XXIII. Значение истинного религиозного начала в нормальном обществе

XXIII

Значение истинного религиозного начала в нормальном обществе.

________

Идеал свободной общинности, то есть положительного равновесия и внутреннего единства между всеми и каждым, между общественным и личным элементом — этот идеал, как мы видели,· не может быть осуществлен, если мы ограничимся одною материальною стороной человека, определяющею общество, как союз экономический; материальные влечения и интересы, господствующие в этой области, не дают, по существу своему, никакого основания ни настоящему единству, ибо материальный интерес сам по себе эгоистичен и исключителен, ни свободе, ибо человек является здесь как только одна из природных сил, вследствие же естественного неравенства этих сил и борьбы их необходимо происходит подчинение одних другим и, следовательно, свобода личности ничем не обеспечивается. Правда, социализм, ограничиваясь исключительно природным элементом человека, пытается тем не менее (в некоторых из своих учений) в самой эмпирической природе человека найти некоторое основание для истинной общинности, именно в так называемых симпатических чувствах или социальном инстинкте (инстинкт альтруизма). Но помимо того,

166

что инстинкты или бессознательные побуждения по мере развития человечества вообще слабеют, уступая место сознательным мотивам, так что если б общественность могла основываться только на инстинкте, то умственный прогресс был бы для общества роковым путем к разложению, а также и помимо того, что социальный инстинкт всегда имеет очень тесные пределы и вообще, как было показано в одной из первых глав, представляет интенсивность, обратно пропорциональную экстенсивности, — помимо всего этого, симпатическое чувство, рассматриваемое как только фактическое и, следовательно, случайное свойство человеческой природы (случайное в том смысле, что у одних фактически преобладают чувства симпатические, а у других — эгоистические), очевидно, не может служить общим и необходимым основанием человеческого союза, а с другой стороны, это симпатическое чувство не может здесь предлагаться и как идеальная норма, ибо с точки зрения природы оба противоположные инстинкта, и альтруизм и эгоизм, будучи, несомненно, одинаково присущими человеческой природе, имеют совершенно одинаковые права (как это было также показано выше, когда мы говорили о границах эмпирической или природной морали вообще). Но не только в природном или материальном элементе человека, а также и в его рациональном или формальном характере, который объективируется в правовых и гражданских отношениях и создает правомерный государственный порядок, нравственно-общественный идеал — идеал свободной об щинности, не находит своего настоящего основания. Хотя здесь и является некоторое равновесие личного и общественного начала в виде юридического равенства, в силу которого все равны пред общим правовым законом, но это равновесие есть чисто внешнее и отрицательное. Все равны перед законом, это значит—все одинаково ограничиваются законом, или все в равной мере ограничивают друг друга; таким образом, здесь нет никакого внутреннего и положительного единства между всеми, а только правильное их разделение или разграничение. Внутри общей границы каждый предоставляется самому себе, и хотя этим утверждается индивидуальная свобода, но совершенно неопределенная и бессодержательная, зато внутреннее единство и общинность совершенно теряются. Самое определение человека, как существа разумно свободного, откуда вытекают все правовые понятия, не представляет собою само

167

по себе еще никакого положительного нравственного идеала. Понятие нравственного вообще относится прежде всего к цели (или намерению), а потом уже к средствам или способу действия, ибо если мы не назовем нравственным человека, который, следуя знаменитому правилу, употребляет дурные средства для хорошей цели, то еще менее можно назвать нравственным такого человека, который хорошими средствами стремится достигнуть дурной цели. Между тем понятие разумности и свободы с вытекающим из них понятием формальной справедливости или права нисколько не определяют цели, а только способ действия и, следовательно, относятся к области средств. В самом деле, если я свободно поставлю себе безнравственную цель и буду достигать её благоразумными и легальными, то есть формально-справедливыми средствами, то я буду вполне удовлетворять формальному качеству существа свободно-разумного и, вместе с тем, очевидно, буду в прямом противоречии с нравственным идеалом.

Таким образом, ни элемент материального интереса, присущий человеку как существу природному, ни элемент права, присущий ему как человеку, то есть как существу разумно-свободному, не соответствуют сами по себе нравственному началу, и, следовательно, и реализация этих двух элементов в виде общества экономического (земства) и общества гражданского или политического (государства)⁷⁹ еще не есть осуществление нравственного или нормального общества, не удовлетворяет еще общественному идеалу.

Согласно этому последнему, каждый человек не должен быть ни средством чужой деятельности (как в обществе исключительно экономическом), ни границей её (как в обществе исключительно гражданском или правовом), — он должен быть её целью в собственном смысле этого слова, т. е. не случайным и условным предметом деятельности (каковым каждый является для других в естественном порядке), а предметом постоянным и безуслов-

___________________

⁷⁹ Обыкновенно различают гражданское общество (bürgerliche Gesellschaft) от государства, но в таком случае под гражданским обществом разумеют то, что я называю обществом экономическим или земством; принятая мною терминология более соответствует собственному смыслу слова «гражданский», которое этимологически вполне однозначаще со словом «политический» (πολιτεία — гражданство).

168

ным, — вечною идеей. Но значение безусловного предмета или цели, очевидно, не может принадлежать бытию частичному и случайному, — на такое значение имеет право только абсолютная полнота бытия, т. е. все или все в одном (всеединое или абсолютное), и, следовательно, каждый может быть безусловною целью или предметом для другого лишь в том случае, если он (каждый) известным образом содержит или носит в себе это все, известным образом выражает собою это всеединое, или, иными словами, если каждый по самой своей сущности или идее есть необходимый и незаменимый член в составе всеединого организма, так что, ставя себе целью (или любя в истинном смысле этого слова) каждого, я eo ipso, в силу внутренней неразрывной связи, имею целью и всех, и точно так же, наоборот — ставя себе целью всех, я eo ipso имею предметом и каждого в частности, поскольку действительное все, то есть совершенное целое, немыслимо без какой-либо из своих составных единиц. Только в таком абсолютном порядке любовь является не случайным состоянием субъекта (какова она в порядке естественном), а необходимым законом его бытия, без которого он сам не может иметь безусловного значения (быть тем, чем он должен и хочет быть), ибо это значение дается ему только внутреннею связью со всеми, как носителю всеединого, а любовь есть именно выражение этой связи, этой внутренней существенной солидарности всех.

Любовь как частный и случайный факт, несомненно, существует и в естественном порядке, — но как всеобщий и необходимый закон, то есть в форме нравственного принципа, она не может утверждаться ни на материальной, ни на рациональной почве, ни с точки зрения опыта, ни с точки зрения разума. В самом деле, на материальной или эмпирической почве мы видим в людях только отдельные, случайные, то есть лишь фактически существующие и также фактически исчезающие существа с различными случайными стремлениями и инстинктами; в применении к таким существам любовь как всеобщий закон, то есть требование любить всех и каждого, или ставить всех и каждого своею действительною и положительною целью, является и физическою и логическою невозможностью; физическою потому, что наши непосредственные личные отношения, в которых только и может выражаться действительная любовь к людям как отдельным фи-

169

зическим существам, по необходимости ограничиваются очень узким кругом; логическою потому, что действительная любовь требует полного отождествления себя с любимым, то есть с его целями, а так как эмпирические или материальные цели людей бесконечно разнообразны и между собою противоположны, то, отождествляя себя с ними всеми, я должен был бы ставить для своей деятельности множество друг друга уничтожающих целей, и, следовательно, моя деятельность, заключая в себе внутреннее противоречие, была бы логически невозможна. С другой стороны, в порядке рациональном, с точки зрения чистого разума, для меня имеет значение только то, что есть общего во всех людях, то есть их свободная личность, определяемая равенством, — с этой точки зрения мы имеем пред собою не живых людей, а только отвлеченные юридические лица, составляющие предмет формальной справедливости, а не любви. С этой точки зрения я хоть и имею своею целью все человечество, но лишь как общее понятие, безо всякого прямого отношения к жизни действительных людей, — с этой точки зрения важна только идея человечества вообще, благо же и даже жизнь действительных людей не имеют никакого значения; это безразличный материал, на котором должна проявляться сила справедливости. Если там, в натуральном порядке, нравственное начало гибнет в противоречии частностей, то здесь, в порядке рационально-правовом, оно исчезает в безразличии общего. Любовь, как нравственное начало, по необходимости есть вместе и живая личная сила, и универсальный закон, а потому предметом и содержанием такой любви не может быть человек как эмпирическое явление, нижё как понятие разума: первое (эмпирическое явление) не удовлетворяет любви как всеобщему безусловному закону, второе (понятие разума) не соответствует любви как живой личной силе: невозможно любить истинною, то есть совершенною любовью ни человека вообще, ни каждого человека в его внешней исчезающей действительности.

Если, таким образом, нравственное начало не находит себе места ни в натуральном, ни в рациональном порядке, то, очевидно, им предполагается высший, абсолютный порядок, соответствующий третьему высшему элементу в существе человеческом — элементу мистическому или божественному; если человек как существо природно материальное, а равно и человек как существо

170

свободно-разумное и не может быть безусловною целью или предметом безусловной любви, то таковою целью и предметом может быть лишь человек как существо божественное, человек в Боге или человек как бог — такой человек, который «имеет область чадом Божиим бытии». И если, очевидно, такое божественное значение может принадлежать каждому существу не в его отдельности, а лишь в связи со всеми, то самая связь эта, очевидно, не есть та, которую мы знаем из естественного порядка — механическая связь интересов и прав, а некоторая другая, внутренняя связь любви и свободного единства, — иными словами, мы должны предположить, что человеческие существа находятся между собою не только в известных натуральных и рациональных отношениях, из которых вытекают союзы экономические и политические, но что они также связаны более тесною связью со стороны своей внутренней сущности, образуя единый божественный организм или живое тело Божие.

Но в этом божественном порядке человек (каждый) как известное выражение всего или некоторая божественная идея (человек в своем идеале) является лишь предметом созерцания, а не деятельности, а любовь здесь может быть только как внутреннее пассивное состояние, а не как деятельное отношение; поэтому и мистический порядок сам по себе хотя и содержит в себе безусловное основание нравственного закона, но не дает места для его практического осуществления, ибо в области вечных идей или сущностей все неизменно пребывает в абсолютной полноте бытия, чем совершенно исключается деятельный практический элемент. Но так как божественное или мистическое начало хотя и есть высшее центральное в человеке, но не единственное, так как человек не ограничивается и этим началом, так как он не есть только божественная идея или сущность, а. вместе с тем, несомненно, есть и свободный разум и природная сила, то таким образом рациональный и природный (материальный) элемент, несомненно, необходимые для полноты существа человеческого, представляют собою место для реализации того нравственного закона, внутреннее существенное основание которого заключается в элементе мистическом. Человек есть божественная идея, но так как он сверх того есть свободное я (самоопределяющийся субъект) и еще природное животное существо, и так как единство человеческой индивидуальности, очевидно, требует, чтоб эти три элемента были

171

соглашены между собою сообразно собственному значению каждого из них, то отсюда и является для человека задача: осуществить свою божественную идею (или себя как божественную идею) в своем естественном бытии, то есть в своем человеческом (рациональном) и своем природном (материальном) элементе. А так как человек есть божественная идея только во внутреннем единстве со всеми, в единстве всечеловечества, или в безусловной любви, то и осуществление человеком его божественного начала в низших элементах есть не что иное как осуществление всеединства или реализация абсолютной любви в относительном мире разума и природы.

Если в мистическом элементе человека дается ему всеединство как абсолютное состояние, как неподвижная цель жизни, то в своем чисто-человеческом (рациональном) и своем природном (материальном) элементах он находит необходимые средства для деятельного, практического осуществления или обнаружения этой вечной цеди, которая сама по себе, в своей особенности, выше всякой деятельности и пребывает в вечном неизменном покое⁸⁰.

Легко видеть, что если два низшие элемента в существе человека относятся к высшему как средства к цели, то при этом их общем относительном значении они, однако, представляют существенное различие между собою, а именно: элемент чисто человеческий или рациональный, выражающийся в формах разумности и свободы, служит формальным средством или представляет тот способ, посредством которого или чрез который осуществляется божественная идея в человечестве, природный же или эмпирический элемент служит материальным средством для этого осуществления, дает тот материал, в котором, или ту вещественную основу, на которой осуществляется божественная цель.

Признание рационального начала как формального средства для осуществления божественной идеи означает, что эта идея, составляю-

___________________

⁸⁰ Исключительное погружение человеческого духа в его вечную, неподвижную цель, без стремления осуществить, реализовать эту цель в относительной области средств, в изменчивом мире действительности, — такое одностороннее направление духа в вечному выражается как отвлеченное начало квиетизма, в силу которого человек стремится, хотя конечно безуспешно, быть всегда причастным того невозмутимого покоя вечности, который присущ бытию абсолютному.

172

щая вечную сущность человека, вместе с тем, должна быть им свободно усвоена и разумно осуществлена во внешних явлениях. Свободно усвоена, — то есть будучи в нем, она должна стать также для него и от него, он должен от себя, своею собственною деятельностью, овладеть этою идеей, то есть сознать ее. Божественная идея, пребывающая сама по себе в мистическом порядке, должна войти в процесс разумного сознания, должна быть сознана человеческим разумом. Это требование зараз утверждает божественное начало в его безусловном достоинстве как не ограничивающееся темною областью непосредственного чувства и веры, и вместе с тем устраняет односторонность отвлеченного мистицизма, а с практической стороны признанием свободы в усвоении божественного начала отнимает основание у отвлеченного клерикализма и ложной теократии; с другой же стороны, само рациональное или чисто-человеческое начало с признанием его законных прав (как формального средства, необходимого для реализации божественной идеи) теряет основание для своих незаконных притязаний; ибо очевидно, что если только высшая цель действительно сознана как такая во всей своей безусловности, то разум и свобода человеческие могут иметь притязание лишь на значение средств или орудий для осуществления этой сознанной высшей цели. В самом деле, и логически ясно, и исторически несомненно, что одностороннее самоутверждение человеческого, рационального начала, его исключительность и отрицательное отношение к началу божественному или мистическому является лишь неизбежным следствием исключительности, с которою утверждается это последнее, когда в одно и то же время это начало признается безусловно недоступным для разума, то есть иррациональным не по существу только, но и по форме, и вместе с тем требуется, чтобы разум безусловно подчинялся во всем, то есть и в своей собственной, рациональной сфере, этому чуждому началу; когда же мистическое начало само вводится в форму разума и делается предметом свободного усвоения, тогда потребности человеческого элемента находят нормальное удовлетворение, и отрицание теряет объективную почву.

Если, таким образом, форма свободы и разумности в осуществлении божественной идеи дается началом человеческим, то материальная основа этого осуществления есть данная природа и прежде всего данная природа каждого человека, то есть совокупность

173

натуральных свойств, влечений, инстинктов и интересов, составляющих его внешний эмпирический характер, который таким образом служит необходимою подкладкой для реального бытия или проявления вечной сущности человека. Как источник реальной силы для идеи, наше материальное существо не должно быть подавляемо; оно должно быть развито и обработано как необходимое орудие высшей цели. Цель же эта есть реализация, то есть полное воплощение божественного начала, то есть совместное одухотворение материи и материализации духа, или внутреннее согласие и равновесие обоих начал.

Резюмируя сказанное, мы получаем полное определение человека или человечества с точки зрения религиозного начала, — я говорю человека или человечества, ибо с религиозной точки зрения истинный, нормальный человек безусловно солидарен со всеми или мыслим только во всем и точно так же все немыслимы без него: человек или человечество есть существо, содержащее в себе (в абсолютном порядке) божественную идею, то есть всеединство, или безусловную полноту бытия, и осуществляющее эту идею (в естественном порядке) посредством разумней свободы в материальной природе.

Этим прямо определяется значение истинного религиозного начала в жизни человеческого общества: оно есть тот абсолютный предмет, та неподвижная цель, которая должна двигать естественные силы человечества, реализуясь в них так, чтобы воля Божия, то есть безусловная любовь или всеединство, совершалась на земле (в естественном порядке) как она есть на небесах (в порядке абсолютном или мистическом).

Применяя это общее понятие к конкретным формам земных человеческих союзов, легко уже вывести нормальное отношение мистического общества (церкви) к союзам естественным — гражданскому и экономическому.

____________