тоталитаризма, а не белые. Если исходить из пэйновской гипотезы о прото-тоталитарной культуре (или климате), то установленное нами ее наличие работает в пользу тоталитарных сил, а не их противников. Однако мы не верим в историческое предопределение, а тем более в законы истории1. Но в определенные исторические эпохи существуют и складываются условия, способствующие тому или иному ходу событий, той или иной из противоборствующих сил, которые могут быть преодолены, но только при наличии особых политических, административных и прочих способностей у руководства движения, находящегося в менее выгодных условиях. Речь идет, конечно, о большевиках как самой агрессивной и идеологически наиболее оформленной силе и их разрозненных противников, начиная с Временного правительства.
Тут надо иметь ввиду, что в 1917—1921 годах в России шло две параллельных революции: политическая революция левой интеллигенции и их партий и социальная революция крестьянства. Рабочий класс был где-то между теми и други-
1 Сама история, особенно XX века, их опровергает. Например, если бы Ленину не удалось в 1917 году проехать в Россию или если бы его сразу арестовало Временное правительство (для чего было достаточно причин). Уже факт беспрепятственного проезда через страну врага во время войны был для военного времени достаточной причиной для посадки Ленина за решетку как агента вражеской страны. Так, только потому, что выступал против войны, Троцкий в 1917 году был посажен в Канаде в концентрационный лагерь, и там бы он и остался, если бы не ходатайство Временного правительства о его освобождении. А Троцкий по прибытии в Россию был вначале единственным членом ЦК, поддержавшим требование Ленина захватить власть.
149
ми: более образованные рабочие примыкали скорее к политической революции, поддерживая в своем большинстве такие партии, как леволиберальные конституционные демократы (сокращенно: кадеты или Партия народной свободы, как они называли себя официально), меньшевики, эсеры. Рабочие низы, то есть вчерашние крестьяне-бедняки, скорее тоже примыкали в первую очередь к крестьянской социальной революции. И для них, как и для крестьян, такие цели как Учредительное собрание, какие-то права человека были абстракцией.
Все, чего они ждали от революции — это земли. Тут в головах крестьян была путаница, посеянная радикальными партиями, особенно ПСР, пропаганда которой была направлена главным образом в крестьянство. Вот они, да и кадеты внушали крестьянам, что все их беды окончатся, коль скоро у помещиков будет отобрана большая часть их земель и разделена между малоземельными крестьянами. Пропаганда эта была безответственной демагогией, ибо проблема была не в малоземелье — русский крестьянин обрабатывал для себя в среднем почти в два раза больше земли, чем его французский коллега и чуть ли не в пять раз больше, чем бельгийский крестьянин. Проблема была, как мы уже говорили, в общинной системе, лишавшей крестьянина стимулов к вложению сил и средств в повышение плодородия, и в нерентабельной общинной же системе наделения крестьян множеством делянок вместо одного большого участка — все во имя справедливости, — чтобы у всех крестьян были одинаковые наделы хорошей, средней и плохой землей. Другой проблемой сельского хозяйства был недостаток государственных капиталовложений и финансовой поддержки крестьян из-за упора на интенсивную индустриализацию и предельный экспорт сельхозпродукции для оплаты закупки за рубежом машин и прочих средств индустриализации. 1 Надо заметить, что, хотя в крестьянском пользовании накануне Первой мировой войны было около 80% всех сельхозугодий страны, экспорт сельхозпродукции шел по-
1 Пресловутый лозунг министра финансов Вышнеградского «Не доедим, но вывезем!» обернулся голодом 1891—1892 годов и концом его министерской карьеры.
150
чти исключительно из крупных имений (как дворянских и дворцовых, так и тех, что принадлежали богатым крестьянам-единоличникам).1 Именно на них ставил ставку Столыпин в своих реформах, отвергая установку кадетов на отчуждение имений, что дало бы крестьянам примерно по полтора гектара добавочной земли, незначительно повысив их диету до рождения следующего ребенка, но решительно подорвало бы экспортные возможности России, а, следовательно, и ее индустриализацию.
Социалистическая и леволиберальная общественность и печать, не понимая или не желая понять реалистических экономических раскладок столыпинских экономистов, обвиняли их в бессердечии и реакционности и продолжали внушать крестьянам, что все их проблемы решатся ликвидацией имений, и обещали это сделать, как только они придут к власти. И вот пришли. Министром земледелия во Временном правительстве стал Виктор Чернов — председатель партии эсеров, ее основатель и автор ее программы. В Петроград к Чернову повалили крестьянские ходоки с вопросом, когда же начнется передел земли. Но одно дело находиться в оппозиции, другое — быть у власти. Ходокам отвечали, что вопросы эти будут рассмотрены специальными комиссиями и пр. Но слишком долго Чернов и его партия настраивали крестьян на захват власти, чтобы теперь с падением того строя, который тот же Чернов обвинял во всех грехах, крестьяне спокойно ждали милостей со стороны нового правительства. А тут явился Ленин с его лозунгами: «Земля крестьянам, фабрики рабочим!», «Грабь награбленное!» и «Конец войне!». В это время у Временного правительства был шанс вырвать инициативу у Ленина, приступить к сепаратным мирным переговорам с Германией. Весной и летом 1917 года Российская армия была еще силой, с которой немцы считались, и мирные переговоры в те месяцы могли окончиться вполне выгодными условиями для России и даже какими-то
1 См., напр.: «Август 1914» Александра Солженицына, где дан прекрасный портрет его деда — крестьянина-миллионера. начавшего свой трудовой путь простым пастухом. Другой образ у Чехова в «Вишневом саде».
151
уступками Сербии, ибо Германия находилась на последнем издыхании, если не в военном смысле, то в экономическом, жаждала мира почти любой ценой. Но Временное правительство выдвигало лишь чуждые народным массам политические и юридические решения: верность союзникам, война до победного конца, — но при этом (бессмысленно) без какого-либо вознаграждения за пролитую кровь (никаких контрибуций!) — конституцию, равенство перед законом. А распропагандированный и озлобленный войной народ во внешней политике хотел мира и готов был пойти за любой партией, его обещающей, а во внутренней желал не равенства, а мести, чтобы тому, кто был никем, стать всем, как поется в «Интернационале» — вполне в соответствии со словами Ханса Кона, приведенными в главе IV, о том, что крестьянин, только что освобожденный правительством от зависимости от своего бывшего хозяина, стремится не к равенству с последним, а к мести, и потому будет поддерживать не либеральное правительство, проповедующее равенство, а то, которое расправится с этими бывшими хозяевами, то есть то, которое будет управлять диктаторски, не будет считаться с законами и частной собственностью. При таком состоянии умов — а именно к этому призывали крестьян народники всех мастей — естественно, у большевиков, перехвативших эти лозунги, было гораздо больше шансов захватить и удержать власть, чем у либералов. Временное правительство было обезоружено собственным народничеством, традиционным для русской интеллигенции и дворянства. Народниками были славянофилы, своей идеализацией крестьянского мира (или общины), оказавшими медвежью услугу и крестьянству, и всему экономическому — дав значительной степени и политическому — развитию страны. Все это народничество как консерваторов, так и либералов и социалистов, сводилось к вере в то, что народ (в глазах славянофилов — народ-богоносец) благодаря своим страданиям, придя к власти, будет соболезновать всем обездоленным, будет добрым и справедливым.
Первым трезвым голосом в этом отношении были уже упомянутые «Вехи», предупреждавшие об опасности того, что с падением власти на поверхность выйдет не богоносное, а зве-
152
риное начало. Но, как мы знаем, либеральный, а тем более социалистический, лагерь не прислушался к предупреждениям авторов «Вех». И Временное правительство было пропитано теми же иллюзиями о гласе народа — гласе Божьем. Оно оказалось психологически безоружным против той анархии, самосудов, убийств офицеров, что начало принимать масштабы национальной эпидемии в условиях безвластия. Примерами беспомощности Временного правительства были Приказ № 1, давший право солдатам не подчиняться своим офицерам, создавать солдатские комитеты, подчинявшие себе и оружие, и офицеров. Правда, этот приказ исходил не от Временного правительства, а от Совета солдатских и рабочих депутатов, фактически от большевиков, но Временное правительство не решилось его отменить, принять против него и его авторов решительных мер. Естественно, продолжение военных операций при действии Приказа № 1 было невозможным — началось массовое разложение армии, дезертирство. Толпы вооруженных дезертиров захватывали поезда, отправлялись в тыл и захватывали реальную власть на местах, поскольку старая полиция и губернаторы были отменены Временным правительством в одночасье, с предоставлением права губерниям и городам выбирать местную власть и вводить выборную же милицию — людей без административного опыта, но с теми же иллюзиями о народе.
Всем этим воспользовался Ленин, никакими иллюзиями и идеализацией народа не страдавший, но он понимал (и писал об этом), что без владения деревней большевикам удержаться у власти не удастся. У большевиков же своей партийной организации среди крестьян не было и почти до самого своего прихода к власти большевики «работой среди крестьянства совершенно не занимались».1 Как покажут выборы в Учредительное собрание, крестьяне в своей массе голосовали за ПСР. Однако уже с III съезда ПСР в мае—июне 1917 года в партии назревает раскол. Но крестьяне не разбираются в том, что в ПСР образовалось крыло левых эсеров, которые обви-
1 Слова Свердлова. Цит. по: Ю. Г. Фельштинский «Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917 — июль 1918». Париж. YMCA-Press, 1985, с. 11.
153
няли руководство партии, ставшее одной из партий власти, в измене социализму.1 И вот Ленин сближается с левыми эсерами, использует марку эсеров для проникновения в деревню и одновременно присваивает эсеровскую аграрную программу. Надо, пишет Ленин, «чтобы в каждой агитаторской группе для деревни было не менее двух человек: один от большевиков, один от левых эсеров. В деревне фирма эсеров пока царит, и надо [этим] пользоваться, чтобы во имя этой фирмы провести в деревне блок большевиков с левыми эсерами,..».2 Казалось бы, ударом для Ленина явился Первый съезд Крестьянских советов. Во-первых, из 1115 делегатов не было ни одного большевика. Хотя 650 делегатов были членами социалистических партий — 537 эсеров, 103 меньшевика, 4 народных социалиста и 6 трудовиков — 136 были беспартийными и 329 принадлежали к партиям правее даже умеренных эсеров и трудовиков. И резолюции съезда были значительно более умеренными, чем этого хотелось бы, выступившему на съезде, Ленину. Съезд выступил «за уравнительный раздел помещичьих земель», но не за сохранение крестьянской трудовой собственности на землю (столько земли, сколько крестьянин может обработать со своей семьей).3 Такие настроения крестьянства Ленина явно не устраивали, и он начинает умышленно искажать их: в своих выступлениях якобы по материалам съезда Ленин низводит результаты крестьянского съезда к «крестьянской бедноте», изображая ее как подлинный голос крестьянства, хотя на самом деле к тому времени (в значительной степени благодаря столыпинским рефор-
1 Формально левые эсеры образуют особую партию (ПЛСР) после захвата большевиками власти, когда основная ПСР покидает II Съезд Советов 25 октября (7 ноября), отказавшись признать законность захвата власти большевиками, а левые раскольники признают переворот и власть Ленина.
2 Ю. Г. Фельштинский. Указ. соч., с. 12.
3 Там же, с. 13. Интересно, что в числе земель, подлежащих переделу, не были упомянуты монастырские и церковно-приходские земли. Съезд Левого союза духовенства, принявший программу, аналогичную ПСР, также оставил церковные земли в ведении Церкви.
154
мам) более 30% крестьян принадлежало к середнякам и кулакам, и с ликвидацией помещичьих имений основой российской экономики становились именно эти категории крестьян, а не бесхозяйственные бедняки. Но Ленина заботила не экономика, а политическая власть, тотальное владение страной. Самостоятельные крепкие хозяйства стояли на пути. Известны слова Ленина о том, что большевики не укрепятся у власти до тех пор, пока им не удастся посеять на селе классовую борьбу. Именно с этой целью вскоре после прихода к власти в селах организуются вооруженные комитеты бедноты (комбеды), которым предоставляется абсолютная власть над зажиточным крестьянством. Комбеды состоят из отбросов деревенского общества — алкоголиков, воришек. Это тот же контингент, который Сталин использует в процессе принудительной коллективизации 1928-1933 годов.1 В эмиграции за несколько лет до своей смерти Керенский как-то сказал (цитирую не дословно, по памяти): «Ленин был человек неприятный, сварливый, но если бы мне и моему кругу кто-либо сказал летом 1917 года о том кровавом терроре, который Ленин развяжет, мы бы все дружно рассмеялись. Лично он нам был очень несимпатичен, но все мы считали его товарищем по оружию, борцом за свободу и благополучие народа». Беспрецедентность ленинского цинизма и террора — не говоря уж о сталинском — один из важных ключей к загадке победы Ленина. В бытность мою профессором канадского университета я не раз говорил студентам, что если бы большевики установили свою власть в Люксембурге, то вряд ли они победили бы в России — был бы прецедент, урок. Насколько большевистская затея была еще неизвестна и не понята в России в 1917 году, свидетельствует безуспешность попытки Керенского и генерала Краснова 26 октября (8 ноября) уговорить в Пскове генерала Черемисова, главнокомандующего Северным фронтом, уступить небольшую часть своих войск для похода на захваченный большевиками Петроград. Генерал отказал, заявив, что его дело защищать страну от внешнего врага, а не вмешиваться во внутренние политические распри. Ведь и Ленин, и Керенский считались социали-
1 См. описание этого процесса в «Канунах» В. Белова.
155
стами, и какое дело было этому вояке, воспитанному в русских офицерских традициях полного невмешательства в политику, до ссор между двумя социалистами? Кроме того, после ареста Керенским генерала Корнилова и его сподвижников русское офицерство отвернулось от Керенского и уже не собиралось его спасать, как спасло в дни июльских беспорядков — своего рода ленинской генеральной репетиции будущего захвата власти. Генерал Краснов с гордостью рассказывает, как на псковском вокзале некий поручик Карташов отказался пожать протянутую ему Керенским руку: «Я не могу подать Вам руки, — сказал он, — я корниловец».1 Как известно, Краснов все же двинулся на Петроград с неполным полком казаков — «всего 700 всадников», — пишет Краснов, — плюс две пушки и броневик. В бою у Пулковских высот казаки одержали победу над красногвардейским сбродом, общей численностью около 16 тысяч штыков. В бою погибло 400 красных, а у казаков 3 убитых и 28 раненых. Но из-за количественного превосходства, казаки оказались пленниками своих пленных. Это была пиррова победа, после которой, считал Краснов, идти на Петроград с его 200-тысячным гарнизоном было бы безумием. Остальное довольно хорошо известно. К Краснову явился Троцкий и «пригласил» его на переговоры в Петроград. Пришлось согласиться. Согласно договору казаки должны были вернуться на Дон со всем своим обозом — денежным и оружейным запасом и т. д. Им было обещано территориальное невмешательство красных при соблюдении казаками нейтралитета. Обещания красными сразу же нарушались, но казаки все же многое с собой увезли. Краснов фактически находился под домашним арестом в Петрограде, но сумел бежать на Дон.2 Большевики тем не менее в январе 1918 года вторглись в земли Войска Донского. Правящий Доном атаман Каледин застрелился, а скопившиеся на Дону белые генералы и около 5 тысяч собравшихся вокруг них военных плюс их семьи двинулись в легендарный Ледяной поход — в северо-кавказские степи. Так началась эпопея Белой армии юга России.
1 П. Н. Краснов «На внутреннем фронте», в Архиве русской революции (АРР), № 1, с. 154. Берлин, 1922.
2 Там же, с. 155-190.
156
Следует заметить, что в те несколько дней продвижения казаков Краснова к Петрограду в самом городе ходили слухи, что Краснов идет на Петроград с армией в 5 тысяч штыков, что вызвало панику у большевистского правительства, и оно начало паковаться, готовясь к побегу в Москву. Так что будь у Краснова не 700, а, скажем, 7 тысяч бойцов, большевики были бы выбиты из Петрограда, и весь дальнейший ход истории мог бы быть совершенно иным. К сожалению, в тот момент между Балтикой и Петроградом Краснов оказался единственным политически мыслящим генералом, понимавшим, что большевики гораздо хуже Керенского. План восстания юнкеров в Петрограде провалился благодаря перехвату большевиками документов предстоявшего восстания. Большевики ответили массовой резней в Петрограде нескольких десятков тысяч юнкеров и офицеров. Если к этому прибавить расправу с восставшими юнкерами в Москве, то красный террор можно отсчитывать с ноября—декабря 1917 года, а не с июля 1918 года, как официально отсчитывают большевики, то есть со времени подавления левоэсеровского восстания. Эти три попытки противостояния большевикам — красновское и два юнкерских, окончившиеся поражением, можно считать первым этапом Гражданской войны.
* * *
После этого еще оставалась маленькая надежда на Учредительное собрание и на то, что большевики выполнят обещание Ленина о подчинении его решениям.1 Учредительное собрание собралось 6 (19) января 1918 года. Блок большевиков и левых эсеров насчитывал 38,5% и то благодаря тому, что из избранных в Учредительное собрание 715 депутатов явиться смогло лишь 410. Явно это были преимущественно депутаты из не слишком отдаленных от Петрограда районов,
1 На II съезде Советов Ленин заявил, что даже если крестьяне изберут в УС эсеровское большинство, «мы подчинимся... Мы должны сохранить за народными массами полную творческую свободу». (Обратный пер. с англ.): Schapiro, Leonard The Origin of the Communist Autocracy. Harvard University Press, 1977, p. 80.
157
в Петрограде же 45% голосов было подано за большевиков1. Главной опорой ПСР были крестьяне Поволжья, Сибири и Украины, откуда добираться до Петербурга в условиях разрухи было гораздо труднее, к тому же большевики чинили затруднения небольшевистским депутатам, вплоть до арестов, особенно кадетов и правых. Тем не менее члены основной ПСР составляли абсолютное большинство, и председателем Учредительного собрания был избран глава ПСР Чернов. Явившиеся Ленин и Свердлов потребовали от Учредительного собрания признания советской власти и всех ее постановлений-декретов. Учредительное собрание абсолютным большинством проголосовало против, после чего Ленин и Свердлов покинули зал. Заседание продолжалось до глубокой ночи, когда Ленин принял Декрет «О роспуске Учредительного собрания»; декрет был выполнен на рассвете 7 (20) января вооруженным до зубов отрядом матросов под командой Железняка. Надо сказать, что, предвидя провал большевиков в Учредительном собрании, Ленин, чтобы придать какую-то форму легитимности своей власти, созвал сразу же после Учредительного собрания III съезд Совдепов, который, естественно, одобрил ленинский декрет, тем более, что около половины депутатов съезда представляли советы обеих столиц, состоявших к тому времени почти полностью из большевиков и левых эсеров.
Явившиеся к Таврическому дворцу — зданию, в котором заседало Учредительное собрание,— делегаты на следующий день нашли его запертым и окруженным пулеметами Красной гвардии. Небольшая демонстрация протеста против разгона Учредительного собрания была расстреляна большевиками (это было второе Кровавое воскресенье). Ленин правильно рассчитал, что уставшие от войны и революционных эксцессов народные массы не будут жертвовать жизнью за какую-то «учредилку».
Разогнанные депутаты-эсеры отправились в Самару — центр наиболее надежного проэсеровского большинства — и установили там Временное правительство Учредительного
1 «Учредительное собрание», в Советская историческая энциклопедия (1973), т. XIV, с. 918-919.
158
собрания. С этого начинается волжско-сибирская Белая эпопея. Зарождение и состав Самарского правительства, как мы видим, решительно отличался от природы состава власти всех остальных Белых фронтов, за исключением первого этапа сопротивления большевикам на Архангельском фронте, когда правительство там возглавлял старый социалист-народник Чайковский.
Трагедией белого движения в целом была политическая безграмотность, в том числе и его вождей. Как мы уже говорили, российское офицерство традиционно (во всяком случае, после декабристов) было аполитичным. И вот ему досталась роль вождя политической войны, каковой всегда является Гражданская война. Они воевали с большевиками как с врагом внешним. Даже официально упор делался на то, что, поскольку большевики являются ставленниками немцев, война с ними является продолжением войны с Германией. В ответ на ленинские лозунги, отвечавшие чаяниям социальной революции, на знаменах белых стояло обещание созыва Учредительного собрания. Правда, при генерале Деникине существовал некий Национальный центр, разрабатывавший весьма левое трудовое и земледельческое законодательство для будущей России, предусматривавшее отчуждение земель от больших имений (с допущением сохранения имений в размере от 150 до 400 или 500 десятин в зависимости от местных экономических условий, густоты населения и плодородия почв) в пользу малоземельных крестьян и пр., но, во- первых, как пишет Деникин, радикальные реформы, одобряемые им, натыкались на прагматические контраргументы Совета государственного объединения, во главе которого стоял столыпинский министр земледелия Кривошеин,1 и на решительное сопротивление правых, стремившихся к реставрации, которые к
1 Его аргументы — те же, что выдвигались в 1905—1906 годах столыпинской комиссией под председательством того же Кривошеина, — были вполне рациональными, но они не могли бы привлечь на сторону белых распропагандированные революционерами массы. А ни Кривошеину, ни Деникину, людям абсолютно честным, и в голову не могла прийти мысль, что можно сегодня наобещать с три короба, а придя к власти, ничего такого не выполнить, как делал Ленин.
159
тому же двигались на север по стопам наступавшей Белой армии и нередко на местах отбирали свои бывшие земли у крестьян да еще и наказывали крестьян, пороли их.1 Во-вторых, сам Деникин решил не публиковать никаких проектов социальных реформ, пока не будет взята Москва, — реформы, мол, должны прозвучать из столицы. Так что в народе никто и не подозревал, что у белых есть социальная программа. Возможно, что откладывание обнародования проектов реформ до взятия Москвы было только отговоркой и неразумной к тому же, ибо только опубликованием проектов популярных реформ можно было бы разрушить большевистскую пропаганду, представлявшую белых реакционерами-реставраторами. Деникин вообще был против создания при нем законодательного органа на том основании, что общественность разделена на партии. Он заявил генералу Лукомскому: «Добровольческая армия отнюдь не может стать орудием политической партии».2 Тут-то и была его ошибка: в Гражданской войне может победить только идеологизированная сторона.
Политическая безграмотность Деникина сказалась и на его лозунге «Единой и неделимой», чем оттолкнуты были и меньшинства, и такие соседи России, как новообразованные Польша, Финляндия и прибалтийские республики. Вместо сотрудничества с гетманом Скоропадским и поддержки его Деникин отказывался иметь с ним дело. Скоропадский жаловался Краснову:
«Я ... генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем ... но ... мне пришлось делать выбор — или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. Предоставьте народу жить, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все — это невозможно. Для этого у Деникина нет сил и это не нужно...».
То же самое в отношении казаков. Деникин упрямо оставался верен союзникам, до конца Гражданской войны считал немцев чуть ли не самым главным своим врагом. И не мог
1 А. И. Деникин «Национальная диктатура и ее политика» (из книги «Очерки русской смуты»). С. А. Алексеев, сост. «Деникин, Юденич, Врангель». М., Отечество, 1991, с. 9—39.
2 Из воспоминаний ген. Лукомского. АРР, т. VI, 1922, с. 81—160.
160
простить Краснову того, что он реалистически понял, что, пока немцы стоят на российской территории, только от них можно получать оружие для борьбы с большевиками и опираться на немцев, как на надежный тыл, что он и делал и даже писал императору Вильгельму о помощи. От немцев он получал оружие, которым делился с Белой армией. Деникинцы же называли казаков проститутками за получение оружия от врага. Деникин всячески подавлял признаки самостоятельности донских и кубанских казаков и их войск и в конце концов подчинил казачьи войска полностью белому командованию, вынудив Краснова уйти в отставку.1 А осенью 1919 года он даже повесил председателя Кубанской Рады и ближайших его сотрудников за сепаратистские тенденции. После ликвидации автономии Донского войска, — пишет Краснов, — война против большевиков из национальной превратилась в классовую «и как таковая, не могла иметь успеха в беднейшем классе. Казаки и крестьяне отпали от Добрармии, и она погибла». Что касается расправы с кубанскими сепаратистами, то бывший кубанский атаман Филимонов считает, что она сыграла «значительную роль в общем ходе борьбы с большевиками на юге России и была одним из существенных поводов к катастрофическому отходу вооруженных сил юга России от Орла до Новороссийска».2 Тесно связанным с отсутствием четких и ясных программ был провал тыла. Именно из-за отсутствия тыла, отсутствия четких и прилично действующих органов власти и местной администрации в тылу у белых такое явление, как проигранная белыми битва между Тулой и Орлом осенью 1919 года превратилась в катастрофическое бегство почти без остановок до самого Черного моря.
* * *
Трагедия Белой борьбы была в том, что политически безграмотным военным пришлось вести политическую борьбу
1 П. Н. Краснов «Всевеликое войско донское», в АРР, т. V, 1922, с. 190-321.
2 Филимонов, генерал «Разгром Кубанской рады», с. 322—329.
161
(каковой всегда является Гражданская война) не только без поддержки партии, пользовавшейся наибольшей популярностью в народе, но еще в условиях взаимной вражды. Логически борьбу против большевиков должна была бы возглавить ПСР как партия русского крестьянства и значительной части интеллигенции. Но ПСР по «старой» народническо-социалистической традиции в офицерском мундире видела классового врага, реакционера и реставратора par excellence, хотя это было далеко не так. К тому же в ходе Первой мировой войны более половины офицеров погибли или стали инвалидами. Наибольшие потери были в пехоте, где в отличие от остальных армий русские офицеры первые поднимались в атаку и вели солдат за собой — первыми и падали. К 1917 году более 70% пехотных офицеров были вчерашние солдаты, отправлявшиеся прямо с поля боя (обычно отличившиеся особыми способностями) на кратковременные курсы и затем производившиеся в офицеры. Это были плоть от плоти остальных солдат. Не были они связаны со старым режимом ни сантиментами, ни офицерской традицией, что и отразилось в том, что на первый призыв белых генералов
зимой 1917—1918 года откликнулось лишь 5 тысяч офицеров. В свою очередь, традиционные (классические) офицеры и, конечно, белое командование, видело в ПСР тех же большевиков, чуть «побледневших социалистов». Таким образом, «бракосочетания» между ПСР и белым командованием не произошло, а оно могло бы привести к победе, как это произошло в Германии, где ненавидевшие друг друга фельдмаршал Гинденбург и социалист Эберт заключили союз во имя спасения Германии от большевизма и совместными усилиями подавили большевистский мятеж спартаковцев в ноябре 1918 года.
Казалось бы, на Волге в январе 1918 года был шанс аналогичного союза в России, поскольку во главе тамошнего временного правительства стояла партия, имевшая одну из самых прочных крестьянских поддержек именно в Поволжье. Но с самого начала эсеровское правительство столкнулось с проблемами, преодолеть которые оно не сумело. Во-первых, у него не было армии, а попытка создать добровольческие отряды из местных рабочих и крестьян провалилась. При всей своей политической «грамотности» в обращениях к народу
162
они клеймили большевиков немецкими агентами и оправдывали борьбу с ними именно этим аргументом. Очевидно, общность социализма не позволяла построить свою антибольшевистскую пропаганду на идейных основах. При всей их нелюбви к офицерству эсерам пришлось призывать последних для создания регулярной армии. Офицерство не желало воевать под красным флагом, называло эсеровское правительство полубольшевистским. Обе стороны друг другу не доверяли.
Но тут появился кстати Чехословацкий корпус. Это были пленные чехи и словаки, которые в течение войны охотно сдавались в русский плен, не желая воевать за немцев. В России они добивались права воевать бок о бок с русскими. Таким образом были сформированы Чехословацкий корпус, но царское правительство тянуло с отправкой его на фронт как «изменников» своего государства —Австро-Венгрии. Когда под властью большевиков рухнул Восточный фронт, западные союзники приказали корпусу двигаться на Владивосток, чтобы там погрузиться на суда и прибыть на Западный фронт. Советское правительство согласилось беспрепятственно пропустить корпус с полным комплектом его оружия по железной дороге. И вот на вокзале Челябинска встретились два эшелона — пленных венгров-коммунистов, двигавшихся на запад для вступления в Красную гвардию, и чешского корпуса. Это были традиционные враги. Произошла ссора, несколько венгров было убито чехословаками, после чего Троцкий приказал разоружить корпус и дальше его не пускать. Но корпус отказался разоружаться и захватил Челябинск. Командование корпуса, будучи социалистами, находились в контакте с русскими эсерами и согласилось, с разрешения союзников стать первой временной армией Самарского правительства, вплоть до создания собственно русской армии.
Вместо налаживания добрых отношений и взаимодоверия с русскими офицерами и отказа от левацко-классовых установок, трения между правительством и русским офицерством достигли предела после того, как весной 1918 года в Уфе (куда к тому времени пришлось отступить эсеровскому правительству) появился Виктор Чернов, бежавший из своей квартиры в Москве (?) в момент появления чекистов с целью его ареста. Возглавив летом 1918 года Комитет членов Учредителъ-
163
ного собрания, он осудил своих собратьев по партии за сотрудничество с «золотопогонниками», пытался безуспешно вступать в переговоры с большевиками и призывал эсеров прекратить вооруженное сопротивление большевикам. Он утверждал, что, поскольку деревня, крестьянство относятся к большевикам отрицательно и села вооружены до зубов оружием, принесенным с фронта вернувшимися дезертирами, каждая деревня станет антибольшевистским бастионом, и большевики не смогут удержаться у власти. Естественно, такая позиция была неприемлема антибольшевистскому офицерству и западным союзникам, которые уговорили адмирала Колчака отправиться из США (куда он попал благодаря спасшим его от расстрела матросам) в Сибирь и возглавить там антибольшевистские правительство и борьбу, что Колчак и сделал. В начале ноября 1918 года Колчак с группой офицеров произвел переворот в Омске, провозгласил диктатуру, и был признан всеми белыми фронтами Верховным Правителем. Чернов и его деятели были арестованы, а затем отправлены заграницу. Так печально закончился опыт сотрудничества эсеров и офицеров.
Колчак лично был честнейшим человеком весьма умеренных политических взглядов и блестящим адмиралом. Но оказался весьма невежественным военачальником на суше. Кроме того, это не был человек масс, не умел перед ними выступать, а тем более обещать народу «златые горы». Оказался он и негодным гражданским администратором. Не разбирался в людях. Его окружали блюдолизы и проходимцы-циники. Вокруг него царила коррупция, и был весьма жестокий режим, который в конце концов настроил крестьянские массы против него.1 Трагический конец Колчака широко известен: Чехословацкий корпус, захвативший и охранявший всю Транссибирскую железную дорогу, предательски охранял ее
1 Трагедия сибирского крестьянства, у ходившего в партизанские отряды против Колчака, но не признававшего и коммунистов, пытаясь формировать какие-то свои местные республики с советами, но без коммунистов, отлично и убедительно отражена в двух романах сибирских авторов: «Соленая падь» Сергея Залыгина и «Третья правда» Леонида Бородина.
164
и от отступавших белых и наконец в январе 1920 года на иркутском вокзале захватил Колчака и его окружение и передал их местному меньшевистско-эсеровскому «Политическому центру», но практическая власть была в руках большевистского ревкома, который и расстрелял Колчака 7 февраля.
Вероятно, самым убедительным свидетельством политического провала Белой армии был тот факт, что в начале 1921 года, сразу после эвакуации последних белых частей начались крестьянские бунты буквально по всей стране, а также Кронштадтское восстание. Это подтверждает отчуждение крестьян и от белых, и от красных. Ведь, казалось бы, так естественны были бы эти бунты в конце 1919 и 1920 году, чтобы открыть путь наступлению белых. Но такие восстания мы видим только в начале белой эпопеи (донские и кубанские казаки, Северный Урал и Поморье), когда восстававшие еще видели в белых своих освободителей. К 1920 году ряды этих потенциальных союзников явно и катастрофически поредели. А восстания крестьян против большевиков в начале 1920-х годов были слишком стихийны, без связи между собой, изолированы расстоянием друг от друга. Большевики их уничтожали поодиночке, соединив террор с пряником — НЭПом. с его восстановлением частного земледелия и на практике землевладения.
Аннотированная библиография
Д. Анин «Революция 1917 года глазами ее руководителей». Рим. Edizioni Aurora, 1971. Этот сборник под редакцией и со вступительной статьей известного в эмиграции публициста Анина (трагически покончившего с собой в Израиле в 1970-х годах) говорит сам за себя. В нем собраны отрывки из писаний в основном левых участников событий — от эсеров до Троцкого. Либеральный и правый лагеря представлены только Шульгиным. Набоковым и генералами Лукомским и Деникиным.
«Архив русской революции» издавался в Берлине между 1922 и 1926 годами. Очень ценное независимое издание воспоминаний участников Временного правительства и Белого дви-
165
жения и документов эпохи революции и Гражданской войны. Особенно ценны следующие материалы:
П. Н. Краснов «На внутреннем фронте», в АРР, т. Г Воспоминания участника Белой борьбы, генерала и верховного атамана донских казаков после самоубийства Каледина. Один из немногих белых генералов, обладавший политическим мышлением. На старости лет во время Второй мировой войны включился в антибольшевистскую борьбу на стороне немцев, возглавив казачьи части. После войны был предательски передан Великобританией советским властям и казнен в Москве.
Он же «Всевеликое войско Донское», в АРР, т. V.
Он же «Из воспоминаний 1917—1920 годов», в АРР, тт. VIII и XI.
А. С. Лукомский «Из воспоминаний». Тт. II, V, VI. Автор — генерал, участник Корниловского «заговора», при генерале Деникине был председателем «Особого совещания, исполнявшего функции правительства», как сам пишет. Личность противоречивая. Многие обвиняли его в том, что правительственная власть (невоенная) фактически отсутствовала у Белой армии.
С. П. Мельгунов «Золотой немецкий ключ большевиков». Нью-Йорк, Телекс, 1989. Автор — известный историк, до революции один из руководителей партии Народных социалистов (самое правое крыло социал-демократов, которых в сегодняшней России поместили бы где-то между Явлинским и Немцовым). Книга была впервые издана в 1940 году в Париже и была, пожалуй, первым окольным доказательством немецкого финансирования Ленина, что теперь доказано документами Германского генерального штаба, захваченными американцами в 1945 году.
Он же «Как большевики захватили власть». Париж, La Renaissance, 1953.
Он же «Красный террор в России». Нью-Йорк, Brandy, 1979.
Он же «Мартовские дни 1917 года». Париж, 1961.
Он нее «На путях к дворцовому перевороту». Париж. «Лев», 1979. Все названия книг говорят за себя. Все они являются очень добросовестными исследованиями с использованием тех ограниченных архивных материалов, которые были автору доступны, а также изданий — советских и зарубежных,— подкрепленных личными воспоминаниями автора — участника
166
тех событий. Мелгунов пишет несколько суховато, и его книги являются скорее изложением фактов, чем анализом и обобщениями. Мелыунов скорее «летописец», чем историософ.
Набоков, Владимир Дм. «Временное правительство», в АРР, т. I. Записки кадетского политического деятеля, отца известного писателя, сделанные им «Пo свежим следам» в 1918 году.
М. В. Родзянко «Государственная дума и Февральская революция», в АРР, т. VI.
Он же «Крушение Империи», в АРР, т. XVII. Автор — председатель последней Государственной думы, напрасно предупреждавший неудачливого царя о надвигающейся революции, а затем о ее начале. Записки его весьма субъективны, возможно, несколько преувеличивающие значение своей персоны, но ценные непосредственным свидетельством.
Интересны и многие другие материала и документы эпохи, опубликованные в «Архиве русской революции».
«Белый север». Двухтомник документов и мемуаров Белой борьбы на Крайнем Севере России. Архангельск, 1993.
А. И. Деникин «Очерки русской смуты». 4 т. Париж—Берлин, 1920—1925. Автор —главнокомандующий Белой армии юга России с 1918 до начала 1920 года. Книга, конечно, субъективна, но написана талантливо и честно, открывает читателю весь мир трагического российского междоусобия 1917— 1920 годов.
Пайлс, Ричард «Русская революция», 2 т. М., Росспэн, 1994. Перевод с английского блестящего труда американского профессора. Это, несомненно, одна из лучших работ по данной теме, завершающая весьма неровный творческий путь автора. По глубине анализа ее можно сравнить с ниженазванной книге Шапиро, но с той разницей, что труд Шапиро философско-политологический, сосредоточенный на исследовании компартии, а работа Пайлса историческая, исследующая путь страны и общества в целом.
«Русское прошлое». Историко-документальный альманах, кн. 3. СПб, 1992. Этот выпуск под редакцией эмигрантского историка и архивиста Н. Рутыча, выпускника Ленинградского университета, весь состоит из воспоминаний участников белой борьбы и документов той эпохи, собранных и аннотированных составителем сборника.
167
L. Schapiro The Origin of the Communist Autocracy. Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1977. Блестящий по богатству материала, логической доказательности и стилю изложения анализ ленинизма и раскольнической деятельности Ленина по созданию партии тоталитаризма.
Ullman, Richard Anglo-Soviet Relations, 1917-1921. Princeton University Press, 1961—1978. Трехтомное самое полное и наиболее документально обоснованное исследование так называемой «интервенции» западных союзников во время Гражданской войны. Автор доказывает, что она была настолько нелепой и пассивной и состояла из таких ненадежных солдат, что, за исключением японцев на дальнем Востоке, она принесла Белой армии больше вреда, чем пользы, а большевикам — колоссальный пропагандистский козырь.
Ю. Г. Фельштинский «Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917 — июль 1918». Париж: YMCA-Press, 1985. Автор — русский историк, закончивший свое историческое образование уже в США. Книга вызвала споры среди историков, особенно резко его критиковали некоторые советские историки.
Самое интересное в книге — анализ поведения крестьянских советов в 1917 году— их решительное сопротивление большевикам и изложение того, как Ленину с помощью левых эсеров удалось сломать Совет крестьянских депутатов.
Это далеко не исчерпывающий список работ по периоду, рассматриваемому в этой главе.
171
Часть III
От мечты о тоталитаризме до ее реализации в межвоенной Европе
Провал идеи классовой
революции и фашистская
трансформация марксизма
«Для нас насилие ... это тяжелая необходимость, которой мы все подчинились».
Муссолини, июнь 1921.
В свое время Карл Маркс утверждал, что национализм — изобретение буржуазии, чуждое рабочему классу, который-де по образу своего труда и быта является интернационалистом par excellence. Согласно Марксу солидарность рабочего класса одной страны распространяется на рабочие классы других стран, а не на свою по национальности буржуазию. Поэтому Маркс «пророчил», что при наличии огромных постоянных армий, основанных на всеобщей воинской повинности, с ростом индустриализации и превращением рабочего класса в численно самую многочисленную группу населения, любая большая война превратится в войну гражданскую, поскольку одетые в военную форму промышленные рабочие будут лояльны по отношению к таким же рабочим в военной форме противоположной армии, а не по отношению к «своим» офицерам — представителям «эксплуататорских классов». Рабочие-солдаты согласно Марксу поверну т штыки против своих офицеров, произойдет братание солдат через линию фронта, «эксплуататорские классы» будут свергнуты общими усилиями, и к власти придет пролетариат.
Ни одно из этих предсказаний Маркса не сбылось. Во-первых, провалилась основная гипотеза марксизма о прогрес-
172
сирующем обнищании рабочего класса по мере развития капитализма. Уже в последней трети XIX века в Западной и Средней Европе начались заметные сдвиги в материальном положении рабочего класса. В России, индустриализация которой началась по-серьезному в начале 80-х годов XIX века, улучшение положения рабочего класса стало заметны на пороге XX столетия, набирая все большие темпы вплоть до Первой мировой войны.1 Но, как известно, и накануне войны около 80% населения страны составляли крестьяне, а не рабочие, да и большинство русского промышленного пролетариата еще не порвало связей с деревней, так что предсказание Маркса о превращении пролетарских армий в революционные к российскому случаю отношения не имели. Впрочем, и в России произошло все не по Марксу: революция началась в столице, а не в окопах, и не с армии, а с забастовок и хлебных «бабьих бунтов», бездеятельностью и некомпетентностью местных властей превратившихся в переворот.
1 Темпы введения законов, защищавших права рабочих, регулирующих условия труда и вознаграждение за труд, компенсации за увечья, пенсии по инвалидности в России были одними из самых передовых среди промышленных стран того времени. Но из-за позднего начала реформ и неквалифицированности подавляющего большинства рабочих — вчерашних крестьян, а, следовательно, и низкой производительности их труда, доходы их были значительно ниже западноевропейских. На этом играли агитаторы-революционеры в то время, как справедливость требовала сравнивать положение рабочих в России с положением западноевропейских рабочих на аналогичном этапе промышленного развития этих стран, скажем, положение российских рабочих в 1910 году с положением английских рабочих в 1840-х годах. Такое сравнение было бы полностью в пользу России. См.: Д. В. Поспеловский «На путях к рабочему праву: профсоюзы в России». С. 26—32.
173
Глава 10
Природа и зарождение германского нацизма
«Центром внимания закона должна быть нация, а не отдельная личность».
ИзречейГитлера («Hitler: Reden und Proklamationen». München, 1962).
Как мы уже указывали в наших первых вступительных главах, существует несколько школ по исследованию и определению нацизма и фашизма. Их можно свести к основным двум посылкам — одни не видят большой разницы между ними и третируют их как два варианта одного фашизма: собственно фашизм и нацизм, как немецкий его вариант. Одним из самых видных представителей этой школы является немецкий ученый Эрнст Ноль-те, автор трехтомника «Der Faschismus in seiner Epoche». Другая школа считает, что это разные политические течения. Более того, классик разработки темы тоталитаризм Анна Арендт не без основания сомневается даже в применимости термина тоталитаризм к итальянскому фашизму, хотя Муссолини сам с гордостью называл свою систему тоталитаризмом. С Нольте решительно не соглашается и цитированный нами уже израильский ученый Штернхелль. Он указывает, что источниками фашизма были французский право-революционный интегральный национализм, бунт марксистов против диамата и сорелевский синдикализм1. Иными словами, в
1 Удивительно, что Штернхелль ни разу не упоминает энциклики Льва XIII, как один из источников органического синдикализма и солидаризма, использованных итальянским фашизмом. Возможно, что как еврею ему неудобно задевать
174
основе фашизма стоит бунт против детерминизма,в то время как критерием германского нацизма является биологический детерминизм.
«Основой германского национал-социализма был расизм в самом крайнем своем проявлении, и борьба против евреев, против «низших» рас играла в нем гораздо большую роль, чем против коммунизма. Марксистов можно было обратить в национал-социалистов, что и имело место в Германии в очень значительном числе; с коммунистами можно было подписывать договоры, обмениваться дипломатами. Ничего подобного не могло быть в отношении евреев ... их можно было только уничтожать».1
Хотя антисемитизм был частью многих идеологических и политических движений, — продолжает наш автор, — нигде он не стал учением поголовного уничтожения всех евреев, как у нацистов. В фашизме отношение к евреям не занимало центрального программного места. Так, если в крайнем фашистском французском движении антисемитизм интерпретировался почти так же радикально, как у нацистов, в другом французском движении — фэссо Жоржа Валюа — антисемитизмом и не пахло. В итальянской фашистской партии было очень много евреев, значительно больше, чем их пропорция в общем населении Италии, во всяком случае, до тех пор, пока под влиянием немецких нацистов в 1938 году Муссолини не утвердил расовое законодательство. Однако и после этого евреи в Италии оставались в относительной безопасности.
Поскольку расизм не был обязательной частью фашизма и его программ, отождествление фашизма с нацизмом недопустимо, по мнению Штернхелля. Однако он признает, что в остальном обе доктрины весьма близки друг к другу и, во всяком случае, их объединяет тоталитарный характер обоих мировоззрений.
Католическую церковь в таком отрицательном контексте или, что скорее, он считает, что идеи папы были настолько искажены Муссолини, что здесь можно говорить скорее об изнасиловании этих идей фашизмом.
1 Sternhell Указ, ист., с. 4-5.
175
Хотя Италия и Германия были в противоположных лагерях во время Первой мировой войны, состояние общества, государственности и народного хозяйства после окончания войны в обеих странах было аналогичным. Следует напомнить, что согласно Версальскому миру Германия получила право на вооруженные силы всего лишь в размере 100 тысяч военнослужащих. Ей было запрещено воссоздавать военно-воздушные силы и военно- морской флот за исключением судов охраны германских морских границ. Она потеряла в пользу Франции Эльзас-Лотарингию, небольшие клочки земли в пользу Дании и Бельгии и ту часть Польши, которая досталась Пруссии по русско-германо-австрийским разделам Польши в XVIII веке, а также небольшие ее колонии в Африке и Океании. Рейнская область, примыкающая к Франции, была демилитаризована как компромисс в пользу Франции, которая, обеспокоенная тем, что, несмотря на все эти ограничения, Германия все еще оставалась потенциально самым многолюдным и мощным государством Европы 1, предлагала разделить Германию на отдельные независимые государства, как было до 1870 года, а Рейнскую область сделать протекторатом Франции. На это Великобритания и США не согласились, но внесли в мирный договор параграф, согласно которому, в случае угрозы безопасности Франции со стороны Германии, оба государства придут Франции на помощь.
Но, поскольку США «ушли из Европы», приняв политику изоляционизма, Великобритания формально в одиночку не обязана была выполнять обещание; наоборот, она отговорила Францию от введения своей армии в Рейнскую землю, хотя на Нюрнбергском процессе 1945—1946 годов немецкий генералитет подтвердил, что в 1936 году Германская армия была в столь зачаточном состоянии, что любая даже ограниченная военная акция со стороны Франции привела бы Германию к немедленному поражению.2
1 Ослабленная голодом, красным террором и Гражданской войной Советская Россия была в те годы не в счет.
2 Rhodes, John Е. The Quest for Unity. Modern Germany, 1848-1970. N. Y., Holt, Rinehart and Winston, 1971, p. 231.
176
Но что касается конца Первой мировой войны и Версальского мира, то тут Германия была умышленно и нелогично унижена и оскорблена союзниками. Дело в том, что, как мы указывали выше, президент США Вильсон отказался вести мирные переговоры с императорским немецким правительством, несмотря на новую либеральную конституцию, и фактически навязал Германии революцию и приход к власти социал-демократов. Казалось бы, уж с последними Антанта может разговаривать. Эта партия не несла прямой вины за войну и еще с начала 1917 года требовала выхода Германии из войны и переговоров о мире. Однако германская делегация, прибыв в Версаль, не была допущена до стола переговоров, переговоров с ней не велось никаких, а были лишь ультимативно представлены союзнические условия прекращения войны с требованием подписать их. Причем от делегации требовалось подписать эти условия мира с неизвестной суммой репараций, требуемых от Германии, которая будет вычислена позднее. Никаких альтернатив, кроме возобновления войны, у немецких дипломатов не оказалось, и, скрепя сердце, документ был подписан. И когда наконец в 1921 году Германии был преподнесен счет репараций в размере 33 миллиардов долларов (из них 52% в пользу Франции), по Германии разнесся клич: это предательство социал-демократов — еврейский заговор против Германии! Глава делегации, министр иностранных дел Германии, как мы указывали выше, еврей Ратенау, германский националист-корпоративист, был в 1922 году убит нацистами. Дело в том, что на момент окончания войны немецкие войска находились на территориях всех стран, противостоящих им, и не было ни одного иностранного солдата, кроме пленных, на территории Германии. Рядовой солдат и младший офицер — особенно те, что были в окопах, — не знали того, что знали хозяйственники и высшее командование: все ресурсы и средства Германии были истощены, в тылу начинался голод, продолжать войну Германия была не в состоянии. Не сознавая глубины кризиса, фронтовики были в недоумении, почему страна признала себя побежденной и почему она согласилась на столь жесткие условия мира. Вот это и была та питательная среда, которая рождала гитлеров и им подобных.
177
Сумма была огромной, но на выплату ее отводилось Германии 30 лет, а в пересчете на константную валюту и на душу населения, эта сумма была примерно равна тем репарациям, которые Франция должна была выплатить Германии в результате поражения в войне 1870-1871 годов, и Франция их выплатила в срок, поскольку германские войска оккупировали Париж и условием своего оставления французской территории поставили окончательную выплату репараций. Можно спорить, что война 1914—1918 годов была почти в 4 раза дольше и ввиду новых военных технологий была экономически гораздо более истощающей для всех воевавших сторон. Факт тот, что Германия считала себя обиженной и репарации платила не в срок и не полностью. К 1922 году она их платить почти перестала, за что французы оккупировали ее индустриальный центр — Рурскую область, о чем говорилось выше. Великобритания понимала, что без такой промышленно важной страны, как Германия, послевоенной Европе на ноги не встать и поэтому даже предлагала простить ей все долги и отменить репарационные выплаты. Это отвергли и Франция, и Америка. Однако гиперинфляция не была никому на руку, а в самой Германии вызывала рост и активизацию крайних партий, в том числе и нацистов. В 1923 году правительство Штреземапа отменяет пассивное сопротивление рабочих Рура, а гениальный финансист Хьямар Шахт проводит очень болезненную, но необходимую денежную реформу с обменом валюты из расчета одного триллиона старых марок на одну новую. В 1924 году на помощь приходит американский План Доуса (Dawes), который, не указывая конкретно новых сроков выплаты репараций, значительно уменьшает размер ежегодных выплат. Кроме того, Германии предоставлялся льготный кредит в 200 миллионов долларов. За этим следуют огромные американские капиталовложения в восстановление немецкой промышленности; решающие пакеты акций многих фирм скупаются американцами. В общей сложности между 1924 и 1929 годами Германии были предоставлены льготные кредиты на сумму 8 миллиардов долларов. В стране наступает относительное материальное благополучие и политическая стабилизация. Ободренная помощью Запада, Германия наконец поворачивается лицом к
178
западным демократиям после пяти лет колебаний между Востоком и Западом.
Дело в том, что у истоков Веймарской республики, как мы знаем, стояли две несовместимые силы: правомонархическое офицерство (а оно было политически именно таким, в отличие от русского аполитичного офицерства) и леводемократическое правительство. Эти силы не доверяли друг другу, но и не могли обойтись без друг друга, как показало сотрудничество социал-демократа Эберта с фельдмаршалом Гинденбургом, совместными усилиями подавившее восстание немецких большевиков в 1918 году. Эта противоречивость отразилась и в Веймарской конституции. С одной стороны, она ввела совершенно пропорциональную избирательную систему, при которой даже партия, получившая менее 1% голосов, попадала в парламент. В результате в стране появилось более 100 мелких партий, правительства были нестабильными коалициями таковых, оставаясь правительствами парламентского меньшинства. Эти правительства сметались вотумом недоверия. Выборы происходили нередко по несколько раз в год. У немцев, привыкших к авторитаризму, дисциплине и порядку, такой парламент и такое правительство по меньше мере не внушали ни доверия, ни уважения к Веймарской конституции и республике. Гораздо дороже германскому сердцу была армия. Это были герои минувшей войны, создатели Германской империи, а в условиях политической нестабильности, олицетворяемой социал-демократами и либералами, армия оставалась единственным фактором стабильности и преемником исторической Германии и ее традиций. Несомненно, не без нажима армии в Веймарской конституции имелась статья 48, согласно которой президент имел право по своему усмотрению объявить в стране чрезвычайное положение, мобилизовать войска для наведения порядка и применять меры, нарушающие конституционные права личности, в случае опасности государственному строю. Этой статьей в свое время воспользуется Гитлер.
Эти две силы тянули страну в противоположные стороны. Веймарские политики льнули к Западу, к западным демократиям. Военные же, оскорбленные Версалем, глядели на Восток, надеялись на сближение с Советской Россией. Так,
179
главнокомандующий генерал Зеект открыто заявил о необходимости договориться с Советской Россией, совместными усилиями ликвидировать Польшу и восстановить русско- германские границы 1914 года. Эта линия генералитета восторжествовала на Генуэзской конференции в апреле-мае 1922 года. Это была первая конференция западных союзников с участием 29 стран, в том числе впервые Советской России и Германии. Германскую делегацию возглавлял министр иностранных дел Ратенау, который стремился к сближению с западными демократиями и надеялся, что на этом форуме ему удастся восстановить какие-то отношения с западными союзниками. Но Ллойд-Джордж, возглавлявший британскую делегацию, как и его французский коллега, полностью игнорировали немцев и Советы. Ратенау несколько раз пытался связаться по телефону с Ллойд-Джорджем, но тот отказывался разговаривать с ним. Между тем советская делегация пустила слух, что западные союзники соглашаются выдать стране Советов ту часть германских репараций, адресат которой не был назван в версальских документах, поскольку в то время еще шла в России Гражданская война и предполагалось, что эта часть репараций будет предназначена России в случае победы белых. По тем слухам, которые советская делегация распространяла, чтобы привлечь к себе немцев, получив эти дополнительные репарационные фонды от Германии, Советы возместят ими часть потерь западных предпринимателей в связи с национализацией их имуществ в России советской властью. Эти слухи и полное игнорирование немцев со стороны Запада заставило Ратенау нехотя согласиться на предложение Советов начать немецко-советские переговоры на соседнем курорте Рапалло. Там оба изгоя заключили соглашение не предъявлять никаких счетов за войну друг другу, никаких репараций. Одновременно там же начались тайные переговоры между генеральными штабами обеих стран, положившие начало военному сотрудничеству и фактически тайному созданию немецких военно-воздушных сил на территории СССР, вопреки запрету, наложенному на Германию Версалем.
И вот только с началом с 1924 года более положительной политики Запада по отношению к Германии и реальной ей
180
экономической помощи, прозападная линия немецких либералов и демократов побеждает и не только в официальной внешней политике, но и в настроениях германского общества, что наглядно показывают результаты выборов, которые можно суммировать следующим образом:
Партии и политические блоки
Годы |
Коммунисты и демократы |
Либералы |
Антивеймарский блок1 |
1920 |
3% |
80% |
17% |
1924 |
13% |
52% |
35% |
1928 |
12% |
58% |
31% |
1930 |
13% |
47% |
40% |
1932 |
18% |
38% |
46% |
Из этой таблицы видно, насколько упрочились позиции демократов к 1928 году. Ясно, что если бы не экономическая депрессия, которая в Германии началась на год раньше, чем в остальных странах Европы (1929 вместо 1930) и ударила по стране особенно больно, поскольку оздоровление германской экономики началось всего четырьмя годами раньше, люди только начали расправлять крылья, и вот снова удар. Депрессия воспринималась как провал экономики свободного рынка, как конец эры либерализма и как свидетельство того, что выход только в государственном управлении экономикой, дирижизме. Иными словами, экономическая депрессия 1930-х годов дала все козыри в руки крайним и антилиберальным движениям — коммунизму и нацизму/фашизму. В условиях крайнего национализма, взбудораженного Первой мировой войной и страхами коммунистического интернационализма, ясно что коллапс, как тогда считалось, либерализма дал гораздо более мощный рост фашизма и близких ему течений, чем коммунизма.
1 Под этим блоком имеются ввиду все партии крайне правого крыла: монархисты, национально-народная партия и нацисты.
181
Но вернемся к внутреннему состоянию Германии после воины и зарождению нацистской партии.
В Германии проблема безработных военных, не имеющих никакой профессии для применения в мирных условиях, стояла еще острее, чем в Италии, из-за ограничения размера германских вооруженных сил Версалем до 100 тысяч человек. Так начали появляться частные армии, ассоциированные с той или иной партией. Первой такой частной «армией» был Свободный корпус (Frei kor) — это был добровольческий отряд кадровых военных, воевавший в Польше в 1919 году против Красной армии. Вернувшись с польского фронта, они явно были недовольны социал-демократическим правительством в Германии. Другой и более «долгожительной» крайне правой частной «армией» был так называемый Штальхельм (Стальной шлем), состоявший из профессиональных офицеров. Потом и этот союз офицеров сыграет свою роль в приходе к власти Гитлера и нацизма.
В марте 1920 года Вольфганг Капп, еще в 1917 году организовавший Партию Отчизны, выступавшую против мирных переговоров, поднял мятеж против социалистического правительства в Берлине. Город он захватил, но у власти продержаться не смог из-за того, что по призыву правительства социалистические, католические и независимые профсоюзы, объединившись, оказали пассивное сопротивление вместе со всеобщей забастовкой. Капп был арестован, правительство восстановлено. Но путч Каппа, поддержанный значительной частью генералитета, показал, насколько хрупок союз консервативной армии с лево-демократическим правительством.
* * *
А теперь взглянем на «карьеру» Гитлера до прихода к власти.
Известно, что австриец Адольф Гитлер, мечтавший когда-то стать либо художником, либо архитектором, возненавидел Вену из-за засилья там евреев, которых он почему-то считал виновниками своих неудач. В 1913 году Гитлер переселился в Мюнхен, а с началом войны поступил в немецкую
182
армию, в которой дослужился лишь до чина ефрейтора, но за храбрость имел самую высокую награду в немецкой армии — Железный крест, который очень редко давался низшим чинам. Конец войны застал его в военном госпитале лечащимся от временной слепоты, вызванной газовым отравлением. Версальский мир он считал предательством.
Когда он вышел из госпиталя и прибыл в Мюнхен. Бавария уже не была монархией: после отречения от престола императора Вильгельма, под нажимом республиканцев отрекся и король Баварии, а за ним и остальные германские монархи, однако Мюнхен оставался центром правой оппозиции левому правительству в Берлине. В одной из многих мюнхенских военизированных группировок, мечтавших о реванше против Версальского мира, был и герой минувшей войны капитан Эрнст Рем, организатор и глава СА (отряды штурмовиков), которая с 1921 года стала частной армией нацистов. Однако в апреле 1919 года власть в Баварии захватили коммунисты, объявившие ее Советской республикой. Но в мае власть коммунистов была свергнута. Гитлер был одним из свидетелей, дававших показания в комиссии по расследованию преступлений арестованных коммунистов, приговоренных затем к расстрелу. С этого момента начинается восхождение его звезды. Он начинает работать в политотделе армии. В сентябре 1919 года ему поручается изучить небольшую Германскую рабочую партию, руководимую слесарем Антоном Дрекслером. Гитлеру партия сразу понравилась: правым ее программа обещала националистический союз всех германцев, но без евреев, и реванш Версалю; левым — национализацию торговли и промышленности. Через несколько дней Гитлер стал членом ЦК партии. Там он встретил Рема. К 1921 году Гитлер вытесняет Дрекслера с поста главы партии, занимает его место и добивается согласия этой миниатюрной партии на предоставление ему неограниченных диктаторских полномочий. Гитлер переименовывает партию в Нацонал-социалистическую немецкую рабочую партию (НСДАП в немецком сокращении). В это время в Германии было множество родственных нацизму1 партий, но,
1 Еще до появления НСДАП существовало несколько немецких партий, аналогичных по духу и задачам, с названиями, подоб-
183
одержимый стремлением к абсолютной власти, Гитлер ни с одной из этих партий не объединялся. Просто на фоне успехов его партии другие мелкие национал-социалистические партии глохли — вероятно, большинство их членов переходили в партию Гитлера, которая уже в 1920 году приняла «Программу» из 25 статей, составленную Готтфридом Федером, которого можно назвать экономическим идеологом национал-социализма. Вот она в нашем сокращении:
«1. Мы требуем ... соединения всех германцев в единой Великой Германии.
2. Мы требуем равноправия германском}' пароду в его отношениях с другими нациями и отмены
Версальского и Сен-Жерменского мирных договоров.
3. Мы требуем территорий и колоний для прокормления нашего народа и для расселения части его из перенаселенных районов.
4. Гражданами и членами государства могут быть только германцы по крови, вне зависимости от их религии. Евреи не могут быть членами (германской) нации.
5. Кто угодно может проживать в Германии в качестве гостей, подпадающих под особые законы, касающиеся чужестранцев.
6. Право определять руководителей и законы страны принадлежит исключительно гражданам государства…
7. Мы требуем, чтобы государство считало одним из своих приоритетов предоставление собственным гражданам средств существования. Если государство не в состоянии обеспечивать всех лиц. проживающих в его пределах, иностранцы (не граждане) лишаются обеспечения (изгоняются из страны).
8. Дальнейшая иммиграция в Германию лиц не германской национальности должна быть запрещена. Мы требуем, чтобы все негерманцы, прибывшие в страну после 2 августа 1914 года, были немедленно выдворены из Германии.
ными этому. Еще до войны в Австрийской империи, а именно в чешских Судетах была Германская социально-трудовая партия, переименованная позднее в Германскую национал-социалистическую рабочую партию со свастикой в качестве своего партийного символа.
184
9. Все граждане государства равны в своих правах и обязанностях.
10. Все граждане государства обязаны трудиться, физически или умственно. Деятельность индивидов не смеет противоречить интересам общества. Она должна служить всеобщему благу и не выходить за рамки национальных интересов.
11. Поэтому мы требуем отмены нетрудовых доходов и освобождения от рабства процентных ставок (или процентов от капитала. —Д. П.).
12. Личное обогащение от войн должно рассматриваться как государственное преступление. Мы требуем поэтому конфискации всех военных прибылей.
13. Мы требуем национализации всех деловых фирм (трестов).
14. Мы требуем введения в крупных предприятиях принципа соучастия в доходах их рабочих и служащих.
15. Мы требуем развития материального обеспечения старости.
16. Мы требуем создания здорового среднего класса; немедленного обобществления больших универмагов, разделения их на мелкие магазины с перепродажей последних по доступным ценам мелким предпринимателям, снабжающим товарами государство и муниципалитеты.
17. Мы требуем ... введения закона, разрешающего конфискацию без компенсации частных земель для общественных нужд, отмены земельной ренты и запрещения земельной спекуляции.
18. Мы требуем безжалостного преследования тех, чья деятельность вредна общественным интересам. Угнетатели нации, ростовщики, спекулянты должны предаваться смерти, вне зависимости от их расы и религии.
19. Должно быть заменено системой германского обычного права.
20. Государство обязано ... давать возможность любому способному и трудолюбивому немцу получать высшее образование и пополнять ряды ведущего слоя нации. Программы всех вузов страны должны соответствовать потребностям практической жизни. Школы с первого же класса обязаны привить ребенку понимание назначения государства.
185
Мы требуем предоставления соответствующего образования за счет государства одаренным детям бедных родителей, вне зависимости от их классового происхождения и образа труда».
21. В этом пункте речь идет о защите государством материнства и детства, запрещения детского труда, физического развития детей и молодежи.
«22. Мы требуем отмены армий платных наемников и создания национальной армии.
23. Мы требуем мер против предумышленного распространения лжи в печати и создания подлинно германской национальной печати при помощи следующих мер: а) редактора и сотрудники всех СМИ, выходящих на немецком языке, должны быть членами германской нации; б) негерманские СМИ могут издаваться лишь с разрешения правительства и не смеют пользоваться немецким языком (речь идет о еврейских журналистах в немецкой прессе. —Д. П.) в) негерманцам должно быть категорически запрещено финансировать немецкоязычные издания и оказывать на них какое-либо влияние.
Нарушением этого закона должно быть закрытие соответствующего органа печати и высылка виновного ненемца из страны.
24. Мы требуем свободы вероисповедания всем религиям, поскольку они не угрожают государству и не выступают против нравственных устоев германской расы. Партия стоит за положительное христианство (выделено мною. —Д. П). Она решительно против еврейского материалистического духа внутри и вне партии и убеждена, что наша нация сможет добиться постоянного благополучия, ставя общий интерес выше личного.
25. Для выполнения всех вышеупомянутых требований мы требуем создания сильной централизованной власти, распространения безусловного авторитета центрального парламента на всю страну ... Руководители партии клянутся бороться за осуществление всех требований программы вне зависимости от последствий, вплоть до принесения в жертву своих жизней».
С социально-экономической точки зрения это программа мелкобуржуазного социализма, под которой подписался бы любой левый социал-демократ. Но в национально-политичес-
186
ком отношении это программа чистейшего расизма, государственного тоталитаризма. Государству предоставляются не только права, но вменяется в обязанность следить за чистотой расы, то есть вмешиваться даже в самые интимные стороны человеческой жизни. Национальность определяется кровью, расой. В плане экономики упор на территории и сельское хозяйство свидетельствует об архаичности экономических взглядов теоретиков нацизма. Современная экономика, во-первых, опирается на промышленность и торговлю. И, как мы знаем, сегодня среди самых богатых стран мира с самым высоким образом жизни густонаселенные страны Западной Европы и Япония — почти все они бедны естественными ресурсами. Да и сельское хозяйство стало интенсивной промышленной областью, благодаря чему те же европейские страны не только не нуждаются в импорте зерна, по даже вывозят его в другие, преимущественно крестьянские страны. Непосредственными источниками идеологии германского национал-социализма были следующие книги:
1) «Третий рейх» (1923) Артура Мюллера Ван ден Брука, в которой новой германской идеологией провозглашался «корпоративизм в государственной организации и в экономике», который в ходе своего становления будет революционным, по, утвердившись в обществе, станет консервативным. Эта система требует такого вождя, который сумеет вытеснить интернациональный социализм германским национал-социализмом, сердцевиной которого является принцип вождя (Fuehrer- Prinzip — «вождизм»). Этот принцип, как мы увидим, заключается в превосходстве вождя над всеми законами и государственными структурами. Вождь определяет, что лучше для страны, и его воля превыше всего.
2) Второй «библией» нацизма была, конечно, «Моя борьба» Адольфа Гитлера, написанная им в тюрьме между 1923 и 1924 годами. Это книга явного графомана, полная противоречий и непоследовательности, лейтмотив которой — ненависть. Ненависть к евреям — при полном доверии к другой бредовой книге — «Протоколам сионских мудрецов», антисемитской фальшивке о мифическом «жидо-масонском» заговоре, составленной фантазером Нилусом. Беда в том, что «Моя борьба» настолько бредовая книга, что никто ее не
187
принимал всерьез и, когда Гитлер пришел к власти, никто не ожидал, что он будет пытаться проводить ее идеи в жизнь. Так, немало германских евреев голосовали в 1932 году за Гитлера, надеясь, что он твердой рукой наведет порядок после веймарского хаоса.
3) Расистская идеология была изложена в третьей нацистской «библии» — «Мифе XX столетия» (1930) Альфреда Розенберга. Тут стоит коротенько остановиться на авторе книги. Розенберг был остзейский немец из Эстонии, подданный российского императора. Будучи студентом архитектуры не то в Москве, не то в Киеве, Розенберг с началом Первой мировой войны пошел добровольцем в русскую армию и провоевал вплоть до развала армии большевиками. Вероятно, жуткое зверство революции в России, вернее, ее последствия произвели такое отвратительное впечатление на юного русско-немецкого мальчика, что он в ужасе оттолкнулся от России и всего славянского. А поскольку в революции и большевистской партии такую большую роль играли евреи, то возненавидел он и их. Вернувшись в родную Эстонию, он решил впервые в жизни посетить родину предков, там встретил Гитлера и, увлекшись нацизмом, сочинил основополагающую расистскую книгу, в которой утверждал, что славяне — «недочеловеки», достойные быть только слугами или рабами немцев. Следуя за такими «авторитетами» расизма, как французский граф Гобино, английский расист, зять композитора Вагнера Чемберлен и другие, Розенберг утверждал превосходство арийской, или тевтонской, расы над всеми остальными народами мира, которой поэтому принадлежит господство в мире1. В нацистской расистской иерархии за тевтонцами как граждане второго класса шли латино-романские народы, затем славяне, достойные только рабского состояния, и наконец евреи, которым нацизм вообще не находил места на земле, ибо, с одной стороны, они были низшей расой, паразитами на теле арийских народов, но. с другой стороны, Гитлер и Розенберг признавали, что евреи — народ одаренный, хитрее самих арийцев и потому эксплуатирует их. К этому, вероятно, примешивался и опыт самого Розен-
1 Арийцев нацистская литература называла сверхчеловеками.
188
берга, видевшего евреев на многих руководящих постах у большевиков. Отсюда, по- видимому, и шло нацистское представление о евреях как об особо зловещем элементе, и в результате — смешение коммунизма и еврейства, еврейства со славянством, отождествление славянства с коммунизмом-большевизмом. Это говорит не о высоком уме и аналитических способностях «классиков» нацизма — над разумом у нацистских вождей и их последователей превалировали отрицательные эмоции: обида, комплекс неполноценности, злоба, ненависть... Во всей послевоенной Европе с концом войны и демобилизацией появились миллионы безработных ветеранов, да и не только ветеранов — ведь сократилось до минимума производство оружия и всевозможных припасов, необходимых в военное время. Как мы уже сказали, особенно болезненно этот процесс отразился на Германии, где фактический запрет на производство оружия и военных самолетов, с одной стороны, и демобилизация нескольких миллионов молодых людей, не имеющих профессий, применимых в мирное время, выбросило всю эту массу на улицу и на, так сказать, политический рынок. Это был готовый «товар» для частных армий и для любых демагогов — стоило только бросить спичку, чтобы он воспламенился. Такой спичкой была отмена федеральным канцлером Штреземаном пассивного сопротивления французам в Руре. В ответ баварское правительство в сентябре объявило особое положение, предоставив своему премьеру фон Каару диктаторские права. Федеральное правительство попыталось закрыть мюнхенскую газету нацистов «Народный обозреватель» («Фёлькишер Беобахтер»), но баварские власти, в том числе главнокомандующий баварским военным округом генерал фон Лоссов, отказались выполнить приказ Берлина. Берлин потребовал от баварского правительства отправить Лоссова в отставку. Гитлер и его союзники настаивали на походе на Берлин. Правительство Каара колебалось. Козыри, казалось, были вырваны из рук конспираторов после того, как федеральное правительство успешно подавило пробольшевистские мятежи в Тюрингии и Саксонии.
Но Гитлера и некоторых радикально-правых генералов, в том числе Людендорфа, национального героя и начальника
189
Генштаба в минувшую войну, уже было не остановить. На 8 ноября был назначен митинг правых националистов во главе с премьером Баварии Кааром в пивной «Бюргербройкеллер», в которой собрались и нацисты. Тут впервые в таком масштабе были задействованы отряды СА, окружившие здание пивной. Гитлер вошел внутрь и провозгласил начало национальной революции. Присутствующие Каар, Лоссов и другие националистические деятели были временно задержаны, отведены в соседнюю комнату, где Гитлер сначала безуспешно пытался их уговорить войти в заговор. Это ему удалось только после того, как подъехал Людендорф и объявил о своей поддержке Гитлера. Сообщение об этом боевом союзе было встречено овациями зала. Гитлер объявил массовую демонстрацию на следующий день, посредством которой должен был быть произведен политический переворот. Поверив Каару и Лоссову, Гитлер их отпустил по домам. Но Лоссов передумал и вызвал военные подкрепления в Мюнхен. Каар тоже передумал. На следующий день демонстрация 2 тысяч нацистов во главе с генералом Людендорфом и Гитлером была расстреляна войсками. Гитлер был арестован, судим. Теоретически ему грозила смертная казнь за измену родине. Но он сумел вызвать сочувствие правой общественности и судей заявлением, что он не изменник, а патриот, и что цель его была покончить с марксизмом. В результате он был приговорен всего к 5 годам тюремного заключения с правом в дальнейшем пересмотра срока в сторону его сокращения. И действительно, он вышел на свободу уже в рождественский сочельник 24 декабря 1924 года, успев за время своего заключения написать «Мою борьбу».
Выйдя на свободу, он застал уже совсем иную Германию: гиперинфляция окончилась, благодаря облегчению репараций и кредитам заработала промышленность. Германия, так сказать, была прощена Англией и Америкой и воспринималась уже как одна из западных демократий. Умеренно, но определенно рос уровень жизни, резко сокращалась безработица. Никто не хотел новых потрясений. Гитлер понял, что бунты и теракты в этих условиях сочувствия общественности не вызовут. Единственный путь к власти в этих условиях — это не нарушать конституции, пробиваться вверх законным пу-
190
тем, пользуясь демократическими методами и предпочтениями избирателей, дожидаясь момента, когда в силу каких-то обстоятельств его партия получит шанс массовой поддержки. Между 1924 и 1929 годами о нацистской партии говорили в прошедшем времени.
По вот долгожданный Гитлером момент настал — так называемая Великая депрессия, то есть колоссальный экономический спад, о чем мы уже говорили выше. О Гитлере у власти и его политике мы будем говорить в отдельной главе. Скажем только, что нацизм, фашизм и фашизоидные симпатии в Европе между двух войн (да и за пределами Европы) не ограничивались Германией и Италией.
Какие же факторы в фашистских и фашизоидных движениях усыпляли европейцев, притупляли чувства беспокойства по поводу наступления этих диктатур при гораздо большем страхе в отношении коммунизма?
Как мы говорили в начале нашей книги, еще до Первой мировой войны начался упадок либерализма. В Германии этот процесс начался значительно раньше — с созданием Бисмарком Германской империи. Ведь создавалась она голой военной агрессией, что противоречило всем принципам либерализма. Однако национализм возобладал, и либералы в парламенте одобрили дело Бисмарка. Этим германский либерализм был полностью скомпрометирован. Следующий удар по классическому либерализму был нанесен гегельянским его пересмотром Оксфордской школой Грина. Затем российское Временное правительство 1917 года, не сумев опознать смертельную опасность слева и предотвратить захват власти большевиками, еще более основательно подорвало доверие европейской общественности к тому, что либерализм и демократия в состоянии предотвратить распространение коммунизма. С другой стороны, послевоенная обстановка нестабильности и неопределенности, отсутствие прочной власти, безработица и прочие экономические проблемы давали повод думать, что только сильная, централизованная власть, а то и просто диктатура способны восстановить по-
191
рядок, вернуть обывателю веру в завтрашний день. Естественно, решительным толчком в пользу диктатуры явился международный финансовый крах 1929-1930 годов, повлекший длительный экономический спад и колоссальный взлет безработицы, в связи с чем недоверие к политическому либерализму усугубилось компрометацией либеральной экономики, экономических доктрин либерализма. В Германии, где стабилизация и экономический прогресс были еще очень хрупкими и на памяти у всех был кризис 1920—1923 годов, новый кризис ударил еще более чувствительно, чем по другим промышленным странам мира. Валовой доход Германии сократился между 1929- 1932 годами на 40%. По данным профсоюзов в 1932 году 40 % их членов были полностью безработными, 20% — частично безработными. Масла в огонь тоталитаристов прибавил так называемый План Инга. Дело в том, что План Доуса 1924 года был временной мерой облегчения репарационных выплат и он должен был быть скорректирован постоянным планом, который Янг и разработал к началу 1929 года, когда никто и не подозревал назревающей экономической катастрофы. Этот план сократил германские долги до 8 миллиардов долларов, но ввел строгий график регулярных выплат, которые окончились бы лишь в 1988 году. А тут подкатила депрессия, и нацисты сразу этим воспользовались, демагогически и лживо обвиняя Запад в желании загнать Германию в кабалу, напоминали населению, до чего довели репарации страну в 1922—1923 годах.1
Среднему обывателю, да и любому патриоту импонировало обращение националистов всех мастей к нации в целом, а не отдельным классам, раскалывая страну на враждующие между собой классы. К тому же нацистско-фашистские партии вообще избегали слова партии, как этимологически означающее часть населения. Они предпочитали называть себя фронтом или движением, движением всего народа, фронтом, отстаивающим честь всей нации, принимая политический бой на себя!
В рядах интегрально-националистических партий очень значительную часть членов составляли ветераны войны, осо-
1 См.: Кассельс Указ, соч., с. 116—118.
192
бенно молодые офицеры и продвинувшиеся по службе солдаты. Эти элементы тесно переплетались с такими традиционно-консервативными классами, как дворянство, помещики, высшая буржуазия и крестьянство. Однако наряду с ветеранами войны, как пишет Мартин Китчеп, массовым явлением в фашистских и нацистских партиях были «наборы из среды политизированной, запуганной, неуверенной в завтрашнем дне мелкой буржуазии, мещанства, мастеровых, хозяйчиков мелких предприятий, крестьян, запуганных процессами монополизации, очень болезненно пострадавших от экономического спада и доверчиво вслушивавшихся в пропагандную риторику нацистов»1, которая обещала поддержку и неотчуждаемость частной собственности, романтически прославляла землю и кровь, сохранение и возрождение древних национальных традиций, защиту патриархальной семьи и авторитета ее главы. Та же пропаганда осуждала монополистический капитализм, обещала покончить с коммерческими концернами универмагов, решить проблему безработицы, обеспечить постоянство рабочего места и поддержку трудолюбивому ремесленнику, квалифицированному рабочему, крестьянину. Таким образом, к фашистам и нацистам шли мелкие государственные служащие и вообще «белые воротнички», студенты и неустроенные юные выпускники высших учебных заведений и часто верхняя прослойка промышленных рабочих, раскалывая этим ряды «пролетариата».
Очень точно суммировал один немецкий ветеран Первой мировой войны настроение большинства тех, кто шли к нацистам и фашистам, а нередко и становились их руководителями: «Мы не знали, чего мы хотели, но мы не хотели того, что знали».2 Под нежеланием знаемого имелись ввиду как память о довоенном прошлом, так и опыт послевоенных лет. Кассельс не без основания относит к этому элементу, недовольному и прошлым и настоящим, в основном лиц из социальных низов (разночинцев), пришедших на смену довоенной аристократии, у которой почти не осталось смены,
1 Kitchen. Martin Fascism. London, Macmillan Press, 1976, p. 84-85.
2 Cassels. Alan Fascism. N. Y., 1975.
193
поскольку по традиции сыновья дворян и породнившейся с ними высшей буржуазии становились либо кадровыми офицерами, либо из традиционного в этих классах патриотизма шли добровольцами на фронт. Большинство из них либо погибло на фронтах Первой мировой войны, либо вернулось с войны инвалидами. Их места заняли гитлеры, Муссолини — коротко говоря, деклассированные элементы, своего рода люмпены без рода и племени. В довоенном иерархическом и стратифицированном обществе большинству из них было бы не подняться до тех высот, которые им удалось захватить в 1920 — 1930-х годах. Поэтому они классово ненавидели довоенный мир, смыкаясь в этом с лево-социалистическими партиями, особенно с коммунистами. Левое крыло нацистской партии — те, кто догматически верил в нацистскую программу 1920 года, — обладали обостренным классовым сознанием, но их социализм был сорелевско-утопической мечтой о возврате к докапиталистическому миру ремесленных артелей и крестьянских общин. К нацистам переходили те левые радикалы, которым опротивели национальная беспочвенность и интернационализм коммунистов и социал- демократов.
Тут возникает вопрос, почему при такой левой программе борьбу Гитлера за власть финансировали консервативные немецкие капиталисты? Это не были идеалисты с угрызениями совести за свое благополучие вроде русских кающихся дворян или купцов типа Морозова, финансировавшего большевиков. Нет, мотивация немецких капиталистов была вполне прагматичной — они выбирали из двух зол меньшее. Левое крыло национал-социалистов было слишком утопично-архаическим, чтобы опасаться его победы. Тем более, что внутри партии к 1926 году Гитлер одержал победу над братьями Штрассерами, которые возглавляли именно левое крыло. Штрассеры были за тот социализм, который изложен в «Программе»
1920 года. После тюремного заключения Гитлеру были запрещены публичные выступления. Он добился снятия этого запрета при условии, что обуздает радикалов Северной Германии, возглавляемых Штрассерами, и будет бороться с марксистскими тенденциями в партии. В феврале 1926 года он созвал съезд партийного руководства в баварском городе Бамберг, что затруднило приезд туда радикаль-
194
ных деятелей Севера, приехал лишь Грегор Штрассер, которого Гитлеру удалось победить, получив поддержку почти всех присутствующих под предлогом того, что, если партия будет придерживаться левого радикализма, ее запретят власти. Победа «умеренного крыла» Гитлера явилась лишним доводом в глазах консервативных националистов в пользу дотирования его борьбы за власть. Он ведь теперь выглядел вполне респектабельным политиком, признававшим только конституционный путь к власти и обещавшим твердую и стабильную власть, на смену всем надоевшей нестабильности веймарской системы. Чтобы не раздражать немецких капиталистов, Гитлер теперь выступал не против капитализма, а против еврейского капитализма, не против трестов, а против еврейских трестов, не против биржи, а против еврейской биржи и т. д.
Физические нападения СА на коммунистов и социал-демократов пользовались молчаливой поддержкой консерваторов, особенно когда с началом депрессии ряды коммунистов начали расти, — правда, не в такой степени, как нацистов, — и они стали агрессивнее. Немецкие капиталисты, привыкшие к сотрудничеству с довоенным авторитарным режимом и пользовавшиеся его защитой от рабочих беспорядков, надеялись, что Гитлер спасет их от рабочих беспорядков и забастовок, поддерживаемых социал-демократами и коммунистами. Они понимали, что с приходом Гитлера к власти они потеряют политическую власть, но по крайней мере Гитлер обеспечит им беспрепятственную экономическую деятельность.
Еще одно казавшееся преимущество гитлеризма по сравнению с коммунизмом было в том, что нацисты в отличие от коммунистов не ставили своей целью уничтожение германской государственной машины, намереваясь использовать ее для своих целей и приспособляясь к ее внутренней логике. Это показное уважение к буржуазному государству ввело многих в заблуждение, что, придя к власти, нацисты будут уважать конституционную структуру и будут готовы покинуть власть таким же законным путем, каким к ней придут. Следует, однако, признать, что благодаря тому, что и Муссолини, и Гитлер унаследовали государственные структуры, не ими созданные, и должны были приспосабливаться к ним, равно как и к традиционно-иерархическим вооруженными силам, они
195
в отличие большевиков, разрушавших все до основания, так и не смогли довести до конца тоталитарную перестройку государственной и правовой системы.
Германия двигалась определенно к какой-то форме авторитаризма. Последним президентом до Гитлера был избран фельдмаршал Гинденбург, мечтавший о восстановлении монархии. Когда начался экономический обвал 1929 года, Гинденбург воспользовался 48 статьей Веймарской конституции и ввел президентское правление с ограничением гражданских свобод. Одновременно начала резко расти нацистская партия — к 1932 году она насчитывала 450 тысяч членов плюс 400 тысяч штурмовиков СА, более чем в 4 раза превышая регулярную армию. Если в 1928 году за нацистов голосовало всего 800 тысяч, или 18% избирателей, то в июле 1932 года нацисты получили 37% голосов. Впервые в избирательной кампании применялась авиация: Гитлер как бы сваливался прямо с неба на избирательные митинги. Находившийся у власти с 1925 года президент Гинденбург, которому в 1932 году исполнилось 84 года, не хотел выставлять свою кандидатуру, но, чтобы не допустить к власти Гитлера, которого он терпеть не мог, он все же пошел на выборы и получил 49 % голосов против гитлеровских 30. Поскольку никто не получил абсолютного большинства, состоялись перевыборы при этих последних двух кандидатах. Гитлер метил в президенты, но он все еще был австрийским гражданином. Земля Брауншвейг, где у власти были нацисты, быстренько избрала его статским советником, что автоматически делало его гражданином Германии. В последовавшем «поединке» Гинденбург набрал 53%, а Гитлер —37%. В результате Гитлер стал канцлером при президенте Гинденбурге, который скончался в 1933 году, оставив завещание с пожеланием восстановления монархии. Гитлер и его «ребята» сфальсифицировали завещание, вставив имя Гитлера вместо монарха. На конец 1932 года нацисты и коммунисты вместе составляли 52 % депутатов Рейхстага, а если к этому прибавить мелкие крайне правые партии, входившие в единый блок с нацистами, то можно смело сказать, что более 60% германских избирателей проголосовали в 1932 году против демократии, за тоталитаризм.
196
Аннотированная библиография
Groth, Alexander J. Major Ideologies: an Interpretive Survey of Democracy, Socialism and Nationalism. N. Y., John Wiley, 197L Heфокусируясь специально на нацизме или фашизме, автор пытается разобраться в основных идеологиях XX века — их взаимосвязанности, влиянии друг на друга и происхождении. Herring, Ruth Versailles and After. London, Methuen, 1984. Краткий исторический справочник. Обрисовывает картину нравственно-политического состояния страны от Версаля до прихода к власти Гитлера. Тем, кто хочет ознакомиться с материалом по первоисточникам, рекомендуется просмотреть труды графа Гобино (Gobineau) — французского родоначальника теорий об арийцах как о высшей расе, и его английского последователя Хьюстона Чемберлена (Houston Stewart Chamberlain) и, конечно, с «Мифом XX века» Розенберга, а также с «Моей борьбой» Гитлера.
Lubasz, Heinz, ed. The Nazi Revolution. N.Y.John Wiley, 1973. Сборник состоит из трех авторских эссе. Особенно рекомендуется эссе британского историка Geoffrey Barraclogh, анализирующее природу и идеологию нацизма.
Mitchell, Allan, ed. The Nazi Revolution. Toronto, Heath&Co., 1990. Это сборник статей известных специалистов и отрывков из работ таких ученых с мировым именем как Нольте, Буллок и пр.
Mosse, George L. The Crisis of German Ideology: Intellectual Origins of the Third Reich. N.Y., 1964. Анализ истоков нацизма в германской политической мысли прошлого. Автор — один из крупнейших историков нашего времени.
Rodes, John Е. The Quest for Unity. Modern Germany: 1848-1970. N. Y., Holt, Rinehart & Winston, 1971. Общая история Германии новейшего времени, объясняющая многое из того, что и почему постигло Германию в XX веке.
Spielvogel, Jackson J. Hitler and Nazi Germany. Englewood Cliffs, N. J., Prentice Hall, 1992. В первых четырех главах рассматривается период до прихода Гитлера к власти и нацизм как идеология.
S. J. Woolf, ed. Fascism in Europe. London, Methuen, 1981. В книге излагается и кратко анализируется происхождение и судьбы фашизма и родственных ему течений в разных странах Ев-
197
ропы. Авторы всех очерков поименованы. Сборник аналогичен по своим структуре, задачам и охвату следующему сборнику авторских статей: Turner, Henry, ed. Reappraisal of Fascism. N. Y., New Viewpoints, 1975.
198
Глава 11
Муссолини и его власть
«Только Бог в силе покорить волю фашиста».
Муссолини, декабрь 1934 г.
Мечта о власти
Как личность Муссолини не представлял собой убежденного и последовательного идеолога. Он прежде всего стремился к власти, к всеобъемлющей власти. Недаром он так любил этот новый термин — тоталитаризм. Этой одержимостью властью он напоминает человека, перед которым он приклонялся в свои социалистические годы, — Ленина, если мы вспомним, как весной 1917 года Ленин грозил своему Центральному комитету, что если тот не одобрит его и Троцкого идею захвата власти, то он уйдет из партии большевиков к кронштадтским матросам-анархистам и с ними придет к власти. Так и Муссолини. Он понимает, что для захвата власти ему нужно создать некий героический культ, мифы, связанные с его персоной.
Но пока что он занят другим: как избежать воинской повинности. В 1901 году он бежит в Швейцарию. Там, не имея постоянной работы, он часто недоедает. В одном из писем домой он сообщает, что не ел 26 часов; позднее в печати это превращается в 48 часов, усиливая образ героя, готового умереть за идею. В это время он выступает как убежденный антимонархист, антимилитарист и воинствующий безбожник. В Швейцарии ему явно не повезло. Приходилось тяжело физически работать за мизерную плату, несколько раз попадал в тюрьму — то за бродяжничество, то за революционные призывы. В 1905 году решил он воспользоваться королевской
199
амнистией дезертирам, вернуться в Италию и отбыть военную службу. Тут, чтобы угодить начальству, он становится патриотом — раньше в редактировавшейся им социалистической газетке «Борьба классов» (Lotto, di Classe)он называл «национальный флаг тряпкой, которой место только в навозной куче». Получив отпуск на похороны своей матери, он пишет своему капитану, что в отличие от множества писем соболезнования, которые отправились в печку, только письмо этого капитана он будет беречь, «как одно из самых дорогих воспоминаний моей жизни»1. Дальше идут патриотические излияния и обещания расправиться однажды «с варварами Севера», то есть тевтонцами.
Отслужив свои два года в армии, он снова становится социалистом, пацифистом, а затем редактором главного органа ПСИ2 «Вперед!» (Avanti).Превращение его в националиста и милитариста мы уже обсуждали. При всем при том воевать он не спешил и стал солдатом только, когда его призвали (хотя в последующих официальных биографиях писалось, что на фронт он пошел добровольцем). Солдатом он был исполнительным, смелым и окончил войну ефрейтором, как Гитлер. Был тяжело ранен. Выздоравливал в тыловом госпитале он долго. Вылечившись полностью, в действующую армию, однако, не вернулся в отличие от поэта-патриота и вождя крайних националистов летчика Аннунцио, который, потеряв глаз при падении своего подбитого самолета, продолжал совершать налеты не только на прифронтовые австрийские города, но даже на Вену.
После вступления Америки в войну Муссолини стал поклонником президента Вильсона.
Особенно Муссолини понравилось, что в мае 1918 года Вильсон добился принятия закона, предоставившего ему особые полномочия. Муссолини с энтузиазмом, хотя и ошибочно, истолковал это как превращение президента в диктатора. Историк Ферми указывает, что именно с этого момента Муссолини уделяет в своих статьях много положительного внимания диктатуре. Ао
1 Fermi, Laura Mussolini. The University of Chicago Press, 1961, p. 47.
2 PSI — Партия социалистов Италии.
200
Вильсоне он пишет, что это «величайший из императоров... ибо он правит не землями, а душами людей...». Муссолини был обнадежен тем, что Вильсон забыл о своем лозунге восстановления национальных суверенитетов, об обещании положить конец тому, чтобы одни народы правили над другими, что он предоставил немецко-говорящие Эльзас и Лотарингию Франции и опять же немецко-говорящий Южный Тироль — Италии.
Вхождение во власть
На массовом митинге по поводу конца войны в Милане 10 ноября 1918 года присутствовала еще незнакомая публике группа в черных формах, вооруженная до зубов. Назывались они ардити (ребята «сорви голова») и использовались в качестве штурмовиков-смертников в бою, а тем более они годились для беспощадного подавления уличных демонстраций и прочих беспорядков. С ними был Муссолини. Это и было начало военизированной фашистской милиции (скуадристи). Их символом был череп с перекрещенными костями, как у будущего гитлеровского СС. Образование самой фашистской партии, однако, принадлежит уже к 1919 году — году разочарования Муссолини в Вильсоне и в неполучении всех тех территорий, на которые Италия претендовала, и часть которых была ей обещана Лондонским договором. Это был и год голодных бунтов в Италии, о которых бывший коминтерновец и специалист по Коминтерну Боркенау говорит, что, если в то время была где-либо страна, события и состояние в которой больше всего приближались к событиям в России 1917— 1921 годов, то это была Италия.1
23 марта в миланском Клубе промышленных и коммерческих интересов (что весьма симптоматично!) был образован союз Фашей борьбы.2 В это время Муссолини колебался еще между прямой связью с капиталом и социализмом. Чтобы не
1 Borkenau. Franz World Communism. The University of Michigan Press. 1971, p. 169-170, 208-213, 223, 227,271.
2 Фаши — это пучки палок, связанные лентой, — бывший дисциплинарный символ римских легионов.
201
порвать окончательно связи с массами, он даже устроил несколько забастовок.
Летом 1919 года стачки, требующие понижения цен или повышения зарплат, захватили всю страну, превратившись в так называемые Итальянские забастовки, то есть в захват заводов и фабрик рабочими. Но либеральное правительство Джьёлотти силы против стачек не применяло, предполагая, что они постепенно сами угаснут, что в конце концов и произошло. Молодая фашистская партия полностью провалилась на первых послевоенных выборах в ноябре 1919 года, получив в Милане неполных 5 тысяч голосов из 270 тысяч, — прошел в парламент лишь один Муссолини. Большинство голосов по всей стране досталось Социалистической партии Италии (ПСИ). Муссолини не унывал: он заявил, что ему нужнее 5 тысяч бунтарей, чем 5 миллионов голосов. Что касается ПСИ, то умеренное крыло партии предлагало создать коалиционное правительство с католиками (вторая по размеру партия) или либералами. Но радикальное большинство в руководстве партии решительно отказалось входить в коалицию с «буржуазными» партиями. А тут московский Коминтерн на П конгрессе в 1920 году принял ленинский устав из 21 пункта, который обязывал каждого коммуниста в мире служить базе мирового коммунизма, то есть Советской России, и исполнять любые поручения главного штаба Коминтерна. Иными словами, каждый коммунист становился потенциальным шпионом в пользу Советской России (с 1922 года — СССР) и не мог быть лояльным гражданином своей страны. Коминтерн предъявил итальянским социалистам (как, впрочем, и всем социалистическим партиям мира) ультиматум подчиниться немедленно ленинской программе Коминтерна. В результате в партии произошел раскол, одна треть приняла требование, порвала с ПСИ и образовала Коммунистическую партию Италии (ПКИ). Этим Ленин сделал огромную услугу Муссолини, который принялся пугать угрозой большевизма и так напуганную беспорядками и стачками буржуазию. В 1920-1921 годах по всей стране распространились подлинные бои между фашистскими скуадристами и социалистами — в пропагандистских це-
202
лях фашисты всех социалистов называли большевиками, а публику запугивали коминтерновскими постановлениями, призывавшими к мировой революции и ликвидации частной собственности.
Эти постановления на самом деле к основной части ПСИ отношения уже не имели. ПСИ была настолько осторожной, что подавляющее большинство забастовок устраивалось католическими, а не социалистическими профсоюзами. Однако фашисты, пытавшиеся привлечь паевою сторону тот же электорат, что голосовал за социалистов, видя в них своих главных конкурентов, вели борьбу с социалистами и коммунистами. В вооруженных стычках побеждали обычно фашисты, поддерживаемые капиталом и неофициально получавшие оружие от армии. Полиция, как правило, тоже была на стороне фашистов или сохраняла «нейтралитет», не принимая мер против фашистских боевиков. Муссолини превращался в глазах все более широких слоев в защитника прав собственности и спасителя от большевистского террора.
В этой ситуации единственной конструктивной альтернативой фашистам или возможной попытке большевистской революции было бы правительство коалиции двух самых популярных партий страны — Католической и Социалистической, и на уровне социалистических профсоюзов и рядовых социалистов большинство было за такую коалицию. Но она оказалась невозможной из-за запрета папы римского на союз с атеистическими партиями (каковыми считались социалисты) и, как мы уже сказали, из-за отказа большинства в руководстве ПСИ от союза с буржуазными партиями.
Из-за невозможности создать коалиционное правительство премьер-министр Джьёлотти распустил парламент в апреле 1921 года и пригласил фашистов выступать в избирательной кампании в правительственном блоке.1 Так, несмотря на то, что на этих последних свободных выборах фашисты получили всего 15% голосов как члены правительственного блока, в парламент попало 35 фашистов, в том числе и Муссолини. ПСИ получила 156 мест в парламенте из 530, а като-
1 В Италии правительство имело право создавать свою правительственную партию, которая в выборах выступала наравне с общественными политическими партиями.
203
лическая Народная партия («Пополари» или 1111) — 104. Джьёлотти надеялся таким образом «приручить» фашистов, заставить их работать в коалиционном правительстве и как часть государственного аппарата присмирить скуадристов. Джьёлотти ошибся: гражданская война продолжалась. В каждом городке, где были социалисты и отставные офицеры, последние образовывали местное фаше. вооружали и тренировали его и вступали в бои с местной секцией ПСИ или коммунистов. Наконец, по предложению Муссолини, забывшему о своих прежних утверждениях, что фашисты не партия, а движение, в ноябре 1921 года была сформирована фашистская партия. Фашей в это время по всей Италии было 2200 с общим числом членов 320 тысяч, но фашистской партии как таковой еще не было. Началось подчинение разрозненных фашей единому центру.
В 1922 году Муссолини воспользовался провалом всеобщей забастовки, неудачно объявленной ПСИ. Пренебрежение со стороны рабочих приказами партии и страх средних классов перед забастовкой и тем, что недавно появившаяся ПКИ превратит ее в большевистский террор, развязали руки фашистским скуадристам, которые штурмом отобрали у социалистов Миланский городской совет под аплодисменты миланских капиталистов и средних классов. Муссолини теперь как член парламента выступал с заявлениями, что только он и его партия в состоянии остановить гражданскую войну и хаос, развязываемые коммунистами. В глазах общественности Муссолини вырастал как единственный сильный вождь, способный наладить мирную жизнь в стране, хотя бы и силовыми методами.
Главой правительства в это время был добрый и наивный Луиджи Факта, преданный королю и доверчивый. Он не принял никаких мер против создания Муссолини в 1922 году уже единой централизованной фашистской военной милиции (собственно частной армии). Алиби этого незаконного формирования была ее присяга: «... во имя Бога и Италии, во имя тех, кто пал во имя величия Италии, посвящаю себя полностью служению Италии». Фашизм в ней не упоминался. И вот 24 октября на фашистском съезде в Неаполе, принимая парад вооруженных до зубов фашистских военизированных
204
частей, Муссолини объявил о предстоящем через четверо суток походе на Рим, чтобы взять власть в свои руки. Что касается «идеологии» или программы будущей фашистской власти, то тут Муссолини был откровенен до полного цинизма: «Наша программа проста, — заявил он. — Мы хотим управлять Италией». Накануне похода, 27 октября, появилась прокламация об этом фашистского Квадрумвирата, в которой были и следующие слова:
«Фашисты! Итальянцы!
Наступил час решительной битвы. ... Сегодня армия чернорубашечников, взяв в свои руки эстафету преданной победы [в минувшей войне], восстановит ее во славу Капитолия. ... Военный закон фашизма вступает в силу. По приказу дуче (вождя)... вся исполнительная власть партии вручается тайному Квадрумвирату с диктаторскими правами. Фашизм воздает высочайшую честь армии; и не против полиции выступает фашизм, но против политического класса кретинов и идиотов, которые все эти четыре послевоенные года не сумели дать стране подлинное правительство ... Фашизм хочет всего лишь восстановить национальную дисциплину и содействовать всем, чья деятельность способствует экономическому развитию и благополучию народа. Тем, кто трудится, нечего опасаться мощи фашизма. Их права будут лояльно защищены. Мы будем великодушны и к невооруженным противникам. Но [к сопротивляющимся] мы будем неумолимы. Мы призываем Всемогущего Бога1 и дух полумиллиона наших погибших в свидетели того, что мы руководствуемся лишь ... страстью ... дать нашей Отчизне безопасность и величие».2
Состав этого «тайного» Квадрумвирата интересен тем, что он свидетельствует о разношерстности итальянского фашиз-
1 Это атеист-то Муссолини! Не напоминает ли это читателю нынешнего главу КПРФ Зюганова с его обращением к Православной церкви накануне парламентских выборов 1999 года, в котором сей главный атеист страны изготовил некий салат из Сталина с Сергием Радонежским и Нилом Сорским! См.: Ситников, Михаил «Из истории коммунистического богословия», в Русская мысль, № 4288, с. 19.
2 Ферми, Лаура Указ, соч., с. 190.
205
ма. «Вторым воплощением» Муссолини был генсек партии Микеле Бьянки. Однолетка и сподвижник Муссолини с первых шагов газеты «Народ Италии», журналист, синдикалист плебейского происхождения, как и его вождь. Самым старшим по возрасту был 58-летний генерал Эмилио де Боно. Во время Первой мировой войны он занимал высокие посты в армии. Примкнув к фашизму, он возглавил его милицию, все еще будучи кадровым офицером регулярной армии. Тот факт, что он не был наказан за такое нарушение дисциплины, свидетельствует, что армия сочувствовала фашизму. Капитан Чезаре де Векки — пьемонтанский помещик, герой войны и кавалер многих орденов, организатор фашистского движения в Пьемонте (подножье Альп). По убеждениям это был монархист с почти средневековыми феодальными взглядами. Четвертым был 26-летний типичный представитель молодых ветеранов войны Итало Бальбо, возненавидевший социализм за то, что социалисты после войны оскорбляли военных: дело в том, что ПСИ была единственной социалистической партией воюющей Европы (за исключением русских большевиков), которая последовательно и бесповоротно придерживалась пацифизма и была против участия Италии в войне. Бальбо был типичным представителем тех, кто ненавидел то, что знал, и не знал, чего хотел,1 и потому пошел за вождем, обещавшим новую Италию. Это был своего рода партизан. Провозгласив себя фашистским генералом и возглавив «армию» из 60 с лишним тысяч боевиков, он совершил перевороты в родной Ферраре и Болонье. Именно Бальбо настоял на неучастии Муссолини в походе на Рим. Муссолини был мифом, «сверхчеловеком», необходимым для сохранения единства такой разношерстной партии, но он был ни к чему в конкретных действиях и руководстве ими. По словам Ферми, «без аудитории Муссолини был такой же пустышкой, как и его слова без его голоса».2 Поход на Рим 20 тысяч чернорубашечников проходил без него: Муссолини в это время отсиживался в Милане, поближе к швейцарской границе, на случай неудачи похода. В Милане он вел переговоры о совместном
1 См. главу 10.
2 Ферми, Лаура Указ, соч., с. 193
206
коалиционном правительстве. В Риме преувеличивали силы чернорубашечников, не зная о приказе Муссолини не оказывать вооруженное сопротивление армии, если она выступит против фашистов. Король, опасаясь Гражданской войны и пролития крови, отменил чрезвычайное положение, объявленное было премьер-министром с разрешения того же короля. Новоназначенный премьер Саландра первоначально предложил Муссолини вступить в коалиционное правительство одним из министров. Но тот самый Муссолини, который всего пятью сутками раньше в Неаполе говорил лишь о своем и других фашистов участии в коалиционном правительстве, теперь категорически потребовал премьерство для себя. 30 октября он прибыл в Рим, явился к королю и получил из рук последнего пост премьер- министра. Так началась фашистская эра Италии, хотя в первом кабинете Муссолини из 14 министров только трое помимо Муссолини были членами фашистской партии.
Муссолини у руля власти
Что же все-таки представлял собой итальянский фашизм? Начнем с сокращенного текста Программы 23 марта 1919 года, когда фашистам надо было завоевать популярность и выглядеть в глазах общества вполне уважаемой и цивилизованной партией.
1. Национальное учредительное собрание — итальянское отделение международного учредительного собрания, которое приступит к перестройке политических и хозяйственных основ общественной жизни.
2. Провозглашение итальянской республики на основах автономии и самоуправления областей и муниципалитетов. Суверенитет граждан, осуществляемый всеобщим правом голоса, референдумов и вето.
3. Отмена политической полиции. Выборные муниципальные советы независимы от исполнительных органов.
4. Отмена всех дворянских степеней и титулов.
5. Отмена всеобщей обязательной воинской повинности.
6. Свобода убеждений, вероисповедания, совести, собраний и печати.
207
7. Доступная всем система образования — всеобщего и профессионального.
8. Доступное для всех медицинское обслуживание.
9. Ликвидация компаний ограниченной ответственности, акционерных обществ, спекуляции, банков и бирж.
10. Учет и налогообложение частных богатств. Конфискация непроизводственных доходов.
11. Запрет на детский труд до 16 лет; 8-часовой рабочий день.
12. Предприятия реорганизуются в кооперативы при участии всех трудящихся в доходах.
13. Запрет на тайную дипломатию.
14. Внешняя политика вдохновляется международной солидарностью и независимостью стран, входящих в конфедерацию государств.
Вряд ли стоит говорить, что реальный фашизм в действии не имел почти ничего общего с этой программой. В этом смысле германские нацисты были честнее: придя к власти, они выполняли (а позднее и перевыполняли, в отношении евреев, во всяком случае) свою Программу.
Значительно позднее Муссолини, а скорее всего за него писал фашистский философ Джентиле, гораздо ближе к истине охарактеризовал свою партию в «Итальянской энциклопедии»:
«Для фашиста государство всеобъемлюще; вне государства не существует никаких человеческих или духовных ценностей... В этом смысле фашизм тоталитарен, а фашистское государство, являющееся синтезом всех ценностей, разъясняет, развивает и оснащает мощью всю жизнь народа ... ни личности, ни коллективы (политические партии, культурные ассоциации, хозяйственные союзы, общественные классы) не существуют вне государства».1
1 Итальянский политолог Alberto Aquarone писал по поводу этого фашистского самоопределения: «Фашистское государство постоянно провозглашало себя ... тоталитарным, но на самом деле до конца своих дней оно оставалось династическим и католическим государством, а не тоталитарным, согласно определению этого термина фашистами». См.: Cassels, Alan Fascism. N.Y., Thomas Crowell, 1975, p. 67.
208
Затем следует утверждение, что отрицание фашизмом социализма, демократии и либерализма не является попыткой вернуться к тому, что было до 1789 года (то есть до Великой французской революции). «Фашизм, — пишет Муссолини или Джентиле, — использует для строительства своего общества те элементы из либеральных, демократических и социалистических доктрин, которые представляют собой еще жизнеспособные ценности».
Вообще в революционных движениях, которые провозглашают национальную государственность, основанную на тех или иных исторических традициях, изначально заложено противоречие, ибо социально-политическая революция ни что иное, как разрушение исторически сложившегося государства, разрыв с историей и традициями. Революции справа, если фашизм, весьма условно, считать правым радикализмом, чтобы претендовать на легитимность должны хоть в какой-то степени считаться с историко-политической преемственностью, пользоваться или злоупотреблять конституционным процессом для обретения власти.
Но с идеологической точки зрения итальянский фашизм, как и германский нацизм, был весьма неразборчивой смесью, например:
1. При всей вражде между ним и социалистами Муссолини пытался в 1921 году восстановить сотрудничество с ПСИ и надеялся, что после откола большевиков-ленинцев ПСИ станет менее радикальной и согласится на блок с фашистами. Эти демарши не нравились фашистским скуадристам (которые в партии шли характерно под кличкой ЧК) и в 1924 году они убили Маттеотти — вождя социалистических профсоюзов и депутата парламента от социалистов. После этого всякое сближение и сотрудничество между фашистами и социалистами было исключено.
2. Как мы уже говорили, фашистский корпоративизм основывался частично на католическом солидаризме, порожденном энцикликой папы Льва XIII 1891 года «Rerum novarum», а частично на синдикализме Сореля, в частности, на той идее, что представительство в законодательной палате образовывается не простой избирательной кампанией и голосованием большинства, а представительством от производственных и профессиональных объединений.
209
3. Первоначально фашисты объявляли себя антиклерикалами, однако, придя к власти, они впервые со времени объединения Италии помирились с Католической церковью и в так называемом Латеранском соглашении с папой 1929 года признали Ватикан суверенным государством, а Католическую церковь единственной государственной религией с обязательным преподаванием Закона Божьего в государственных школах. Даже признали право Католической церкви иметь свое молодежное движение. Правда, позднее Муссолини пытался отобрать молодежь у Католической церкви, проведя закон об обязательном членстве всех школьников в фашистской организации Баллиле, но католики в составе фашистской партии (так называемые клерико-фашисты) поддержали право католиков отправлять своих детей в католические вместо фашистских организации, и Муссолини был вынужден уступить католикам. Существование католического молодежного движения уберегло значительную часть итальянской молодежи от фашистской индоктринации и создало кадры будущих деятелей итальянской демократии.
4. И именно, отдавая дань истории и традиции, Муссолини пришел к власти, хоть и с большими натяжками, но вполне легитимно.
Став премьер-министром, Муссолини перекрасился еще раз — объявил себя преданным монархистом. Но сам факт сохранения монархии — причем с гораздо бо́льшими правами, чем у английских королей, — был фактором ограничения того тоталитаризма, о котором мечтал Муссолини. В течение всего своего правления он должен был считаться, с одной стороны, с королем и историческим аристократическим истеблишментом, с другой, после подписания Латеранских соглашений — с Ватиканом. Таким образом, на практике итальянский фашизм стоял где-то посередке между тоталитаризмом и традиционным авторитаризмом. Как мы увидим, такие же, а то и более мощные ограничения имели место во всех иных странах, заигрывавших с фашизмом или нацизмом.
Даже после формального создания партии она оставалась некой федерацией автономных фашей — при каждом была своя единица вооруженных скуадристов, причем местные фашистские вожди, как правило, были значительно радикальнее и левее Муссолини. Как и левые нацисты, они ожидали,
210
что, придя к власти, Муссолини перевернет всю государственную машину, а не пойдет на компромисс с истеблишментом. Опасаясь бунта «атаманов», Муссолини созвал Большой совет фашизма в Риме, на котором добился согласия делегатов преобразить скуадристов в единую централизованную Добровольную милицию национальной безопасности (ДМНБ), что, с одной стороны, дало этим единицам государственный статус, но, с другой, лишило местных «атаманов» своей вооруженной силы: члены ДМНБ присягали Муссолини как главе правительства (а не как главе фашистов). В последний раз Муссолини дал фашистским «атаманам» волю во время выборов 1924 года, предоставив им возможность терроризировать избирателей, чтобы заручиться большинством голосов в пользу фашистов, однако даже в таких условиях правительственный фашистский блок получил всего 65% голосов. В 1924—1925 годы в парламенте увеличивалась оппозиция фашистскому режиму. Чтобы успокоить либералов, Муссолини отставил радикала Бальбо с поста начальника ДМНБ, члены которой отныне приносили присягу не Муссолини, а королю. Однако какие-либо формы сотрудничества с либералами и социалистами стали невозможными после упомянутого убийства Маттеотти, что, по-видимому, было совершено фашистскими радикалами, недовольными реверансами Муссолини в адрес либералов, а тем более социалистов. Назревал внутрипартийный бунт против умеренной политики вождя. Предполагая, что такая политика — результат давления антифашистских сил на Муссолини, фашистская партия потребовала от Муссолини ввести личную диктатуру в стране, чтобы начать наконец проводить в жизнь фашистский порядок. Этого-то Муссолини только и надо было! В 1925 году СБ провела всегосударственную акцию против антифашистских элементов: нефашисты были исключены из состава Кабинета министров, была отменена ответственность правительства перед парламентом, после чего последний стал простой декорацией. Законодательная власть была передана фактически Совету фашизма (СФ), хотя формально он получил эти права только в 1928 году. Антифашистские партии были объявлены вне закона и учреждена особая тайная полиция (Сигурецца), главной функцией которой стало преследование ан-
211
тифашистских элементов. Во главе Сигуреццы стоял Особый трибунал защиты государства (ОТЗГ), состоявший из представителей фашистской милиции и деятелей партии, а не юристов (сравни с тройками НКВД — ОСО). В 1925 году заложены основы корпоративной государственной структуры: запрещены католические и социалистические профсоюзы, замененные Конфедерацией фашистских синдикатов, параллельно было создано корпоративное промышленное объединение под названием Конфиндустрия. В 1926 году запрещены забастовки и созданы совместные отраслевые конфедерации служащих и рабочих, разделенные на 7 отраслей народного хозяйства: промышленность, земледелие, банки, коммерция, внутренний транспорт, торговый флот и умственный труд. Естественно, что, лишившись рычага забастовок, рабочий класс потерял возможность законной эффективной борьбы за свои права и повышение уровня жизни. А в 1928 году под давлением Конфиндустрии были ликвидированы и фашистские профсоюзы. Вместо этого в 1934 году только что созданное Министерство корпораций ввело систему смешанных корпораций работодателей, служащих и рабочих, которая охватила всю экономику страны, а в 1938 году Палата депутатов итальянского парламента была заменена Палатой фашей и корпораций. Некоторые ее члены избирались корпорациями, других назначал Большой фашистский совет. Сама палата стала просто учреждением, априорно одобрявшим любые решения правительства. Что касается корпораций, то их представители обладали влиятельными голосами, но это были исключительно голоса предпринимателей, а не служащих, а тем более не рабочих, потому что к тому времени все представители социалистических и католических профсоюзов были «вне игры».
Успехи фашизма в области народного хозяйства были тоже по меньшей мере весьма сомнительны. Коррупция и взяточничество, характеризовавшие старую Италию, не только не сократились, но и возросли благодаря фактической юридической неприкосновенности верных фашистов. Как все диктаторы (Сталин, Гитлер, Хрущев), Муссолини вмешивался в экономические вопросы, ничего в них не смысля. В целях политического престижа был неоправданно завышен курс
212
итальянской лиры, что сильно ударило по экспортным возможностям страны. Следуя устаревшим экономическим теориям автаркизма, сеялась пшеница на почвах, где ее выращивание неоправданно дорого (вроде хрущевских посадок кукурузы в северных районах страны) и где до этого дешево и выгодно для страны выращивались южные фрукты и овощи. Пожалуй, единственным положительным хозяйственно-социальным достижением режима Муссолини было осушение болот в районе Рима и заселение их безземельными крестьянами, однако проблема мелиорации земель южной Италии была полностью проигнорирована.
Комбинация экономического спада 1930-х годов и типично диктаторской неэффективности ответственны за то, что между 1925 и 1938 годами валовой доход повысился только на 15%; но вот падение за этот же срок реальных доходов населения на 11 % ложится полностью виной на режим Муссолини, на его финансовое расточительство, прежде всего на наращивание военного потенциала, нужного для ненужной войны с Эфиопией и ее покорения в 1935—1936 годах, а затем для бездумного вступления на стороне Гитлера во Вторую мировую войну.
Муссолини терпеть не мог немцев и презирал Гитлера. По обстоятельства заставили его идти на сближение с Гитлером. Из-за итальянского нападения на Эфиопию Лига наций объявила экономическую блокаду Италии. И тут Гитлер пришел Муссолини на помощь. Нужные для Италии товары и сырье закупала Германия и посуху переправляла их из своих портов в Италию. За это Муссолини вступил в 1937 году в созданный Германией
Антикомиптерновский пакт. Под влиянием этого же союза в 1938 году Муссолини начал вводить расистские законы против евреев, хотя никакого еврейского геноцида в Италии не было. И во время войны евреи были в лучшем положении и в большей безопасности в оккупированной Италией Ницце, чем в формально независимой части Франции, управляемой Петэном. Вообще в идеологии фашизма не было расизма, а лишь государственнический, а не этнический национализм. В 1930-х годах Муссолини выдвинул как цель фашизма воссоздание Римской империи, которая уже сама по себе исключала расизм, ибо Римская империя была многонациональна и многорасова. Эта утопия стала официальной идеологической целью фашистской Италии.
213
В заключение коснемся политического террора в фашистской Италии, который кажется просто смешным по сравнению с нацистской Германией и даже франкистской Испанией, не говоря уж об СССР и всех без исключения коммунистических странах: за 5 лет работы Особого трибунала было казнено 9 противников фашизма. Кроме того, было 2 тысячи политических заключенных и несколько тысяч антифашистов были лишены работы. Многие из них были отправлены в ссылку под надзор полиции в основном на небольшие острова в итальянском морском пространстве.
Что касается идеологии, то, поскольку в ней не было элементов расизма в отличие от нацизма, применимого лишь к «арийцам», фашизм был вполне «экспортабелен» и в условиях депрессии 1930-х годов (которая широко воспринималась как катастрофа и конец либерализма) выглядел в глазах многих как единственный идеологический ответ на коммунистические интернационализм, террор, борьбу классов. Поэтому фашистские идеи, во всяком случае, в 1930-е годы привлекали многих. И, как мы увидим, элементы фашизма в той или иной степени проникли почти во все государственные системы межвоенной Европы, а также таких стран, как Япония, отчасти националистический режим Чан Кайши в Китае, перонистская Аргентина и некоторые другие страны Латинской Америки. Но предпринятая Муссолини попытка создать фашистский интернационал, созвав для этого специальную конференцию в швейцарском городе Монтрё в 1934 году, полностью провалилась, поскольку на ней открылись непреодолимые различия в толковании фашизма различными деятелями и государствами, что свидетельствует о недоработанностисамой доктрины.
Библиографический очерк
Blinkhom. Martin Mussolini and Fascist Italy. London. Methuen, 1984. Брошюра в 45 страниц, но предельно насыщенна фактическим материалом.
Borkenau. Franz World Communism. Tire University of Michigan Press. 1971. История Коминтерна с изложением роли Ленина и Коминтерна в расколе западных социал-демократических
214
партий и косвенно в укреплении фашистских и прочих праворадикальных движений.
Cassels, Alan Fascism. N. Y., Thomas Y. Crowell, 1975, chapter 2: «One Fascist Prototype — Mussolini's Italy». Добросовестное университетское учебное пособие с изложением различных школ по фашизму и нацизму. Сам автор не видит принципиальной разницы между этими идеологиями, но считает, что фашизм характерен для более отсталых стран, стремившихся при помощи фашистской диктатуры выйти в ряды передовых промышленных стран, а нацизм — это скорее ностальгия по мифологизированном} доиндустриальному прошлому и уходящим традициям гомогенного народа, протест против космополитизма, приводящего к потере народом своего «я».
Он же Fascist Italy. Wheeling, III., 1985. Добросовестная аналитическая работа.
Fermi, Laura Mussolini. The University of Chicago Press, 1961. Увлекательно написанная личная и политическая биография Муссолини. Автор — серьезный историк, только в отношении России есть неточности, например, борьба Керенского за власть отнесена к 1919 году вместо 1917.
Kitchen, Martin Fascism. London, Macmillan, 1976. Тощая, но весьма насыщенная материалом книжонка. Автор анализирует книгу Эрнста Нольте и поддерживает его теорию отождествления фашизма с нацизмом.
Pauley, Bruce F. Hitler. Stalin and Mussolini. Wheeling. 111.. Harlan Davidson Inc., 1997. Сравнительное исследование личностей, методов захвата власти, пропаганды и правления названных трех тоталитарных диктаторов. В каждой главе сравнительный анализ всех трех в контексте тех или иных демаршей.
Sarti, Roland The Ах Within: Italian Fascism in Action. N. Y. 1974. Доскональная антология итальянского фашизма.
Sternhell, Zeev The Birth of Fascist Ideology. Princeton University Press, 1994, chapters 3—5. Одно из лучших исследований темы синдикализма, фашизма и нацизма. Автор решительно против смешения этих понятий и категорически относит нацизм и фашизм к разным философиям и разным источникам мысли в истории.
S. J. Woolf, ed. Fascism in Europe. London, Methuen, 1981. Сборник работ ряда ведущих историков и политологов. К этой главе относится статья редактора сборника «Italy».
215
Глава 12
Нацизм у власти
«Вождь, ты — мой вождь, ты мне послан от Бога. Защити, сохрани ты в жизни меня. Нашу родину спас ты в час тяжкий ее Хлеб насущный ты дал мне — спасибо тебе! Будь вождем моим в жизни — Гитлеру слава!»
Заклинание, которое каждое утро произносили воспитанники детских садов.
Как Ленин помог прийти к власти Муссолини, так Сталин косвенно содействовал победе Гитлера. VI съезд Коминтерна в 1928 году отменил политику единых фронтов с иными социалистическими и рабочими партиями. И вот, когда назрела победа нацистов и германские социал-демократы хотели действовать и выступать на выборах единым фронтом с коммунистами, немецким коммунистам было отвечено от имени Коминтерна через советское посольство в Берлине, что о сотрудничестве коммунистов с «социал-фашистами», как Москва обзывала социал-демократов, не может быть и речи. А Сталин изрек «гениальные» слова: «Путь к коммунизму в Германии лежит через Гитлера». Более того, коммунисты участвовали на стороне нацистов в большой прусской забастовке, которая способствовала провалу и отставке тамошнего социал-демократического правительства, незадолго до прихода Гитлера к власти, а на нарукавном знаке забастовщиков была изображена связка серпа и молота со свастикой!
После провала мюнхенской попытки путча 1922 года, Гитлер решил прийти к власти «строго легитимным» путем, применяя некие натяжки, допускаемые конституцией. 31 января 1933 года, на другой день после того, как дряхлеющий Гин-
216
денбург назначил его канцлером, Гитлер обратился с воззванием к германскому народу, в котором он отзывался о Веймарской республике как о национальной катастрофе. И вот он и германские патриотические деятели, объединившись под главенством Гинденбурга, формируют национальное правительство, назначение которого — национальная революция, которая объединит весь германский народ и его национальную волю для восстановления народного хозяйства и подлинной национальной свободы. Интересно отметить, что бывший канцлер, а в первом гитлеровском правительстве заместитель канцлера, националист, но не нацист, фон Па-пен и другие ненацисты гитлеровского кабинета согласились на мартовские выборы при условии, «что это будут последние выборы и что они не должны привести к восстановлению парламентской системы».1 Таковы были настроения германской элиты!
Приемлемость Гитлера элите да и германской общественности в целом придавало, во-первых, то, что Гитлер свой первый кабинет наполнил представителями традиционно консервативных кругов — только трое из одиннадцати были нацистами — и, таким образом, правительство выглядело «национально-представительным» и респектабельным, а, во-вторых, поджог здания Рейхстага (федерального парламента) якобы неким психопатом — голландским коммунистом Ван дэр Люббе 2. Пользуясь поджогом как предлогом, Гитлер убедил Гинденбурга применить 48-ю статью конституции — ввести в действие Закон «О защите нации и государства», что заложило основы для превращения Германии в полицейское государство и дало Гитлеру возможность, распустив парламент, в течение 5 недель управлять страной фактически в качестве диктатора.
В этой обстановке Геринг — бывший летчик-герой Первой мировой войны, затем ближайший сотрудник Гитлера — стал министром внутренних дел Пруссии. Это дало ему власть над
1 J. Spielovogel Hitler and Nazi Germany, p. 69.
2Он был обнаружен на месте преступления, но до сих пор неизвестно, был ли он поджигателем или его подставили, чтобы получить алиби для запрета компартии.
217
двумя третями германских полицейских сил. В феврале 1933 года он «очистил» прусский аппарат госслужащих от ненацистов, затем соединил военизированную националистическую организацию ветеранов «Стальной шлем» со штурмовиками СА и приказал прусской полиции не мешать действиям этой организации, которая приступила к терроризированию антинацистов накануне предстоявших в марте выборов, во время которых они же терроризировали избирателей, нападали на избирательные участки и т.д. Неудивительно, что выборы в марте 1933 года, проходившие в такой обстановке, увенчались окончательной победой Гитлера в коалиции с Германской национально-народной партией — 52 % голосов, из коих 44 % голосов отдано нацизму, 8 % — ГННП. Учитывая, однако, условия, в которых проходили выборы, можно смело сказать, что результаты свидетельствуют о реальном уменьшении пронацистских голосов по сравнению с выборами предыдущего года. Под предлогом угрозы коммунистического переворота, используя упомянутый закон. Гитлер запретил коммунистическую печать и узаконил полицейское преследование и насильственный разгон коммунистических собраний.
Первый гитлеровский парламент был открыт в храме берлинского гарнизона. Возложены были венки президентом Гинденбургом и канцлером Гитлером на королевские могилы. Затем, стоя рядом на трибуне, они принимали парад войск, военизированных частей и полиции. Гитлер был во фраке и цилиндре. Весь этот маскарад имел целью еще раз убедить нацию в традиционализме и консерватизме нового правительства, которого, мол, нечего опасаться.
Пользуясь все тем же поджогом, в марте 1932 года Гитлер изгнал из парламента коммунистов и запретил партию. В том же марте был создан в Дахау первый концлагерь для политзаключенных. Благодаря достигнутому абсолютному большинству голосов в парламенте Гитлер 22 июня 1933 года запретил социал-демократическую партию и исключил ее депутатов из Рейхстага под предлогом того, что часть руководителей партии эмигрировала и из-за границы вела пропаганду против Германского государства. Запрету социал-демократов аплодировали в Рейхстаге националисты, но 26 июня Гитлер
218
ликвидировал и их партию. За этим последовала ликвидация еще двух партий, — либеральной и католической; после чего 14 июля был утвержден Закон об однопартийности Германского национал-социалистического государства. После этого уже без всяких проблем Гитлер «провернул» некий «Допускающий закон», который предоставлял ему неограниченные диктаторские полномочия на 4 года, ввиду «чрезвычайного положения», оправдание которого было «пришито» к поджогу Рейхстага. Закон этот прошел 441 голосом против 94 благодаря поддержке партии католических центристов, которые считали, что стране необходимо сильное правительство. Как пишет Шпильфогель, «парламентская демократия была разрушена парламентским путем».1 Через 4 года «Допускающий закон» был продлен еще на 4 года без всяких проблем поскольку к тому времени все оппоненты были либо за рубежом, либо в концлагерях, либо «пущены в расход». Так, в дураках остались очень неглупые консервативные политические деятели, которые рассчитывали, что управлять будут они, а Гитлер как демагог-народник будет их марионеткой, необходимой для получения поддержки масс. Эту победу Гитлера Шпильфогель верно объясняет тем, что «Гитлер был исключительно лукавым политиком, который точно знал, к чему стремиться, и обладал при этом неограниченной жестокостью».2 У русского читателя при этом должен возникнуть по ассоциации образ Ленина: лукавство, обман, нравственный нигилизм и неограниченная жестокость — именно этими качествами Ленин победил и белых, и зеленых, и крестьянские восстания 1922 года. Но вернемся к Гитлеру.
Подобно Муссолини, но гораздо быстрее и решительнее, уже в первый год своей диктатуры Гитлер ликвидировал независимые профсоюзы: провозгласив Первомай государственным праздником и проведя в этот день по стране совместные парады-демонстрации рабочих, СА и СС, на следующий же день СА и СС разгромили присутственные места профсоюзов по всей Германии, избив и отправив в концлагеря их деятелей. Вместо профсоюзов был создан Трудовой фронт под
1 J. Spielovogel Hitler and Nazi Gennany, p. 73.
2 Там же, с. 69.
219
руководством нацистского «интеллектуала»-алкоголика д-ра Лея. Разочарованные неспособностью старых профсоюзов защитить их права во время Великой депрессии, рабочие отнеслись вполне спокойно к этой ликвидации. Раньше вопросы труда и трудящихся находились в компетенции вождя левого крыла партии — Штрассера. Ликвидация профсоюзов и передача социально-трудовых вопросов Лею была почти смертельным ударом по Штрассеру и вообще идеологически-ортодоксальному крылу партии.
Со смертью Гинденбурга в 1934 году в лице Гитлера уже формально объединились функции президента и премьера. Чтобы придать этому акту законообразность, были проведены еще одни «выборы», уже совершенно подложные — по образу и подобию Советского Союза, — на которых Гитлер получил 90 % голосов. Гитлер предпочел титул фюрера, то есть вождя вместо уж очень «канцеляристского» президента.
Гитлер-вождь
То. что Сталин сделал с компартией между 1934 и 1938 годами, Гитлеру удалось проделать в одну ночь — 30 июня 1934 года?
Как мы видели уже в ударе Гитлера по Штрассеру. в партии назревал конфликт между прагматиком-Гитлером и ортодоксальными нацистами, принимавшими всерьез лево-социали- 1
1 Существует вполне правдоподобное предположение, что сталинская кировская чистка 1934 года (и дальнейшее ее развитие в 1937-1938 годах) была «вдохновлена» гитлеровской «ночью длинных ножей». На Сталина, мол, произвело колоссальное впечатление то, как быстро и решительно Гитлер расправился со своей внутрипартийной оппозицией. Это внушило ему и уважение к Гитлеру, что сказалось на будущем их союзе 1939—1941 годов и том, что нападение нацистов на СССР было названо Сталиным вероломным — значит, была вера в Гитлера! Естественно, Сталин видел в Гитлере своего двойника, с которым можно договориться и «разделить мир». Это не то, что всякие там президенты, которые должны считаться с избирателями, и поэтому сотрудничество с ними ненадежно, невозможно. Именно так скорее всего размышлял Сталин.
220
стическую программу нацистской партии. Эти левые считали, что теперь, после окончательного укрепления нацистов у власти, настала пора покончить с реверансами в сторону капиталистов и правых консерваторов и приступить к подлинной национальной революции — ударить по капиталистам, большим универмагам и помещикам, передать часть земель последних в пользу бедных крестьян, оказать поддержку малым предприятиям и ремесленникам за счет сокращения капиталистических концернов. Гитлер же уже в июле 1933 года, выступая перед государственными служащими, завил, что революция окончена. Наступило время эволюции, время образования и воспитания нации в духе национал-социализма.
К числу левых, не желавших складывать оружие на достигнутом, были и кадры СА, численность которых к 1934 году превысила полтора миллиона (против 100 тысяч регулярных войск), особенно руководство, в том числе и глава СА Эрнст Рем. В классовом отношении с этим течением связано трение СА с регулярными войсками. Не без основания СА считало, что оно своими террористическими действиями обеспечило Гитлеру победу, в то время как регулярная армия соблюдала нейтралитет; теперь же в почете армия, а не СА. Назревала опасность восстания СА. Рем предлагал Гитлеру одно из двух: либо вторую революцию во имя выполнения первоначальной программы, либо зачисления СА в регулярную армию1 и введения в СА той же системы чинов, что и в армии. Последнее было невозможно: армия презирала СА как свору хулиганов и категорически отказывалась признать ее чины равноправными армейским.
Трения достигли такой остроты, что Рем заявил командирам СА, что Гитлер — свинья, которая предаст их в любой момент. Но очевидно это было воспринято как обыкновенная риторика, ибо никаких мер собственной безопасности СА не предприняла. И вот Гитлер нашел «гениальное» решение: начальство СА было созвано в баварский альпийский курорт
1 Кроме всего прочего, такое расширение армии нарушало условия Версальского мира, разрешавшие Германии армию в объеме не более 100 тысяч штыков. В 1933-1934 годах Гитлер не мог еще позволить себе так дерзко нарушить Версальское соглашение.
221
Висзээ. Там оно кутило и развратничало. Под утро 30 июня 1934 года на эту публику напали вооруженные до зубов части СС во главе с самим Гитлером, который лично ворвался в номер Рема, набросился на спящего и начал его душить.1 Все видные вожди СА, в том числе и Рем, были расстреляны в эту ночь. Заодно были убиты Грегор Штрассер, которому Гитлер не простил выход из партии в 1932 году в знак протеста против гитлеровской измены идеологической программе, а также генерал фон Шлейхер с супругой и бывший баварский комиссар фон Каар, которые подавили мюнхенский мятеж Гитлера в 1922 году, и еще несколько консервативных деятелей. Официально было заявлено, что убито 100 человек, но, вероятно, это число сильно приуменьшено. В Рейхстаге Гитлер заявил, что радикалы готовили государственный переворот, от которого Гитлер и его СС спасли Германию. Это не только сошло с рук безнаказанно, но главнокомандующий германской армией генерал Бломберг и даже президент Гинденбург публично поблагодарили Гитлера от имени вооруженных сил и германского народа за спасение Германии от предателей. Несомненно, признательны Гитлеру были и его новые гвардейцы — СС. В отличие от анархистских и распущенных СА СС были высоко-дисциплинированными преторианцами, присягавшими на верность лично Гитлеру. Правда, после смерти Гинденбурга в августе 1934 года все государственные чиновники и военнослужащие должны были присягать на верность Гитлеру как «фюреру германского рейха и народа».
Сформировал СС Генрих Гиммлер первоначально как вооруженных телохранителей Гитлера. В апреле 1934 года Гитлер назначил Гиммлера рейхсфюрером СС и начальником всех полицейских служб Германии, в том числе и гестапо — тайной или политической полиции (сравни с НКВД). Личность Гиммлера интересна тем, что, происходя из строго католической баварской семьи среднего класса, Гиммлер не только отрекся от христианства, но в 1920-х годах примкнул к неоязыческому культу, учившему, что крестьянство является священной закваской германского народа, для которого
1 Согласно дневнику Розенберга. См.: Шпильфогель Указ, соч., с. 79.
222
должны быть отвоеваны и колонизованы немцами земли на востоке Европы. Помешанный на расизме. Гиммлер не только подбирал в СС «чистых» арийцев — голубоглазых блондинов, но уже в 1931 году разработал правила брака для эсэсовцев с обязательной проверкой расовой чистоты и физического здоровья невесты. Он же был автором системы Лебенсборн («Источник жизни»). Это были дома замужних и незамужних матерей, родивших детей от эсэсовцев и иных «расово чистых» германцев. В октябре 1939 года он обнародовал особый указ для всех эсэсовцев о долге физически и расово здоровых германских женщин зачинать детей от военнослужащих, отправляющихся на фронт.
В замке Вевельсбург в Вестфалии он создал что-то вроде эсэсовского монастыря с Круглым столом1 и 13 стульями для него и 12 его ближайших эсэсовских сотрудников — как бы его «апостолов». Все это он окружил ритуалом прославления саксонского короля Генриха-Птицелова, считая себя перевоплощением этого короля, призванного, как и последний, совершить завоевания на Востоке. Наряду с этим фантазированием он был помешан на расизме, считал необходимым ликвидацию евреев как изначальных врагов и смесителей германской крови. До «Ночи длинных ножей», как стало называться кровавое действо 30 июня, СС было автономным подразделением СА. После этой ночи они были выделены в отдельное отборное и особо преданное Гитлеру военное подразделение, носившее черную форму и череп с костями, изображенный на околыше. Численность их возрастала от тысячи в 1927 году до 100 тысяч к концу 1933 года. Гитлер называл Гиммлера нацистским Игнатием Лойолой (основатель ордена иезуитов) и назначил его начальником всех органов безопасности страны, прежде всего гестапо и СС.
Придя к власти под видом возрождения и утверждения подлинно германских традиций и при помощи традиционных националистов-консерваторов — в отличие от коммунистов, которые, только появившись на свет, обещали «до ос-
1 Легендарного короля Артура. Тут интересна связь антихристианского мистицизма с тоталитаризмом — образ тоталитаризма как антицеркви, то есть сатанинского культа.
223
нования старый мир разрушить», — Гитлер был вынужден хотя бы внешне оказывать уважение германским государственным учреждениям и структурам, но, чтобы обходить их и иметь предельно абсолютную власть, он параллельно с ними создал сеть своих партийных учреждений. Эта нацификация Германии шла под названием Gleichschaltung, что можно перевести как согласование, то есть согласование всех сторон жизни с нацизмом. Так, параллельно старой системе местных властных управлений еще в 1920-е годы началась отстройка местных органов партийной власти под названием гауэ во главе с гауляйтером. После прихода нацистов к власти эти гауэ стали параллельными структурами областной и краевой власти на подобие того, как в СССР параллельно областным советам существовали обкомы, с двумя различиями, однако: во- первых, в СССР и советы, и обкомы были большевистским новообразованием, поэтому партруководство могло командовать советами так же, как обкомами, и советы самостоятельной власти фактически не имели; в Германии, во-первых, нацистам приходилось все же считаться с традиционными властными структурами, укорененными в истории и сознании народа, во-вторых, в отличие от СССР, где географические границы Советов и обкомов совпадали, у нацистов это было необязательно. В некоторых случаях один гауэ мог охватывать более одной области и, наоборот, что только осложняло систему управления, вводило бюрократический хаос. А во главе, так сказать, краев (бывших автономных княжеств и королевств Германской империи) с апреля 1933 года были назначены губернаторы (Reichstaathaelterв мн. числе), которыми во многих случаях по совместительству были те же гауляйтеры, по партийной линии подчинявшиеся непосредственно Гитлеру через его ближайших сотрудников — Гесса, Бормана и Лея — хотя официально, по государственно-административной линии, начальством гауляйтеров были так называемые рейхсляйтеры. В непосредственном подчинении у гауляйтеров были районные партначальники — крайсляйтеры, а под их началом были партийные волостные старосты — целленляйтеры и еще ниже — «квартальные» партнадзиратели — блокляйтеры, главной функцией которых было следить за политическим поведением и разговорами подопеч-
224
ных им 40—60 семей и писать соответствующие отчеты и доносы по начальству.
Параллельно старым судебным структурам было создано два типа нацистских судов, специализировавшихся на политических преступлениях. Это, во-первых, так называемые Особые суды, рассматривавшие политические преступления, подпадавшие под Закон против злобной клеветы на государство и партию, принятый в декабре 1934 года. Судьями в этих судах были проверенные нацисты, и их приговоры не подлежали обжалованию. Несмотря на зловещее название, напоминающее ОСО НКВД, приговоры этих судов покажутся человеку, жившему при советской власти, до смешного мягкими: так, мюнхенский Особый суд рассмотрел между 1933 и 1939 годами 5400 дел, по которым 1900 человек было привлечено к судебной ответственности, из них 1,5 тысячи были приговорены к срокам от 1 до 6 месяцев. Типичными причинами наказания были такие высказывания, как: «В концлагере Да-хау избивают заключенных», «Гитлеръюгенд калечит детей», «Гитлер — негодяй»1. Гораздо более зловещим был так называемый Народный суд. Созданный в апреле 1933 года, этот суд изъял из-под юрисдикции Верховного суда дела, связанные с изменой родине. Этот суд уже непосредственно напоминал «тройки» ОСО НКВД: судьями в них были два профессиональных юриста и три деятеля нацистской партии без каких-либо юридических квалификаций. Его приговоры мотивировались политикой, а не правом, не подлежали обжалованию и в большинстве случаев оканчивались расстрелом или отправкой в концлагерь на длительный срок или пожизненно. Этот суд, кстати, судил участников заговора против Гитлера в июле 1944 года, приговорив к расстрелу или повешению несколько тысяч человек (в основном офицеров). Поскольку нацисты в отличие от большевиков не меняли германского уголовного и процессуального кодексов, «судьи» в этих особых судах должны были действовать не согласно закону, а в соответствии с партийными директивами, аналогично пресловутому советскому «телефонному праву» (к сожалению, все еще действующему в России). Параллелизм разных
1 Шпильфогель Указ, соч., с. 109-110.
225
категорий судов был неэффективен и дорог, но он давал возможность иногда и лицам, преследуемым по политическим мотивам, избежать нацистского судилища и, сумев попасть в руки традиционного суда и получив какой-то символический срок или даже условный, выскочить из еще незащелкнувшегося капкана гестапо и замести свой след.
Что касается расовых вопросов, то тут политика Гитлера не только совпадала с тем, что он писал в «Моей борьбе» и что теоретически «обосновывал» Розенберг в «Мифе ХХ века», но и значительно их превзошел. По Розенбергу источником расы является почва; соединение почвы и крови рождает душу народа — Volksseele по-немецки. Поэтому расово смешанные браки не должны допускаться. И уже в июле 1933 года были опубликованы «Евгенические законы», по которым немцам были запрещены браки без тщательного расового исследования жениха и невесты. Как мы видели, это правило соблюдалось особенно строго в отношении членов корпуса СС. Затем был учрежден особый Суд по наследственности, с правами присуждения насильственной стерилизации умственно и физически неполноценных, особенно, если медицинская экспертиза признавала, что эти недостатки и недуги могут передаваться по наследству. И наоборот, как уже говорилось, всячески поощрялось рождение детей здоровыми родителями. Многодетным предоставлялись всевозможные субсидии и льготы, а рожденный одной матерью 12-й ребенок становился крестником фюрера1.
Германия считалась естественной родиной для гражданина любой страны, если он был немецкого происхождения, и таковых призывали «вернуться» на их историческую родину. Для этого были созданы специальные организации, которые не только оказывали помощь немцам, переселявшимся в Германию, но и агитировали в нацистском духе немецкие меньшинства, особенно в таких странах, как: Польша, Чехословакия, Югославия, Венгрия и Румыния, где эти меньшинства становились нацистскими филиалами.
В «Моей борьбе» Гитлер, с одной стороны, называет евреев «вечными паразитами», а с другой, говорит, что массы мож-
1 Что сравнимо со званием «Мать-героиня» в СССР, — женщина, родившая 10 детей.
226
но держать в состоянии национальной мобилизации и подчинении вождю только если их внимание сосредоточить на одном определенном враге. Именно для этого ему нужны были евреи, которых он упрекал во всех смертных грехах: евреи (в лице Ратенау) нанесли Германии в 1918 году удар в спину (подписание Версальского договора, когда немцы, якобы, могли продолжать войну); революция в Германии 1918 года — дело рук евреев; евреи верховодят советским коммунизмом; власть посредством демократического большинства, либерализм и масонство — еврейские затеи; евреи манипулируют биржей...
Уже в апреле 1933 года начался неофициальный бойкот еврейских предприятий и учреждений. Началась проверка на расовую чистоту всего коренного населения Германии, и те, у кого были обнаружены еврейские дедушка или бабушка, превращались из граждан в жителей Германии, им запрещались браки с расово «чистыми» гражданами Германии. Эти немцы с еврейской «четвертушкой» не могли быть государственными чиновниками, работать юристами, состоять в Трудовом фронте и любых других официальных организациях согласно Нюрнбергским евгеническим законам и Национальным актам 1935 года. Эмиграция евреев из страны осложнялась особым налогом, который вначале был небольшим, но к концу 1930-х годов достиг 100% стоимости имущества эмигранта. Это заставило многих евреев остаться в Германии, ибо при всем гитлеровском антисемитизме никто не предвидел массового геноцида, хотя так называемая «Хрустальная ночь»1 осенью 1938 года могла бы послужить предупреждением о будущем поголовном уничтожении евреев. Речь идет об убийстве в Париже чиновника немецкого посольства евреем — эмигрантом из Германии. В наказание евреи в Германии должны были уплатить германскому правительству один миллиард марок, и с благословения нацистского руководства по всей стране прокатились погромы синагог и еврейских деловых заведений с избиениями и убийствами евреев. Последо-
1 Ироническое название в связи с количеством разбитого стекла на улицах из подвергшихся погрому еврейских домов и магазинов.
227
вавшее за этим законодательство запретило евреям посещать театры, концерты, кино и прочие общественные представления. Евреев заставляли продавать свои предприятия и акции по смехотворно низким ценам, им запрещали покупать золото и драгоценные камни, появляться на некоторых улицах, они должны были переменить свои немецкие имена на библейско-иудейские, носить на одежде желтую 6-конечную звезду Давида. Им были выданы особые паспорта, а в некоторых городах еще до начала войны евреев переселяли в особые гетто. Что касается отправки евреев в концлагеря, то это началось лишь с завоеванием «восточных областей», то есть с 1941 года.
Социальная и экономическая политика
Достаточно успешной политика согласования оказалась в рабочем вопросе, хотя, составляя более 50% населения страны, «пролетарская прослойка» в нацистской партии была всего лишь чуть больше 30%. Но и это было большим достижением, учитывая, что до прихода к власти Гитлера подавляющее большинство рабочих примыкало к социал-демократам или коммунистам — непосредственно или через посредство профсоюзов. Ухаживая за рабочими, помимо уже упомянутого Первомая, Гитлер увеличил число платных выходных дней до 12 в году. Гитлеровская Германия впервые создала систему предоплаченных дешевых групповых путешествий для сравнительно малообеспеченных слоев трудящихся — дешевые плавания в Скандинавию или по Средиземному морю, а для более бедных — недлинные экскурсии внутри страны. По требованию Гитлера был создан «Фольксваген», то есть народный автомобиль, который должен был стать доступным каждой немецкой семье. Первые машины были выпущены в 1938 году. Рабочим предлагалось записываться на очередь, с вычетом небольшой суммы из их зарплаты до тех пор, пока уплаченная сумма не будет равняться стоимости автомобиля. Но через год началась война, и вычитаемые деньги пошли на строительство танков, а не народного автомобиля.
К ликвидации «своей» социал-демократической партии и традиционных профсоюзов рабочий класс отнесся весьма
228
спокойно. Как мы уже говорили, ввиду Великой депрессии и катастрофической безработицы немецкий рабочий класс потерял доверие к профсоюзам. Дело в том, что приход Гитлера к власти, с одной стороны, совпал с началом некоторого экономического оживления, и безработица к 1932 году сократилась по сравнению с 1930 на 2 миллиона. С другой, Гитлер с первого же года нахождения у власти начал готовиться к войне: заработали сталелитейные и прочие концерны тяжелой промышленности, началось массированное строительство дорог, производство оружия. Безработица резко сокращалась. Если в 1933 году было еще более 6 миллионов безработных, то через год их оставалось всего 2,6 миллиона, а к 1938 году уже была достигнута полная занятость. Национал-социалистическая секция социальной защиты бесплатно кормила безработных немцев еще и до прихода к власти. Наконец система Трудового фронта (ТФ), построенная не по профессиональному принципу, а по отраслевому, дала впервые немецкому рабочему чувство некоего демократического равенства с начальством и вышестоящими профессионалами.
Германия по традиции была весьма стратифицированным обществом. Формально обращаются в Германии не по имени, даже не по фамилии, а по его/ее профессии или рангу. Так сказать, «каждый сверчок знал свой шесток». Атут, в «Трудовом фронте», все стали товарищами — инженер и директор завода пьют пиво вместе с разнорабочими, вместе песни поют, вместе отправляются на однодневную маевку... Всем слоям населения внушается, что они — единая германская семья. Трудовой фронт создал две внутренних организации: Красота труда и Сила в радости. Через первую ТФ убеждал работодателей улучшать условия труда, украшать рабочие места музыкой и цветами, обеспечивать их чистыми туалетами и душами, хорошим освещением, спортплощадками, а то и плавательными бассейнами. «Сила в радости» заботилась о здоровом и приятном досуге рабочих, о чем мы говорили выше. Все это имело колоссальное психологически положительное значение для немецкого рабочего. И он с готовностью прощал нацистский запрет на забастовки, мирился с тем, что «Трудовой фронт» вместо борьбы за облегчение труда и по-
229
вышения зарплат взял на себя дисциплинарные функции, подстегивает рабочих более интенсивно работать и больше производить не только без соответствующего повышения ставок зарплаты, но при реальном их понижении, во всяком случае, в пропорции к национальному доходу. Так, если фонд зарплаты в 1932 году, несмотря на колоссальную безработицу, составлял 57% от национального дохода, в 1938 году при почти полной занятости он не превышал 54 % национального дохода. Новая психология труда и упор на патриотизм, на единство всех немцев вне зависимости от классов и состояния, очевидно, ободрял и возмещал такие «мелочи», как уменьшение доходов и отсутствие прав на коллективный протест. Ведь все теперь делалось во имя величия Германии после унижения 1918-1923 годов!
Гитлеризм не был бы системой тоталитарной, если бы его щупальца не охватывали и внутреннюю жизнь семьи. Сразу же началась нацификация школы и школьных учебников. Как и в СССР, больше всего пострадала историография, которая переписывалась под нацизм. Вводились такие предметы, как геополитика. Физкультура превратилась в уроки военного искусства (сравни с ДОСААФ в СССР). Как и в СССР, скаутизм (юное разведчество), построенный на воспитании в духе христианских ценностей и международного братства, был запрещен и заменен гитлеръюгептом для мальчиков и Союзом немецких девушек (СНД) для девочек, через которые проводилась программа интенсивной пацификации молодежи и фанатичной преданности фюреру. В качестве добровольной юношеской организации гитлеръюгенд существовал с 1926 года. Его руководителем с 1931 года и до падения нацизма был юный баварский аристократ Бальдур фон Ширах. До 1932 года гитлеръюгенд был юношеской частью С А. Затем он был подчинен МВД, но в 1936 году по рекомендации Шираха, гитлеръюгенд стал самостоятельной организацией, официально подчинявшейся непосредственно Гитлеру. Тогда же были запрещены любые иные детские и юношеские организации, в том числе и католические, чем Гитлер нарушил конкордат с Ватиканом (см. ниже), и чего не смог себе позволить Муссолини. На 1936 год в гитлеръюгенде и в СНД состояло 63 % всей немецкой молодежи в возрасте 10—18 лет1. Ас 1939 года
1 Spielovogel, Jackson J. Hitler and Nazi Germany. A History. P. 167— 169.
230
членство в гитлеръюгенде стало принудительным. Эта организация воспитывала фанатиков нацизма (если не было противоядия этому в семье).
Гляйхшальтунг, конечно, опирался на другого «слона» нацизма — Führerprinzip — Принцип вождя, то есть все и вся выравнивалось, согласовывалось под вождем — все германцы равны перед лицом фюрера. А отсюда отстраивалось все общество иерархически по принципу вождя. Иными словами, под Гитлером в каждой области общественной, культурной, экономической жизни и даже религиозной жизни ставились вожди на данном уровне. Так, был вождь всех театров Германии. Вождем тяжелой промышленности, например, был Крупп, владелец самых больших сталелитейных заводов Рурской области. Что касается народного хозяйства, то нацизм не замахнулся на большой капитал и, противореча полностью своей программе, шел навстречу именно большим предприятиям, нередко заставляя малые фирмы сливаться с большими концернами и растворяться в них. В 1939 году правительство начало принудительно закрывать мелкие и малопроизводительные предприятия, то есть фактически восстанавливалась система государственного капитализма, введенная Ратенау во время Первой мировой войны, того самого еврея Ратенау, которого в 1922 году убили нацисты. В 1935 году были созданы большие отраслевые промышленные картели, и все предприятия должны были входить в соответствующие картели, которые получили фактически диктаторские права: они давали разрешения или запрещали создавать новые предприятия. До введения в 1934 году 4-летних планов экономического развития картели диктовали и цены на продукцию. Новый закон об акционерстве предоставлял исключительные права советам директоров картелей и решительно сократил права индивидуальных держателей акций. В принципе сохранялись рынок, биржа, конкуренция, но при иерархическом вождизме, конечно, не могло быть по-настоящему свободного рынка — ведь вождь каждой области народного хозяйства диктовал правила игры другим пред-
231
приятиям в его юрисдикции. Это и была гитлеровская версия корпоративизма.
По германские капиталисты привыкли работать в условиях государственного дирижизма со времен Бисмарка, и система работала. А вождь всей экономики Хьямар Шахт оказался гениальным финансистом и экономистом-прагматиком. Он разработал систему развития в рамках 4-годичных планов, вывел Германию из кризиса раньше и полнее ее соседей, восстановил военное производство по последнему слову техники, вернул Германии ведущую роль в Европе в качестве промышленной державы, несмотря на официальную нацистскую экономическую доктрину, которая явно им не соблюдалась.
Как мы уже упоминали, нацистские экономические теории были взяты из доиндустралыюго прошлого. Экономическое благополучие определялось обилием производства сельскохозяйственной продукции и экономической независимостью от внешнего мира (автаркия) — последнее, конечно, объяснялось гитлеровской направленностью всего хозяйства и общества на будущую войну. В условиях войны автаркия необходима, если она достижима. Что лее касается сельского хозяйства как определителя национальной экономики, то XX век показал всю несостоятельность этой теории. Из принципов нацистской экономики, естественно, следовал вывод, что Германия перенаселена и нуждается в завоевании плодородных земель у восточных соседей для заселения их «избыточным» немецким населением, так и для предоставления площадей для экстенсивного земледелия.
Одержимый устарелыми автаркическими теориями и готовя свою страну к войне, Гитлер дал задание ученым и промышленникам разработать синтетические материалы, в том числе синтетические бензин и резину, поскольку на территории Германии этих видов сырья не было. Задание выполнялось, но ценой варварского уничтожения природных ресурсов страны. Гитлер с этим не считался, рассчитывая на компенсацию через завоевание территорий с залежами нефти и прочих минералов и плодородными почвами. Шахт не стерпел такого варварского пренебрежения Гитлером и его окружением законами экономики ив 1937 году ушел в отставку, после чего система 4-годичных планов стала почти столь
232
же дутой, как советские пятилетки1. История с Шахтом является одним из наглядных контраргументов против ошибочного, но широко распространенного мифа об эффективности диктаторских экономических систем. Всюду в гитлеровской администрации царило дорогостоящее дублирование, бюрократическая волокита и коррупция, подхлестываемая нарастающим террором. Просто то тут, то там проявляли себя выдающиеся хозяйственники, созданные еще свободным обществом, такие как Шахт в экономике и финансах, Шпеер в деле вооружения.
Они своими достижениями создавали миф эффективности системы. Быстрый выход Германии из депрессии — ведь народу в целом не было известно, какой ценой это было достигнуто и что весь подъем вызван производством на войну, — придавал Гитлеру такую популярность, что плебисцит 1935 года в Заарской области — главном угольном бассейне континентальной Западной Европы, — которым, по Версальскому миру, должен был решиться вопрос о принадлежности ее Германии или Франции — дал 90% голосов в пользу Германии. Это воодушевило немцев, популярность Гитлера возрастала.
Внешняя политика и дипломатия
Гитлеровская внешняя политика отличалась авантюризмом, наглыми нарушениями договоров, после чего следовали успокаивающие заявления, вроде того, что вот теперь все претензии Германии удовлетворены и наступил вечный мир. Европейские демократии были истощены и утомлены как Первой мировой войной, так и Депрессией, и поэтому
1 Это было строго научное планирование с точными расчетами и их выполнением, а не сталинские пятилетки, которые были пропагандистским трюком, а не планированием: ни одна из пятилеток не была выполнена — первоначальные произвольные показатели снижались в ходе пятилетки по несколько раз и окончательные показатели выполнения к тому же строились на дутой отчетности на всех уровнях. У Шахта при наличии частной промышленности и, следовательно, личной заинтересованности и ответственности производителей такой туфты не могло быть.
233
рады были слышать каждое обещание Гитлера, лишь бы не война...
Первой зарубежной вылазкой Гитлера можно считать попытку захвата власти в Австрии в 1934 году руководимыми Берлином австрийскими нацистами. При этом ими был убит мягкоавторитарный диктатор Австрии Дольфус. Попытка не удалась — к власти пришел католический клирико-фашист Курт фон Шушнигг, запретивший нацистскую партию и установивший довольно жесткий режим в стране. Гитлер не решился на прямое вмешательство, поскольку Австрия входила в оборонный союз с Италией. Муссолини, опасаясь, что Гитлер посягнет на Южный Тироль, двинул свои войска к австрийской границе, а Гитлер, имея всего 100 тысяч штыков, не решился на войну с Италией. Когда в 1935 году Гитлер объявил о восстановлении воинской повинности и многократном увеличении армии, Италия, Великобритания и Франция собрались в итальянском городе Стреза и договорились о совместном противодействии любым нарушениям существующих договоров, угрожающих миру в Европе. Этот договор стал известен под именем Фронт Стрезы. Он же подтвердил решения конференции 1925 года в Локарно, которые, однако, были значительной уступкой Германии по сравнению с первоначальным Версальским миром. В Локарно от Германии добились лишь гарантий неприкосновенности западных границ, — о восточных было умолчано. Одновременно в Локарно было признано право консолидации всех немцев в едином суверенном государстве. Такую установку можно толковать и как разрешение Германии присоединять к себе территории компактного проживания немцев за пределами Германии, например, в Польше, Чехословакии, Венгрии и пр. Более того, конференция объявила впредь считать агрессором любую страну, начавшую военные действия. Таким образом, поскольку странам на восток от Германии территориальных гарантий дано не было, а у Франции были оборонные союзы с этими странами, следовательно, если в ответ на нападение Германии на Чехословакию Франция вступила бы в войну на стороне последней, то агрессором считалась бы Франция, а не Германия. Как бы там ни было, Фронт Стрезы оказался пустышкой после нападения Италии на Эфиопию.
234
Хотя логически ни соглашения в Локарно, ни соглашения в Стрезе этим действием нарушены не были, Италия была исключена из Лиги Наций и подверглась экономической блокаде. В 1936 году Гитлер официально признал итальянскую империю в Африке. В том же году обе страны оказывали помощь Франко в гражданской войне в Испании. Затем последовало создание оси Берлин—Токио—Рим. В 1937 году Муссолини предал Австрию, признал право Германии на ее присоединение в ответ на гарантию Гитлера, что Южный Тироль останется за Италией. Фронт Стрезы был ответом на нарушение Гитлером Версальского договора, когда он объявил о введении обязательной воинской повинности и увеличении вооруженных сил в несколько раз.
Поскольку единственным реальным последствием этого нарушения было заключение Францией оборонного союза с Советским Союзом, Гитлер решил, что у него «зеленая улица». В 1936 году он нарушил требование Версальского договора о демилитаризации Рейнской области — ввел туда войска. То, что это не встретило вооруженного противодействия Франции, еще больше увеличило авторитет Гитлера в глазах германского народа. На словесные протесты союзников Гитлер ответил заверением, что теперь национальные интересы Германии полностью удовлетворены, что он признает за Францией право владеть Эльзасом-Лотарингией и гарантирует вечный мир. Англия, испытывая, с одной стороны, «угрызения совести» в отношении Германии в связи с чрезмерно жесткими версальскими условиями, а с другой, — неуверенность в том, кто является большей угрозой миру, — Советский Союз или Германия, — уговорила Францию поверить Гитлеру.
По Версальскому миру гарантами демилитаризации Рейнской области были Соединенные Штаты и Великобритания, следовательно, нарушение этого условия Гитлером должно было вызвать англо-франко-американское вооруженное противодействие, но, поскольку Америка в Лигу Наций не вступила и приняла политику изоляционизма, Англия полагала, что этим отменялся соответствующий пункт Версальского договора, и отговорила Францию от каких- либо действий, хотя до 1939 года германские вооруженные силы были еще
235
настолько слабы, что Франция запросто бы их одолела.1 Вообще тут интересен некий двойной стандарт, который повторно характеризовал политику западных союзников в XX веке. Например, когда в начале Депрессии в 1929 году более-менее демократические правительства Австрии и Германии запросили у Лиги Наций разрешения на германо-австрийский таможенный союз, чтобы облегчить тяжелое экономическое состояние обеих стран, им в этом было отказано: западные союзники усмотрели в этом угрозу возрождения мощной реваншистской Германии. Когда же Гитлер в 1935 году заявил об аннулировании им версальских ограничений германских вооруженных сил, а в 1936 году, не спрашивая ничьего разрешения, ввел войска в Рейнскую область, затем через 2 года присоединил к Германии Австрию, — западные союзники все это проглотили. В глазах же немцев и австрийцев Гитлер от этого только значительно выиграл в популярности. Тем временем Гитлер подписал 10- летний союзный договор с Польшей, признающий нерушимость границ друг друга. Это усыпило бдительность Польши и привело ее к совершенной неготовности к немецкой агрессии в 1939 году.
В отношении СССР Гитлер показал себя полным оппортунистом: жестоко преследуя коммунистов в Германии, он продолжал торговать с СССР также активно, как во времена Веймарской республики. В 1936 году он даже заявил в Рейхстаге, что он борется с коммунистической агрессией, но ничуть не против сотрудничества с Советским Союзом. Одновременно он обращается к Великобритании и иным западным странам поддержать его усилия по сохранению европейской культуры «от проникновения разрушительной азиатской идеологии».
Тактика присоединения Австрии в 1938 году явилась генеральной репетицией для дальнейших агрессивных действий Гитлера, как и установления коммунистических режимов Советским Союзом в 1945—1947 годах в Восточной Европе. Во-первых, он заставил австрийское правительство предоставить несколько министерских постов нацистам, в том числе
1 Свидетельство германских военачальников на Нюрнбергском процессе.
236
и портфель министра внутренних дел. Затем австрийские нацисты под командой немецких товарищей начинают псевдогражданскую войну; нацистский министр внутренних дел обращается за помощью в Берлин, который не заставляет себя долго ждать.
Аналогичная история происходите Чехословакией. Началось с того, что нацистские вожди судетских немцев, инструктируемые Гитлером, потребовали от чешского правительства предоставить Судетам полную автономию и прекратить антигерманскую политику, то есть разорвать договор с Францией. При этом Гитлер предупредил вождя судетских немцев Хенляйна не подписывать никаких договоров с чехословацким правительством, в то время как Хенляйн саботировал все предложения компромисса. Между тем Геббельс повел громкую пропагандистскую кампанию, лживо обвиняя чехов в гонениях на судетских немцев, а Гитлер объявил, что он не потерпит сдачу немцев под продиктованную Версалем иностранную власть, и если Судеты не могут сами защититься, то эту задачу за них выполнит он. Чемберлен предлагал Гитлеру провести плебисцит в Судетах, а президента Бенеша уговаривал уступить Германии те районы Судет, где немцы составляли более 50 % населения. Гитлер отказался от плебисцита, требуя немедленного присоединения Судет к Германии с изгнанием оттуда всех чехов и конфискацией их имущества в пользу немецкого населения. Бенеш отказался и начал мобилизацию. Франция делала то же. Советский Союз предложил помощь Чехословакии, но Польша и Румыния отказались пропустить советские войска через свою территорию. Начало военных действий было предотвращено созывом в Мюнхене конференции четырех стран —Англии, Франции, Италии и Германии — по инициативе Муссолини, которая закончилась союзническим ультиматумом чехословацкому правительству отдать Германии Судетские земли на условиях, выставленных Гитлером. Иначе, если возникнет война, виновником будет считаться Чехословакия, и Запад ей не поможет, ибо Гитлер гарантирует мир и неприкосновенность остальной Чехословакии. Бенеш согласился. Но уже в марте 1939 года немецкие войска вступали в Прагу под предлогом того, что к Гитлеру за помощью обратились словаки и карпа-
237
торосы, желающие независимости от Чехии. Запад возмущался, но и пальцем не пошевелил в защиту Чехословакии. А Польша даже воспользовалась предложением Гитлера и присоединила к себе Тешин с окраинами в Чешской Силезии.
Шестью сутками позже Гитлер присоединил к Восточной Пруссии литовский порт Клайпеду с окрестностями. Затем Гитлер начал требовать, чтобы Польша отдала Германии Гданьск и так называемый Польский коридор, соединяющий Восточную Пруссию с остальной Германией; в то время как Геббельс завел свою пропагандистскую катушку, обвиняя поляков в зверствах по отношению к немецкому меньшинству. Заранее заключив с советским правительством тайный договор о разделе Польши, 1 сентября Германия напала на Польшу. Через два дня Великобритания и Франция объявили Гитлеру войну. Так началась Вторая мировая война. Неожиданно для Гитлера. Он рвал и метал из-за вступления в войну Великобритании и Франции, он не мог понять, почему западные союзники, так спокойно перенося оккупацию Австрии и Чехословакии, вдруг вступились за Польшу. Ведь стратегически Чехословакия гораздо более лакомый кусок, чем Польша. В 1939 году новая мировая война не входила в его планы — он знал, что Германия к этому не готова. Но и тут союзники ему услужили: Советский Союз в течение последующих 20 месяцев снабжал Германию стратегически необходимым сырьем, а западные союзники сидели за линией Мажино, предоставляя Гитлеру инициативу первому на них напасть тогда, когда его войска и военная техника будут к этому готовы!
Гитлер и Церковь
По сути, фашизм и нацизм, как и любая форма тоталитаризма, являются своего рода языческими культами. Язычество это прежде всего обожествление преходящих ценностей, будь это золотой телец у евреев, ведомых из Египта Моисеем, либо марксистское обожествление материи, либо обожествление вождей: идолопоклонство перед византийским императором, Сталиным, Мао или Гитлером. Однако Гитлер и Муссолини, выступая в качестве антиподов безбожному марк-
288
сизму и коммунизму, должны были выдавать себя за защитников христианства, хотя в «Моей борьбе» Гитлер пишет:
«Для меня лично и для всех национал-социалистов существует только ... нация и отечество. Мы должны бороться за сохранение и распространение нашей расы и нации ... сохранять в чистоте нашу кровь, свободу и независимость... Каждые мысль, идея, учение и все виды познания должны служить этой цели».
Еще боле откровенным Гитлер был в личных собеседованиях, например:
«Думаете, что массы снова станут христианскими? Никогда! ... а духовенство предаст своего Бога нам ... и сменит крест на свастику. Они будут славить чистую кровь нашей нации, вместо крови Христа...».
В гитлеровской религиозной политике можно определить несколько направлений, например:
1. Стремление подчинить протестантизм и римско-католичество государственному контролю.
2. Вести идеологическую борьбу против христианства с целью заменить его нацистским культом (в это входили и прямые попытки возрождения германских дохристианских языческих культов).
3. Развернуть кампанию выталкивания Церкви на задворки общественной жизни, одновременно отпугивая население от религий путем ужесточения гонений на духовенство и видных верующих. Фюрерпринцип Гитлер пытался навязать и христианским религиям. Так, на пост вождя всех протестантов Германии под прямым давлением Гитлера был избран военный духовник из Восточной Пруссии — нацист Людвиг Мюллер. В Германской евангелическо-лютеранской церкви были сильны национально-патриотические консервативные круги, которые сначала сочувствовали Гитлеру за восстановление им национального достоинства. Мюллер возглавлял пронацистское движение так называемых Германских христиан, которое и захватило руководство Церковью. В ответ на это образовалась Пасторская чрезвычайная лига, из которой позднее возникло движе-
239
ние Испоеедническои церкви, которая решительно боролась против пацификации Церкви. Из 17 тысяч немецких лютеранских пасторов к этому движению присоединилось 4 тысячи. Его возглавляли пастор Мартин Нимёллер, в прошлом офицер и герой Первой мировой войны, патриот, первоначально сочувствовавший национал-социалистам. Среди других деятелей этого движения был знаменитый лютеранский богослов Карл Барт, пастор Боннхефер, погибший в концлагере. В концлагерь Бухенвальд в 1937 году было отправлено 700 лютеранских пасторов, в том числе и Нимёллер. но он войну пережил и после ее окончания был выдающимся проповедником и пацифистом.
Католическая церковь резко критиковала нацизм до 1933 года, когда, следуя примеру Муссолини, Гитлер заключил с Ватиканом конкордат, по которому Церковь согласилась признать законной власть Гитлера и ликвидировать все свои политические и общественные организации на территории Германии. За это Гитлер обещал Ватикану свободу религии, защиту церковных учреждений, признавал за Ватиканом право распространения в Германии посланий и булл папы Римского и неприкосновенность католических учебных заведений всех уровней.
Нацисты не сдержали своего обещания. Как мы уже говорили, в 1936 году были запрещены католические детские и молодежные организации. К концу 1939 года было арестовано около 5700 католических священнослужителей — более 20 % всего католического духовенства Германии. Половина из них попала в концлагеря. В 1937 году на нацистские притеснения ответил папа Римский энцикликой Mit brennender Sorge(«С горящей заботой»), которая решительно осудила нарушение нацистами конкордата и обожествление ими государства и расы. В энциклике избегалось прямое осуждение реальной политики Гитлера. Эта осторожность, однако, не остановила, а лишь ужесточила и активизировала гитлеровскую антихристианскую политику. Ватикан более-менее умолк, но заговорили сами немецкие католики. Сопротивление немецкого католического духовенства нацизму было наиболее сильно выражено в декларации съезда в городе Фульда баварского католического епископата 22 марта 1942 года, которое, не-
240
смотря на правительственный запрет, было распечатано и широко распространено. Вот выдержки из нее:
«Годами уже идет в нашем отечестве борьба против христианства и Церкви... Мы выступаем не только за права непосредственно религии и духовенства, но и вообще за права человека, данные ему Богом ... Мы требуем юридических доказательств вины всех осужденных и освобождения тех, кто содержится в заключении без приговоров... Нацисты хотят уничтожить христианство..» 1.
Духовенство, особенно католическое в Баварии, выступало против убийства нацистами психически больных и умственно неполноценных. В той же Баварии в оппозиционном нацизму движении было не только духовенство, но и королевская семья Виттельсбахов, за что часть ее отсидела в концлагерях до конца войны. В Мюнхенском университете было антинацистское студенческое движение Белая роза, возглавлявшиеся двумя студентами — Хансом Шоллем и его сестрой Софией. В 1942 году они и несколько их друзей, а также один из молодых университетских профессоров, начали распространять антигитлеровские листовки, сначала в стенах университета, а к 1943 году и на улице — прохожим. В листовках нацизм назывался духовным рабством, война — безумием. Осуждалась антихиристианская суть нацизма, население призывалось к пассивному неповиновению. Заговорщики развили сотрудничество с единомышленниками в университетах Гамбурга, Берлина и Вены. В 1943 году брат и сестра и несколько их соратников-студентов были казнены, еще 14 арестованы. Этим все и окончилось2'.
Гитлер, армия и оппозиция
Торжество офицерства по поводу чистки и укрощения СА было недолгим. Пришла пора распространения Глейхшаль-
1 Можно ли такое представить себе в СССР, да еще во время войны! А тут никого из авторов послания не расстреляли, а в концлагерях все-таки большинство священников дожило до освобождения.
2 Cassels, Alan Fascism, p. 321.
241
тунга и в регулярные войска. Во-первых, на место гегемонии СА пришла гегемония высоко-дисциплинированных СС, фанатично преданных Гитлеру и выдрессированных быть готовыми как к самопожертвованию, так и к безжалостному уничтожению любого противника нацизма. В отличие от толпы обмякших ветеранов и просто хулиганов СА, к которым армия могла себе позволить относиться с презрением, СС было нацистской элитой не только в дисциплинарно-полицейском отношении в духе войск НКВД, но с началом войны — и в военном, когда были созданы элитарные войсковые подразделения Ваффен-СС (вооруженные СС). Регулярная армия чувствовала себя униженной.
Гитлер помнил, что в его борьбе за власть армия сохраняла нейтралитет. Он не доверял и ее монархическо-консервативному национализму с офицерско-аристократическими традициями и прямой связью офицерского корпуса с помещиками и высшим слоем промышленников. Гитлер понимал, что группа генералов поддержала его лишь с целью использовать в качестве марионетки — массового демагога. В свою очередь, военным очень быстро стало ясно, что они просчитались и что Гитлер не марионетка, а единоличный диктатор. Это военным не нравилось.
Трения начались уже в 1935 году, когда Гитлер объявил о введении всеобщей воинской повинности. Во-первых, будучи воспитанным в традициях, чуждых Гитлеру, генералитет придавал значение международным договорам и считал такое нарушение Версальского договора чреватым неблагополучными для Германии последствиями. Во-вторых, военное командование было оскорблено тем, что оно узнало об этом постановлении Гитлера, так сказать, из газет — Гитлер не консультировался с генералами об этом. В-третьих, они считали, что увеличение армии сразу с 8 до 36 дивизий нереально из-за недостатка обученных офицеров — их было всего 4 тысячи. Сопротивление генералитета вызвало и единоличное решение Гитлера ввести войска в Рейнскую область. Генералы предполагали, что Франция ответит контрударом, а немецкие вооруженные силы в 1936 году были не чета не только французским, но даже чехословацким. А поскольку Франция состояла в оборонительном союзе с восточными соседями Ге-
242
рмании, немецкий генералитет ожидал удара с двух сторон — из Франции и Чехии, — что перерезало бы Германию надвое по ее центру. Именно тогда, в преддверии похода за Рейн, образовывается в армии первый антигитлеровский заговор. Предполагалось арестовать Гитлера, как только на Германию двинутся французы или чехи, и объявить его предателем германского народа, ввергающим страну в новую катастрофу. Но поскольку Запад ограничился лишь устным осуждением Германии, а Гитлер тут же успокоил его, подтвердив признание им законности и нерушимости границ Франции и принадлежности ей Эльзаса- Лотарингии, все успокоились. Итак, поскольку и тут Гитлер одержал полную победу над военными скептиками и этим актом поднял свой национальный авторитет еще выше, замысел его свержения был отменен. Заговорщики считали, что переворот может иметь успех в народе только после какого-то серьезного провала политики Гитлера, когда народу станет очевидно, что страна зависла над пропастью.
Не был доволен генералитет и союзом с Муссолини, будучи очень низкого мнения о боевых качествах итальянцев из опыта Первой мировой войны. Высокого мнения немецкие генералы были о боевых качествах и военных традициях французов и поэтому хотели сближения с ними, в то время как Гитлер тайно готовился к конфликту с Францией. В результате советско- германских договоренностей в Рапалло и последовавшего тесного сотрудничества между главнокомандованием обеих стран, включавшего тайное создание германских военно- воздушных сил на территории СССР, а также на основании исторически-традиционного германско-русского союза, нарушенного лишь Первой мировой войной, немецкий генералитет хотел сохранения этого союза. А Гитлер в 1934 году подписал договор о взаимном ненападении с резко антисоветской Польшей. Генералам было невдомек, что Гитлеру плевать было на договора и что он готов нарушить любой из них, как только это ему будет выгодно. Дело в том, что на международной конференции в Локарно в 1925 году Германия обязалась не нарушать западных границ, в то время как в отношении ее восточных границ вопрос остался открытым. Правда, Франция заключила оборонительные догово-
243
ра почти со всеми восточными и юго-восточными странами Европы. Реваншистски настроенные немецкие генералы лелеяли надежду о расширении Германии за счет Польши и, принимаемые ими всерьез польско-немецкие договора разрушали их планы. Кроме того, они опасались, что заключение антибольшевистского союза с Польшей приведет опять к самоубийственной войне на два фронта. Бессмысленным им казался и союз с далекой Японией.
Но больше всего армию возмущало, что, окружив себя СС и гестапо, Гитлер почувствовал себя настолько прочно, что с мнением главнокомандования уже не считался и не советовался. В 1937 году произошел бурный спор между Гитлером и военным министром Бломбергом, который ранее был сторонником Гитлера и в свое время поддержал его кандидатуру на пост канцлера. Но в данном случае он предупреждал Гитлера, что присоединение Австрии вызовет войну с западными державами, к которой Германия не готова. Как мы знаем, и эта акция сошла Гитлеру с рук, еще больше увеличив его популярность как в Германии, так и в Австрии. Кстати, экзамен похода в Австрию не выдержала немецкая военная техника: более 50% немецких танков, бронетранспортеров и грузовиков сломались на австрийских горных дорогах, что взбесило Гитлера. Так что, если бы в тот момент на Германию двинулись войска хотя бы только Франции и Чехословакии, ее взяли бы почти голыми руками. Но в отличие от сказки Чуковского воробышка, чтобы скушать «таракана-тараканища», не нашлось, а Гитлер не прощал тех, кто смел с ним не соглашаться. И вскоре представился случай избавиться от Бломберга, который решил жениться на молодой девице, и Гитлер был шафером на свадьбе. Но затем Гиммлер раскопал полицейский документ о том, что юная жена была ранее проституткой. Произошел скандал. Бломберг должен был уйти в отставку. Естественным кандидатом на пост военного министра стал популярный в армии антинацист генерал Фритч, которого Гитлер ненавидел. И вот, чтобы скомпрометировать генерала, были представлены фальшивые документы о том, что Фритч, якобы, гомосексуалист. Несмотря на его, позже доказанную, невиновность Фритч подал в отставку. Гитлер этим воспользовался, чтобы отменить пост военного министра,
244
приняв на себя пост главнокомандующего и назначив исполнителем (со званием «Начальник высшего командования вооруженными силами») преданного себе нацистского генерала Кейтеля. Одновременно была проведена чистка немецкой дипломатической структуры с заменой беспартийного профессионального министра иностранных дел фон Нойрата рейнским винным торговцем, преданным нацистом, Риббентропом. Так, в течение 1937 года все три главные ветви государственной службы — финансы и хозяйство, вооруженные силы и дипломатия — были тарифицированы, вернее, подчинены лично и непосредственно Гитлеру. Выше мы говорили о ненужном дублировании и неэффективности гитлеровской административной системы. По как же тогда Германия сумела вооружиться за такой короткий срок и продержаться так долго в самой кровавой войне нашего века, к тому же воюя на два фронта против превосходящих ее сил?
Тут, во-первых, нельзя сбрасывать с весов психологический фактор — националистический энтузиазм, который Гитлер умело подогревал в народе, желание отомстить за Версаль, восстановить величие Германии и перспектива «молочных рек и кисельных берегов» в случае победы. Во-вторых, еще до начала войны Германия получила подпитку ее экстенсивной экономики оккупацией Австрии и Чехословакии. Если в первой было некоторое количество нефти и других естественных ресурсов, то во второй была, быть может, самая передовая в Европе тяжелая промышленность — ив Австро-Венгрии Чехия была ее кузницей. Был в Чехословакии и уголь, и другие минералы. Затем в течение 1939-1940 годов Гитлер навязал Румынии, Болгарии и Венгрии договора, которые, не лишая их формальной независимости, превратили эти страны в сырьевые придатки Германии на очень невыгодных условиях для этих стран, но крайне выгодных для Германии. Румыния, кстати, стала главным источником нефти для Германии. Затем была присоединена Польша, куда были перевезены прибалтийские немцы, выпущенные Советским Союзом по договору с Гитлером. В Польше немецким переселенцам передавались имения бывших польских помещиков, таким образом Польша стала важным источником сельскохозяй-
245
ственной продукции для немцев. А к концу 1940 года на германскую армию работали заводы Франции и Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. И все это было «под рукой» в отличие от его противников, которых разделяли колоссальные территории. Так что стратегически Германия была в гораздо более выгодном геополитическом положении и этим компенсировала количественное преимущество своих противников.
Что касается антинацистских настроений в вооруженных силах, то, во всяком случае, с 1936 года офицерский кружок заговорщиков уже не прекращал своего существования до самого покушения в 1944 году. Но он ждал того момента, когда ликвидацию Гитлера можно будет оправдать перед народом его безответственной политикой. Пока его деятельность увенчивалась успехами, это было невозможно. Между 1939 и 1944 годами покушений на Гитлера было несколько, но все были безуспешны. То бомба, отправленная в виде посылки в самолете, в котором Гитлер летел с Восточного фронта в Германию, не взорвалась, и пакет дошел благополучно до адресата в Берлине — участника заговора. То происходила осечка, потому что Гитлер в последний момент менял свой график. Наконец самое серьезное покушение взял на себя весь израненный инвалид Африканского фронта граф фон Штауфенберг: он доставил бомбу в своем портфеле на военное совещание с Гитлером в его бункере в Восточной Пруссии, поставил портфель под стол с чертежами фронта, у которого стоял Гитлер, но за полсекунды до взрыва Гитлер отошел от массивного дубового стола, и эффект взрыва получился слабее. Это было 20 июля 1944 года. Штауфенберг успел до взрыва выйти из бункера. Увидев и услышав взрыв, он решил, что Гитлер убит, дал знать своим в Берлин, и те выдали себя поспешными действиями, думая, что Гитлера уже нет. В результате все они были повешены после жутких пыток. В общей сложности было арестовано более 7 тысяч, в основном офицеров, из них около 5 тысяч было казнено1.
Многие, в том числе Шпильфогель, преуменьшают значение этих заговоров и попыток сопротивления. Они не учитывают полное одиночество и практическую бессмыслен-
1 Cassels, Alan Fascism, p. 319—322.
246
ность, в которых, по воле противоположной воюющей стороны оказались антигитлеровские силы Германии. Дело в том, что были тайные встречи представителей заговорщиков с представителями Англии и Америки в нейтральных Швейцарии и Швеции, которые успехом не увенчались: западные союзники дали немцам понять, что их война не только против нацизма, но против Германии как таковой, и даже если немцы уберут Гитлера, война будет продолжаться до победного конца. А в январе 1943 года на встрече Рузвельта и Черчилля в Касабланке было окончательно постановлено, что цель войны — полная и безусловная капитуляция Германии. После этого сопротивление Гитлеру лишилось реальных стимулов и стало деянием исключительно нравственного порядка.1
Аннотированная библиография
(См. также библиографию к гл. 10)
Borkenau, Franz World Communism. University of Michigan Press, 1971. Главы XX—XXII. Автор — бывший немецкийдеятельКоминтерна.
Bullock, Alan Hitler: f Study in Tyranny. Несомненно, лучшая личная и политическая биография Гитлера. Написана профессором Оксфордского университета. London: Harper&Row. 1964.
Cassels, Alan Fascism. N. Y., Thomas Crowell, 1971. Главы 3 и 5. Очень толковое университетское пособие по тоталитаризму фашистско-нацистского типа в контексте европейской истории после Версаля. Недооценивает нравственное значение антигитлеровского заговора немецкого офицерства. Чрезмерно критичен в отношении «мягкой» критики гитлеризма Ватиканом, осторожность которого в критике Гитлера была связана с опасением за жизнь подгитлеровских католиков.
Kleine-Ahlbrandt, Laird W., ed. Appeasement of the Dictators: Crisis Diplomacy? London, Holt, Rinehart, 1970. Сборникэссе и от-
1 Cassels, Alan Fascism, p. 318-321; Spielovogel, Jackson J. Hitler and Nazi Germany. A History, p. 256—264.
247
рывков из работ западных ученых, критически рассматривающих политику «умиротворения диктаторов», которую западные демократии практиковали по отношению к Гитлеру и Муссолини с такими провальными результатами. Вскользь книга касается и такой же политики по отношению к Сталину сразу после Второй мировой войны, со столь же плачевными результатами.
Luhasz, Heinz, ed. Fascism: Three Major Regimes. N. Y., John Wiley, 1973. 4. 2. Очень толковая подборка анализов нацизма разными авторами — историками и политологами Англии, Франции, США и Германии. Содержит также ряд нацистских документов.
Mitchell, Allan, ed. The Nazi Revolution: Hitler's Dictatorship and the German Nation. Toronto, Heath&Co., 1990. Многоавторный сборник статей и отрывков из книг авторитетных ученых, рассматривающих феномен нацизма в таких контекстах как: история Германии, личность Гитлера и ее роль, промышленность, Церковь и армия в контексте нацизма, общественное значение нацизма.
Pauley, Bruce F. Hitler. Stalin, and Mussolini: Totalitarianism in the Twentieth Century. Wheeling, 111., Harlan Davidson, Inc., 1997. Одна из немногих на Западе книг, которая под понятием тоталитаризм понимает не только фашизм, но и коммунизм, хотя ограничивает последний только личностью Сталина и его режимом. Каждая глава состоит из сравнений определенного рода действий Гитлера, Сталина и Муссолини, например, первая глава рассматривает в сравнении идеологические основы каждого, четвертая рассматривает их экономические системы и т.д.
Speer, Albert Erinnerungen.Английский перевод: Inside the Third Reich: Memoirs. London: Macmillan, 1976. Блестяще написанные мемуары гитлеровского министра военной промышленности, отсидевшего по приговору Нюрнбергского суда 20 лет в тюрьме в IIIпандау. Автор критически анализирует нацизм, довольно безжалостно критикует себя и пытается разобраться, как он, типичный представитель традиционной германской интеллигенции, мог попасть в сети гитлеровской демагогии. Книга интересна прежде всего с точки зрения магического воздействия тоталитаризма. См. также: Он же Deutscher Ruestung im zweiten Weltkrieg: Hitlers Konferenzen mil Albert
248
Speer, 1942-1945; Der Sklavenstaat: meine Auseinandersetzungen mit der SS; Spandauer Tagebücher, Technik und Macht. Все публикации Шпеера представляют колоссальный интерес для понимания тоталитаризма. Spielovogel, Jackson J. Hitler and Nazi Germany. A History. Englewood Cliffs, N. J, Prentice Hall. 1992. Книга соответствует своему названию: это именно аналитическая история нацизма, см. особенно гл. 4—10: от прихода нацизма к власти до его падения. В нашей гл. 12 больше всего ссылок на эту книгу. Это не значит, что мы механически скатывали материал из нее. Просто у автора прекрасные и точные формулировки, которые так и просятся в цитаты.
Sternhell, Zeev The Birth of Fascist Ideology. См. гл. 11.
251
Часть IV
Распространение
фашизма в довоенном мире
Глава 13
Вместо предисловия
«Эволюция мировой культуры монархии, авторитаризма и теократии к демократии, плюрализму и секуляризму несет в себе также потенциал провала реакционного тоталитаризма».
ПереложениесловДжейТэйлора
в «The Rise and Fall of Totalitarianism
in the Twentieth Century».
Мы уже говорили о протототалитарной культуре, предшествующей победе тоталитаризма. Точно так же можно говорить о фашистской культуре, способствующей приходу к власти фашизма. Мы видели корни фашизма в доктринах немецких и австрийских корпоративистов, в писаниях Сореля. Но тему эту можно расширить вообще на политическую культуру XIX века. Речь идет о культе силы в империалистической политике великих держав, их пренебрежении малыми и отсталыми нациями. У немцев это было гордое культуртрегерство. У французов — великодержавный национализм, направленный на ассимилирование, галлизацию колониальных народов, превращение алжирцев, вьетнамцев и прочих в заморских
французов. У британцев отношение к колониальным народам носило явный и подчеркиваемый характер собственного расового превосходства. Великобритания готова была передать колониям опыт и принципы гражданской администрации, согласна была предоставить некоторым их представителям возможность получить образование в Англии, но об ассимиляции индийцев, арабов, а тем более африканцев не могло быть и речи. В России последовательной колониальной политики так и не было выработано, поскольку она рассматривала присоединенные народы в качестве интегральной части своей
252
континентальной империи. Но в то же время сохранялись элементы национальной
обособленности и религиозного неравенства. Многое зависело от политики местного генерал- губернатора. Так вот все эти чувства имперскости, собственного превосходства, произвольного права расчленять Китай и Персию, например, на сферы влияний России, Великобритании и прочих колониальных империй (не спросив мнения у национальных правительств разделяемых стран), будто речь идет о каких-то безлюдных территориях — вот это все и составляло фашистскую культуру межгосударственных отношений и политики великих держав, взорвавшихся в конце концов двумя мировыми войнами и тоталитарными режимами, появившимися между обеими войнами.
Переходя к «конкретике» в определении различных форм тоталитаризма, мы придерживаемся точки зрения, упоминавшегося уже не раз профессора Кассельса, согласно которому распространение фашизма (преимущественно, но не исключительно1) в довоенной Европе было характерно для сравнительно отсталых стран, которые надеялись при помощи жесткой фашистской диктатуры и централизованной направляемое™ экономики ускоренными темпами достигнуть современного уровня индустриализации. Иными словами, они представляли себе фашизм как мост или скоростной поезд в XX век.
Нацизм же был скорее романтической реакцией на недостатки и последствия промышленного переворота, а также на потерю национальных особенностей и традиций в процессе урбанизации и космополитизма «смешения племен», и потому был характерен для высокоразвитых промышленных стран. Расизм свойственен именно этому реакционному романтизму как мечта о «старой доброй» Англии, «сладкой» Франции, «рыцарской, честной» Германии да даже и «святой» Руси, когда люди не задыхались в чаду фабричных труб, на-
1 Так, например, разновидностью фашизма был режим Перона в Аргентине в 1940—1950-х годах, иронически величавший себя системой Justiciamenlo. то есть «система справедливости» (или законопорядка). Но всех фашистских и фашиствующих режимов не перечесть в одной книге.
253
ции, якобы, были гомогенными, и потому человеческие отношения были патриархальнобратскими. Все это было нарушено коммерческим и промышленным капитализмом, международной торговлей, а отсюда и смешением культур и крови. Отсюда и утопические грезы нацизма или «интегрального национализма» о необходимости очистки своих стран от иноплеменного и инокультурного элемента. Ясно, что такая «философия» вела к особенно нетерпимому отношению к инородцам, особенно к тем, которые не имели своей государственности и представляли собой межгосударственную диаспору, с одной стороны, внешне ассимилированную, в значительной степени воспринимающую культуру (особенно светскую ее часть) страны своего проживания, но в чем-то остающуюся обособленной, например, к евреям и цыганам, а поскольку евреи играли (и играют) по ряду исторических причин такую видную роль в коммерческом капитале и притом связаны между собой поверх государственных границ деловыми связями и религиозной культурой, не близкой народам, среди которых они живут, то рождаются мифы о международном еврейском или «жидомасонском» заговоре.
Распространение этих мифов особенно характерно для закрытых обществ, недоверчиво, подозрительно и враждебно относящихся к соседним государствам, находящимся в состоянии национального или глубокого экономического кризиса, когда очень соблазнительно обвинять других в собственных невзгодах. Так расистско-нацистские настроения характерны для стран, недавно освободившихся от коммунизма и находящихся в состоянии не только экономического кризиса, но и духовного кризиса идентичности. Этот кризис переживали сразу по окончании Второй мировой войны Япония и Германия, а теперь Германия Восточная, где опасно активизировались неонацистские элементы, особенно среди молодежи. Наблюдается неприятное неонацистское оживление и среди постсоветской молодежи в России и в других странах бывшего СССР. В России наблюдается опасная тенденция фашиствующих и неонацистских элементов прикрываться православием, активизироваться в церковной среде, вливая в нее дух озлобления, нетерпимости, чуждый Церкви, которую они пытаются идеологизировать, тем
254
самым подрывая нравственный авторитет православия, а, следовательно, и возможности его благотворного влияния на народ.
Мы уже говорили о причинах распространения фашизма в межвоенной Европе и о том, что из двух родственных учений — фашизма и нацизма — первый гораздо более «экспор-табелен», чем второй, в силу расистской зацикленности нацизма. Оставаясь верным этой категоризации, Кассельс указывает на появление именно партий нацистского типа во Франции,
Великобритании, Бельгии, Голландии, Люксембурге и Скандинавии, а фашизма на Балканах и вообще в Восточной Европе, а также в Испании и Португалии. Из этих государств фашизм или нацизм был ближе всего к осуществлению во Франции (и, собственно, был осуществлен в зоне правительства Виши в военные годы) и Испании. Большинства этих стран мы кратко коснемся в своем месте.
Фашизм и нацизм как доктрины весьма примитивны. Это скорее направления, настроения, пучки эмоций, чем серьезно разработанные теории. Все замыкается на вожде, которому предоставляется неограниченное право толкования программных установок.
Что касается марксистского коммунизма, то тут теоретическая база гораздо сложнее. Кроме того, всеми коммунистами мира практический марксизм осуществляется в ленинской «редакции». В реальной политике отдельных коммунистических государств существуют различия, диктуемые историческими или сиюминутными особенностями данной страны или данного исторического момента, основы и принципы государственности, экономики, отношения между коллективом и личностью во всех коммунистических государствах те же. Для них прототипом является Советский Союз. Кроме всего прочего, на наших глазах происходит распад коммунистических систем и там, где на смену им не пришла демократия, наблюдается простое перерождение коммунистического интернационализма в национал- социализм. Национал-социалистическими по существу являются сегодня и неправящие коммунистические партии в бывших коммунистических странах, равно как и коммунистическая партия Китая.
255
После окончания Второй мировой войны и разоблачения нацистского террора казалось, что нацизм и фашизм до того скомпрометированы, что возрождение их уже никому не грозит. А вот коммунизм остается угрозой всему человечеству, он гораздо более долговечен, ибо опирается на прочный партийный аппарат, и поэтому в отличие от фашизма и нацизма переживает своих вождей-основателей. Но эти прогнозы оказались не совсем точными. Коммунизм в своем первоначальном виде рухнул, но под личиной марксизма переживает свое второе рождение в виде национал-социализма во многих африканских странах-диктатурах (бывших колониях) и в мусульманских в виде фундаментализма и неофундаментализма. А поскольку фашизм и нацизм, в силу своей идеологической неразработанности и незавершенности, весьма многолик, изучать его приходится на примерах отдельных государств, имевших или имеющих к нему прямое отношение.
256
Глава 14
Межвоенная Япония и тоталитаризм
«Милитаризм необязательно сводится лишь к состоянию вооружений. В не меньшей степени он может отражаться в состоянии ума и мышлении».
Aйичиро Фудзияма,
бывший министр
иностранных дел Японии, 1971 г.
«В надежде на международный мир, основанный на праве и порядке, японский народ навечно отвергает суверенное право нации на войну и право угрожать применением оружия как средства разрешения международных споров».
Ст. 9 конституции Японии 1947 года.
В сборнике под редакцией профессора Любаша «Фашизм: три главных режима»1 речь идет о Германии, Италии и Японии. Вот на Японии мы остановимся подробнее, поскольку, если и считать радикально-милитаристическую диктатуру в Японии 1930—1940-х годов нацизмом или фашизмом, как ее называют марксисты, то исторический путь к ее «торжеству» и ее особенности в значительной степени отличают ее от европейских прототипов, хотя режим, установившийся в Японии в 1930-х годах, во многом напоминает нацистскую Германию и итальянский корпоративизм, да и называли японские идеологи себя национал- социалистами, а расовая исключительность и замкнутость были (а частично являются и сегодня) чертами традиционной японской культуры, хотя в отличие от герман-
1 Lubasz, Heinz, ed. Fascism: Three Major Regimes. Toronto, John Wiley, 1973.
257
ского нацизма она не включала в себя программы уничтожения тех или иных рас.
Общим у Японии и Германии было то, что демократическая структура с политическими партиями, выборами и сменяемостью правительств, была новшеством, не имевшим традиции в национальной истории. К тому же оба государства были традиционно милитаристическими, в которых военные пользовались большим почетом. И величие обеих стран было основано на недавних военных победах: в Германии войнами Бисмарка была создана империя. Япония же почувствовала себя великой державой после побед над Китаем в 1895 году и Россией в 1905.
Переживая проблемы, несколько напоминавшие послевоенные проблемы Италии, Япония, бывшая союзником Антанты, тоже считала себя обиженной Версальским миром. В качестве компенсации она получила лишь три архипелага мелких островов в южной части Тихого океана, ранее принадлежавшие Германии, и германские активы в китайской провинции Шаньдун в юго-восточном углу Манчжурии, часть которой была германской концессией до Первой мировой войны. Японские дипломаты не сумели добиться от союзников в Версале постановления о расовом равенстве, что было большой обидой для японцев, считавших себя чуть ли не высшей расой. Оккупировав почти всю провинцию Шаньдун во время войны, японцы попытались оставить там свою армию и сохранить за Японией монопольное право торговли с Китаем и гегемонии в Тихоокеанском бассейне. Вашингтонская конференция 1921 года, однако, сильно ударила по японским амбициям: их заставили вывести Квантунскую армию из Шаньдуна и подписать договор об открытых дверях в торговле с Китаем, а также об ограничении своего военно-морского флота: если пропорция США и Великобритании в совокупности равнялась 10. то пропорция Японии равнялась всего 3,5. Японские политики, военные и идеологи, взирая на колониальные империи Великобритании и Франции и территориальный и экономический размах США, называли свою страну пролетарием по отношению к этим трем и считали, что после побед над Россией в 1905 году и над Германией в Первой мировой войне, Япония является мировой державой
258
и имеет право на гегемонию в Тихоокеанском бассейне. Не без основания, считая себя передовой страной Азии, японцы писали о своем «долге» (сравни с германским культуртрегерством!) взять Китай под свой протекторат. Диктат Вашингтона и Великобритании Японии в 1921 году привел к бойкоту американских продуктов в 1924 году, на что Америка ответила запретом на иммиграцию японцев в Америку. В 1927 году японцы снова оккупировали Шаньдун.
Вот на этих «дрожжах» возрастал японский национал-социализм. И как и европейские разновидности фашизма и национал-социализма, у истоков его стоит комбинация традиционного национализма с марксистским ревизионизмом. Это сотрудничество левого социалиста — переводчика марксово-го «Капитала» Татабакатэ Мотоюки, опубликованного им с собственными и не всегда положительными комментариями, написанными с позиций национализма, и профессора-правоведа Уэсуги Синкичи — крайнего консерватора, националиста, образовавшего в 1913 году в токийском Императорском университете группу борьбы против любых форм либерализма. Что объединило этих, казалось бы, антиподов — это антилиберализм, отрицание примата личности над коллективом.
С новой силой национал-социалистические идеи всплывают на поверхность после окончания Первой мировой войны под названием Нипон исин или Соуа исип. Это националистическое и антикапиталистическое движение с ностальгией по Реставрации Меиджи 1868 года — эры национального равенства и подъема, очищения от коррупции и деспотии шогунов. Возрождение духа Меиджи это движение видело в корпоративной структуре внутренней политики и японском руководстве Китаем в политике внешней. Американский японолог Сторри считает основателем того, что он так неточно называет японским фашизмом, Кита Икки, агента японской разведки в Китае во время войны.
В 1919 году он публикует книгу «Основы реконструкции Японии», о которой писали, что в ней под одним зонтиком соединились марксистская интерпретация истории и оправдание японского империализма 1.
1 Storry, Richard The Double Patriots: a Study of Japanese Nationalism. Westport, Con., Greenwood Press, 1973, p. 37. Достаточно
259
Кита назвал Японию пролетарием среди колониальных держав и на этом основании призывал ее к войне, критикуя непоследовательность марксистских социалистов, которые, с одной стороны, призывают к классовым войнам пролетариата, а с другой — выступают против интернациональных войн. Для него международная война была той же борьбой пролетариата против капитала, но на международной арене. В основе этих идей, несомненно, был ленинский «Империализм, как высшая стадия капитализма» с его теорией о народах Востока, как наций-пролетариев против колониальных держав, как наций-капиталистов. Кита выступал за национализацию земли, крупных предприятий, горно-обогатительных концернов, банков и судоходных компаний.
Ученые до сего дня не могут договориться о том, был ли ново-японский воинствующий национализм фашизмом, нацизмом или просто радикально-националистическим милитаризмом. В нем были свои черты, присущие только Японии. Так, японский нацизм был тесно связан с вооруженными силами, а через них с землей, так как подавляющее большинство офицеров были либо из помещиков, либо из крестьян. Несмотря на свое значение в качестве самой индустриально развитой страны Азии, население Японии в середине 1930-х годов было более чем на 50% сельским. Если до войны большинство офицеров были из дворянской среды, то ввиду многократного увеличения армии во время Первой мировой войны к концу ее более 30% офицерства были из крестьян. А психология младшего офицерства, не успевшего закрепить свое социально-экономическое положение до войны, мало чем отличалась от психологии их однолеток в Германии и Италии: им не было к чему возвращаться после демобилизации, и научены они были только военному делу. Разочарование в результатах войны, усугубленное экономическими кри-
вспомнить слова Энгельса 1848 года об оправдании немецкого насилия над «отсталыми» славянами в Австрийской империи и марксовы антирусские и антиславянские писания, чтобы убедиться в возможности слияния марксизма с нацизмом. См., напр.: J. A.Doerig, ed. Marx vs. Russia. N. Y., Frederik Ungar, 1962. Также менее удачную и сокращенную: H. Н. «Карл Маркс о России». Канада, Заря, 1972.
260
зисами 1920 и 1927 годов, а тем более болезненным мировым экономическим кризисом, ударившим по Японии в 1930 году (в 1934 году в некоторых областях страны был настоящий голод), усугубляли радикальные настроения.
Вот тут мы замечаем различие между генезисами европейских тоталитаризмов и японского. В Европе, как мы видели, «кашу заваривают» политики, радикальные политические партии и политиканы, имеющие в большинстве случаев лишь косвенное отношение к армии, но затем использующие ее — в случаях Муссолини и Гитлера уже после прихода к власти. В Японии же партии играли второстепенную роль, а армия была крайне политизирована. По конституции вооруженные силы вообще не были подчинены правительству. Они подчинялись только лично императору, который в синтоистской религии является воплощением божества. Он был вознесен так высоко и находился так далеко от политики, что фактически был фигурой символической. Военачальники и премьер-министры действовали от имени императора, правда, отчитываясь перед ним, но далеко не всегда и не во всем.
Так, знаменитый Манчжурский инцидент произошел вопреки воле императора. А именно: в сентябре 1931 года группа заговорщиков среднего офицерского состава Квантунской армии взорвала ночью юго-восточный конец Китайско-Восточной железной дороги. Объявив это актом китайского саботажа, Квантунская армия начала военные действия по захвату Манчжурии. Через год японцы превратили ее в марионеточное государство Манчжуго под своим контролем, официальным «императором» которого стал сын последнего китайского императора. Но на этом военные заговорщики не успокоились. Они стремились покончить с политическими партиями и парламентом и всю власть подчинить военной диктатуре. Тут, собственно, было два параллельных офицерских движения национал-социалистического типа: Кодо-ха и Тосеи-ха. Первые были крайними радикалами среди национал-социалистов, сравнимые с левым крылом германских нацистов. Они были непримиримыми врагами частного капитала, требовали плановой экономики и почти полного уничтожения частного предпринимательства. Сторри видит их разновидностью национал-коммунистов, хотя во внешней
261
политике они стояли за войну против СССР и завоевание для Японии земель российского Дальнего Востока. Тосеи-ха были более умеренными социалистами в своей программе, а во внешней политике видели будущее расширение Японии за счет Китая. При всем своем радикализме обе фракции оставались преданными монархистами — император был вне критики. Тем не менее и те, и другие занимались террором, убивая старых консерваторов в японских правительственных и капиталистических кругах. 1932 год был годом наибольшей интенсификации политических убийств. Всемирный экономический кризис, или Великая депрессия, как ее обычно называют на Западе, особенно больно ударил по крестьянам и землевладельцам в 1931—1934 годах — рухнули мировые цены на рис и шелк. Японский политолог Маруяма считает, что революционизация и взлет терроризма японских национал- социалистов1 были прямым следствием крестьянских беспорядков, ибо крестьяне считались сердцевиной армии, и военные им подыгрывали.2
В конце 1931 года образовалась небольшая группа военных фанатиков-террористов, возглавляемая бывшим военным шпионом, ставшим буддистским шаманом. Эта группа с марта по 15 мая 1932 года убила около десятка виднейших государственных деятелей, лидеров центристских партий, представителей делового мира и советников императора, включая двух премьер-министров подряд. Судебный процесс этих террористов напоминал суд над Гитлером в 1922 году. Судьи разрешали подсудимым выпускать политические декларации и предавать их гласности, пресса изображала террористов героями, боровшимися за права и благосостояние крестьянства. Между началом процесса и декабрем 1933 года в суд поступило более миллиона подписей под прошениями в защиту подсудимых. В результате подсудимым были вынесены поразительно легкие приговоры.
Почвой для японского национал-социализма был традиционный коллективизм, чуждость традиций индивидуали-
1 Маруяма называет их фашистами по марксистской терминологии, которая всех правых радикалов считает фашистами.
1 Сторри Указ, соч., с. 99.
262
стического либерализма. Как и в русской славянофильско-монархической традиции, государство воспринималось как семья, главой которой был «государь-батюшка», а в японском варианте земной бог-император. Корни этой традиции были, конечно, в деревне, в сельском образе жизни, поэтому военные японские национал-радикалы так «ухаживали» за селом. Стремясь к уничтожению парламентско-партийной системы, они в 1930-е годы начали выделять средства и кадры для улучшения медицинского обслуживания села, сельского школьного дела и социальной защиты беднейших крестьян.1
В 1936 году был новый взрыв терроризма, вернее, террористы Кода-ха совершили попытку государственного переворота. 26 февраля почти полторы тысячи солдат под командой офицера захватили ряд государственных зданий, в том числе Военное министерство и главный штаб полиции, находившийся рядом с императорским дворцом. Затем они отправились на поиски национально-консервативных государственных деятелей — противников революционных действий. Тут же убили троих из них. Затем было убито еще несколько человек. При всем при том к императорскому дворцу не было приведено никаких дополнительных войск — бунтовщики действовали не против священной особы императора, а против его «злых советников». Наоборот, их идеей было «восстановить власть императора». Члены правительства, особенно военный министр, тайно сочувствовали бунтовщикам или просто боялись их. Во всяком случае, не было официального заявления правительства с осуждением убийц. Тогда вмешался непосредственно император. Он приказал в течение часа подавить бунт, арестовать участников и предать их строгому суду. По требованию императора было объявлено военное положение. Бунт был подавлен, и после недолгого судебного процесса 17 зачинщиков бунта были расстреляны. Этим был положен конец попытке установления национал-социалистической диктатуры снизу. К власти пришли деятели Тосеи-ха: фашизм, или национал-социализм, был введен сверху новы-
1 R. Р. Dore & Tsutomu, Сklein Rural Origins of Japanese Fascism. Morley, Janies William, ed. Dilemmas of Growth in Prewar Japan. Princeton University Press, 1971, p. 181-209.
263
ми властями. 26-27 февраля 1932 года можно сравнить с гитлеровской «ночью длинных ножей» 1934 года, но с той существенной разницей, что зачинщики резни в Японии были осуждены, и никто в парламенте их не благодарил за содеянное в отличие от немецкого Рейхстага.
Более того, позднее в том же 1936 году на парламентских выборах победил избирательный единый блок двух центристских партий, получив 354 из 466 мест. Это говорит кое-что о подлинных настроениях японских избирателей. Национал-социалистическому правительству, нехотя и сопротивляясь, пришлось уйти в отставку. Но хрен редьки не слаще: к власти пришел князь Коноэ, политическая обстановка стабилизировалась, но в сторону крайне националистического военно-бюрократического строя, который можно назвать фашистско-милитаристическим с элементами корпоративизма. В 1937 году Япония окончательно ввязалась в необъявленную войну против Китая, что противоречило идеям старых консерваторов, таких как Нагаи, мечтавший о сближении с Китаем и о роли Японии в качестве защитника Китая и вообще Дальнего Востока от белого империализма. Правда, идеологи Соуа-исин называли это не войной, а процессом освобождения Китая от власти западного империализма. Миссией японского кооперативизма (разновидность корпоративизма. —Д-П.) является создание «новой восточно-азиатской культуры всемирного значения... Философия кооперативизма спасет Японию, Восточную Азию, а быть может, и весь мир. Классы ... превратятся в функционально-профессиональный порядок», индивидуальные права будут принесены в жертву благополучию высшего целого — всей Японии. В ноябре 1937 года премьер-министр Коноэ заявил по радио, что военной целью Японии является установление нового порядка мира на Дальнем Востоке, что Япония стремится к сотрудничеству, а не к завоеванию Китая, к защите его от коммунизма. Япония готова сотрудничать с правительством Чан Кайши в перестройке Китая. «Япония вступила в новую стадию творчества во всех областях человеческой жизни».1
1 William, Miles Fletcher III. The Search for New Order: Intellectuals aid Fascism in Prewar Japan. The University of North Carolina Press, 1982, p. 111-112, 115.
264
В 1936 году Япония заключила антикоминтерновский пакт с нацистской Германией. В 1937 году была фактически ликвидирована многопартийная система, а в 1940 году было ликвидировано движение Соуа-исин, а также фактически был отменен и парламент. А через год был Пирл Харбор — Япония вступила во Вторую мировую войну. Как указывает американский историк Патерсон, по сравнению с Америкой и передовыми странами Европы Япония была отсталой и нищей страной. Промышленность и заводы были отсталыми, малопродуктивными, квалифицированных рабочих было очень мало. Даже потребление населением продуктов питания лишь на 6 % превышало норму, необходимую для элементарного поддержания жизни (выживания) человека. Может, из-за этого — в надежде на заморские богатства — в народных массах вступление Японии в войну было встречено с беспрецедентным энтузиазмом. Япония, как ни парадоксально, вступила в войну не в условиях изобилия запасов, необходимых для ведения войны с такими мощными странами как США и Великобритания, а из-за нехватки самых необходимых стратегических материалов — нефти, стали, угля и даже риса, 20 % которого Япония вынуждена была импортировать — и из-за неспособности конкурировать с Америкой в наращивании самолетов, кораблей и боеприпасов. Логика сторонников войны была от обратного: через год, два разрыв между нами и Америкой будет еще большим — рассуждали они — а тут есть хоть надежда прорваться в Индокитай, Филиппины и Индонезию для получения сырья.
Незадолго до начала войны бывший японский посол в Италии Тосио Сиратори с гордостью писал: «Волны либерализма и демократии, которые не так давно наводняли нашу страну, теперь отступили. Широко принимавшаяся недавно теория государственного управления, которая считала парламент подлинным центром власти, теперь полностью отброшена, и наша страна быстро двигается к тоталитаризму, как основному принципу японской национальной жизни последних тридцати столетий. Для восточных народов речь идет ... о возвращении к древней вере ... сердце согревается от ...того, что идеи, ко-
265
торыми питались наши народы веками,... воплощаются в системах современных государств Европы».1 Торжествовать Сиратори оставалось всего 7 лет. Да и в эти 7 лет увидеть подлинный тоталитаризм Сиратори не удалось. Не было в Японии массовой единой партии, как в коммунистических странах, нацистской Германии и фашистской Италии. Власть была военно-бюрократической. Да, в 1937 и 1938 годах были арестованы ученые и профессора, связанные с коммунистами, Рабоче-крестьянской фракцией (те же коммунисты). Арестованы также руководители Национального союза профсоюзов и члены Японской пролетарской партии. В 1940 году официально закрыты и запрещены все политические партии. Вместо них были созданы Ассоциация содействия императорской власти и Ассоциация «Служи великой Японии через промышленность». Коноэ понял, что политическая нестабильность Японии происходит от отсутствия стабильного народного движения-партии, на которой могло бы основываться правительство. И он попытался создать некое Движение за новый порядок. Само название напоминает нацизм. Но движение натолкнулось на «глыбу» имперской власти и превратилось в некую группировку политико-нравственного характера. Ничего не вышло и из попытки создания Молодежного корпуса на подобие гитлеръюгенда. Наконец в 1942 году единственной легальной общественно-политической организацией оказалась вышеназванная Ассоциация содействия, которая массовым движением так и не стала. Провал попыток создания массовой единой правительственной партии, а также отсутствие концлагерей и массового государственного террора в имперской Японии, даже в военные годы, показывает, сколь велика была пропасть между германским нацизмом и даже итальянским фашизмом, с одной стороны, и их японским вариантом, с другой.
Да, вариантом германского национал-социализма или итальянского фашизма Японию 1930—1940 годов назвать можно, по вот был ли этот режим тоталитарным, как утверждали сами
1Цит. по: Borton, Hugh Japan Since 1931. Westport, Con.. Greenwood Press, 1973, p. 54-55.
266
японские радикалы, остается под вопросом. И уж, во всяком случае, тоталитаризм не мог существовать в Японии 30 столетий, как пишет Сиратори, ибо, как мы уже говорили, для достижения тотального или почти тотального контроля за населением необходима техника и электроника XX века.
Но вспомним, чем определяется наличие тоталитаризма и отсутствие оного в довоенной и военной Японии — идеологией, охватывающей все стороны человеческого бытия. Было ли это в Японии? На самом деле попытка создания такой всеохватывающей идеологии не удалась в значительной степени благодаря отсутствию единой диктаторской партии (это уже второй фактор тоталитаризма). В Японии, как мы видели, наличествовали кружки заговорщического и даже террористического характера, но единой массовой партии не было. Была политиканствующая армия, путавшая политику, государственное управление и военное дело. Террор был, но он не был всеохватывающим и последовательным, и его целью не было уничтожение тех или иных классов, наций, рас (были распространены убийства корейцев, на которые правительство смотрело сквозь пальцы, но это не было государственной акцией1).
Тотальная централизованная монополия средств информации осуществлена не была, во всяком случае, до 1940 года. Централизованное бюрократическое планирование вызывало симпатии и сочувствие японских радикалов всех мастей, но полностью осуществлено не было. Частные концерны, заводы, землевладение и банки сохранялись до конца. Последними и очень важными чертами тоталитаризма, как мы знаем, должны быть: 1) пародия на демократию, то есть претензия на то. что власть исходит от воли народа, от народного суверенитета; и 2) обещание утопии.
1 Некоторые японские государственные деятели открыто выступали против этих убийств и требовали более решительной государственной защиты корейского меньшинства в Японии и наказаний убийцам. В расовой политике даже были некоторые прогрессивные подвижки в отличие от нацистской Германии. Так браки с корейцами и кореянками не лишали их отпрысков полноправного японского гражданства; а в двадцатых годах были сняты и все ограничения на японо-тайваньские браки.
267
Первого фактора вообще не было: источником власти была священная персона императора, а не народный суверенитет. Мечту японских национал-социалистов стать вождем и освободителем Дальнего Востока от западного империализма и колониализма утопией назвать трудно, так как в принципе это могло стать реальностью при более деликатной и не открыто захватнической политике. В конце концов отчасти эта мечта осуществилась в сегодняшней Японии. Но даже если назвать ее утопией, она ничего не имела общего с античеловеческими утопиями коммунистов и немецких нацистов — и те и другие собирались создавать нового человека, уничтожая человека реального, не подходящего под мерку их утопий. Наконец, хотя японские националисты жаловались, что Запад принес им чуждые японской культуре учения: с одной стороны, марксизм, с другой, христианство, и призывали к возрождению традиционного японского язычества (смесь синтоизма с буддизмом) — в японской модели национал-социализма отсутствует характерная для тоталитарных доктрин религиозная нетерпимость. Даже в условиях крайнего обострения национализма накануне Второй мировой войны и во время ее, все, что японское правительство предприняло по отношению к занесенным западными миссионерами христианским религиям, — это введение законодательства по «японизации» этих религий. Закон 1939 года объявил христианство, синтоизм и буддизм официальными религиями Японии, подлежащими государственному контролю. В связи с этим руководство всех этих религий должно было состоять из японцев. Так. Русская православная миссионерская епархия Японии была в 1940 году переименована в Японскую православную церковь. Возглавлявший ее архиепископ Сергий должен был уйти на покой, и на его место был избран японский православный священник Иоанн Оно. В 1941 году супруга его постриглась в монахини в русском монастыре в Манчжурии, а о. Иоанн был пострижен в монахи под именем Николая и хиротонисан в Епископа всея Японии.
Итак, японскую систему 1930—1940-х годов можно назвать (с некоторыми оговорками) национал-социализмом, но ско-
268
рее авторитарного, чем тоталитарного типа, хотя были в нем и явные черты тоталитаризма, такие как утопическая мечта объединить всю Восточную Азию и создать некое идеальное государство. Наконец если и не современный тоталитаризм нацистского или коммунистического типа, то, во всяком случае, тотализм присутствует в самой политической культуре Японии с ее жесткой дисциплиной самураев (своеобразный корпоративизм) и обожествлением главы государства — императора.
Аннотированная библиография
Borton, Hugh Japan since 1931. Its Political and Social Developments. Westport, Con., Greenwood Press, 1973 (первое издание 1940 года). Беспристрастно-научная книга, последовательно излагающая курс Японии с 1931 года к фашизму и анализирующая исторические и психологические предпосылки к таковому. Поскольку книга написана в начале 1940 года, выводы ее несколько устарели.
Iritani, Toshio Group Psychology of the Japanese in Wartime. London, Kegan Paul International, 1991. Попытка разобраться в роли национальной психологии 1920—1930-х годов как в факторе фашизации Японии.
Lubash, Heinz, ed. Fascism: Three Major Regimes. London, John Wiley, 1973, c. 133—183. Отличная подборка статей ведущих западных и японских специалистов — от левых до правых. Лучшей следует считать заключительную Джона Фербенка и других (с. 177—183), решительно отвергающую марксистское наклеивание ярлыка «фашизм» японскому милитаризму.
Minichiello, Sharon Retreat from Reform: Patterns of Political Behavior in InterwarJapan, Honolulu: University of Hawaii Press. Автор обоснованно считает, что с 1937 года Япония окончательно вступила на путь к тоталитаризму, однако, не определяя этот термин, осторожно лишь говоря о пути к нему. Книга снабжена исчерпывающей библиографией.
Morley, James William, ed. Dilemmas of Growth in Prewar Japan. Princeton University Press, 1971. Сборник статей и эссе ведущих японистов — от марксистов до либералов и правых.
269
Peterson, Edward An Analytical History of World War II vol. 2. N. Y., Peter Lang, 1995. Книга состоит из конкретных фактологических анализов экономического, военного и политического состояния каждой из стран, участвовавших во Второй мировой войне, поочередно и по годам.
Статья «Япония», в Советская историческая энциклопедия. М., 1976, с. 903—976. Крайне идеологически тенденциозная статья с типично марксистской упрощенной терминологией, наклейкой ярлыка «фашизм» на любое правое политическое или философское течение, не входящее в категории социализм — буржуазный либерализм.
Storrv, Richard The Double Patriots: a Study of Japanese Nationalism. Westport, Con., Greenwood Press, 1973. Работа серьезного американского японолога несколько промарксистского уклона.
О. Танин, Е. Йоган «Милитаризм и фашизм в Японии». Нам был недоступен русский оригинал; в английском переводе — издание Greenwood Press, 1973, перепечатка с издания 1934 года. Чисто марксистская интерпретация с упрощенно-распространительным использованием термина «фашизм», подводя под него всех антикоммунистов, стоящих правее социал-демократии. В 1934 году книга вышла с предисловием Карла Радека, расстрелянного Сталиным четырьмя годами позднее.
Fletcher, William Miles III The Search for a New Order: Intellectuals and Fascism in Prewar Japan. The University of North Carolina Press, 1982. Одна из наиболее серьезных аналитических работ по теме. Можно только пожалеть, что автор пользуется расширительно термином «фашизм», а национал-социализм относит лишь к одной из партий, в то время как, по нашему мнению, тоталитарно-направленные движения и партии Японии были гораздо ближе к национал-социализму, чем к фашизму.
270
Глава 15
Восточная Европа
«Многие государства усердно занимаются мучительным и истощающим трудом превращения своих государств в нации».
ЕвгенийКаменка «Nationalism, the Nature and Evolution of an Idea».
Положение в Восточной Европе осложнялось целым рядом факторов, которых или не было в Европе Западной, или они там не играли такой большой роли. Во-первых, большинство восточноевропейских стран были полностью или частично выкроены из бывших империй — Российской, Австро-Венгерской и Германской. Они либо не имели никакого опыта самостоятельного существования (Словакия, Латвия, Эстония и Финляндия) в качестве независимых государств, либо их исторический опыт независимости окончился от полутора столетий (Польша) до полутысячи лет назад (Сербия, Болгария). Будучи выкроенными из империй с этнически перемешанным населением, у каждого из этих новых или обновленных государств были колоссальные нацменьшинства, многие из которых были совсем недовольны своим новым статусом, не испытывая никаких родственных чувств к тем государствам, в составе которых они оказались не по своей воле, а по воле президента Вильсона и его советников. Новые государства не обладали тем опытом управления многонациональным населением, которым обладали рухнувшие империи. Кроме того, новообретенная независимость вскружила титульным национальностям этих государств головы. Большинство из них начало проводить узко-националистическую внутреннюю политику, будто они состояли лишь из титульной национальности, а в отношении меньшинств они вели поли-
271
тику полупринудительной ассимиляции: официальными и неофициальными ограничениями прав меньшинств и их религий и всевозможными подачками тем представителям меньшинств которые соглашались менять свою религию на веру правящего большинства, соглашались в графе национальность писать «поляк», вместо «украинец», например. Естественно, такая национальная политика раздражала меньшинства, нередко толкала в подпольные партии террористического направления, как то КП Западной Украины и Западной Беларуси, петлюровцы-бендеровцы в Польше, хорватские нацисты — усташи в Югославии и т. д.
В экономической политике новые государства вводили жесткие тарифы на международную торговлю как знак своей независимости и в надежде сиюминутного развития собственных производств в целях экономически неоправданной автаркии. Не лишены были острого национализма и стремления к автаркии и западно-европейские государства, которые, в частности, боялись дешевого восточно-европейского сырья. Эти автаркические замашки сыграли не последнюю роль в обвале 1929—1930 годов и наступлении Великой депрессии. Полностью фашистская диктатура, хотя и в относительно мягкой форме, установилась в Австрии. Близкими к фашизму были режимы Венгрии и Румынии. Об остальных странах Восточной Европы, кроме Чехословакии, где демократический строй просуществовал до гитлеровского нашествия, можно лишь говорить о большей или меньшей степени влияния фашистских идей или тенденций на их режимы, которые в 1930-х годах обрели определенные черты традиционного национального авторитаризма. Не больше того.
Поэтому, говоря о фашизме в Восточной Европе, мы остановимся подробнее только на Австрии, Венгрии и Румынии.
Австрия
Капитуляция Австро-Венгрии закончилась мирным договором в Сен-Жермене в 1920 году, расколовшим империю на ряд независимых государств, самым маленьким из которых оказалась Австрия, которая была обречена на независимость
272
благодаря тому, что Сен-Жерменский мир запретил ей присоединиться к Германии. А ведь Австрия была местом рождения германского объединительного движения начала XIX века, но также и первой партии, назвавшей себя национал-социалистической (в 1904 году), части которой после развала империи стали главными партиями германских национальных меньшинств в Чехословакии, Австрии, Польше, Румынии, Венгрии и Югославии, став в последствии «пятыми колонами» Гитлера. Появление партий крайнего национализма именно в Австро-Венгрии характерно для ситуации, в которой германский элемент был меньшинством, угрожаемым со стороны возрастающего агрессивного национализма венгерского и славянского большинства. Свежеиспеченная Австрийская республика была преимущественно страной традиционных католиков, по темпераменту напоминающих скорее Балканы, чем Германию. Поэтому австрийский корпоративный клерико-фашизм диктатора Дольфуса был ближе к фашистским течениям Испании, чем к режиму Муссолини, а тем более Гитлера.
В 1926 году самостоятельная австрийская национал-социалистическая партия перестала существовать, слившись с нацистами Германии, после чего несогласные с этим — в основном члены националистической организации ветеранов Хеймвер («Защита Родины») — создали свою австрийскую клерико-фашистскую партию.
Австрия была неким аграрным придатком к высокоиндустриальной Вене, в которой проживало 25% населения страны. В столице был сосредоточен пролетариат страны и превалировали социал- демократы и коммунисты, распространения которых так боялась остальная Австрия, бывшая глубоко консервативной и традиционно-католической. Промышленность Вены, которая раньше работала на всю империю, в 1920— 1930-е годы находилась в состоянии застоя, не имея рынка сбыта из-за тарифных барьеров окружавших ее государств — бывших частей Австро-Венгрии. Значение «Хеймвера» выросло с 1927 года, когда правительство использовало его для вооруженного подавления социалистической забастовки в Вене. Муссолини тоже дотировал Хеймвер оружием и деньгами, за обещание защиты итальянской границы от немец-
273
кой угрозы и за признание Южного Тироля итальянской территорией. В 1930 году «Хеймвер» принес присягу фашизму и был переименован в Государственно-политическую организацию (ГПО). Искусственность австрийского национализма подтвердилась в 1930 году, когда часть «Хеймвера» присоединилась к Нацистской партии. Это уже было время Депрессии, ударившей очень больно по Австрии и Германии, особенно когда им было отказано Англией и Францией в праве заключить между собой таможенный союз. Все это вызвало значительный рост нацистов в Австрии с 1932 года.
В 1932 году канцлер Дольфус — богомольный католик крестьянского происхождения — попытался спасти Австрию как от нацизма, так и от марксистского социализма, разогнав парламент, введя цензуру и провозгласив единственной законной партией страны Отечественный фронт, сформированный из слияния «Хеймвера» и Социал-христианской партии. После четырехдневной гражданской войны в 1934 году, вызванной неудачной попыткой социал- демократического переворота, Дольфус провозгласил корпоративистскую конституцию. Не будучи фашистом, Дольфус утверждал, что его конституция является реализацией римско- католических социальных концепций социально-экономической справедливости без классовой борьбы. Тремя месяцами позднее австрийские нацисты убили Дольфуса. Их переворот провалился, однако, из-за отсутствия прямой поддержки со стороны Гитлера, испуганного, по- видимому, частичной мобилизацией итальянских вооруженных сил и подхода их к австрийской границе в исполнение итало-австрийских соглашений о защите Австрии от внешнего агрессора. Корпоративное австрийское государство возглавил доктор Шушнигг, продержавшийся до германской аннексии Австрии в марте 1938 года, затем одобренной подавляющим большинством голосов в общеавстрийском плебисците. Интересно, что Римско-католическая церковь Австрии призвала тогда австрийцев поддержать в плебисците соединение Австрии с Германией в единый германский народ (Volk).
274
Венгрия
В Венгрии появление фашизма было прямой реакцией на коммунизм. В марте 1919 года местные большевики — в основном бывшие военнопленные в России, распропагандированные военнопленным венгерским коммунистом Бела Куном, — провозгласили Венгрию советской республикой. Освобожденный ими из тюрьмы еврей Бела Кун был фактически вождем этого коммунистического правительства, сразу же приступившего к ликвидации имущих классов и вообще к красному террору по образу и подобию «Военного коммунизма» в РСФСР. Террор Бела Куна, который позднее зальет кровью Крым после ухода оттуда Белой армии, как происходивший почти в центре Европы, произвел шоковое впечатление на европейцев. Румынские войска по распоряжению союзников вступили в Венгрию, выгнали коммунистов и дали возможность венграм организовать национальное правительство в Сегетс — первом венгерском городе, освобожденном от коммунистов. Однако на большевистскую резню правые ответили тем же. Не говоря уж о венгерских коммунистах, вырезаны были тысячи венгерских либералов и евреев, поскольку Бела Кун и большинство в его окружении были евреями.
Первым и весьма кровавым вождем этого временного правительства был венгерский генерал немецкого происхождения, ярый антисемит Юлий Гёмбош, называвший себя венгерским нацистом. Городская буржуазия в Венгрии была весьма малочисленна и в основном состояла из немцев и евреев. Поэтому режим Гёмбоша должен был опереться на традиционные венгерские правящие классы — преимущественно помещиков, — которым радикализм Гёмбоша был не по вкусу, и этот вождь вскоре стушевался. Страна формально оставалась королевством, но наследника Габсбургов к себе не пустила. Уже в 1920 году правителем ее стал адмирал Хорти1, покончивший с эксцессами Гёмбоша и установивший умеренно-авторитарный режим, опиравшийся на консервативное дворянство. Премьер-министром у Хорти был граф Бетлен, глава правительственной консервативной Объединенной партии.
1 Аномалия тогдашней Венгрии — монархия без монарха, управляемая адмиралом в стране без выхода к морю.
275
Фашистом он не был, но из опасения традиционно-враждебного славяно-румынского окружения Венгрии Бетлен заключил оборонительный союз с фашистскими Италией и Австрией. При нем был ручной парламент, в котором абсолютное большинство составляли члены правящей партии. Таково было положение до начала в 1929 года Великой депрессии, когда рухнувшие цены на зерно — основной экспорт Венгрии — заставили Бетлена уйти в отставку. К власти вернулся Гёмбош сначала в качестве министра обороны, а с 1932 года и до своей смерти в 1936 году он был премьер-министром. В эти годы он был значительно умереннее, чем в начале своей карьеры, в 1919 году, и его симпатии были на стороне Муссолини, а не Гитлера: он провозгласил корпоративистские принципы и не преследовал евреев. Однако под давлением нацистской пропаганды против правительства Хорти—Гёмбоша последний был вынужден, скрывая это от Хорти, подписать тайное соглашение с Герингом о поддержке национал-социалистической пропаганды в Венгрии. На практике это соглашение оставалось мертвой буквой до тех пор, пока у власти был Хорти. Мудро и осторожно сдерживая растущий поток фашистских группировок в стране, — речь идет особенно о воинственно антисемитском Стрельчатом кресте Салаши, который успешно привлекал в партию, с одной стороны, молодых офицеров, с другой — рабочий класс, делая им небольшие уступки в области социальных реформ, Хорти сдерживал их влияние тем, что содержал самого Салаши в тюрьме до 1940 года. Благодаря этим полумерам Хорти удавалось сдерживать расовые эксцессы при помощи исторически традиционных консервативных классов, которые оставались реальной опорой режима умеренного авторитаризма. Не будучи по характеру естественным вождем масс, адмирал Хорти, понимая роль масс в XX веке, использовал для их мобилизации существовавшие в Венгрии фашистские и нацистские группировки, подыгрывая им и держа их под контролем на достаточно безопасном расстоянии от реальной власти.
Что касается «Стрельчатого креста», то это была чисто нацистская партия туранского расизма и животного антисемитизма, что как бы опровергает теорию Кассельса о распространении фашизма, а не нацизма в странах, находящих-
276
ся на ранней стадии промышленного развития фашизма. Венгрия была особым случаем. Во- первых, как равноправная половина Австро-Венгрии, Венгрия разделила с нею и Германией национальное унижение поражения. Во-вторых, исторически Венгрия была чужеродным угро- финским вкраплением в район проживания славян и валахов и в течение тысячелетия находилась с ними во враждебных отношениях. Владея некоторыми из них — Словакией, Трансильванией, Хорватией и частью Сербии, — она проводила там политику принудительно-агрессивной мадьяризации. Для оправдания такой политики в век расово-националистического романтизма появилась доктрина о венграх-туранцах как высшей расе Ближнего Востока, с утверждением, что Христос в земной жизни был не евреем, а туранцем. Это развязывало руки антисемитизму, подкрепление которому давал непропорционально большой процент евреев в левых партиях, особенно в коммунистической.
Салаши сам был фигурой харизматической. Программа его была не только антисемитской, но, как и программа немецких нацистов, обещала многочисленные реформы социалистического типа: национализацию банков и части промышленности, замену парламента Советом корпораций... Характерно, что подпольная компартия призывала своих членов голосовать за партию Салаши как идеологически наиболее близкую коммунистам. Однако даже после того, как Германия заставила Хорти выпустить Салаши из тюрьмы в 1940 году, он сумел держать Салаши на достаточно безопасном расстоянии от государственной политики до тех пор, пока немецкая армия не оккупировала Венгрию в 1944 году и не арестовала Хорти, поставив на его место Салаши, который оставался на этом посту чуть меньше года, до конца войны. За это время он сумел уничтожить полмиллиона евреев, то есть 70% всего еврейского населения Венгрии.
Румыния
Положение Румынии решительно отличалось от Венгрии уже тем, что она как союзница Антанты была среди победителей, хотя вступила в войну только в 1916 году и воевала из
277
рук вон плохо. Только русский Экспедиционный корпус спас ее от полного разгрома в 1917 году, даже заставив австрийцев несколько отступить. Тем не менее ее территория была более чем удвоена за счет Венгрии (Трансильвания), Австрии (Буковина) и России (Бессарабия и северная часть Молдавии). В результате Румыния вдруг превратилась в многонациональное и много конфессиональное государство: на 9 с лишним миллионов основного румынского населения приходилось 3 миллиона венгров, более миллиона немцев, около миллиона русских, украинцев, поляков, несколько сот тысяч греков, болгар, гагаузов, цыган, около миллиона иудеев и два миллиона бессарабов, которые, хотя и говорили на том же молдавском диалекте румынского языка, что и их южные собратья, были в значительной степени русифицированы или вообще ославянены. Кроме того, собственно бессарабы или молдаване составляли лишь небольшое большинство в конгломерате разноплеменных славян и греков, а по культуре Бессарабия была скорее русской, чем румынской. В религиозном отношении в увеличенной Румынии было 13 миллионов православных, 2 миллиона венгерских и германских протестантов и около 3 миллионов католиков и униатов.
Румыния буквально не знала, что с таким конгломератом наций и религий делать. Надо сказать, что на православное население в бывшей Австро-Венгрии оказывалось давление, чтобы они переходили в униатство или кальвинизм (религия значительной части восточных венгров), а в венгерской части империи к религиозному давлению примешивалась политика мадьяризации румын. Естественно, трансильванские румыны теперь были сторонниками крайнего румынского национализма и румынизации меньшинств и ожидали они именно такой политики от румынского правительства. В Бессарабии правительственная политика румынизации была направлена на вытравливание русской культуры, языка и влияния. К тому же подобно Испании накануне Гражданской войны правительство Румынии 1920-х годов отличалось неэффективной и совершенно коррумпированной парламентской системой. Не менее коррумпированной, но и до такой степени жестокой и безответственной была полиция, что в отношении ее без особого преувеличения можно говорить о по-
278
лицейском терроре. Ответом на страх Советского Союза был рост национализма, нетерпимость по отношению к нацменьшинствам и фанатический антисемитизм, поскольку евреи ассоциировались с коммунизмом и с СССР, где в то время численность евреев в партийном и госаппарате была значительно выше пропорции еврейского населения.
В 1923 году права полного румынского гражданства получили евреи, хотя не менее половину из них составляли бессарабские и трансильванские евреи, не владевшие румынским языком. Предоставление по крайней мере на бумаге евреям прав, равных правам коренного румынского населения, вызвало бурю протеста со стороны антисемитов. Тут-то и появляется на сцене Союз архангела Михаила, основанный Корнелием Кодреану, которому якобы в видениях является архангел Михаил. Скорее всего неслучайно было совпадение названия организации Кодреану с одноименной организацией русских черносотенцев под руководством почти земляка Кодреану — бессарабского помещика Пуришкевича1. Вообще интересно, что вождями крайних шовинистов часто становятся «полукровки»: в Венгрии Гёмбош был немецкого, а Салаши — словацкого происхождения, Кодреану был полуполяк, полунемец, чьи родители приняли православие и воспитали сына в духе крайнего румынского национализма, привили ему любовь к национальным легендам и традициям. В университете его националистическим воспитателем был грек, профессор Куза. Список «полукровок» среди фашистских и нацистских вождей можно продолжать. Назовем только еще одного, Гитлера — австрийца с чешской примесью, а возможно, и с еврейской. Характерно, крайними националистами становятся, так сказать, пограничные элементы, которые, чувствуя неполную принадлежность к коренной национальности страны своего проживания, пытаются быть «более католиками, чем папа Римский».
С развитием и ростом румынского фашизма «Союз архангела Михаила» стал некой интеллектуально-идеологической сердцевиной массовой организации Железная гвардия, создан-
1 Как указывалось выше, некоторые историки считают русских черносотенцев одним из ранних движений фашизма.
279
ной Кодреану в 1930 году как его ответ на Великую депрессию. Деятельность «Железной гвардии» была смесью насилий и убийств, — особенно евреев, коммунистов и якобы сочувствующих коммунизму, — с неким спартанским пуританизмом. С другой стороны, отряды железногвардейцев оказывали бесплатную помощь крестьянам в полевых работах, строили и ремонтировали дороги, мосты и храмы. По вечерам они собирались с крестьянами у костров, пели с ними народные песни, рассказывали крестьянам народные былины и легенды, внушая им чувство национальной гордости. В результате на фоне государственной коррупции и ухудшавшихся экономических условий железногвардейцы пользовались все возраставшей популярностью у крестьян и бедняков.
Поскольку все правительства межвоенной Румынии были тесно связаны с помещиками и капиталистами, а национальная румынская городская буржуазия была лишь в зачаточном состоянии, румынские капиталисты были в основном евреями, которых терроризировали железногвардейцы, то, естественно, Кодреану и его партия подвергались преследованиям со стороны правительства, что, в свою очередь, вызывало к ним сочувствие низших классов и молодой радикальной интеллигенции.
Пожалуй, единственным корпоративистским экономистом, пользовавшимся международным уважением, был в то время румын — профессор Михаил Манолеску. Он считал, что в отсталых странах парламентаризм неизбежно становится коррумпированным и потому он не может быть проводником модернизации. Поэтому, писал Манолеску, только сильная диктатура с корпоративно-профессиональным и деловым представительством может вывести отсталую страну на путь модернизации и индустриализации. И вот движение Кодреану официально берет на вооружение идеи Манолеску, приобретая этим некую респектабельность. Тут и король Карл II, боровшийся с коррупцией, попав под влияние общеевропейского увлечения фашизмом, сменил гнев на милость по отношению к «Железной гвардии» в надежде на то, что удастся ее приручить и использовать для своих целей. Партия была легализована и на выборах 1937 года получила 16 % голосов, став третьей по размеру парламентской парти-
280
ей. Королю это не понравилось: партия оказалась слишком большой и независимой, чтобы быть приводным ремнем в руках правительства. К тому же воинственный антисемитизм и призывы к союзу с нацистской Германией никак не входили в планы короля, который хотел сохранить добрые отношения с Францией и Великобританией. В результате в 1938 году он разогнал парламент и установил личную диктатуру. Кодреану был арестован и приговорен к 10 -летнему заключению. «Железная гвардия» ответила убийствами евреев, социалистов и либералов; в числе убитых были университетские профессора и журналисты. По приказу короля Кодреану и ряд других арестованных железногвардейцев были казнены. Ответом последних была волна убийств государственных деятелей, в том числе премьер-министра. Король приказал за это казнить трех железногвардейцев в каждом районе страны. Затем он создал свою «домашнюю» партию — националистическую, с элементами фашизма, но без идеологического радикализма, — назвав ее Фронтом национального возрождения, и при нем молодежное отделение под названием Дозор. Большинство инструкторов «Дозора» были тайными членами подпольной «Железной гвардии» или ее Рабочего корпуса легионеров — сектора кодреановских организаций для промышленных рабочих. Немецкие нацисты их защищали и поддерживали, — как тех, что были в румынском подполье, так и бежавших в Германию.
В 1940 году СССР присоединил Бессарабию, превратив ее в союзную республику. Молдавия. Немцы заставили Румынию передать Венгрии половину Трансильвании, а Болгарии кусочек Добру джи. Карл II отрекся от престола в пользу сына Михаила. Новый премьер-министр Антонеску провозгласил Румынию корпоративным «легионерным» государством, надел на себя зеленую форму румынского фашиста, легализовал «Железную гвардию», но под своим непосредственным руководством, став ее главой. В душе Антонеску был не фашистом, а традиционным националистом-консерватором. Вскоре он рассорился с «Железной гвардией» и ее новым лидером — вернувшимся из Германии Хорией Сима — из-за учиненных им еврейских погромов. В результате в 1941 году произошла четырехдневная гражданская война. Легион был
281
разгромлен, а Сима снова бежал в Германию. Гитлер, по-видимому, увидел в радикализме «Железной гвардии» аналог собственных радикалов, которых он уничтожил в 1934 году, и поддержал Антонеску. Надо отдать должное Антонеску, он делал все возможное, чтобы не допустить преследования евреев в Румынии. Однако ему не удалось предотвратить избиение 100 тысяч евреев в Бессарабии сразу7 после ее присоединения к Румынии в 1941 году. Погромщики оправдывали себя тем, что евреи были настроены просоветски, что частично соответствовало действительности.
В 1944 году король Михаил арестовал Антонеску и заключил мир с Советским Союзом, который превратился в советскую оккупацию страны. В 1946 году руками советского премьер-министра Молотова был совершен коммунистический переворот в Румынии, короля и его семью выслали в Западную Европу. Румыния стала одной из «народных демократий» советского блока с одним из наиболее жестоких режимов из всех коммунистических стран Европы, вплоть до развала коммунистического режима в результате кратковременной гражданской войны и убийства последнего румынского коммунистического диктатора Чаушеску в 1989 году.
Заключение
В двух последних главах мы кратко проанализировали те режимы в межвоенной Европе, которые ближе всего были к полному фашизму или нацизму. Остается без ответа, однако, вопрос: можно ли эти режимы называть тоталитарными? А если нет, то каких «ингредиентов» для этого в них не хватает? Во-первых, как мы видели, во всех перечисленных странах сохранялось частное предпринимательство и частная собственность на землю и средства производства. Это уже настолько ограничивает государственные возможности тотального контроля граждан, что о тоталитаризме говорить не приходится. На примере Испании XX века и на примере кальвинистской Женевы XVI века мы показали, как частное предпринимательство и между народная торговля (без которой торгово-промышленное развитие невозможно), разруша-
282
ют барьеры и границы между странами и делают тотальный контроль невозможным. Во-вторых, в каждом из них наблюдается широкая веротерпимость, во всяком случае, по отношению к традиционным религиям этих стран и даже относительная веротерпимость к «иностранным» религиям. Тоталитаризм, как мы уже говорили, это псевдорелигия, требующая признания за вождем или, во всяком случае, за руководящей партией, непогрешимости. При наличии веры в трансцендентного Бога уже идет раздвоение, и каждый верующий открыто признает непогрешимость и абсолютность во всех отношениях только за Богом. Если речь идет о христианстве, то оно вообще не допускает культа личности, существования земного «бога» и возможности построения земного рая, —утопии посредством какого-либо политического или историософского учения.
Собственно говоря, ни в одном из обсужденных в этих двух главах государств не давалось обещаний построить утопию. Последнее характерно только для марксизма и гитлеровского нацизма. Ближе всего к этому подходит венгерский нацизм, пытавшийся «приручить» Христа, сделав его своим «соплеменником» через мифических предков венгров, однако не забывая, что речь идет только о земной жизни Христа — это уже ограничение тоталитаризма. Без подмены веры в Бога верой в вождя и в земной рай тоталитаризм невозможен.
Итак, во всех вышеупомянутых странах был жесткий авторитаризм, который временами мог быть и весьма кровавым. Он был с потугами на тоталитаризм, власть имущие мечтали о достижении тоталитарности, тотального контроля, но все это были лишь дорогостоящие гражданам мечты, а не их осуществление.
Аннотированная библиография
Raymond Aron, Progress and Disillusion: the Dialectics of Modern Society. London, Pall Mall Press, 1968. Он же History and the Dialectic of Violence. Oxford. Blackwell, 1975. Обе работы посвящены coциально-философскому анализу доктрин насилия и их при-
283
менения в XX веке — от Великой французской революции до коммунизма, нацизма и близких им системам тоталитаризма и стремления к таковому.
Groth, Alexander Major Ideologies. ... Democracy, Socialism and Nationalism. N. Y., John Wiley, 1971. Изложение основных политических доктрин XX века в их историческом развитии и метода власти или борьбы за власть. Добросовестный справочник.
Cassels, Alan Fascism. N. Y., Crowell Co., 1975. Учебное пособие для вузов по нацизму и фашизму. Подробно проанализированы и сопоставлены немецкий нацизм и итальянский фашизм. Оба рассматриваются в их историческом развитии от теорий до практики. Более кратко рассматривается распространение фашистских и нацистских идей в остальной части Европы поочередно — в каждой стране отдельно и в контексте их историко-социального состояния и развития. В конце книги исчерпывающая аннотированная библиография по теме книги.
Longworth, Philip Thе Making of Eastern Europe. London, Macmillan, 1992. Несколько необычное построение книги: автор начинает историю Восточной Европы (на запад от России) с 1989 года и идет вспять до IV века. Удивительно то колоссальное количество информации, изложенной аналитически, которое автор сумел втиснуть в 300 страниц текста. Книга написана прекрасно и очень добросовестно, читается легко и с интересом.
С. Macartney October Fifteenth: a History of Modern Hungary, 1929-1945. Edinburgh, 1957. Одна из лучших исторической работ по Венгрии XX века. Автор полностью оправдывает адмирала Хорти и его политику.
Н. Roberts Rumania: Political Problems of an Agrarian State. New Haven, Y ale Univ. Press, 1951. Политический анализ румынского фашизма в контексте общей истории и проблем молодого аграрного государства в сложных условиях XX века.
Sugar. Peter & Lederer. Ivo, eds. Nationalism in Eastern Europe. Seattle: University of Washington Press, 1994. Сборник эссе известных западных историков восточно-европейского происхождения (за исключением статьи о Польше, написанной Питером Бруком, канадцем) о проблемах национализма в восточно-европейских странах в XX веке.
284
S.J.Woolf, ed. Fascism in Europe. London, Methuen, 1981. Сборник с отдельными статьями по каждой европейской фашистской или нацистской партии.
Ф. Хайек «Дорога к рабству». Лондон: Нина Карсова, 1983. Книга Нобелевского лауреата по экономике, фактического создателя так называемой Чикагской школы экономики. Граф Хайек — решительный враг всех видов социализма, интернационального или национального, как отрицающих изначальную свободу личности, без которой человечество неминуемо приходит к рабству (отсутствию свободы) и нищете, не только духовной, но и материальной, ибо прогресс, развитие и изобретения совершаются свободной личностью, а не безличными коллективами.
285
Глава 16
Западная Европа
«Мир — дар Божий, но как и с другими дарами, он может плодоносить только, если о нем заботиться».
Виктор де Мирабо (1756).
Всемирный экономический спад, начавшийся в 1929 году и известный под названием Великой депрессии, подорвал доверие к либерализму с почти полностью свободным рынком.
Поскольку в это же время в СССР и Италии были тоталитарные диктатуры и в основном благодаря дутой пропаганде большинство верило в сталинское чудо и якобы в успех фашизма в Италии, широко распространилось мнение, что либерализму пришел конец и надо выбирать лишь между разными формами централизованных диктатур. К тому же в 1933 году к власти приходит Гитлер, и катастрофическая безработица в Германии начинает резко сокращаться. (Мало, кто знал, что это достигалось тайным наращиванием военной промышленности, строительством стратегических дорог и развитием синтетики за счет варварского уничтожения естественных ресурсов страны.)
Все это привело к быстрому росту тоталитарных партий и в Восточной, и в Западной Европе. Во Франции, как мы сейчас увидим, фашистские партии появились задолго до 1929 года, но в 1930-е годы они растут и множатся. Небольшая, но активная фашистская партия появляется в Англии под руководством члена парламента Мосли, которая сначала имитирует Муссолини, но в 1930-е годы приближается к гитлеровскому нацизму, включая расизм, в частности, антисемитизм. Аналогичные партии появляются в Бельгии, Голландии, Люксембурге и Скандинавии. Но рассматривать их мы не бу-
286
дем, к «власти» их приводит Гитлер, оккупировав эти страны. Не будь немецкой оккупации, их роль была бы не более значительной, чем роль нацистов в Англии. Другое дело Франция, о которой мы сейчас поговорим.
Франция
«Праматерью» европейских фашизма и нацизма следует считать Францию. В 1899 году влиятельный французский поэт радикал-националист и монархист Шарль Моррас (Charles Maurras)создал движение под названием Французское действие, при котором тут же образовалась частная «армия» под названием Королевские охотники. Это были предшественники нацистской СА, итальянских скуадристов и прочих тому подобных террористических военизированных формирований радикальных партий XX века. «Французское действие» было реакцией националистов на пресловутую коррумпированность правящих кругов Третьей Французской Республики, с одной стороны, и на дело Дрейфуса, с другой. Дрейфус был молодым французским офицером. Но его несчастьем было то, что он был евреем, да еще эльзасским, а Эльзас в результате войны 1870—1871 годов был присоединен к Германии. В результате жители Эльзаса не пользовались доверием ни Германии, подозревавшей в них тайных франкофилов, ни Франции, не доверявшей тем эльзасцам, которые предпочли Францию Германии. В 1894 году Дрейфус был ложно обвинен в шпионаже в пользу Германии и приговорен к пожизненной каторге. Под давлением либеральной интеллигенции и непосредственно писателя Золя в 1899 году Дрейфус был амнистирован после того, как был пойман подлинный шпион, передававший военные секреты немцам. А в 1906 году повторный суд полностью оправдал Дрейфуса, восстановив его во всех правах и чинах. Дело чуть не дошло до гражданской войны. Правые настаивали не на виновности офицера, а на том, что амнистия, а тем более полная реабилитация подрывала авторитет военного суда и вообще вооруженных сил страны; они обвиняли либералов и республиканцев в отсутствии патриотизма. Так страна разделилась на тех, кто отдавал приоритет правам человеческой личности, и тех, кто ставил государство, армию как символ нации выше личности. На этом фоне и
287
появилось «Французское действие». Дело Дрейфуса выдвинуло на передний план вопрос антисемитизма, всколыхнуло антисемитские эмоции в лагере националистов. Так, «Французское действие», обвинявшее революцию 1789 года в подрыве французских национальных устоев и традиций, утверждало, что выгадали от нее только евреи, так как она содействовала развитию городского капитализма, который наряду с урбанизацией и централизацией государственной структуры Моррас считал несчастьем для Франции.
Моррас мечтал о децентрализованном государстве, опирающемся на национальные традиции, церковь, аристократию и монархию, с широким местным самоуправлением и самостоятельными сельскими общинами. В сельской местности общины, а в городах гильдии или цеховые организации должны регулировать экономику. Он осуждал классовую борьбу и капиталистическую конкуренцию, предлагая взамен интегральный национализм (то есть нацизм), основанный на смеси социального элитизма и чувства общинности, гармонии и общественной стабильности. Осуждая анархию капиталистической демократии, Моррас сам использовал анархические идеи местных самоуправлений и предельной децентрализации.
За полной реабилитацией Дрейфуса последовала дикая кампания республиканцев против правых, особенно против офицерства. Под сурдинку в 1906 году был отменен наполеоновский конкордат 1802 года с Католической церковью, которая лишилась права преподавать Закон Божий в государственных школах и иметь богословские факультеты в государственных университетах, духовенство стало военнообязанным наряду со всеми гражданами и лишилось права занимать какие-либо должности на государственной службе, в том числе и права преподавать в
университетах и прочих государственных учебных заведениях, даже если речь шла о предметах, никакого отношения к религии не имевших. Эти притеснения способствовали зарождению многочисленных протофашистских или просто крайне правых монархических и клерикальных группировок.
Оздоровила обстановку Первая мировая война: республиканская власть провозгласила национальный Священный со-
288
юз и заняла крайне националистическую позицию на мирных переговорах в Версале, чем обезоружила националистов.
«Французское действие» стало анахронизмом. Один из его главных деятелей, синдикалист Валуа, вышел из партии Морраса и создал в 1925 году партию Фэссо, то есть фашистов, по модели Муссолини. С этого и начинается история подлинного французского национал-социализма с вооруженными соединениями и терактами в стиле немецкого СА. Валуа был в прошлом радикальным революционером-социалистом, отсюда его относительный успех среди промышленных рабочих. Но самой многочисленной была возникшая в 1928 году партия полковника де ля Рока, которую финансировал знаменитый французский парфюмер Коти. Партия называлась Огненный крест, и к 1938 году в ней состояло якобы 3 миллиона человек (явное преувеличение). Фашизм или нацизм не восторжествовал во Франции прежде всего из-за французского индивидуализма: там, где у Гитлера и Муссолини было по одной партии, во Франции их были десятки, конкурирующих друг с другом. Другой причиной был тот факт, что нацизм отождествлялся с немцами — слишком недавними врагами. А фашизм ассоциировался с Муссолини, который в 1936 году вошел в союз с Германией и официально заявил о намерении присоединить к Италии часть Французской Ривьеры, Корсику и Тунис. Помимо общеевропейской болезни 1930-х годов — депрессии, — сильным толчком к росту нацистских и фашистских групп и их популярности был приход к власти во Франции в 1936 году правительства Народного фронта, которое возглавил еврей-социалист Леон Блюм. Несмотря на то, что коммунисты на время избирательной кампании вошли в коалицию с социалистами, в правительство, сформированное Блюмом, они войти отказались и в парламенте занялись обструкцией правительству, а вне парламента — организацией забастовок. Реакцией консерваторов и далеко не одних лишь фашистов стал лозунг «Лучше Гитлер, чем Сталин; лучше Гитлер, чем Блюм!». Бывший коммунист, рабочий-металлург, мэр рабочего пригорода Парижа Сен-Дени, Жак Дорио в 1934 году создал Народную партию Франции с фашистско-нацистской программой, две трети членов которой были промышленные рабочие. Но в 1939
289
году партия была уже в упадке из-за протеста рабочих против финансирования ее крупным бизнесом. Интересной и достаточно уникальной чертой Франции было то, что и в ее компартии, и в нацистско-фашистских партиях было много видных представителей творческой интеллигенции, благодаря чему французский нацизм и фашизм отдавали больше мечтательным романтизмом, чем деловым реализмом. Вероятно, это было одной из причин, почему к власти они пришли только после того, как Франция была оккупирована нацистской Германией.
Итак, французские фашисты пришли к власти только после поражения англо-французских войск в 1940 году и создания полунезависимого правительства Виши в южной Франции во главе с маршалом Петеном и премьер-министром Лавалем. Тут, несомненно, свою роль сыграла и надежда, что чем идеологически ближе будет французское правительство германскому нацизму, тем больше шансов, что немцы оставят его в покое (надежды эти не оправдались). Тем не менее, вероятно, с большой долей искренности речи Петена этого периода были очень близки программе Морраса: он говорил о национальной почве, духовных ценностях традиционной Франции, о разделении Франции на традиционные самоуправляющиеся провинции вместо республиканской нейтралистской системы
департаментов, о воссоздании средневековой корпоративной структуры. Такую Францию он называл общинно-соборной (société communautaire). По словам одного из ведущих интеллектуалов французского фашизма Дрио ла Рошеля, это было попыткой опрокинуть наследие рационализма XVIII века. От немецких нацистов и итальянских фашистов, равно как и от полуфашистской диктатуры Франко, французских фашистов и национал-социалистов отличало то, что они делали упор на местное и цеховое самоуправление, общины и корпорации. Осуществление этих идеалов французского фашизма породило бы умеренно-авторитарный, но не тоталитарный режим. Однако в первоначальных своих программах и нацизм, и итальянский фашизм говорили о возрождении самоуправляющихся общин и цехов.
Так что нельзя сравнивать теоретические намерения одних с практической политикой других.
290
Поскольку немцы не сдержали обещанного нейтралитета по отношению к «свободной» части Франции, Моррас и другие французские фашисты-патриоты быстро разочаровались в правительстве Петена и перестали с ним сотрудничать. С Петеном остались только чуждые ему французские нацисты-германофилы. Более идейные из них предполагали, что в той будущей единой Европе, мастером которой будет Гитлер, найдется место и для Франции, «очищенной» от евреев. Остальные, в том числе и сам Лаваль, были просто оппортунистами. Лишаясь искренних сторонников по мере все более полного подчинения немцам, режим Виши должен был все больше подражать немецкому полицейскому режиму. В 1944 году режим Петена—Лаваля пал перед лицом наступавших союзников и сил Свободной (Сражающейся) Франции во главе с генералом де Голлем. Обоих руководителей Виши, как и многих их сотрудников, суд свободной Франции приговорил к смертной казни. В отношении Лаваля она была приведена в исполнение, но Петену, — бывшему своему учителю и герою Первой мировой войны, — де Голль заменил смертную казнь пожизненным заключением. До сих пор во Франции идут споры о том, был Петей спасителем или предателем.
Пиренейский полуостров
Как мы уже сказали, тенденция к фашизму и тоталитаризму была характерна для всей Европы 1930-х годов. Что касается Западной Европы, то партии нацистского типа пришли к власти только в тех странах, которые были оккупированы Гитлером, и только после оккупации этих стран. Но Гитлер был слишком узко-фанатичным националистом, чтобы создать некий нацистский интернационал даже в расово близких Германии странах. Нацистских вождей Голландии, Бельгии, Норвегии1 он использовал как простых проводников в жизнь приказов германских нацистов.
1 В Норвегии это был печально известный Квислинг. Во время голода в СССР 1921-1922 годов он возглавлял норвежскую миссию помощи голодающим, женился на русской. Под впечатлением большевистского террора он стал не просто анти-
291
В Западной Европе единственными исключениями были Испания и Португалия, в которых режимы Франко и Салазара были смесью фашизма с консервативным авторитаризмом. Режим Салазара в Португалии отличался от режима Франко разве только тем, что был более реакционен, и те реформы, которые проводились в Испании еще при Франко, в Португалии должны были ждать смерти Салазара. Португальский крайне реакционный национализм, опиравшийся на традиционные правящие классы Португалии, назывался Лузитанским интегрализмом. Монархия в Португалии была свергнута в 1910 году, а в 1926 неким генералом Кармоной был совершен переворот и установлена обыкновенная военная диктатура. Кармона пригласил профессора экономики Салазара на пост министра финансов. Салазар потребовал для себя чрезвычайных полномочий, привел финансы в порядок. В 1932 году он стал премьер-министром, а в 1933 провозгласил первую корпоративную конституцию (на год раньше Италии). Кроме правильного бухгалтерского учета, Салазар никаких положительных реформ не проводил, но установил очень жесткий полицейский террор с пытками и прочими «прелестями». К моменту смерти Салазара Португалия отличалась самой высокой пропорцией неграмотных — более 60% и одним из самых низких уровней жизни в Европе.
Испания не принимала прямого участия в Первой мировой войне, но война все же ее коснулась. Она посеяла раскол в нации: ее вооруженные силы, аристократия, помещики и церковь симпатизировали Германии; либералы, интеллигенция, деловой мир, левые партии и король Альфонс XIII были на стороне Антанты. Англии участие Испании в войне было бы невыгодно, ибо в качестве компенсации она должна была бы вернуть ей Гибралтар. Германии участие Испании в войне на ее стороне было тоже нежелательно: из-за внутреннего разделения на про- и антигерманские лагеря вступление Испании в войну могло вызвать гражданскую войну, и Герма-
коммунистом, но явно и антиславянином, создав и возглавив нацистскую партию Норвегии. После войны был расстрелян по приговору норвежского суда, и его имя стало нарицательным, обозначающим прислуживание врагу.
292
нии пришлось бы распылять свои силы, «спасая» Испанию. Кроме того, Испания была в промышленном смысле отсталой страной, поэтому она мало пользы принесла бы союзникам в качестве страны воюющей. Нейтральная же Испания была отличным полем для германского шпионажа, поскольку она была важной сырьевой базой, а в Барселоне находились оружейные заводы, снабжавшие Антанту. В связи с этим Испания стала полем интенсивного немецкого шпионажа и саботажа, чему содействовали ее консервативные прогерманские круги.
Не способствовал единству Испании и ее король — человек поверхностного воспитания в духе французских салонов, который говорил, что на стороне Антанты только он и каналий, имея ввиду капиталистов, буржуазию, либеральную интеллигенцию и их политические партии. Такие эпитеты вряд ли способствовали популярности короля и монархии среди названных кругов.
В отличие от своего северного соседа Испания не сумела интегрировать свои различные районы, каждый со своим говором. Речь идет не только о диалектах, среди которых некоторые ближе к португальскому, чем к кастильскому классическому языку, но и о таких совершенно отдельных языках, как баскский и каталонский. Конфликт между централистами и федералистами продолжался почти весь XIX и значительную часть XX столетий. К этому следует добавить огромные экономические контрасты, например, между бедной крестьянско-помещичьей Андалузией и промышленно-развитой и благополучной Каталонией. В XIX веке Испания прошла через две кровавые гражданские войны — 1833—1840 и 1870-1876 годов. Карлисты, названные так по имени своего претендента на престол, Дона Карлоса, оспаривали законность правящей королевской ветви и в своей борьбе были беспощадны: всех пленных убивали и использовали жен и дочерей противника в качестве живого щита. Их поддерживали Католическая церковь и крестьяне Северной Испании. Карлисты воевали за восстановление инквизиции, уничтожение либералов и масонов. В своей борьбе против века машин они разрушали железные дороги и газовые фонари, как Дон Кихот, боровшийся с ветряными мельницами. Свое движение они ха-
293
рактерно называли не партией, а коммунионом, труднопереводимое слово, которое можно перевести и как община, и как причастие, и как приобщение.
В самом конце XIX и начале XX столетий модернизованный карлизм выступал за децентрализацию и ограничение абсолютизма в стиле просвещенного деспотизма, но и с намеками на корпоративность. По их схеме власть короля должна быть ограничена Советом, состав которого назначается королем, но однажды, приняв его рекомендации, король обязан им следовать. Помимо Совета, который должен был исполнять как бы функцию верхней палаты, карлисты предлагали вместо парламента создать ассамблею сословий, деловых интересов и регионов, которые должны обсуждать законопроекты по корпорациям, втайне друг от друга, пока каждая корпоративная группа не вынесет своего решения, после чего, вероятно, должна была бы быть выбрана согласительная комиссия для выработки окончательного решения. Члены ассамблеи должны были предлагаться соответствующими местными учреждениями с соблюдением принципов федерализма и автономии.
«Руководящим принципом нации должно быть абсолютное подчинение папе Римскому и абсолютная преданность королю» 1. Эту идею можно назвать протофашистской, обогнавшей даже Муссолини, с той лишь разницей, что фашизм последнего был абсолютно секулярным. Клерикализм и проповедь широкого местного самоуправления отличают карлистов и от всех форм современного тоталитаризма.
Историки говорят, что Испания вступила в XX век прямо из позднего Средневековья, даже Ренессанс в Испании ограничился почти исключительно областью искусств. Коротко говоря, представьте себе Московию XVII века без Петра Великого, вошедшую прямо в век XX. Именно так было с Испанией — у нее не было своего Петра, и она вошла в XX век прямо из XVI. Сравнения можно продолжить. Бердяев говорил, что в России политические идеи приобретают религиозно-догматический характер. То же самое английский исто-
1 Brenan, Gerald The Spanish Labyrinth. Cambridge U. Press, 1964, p. 213.
294
рик Бренан говорит об Испании первой половины XX века, которую он называет модернизованным средневековым государством: каждое ее общественное и политическое движение приобретало религиозные черты, даже в виде непримиримой борьбы испанских анархистов против церкви (как антирелигиозный фронт в СССР). Не пройдя через петровскую секуляризацию, Испания развивалась как церковно-подчиненное в основном эгалитарное общество, которое относилось с пренебрежением к материальному богатству и личной карьере в жизни, с сильным чувством общноссти и очень слабыми понятиями об индивидуальных правах и неотчуждаемости частной собственности. Героика самопожертвования, смерти, популярность побежденных в борьбе с государством или с сильными мира сего, — характерные черты испанского общества. Например, в 1910—1917 годах популярность социалистов очень выросла, когда они проигрывали одни выборы за другими, ввиду того, что либералы, находившиеся у власти, фальсифицировали результаты выборов. В 1917 году кровавое подавление стачки, организованной социалистами, вызвало немедленно бурный рост рядов пострадавшей партии. Любое движение сопротивления властям, подавленное ими, превращает поражение в победу. Это черты христианского сочувствия гонимым и обижаемым.
Чувство неприкосновенности частной собственности в Испании был ненамного крепче, чем в России. Так, в XVII веке в Испании обсуждался вопрос национализации земли, а крестьянские общины дожили в Испании до XX века, как в России. Классический испанец, по словам Бренана, скорее будет тратить свои средства на кутежи и женщин, чем вкладывать их в акции, либо посвятит жизнь своим идеалам, ведя почти аскетический образ жизни. Религиозными по духу были, например, анархические профсоюзы, которые требовали от своих членов, особенно во время забастовок, воздержание от алкоголя и посещения всевозможных увеселительных мест. Во время Гражданской войны 1936-1939 годов анархисты, захватив Барселону, занялись нравственной очисткой города — закрытием борделей, перевоспитанием проституток — и ... физическим разрушением храмов, массовыми расстрелами духовенства и монашества обоих полов. Испанский
295
анархизм был религиозно-воинствующим атеистическо-пуританским движением1. Одной из причин популярности и успеха анархических профсоюзов было то, что их руководители не получали зарплаты, у них не было стачечных фондов, и поэтому их забастовки были актом самопожертвования. Социалистические и католические профсоюзы платили зарплаты и материально поддерживали забастовщиков, зато популярностью они не пользовались.
Наряду с этим недавняя испанская история полна жестокостей, насилия, кровопролитий и террора как со стороны левых, так и правых движений. В абсолютистском мышлении испанца не было места диссидентству. Как и его далекий русский собрат, испанец считал, что существует только одна правда, и поэтому не может быть места человеку, исповедующему другие идеи. Такой человек рассматривался как еретик, опасность которого в том, что он может заразить своей ересью другого2. Поэтому он должен умереть, а быть убитым за идею — честь, а не позор. Во всем этом можно проследить диалектику, с одной стороны, тоталитаризма, а с другой, противоядия таковому, ибо если господствует своеобразное безразличие к смерти и популярность гонимых и побеждаемых, то захватившие власть изначально обречены. В этой национальной характеристике, возможно, и кроется главная причина иссякания диктатур в истории Испании, например диктатуры генерала Примо де Ривера (1923-1930) и даже генералиссимуса Франко, которая хотя и длилась 39 лет — с 1936 до 1975, — однако черты тоталитаризма в ней иссякли лет за 20 до физической смерти диктатора.
Итак, мы подошли к испанской Гражданской войне. Все началось, можно сказать, со сложения карлистами оружия в начале XX века, когда типично по-испански все жестокости гражданских войн были забыты, и карлистские офицеры
1 Сравни с «атеистическим монахом», как Булгаков называет русского интеллигента-радикала.
2 Это сравнимо с писаниями, например, Иосифа Волоцкого (XVI век) о том, что если людей подвергают смертной казни за убийство тела, то тем более подлежат смерти еретики, убивающие душу.
296
были приняты в испанскую армию в сущем чине. В результате в 1922 году было по генералу на 100 солдат и по офицеру на 6 солдат. Насколько обременительно для государственной казны была такая масса офицеров, говорит то, что в 1936 году, когда началась Гражданская война, у Испании не было ни одного танка. Чтобы как-то существовать в век профсоюзов, испанское офицерство организовало собственный профсоюз и занялось частным предпринимательством: захватило монополию на строительство дорог, а затем брало плату с людей, пользующихся этими дорогами, продавало оружие марокканцам, против которых Испания вела войну. При всей нищете и коррупции испанский офицер помнил, что он принадлежит к благородному ордену, который не так давно распоряжался политиками и долг которого — защищать отечество от коррумпированных политиков и особенно от всевозможных интернационалистов-безбожников.
Последствия поляризации испанского общества в годы Первой мировой войны и экономический кризис, безработица, вызванные спадом спроса на продукцию испанской военной промышленности, привели к росту политического терроризма справа и слева. Так. в одной Барселоне между 1919 и 1923 годами было убито 700 человек. За 20-летний послевоенный период1 было убито три премьер- министра. В такой атмосфере под давлением армии король назначил в 1923 году генерал-губернатора Каталонии Мигеля Примо де Ривера диктатором страны. Первые 3 года его власть была популярна, но его непоследовательность, многословные декреты, противоречащие один другому, которые сам же не соблюдал, его длительные уединения в каком-нибудь деревенском особняке без телефона и какой-либо связи с центром, но с вином и женщинами, и наконец политика жесткой централизации, в том числе лишение Каталонии автономии, что настроило против него каталонцев, а подавление гражданских свобод повернуло против него либералов, — все это заставило его уйти в отставку в 1930 году. Последней попыткой де Риверы удержаться у власти было создание им некоего Патриотического союза — имитации итальянской фашистской партии. Но
1 После Первой мировой войны.
297
из этого ничего не вышло: де Ривера был недостаточно жесток и последователен, чтобы эффективно подавить оппозицию. В результате почти каждая партия (а они были вне закона) обзавелась своими военизированными формированиями, и уйти в отставку его заставили все общественные силы — от либералов до генералов: первые — из-за подавления гражданских свобод, последние — из-за неэффективности его диктатуры.
В 1931 году король был вынужден допустить муниципальные выборы. Армия на этот раз не вмешивалась, поскольку была в оппозиции к королю и диктатуре генерала Беренгуэра, сменившего де Ривера, и победа досталась республиканцам, которые заставили короля отречься от престола. Правление республиканцев страдало от тех же недостатков, что и Веймарская Германия. Та же проблема с многочисленными миниатюрными партиями и пропорциональным представительством. У власти были центристы, положение которых было еще менее стабильно, чем в Германии, ибо средний класс, на который опиралось правительство, был незначительным количественно и мало влиятельным. Прагматизм и отсутствие определенных идеологических установок центристских партий были чужды идеологизированным испанцам. Не могли республиканцы улучшить и экономическую ситуацию, катастрофически пострадавшую от всемирной Великой депрессии. Чтобы как-то стабилизировать политическую ситуацию, правительство провело новый мажоритарный избирательный закон англо- американского образца, но, поскольку в Испании не было крупных партий, для выборов составлялись блоки, как в постсоветской России. В результате количество мест в парламенте у блока правых сил на выборах 1933 года значительно превосходило пропорцию голосов избирателей, поданных за него, благодаря тому, что социалисты отказались войти в общий блок с республиканцами. В результате правого засилия в парламенте центристское правительство вынуждено было предоставить ряд важных министерских портфелей крайне правым, в том числе клерико-фашисту Роблесу, главе католической партии Народное действие, который привлек ряд мелких католических партий, включая весьма многочисленную Католическую молодежную организа-
298
цию, переименовав возглавляемое им движение в Конфедерацию автономных правых сил — СЭДА в ее испанском акрониме. Как и прочие фашистские партии, у СЭДА была программа умеренных социальных реформ, но провести ее не удалось, поскольку финансировали ее в основном помещики. Более того, под давлением последних Роблесу пришлось возвратить помещикам земли, недавно у них отобранные в пользу крестьянских общин. Это вызвало взрыв терактов анархистов. В 1935 году правительство ответило отправкой в тюрьмы более 40 тысяч социалистов и рабочих активистов. По стране прокатился клич: «Долой республиканцев, они хуже диктатуры де Ривера!». Правительство вынуждено было объявить новые выборы в 1936 году.
Тем временем VII и последний конгресс Коминтерна в 1934 году отменил постановление 1928 года, запрещавшее коммунистам входить в коалиции с другими партиями. На этой основе в Испании к выборам 1936 года был сформирован Народный фронт, состоявший из коммунистов, анархистов и социалистов разных мастей. Этот блок набрал всего на 700 тысяч голосов больше правых, центр же в условиях обостренной идеологизации рассыпался, набрав менее полумиллиона голосов. Если в прошлых выборах мажоритарная система подвела левых, то сейчас, наоборот, Народный фронт получил в два раза больше мест в парламенте, чем правые. Его главным избирательным козырем было обещание амнистии всем политическим заключенным. Анархисты, верные своей позиции неучастия в правительствах, проголосовав за Народный фронт, в коалицию не вошли. Таким образом, количественно незначительная компартия оказалась в коалиции единственной организованной и централизованной силой, устремленной к захвату власти. Получив 16 мест в парламенте, что примерно в 4 раза превосходило ее пропорцию в блоке партий Народного Фронта, она сразу стала играть роль в коалиции, совершенно не соответствовавшую даже этом}' количеству своих депутатов. Затем социалисты вручили компартии свое молодежное движение, численность которого увеличила компартию чуть ли не в 40 раз.
Ненамного крупнее коммунистической была и новорожденная фашистская партия, так называемая Испанская Фалан-
299
га, созданная и возглавленная юным аристократом Хосе Антонио Примо де Риверой, сыном покойного диктатора. Он провозгласил программу синдикалистского общества, очень близкую программе итальянских фашистов, но в отличие от последней, в ней была графа об уважении Католической церкви. Утопической целью Фаланги было воссоздание Испанской империи (возможно, и с присоединением Португалии). Ко времени выборов 1936 года в партии было всего 25 тысяч человек в основном моложе 21 года, многие из которых состояли в террористических военизированных соединениях партии, нередко привлекая для этого уголовников. На выборах за нее проголосовало всего 40 тысяч избирателей, и сам де Ривера потерял место в парламенте, которое занимал с 1933 года. Монархисты аплодировали действиям фалангистов против левых и в апреле передали Примо де Ривере молодежное движение СЭДА, так называемое Народное движение молодежи, чем, как и в вышеуказанном случае с компартией, многократно увеличили численность Фаланги. Укрепившись численно. Фаланга начала добивать остатки СЭДА: моторизованные банды фалангистов расстреливали на улицах журналистов, судей — всех, кто смел выступать против них.
А победившие социалисты начали расправляться с правыми. 13 июля 1936 года они убили лидера монархистов Кальво Сотэло. Через трое суток генерал Франко, главнокомандующий испанскими войсками в Марокко, поднял восстание против правительства Народного фронта. Гитлер и Муссолини предоставили самолеты для переброски испанских войск из Марокко в центр страны. 18 июля правительство начало вооружать население. Началась Гражданская война, длившаяся до 1939 года и унесшая около одного миллиона жизней. Победителем вышел Франко, что совсем не значило победы фашистов, как обычно утверждают советские источники дезинформации. Во-первых, в первые же дни арестованные социалистами де Ривера и все остальные руководители Фаланги, а также многие монархические деятели были расстреляны, но де Ривера накануне своей гибели сумел передать послание к Франко с заверением полной поддержки со стороны Фаланги правого восстания. Уничтожение руководителей Фаланги создало ситуацию, в которой Фаланга стала партией без ру-
300
ководства, а Франко — вождем без партии. Франко, типичный военный с традиционными правыми взглядами, никогда не был фашистом или вообще каким-либо идеологом, но он понимал, что для победы в Гражданской войне необходима идеология. Вот он и приручил обезглавленную Фалангу. Генеральным секретарем ее он назначил своего шурина Района Серано Суньера, который тоже никогда фашистом не был. Причем к названию партии было прибавлено словечко «традиционная», этим как бы ликвидируя ее революционность, радикализм.
Франко умело использовал некоторые элементы программы Фаланги, например, провел реформу трудового права по этой программе, в значительной степени повторяя «реформы» Муссолини, с небольшой степенью успеха для рабочих. Победа Франко досталась не только благодаря помощи нацистской Германии и Италии, но в гораздо большей степени благодаря развернутому в лагере республиканцев большевистскому террору. В страну были ввезены кадры ГПУ-НКВД, которые боролись не столько с франкистами, сколько с троцкистами и анархистами. По мере их действий все более широкие слои населения начали понимать, что на самом деле речь идет не о спасении республики, а об установлении коммунистической диктатуры. Что касается лагеря Франко, то самые большие потери в Гражданской войне понесла Фаланга, что неудивительно, поскольку она состояла сплошь из молодежи. Таким образом, к концу Гражданской войны от Фаланги оставались буквально рожки да ножки.
Хотя после победы Франко единственной легальной партией стала Фаланга, в первом правительстве Франко из 10 членов только один был фалангистом, весьма липовым притом, а именно тот же Суньер, державший ее на привязи. Деидеологизированная и полностью прирученная Фаланга теперь состояла из государственных чиновников, полуинтеллигентов, профессионалов, некоторых помещиков и массы бывших социалистов и бывших анархистов. Это был в основном тот же контингент, что составлял и компартию, с той лишь разницей, что у коммунистов требовались дисциплина и подчинение генеральной линии, а у Франко за названием «фалангист» ничего не стояло, кроме лояльности по отношению к вождю.
301
Режим Франко был типичным примером жесткой военной диктатуры. Известно, что в первые 5—10 лет после окончания Гражданской войны террор Франко унес значительно больше жертв, чем погибло в Гражданской войне. Но что Франко руководствовался прагматикой, а не какой-то программой уничтожения целых слоев населения во имя какой-то идеологической утопии, показывает то, что, когда в конце 1940-х — начале 1950-х годов он почувствовал стабильность в стране, он приступил к постепенной либерализации режима. Сначала в области экономики, способствуя развитию рыночной экономики, приглашая иностранных инвесторов, развивая туризм. Этим он открыл границы и своим гражданам, и иностранным, за чем неизбежно началась и либерализация политическая. Еще в 1947 году Франко объявил, что после его смерти в стране будет восстановлена монархия. Передачу трона он готовил внуку Альфонса XIII. Интересно, что он обеспечил будущему королю воспитание в духе конституционной монархии и демократии. Следовательно, как классический военный диктатор он рассматривал диктатуру как временное явление, выходящее за рамки законности и допустимое только как крайняя мера для спасения отечества от коммунистической угрозы. Другое дело, что он сам все же оставался у власти до своей смерти. Тут уже действовала инерция власти, соблазняющая и увлекающая ее носителя.
Подводя итоги франкизму, следует заметить, что:
— во-первых, режим Франко был не фашизмом, а жесткой, но прагматической диктатурой, прагматизм которой открывал ее возможности эволюции и изменений;
— во-вторых, его власть опиралась на Католическую церковь и традиционный консервативный истеблишмент. Модернизация страны была одним из краеугольных факторов легитимизации режима Франко, что заставило его открыть страну иностранным капиталовложениям, вместе с чем пришла необходимость расширения свобод коммуникаций, въезда и выезда из страны как для иностранцев, так и для испанцев;
— в-третьих, с либерализацией Римско-католической церкви при папе Иоанне XXIII последовала аналогичная либерализация испанского католического истеблишмента. Испанская церковь начала поддерживать рабочие стачки и сопротивление либеральной интеллигенции крайностям диктату-
302
ры. Так, режим начал терять один из главных слонов, на которых он держался;
— в-четвертых, с индустриализацией и модернизацией страны испанская элита была вынуждена перейти к новым областям деятельности, входить в контакт с иностранцами из демократических государств, посылать своих детей на учебу за рубеж, чтобы подготовить их к мировым рыночным отношениям;
— в-пятых, монархисты, обнадеженные наличием молодого, современно образованного претендента на престол, начали оказывать давление на правительство в пользу очистки его и государственной политики от остатков фалангизма;
— и наконец смерть диктатора, коронация юного монарха, который не нес вины ни за грехи своего деда, ни за террор Фаланги и Франко в эпоху Гражданской войны, завершили процесс превращения Испании в современное демократическое государство.
Но все ли так прекрасно, не пришлось ли Испании расплачиваться за переход к демократии? Да, пришлось. Испания утеряла свою патриархальность. Вряд ли о сегодняшней Испании можно сказать то, что мы говорили в начале этой главы. Там теперь борются за власть политические партии так же, как и в любой другой секулярной демократии. Со свободой от цензуры в страну нагрянул шквал сомнительной литературы. Рухнула органическая связь страны и ее общества с церковью, с христианскими ценностями. И сегодняшняя Испания — одно из самых нравственно распущенных обществ Запада. Правда, то, что раньше делалось тайно и прикрывалось лицемерным внешним благочестием, теперь совершается явно. За все приходится расплачиваться. Соседство добра и зла в этом мире неизбежно. Разница в том, что при диктатурах общество пытается диктовать человеку, что делать и что не делать. В демократическом обществе личность рассматривается как самостоятельное существо, способное само выбирать между добром и злом.
303
Аннотированная библиография
Biddiss, Michael D. Father of Racist Ideology: the Social and Political Thought of Count Gobineau. N. Y., Weybright&Talley, 1970. Книга об «отце» нацистского расизма, французском графе Гобино, жившем в XIX веке, который утверждал неравенство рас, ставил арийскую расу (то есть прежде всего германцев) выше всех. К арийцам он относил и французскую аристократию, которая якобы произошла от германских франков, в то время как французские низшие классы являются потомками латинян и кельтов и потому стоят несравнимо ниже германцев.
Brenan, Gerald The Spanish Labyrinth. Cambridge University Press, 1964. Бренан прекрасно знает Испанию, понимает и любит ее «душу» и умеет передать это читателю. Подзаголовок книги вполне справедливо гласит, что суть книги: «Изложение социальной и политической подоплеки Испанской гражданской войны». Русский читатель найдет в книге много общего между русским и испанским характерами и между русскими и испанскими революциями с их максимализмом и крайней жестокостью, сосуществующими с отсутствием злопамятности.
Derfler, Leslie An Age of Conflict. Readings in Twentieth-Century European History. N. Y., Harcourt Brace, 1997. Сборник статей и отрывков по основным темам европейской истории XX века из сочинений 45 авторов. Тут и международно-известные историки, и политики всех направлений мысли, включая Льва Троцкого и коммуниста Роя Медведева, левых промарксистских и гегельянских детерминистических историков — фон Лауэ, Джерри Хоф, Исаак Дойчер, и таких непредвзятых серьезных историков, как Джордж Кеннан, Карл Фридрих, Доминик Ливен и пр. Ценность его в том, что он дает возможность читателю ознакомиться с множеством различных толкований исторических событий и, сопоставляя их, сделать свои выводы.
Eubank, Keith The Road to World War II. A Documentary History. N. Y. Thomas Crowell Co., 1973. Подробная история Европы с 1918 по 1939 год в контексте рассмотрения факторов, приведших ко Второй мировой войне. Автор посвящает отдельные главы Гитлеру, Муссолини, Лиге Наций и Чехословацкому кризису, пакту Молотова—Риббентропа как главным факторам, приведшим к войне.
К каждой главе приложены полностью или в отрывках соответствующие документы.
304
Greene, Nathaniel From Versailles to Vichy. N. Y., Thomas Crowell Co., 1970. Краткая политическая история Франции между войнами. Рассматривает, в частности, тоталитарные течения фашизма и коммунизма, провал Народного фронта накануне Второй мировой войны, причины нравственной слабости Франции, приведшей к национальной катастрофе 1940 года и временному режиму фашизма. Kennan, George From Prague after Munich. Diplomatic Papers, 1938-1940. Princeton University Press, 1968. Автор — один из самых выдающихся и образованных американских дипломатов, русист по образованию, профессор Принстонского университета, в этой книге собрал свои отчеты в американский Госдепартамент из Праги после предательства Чехословакии западными державами в Мюнхене в 1938 году.
Revel, Jean Francois The Totalitarian Temptation, (перевод с французского). N. Y, Doubleday&Co., 1977. Стилистически беспрекословно написанное, решительное осуждение тоталитаризма. Единственный недостаток книги — это слишком ярко выступающая «партийность» автора, пытающегося доказать (не слишком убедительно), что социализм не виновен в тоталитаризме, который является искажением социализма.
305
Глава 17
Партия тоталитаризма
«Ленин был революционер до мозга костей именно потому, что всю жизнь исповедовал и защищал ... тоталитарное миросозерцание».
Н. Бердяев (цит. по книге Д. Волкогонова «Ленин»).
Для Ленина обладание властью, всеохватывающей, тотальной властью, было, несомненно, высшей и главной целью своего существования. Его всевозможные маневры, включавшие обман и подвох, устройство искусственных расколов, — все во имя полной власти, хотя бы над небольшой кучкой своих последователей, но, главное, чтобы власть его была над ними полной. Во имя власти он жертвует «чистотой» марксистской революционной теории, сначала заменив идею стихийной революции пролетарских масс ткачевской идеей переворота, совершаемого группой профессиональных революционных «интеллигентов», а затем решив вовлечь в революцию и крестьянские массы, которые Маркс сбрасывал со счетов как потенциальных собственников. Наконец Ленин пошел на переворот в стране, где более 80 % населения были крестьяне, в то время как Маркс говорил о возможности социалистической революции только в условиях количественного преобладания промышленных рабочих, к тому же профессиональных рабочих, а не вчерашних крестьян, все еще связанных пуповиной с деревней, каковых среди русского промышленного пролетариата было подавляющее большинство. Не остановило его от захвата власти и предупреждение Каменева с Зиновьевым, что большевики как партия незначительного меньшинства населения страны сможет удержаться у власти, только потопив страну в крови.
306
Во всех действиях и писаниях Ленина мы видим, таким образом, некий симбиоз практицизма, пренебрежения доктриной, казалось бы, с явным фанатизмом. Фанатизмом власти. Но во имя чего, если теория, доктрина уходят на задний план? По-видимому, речь здесь идет о фанатической вере в самого себя. Причем вере не рациональной — ввергая страну в кровавую гражданскую войну, Ленин не имел программы государственного устройства, если не считать демагогических лозунгов, обращенных к народу,1 выполнять которые он не собирался или, во всяком случае, всегда был готов от них отказаться, коль скоро прагматика подсказывала ему их непригодность. Из тех же прагматических соображений он принял на вооружение эсеровскую аграрную программу, которую также выполнять не собирался, во всяком случае, в эпоху Военного коммунизма, а позднее заменил ее частновладельческим НЭПом.
Известны его любимые наполеоновские слова, которыми он отмахивался от назойливых вопросов Бухарина о том, как он собирается обустраивать стран] после Гражданской войны: «On s'engage et puis on voit», то есть сначала ввяжемся, а там видно будет. Одно дело, когда это говорит полководец в отношении одной определенной битвы, и совсем другое, когда с такими смутными представлениями о будущем разваливается существующее государство и ввергается в многолетнюю братоубийственную войну!2 Неслучайно именно во время Гражданской войны Ленин вдруг впадает в утопические грезы. Мы имеем ввиду его единственное утопическое произведение «Государство и революция», написанное в 1917 году и опубликованное в 1918. Скатанное в значительной степени с «Утопии» Томаса Мура, оно обещает начало отмирания государства чуть ли не на следующий день после победы большевиков, которое выразится в таком упрощении системы власти, что любая домохозяйка, знающая таб-
1 Такие, как: «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!», обещание конца тайной дипломатии и пр.
2 По подсчетам Волкогонова только Гражданская война и террор, связанный с ней, обошлись в 13 миллионов жизней. См.: Волкогонов, Дмитрий «Ленин», т. II. М., 1994, с. 212.
307
лицу умножения, сможет управлять государством, туалеты будут строиться из золота за ненадобностью его в связи с ликвидацией денежного обращения. До сих пор неясно, чем было вызвано это сочинение, так непохожее на все остальное, когда-либо вышедшее из-под ленинского пера. Возможно, оно замышлялось в качестве избирательной платформы большевиков на случай неудачи захвата ими власти в ноябре 1917 года и необходимости в будущем участвовать в выборах в качестве одной из политических партий. Как бы там ни было, нельзя не заметить схожести утопических обещаний «Государства и революции» с социальной политикой так называемого Военного коммунизма, когда денежное обращение было фактически ликвидировано и заменено распределительной системой пайков, основанной на делении населения на категории — от заводских рабочих, партийных деятелей и военных, получавших наиболее высокие пайки, до буржуазии, царских чиновников и духовенства, получивших статус лишенцев, обрекавшихся на голодную смерть нормами, абсолютно недостаточными для поддержания жизни. Частная торговля преследовалась Чрезвычайной комиссией по борьбе со спекуляцией и контрреволюцией. Историки спорят до сих пор о том, был ли Военный коммунизм единственной попыткой Ленина осуществить в одночасье коммунистическую утопию в соответствии с вышеупомянутым его сочинением, или это было вызвано необходимостью мобилизации всех жалких ресурсов страны для ведения Гражданской войны? Казалось бы, последнее было гораздо более в духе Ленина, чем первое. Но в таком случае, почему велась такая ожесточенная борьба, вплоть до смертной казни за обмен мешка муки на какое-нибудь золотое кольцо с единственной целью — выжить? Ведь Ленин доходил до того, что требовал уничтожения пригородных садовых участков фабричных рабочих, чтобы в них не развивались частнособственнические инстинкты!
Из всего сказанного можно сделать вывод, что даже если Ленин действительно изредка предавался утопическим грезам, суть его не в этом, а в непоколебимой устремленности к власти и готовности жертвовать во имя ее всем, в том числе и любыми теориями. Так что философом Ленин не был. хотя
308
нетерпимо относился к тем, кто смел сомневаться в его философских «достижениях».1
Ленина и его большевиков следует считать и изобретателями террора XX века. Солженицын вполне справедливо считает зародышем концлагерной системы «Временную инструкцию о лишении свободы» от 23 июля 1918 года, которая предписывала обязательное привлечение заключенных «к физическому труду». Формальное же начало систематической структуры и политики концлагерей было положено постановлениями ВЦИК от 15 апреля и 17 мая 1919 года. Был Ленин и основоположником превентивного террора. Так, в августе 1918 года, еще до выстрела в него Фанни Каплан, Ленин телеграфирует: «Сомнительных запереть в концентрационный лагерь ... [и] провести беспощадный массовый террор»2. Так что пенитенциальные системы нацизма и фашизма создавались уже по ленинско-сталинскому образцу. И в этой области Страна Советов опередила весь мир!
1 Николай Валентинов (Вольский), философ по образованию и друг революционной юности Ленина в Швейцарии в своей превосходной книге «Встречи с Лениным» описывает, как Ленин навсегда рассорился с ним после того, как Валентинов в частной беседе с ним с глазу на глаз посоветовал ему не делать публичных заявлений по философии, ибо при всех своих качествах вождя, публициста и организатора в философии он очень слаб, и, делая беспомощные философские выкладки, подрывает собственный авторитет. Это был конец их дружбы. Возмущенный Ленин не только выгнал Валентинова с глаз долой, но еще и занялся его моральным уничтожением, пустив ложный слух в женевской эмигрантской колонии, что Валентинов — агент царской охранки. Оружие морального террора против лиц, в чем-либо несогласных с Лениным-эмигрантом, превратится в оружие физического уничтожения у Ленина — вождя государства.
2 См.: А. Солженицын «Архипелаг Гулаг», т. III (кн. 2), с. 14—17. Париж: ИМКА-Пресс, 1974. Под превентивным террором мы имеем ввиду преследование лиц или целых категорий населения не только за то, что они совершили, но на основании того, что они могут потенциально представлять какую-то опасность государству или по своим происхождению, жизненному опыту или взглядам являются нежелательными элементами в условиях данной общественно-политической системы.
309
Как мы уже указывали выше, Гражданская война и «экономика» Военного коммунизма вконец развалили всю инфраструктуру страны. А тут еще по стране покатились восстания. Ничто не свидетельствует так ярко о провале Белого движения, как тот факт, что массовые народные восстания начались не осенью 1919 года, когда Белая армия подступала к Туле, и ее появления в Москве ждали со дня на день, а в конце 1920 года, после эвакуации последних белых частей юга России. Волна восстаний в 1921 году охватила фактически весь земледельческий юг России, многие районы Сибири и Украину. Беда их была в разрозненности, стихийности, изолированности друг от друга и отсутствии синхронности. Самым мощным и продолжительным было так называемое Антоновское восстание на Тамбовщине, а самым травматическим для большевиков было Кронштадтское восстание тех самых матросов, которых Ленин называл красой русской революции и к которым в мае 1917 года грозился перейти, если большевистский ЦК не поддержит его идею насильственного переворота. Трения между большевистским руководством и кронштадтскими моряками восходят еще к весне 1918 года, когда анархически настроенные моряки сопротивлялись большевистской централизации, лишившей их самоуправления. Моряки сочувствовали восстанию левых эсеров в Москве в июне 1918 года, считали Брест-Литовский мир предательством революции. Но они, как и другие левонастроенные элементы, в том числе и внутрипартийная оппозиция, смирились с требованиями режима Гражданской войны.
Конец войны с белыми, во-первых, снял вышеуказанные самоограничения, во-вторых, дал возможность многим военнослужащим, в том числе и морякам, побывать на родине, в селах российской глубинки. Тот результат большевистской власти, с которым они там столкнулись воочию — голод, террор, ограбление крестьянства продразверстками, — явился, быть может, главным толчком к восстаниям, среди которых Кронштадтское было далеко не первым. Это заставило Ленина перейти к политике кнута и пряника. Пряником станет НЭП, неожиданно объявленный на X съезде РКП (б), а кнутом — кровавое подавление Кронштадтского восстания. Что касается Антоновского и других крестьянских восстаний, то
310
время для объявления НЭПа было самое подходящее: нэповская замена продразверсток продовольственным налогом и возвращение земли в индивидуальное владение1 вызвало немедленный спад крестьянских восстаний — крестьяне спешили на поля, теперь опять свои, как они ошибочно думали. Самое значительное из этих восстаний, Антоновское, окончательно раздавлено не было до 1922 года, причем маршал Тухачевский, возглавлявший карательные отряды, использовал ядовитые газы для уничтожения крестьянских повстанцев, ушедших в леса. Выжигались целые села, и поголовно истреблялось их население.
Но вернемся к X съезду, в март 1921 года. Как мы уже сказали, многие коммунисты, не говоря уж о некоммунистах, ожидали, что с концом Гражданской войны будет восстановлена хоть какая-то социалистическая демократия. Известно, что Ленин получал много писем от коммунистов с вопросами, почему не восстановлена свобода печати и партий. Одно такое письмо, от коммуниста Мясникова, было даже опубликовано в советской печати, как и ответ Ленина на него, в котором Ленин отвечает, что свобода слова и печати обернется свободой для контрреволюции2. Что может быть более откровенным признанием узурпаторства компартии? В партии назревал глубокий кризис. Несмотря на гонения и террор в стране все еще полулегально существовали партии меньшевиков и эсеров. Причем провал Военного коммунизма—к 1921 году промышленное производство страны чуть превышало 25 % довоенного уровня, сельское хозяйство было тоже в развале, — всеобщая нищета и террор способствовали росту уважения к упомянутым двум партиям даже со стороны рядовых коммунистов, особенно промышленных рабочих, в большинстве своем состоявших в профсоюзах, руководимых меньшевиками. На IX партсъезде в 1920 году Зиновьев зая-
1 Владение, эксплуатацию, но не собственность. Декрет от 8 ноября 1917 года о национализации всей земли не отменялся, и его применение могло быть возобновлено в любой момент, что и произойдет с ликвидацией НЭПа в конце 1920-х годов.
2 Schapiro, Leonard The Origin of the Communist Autocracy. Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1977. p. 328.
311
вил, что более 90% членов профсоюзов настроены антикоммунистически. Как пишет Шапиро, наступила пора либо легализации социалистических партий, либо их полного уничтожения. Большевики избрали последнее. В течение 1920—1922 годов все меньшевистские профсоюзные деятели были арестованы и частично постепенно ликвидированы, частично высланы за рубеж. Вне профсоюзного прикрытия меньшевистских организаций уже не было давно. Что касается эсеров, то эта партия была официально запрещена после суда над эсеровским руководством в 1923 году, закончившегося смертными приговорами, замененными ссылкой в Соловецкий концлагерь, где в течение последующих нескольких лет они были физически уничтожены под разными предлогами. Вот в такой обстановке и собирается X съезд. Ленинским замыслом этого съезда было положить конец разногласиям в партии, конец внутрипартийной оппозиции. С этой целью Зиновьев разослал инструкцию в партийные организации выбирать делегатов на съезд по фракционному признаку. На съезде Ленин заявил, что республика находится в опасности и в этих условиях существование фракций недопустимо. В связи с этим была принята навязанная Лениным резолюция «О партийном единстве», запретившая раз и навсегда фракционность и какую-либо критику решений, принятых партийным руководством. Главными объектами нападок со стороны Ленина и его центристской Платформы десятерых были так называемая Рабочая оппозиция. возглавлявшаяся Шляпниковым и Мясниковым, и близкая к ним фракция Демократического централизма, руководимая Александрой Коллонтай. «Рабочая оппозиция» стояла на том, что поскольку советская власть называет себя пролетарской диктатурой, то рабочие через свои профсоюзы должны участвовать в управлении страной, во всяком случае, управляя ее экономикой и промышленностью. Ленин обвинил фракцию в синдикализме, демагогически утверждая, что в социалистическом государстве не может быть групповых монополий, — вся власть и все его хозяйство являются всеобщей собственностью, а не уделом того или иного профсоюза. Ленин попытался изгнать из партии членов «Рабочей оппозиции» — такова была его «благодарность» Шляпникову, который возглавлял боль-
312
шевистское подполье в России во время Первой мировой войны, сохранив партию для Ленина, находившегося в нейтральной Швейцарии! Популярность Шляпникова была слишком велика на тот момент, и попытка Ленина изгнать его и остальных членов «Рабочей оппозиции» из партии не удалась.
Второй ленинской резолюцией, принятой съездом, было объявление «Новой экономической политики» — это и был «пряник» после кнута в отношении фракций. Ленину удалось легко протолкнуть свои резолюции из-за угрозы слева — со стороны фракции Троцкого, требовавшей немедленно приступить к приготовлениям к мировой революции, для чего всю страну надо превратить в концлагерь: крестьяне и рабочие будут сгоняться на работу под дулами ружей, жить в казармах, получая лишь пропитание и необходимую одежду, — все остальное — на мировую революцию. С другой стороны, шло кровавое подавление восстаний — Кронштадтского и других — с помощью многих делегатов съезда, отправившихся в качестве пропагандистов и комиссаров, так что резолюция о НЭПе принималась при далеко неполном составе, а также в условиях угрозы подъема антибольшевистских сил, уступкой которым и был НЭП.
В заключение об этом съезде можно смело сказать, что на нем Коммунистическая партия из авторитарной превратилась в тоталитарную, заложив начала тоталитаризации всей страны. На этом съезде Ленин завершил многолетнее выкраивание партийного костюма под себя, но — не предполагая того, — сшил он этот костюм для Сталина.
Страна, однако, не заметила угрозы для себя в том, что произошло на съезде.
Коммунистическая партия воспринималась как кучка узурпаторов, и ее внутренняя жизнь и всякие резолюции внутрипартийного характера никого не интересовали. Что страна заметила и чему обрадовалась — это Новой экономической политике, допущению частного хозяйства и ограниченного частного предпринимательства. Интеллигенция воспряла, особенно в связи с разрешением создавать товарищеские издательства, журналы, писательские и научные объединения, частные школы и институты. «На радостях» возникло движение «Смена Вех» как за рубежом,
313
в эмигрантских центрах, так и в России. Сменовеховцы утверждали, что введение НЭПа свидетельствует об отказе Ленина от коммунистической утопии. Как человек умный, он понял, что коммунизм — это бред, и теперь в России закладываются основы нормального прагматического государственного строительства. Естественно, после всех ужасов низового террора и развала всей инфраструктуры стране необходима сильная власть, которая по мере нормализации и успокоения будет развиваться в сторону правового государства. Российская интеллигенция, которая в своей массе бойкотировала советскую власть времен Военного коммунизма, теперь не только была готова к сотрудничеству с нею, но и призывала эмигрантов возвращаться домой и включаться во всеобщее дело восстановления страны. Ленину такой миф был на руку, ему нужны были «буржуазные спецы». Правильно писала Надежда Мандельштам, что НЭП, таким образом, явился самым большим обманом, на удочку которого поймалась русская интеллигенция, на свою голову не заметившая тоталитаризации партии, которая рано или поздно должна охватить и всю страну. Однако подлинное лицо ленинизма не заставило себя долго ждать — в 1922 году арестовываются и высылаются за рубеж сотни самых выдающихся ученых гуманитариев так называемого «идеалистического направления», то есть немарксисты, среди них и большинство авторов сборника 1909 года «Вехи». Схожесть названий «Вехи» и «Смена вех» не случайна. И те, и другие выступали против радикализма. Веховцы призывали к осторожному сотрудничеству с правительством в тех областях, где правительство способствует положительным процессам в обществе. Веховцы предупреждали против идеализации народа, против натравливания народа на насилие. Сменовеховцы в то время были в основном левыми народниками, считавшими веховцев предателями интеллигентского народничества. Тогда они не желали терпеть весьма либерального дирижизма царской власти. Теперь, испытав на собственной шкуре, что такое власть толпы и спутав толпу люмпенов с народом, сменовеховцы готовы были принять самую жесткую диктатуру, лишь бы она их защитила от того самого народа, который они так недавно идеализировали.
314
НЭП был явно временной уступкой, вызванной во всех отношениях катастрофической обстановкой в стране. Ведь ко всему прочему был жуткий голод 1921-1922 годов, вызванный не только стихией — двухлетней засухой, которая в восточных районах европейской части России, особенно на Волге, грозила голодной смертью 30 миллионам граждан. Помимо засухи, голод был усугублен следующими факторами:
1) запасы зерна на случай чрезвычайной ситуации были съедены ничего не производившими дезертирами и красноармейцами;
2) продразверстка Военного коммунизма лишила крестьян стимула засевать свои поля, в результате более половины пахотных земель не засевались;
3) запретив частную торговлю, Ленин разрушил нормальные каналы снабжения и обмена.
Тем не менее, как только эти запреты были сняты НЭПом, началось быстрое экономическое возрождение. Что касается продуктов питания, то тут перелом наступил только после урожая 1922 года, ибо из-за засухи и недостатка семенного фонда, урожай 1921 года составлял всего лишь 43% от среднего урожая 1909-1913 годов, и если бы не помощь заграницы, особенно американской АРА (American Relief Administration),то вместо 8-10 миллионов от голода погибло бы не менее 30.
Как бы то ни было, но экономический подъем был налицо, и уже к осени 1922 года рынок был полностью насыщен продуктами питания. Хозяйский инстинкт крестьянина не был убит за три года Военного коммунизма. Почувствовав себя снова хозяевами своей судьбы, крестьяне дружно взялись за работу. Замена натурального налога денежным увеличила уверенность в том, что НЭП будет «всерьез и надолго», стимулировала рост товарного производства продуктов, поскольку крестьянам нужны были деньги, по крайней мере для уплаты налога. Быстро заработали мелкие частные предприятия, хотя частнику разрешалось иметь не более 20 наемных рабочих. В отдельных случаях национализированные крупные предприятия отдавались государством в аренду их бывшим собственникам. Однако в основном промышленность восстанавливалась гораздо медленнее земледелия: подъем крупной и особенно тяжелой промышленности не-
315
возможен без капиталовложений — их не было в разгромленной стране, а инвестиции из-за границы не шли после того, как Ленин отказался расплачиваться за кредиты, полученные царской Россией. Временный характер НЭПа сказывался в искусственно назначаемых государством ценах вместо автономного рыночного ценообразования, основанного на спросе и предложении, а также в том, что не был отменен статус лишенцев. Иными словами, предприниматели, директора заводов, бывшие в прошлом их собственниками, носили статус общественных парий, не имели права избирательного голоса. Их дети были лишены права обучения в государственных учебных заведениях. То же относилось, конечно, и к семьям духовенства, дворянства, бывших царских чиновников. НЭП вызвал большую тревогу среди идейных коммунистов, а особенно молодых комсомольцев, в прошлом красноармейцев. В их глазах НЭП был изменой, предательством идей. Как кость голодной собаке, им было оставлено право оголтелой пропаганды против капиталистов, буржуазии и «попов». Так, наряду с нэповским процветанием, шла идеологическая подготовка и агитация кадров для будущей коллективизации, кадров будущих «строителей коммунизма». Психологически промышленные рабочие советского набора, то есть в значительной степени комсомольцы и коммунисты «ленинского набора» были подходящим материалом для науськиванья их против нэпманов и «кулаков». Как мы уже сказали, восстановление промышленности шло медленнее, чем земледелия, поскольку на примитивном крестьянском уровне оно почти не требует капиталовложений. Но ведь большевики пришли к власти как борцы за благополучие рабочего класса, и вдруг рабочий класс оказался более нищим, чем крестьяне. Советское правительство пыталось ликвидировать этот пробел, искусственно занижая цены на сельскохозяйственную продукцию и завышая цены на промтовары. Это привело в 1923 году к так называемым «ножницам», то есть несбалансированности цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию. В результате крестьянам стало невыгодно продавать свою продукцию по государственным ценам, ибо на вырученные таким образом деньги они не могли купить товары, не-
316
обходимые им для хозяйства и для жизни по завышенным госценам. В результате крестьяне начали сокращать площади под посевами до размера, необходимого им для личного потребления и для меновой торговли на селе (я — кузнецу хлеб, а он мне — плуг) и какого-то минимального количества продукции для продажи в городе, чтобы обрести деньги для уплаты госналога. В городах появился снова дефицит продуктов питания, очереди. А партийные агитаторы использовали это для пропаганды среди рабочих, что, мол, крестьяне-кулаки рабочий класс голодом морят и надо их уничтожить, чтобы пролетариат зажил вольготно.
Смерть Ленина и спор «наследников» об индустриализации
Теперь вернемся к хронологии. Ленин умер в январе 1924 года, но фактически он был не удел по состоянию здоровья уже с конца 1922. Так что споры о НЭПе и интенсивной индустриализации страны проходили уже без его участия. Левые, возглавляемые Троцким и его экономистом Преображенским, выступали за ликвидацию НЭПа и немедленную коллективизацию. Бухарин, который на X съезде перешел из леворадикального лагеря к ленинскому центру, стал горячим сторонником НЭПа, таким образом уйдя значительно вправо от Ленина, который скорее всего рассматривал НЭП как временную передышку, а не как фундамент государственного строительства.
Но вернемся к смерти Ленина, вернее, к XIII партсъезду, созванному вскоре после его смерти, на котором должен был решиться вопрос о «престолонаследии».
Как известно, за несколько месяцев до смерти Ленин в промежутках между инсультами, когда к нему возвращалась речь, надиктовал своей секретарше несколько записок, которые известны как ленинское завещание. Больше всего поражает в этих записках то, что «великий вождь пролетариата» среди всех своих соратников не нашел ни одного кандидата, которого он счел бы способным возглавить созданное им государство. Это, с одной стороны, еще одно подтверждение невероятного самомнения «вождя», считающего, что никто
317
ему и в подметки не годится. С другой стороны, это «безвождие» — результат ленинской же стратегии. Вспомним учиненный Лениным искусственный раскол на II партсъезде в 1903 году, когда он зачисляет в меньшевики всех тех, кто мог бы стать его конкурентом в партии или, во всяком случае, отказался бы быть послушной пешкой в его «партии нового типа»1. Вот его характеристики своих ближайших сподвижников: Зиновьеву и Каменеву доверять нельзя, поскольку они накануне Октября выступили в печати против готовившегося переворота; Троцкий слишком дерзок и высокомерен, не считается с мнениями других; Бухарин наиболее популярен в партийных рядах и к тому же крупнейший теоретик марксизма, но слишком увлекается теорией и слаб в диалектике. Тут стоит остановиться. Что Ленин считает слабостью в диалектике? Ведь «прелесть» диалектики в том, что с ее помощью можно «доказать», что черное — на самом деле белое, и наоборот. Как в 1936 году Сталин заявит, что в стране происходит отмирание государственности посредством ее укрепления, а те, кто этого не понимает, изрек Сталин, не знают диалектики.
Итак, перечислив недостатки Пятакова и других, о Сталине Ленин говорит, что это исключительно трудолюбивый работник, отличный администратор, обладающий исключительными руководительскими способностями, но в качестве верховного вождя страны Сталин опасен, так как он груб и потому может вызвать раскол в партии. И вот, на съезде, на особом закрытом совещании, на котором присутствовали только партийное руководство и губернские первые секре-
1 Покойный американский политолог Бертранд Вулф по этому поводу «изобрел» «Закон убывающих диктаторов»: Ленин избавился от возможных конкурентов, окружив себя людьми с более низким потенциалом. Из этой среды выделился Сталин, который просто отсек те головы, которые поднимались выше сталинского плеча, образно выражаясь. Из этой среды выделился Хрущев, повторивший сталинскую операцию, но с меньшей кровью. Следующим был уже интеллектуальный «лилипут» — Брежнев. Дальше уже спускаться было некуда, и вожди из этой среды уже не получались, ни подлинные, ни бутафорские. Система забуксовала и … развалилась.
318
тари, было вслух зачитано все ленинское завещание. Сталин заявил о своей готовности уйти в отставку. Но это было отвергнуто единогласно. Так же единогласно было принято решение оставить Сталина генсеком в триумвирате, состоявшем из него, Зиновьева и Каменева. Сегодняшний читатель удивится: неужели и Троцкий, и Бухарин голосовали за Сталина? Почему? Ну, во-первых, потому, что Политбюро было осиным гнездом, в котором все друг друга подсиживали. Все ненавидели Троцкого и завидовали его организаторским, ораторским и литературным талантам. Все они рвались в трибуны, теоретики марксизма, и никому не импонировала работа Сталина — секретаря, бюрократа, ответственного за кадры. Сталин не состоял ни в одной внутрипартийной группировке, был приемлем всем. Что касается ленинской оценки Сталина как грубияна, то сам же Ленин всегда издевался над «буржуазной моралью» интеллигентов. Большевистский положительный герой был грубым, безжалостным, прямолинейным. Кроме того, всем был известен источник ленинской критики в адрес Сталина: во время предпоследнего инсульта у Ленина Сталин решил, что он уже в себя не придет, и нахамил жене Ленина — Крупской. Когда Ленин пришел в себя, Крупская пожаловалась Ленину, тот потребовал, чтобы Сталин извинился, и, кажется, тогда произнес свои известные слова, что оскорбление своей жены он считает оскорблением себя, чего он никогда не прощает. Таким образом, партийцы явно решили, что это критика больного, умирающего человека, не владеющего своими нервами, и обращать на нее внимания не стоит. Что касается угрозы раскола партии, то ведь львиную долю своей политической жизни Ленин посвятил именно устройству расколов в партии!
Так начался последний этап восхождения Сталина на Олимп тотальной власти. Для окончательной победы ему надо было опереться на левый или правый фланг партии. Сталин правильно рассчитал, что, поддерживая правых, он получит в союзники крестьянство, нэпманов и интеллигенцию. Это даст ему надежный тыл, позволяющий развернуть внутрипартийную борьбу за власть. Так он становится другом Бухарина и сторонником его лозунга: «Обогащайтесь!», обращенного к крестьянам. При активной поддержке Бухари-
319
на, Рыкова и прочих правых коммунистов Сталин расправляется с Троцким, через свои кадры (ведь Сталин заведовал кадрами уже с 1922 года, расставляя всюду своих людей, обязанных карьерой «лично тов. Сталину») добивается снятия Зиновьева с поста первого секретаря Ленинградской парторганизации, а Каменева с того же поста в Москве — оба они были умеренно левыми. Не подозревая о печальном конце, который заготовлял для них Сталин, Троцкий выпустил в конце 1924 года книгу своих эссе под названием «1917, уроки Октября» с выпадами против Зиновьева и Каменева за их измену Ленину в октябре 1917 года. Зиновьев и Каменев теперь требовали изгнания Троцкого из партии. Но Сталин выступил миротворцем. Мы все прошли через сомнения в том году, сказал Сталин и признался, что сам в мае 1917 был против насильственного захвата власти большевиками, и зловеще добавил: «Если мы отсечем одну голову сегодня, завтра полетят десятки голов». После этого Троцкий становится в партии неким заложником Сталина. Разоружив Троцкого, Сталин теперь повел кампанию против Зиновьева и Каменева за их оппозицию призыву Бухарина к крестьянам обогащаться.
Тем временем для будущей борьбы против правых Сталин производит так называемый Ленинский набор в партию — принимается 200 тысяч, в основном молодых рабочих и ветеранов Гражданской войны, людей почти без образования, но привыкших беспрекословно подчиняться начальству — ведь многие из них были приучены к дисциплине не только в Гражданской войне, но еще и в регулярных войсках Первой мировой войны. В это же время Сталин вводит институт кандидатства в партию — кандидат должен был доказать свою верность партии беспрекословным выполнением любых заданий парторганизации, часто пребывая в таком подвешенном состоянии несколько лет, пока его не принимали в партию. Все это выковывало партию «еще более нового типа», чем у Ленина — автоматов-исполнителей воли начальства.
На XIV съезде партии в 1925 году выступила открытая оппозиция Сталину, возглавляемая Зиновьевым и Каменевым, которые заявили, что Сталин — склочник и неспособен возглавлять партию, вызывая в ней расколы. На этом съезде уже преобладали птенцы сталинского гнезда — партаппаратчики,
320
расставленные Сталиным на руководящие посты на периферии между 1922 и 1925 годами. Они устроили Сталину овацию, впервые провозгласив его вождем. В 1926 году Зиновьев был исключен из Политбюро и заменен шестью сталинцами. А ОГПУ к месту и ко времени обнаружило и предало гласности частное письмо одного члена бывшей Рабочей оппозиции, в котором он выступает за привлечение иностранных инвестиций. Хотя к этому же призывал Ленин еще в 1921 году, теперь на основании этого письма все оппозиционеры были расширительно обозваны уклонистами и фракционерами — последнее со времени X съезда стало для члена партии самым грозным обвинением. Паника овладела вождями оппозиции. Троцкий, Каменев и Зиновьев опубликовали покаянное письмо, признавая свою вину перед партией и испрашивая себе прощение. Зиновьев потерял пост председателя Коминтерна, а Троцкий в 1926 году был исключен из Политбюро. Троцкому при этом напомнили его слова 1924 года: «Я знаю, что невозможно быть правым против партии». Вскоре представился отличный предлог замкнуть рты оппозиции. Англия прервала дипломатические отношения с Советским Союзом из-за найденного в главной квартире британских профсоюзов якобы коминтерновской инструкции приступить к подрывной деятельности в Англии1. Сталин использовал этот предлог, чтобы объявить об угрозе войны с Англией, ввиду чего все виды оппозиции должны быть разгромлены.
К 10-й годовщине Октября Троцкий и Зиновьев организовали уличные демонстрации против сталинской политики, в результате чего они и их сторонники были исключены из партии за фракционизм. Покойный профессор Доналд Трэдголд блестяще суммировал идеологическую несовместимость Сталина с Троцким:
«Троцкий утверждал, что социализм не может быть построен в СССР ввиду сопротивления крестьян. Социализм может быть построен в СССР, только если произойдет восстание рабочих на Западе. Сталин утверждал, что задерживать строительство социализма до тех пор, пока восстанут
1 До сих пор идут споры, была ли это подлинная инструкция Коминтерна или подделка британской разведки.
321
западные рабочие невозможно, поскольку они вряд ли восстанут в обозримом будущем. Поэтому социализм в СССР может быть построен только посредством использования крестьянства...
Троцкий был не в состоянии признать, что рабочие Запада — не коммунисты... Что русские крестьяне — антикоммунисты, Сталин не мог признать, но втащить их в коммунизм насильно Сталин мог.
В результате Троцкий пребывал в объятиях утопии, в то время как Сталин отстраивал свое правительство меньшинства, опирающееся на террор»1.
Поскольку левые были разогнаны, наступило для Сталина время ударить по правым, что он и сделает между 1927 и 1930 годами. Напомним, что споры о том, как обеспечить скорейшую индустриализацию между правыми и левыми коммунистами сводились к тому, что правые (а именно Бухарин) предлагали сбалансирование цен, импорт из заграницы товаров и машин, необходимых для сельского хозяйства, продажу их крестьянам по доступным ценам и повышение цен на продукцию сельского хозяйства, чтобы заинтересовать крестьян в наращивании производительности их хозяйств и получении максимальных урожаев. На средства, получаемые от экспорта продукции сельского хозяйства и прочего сырья, закупались бы на Западе машины и прочие средства промышленного развития страны. Фактически это была программа индустриализации царской России от Вышнеградского и Витте до Столыпина, с той только разницей, что, во-первых, марксистская идеология обкладывала бухаринский путь преградами: из-за обвинений в том, что он поддерживает кулачество, Бухарин был вынужден ограничить свой лозунг «Обогащайтесь!» середняками, частные фабрики были ограничены двадцатью рабочими. Такие ограничения ставят предел экономическому развитию, не стимулируют настоящий рост, не дают достаточного капитала для инвестиций. Во-вторых, не следует забывать, что дореволюционная индустриализация опиралась на экспортные возможности больших товарных имений, применявших самые со-
1 Treadgold. Donald Twentieth Century Russia. Oxford, Westview Press, 1995.
322
временные методы и технику. Все это было теперь не по карману советским крестьянам, даже самым благополучным, и экспорт со сравнительно небольших хозяйств даже зажиточных крестьян не шел ни в какое сравнение с потенциалом больших имений. В контексте этих реалий Сталин критиковал Бухарина за то, что его метод требует слишком длительного времени для достижения современного уровня индустриализации, которого якобы у Советского Союза нет из-за неизбежности войны с капиталистическим окружением. Для усиления последнего аргумента пришелся кстати вышеупомянутый разрыв дипломатических отношений между Великобританией и СССР.
Итак, преследуя Троцкого и троцкистов, Сталин принял на вооружение их путь раскулачивания самых талантливых и трудолюбивых крестьян, превращения остальных в колхозных рабов и терроризируя всю страну. Одновременно в качестве опоры для борьбы теперь с правыми, а фактически со всей страной, Сталин выпускает из тюрем и ссылок левых коммунистов, дает им второстепенные посты, на которых они не представляли бы для него опасности, но служили бы послушным оружием в борьбе за «подлинный коммунизм». А чтобы настроить массы против частников и крестьянства, Совет труда и обороны (СТО) выпустил в 1926 году, казалось бы, абсурдное постановление «О снижении розничных цен в государственной торговой сети на дефицитные товары». Естественно, это вызвало скупку этих товаров, которые затем перепродавались крестьянам по нормальным ценам. В результате товары исчезли в городах. Это был второй «кризис ножниц», естественно вызвавший озлобление рабочих к крестьянам и нэпманам, что и было нужно Сталину. К фактам и фикциям сталинской плановой системы мы еще вернемся. Что касается нашего обсуждения НЭПа и альтернативных методов индустриализации, то тут будут кстати крылатые слова покойного русско-британского экономиста Александра Яковлевича Ноува (Новаковского). На вопрос, был ли Сталин необходим, Ноув отвечает риторическим вопросом: а может ли раввин есть свинину? Конечно, может, но в таком случае он перестает быть раввином. Так и с индустриализацией. Конечно, был альтернативный путь свободного рынка, освобожде-
323
ния цен и инициативы, но это был бы конец марксистско-ленинской системы1.
Советская религиозная политика
(церковь и государство) —
от Гражданской войны до конца НЭПа
Первым ударом Ленина по церкви был «Декрет о национализации земли» 8 ноября 1917 года, за которым последовал целый ряд разъяснений, что под декретом имеется ввиду и конкретная конфискация земельных угодий у церкви. Как известно, от этих угодий кормилось монашество и приходское духовенство, а также в значительной степени многочисленные церковные благотворительные учреждения, церковные учебные заведения и пр. Но самым большим ударом по церкви был ленинский декрет от 20 или 23 января (по старому стилю) 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от Церкви». Декрет лишал Церковь юридического статуса и прав юридического лица, в том числе права владения какой-либо собственностью. Собственно говоря, в глазах советского государства Церковь как организация из-за этого декрета прекращала свое легальное существование. Декрет признавал лишь группы верующих граждан, которые имели право ходатайствовать перед местными советскими властями о предоставлении им в бесплатную аренду помещения для совместных молитв. Этот декрет полностью опирался на учение Маркса о том, что любой институт нематериальной культуры является надстройкой на материальном базисе.
В это время в Москве заседал первый с XVII века Поместный собор духовенства и мирян, который разработал условия существования церкви в секулярном мире XX столетия, восстановил активную роль мирян в церкви, в общем, сделал очень много для очищения церкви от болезненных наростов имперского периода, когда церковь была насильственно превращена в государственное «Ведомство православного исповедания», подчиненное государственным чиновни-
1 Nove, Alec Was Stalin Really Necessary? London, George Allen& Unwin, 1964.
324
кам. Собор отправил делегацию в Кремль с предъявлением протеста по поводу декрета от 23 января. В Кремле делегацию успокоили заверением, что в комиссию по проведению декрета в жизнь будут приглашены представители церкви. Это было очередным ленинским обманом. Вместо обещанного, в течение 1918 года было выпущено несколько государственных инструкций по конфискации всего церковного имущества, в том числе и церковных вкладов в банках. Одновременно начались расправы с духовенством, хотя в течение Гражданской войны и Военного коммунизма формально ленинское правительство могло списать эти расправы на местную инициативу, поскольку, помимо упомянутого декрета и причисления духовенства к статусу бесправных лишенцев, единственным проявлением централизованного гонения на церковь в годы Военного коммунизма был ленинский декрет о вскрытии мощей и передаче их в музеи, что противоречило и декрету 23 января 1918 года, и первой советской Конституции того же года, в которой говорилось о полном разделении Церкви и государства и о свободе антирелигиозной и религиозной пропаганды. Как бы то ни было, но убийства начались уже в декабре 1917 года — первой жертвой пал приехавший из Америки священник-миссионер Александр Кочуров, убитый в Петрограде толпой красноармейцев 8 декабря 1918 года, затем 26 января 1918 года митрополит Киевский Владимир был убит кучкой бродячих большевистских матросов — оба канонизированы как ново-мученики. Уничтожение духовенства приняло массовый характер: с июня 1918 года и до конца Военного коммунизма (март 1921 года) погибло уже не менее 28 архиереев, 102 приходских священника, 154 дьякона, 95 монашествующих обоих полов и более 12 тысяч мирян, по-видимому, сопротивлявшихся тем или иным видам гонений на их приходские храмы. Как было сказано выше, декрет от 23 января согласно Карлу Марксу должен был привести к полному отмиранию церкви — «надстройки», лишенной своей материальной базы. Однако благодаря заботе о церкви преданного ей меньшинства народа священнослужители не погибли от голода, а миряне сохранили большинство храмов путем взятия их в аренду у местных советских властей под свою ответственность.
325
Уже в 1921 году в советской печати появились признания, что «в отдельных местах» происходит религиозное оживление. Церкви наполняются верующим народом, часто неофитами, особенно в городах. Иными словами, Маркс в очередной раз «подвел» Ленина: даже лишенная материальной и юридической базы церковь не подавала признаков отмирания. На самом деле в те первые послереволюционные годы, особенно после ужасов Военного коммунизма в Церковь вернулось достаточно много левой интеллигенции — в прошлом марксистов и народников. Это было не проявлением некоего примитивного политического протеста, а результатом глубинной переоценки ценностей. Дело в том, что марксизм как законченная и всеобъемлющая мировоззренческая доктрина обладает всеми чертами религии — религии языческой, обожествляющей преходящие ценности (материю, «железные» законы экономического детерминизма...), но все же религии. Поэтому разочарование в марксизме и его идолах логически ведет человека от материализма к метафизике, к богоискательству и часто приводит в Церковь.
Эту опасность видело и большевистское руководство. Так появляется новая антирелигиозная политика эпохи НЭПа, которую можно «окрестить» как политику «разделяй и властвуй». Преследуются в это время только Православная и Римско-католическая церкви. Первая как пережиток царского режима, как реакционно-монархическая организация, якобы связанная с белой эмиграцией и с попытками восстановления старого режима. Заявление патриарха Тихона от 8 октября 1919 года о гражданской лояльности церкви к новой власти и запрете священнослужителям активно поддерживать белых и вообще вмешиваться в междоусобную войну советской властью игнорируются. Католическая же церковь преследовалась как агентура враждебных государств — Польши и Ватикана. Обеим церквам отказано в регистрации в отличие от протестантских сектантов, мусульман и иудеев. Правда, положение иудеев становится очень двойственным. В гражданском плане евреи пользуются некоторыми привилегиями как национальность, подвергавшаяся притеснениям при старом режиме. Для обеспечения культурных и прочих потребностей евреев при каждом парткоме создаются так называемые евсекции.
326
Но в функции тех же евсекций входит борьба против иудейской религии, секуляризация еврейской культуры, запрет на древнееврейский язык как язык «реакционный», поскольку это язык Библии. Поскольку еврейская диаспора во всем мире держалась именно общностью религиозной культуры и на этом основанной внутренней солидарностью, тот факт, что теперь синагоги закрывались насильственно «своими же» евреями, вело к внутренней деморализации и распаду советского еврейства. Одновременно его обособленный статус с особыми правами раздувал антисемитские настроения у неевреев. Это тоже было частью политики «разделяй и властвуй».
Но, чтобы убедить мир в том, что по религиозному признаку преследований нет, Ленину нужна была альтернативная «Православная церковь», абсолютно преданная советской власти и воспевающая ее цели, как соответствующие христианству. В это время страну охватил страшный голод, на который еще в 1921 году первым откликнулся патриарх, призвав верных и храмы жертвовать на спасение голодающих все, что у них есть. Кроме того, поскольку патриарх до 1907 года был главой миссионерской епархии Северной Америки, он обратился за помощью к предстоятелям основных религиозных организаций Америки. Сначала Советское правительство одобрило действия патриарха, но Ленину совсем не импонировало, чтобы Церковь предстала в таком положительном виде в глазах народа. Во-первых, патриарху было приказано закрыть церковный Помгол и передать все собранные средства в Государственный комитет помощи голодающим. Патриарх выполнил и это требование и обратился с новым посланием к народу жертвовать государственным комиссиям по изъятию церковных ценностей на пользу голодающим все, кроме предметов, употребляемых в богослужении. Этого-то Ленину и было нужно, о чем свидетельствует следующий отрывок из ленинской секретной инструкции Молотову и Политбюро от 19 марта 1922 года, сразу после кровавого конфликта в городе Шуя. где верующие пытались предотвратить изъятие комиссией из храма священных сосудов, используемых при Евхаристии, и чекистская охрана комиссии открыла по безоружной толпе огонь. Но предоставим слово Ленину:
327
«Для нас это единственный момент, когда мы можем разбить неприятеля наголову... Когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются ... тысячи трупов, мы ... должны провести изъятие церковных ценностей с самой бешенной и беспощадной энергией ... теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо ... будет не в состоянии поддержать... черносотенное духовенство и городское мещанство, которое ... может испытать политику насильственного сопротивления ... декрету [об изъятии ценностей].
Нам необходимо провести изъятие церковных ценностей, ... чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько миллионов золотых рублей... Без этого ... никакое отстаивание своей позиции в Генуе ... совершенно немыслимо... Никакой другой момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких масс, который ... по крайней мере обеспечивал бы нам нейтралитет этих масс. ...Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий ... [Надо, чтобы судебный] процесс против шуйских мятежников ... закончился ... расстрелом очень большого числа самых опасных и влиятельных черносотенцев Шуи, Москвы ... и других духовных центров».
Далее Ленин предлагает «...внести раскол в духовенство, ... взяв под защиту государства тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия».1
Как видим, Ленин озабочен не спасением голодающих, а спекуляцией на их страданиях, чтобы обобрать и так уже нищую церковь, и опять же не с целью накормить голодных, а для использования этих «миллионов» во внешней политике. Общая стоимость отобранных ценностей составила 4650810 золотых рублей, из них Троцкий потратил 1 миллион рублей на закупку хлеба для голодающих, предварив этот акт колоссальной рекламно-пропагандистской кампанией (которая тоже стоила денег!). Из оставшихся сумм почти 1,6
1 Полный текст см. в: Известия ЦК КПСС, № 4, 1990, с. 190-195.
328
миллиона было потрачено комиссией на свои расходы и содержание лишь за один апрель месяц. Если учесть, что комиссия существовала еще и в 1923 году, то становится ясно, тех средств, которые были отняты у церкви, не хватило даже на содержание комиссии.1 Что касается церковного раскола, предложенного Лениным, то его исполнителем был Троцкий. В конце марта доклад Троцкого по этому вопросу был готов. Он рекомендовал использовать левые элементы в церкви, так называемых «обновленцев» и убедить их порвать с патриаршей церковью, создать альтернативную Обновленческую церковь. Предлогом антипатриаршего восстания стало обвинение патриарха и его сторонников в «шкурничестве», нежелании поделиться мнимыми богатствами Церкви с вымирающим народом. По сценарию Троцкого 6 мая 1922 года патриарх был арестован. В ходе изъятия церковных ценностей произошло более 1400 кровавых инцидентов, в которых, а также в результате смертных приговоров по суду, погибло более 8 тысяч человек. Все это теперь ставилось в вину патриарху. 12 мая группа обновленческого духовенства явилась к заключенному патриарху и уговорила его передать ей временное управление церковью, поскольку ясно, что при таких обвинениях патриарх на свободу не выйдет, и нельзя Церковь оставлять без управления. Не подозревая в этом акте замысла раскола, патриарх согласился передать этой группе печать при условии, что власть свою они передадут митрополиту Ярославскому Агафангелу, как только он приедет в Москву. Однако ГПУ Агафангела арестовало и сослало, расстреляло популярнейшего в народе митрополита Петербургского Вениамина, который сумел выработать с местными властями компромиссное мирное решение вопроса об изъятии ценностей, что не входило в планы Ленина, а потому Москвой одобрено не было. А патриарха Тихона — правда, после написания им покаянного письма — неожиданно выпустили из заключения в июне 1923 года, благодаря ультимативно-жесткому требованию британского правительства. Это произош-
1 См.: Н. Н. Покровский, С. Г. Петров, сост. «Политбюро и Церковь, 1922-1925». М., Росспэн, 1997, с. 78-82.
329
ло под занавес только что закрывшегося первого «поместного собора» обновленцев1. Освобождение патриарха явилось шоком для обновленцев. Тысячи священников и десятки архиереев из тех, что примкнули к обновленцам, не видя иного будущего для Церкви, возвращаются в патриаршую церковь через публичное покаяние. Если в 1922 году две трети всех православных церквей было у обновленцев, а в Москве на 400 с лишним обновленческих церквей, у патриаршей церкви оставалось лишь 4 храма, то к концу 1920-х годов на 30 тысяч патриарших храмов у обновленцев оставалось всего 6 тысяч. К тому же, если патриаршие храмы, как правило, были переполнены по праздникам, обновленческие стояли полупустыми. Когда ОПТУ, опекавшее обновленцев по поручению Политбюро, убедилось в безвозвратном распаде обновленческого движения, оно начало давить на патриарха, заставляя его принять обновленцев под свой омофор, так как советской власти церковь без народа была не нужна, а обновленцы в составе Патриаршей церкви мутили бы в ней воду, ослабляли бы ее изнутри. Из этой затеи ОПТУ ничего не вышло: патриарший епископат, священники и миряне выступили решительно против такого объединения.
Таким образом, планы Троцкого — он рассчитывал созвать собор, на котором бы все фракции рассорились и церкви рассыпались — и ОПТУ провалились. Месть власти заключалась в том, что ставший во главе церкви в 1925 году после смерти патриарха Тихона митрополит Петр (Полянсий) с титулом Местоблюстителя патриаршего престола, менее чем через полгода был арестован по ложному обвинению и пробыл в жутких тюремных условиях Крайнего Севера до своего расстрела в 1937 году. Между тем власти разыгрывали некую архиерейскую чехарду с заместителями Петра, сажая то одного, то другого, то третьего.2 В основном ссылались наиболее
1 Обновленцы называли свой собор вторым, отсчитывая от Поместного собора 1917—1918 годов, а свой второй и последний собор в 1925 году - третьим.
2 Дело в том, что, предвидя гонения и недопущение дальнейших поместных соборов большевиками, Великий Московский
330
популярные священники и епископы, особенно популярные и влиятельные проповедники. Интересно, что после окончания дел по изъятию церковных ценностей и до конца НЭПа епископы и священники ссылались не по суду, а административно на три года, после чего срок продлевался еще на три года и так далее. Это показывает, что в условиях НЭПа, когда еще соблюдалось хоть какое-то подобие судопроизводства, состряпать дела против духовенства было невозможно или нежелательно из опасения реакции верующих. Судить снова станут Шемякиным судом в 1930-е годы с такими обвинениями, как шпионаж в пользу Японии, саботаж индустриализации и пр.
Что касается легализации Патриаршей церкви, регистрации ее Синода и председателя Синода митрополита Сергия (Страгородского), заместителя Местоблюстителя, то этого ему удалось добиться в 1927 году после четырех тюремных отсидок и написания его пресловутой «Декларации лояльности», в которой он начисто отрицает факт гонений на церковь, заверяет власть в своем и своей паствы патриотизме и верности советской власти. Правда, советское правительство легализовало только Синод и его главу. На местах приходы регистрировались местными советами, но между этими двумя уровнями ничего не было: епископы и епархии не регистрировались и советской властью не признавались. Свое «низкопоклонство» Сергий оправдывал перед вопрошавшими его священнослужителями и архиереями тем, что это даст ему возможность открыть богословские школы, вернуть духовенство из «мест не столь отдаленных», возобновить церковную печать. Не мог он предположить, что через два года наступит конец НЭПа, а с этим начнется новая волна гонений, уже рассчитанных на полное уничтожение всех религий страны. Шквал гонений с 1929 года уже не делал разницы между православием, сектантами, иудеями и пр.
собор поручил патриарху Тихону составить список трех предпочитаемых им местоблюстителей на случай своего ареста или смерти. Следуя этому примеру, Петр также составил список трех заместителей Местоблюстителя. На этом-то большевики и играли.
331
Аннотированная библиография
Balabanoff, Angelica Му Life as a Rebel. Indiana University Press, 1973. Автобиография и мемуары одной из самых романтических русских революционерок. Современница Ленина, Балабанова была к нему неравнодушна (не пользуясь его взаимностью). Дочь богатых помещиков, в ранней молодости восстала против этого быта, уехала в Западную Европу, где училась в университетах Бельгии и активно участвовала в марксистском социалистическом движении почти всех стран Европы, но в основном Италии, где тесно сотрудничала с Муссолини, обучая его марксизму. В то время он преклонялся перед Лениным и клялся в верности социализму до гроба. О нем она говорит, что если бы не было Муссолини, Зиновьев был бы самой отвратительной личностью в ее жизни. Вернулась в Россию в одном вагоне с Лениным, но, убедившись в бесчеловечности, эгоизме и цинизме Ленина и Кo, в 1921 году вернулась в Западную Европу и была заочно исключена из большевистской партии. Интересны ее замечания относительно Ленина, его интеллектуального примитивизма и нетерпимости, а также о трусости и лживости Муссолини.
В. Валентинов (Вольский) «Встречи с Лениным». Нью-Йорк, изд-во им. Чехова, 1953. Известный дореволюционный деятель РСДРП и друг Ленина до 1906 года. После того, как Валентинов — философ по образованию — посоветовал Ленину не касаться философских тем, поскольку он в философии совершенно не смыслит и, касаясь этой области науки, выставляет себя в смешном виде, Ленин не только порвал с ним отношения, но повел кампанию дискредитации, утверждая, что Вольский — агент царской «охранки». Книга уникально тем, что она дает живой образ Ленина как человека, в том числе в кругу близких ему людей.
Онже «МалознакомыйЛенин». Paris, Librairie des cinq continents, 1972. В этой книге автор разрушает мифы о Ленине как об очень скромном человеке. Согласно автору, знавшему Ленина и по России, и по Швейцарии, Ленин жил достаточно широко на переводы крупных сумм от матери (с доходов от имения), ездил в экипажах, а не в на трамваях и конках, деловые встречи всегда устраивал в дорогих ресторанах. Только во время войны материальное положение его ухудшилось, поскольку было очень трудно переводить деньги из России.
332
Волкогонов. Дмитрий «Ленин, политический портрет в двух книгах». М.. Новости. 1994. Парадоксально, что член КПСС до ее распада и советский генерал рисует гораздо более отрицательный портрет Ленина, чем его коллега — эмигрант Вольский. Это портрет безжалостного и циничного палача — фанатика власти. В книге огромное количество закрытых до того уникальных документов, но толково анализировать их и писать Волкогонов не умеет. Материалы разбросаны в беспорядке, нет общей нити изложения, читается очень трудно, а еще труднее находить в ней нужный для читателя материал.
Carrere d'Encosse, Helene Lenin: Revolution and Power (перевод с франц.). London. Longman. 1982. Почти хрестоматийный обзор истории русской революционности и радикализма за два дореволюционных столетия. Дальнейшее изложение событий уже идет на фоне ленинской деятельности, создания большевистской партии и т. д. В отношении старого режима, обреченности или необреченности его ставится больше вопросов, чем дается ответов. Автор довольно небрежен в отношении деталей (и особенно статистики). Но в общем, книга читается легко и с интересом.
Conquest, Robert Lenin. London, Fontana Books, 1972. Небольшая книжечка в 142 страницы дает ясную картину ленинской деятельности, стратегии и тактики, его фанатизма власти любой ценой. Автор — мастер сжатой английской прозы, без прикрас и излишних рассуждений.
Kingston-Mann, Esther Lenin and the Problem of Marxist Peasant Revolution. Oxford University Press. 1985. Превосходное исследование идеологической противоречивости в марксизме и еще больше в ленинизме по крестьянскому вопросу и его вовлечению в революционный процесс. Подробно излагаются взгляды на крестьянство и крестьянскую общину — от славянофилов. Герцена и народников до марксистов и наконец большевиков.
Meyer, Alfred G. Leninism. N. Y., Praeger. 1957. Теоретический труд старого марксиста, умеренно-критически анализирующего ленинизм не только собственно Ленина, но и его последователей, то есть теоретиков большевистской версии марксизма. Мейер называет Ленина создателем первой современной тоталитарной партии. Своей целью автор ставит «обзор и анализ тех ленинских идей, при помощи которых ... определяются и оправдываются [ленинистами] ... важнейшие по-
333
литические решения ... и долгосрочные проекты и надежды ... русского коммунистического движения и Советского государства...В ленинизме сочетаются смелые предвидения с упрямо повторяемой устарелой чепухой».
С. Г. Пушкарев «Ленин и Россия». Frankfurt/Main. Possev—Verlag. 1978. Небольшой сборник научных статей известного, ныне покойного, зарубежного русского историка по таким темам как «Идеи и политика Ленина», «Тайный союз Ленина с Вильгельмом II» (относительно немецких денег на большевистский переворот) и т. д. Автор в молодости был меньшевиком, за что даже сидел в царской тюрьме, но ко времени Гражданской войны разочаровался в революционном социализме и ушел с преподавательского поста в Харьковском университете в Белую армию. Эту небольшую книжечку следовало бы переиздать в России массовым тиражом для «обезленения» населения.
Theen. Rolf Lenin: Genesis and Development of a Revolutionary. Превосходная биография Ленина. Автор сосредотачивается на периоде с 1887 года, выдвигая спорный тезис о том. что решающим моментом в превращении Ленина в революционера была казнь его брата, по 1900 — год его выезда в эмиграцию в Швейцарию. Более кратко излагается его дальнейшая биография, оставляющая у читателя крайне отрицательное впечатление от Ленина как личности.
Фельштинский. Юрий «ВЧК—ГПУ». Benson, Vt, Chalidze Publications, 1989. Сборник доку ментов о ленинских организациях террора, собранный и составленный известным молодым русским историком — эмигрантом «Третьей волны».
334
Глава 18
СССР — тоталитарное государство
«Злодеи не всегда умны, а диктаторы не всегда правы».
Уинстон Черчилль «Вторая мировая война».
На X съезде РКП(б) в марте 1921 года была окончательно сформирована тоталитарная партия, партия исполнителей воли тоталитарного диктатора — Ленин, конечно, строил ее под себя, но, поскольку уже с 1922 года он был смертельно болен и принимал участие во власти лишь спорадически, построил он эту партию под Сталина. Но в условиях НЭПа создалось некое несоответствие между правящей тоталитарной партией и государственностью, авторитарной и с намеками на либерализацию. Это положение требовало одного из двух: либо дальнейшей либерализации общества, что в конце концов привело бы сначала к практическому, а затем и к формальному размыванию политической монополии единой партии, либо ликвидации НЭПа и распространения тоталитаризма на всю государственно-общественную и хозяйственную структуру страны1.
1 Пример того, как появление плюрализма неизбежно приводит к развалу всей тоталитарной коммунистической структуры — перестройка Горбачева. Ведь он не собирался разваливать коммунизм, он попытался лишь сделать его более толерантным к инакомыслию и ввести некоторые элементы рынка в его экономику, и ... все рухнуло. Это закономерно, если вспомнить, что тоталитаризм — карикатура на демократию, ее искажение, ее вырождение. Иными словами, если в тоталитаризм вспрыснуть долю демократии, то она действует как прививка какой-нибудь сыворотки, вызывающей исцеляющую реакцию организма на болезнь.
335
Как мы уже говорили, экономическая политика ленинского Военного коммунизма полностью провалилась. Промышленное производство страны сократилось чуть ли не в четыре раза по сравнению с довоенным. Конфискационная политика на селе с отбиранием у крестьян «излишков» вооруженными отрядами продразверстки и ликвидация Лениным рынка привели к сокращению крестьянами посевов до такого уровня, чтобы не было излишков. Все это в не меньшей степени, чем засухи 1920-1921 годов, привело к повальному голоду — особенно, но не только, на Волге в 1921-1922 годах и крестьянским восстаниям по всей стране, равно как и к позорному для коммунистов восстанию кронштадтских моряков, тех, кого еще недавно Ленин называл красой и гордостью пролетарской революции, и к кому он грозился уйти в 1917 году, когда большинство членов ЦК отнеслось отрицательно к его плану насильственного захвата власти. Все это заставило Ленина прибегнуть к политике кнута и пряника. Кнутом были карательные отряды под начальством Тухачевского, подавлявшие Кронштадтское и крестьянские восстания. Части моряков удалось уйти по льду в Финляндию. Такой возможности были лишены участники крестьянских восстаний — самым значительным было восстание Антонова в Тамбовской губернии, которое удалось окончательно подавить лишь к 1923 году, причем села выжигались карательными отрядами1, а крестьян, бежавших в леса, уничтожали газами. Это был ленинский кнут. Пряником же было объявление НЭПа (Новой экономической политики) на X съезде партии весной 1921 года. НЭП фактически (но не юридически) восстанавливал частное владение землей и ограниченное частное предпринимательство. Землю во время НЭПа и покупали, и продавали, хотя Декрет 8 ноября 1917 года «О национализации земли» не отменялся, так что в любое время можно было «вполне законно» ликвидировать частные хозяйства да еще карать тех, кто сумел за такой короткий срок сделать свои хозяйства доходными. Так принудительная сталинская коллективизация была логическим осуществлением вышеуказанного декрета. Столь же двусмысленным было допущение частного предпринимательствао. Появились снова
1 И тут Ленин на десятилетия опередил Гитлера!
336
успешные деловые люди, получившие презрительную кличку нэпманов. Они могли богатеть, оставаясь, однако, лишенцами, оплевываемыми и оскорбляемыми коммунистической пропагандой1. Иными словами, пропаганда настраивала народ против нэпманов и кулаков как пережитков эксплуататорских классов и капитализма, психологически приготовляя народ к положительному или, во всяком случае, безразличному отношению к их уничтожению в первой же сталинской пятилетке2.
Не было при НЭПе и настоящей рыночной системы ценообразования. Только на крестьянских рынках цены определялись спросом и предложением. Во всем остальном хозяйстве цены устанавливались сверху и руководствовались политическими, а не экономическими соображениями. Так, цены на сельскохозяйственную продукцию искусственно занижались, а на промтовары, нужные, в частности, крестьянам, искусственно завышались. Это привело к так называемым «ножницам» — несоответствию цен, из-за чего крестьяне перестали продавать свои продукты государству по государственным ценам, переходя все больше к меновой торговле на селе: хлебопашец менял зерно на сукно, производимое другим крестьянином, или на подковы, производимые местным кузнецом. В городах снова начались перебои с продуктами питания. Из этой проблемы было только два выхода: вос-
1 Среди наиболее талантливых антинэповских литературных произведений тех лет можно назвать «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, где авторы насмехаются как над дворянством и нэпманами, так и над духовенством.
2 См.: роман Василия Гроссмана «Все течет», где устами разочаровавшейся бывшей комсомолки, активистки коллективизации повествуется, как им, сельским комсомольцам, вдалбливали в голову, что «кулаки» — какие-то нелюди, паразиты наравне с вредными насекомыми или крысами, которых надо так же уничтожать, как уничтожают вредных насекомых, а их детей следует жалеть не в большей степени, чем крысят или гнид. Абсолютный аналог такой агитации — гитлеровское программирование немцев в отношении евреев. Чтобы убедить людей истреблять своих соседей, надо внушить им, что истребляемые ими не принадлежат к людской породе.
337
становление подлинного рынка или возвращение к Военному коммунизму. Правда, «правые» коммунисты, такие как Николай Бухарин, например, пытались пропагандировать некий третий путь: давить кулака, но поддерживать середняка и сохранять какую-то форму ограниченного частнопредпринимательского рынка. Но этот путь был столь же нереальным, как провозглашение Горбачевым в конце 1980-х годов «социалистического рынка». Требовалось, во-первых, определить, кто такой кулак, на каком этапе середняк превращается в кулака, при этом установить потолок допускаемых доходов, не дающих крестьянину превратиться в кулака или не разрешать мелкому предпринимателю вкладывать капитал в развитие своего предприятия. Такой контроль, во-первых, ведет к страшной коррумпированности чиновника-контролера, а во-вторых, лишает производителя товаров стимулов к росту и в конце концов приводит к экономическому застою. Сталин отлично понимал бесперспективность бухаринского пути и, конечно, для него был невозможен отказ от социализма, а в конце концов и от тотальной власти, несовместимой с плюрализмом рыночной экономики. Он предпочел фактическое возвращение к Военному коммунизму с ликвидацией частной собственности и конфискационной экономикой. Поскольку свободный человек добровольно не будет работать бесплатно и расставаться безвозмездно со своей собственностью, альтернативой остается рабский труд, осуществление которого возможно только посредством неограниченного и всеобъемлющего террора.
Другой стороной НЭПа было допущение относительной свободы в области культуры и творчества, при условии не касаться политических и идеологических вопросов. Но и в этой области, как указывает Надежда Мандельштам в своей замечательной «Второй книге», был заложен обман. После ужасов Гражданской войны, приведших русскую интеллигенцию к отказу от народнических иллюзий (что и предсказывали авторы «Вех»), перепуганная интеллигенция жаждала крепкой власти. НЭП она восприняла как отказ Ленина-реалиста от коммунистической утопии, видя в «нэповском» Ленине всего лишь прагматического диктатора, с которым следует теперь сотрудничать для совместного восстановления
338
страны. Такова была линия движения под названием «Смена вех», возникшего в эмиграции и в Советской России. Движение до поры до времени поддерживал Ленин, потому что оно привело ученых, инженеров и прочих специалистов, которые до НЭПа в основном бойкотировали советскую власть, к сотрудничеству с режимом, а также к возвращению в Россию из эмиграции нужных стране специалистов. Наивные интеллигенты питались этими иллюзиями, хотя уже 1922 год должен был бы их отрезвить. Ведь именно в 1922 году, в разгар НЭПа, Ленин сначала арестовал, а затем изгнал на Запад сливки русской творческой интеллигенции — мыслителей так называемого русского религиозно-философского ренессанса начала века и близких к этому течению философов, социологов, вся вина которых заключалась в том, что они не придерживались философии диалектического материализма. Общеизвестно, что Сталин достиг абсолютной власти через натравливанье левых коммунистов на правых и наоборот, и таким образом в конце концов одержал победу, уничтожив и тех, и других. Начал он с поддержки НЭПа, и бухаринского лозунга «Обогащайтесь!», обращенного к крестьянам. Можно смело сказать, что самые либеральные годы НЭПа приходятся не на ленинские, а на первые сталинские годы, примерно с 1924 по 1927. Так называемые правые коммунисты — Бухарин, Рыков и их единомышленники — были ему нужны для борьбы с Троцким, Зиновьевым, Каменевым и прочими левыми коммунистами. Сталин правильно рассчитал, что, поддерживая углубление НЭПа и частное крестьянство, он набирает себе очки в глазах всей беспартийной массы населения, которой совершенно безразличны идеологические баталии внутри партии. Люди, конечно, не понимали, насколько их собственная жизнь будет зависеть от исхода внутрипартийной борьбы. Заручаясь популярностью за пределами партии, Сталин освободил себе руки для борьбы внутрипартийной. Когда с левыми было покончено — Троцкий выслан, Зиновьев и Каменев исключены из партии и сосланы, — и власть Сталина укрепилась, он повернулся спиной к правым коммунистам и выступил за сворачивание НЭПа, опираясь на возвращенных из ссылки Зиновьева, Каменева и леваков помельче, которые, получив от Сталина второстепен-
339
ные посты, стали, таким образом, целиком зависимыми от его милости.
Крестьянство, в отличие от последнего десятилетия XX века в 1920-х годах, еще не разучилось трудиться, оно все еще мечтало о земле и знало, что с ней делать. Поэтому восстановление сельского хозяйства и рост благополучия на селе шел в 1920-е годы успешно. Не менее успешно возрождались мелкие предприятия, находившиеся в частной собственности. Обюрокраченный госсектор промышленности восстанавливался медленнее, но и он достиг дореволюционного уровня где-то около 1928-1929 годов и начал давать чистый прирост продукции, что подчеркивал Бухарин в своих «Записках экономиста» в редактируемой им «Правде». Как сказано выше, неправильная политика ценообразования вела к изоляции села от города, а в селе — к меновой торговле, натуральной экономике. Сталину же требовался максимальный рост экспорта сельхозпродукции для финансирования индустриализации. Бухарин предлагал решить этот вопрос снижением цен на промтовары, трактора и прочую механизацию и повышением цен на сельхозпродукцию, чтобы заинтересовать крестьянина в покупке этих предметов, а, следовательно, и в максимизации своей продукции. Но Сталин считал этот процесс слишком затяжным, пугал неизбежностью войны в связи со скандалом в Англии, где полицейский обыск в советской торговой миссии в Лондоне обнаружил документы, призывавшие английских рабочих к революционному выступлению. Тут не мешало бы вспомнить, что почти весь товарный хлеб до революции давался крупными имениями, в том числе и «кулацкими фермами»1, которые ленинская революция уничтожила. Так что вряд ли бухаринский призыв и предлагаемый им метод товарно-денежного оборота дал бы то количество экспортного зерна, которое могло бы обеспечить достаточно быструю индустриализацию.
1 Советское раскулачивание лишило слово «кулак» своего первоначального содержания, обзывая этим оскорбительным термином каждого зажиточного и рачительного крестьянина. На самом деле слово «кулак» обозначало живодера-процентщика, который давал бедному крестьянину взаймы лошадь, зерно или деньги под колоссальные проценты или за «оброк».
340
Итак, выбрав путь индустриализации посредством рабства и террора, Сталин действительно в 1930-х годах достиг колоссального роста тяжелой промышленности, по крайней мере на 90% работавшей на вооружение. Но, во-первых, это был рост количественный, а не качественный; во- вторых, ассортимент ограничивался горнодобывающей продукцией, машиностроением и такими материалами военно-стратегического назначения, как сталь, нефть; в-третьих, бурный рост продолжался лишь до 1937 года, после чего рост промышленного производства резко сокращается. Это свидетельствует о неспособности централизованной экономики к диверсификации. Она может работать только как экономика чрезвычайного положения, выпускать крайне ограниченный ассортимент, диктуемый войной или приготовлением к ней. Учитывая лживость советской статистики, невыполнение всех без исключения пятилеток, невозможно установить подлинное количество произведенных товаров, не говоря уже о качестве. Надо, однако, иметь ввиду, что речь идет только о развитии военно-направленной промышленности, которое шло за счет фактического развала всей легкой промышленности и в конечном итоге сельского хозяйства, не говоря уже о человеческих жертвах. По сравнению с последними годами НЭПа в 1930-е годы резко падает уровень жизни. Создается «Архипелаг ГУЛАГ» (Главное управление лагерей), куда отправляются по ложным приговорам не менее 10—15 миллионов советских граждан, превращающихся в бесправных рабов бесплатного труда, в основном в районах, где из-за климатических условий вольнонаемным пришлось бы платить повышенные зарплаты. Сопротивление коллективизации (так называемые бабьи бунты) было самым активным в черноземных районах с наибольшим количеством зажиточных крестьян, которым было, что терять. Это Украина, Северный Кавказ, Поволжье, Юго-западная Сибирь и частично русский Черноземный Центр. Урожай 1932 года был ниже среднего, тем не менее сталинские разверстки с требованием доставки зерна с хозяйств были завышены по сравнению с предыдущим годом. Кроме того, вышел так называемый «Указ о колосках», по которому крестьянин не имел права собрать урожай даже со своего приусадебного хозяйства до тех пор,
341
пока село не внесло полностью требуемые с него продналог и госпоставки. По этому указу крестьян, пойманных в сборе зерна, чтобы чем-то кормить своих детей, заключали, например, в концлагеря, а то и расстреливали. Все это привело к повальному голоду 1933 года, унесшему около 7 миллионов жизней. Но цель была достигнута: сопротивление крестьян сломлено, все загнаны в колхозы и совхозы. Сельский труд из естественного и любимого для рачительного хозяина превратился в тупую принудиловку, постепенно уничтожившую российского крестьянина, превратившую его в пьяного люмпена.
Голод 1933 года, раскулачивание и смертность в концлагерях унесли не менее 12 миллионов жизней между переписями 1926 и 1937 годов, исходя из динамики прироста населения до 1933 года и из статистических экстраполяции 1920-х годов. Эта же перепись 1937 года, в которой в последний раз содержался вопрос об отношении респондента к вере в Бога, дала весьма неприятный для советской власти и Союза воинствующих безбожников результат: две трети сельского и одна треть городского населения страны назвали себя верующими при достаточно высокой пропорции верующих среди молодежи. 80% верующих назвали себя православными. Все эти данные Сталина не устраивали, и он приказал данные переписи засекретить, а организаторов ее — расстрелять. Следующая перепись, 1939 года, была уже насквозь фальсифицирована, и вопроса об отношении к Богу не содержала.
Мы уже говорили, что одна из характерных черт тоталитаризма — перманентное культивирование чувства врага, будь то классового, расового или еще какого-либо. В Советском Союзе во время Гражданской войны и в 1920-е годы такими врагами были сначала аристократия, буржуазия и духовенство; в начале 1930-х — кулаки и всевозможные подкулачники, а во второй половине 1930-х — «просочившиеся в партию» и в вооруженные силы Советского Союза «агенты мирового капитализма и предатели дела Ленина—Сталина». После Великой Отечественной войны с приходом на смену коммунистическому интернационалу коммуно-национализма таким обязательным врагом стали космополиты и «агенты мирового сионизма», в основном это были эвфемизмы слова «еврей».
Но вернемся к 1930-м годам.
342
Для тоталитарной системы, к которой стремился Сталин, в партии нужны были не мыслители и энтузиасты идеи, а беспрекословные исполнители. Для этого надо было очистить партию от старых большевиков. Ведь вступившие в партию до ее прихода к власти и на ранних ее этапах, когда жестокости и провалы можно было оправдывать требованиями Гражданской войны, были в основном идеалистами, а идеалисты могут и разочароваться в идее, особенно, когда ее осуществление проходит по все увеличивающимся горам трупов, и конца этому не видно. А тут подвернулась Сталину еще и модель, как разделаться с реальной и потенциальной оппозицией в партии: гитлеровская «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года. Вряд ли было случайным совпадением организованное Сталиным вскоре после этого убийство Кирова, который, по имеющимся данным, в том же году на XVII съезде партии призывал к смягчению режима, поскольку с оппозицией в партии покончено, завершилась первая пятилетка и упрочилось положение власти. Речь Кирова была отмечена вставанием всего зала и овацией, совсем как Сталину, а Сталин этого не любил. После убийства, которое Сталин свалил на внутренних врагов советской власти, прокатились чистки по всей стране, началась массовая высылка в лагеря и на поселение дворянства, интеллигенции, духовенства и некоторых членов партии. Но это было только началом. То, что у Гитлера заняло одну ночь и имело место лишь через год после его прихода к власти, Сталин смог начать только на 11-м году пребывания у власти и завершить целыми четырьмя годами позднее. Это говорит о том, что коммунистическая партия, во всяком случае, до 1938 года, была значительно серьезнее и идейно содержательнее партии нацистской. Правда, и задачи Гитлера в его «ночи длинных ножей» были гораздо скромнее сталинских. В армии, например, если не считать отставки некоторых генералов, ему особенно несимпатичных, никаких чисток Гитлер не проводил до покушения военных на его жизнь и режим в 1944 году. Гитлер готовился к войне и понимал, что для этого ему нужна сильная и внутренне спаянная армия.
Как бы то ни было, но после «ночи длинных ножей» Сталин определенно «зауважал» Гитлера. Понял, что Гитлер со-
343
всем не марионетка мирового капитализма, как считал примитивный марксистский дуализм, видевший в мире только две силы: капитализм и пролетариат и поэтому не сумевший распознать сути фашизма и нацизма1. Сталин понял, что Гитлер — сам себе хозяин. Характерно, что через год, на последнем, VII, конгрессе Коминтерна в 1935 году Сталин отменяет резолюцию VI конгресса Коминтерна (1928) против народных фронтов и восстанавливает политику блоков коммунистов с левыми партиями, политику народных фронтов. А после провалов народных фронтов в Гражданской войне в Испании и Блюма во Франции уже систематически ищет сближения с Гитлером, что и завершается советско- германским договором 1939 года.
Как и Гитлер, Сталин тоже готовился к войне, но весьма своеобразно. Помимо чистки партии, которая достигла своего апогея в 1937—1938 годах, унеся более двух миллионов жизней — в основном коммунистов, комсомольских и безбожных активистов, а также духовенства и мирских церковных деятелей, то есть людей идейных — уничтожал и собственную армию, вернее, ее офицеров и комиссаров. Уничтожены были все маршалы, за исключением Ворошилова и Буденного. Вклад этих двух «свадебных генералов» в реальное ведение современной войны равнялось нулю. Было уничтожено около 80% генералов, более 60% полковников и т. д. Но было ли это исключительно безумием? Взглянем, из кого состояли вооруженные силы СССР на 1937 год. Старшими офицерами были в основном бывшие царские офицеры, добровольно или насильственно вступившие в Красную армию во время Гражданской войны, и их ученики. Первая категория, за редкими исключениями, была чужда марксизму-ленинизму, и если их служение в советской армии было искренним, то это были идеалы российского, а не советского патриотизма. Надо полагать, что их ученики в значительной степени были лояльны к своим учителям и близки им по взглядам. Солда-
1 Можно предположить, что это «разочарование в марксизме» сыграло роль в сталинском уничтожении старых большевиков-теоретиков. Вы, мол, своим диаматом завели меня в дебри, не дали трезво оценить значение нацизма и фашизма.
344
ты же (или бойцы, как они тогда официально именовались) были в основном выходцами из деревни, где только что прошла кровавая коллективизация, которая у большинства крестьян вызвала ненависть к Сталину и его режиму. Напомним, что в 1936 году была отменена общественная категория лишенцев, то есть на военную службу теперь призывались и сыновья кулаков, и раскулаченных ссыльных, и дворянства, и духовенства. Таким образом мы получаем по меньшей мере идеологически весьма ненадежную армию. Наконец взглянем на комиссаров, которых в этой чистке было уничтожено в процентном отношении даже больше, чем офицеров. Первоначально институт военных комиссаров был создан Троцким, когда он был вынужден мобилизовать царских офицеров для грамотного ведения Гражданской войны. Поскольку к этим офицерам у большевиков доверия не было, то, чтобы они не бежали к белым и не занимались вредительством, к ним приставлялись верные большевики в качестве комиссаров-надсмотрщиков. Естественно, вначале между офицерами и комиссарами было взаимное недоверие. Но за почти два десятка последующих лет в большинстве случаев появилось взаимное доверие и сотрудничество. Многие комиссары за эти годы получили правильное военное образование в военно-политических академиях, где в военной науке их учителями были те же офицеры. Если учесть, что в институт комиссаров во время Гражданской войны отбирались самые идейные юные большевики и что для большинства из них кумиром был Троцкий — создатель Красной армии, то беспокойство Сталина было вполне оправданным. Он отлично понимал, что оснований для любви к нему у армии не могло быть. И уж если кому-либо удастся прорвать стену энкаведистского террора против Сталина, то только армии. И в панике он набросился на нее, вероятно, предполагая, что у него достаточно времени для замены расстреливаемых свежими выпускниками военных училищ. Тут он просчитался. В зимней войне 1939-1940 годов против маленькой Финляндии Советский Союз потерял около полумиллиона убитыми и замерзшими, и примерно столько же попали в плен. На каждого убитого финна приходилось чуть ли не десять погибших красноармейцев. Новые неопытные комиссары мешали воевать, их ненавидели офицеры и солдаты, и за вре-
345
мя финской войны значительное число комиссаров было убито не внешним врагом, а своими. Двоевластие — ведь приказ офицера был по тогдашним правилам недействительным без подписи комиссара — убийственно отражался на боеспособности Красной армии.
Очевидно, заключая союз с Гитлером, Сталин думал, что в его распоряжении достаточно времени для воссоздания нового командного корпуса, уже выводков его школы и совершенно ему преданных. Гитлера он слишком уважал, чтобы предполагать, что, находясь в войне с Великобританией и Францией, он пойдет на безумный шаг войны на два фронта. Чего Сталин не учел, это впечатления, которое произвела на Гитлера неудачная война СССР с Финляндией. Гитлер и не собирался воевать на два фронта. Позорная демонстрация небоеспособности советской армии в Финляндии убедила Гитлера в том, что он покончит с СССР задолго до открытия Западного фронта. Своих генералов он заверил, что это будет всего лишь летняя прогулка в Москву. Гитлер не учел, что когда встал вопрос национальной жизни и смерти, и стало понятно, что Гитлер несет народам СССР рабство, а не освобождение от большевизма, то русский боец повел себя совсем иначе, чем в Финляндии. Оба диктатора просчитались, и это обошлось народам Советского Союза почти в 30 миллионов жизней! Однако бытует еще иллюзия, что какой бы ценой это ни было достигнуто, но сталинская система оправдала себя созданием той промышленной мощи, без которой Советский Союз не справился бы с гитлеровскими полчищами. Но вот постсоветские экономические историки подсчитали, что в связи с близорукой политикой Сталина, который накануне немецкого нападения сосредоточил чуть ли не всю свою авиацию у германской границы1 и срыл укрепления вдоль границ СССР 1939 года, немецкое наступление было столь
1 Все больше и больше авторов склоняется к тому, что Сталин готовил первый неожиданный удар по германским войскам. Гитлер просто опередил его. Но это Сталина не оправдывает, так как он получал достаточно агентурной информации с Запада и из Японии (от Зорге) о предстоящем немецком нападении. Со своей маниакальной подозрительностью Сталин просто никому не верил.
346
молниеносным и вызвало такой хаос в советском тылу, что чуть ли не две трети всего вооружения СССР было либо уничтожено врагом, как, например, самолеты, уничтоженные на прифронтовых аэродромах, где они стояли на приколе, либо попало врагу в руки. Иными словами, Советский Союз победил немцев с менее чем половиной всей военной продукции 1930-х годов. А такое количество ее было бы произведено и при бухаринской «полукапиталистической» системе. Причем, если бы не было голода 1933 года, коллективизации и террора, красноармейцы относились бы гораздо лояльнее к советской власти, не было бы власовского феномена — перехода на сторону врага миллионов советских граждан, и вряд ли немцы получили бы 4 миллиона военнопленных за первые несколько месяцев войны. Наконец война, несомненно, велась бы талантливее, и жертв с советской стороны было бы гораздо меньше, если бы был цел довоенный офицерский корпус.
Так сталинская система не оправдала себя ни в чем, кроме построения модели власти, наиболее приближающейся к идеалу тоталитаризма.
Избранная библиография
Волкогонов, Дмитрий «И. В. Сталин. Политический портрет». 3 т. М., Новости, 1989. Как и его книга о Ленине, этот труд Волкогонова страдает теми же проблемами — неумением организовать и «выстроить» материал, отсутствием последовательного анализа и неуместными лирическими отступлениями, уместными в романе, но не в историческом исследовании. К тому же автор медленно отходит от ленинского гипноза, и в этой книге еще Сталин — «бяка», а Ленин — «хороший». Однако книга богата уникальными архивными документами.
Daniels. Robert V.. ed. The Stalin Revolution. Lexington, D.C.Heath&Co.. 1990. Составитель сборника —американский профессор-марксист, в связи с чем большинство соавторов сборника набраны из «левого» лагеря западного академического мира. А описать результаты коллективизации вообще было предоставлено советским историкам — и это в советское время: книга
347
переиздана без изменений с издания 1972 года. Даниэльс — апологет сталинской индустриализации, хотя, конечно, осуждает «чрезмерную жестокость».
Конквест. Роберт «Большой террор». Firenze, Edizioni Aurora, 1974. Нашумевшее в свое время исследование сталинских чисток 1930-х годов известным британским ученым. Когда книга появилась в английском оригинале в 1968 году, это было, несомненно, самое полное исследование предмета. Не утратила книга своего значения и сегодня.
Он же «Жатва скорби». London, Overseas Publications Interchange, 1988. He менее тщательное исследование голода 1932-1933 годов со статистическими данными. Недостатком книги является попытка дать исторический очерк об Украине и казацком «государстве», в котором допущен ряд исторических ошибок и во всем обвиняется «Москва». И в толковании голода и советской политики на Украине чувствуется антирусское направление автора, пытающегося придать сталинской политике конкретно антиукраинский характер, в то время как на самом деле искусственный голод был направлен на уничтожение крестьянского сопротивления коллективизации, которое, естественно, было самым упорным со стороны более зажиточных крестьян, будь то на Украине или в других черноземных районах СССР (Западная Сибирь. Черноземный центр, Северный Кавказ, Поволжье).
Он же Kolyma: the Arctic Death Camps. Oxford University7 Press, 1979. Поразительное по тщательности исследование Колымских лагерей, учитывая, что никаких официальных данных в те годы не было. На основании рассказов какого-то десятка бывших заключенных Колымы, сумевших вырваться во время или после войны на Запад, ему удалось высчитать соотношение количества добывавшегося там золота и смертности заключенных, цену человеческой жизни в золоте (очень низкую).
Редлих, Роман «Сталинщина как духовный феномен». Франкфурт-на-Майне, Посев. 1971. Анализ феномена Сталина и его системы. Автор работы известный зарубежный русский философ и социолог, доктор философии Берлинского университета, один из идеологов российского солидаризма (НТС). «Советскому человеку, — пишет автор, — остается открытым
348
только ... путь изгнания самостоятельной мысли, фиктивного признания теории и фиктивной веры в догматы».
А. И. Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ» в любом издании, а также его романы «В круге первом». «Раковый корпус» и повесть «Один день Ивана Денисовича». Комментарии излишни. А для тех, кто не помнит советское время или не замечал его машину террора, все книги Солженицына открывают суть коммунистической власти.
Tucker. Robert, ed. Stalinism: Essays in Historical Interpretation. N. Y., Norton, 1977. Составитель и редактор сборника — профессор Принстонского университета, бывший американский дипломат в Москве в годы дружбы с СССР, так и не сумел избавиться за последующие годы от симпатий к советской власти. Он1 и большинство у частников сборника разделяют линию советской историографии после 1956 года, то есть все зло советской системы сваливается на Сталина, причем обеляются Ленин, Бухарин, Зиновьев. Троцкий и пр. В сборнике решительно не согласен с таким толкованием выдающийся польский философ и марксолог Лешек Колаковский. который в своей статье в сборнике, а еще гораздо глубже в своем трехтомнике о марксизме, видит источник зла и террора в основах марксизма.
Ulam, Adam Stalin, the Man and His Era. N. Y.. The Viking Press, 1973. Личная и политическая биография Сталина. Солидный труд. Автор — мастер пера и стилистики, книга читается легко и с интересом. Улам ни в коем случае не преуменьшает сталинский террор и бесчеловечность, но в книге проскальзывают остатки симпатий Улама к большевистским революционерам, остатки из его юности, когда сам был левым социалистом или даже коммунистом в довоенной Польше.
Fainsod, Merle Smolensk under Soviet Rule. N. Y., Vintage Books, 1963. Страшная книга по архивным документам Смоленского областного НКВД, которые местные органы не успели уничтожить при стремительном наступлении немцев в 1941 году. Архив попал в руки немцев, а после войны — американцев. Был перевезен в библиотеку Гарвардского университета, где находится по сей день. В этих документах уж действительно
1 См. его книги о Сталине и Ленине.
349
террор «без прикрас и умолчаний». Книга издана в России на русском языке (кажется, в сокращении). Schapiro, Leonard The Communist Party of the Soviet Union. Cambridge University Press, 1970. Детальная история КПСС от зарождения и I съезда РСДРП в Минске до 1966 года. С богатой библиографией и диаграммами структуры администрации Компартии. Книга настолько насыщена фактами, их анализом и разъяснениями, что читается трудно. Но это необходимый справочник для любого историка или политолога Советского Союза. Существует русский перевод.
350
Глава 19
Советский марксистско-ленинский тоталитаризм и религия
«Коммунизм начинается ... с атеизма».
Карл Маркс.
Говоря о марксистско-ленинской форме государственности, необходимо уделить гораздо больше внимания месту и положению религии, чем в главах об иных формах тоталитаризма, поскольку только марксистская форма тоталитаризма ставит уничтожение религии условием sine qua поп строительства социализма, не говоря уже о его финальной стадии — коммунизме. К этому следует добавить, что самой последовательной и полной моделью тоталитаризма, несомненно, является марксистская версия, именно потому, что в ее идеологии, помимо тех аспектов, которые характерны для всех тоталитаристских устремлений, заложены такие цели как: полное уничтожение религии и частной собственности и создание нового коммунистического человека, чуждого частновладельческих и индивидуалистических инстинктов. Иными словами, в основе своей последовательный марксизм объявляет войну естественным характерным чертам и потребностям личности. В самом замысле марксизма человек лишается даже тех уголков частной жизни, которые оставляют ему нацизм и фашизм. Апологеты марксизма и всевозможные марксистские ревизионисты, особенно на Западе, в своих попытках обелить Маркса, изобразить его неким гуманистом, преступления советского тоталитаризма приписывают лично Сталину или Ленину, или наконец особенностям русского характера и русской истории. Но еще в первых главах мы приводили убедительные доводы того, что
351
тоталитаризм это искаженная или изнасилованная демократия, а не монархия. Поэтому не случайно идеи современного тоталитаризма или тоталитарной демократии появились на Западе — в наиболее разработанной форме во Франции и Германии, как мы видели, а не в монархической России. Однако на Западе, особенно в Великобритании и Франции, противовесом тоталитарным учениям являются глубокие правовые начала и разработки по теории права такими мыслителями, как, например, Локк в Англии, Монтескье во Франции. В России же ничего подобного не было. Правовое начало в традиции русской мысли занимало весьма скромное место и еще скромнее оно в общественном сознании — как подчеркивают авторы сборника «Вехи». Правовые начала и традиции плюрализма являются важным противовесом тоталитаризму, защитником своих обществ от полного торжества тоталитаризма, даже там, где он временно появляется, например, в Италии времен Муссолини или Франции Петена. Как мы видели, правовые традиции и институты в некоторой степени ограничивали даже гитлеровский тоталитаризм.
В России же этого противовеса почти не было. Систематическое внедрение правового начала, независимых судов восходит лишь к эпохе Великих реформ Александра II. Однако до последних дней монархии произвольные права полиции противостояли полному торжеству правового начала в российском обществе. Поэтому не случайно насадить и особенно укрепить тоталитаризм на практике в России оказалось проще, чем в странах с либерально-правовыми традициями, и из-за слабости правовой традиции марксистско-российский тоталитаризм пустил в России гораздо более глубокие корни, чем в так называемых «народных демократиях», за исключением Албании и, быть может, Румынии, в которой произошел переход от довоенного полутоталитаризма фашистского типа к тоталитаризму коммунистического образца. Отчасти подобный путь прошла Венгрия и Восточная Германия (ГДР).
Но вернемся к России.
Среди западных апологетов марксизма и всевозможных неомарксистов распространено мнение, согласно которому воинственный атеизм, гонения на религию исходят от Лени-
352
на и его ревизии марксизма, а не от самого Маркса. Но вот цитата из Маркса в переводе с английского 1: «Когда политическое государство придет к власти насильственным путем в качестве политического государства ... это государство может и должно приступить к ликвидации религии, к уничтожению религии» 2.
Таких цитат, полных ненависти и желчи по отношению к религии, ко всякой вере в Бога, раскидано в писаниях Маркса во множестве. Причем самые радикальные антирелигиозные высказывания относятся к более юному Марксу, к тому периоду, который неомарксисты называют гуманизмом Маркса. В последние десятилетия своей деятельности Маркс окончательно погружается в теории материалистического и экономического детерминизма, из чего делает вывод, что религия отомрет сама по себе, коль скоро будет разрушено капиталистическое общество и построено общество бесклассовое. Это совсем не означало примирения с религией. До конца дней своих Маркс и Энгельс считали религию злом, околпачиванием темных масс эксплуататорами. Но, поскольку Маркс пришел к заключению, что она отомрет сама по себе в вышеупомянутых условиях, он теперь стоял лишь за полное отделение церкви от государства — остальное, мол, доделают новые экономические условия, которые согласно Марксу определяют все стороны общественной и государственной жизни и развития, в том числе и духовной культуры.
Таким образом, после прихода к власти, большевики имели выбор принять ли на вооружение радикально-насильственные методы борьбы с религией молодого Маркса или
1Тутприводятсяцитатыизмоегоанглоязычноготрехтомника A History of Soviet Atheism in Theory and Practice, and the Believer, vol. I — A History of Marxist-Leninist Atheism and Soviet Antireligious Policies. Первоначально они были взяты из русскоязычных источников, например, «Вопросы научного атеизма» в курсе «Истории КПСС».
2См. также: Padover, Saul, ed. & trans. Karl Marx on Religion. N. Y., McGraw Hill, 1974. Всюду, где не обозначено, что курсив автора, таковой означает, что материал был выделен или подчеркнут в подлиннике.
353
пойти по пути Маркса эпохи написания им «Капитала» — отделения церкви от государства в расчете на ее самоисчезновение. Как мы знаем, первоначально Ленин встал на этот последний путь, приняв декрет 20 или 23 января (по старому- стилю) 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от Церкви». Однако отделением в обычном понимании этого слова оно не было. Церковь отделена от государства в большинстве современных демократических стран. Но повсюду, даже в фашистских государствах, как мы видели, церковь признается юридическим лицом с правом владения недвижимостью, храмами, благотворительными учреждениями, обладания своей сетью школ, как общеобразовательных, так и специально богословских. Всего этого церковь была лишена указанным ленинским декретом, которому предшествовал ряд ограничительных мер против церкви, проводившихся как бы на подступах к декрету от 20 января. Так, уже на другой день после захвата власти, 26 октября по старому стилю (8 ноября — по новому), выпускается «Декрет о земле», по которому церковь лишается всех своих земельных угодий, а, как известно, главным источником существования сельского духовенства были земельные наделы, имевшиеся при каждом сельском приходе. За декретом от 26 октября следует декрет «О земельных комитетах» 4 (17) декабря, по которому все сельскохозяйственные земли, «включая и все церковные и монастырские» отбирались государством. 11(24) декабря публикуется декрет о передаче всех церковных школ в Нарком просвещения, то есть лишение церкви всех семинарий, академий, училищ и всего их имущества. 18 (31) декабря аннулируется законность церковного брака и вводится брак гражданский. По декрету от 20 января 1918 года, церковь как учреждение или общественная организация перестала существовать. Вместо этого признавались лишь группы мирян, которые имели право объединяться для совместной молитвы и заключать договор с представителями местной советской власти на «бесплатную» аренду у государства молитвенного помещения. Враз церковь лишалась и храмов, и домов для проживания духовенства, и семинарий, и всех денежных средств, находившихся на церковных счетах в банках.
354
В это время еще заседал Великий Московский Поместный собор, который посмел опротестовать «Декрет об отделении церкви от государства...». От собора была направлена высокая делегация в Кремль, где ее успокоили, пообещав, что представители Церкви будут приглашены в Кремль на доработку декрета к удовлетворению обеих сторон. На самом деле и тут церковь была обманута: во второй половине 1918 года началась ликвидация-национализация церковного имущества без каких-либо представителей церкви. Правда, благодаря затянувшейся Гражданской войне отнятие и ликвидация церковного имущества, закрытие семинарий и духовных академий несколько затянулись: последние духовные школы были закрыты к 1922 году. Тем не менее можно смело сказать, что. проводя в жизнь этот декрет, Ленин следовал учению зрелого Маркса о зависимости церкви (как и всех отраслей нематериальной культуры согласно учению Маркса—Энгельса) от классово-экономических условий в стране и о том, что при изменении этих условий религия сама отомрет.
В течение Гражданской войны новоизбранный патриарх Тихон и руководимый им собор пытались соблюдать политический нейтралитет1, сохраняя за собой право нравственного суда о происходящем. Еще во время восстания юнкеров в ноябре 1917 года собор обращается к обеим воюющим сторонам с призывом милосердия и прощения, принимает решение об отпевании жертв обеих сторон и остается верным этой позиции в течение всей Гражданской войны. Но это не означало, что Церковь закрывала глаза на происходящее. Сохраняя за собой право печалования, патриарх 19 января 1918 года публикует «Послание к православному народу», призывая его ответить на гонения организацией православных братств и союзов защиты Церкви2. Это же послание объявляет анафе-
1 Естественно, было немало антибольшевистских выступлений отдельных членов собора, настроенных воинственно, настаивавших на активном участии Церкви в противостоянии большевистскому режиму, но в целом собор такую стратегию не поддерживал.
2 Поскольку послание патриарха на сутки опередило ленинский декрет и на четверо суток его опубликование, у читателя
355
му тем по крещению православным, кто проливает невинную кровь и преследует за веру в Бога1. К первой годовщине Октябрьского переворота патриарх Тихон обращается с письмом к Ленину, призывая его отметить эту годовщину прекращ