Соловьев В.С. Государственная философия по программе Министерства Народного Просвещения. 1885

Государственная философия в программе министерства народного просвещения.

(«Экзаменные требования, коим должны удовлетворять испытуемые в Комиссии Юридической», Спб. 1885. Печатано по распоряжению министерства народного просвещения.)

1885.

____

Большая перемена произошла невидимому в русской жизни за последнее время. Тревожное волнение, которое в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов охватило наши «правящие классы», вдруг заменилось самодовольною безмятежностью. И чего бы лучше, если бы только это было спокойствие разумной силы? Но кто ясно помнит черты тогдашнего смятения, тот не почувствует доверия к теперешнему покою. Настроения разные, но бессознательность — все та же. Мы сослепа переполошились и в слепоте своей успокоились.

Говорят, нам не о чем тревожиться: народный Организм наш совершенно здоров, мы больны только мнением, у нас только головные болезни. Можно ли однако считать совершенно здоровым организм снабженный больною головой? Одно это печальное обстоятельство, как бы ни были благоприятны все прочие условия, грозит нам величайшими опасностями.

Народный организм России прежде всего связан с землею, его здравие и благосостояние прямо зависит от успешности земледелия. Как же быть, если наша отуманенная голова, распоряжаясь экономическою жизнью России, забывает о важнейшем и существенном, о настоящей цели всех экономических действий, именно

405

о поддержке и улучшении сельского хозяйства? Как быть, если вместо того, чтобы всячески противодействовать естественному истощению почвы, мы искусственно ускоряем оное, усиленно истребляя по всей России ее водные хранилища — леса и болота? Что делать здоровому народному организму, если наше «больное мнение» краеугольным камнем государственного хозяйства полагает кабак, т. е. систематическое разорение и развращение народа; когда же пробуждающееся сознание этого народа, еще не заглушенное единовластием кабака, ищет живого и властного руководительства учащей церкви, — наша скорбная бюрократия, принимая «духовное ведомство православного исповедания» за последнее слово церковной истории, тщательно ограждает Россию от всякой возможности свободного церковного действия? Как бы ни было хорошо сложено на- ророе дело России, но и ему не поздоровится при таких условиях жизни, созданных для него нашим больным мнением.

Говорят: вся беда в либеральных доктринах и учреждениях, все спасение в усилении власти. Очевидно при этом разумеют не самую верховную царскую власть, которая не нуждается в усилении, да и не может быть усилена. Самодержавный царь, вся воля которого направлена на благо России — это вне вопроса. Вопрос в том, каким образом и при каких условиях может быть осуществлена эта царская воля. Должна ли она в своем действии опираться на свободное мнение и содействие всей Русской земли, или же действовать исключительно чрез свои особые правительственные органы при страдательном подчинении всего остального. Именно это последнее имеют в виду поборники «сильной власти». Но если эта сильная и вместе с тем спасительная власть действительно существует над нами, то отчего же при ней мы не избавлены от наших действительных бед, отчего же мы преданы в жертву больному мнению? Если же искомая сильная власть не обретается в нашей действительности, если отрешенные от земли правительственные органы сами оказываются началом болезней, то значит ревнители сильной власти предлагают нам только «доктрину» и «имеют целью возбуждать и направлять умы к тому, что должно быть в смысле доктрины»¹. Чтобы оценитъ

_______________________

1 Эти выражения принадлежат брошюре, коей заглавие выписано в начале нашей статьи.

406

эту доктрину, по собственному совету ее же авторов, обратимся «к познанию того, что есть» и «того, что было».

А было между прочим вот что. В конце XVI и в начале XVII века, несмотря на сильную власть Иоанна Грозного и Бориса Годунова, Россия очутилась на краю гибели, от коей ее спас подвиг народа, предводимого лучшими людьми. Затем, в конце XVII века, несмотря на полное и всестороннее торжество государственного начала (зараз и над поднявшеюся в лице Никона иерархиею, и над народным ряжением старообрядчества), несмотря на достигнутую таким образом идеальную полноту правительственного единовластия, государство российское потребовало личного гения Петра Великого со всею произведенною им ломкою, чтобы с грехом пополам выйти из беды и занять прочное положение в европейском мире. — Где бы мы ни искали главной причины тех двух величайших смут нашей истории (смуты самозванческой и раскольничьей), во всяком случае «либеральные доктрины и учреждения» тут не участвовали. С другой стороны, и выход из этих потрясений был обретен не в «сильной власти». В первом случае Россия исцелела подвигом всей земли с лучшими людьми во главе. Вместо того, чтобы единственного себе спасения ждать от власти сильной, этим людям пришлось дать власти погибшей и бытие, и силу. И во втором случае новая Россия с ее внешним могуществом создана не простою силою правительственной власти. Такая власть была и у предшественников Петра Великого; его же дело вышло из личной силы его гения. А худые стороны этого дела прямо связаны с безмерностью отрешенного государственного единовластия, для коего целый быт народа являлся как мертвый материал в руках зодчего. — Как бы то ни было, но опыт двух наиболее критических годин нашей истории нисколько не оправдывает доктрины о спасительном и самодовлеющем значении «сильной» государственной власти. Эти два крупные показания нашей истории легко могут быть дополнены и подтверждены. Так, чтобы не ходить далеко, неужели мы забыли, как правительственное всевластие Николаевских времен завершилось севастопольским погромом со всеми его обстоятельствами и последствиями, тогда как правительственный либерализм Александра Павловича (в первую половину его царствования), как ни был чужд России, не помешал однако ей с полным успехом отбиться от

407

всей Европы и довести свои войска до Парижа. Вообще же, освещая исторические данные «логикою здравого смысла», необходимо придти к тому заключению, что сильная государственная власть для своего благотворного действия нуждалась в известных условиях; сама же в себе она никакого источника живой воды не заключала и в горну испытания одна, сама по себе, не могла спасти ни народа, ни самое себя.

Если от того, что было, обратиться к тому, что есть, то позволительно спросить: кто направляет нашу экономическую и финансовую политику на путь неизбежного разорения? Кто основал все наше государственное домостроительство на спаивании народа? Кто виноват во всем этом и во многом другом еще? Осторожный, но довольно явный ответ мы находим в предлежащем авторитетном документе. После справедливого замечания, что «русская верховная власть есть основной и совершенно бесспорный принцип русского государственного устройства», далее читаем следующее: «Законодательство подвержено случайностям. Бывают ошибки, неорганические заимствования, налетные увлечения, оставляющие свой след в учреждениях, вносящие расстройство в народную жизнь и омуту в умы» (стр. 11). В переводе на более прямой язык это значит: до Бога высоко, до Царя далеко. — «Почему бы не взглянут на мир и с точки зрения русского народа?» (стр. 9). Последуем этому обязательному приглашению. Когда русский народ говорит: до Царя далеко, — кто по его взгляду удаляет от него Царя? В то время, когда слагался этот народный взгляд, о либеральных учреждениях и учениях не было, конечно, и помину, а были и действовали бояре и приказы, наместники и воеводы, сохранившиеся и доныне в том бюрократическом механизме, который управляет Россией. Эти-то представители государственного начала и носители правительственной власти, по народному русскому взгляду, были и пребывают дурными проводниками между Царем и Землею, и не усиления их власти хотел бы народ, а замены их другими верными проводниками царской воли и народных желаний.

Против того в конце концов не стали бы спорить и ревнители сильной власти. Весь вопрос в том, как совершить желанную замену дурных проводников хорошими? Вообще говоря, качество правительственных деятелей зависит от качеств того общества, из которого они выходят, следовательно, самым надеж-

408

ным путем улучшения представляется перевоспитание общества. Не будем останавливаться на том логическом затруднении, что для такого перевоспитания необходимы уже готовые воспитатели, а их-то вероятно и недостает. Попробуем довериться тем почтенным деятелям, которые заботятся у нас и об усилении власти, и о перевоспитании общества; постараемся вникнуть в их образовательные идеи и принципы.

Когда лет двадцать тому назад была предпринята реформа наших гимназий, то дело было довольно просто. Техника классического обучения, выработанная веками в Европе, была прямо перенесена из немецких гимназий в наши; из-за границы же был дополнен и личный педагогический состав. Можно быть решительным сторонником классического образования и вместе с тем находить нашу гимназическую реформу не совсем удачною. С этим до известной степени должны были согласиться и главные ее поборники. Во всяком случае их ожидания и предсказания доселе не оправдались. Но это объясняется тем, что гимназическая реформа была неполна и не могла приносить желанных плодов, пока не было переделано высшее образование, дающее окончательную подготовку государственным и общественным деятелям. Ныне и эта высшая ступень для нашего общественного перевоспитания обеспечена новым университетским уставом, — обеспечена по крайней мере со стороны законодательной. Положим, с другой стороны, найдется достаточное число умелых и благонамеренных профессоров, которые захотят исполнять данную им программу согласно ее духу и мысли. В чем же этот дух и мысль? Пока шла борьба за новый устав, главное значение придавалось частью дисциплинарной и полицейской стороне дела, частью же таким отрицательным и мало применимым у нас принципам, как свободная конкуренция преподавателей. Ныне министерство народного просвещения, в изданных им «экзаменных требованиях» по юридическому факультету, представило наконец те положительные принципы, которые должны исцелить Россию от болезней мнения и приготовить для «сильной» власти «здравомыслящие» орудия. Юридический факультет имеет, конечно, в данном случае особую важность, потому что из него по преимуществу должны выходить будущие государственные и общественные деятели.

409

В основу юридического образования министерство народного просвещения полагает две науки: одну существующую, а другую — несуществующую. Первая есть наука римского права, вторая — наука (она же и философия) русского права, основанная на принципе самодержавной неограниченной власти. Над созданием этой пауки придется подумать нашим юристам. Впрочем, едва ли тут можно до чего-нибудь додуматься. Дело в том, что самодержавная монархическая власть есть начало сверхправное, и следовательно никак не может быть основным, образующим принципом права и юридической науки. Живая личная власть государя восполняет недостаточность отвлеченного права и формальной законности, подобно тому, как с религиозной точки зрения сила благодати восполняет немощь нашего естества. Но кому же когда-нибудь приходило в голову делать из благодати Божией основной принцип естествознания? По-видимому авторы министерского проекта сами чувствовали, что тут что-то не ладно, почему и употребили фигуру вопрошения, вообще мало употребительную в правительственных актах.

Наука права, основанная на сверхправном начале личной воли и власти, есть дело совершенно немыслимое; но в высшей степени важно для наших будущих деятелей иметь определенное понятие об истинном значении верховной государственной власти. Насчет этого министерская инструкция как будто двоится в мыслях. С одной стороны, мы узнаем, что римляне, как народ по преимуществу государственный, создали государство в действительности всеобщее, которое по кончине римского народа перешло к новым народам в двух великих видах, Востока и Запада (стр. 5), и что у нас в России «единая власть достигает величества самодержавия, царского и императорского, наследовав священную миссию Восточной Римской империи по ее падении» (стр. 10). А с другой стороны, нам тут же внушают, что «русская монархия есть нечто sui generis и может быт изучаема лишь в своей индивидуальности» (стр. 9). В чем состоит эта индивидуальность sui generis, — так и остается неизвестным. По всему, что здесь говорится о русской монархии, она должна быт лишь прямым продолжением и воспроизведением Византийской империи, т. е. одного из двух видов всеобщего Римского государства. К общему принципу абсолютного единовластия присоединяется здесь

410

священный характер монарха, защитника православной апостольской церкви.

Итак, особое значение нашей монархии определяется ее отношением к православной церкви. Какое понятие об этом отношении (и в нем о существе Восточной церкви и Русского государства) должны получить наши будущие деятели, — это мы узнаем из краткой программы церковного права, помещенной в той же брошюре.

«По церковному праву от испытуемого требуются обстоятельные сведения об источниках и памятниках церковного законодательства вообще и русской православной церкви в частности, об устройстве церкви в первые века христианства и в период вселенских соборов и дальнейшее (о дальнейшем??) историческое ее развитие, завершившееся организацией русской православной церкви» (стр. 20, 21).

Вот фраза, хотя не вполне правильная, но зато многозначительная по своему содержанию! Созидалась и устраивалась церковь в первые века апостолами и мучениками, а затем великими учителями и вселенскими соборами, возросши, крепла, ограждалась, — и вся эта величественная и священная истории завершается духовным регламентом Петра Первого, учреждением петербургского синода! Полезно, конечно, студенту-юристу узнать существующий порядок в духовном ведомстве православного исповедания; полезно также и «знакомство с устройством церкви римско-католической, армяно-григорианской и лютеранской». Но зачем же давать ложное освещение историческим событиям? Зачем указывать завершение вселенской церковности именно в том, в чем она была подавлена? Зачем представлять невольный застой как свободное развитие? И зачем наконец суесловно ссылаться на взгляд русского народа? Или не верно свидетельство того достойного архипастыря, который, проехавши всю Россию от Камчатки до Москвы и Петербурга, заметил, что народ архиерея признает и почитает, а о синоде и помину нет, ровно бы его вовсе не было? Вот тут и создавай «действительную философию» государственноцерковного права «с точки зрения русского народа»!

Особый характер нашей государственности хотят определить ее отношением к церкви, отношение же это всего ярче выразилось в известных учреждениях духовного ведомства: тут значит и дано откровение нашей политической сущности. Где же од

411

нако мы отыщем опору и оправдание для такой «действительной» государственной философии? Министерство народного просвещения не нажило и едва ли когда наживет своего Гегеля, который подарил бы нам «феноменологию духовного ведомства» и «философию епархиальных консисторий»; обращаться же в этом деле к русскому народному взгляду частью бесполезно, а частью и опасно, ибо можно вместо оправдания встретить «несносные худы». Так не придется ли уж прямо отказаться от всякой философии и ограничиться простым фактическим познанием того, что было, и того, что есть: были апостолы и вселенские соборы, есть синод и консистория!

Но какое же высшее воспитательное действие может оказать такое познание, каким образом подготовит оно мудрых и крепких духом государственных и общественных деятелей? Возможно ли в христианском мире, чтобы такое преклонение перед действительностью, потому только, что она есть, без всякого вопроса о должном, чтобы такое отречение от всякой нравственной оценки исторических явлений и от высшей безусловной точки зрения, — чтобы этот культ наличной силы создавал людей способных к одушевленному труду и самоотверженным подвигам на общее благо? Государственное единовластие могло действовать воспитательным и одушевляющим образом только тогда, когда оно было идеалом грядущего, а не фактом настоящего. Грядущей Римской империей созданы и воспитаны:

Ты Регул, вы Скавры, ты Павл, расточавший

Великую душу мечам Карфагена, —

а пришедшая Римская империя, пока она не нашла себе высшего идеала, воспитывала развратных деспотов, умевших расточать только чужие души. Может ли в настоящее время идея германского, или итальянского государственного единства одушевлять собою лучшие силы этих стран, как она одушевляла их еще лет тридцать тому назад? Такова роковая судьба всех относительных, земных принципов, когда их ставят на место высших, безусловных начал: все они оказываются пустыми иллюзиями, в которые не стоило полагать свою душу.

Министерская программа повидимому связывает относительный и земной принцип государственного единовластия с безусловным и священным началом Церкви Христовой. Вот истинная и пло-

412

дотворная точка зрения! Но министерство становится на нее только для виду. Ибо оно разумеет здесь лишь существующую организацию нашей местной церкви, созданную государственным единовластием и имеющую к нему чисто служебное отношение. Значит здесь государственное полновластие как таковое есть высший и абсолютный принцип, ничем не определяемый, им же определяется все остальное, между прочим и русская церковь, как об этом свидетельствует Духовный Регламент и известный закон императора Павла. Чтобы русское государство действительно определялось существом православной церкви, нужно признать за этою церковью право самостоятельно у нас действовать и свободно проявлять свое существо. Иначе вопрос об отношении церкви и государства перейдет в игру словами, каковую не желательно было бы встречать в правительственном документе, предназначенном для руководства учащих и учащихся.

Единовластие правительственной бюрократии, превратившей церковь в одно из своих ведомств, а народ — в безразличный материал для своих законодательных экспериментов, — это есть действительность, но на благоговейном изучении этой действительности основать общественное воспитание невозможно.

Государство, самодержавное в области своих средств, но вместе с тем нравственно зависящее от церкви и оставляющее за народом всю свободу быта и мнения — это есть идеал, но для уразумения и усвоения этого идеала Духовный Регламент и Свод Законов могут служить лишь косвенными пособиями.

Представление о свободном и согласном единении между церковью, государством и народом по собственному существу этих трех жизненных стихий, — такое представление вполне чуждо министерской программе. Она знает только то, что есть, — полновластие государственного бюрократизма. Бесполезно ссылаться па принцип самодержавной верховной власти. До царя далеко! О самодержавии царской власти нет и вопроса. Дело идет о должных или наилучших условиях для действия и проявления этой самодержавной власти. А раз слово «должное» вычеркнуто из вашего словаря, то что же вы можете иметь против того, что есть, против бюрократического абсолютизма? За него же говорит и канонизация Духовного Регламента в программе церковного права; ибо церковные учреждения Петра представляют как бы апофеоз все-

413

властного бюрократизма, заполнившего наконец и ту облает, которая наименее для него предназначена.

Итак, альфа и омега новой государственной философии есть то, что есть, именно единовластие петербургской бюрократии под предлогом самодержавия.

Вот мы и возвращаемся опять к началу нашего рассуждения. Россия страдает от действительных бедствий, угрожающих ей великими опасностями: от экономического расстройства, от владычества кабака, от извращения и застоя религиозной жизни. Эти бедствия и опасности частью беспрепятственно возросли под сенью всевластной бюрократии, частью прямо ею созданы. Вот наша бедственная действительность и вот ее действительный корень.

Вопрос: Как нам избавиться от этой бедственной действительности?

Ответ: Признавши эту самую действительность в ее действительном корне за единственную основу и содержание всякой мудрости, воздвигнуть на этой основе новую государственную науку и философию, и этою наукою и философией воспитать будущих государственных и общественных деятелей.

Мы страдаем действительною болезнью и желаем от нее исцелиться. И вот, почтенные люди самым авторитетным тоном говорят нам: Бросьте всякое лечение, ибо оно основано на доктрине; отнюдь не думайте о здоровье, ибо это фикция. Воспитывайте себя исключительно на изучении нашей действительной болезни, не ради исцеления, а ради ее действительности. Ищите не здоровья, а «здравомыслия».

Нам сильно сдается, что действительный, хотя и позабытый источник всего этого здравомыслия есть какае-нибудь книжка или тетрадка одного из тех гегельянцев, про которых учитель их, умирая, произнес свое известное суждение.

Что касается до русского народа, на которого столь смело, хотя и в форме воплощения, ссылается министерская программа, то он, — можно быть уверенным, — думает совершенно иначе. Он хорошо понимает, что далеко не все, что есть, заслуживает существования; и в правителях и учителях своих он желал бы видеть не рабов действительной неправды, а показателей пути к желанной правде, к тому, чего еще нет, но что должно быть.

И чтобы удовлетворить такому народному требованию, нужно

414

иметь безусловное мерило для оценки того, что есть, не по его внешней действительности, а по его внутреннему достоинству. Такое мерило можно найти только в той безусловной истине, живая сущность которой дана в религии, а мыслимая формула отыскивается философией. Если же философию отдать в услужение политическому оппортунизму, а религию свести к Духовному Регламенту, тогда конечно следует отказаться от всякого помышления о том, что должно быть. Но какая же тогда нравственная сила освящает ваше охранительное действие, и во имя чего являетесь вы представителями народной мысли и царской воли?

________

415