Шпиллер В., прот. Слово на пассии. Беседа четвертая

30.03.69.

«Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: свершилось! И, преклонив главу, предал дух». (Ин. 19,30).

Бог Слово в воплощении приемлет человеческое естество. Вы теперь знаете, как Церковь понимает естество, которым обладает каждый из нас. Приемлет его как «собственное» Ему, уже нераздельно и неразлучно Ему соприсущее. В восприятии его Богом естество человека обновляется, воссоздается, новотворится. В этом — спасительность для нас явления Бога Слова во плоти, апостолом называемого «...великой благочестия тайной» (1 Тим. 3,16).

Только что прослушанное евангельское чтение, на этот раз из Евангелия от Иоанна, ставит нас, братья и сестры, перед сокровеннейшим моментом этой тайны, перед моментом смерти Господа Иисуса Христа, Богочеловека.

Божественный Логос есть Жизнь. И апостол тайновидец Иоанн Богослов так прямо и говорит: «... жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, Которая была у Отца и явилась нам» (1 Ин. 1,2). В явлении ее, в воплощении Бога Слова одни видят самоумаление или самоуничижение Божества («кентоники»). Другие в земном бытии «...Господа Славы» (1 Кор.2,8) видят сокрытие, до времени, Божественного величия («криптики»). Но так ли, иначе ли, в Иисусе Христе явлена была вечная Божественная Жизнь. И вот, Ее не стало в Пригвожденном ко Кресту! Богочеловек умер... Именно это «совершилось», когда Иисус, преклонив главу, предал дух. Как же не смущаться и мысли и чувству в этом поистине «ужасном смотрении»!

Умаливший Себя в воплощении до зрака раба, не имеющего где приклонить голову (Мф. 8,20; Лк. 9,58), в Своем человечестве смиривший Себя (Флп. 2,8) еще и особым принижением в сравнении с обычным человеческим ординаром, Он продолжает вольное Свое уничижение даже до смерти. Потом опять-таки не простой, но считающейся самой позорной и мучительной. Так завершается Его земное поприще. Как это все странно, как непонятно и парадоксально.

Поразительный и таинственный парадокс тут в том, что по вере нашей через вольную на кресте смерть Иисуса Христа всем людям даруется жизнь. Вечная жизнь. Жизнь из и от гроба...

Победа жизни над смертью совершается в крайнем уничижении Славы Божией, о которой никто и помыслить не смел, взирая на распятого на Кресте. Так и до сих пор столько людей не в состоянии помышлять о Божественной Славе, взирая на Крест, на котором Иисус умер, чем, как им кажется, дело Его на земле и кончилось столь злополучно. Но другим — и мы с ними! — дано знать, что Он воскрес как Богочеловек. И «...восшедший превыше всех небес» (Еф. 4,10), стал «...превыше всякого начальника и власти, и силы, и господства» (Еф. 1,21). А так как в этом во всем участвовало воспринятое Им естество человека, то и оно получило чудесный дар быть тем, чем стало в Иисусе Христе. Через Иисуса Христа и в Нем оно получило безмерный дар прославления даже до обожения.

Как же приблизиться к сколько-нибудь возможному пониманию этой тайны? Как можно было бы сколько-нибудь обьяснить себе значение крестной смерти Иисуса Христа для нашего спасения, для избавления от трагической подвластности злу и даже от самой смерти? Прежде всего не следует ли для этого вникнуть в смысл смерти?

Смертным человек стал в грехопадении. Грех ведь есть самозамыкание человека в себе самом, в отпадении его от Бога Живого, т.е. от жизни. И поскольку человек — это «малый мир», в котором, по слову св. Григория Нисского, «соединяется всякий род жизни», смертность его становится уделом всякого рода жизни и превращается таким образом в космическую катастрофу. Отступничество человека от Бога отчуждает от Него весь мир и вводит смертность во всю вселенную. Так, возобладание самоутверждающейся себялюбивой стихии в человеке — грех делается началом всех видов зла, начиная с нравственного и кончая смертностью его и всего живущего. Он влечет за собой раздробление мирового бытия на отдельные борющиеся и взаимно пожирающие существа, он как бы первопричина вселенского хищничества и взаимоуничтожения живых существ в войнах всех против всех, так мало отличающихся, кстати сказать, от наших человеческих войн... С ним и через него входит в жизнь — смерть, как предельное, радикальное зло.

И в каждом из нас она вызывает какую-то тоску и ужас. Ужасным для нас бывает даже отдаленный образ ее, который нам дан в самых простых расставаниях, разлуках, в разрывах, наконец, всегда мучительных. В смерти страшит пустота некоего изначального небытия, кажущегося бессмысленным. Может быть, более всего поэтому она воспринимается как предельное зло, неотвратимое и неминуемое.

Но она может быть воспринята и иначе. В смерти что-то происходит. Что-то возвышающееся над внешними нашими страстями, над всем, волнующим нас в этой жизни. Мы стоим у гроба умершего в совершенно особенной вокруг него тишине, и нас оставляют злые чувства, мы сами становимся как-то лучше и глубже. Мы живее ощущаем в этой тишине таинственную глубину жизни, мы стоим лицом к лицу перед каким-то нераскрывшимся перед нами смыслом жизни, уходящим по ту сторону гроба. И нам не напрасно кажется, что смерть, может быть, есть глубокий и самый значительный акт жизни, самого последнего из смертных возвышающий над обыденностью и пошлостью жизни, факт человеческой жизни, связанный с выходом из времени и с обращенностью к ценностям, осознаваемым в перспективе их непреходящего значения, т.е. с обращенностью к вечности.

Тем не менее смерть остается страшной для всех, для неверующего так же, как и для верующего. Так как в ней ожидает нас страшный разрыв двух составов: души и тела.

Разъединение их есть предельное помрачение образа Божия в человеке. Он ведь дан целостному человеку, а не отдельно душе и отдельно телу. Для нас именно в этом катастрофичность смерти. На отпевании умершего вы слышите печальные слова церковного погребального канона: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижу во гробе лежащую по образу Божию созданную нашу красоту безобразну, бесславну, не имущую вида». В разлучении двух составов естества человека в нас распадается «образ неизреченныя славы Божией», как поется в том же каноне, так как дан он целостному нашему естеству.

Вот страшное, происходящее в смерти. Она может быть понята как наказание за грех, хотя она прежде всего есть самораскрытие греха. Но только ли наказуется смертью павший человек, не пожелавший быть с Богом, Который есть Жизнь? Церковь понимает смерть и как врачевание падшего естества (об этом см. у Г.В. Флоpовского — «О смерти крестной»). Тот же св. Григорий Нисский — к нему сегодня мы и еще будем обращаться в дальнейшем изложении — говорит, что вследствие греха «промыслом Божиим послана человеку смерть, чтобы по очищении от порока и разлучении души и тела, человек через воскресение снова был воссоздан здравым, бесстрастным, свободным от всякой примеси порока». В смерти Бог как бы переплавляет сосуд нашего тела подобно тому, как глиняный испорченный сосуд, брошенный снова в глину, бросается в нее, чтобы был оттуда взят в первоначальной чистоте. Так земля, в которую уходит тело умершего, оказывается засемененной прахом людей, чтобы прах их мог в последний день произрасти. Как?

Воскресение мертвых в телах кажется в наш век дикостью. Держащимся же церковного предания и стремящимся осознать его в вере это учение не кажется диким. Напротив, оно полно глубокого, прекрасного, светлого смысла! Только что процитированный святой еще в четвертом веке, когда никому и в голову не могло прийти ничего похожего на современные учения о материи, например, о силовых полях — «физике поля», вытеснившие прежние учения «механической физики», он произнес два слова, в наши дни получившие столь громкую известность: атомная энергия. И произнес их в связи с христианской верой и учением о воскресении мертвых.

В одном из своих трактатов о человеке, в диалоге «О душе и воскресении» св. Григорий Нисский рассуждал так. Каждому атому человеческого тела присуща особая энергия — Сила. Она есть не что иное, как «внутренний образ» тела человека. Она в нем сокрыта и в нем останется и в земле (в воздухе, в воде, словом, в материальной, в вещественной стихии, которой отдается тело в смерти) — до тех пор, пока каждый атом тела не распадется до самого конца. Этот час придет. Присущая каждому атому тела энергия с распадением его освободится. И, освобожденная, образует некое новое тело для новой земли, для нового неба, для новой жизни... При этом «внутренний образ» тела, так преображающегося, непременно соединится вновь с разлучившимся с ним в смерти другим составом естества человека, с душой. И это и будет воскресением из мертвых. В воскресении восстающего и преобразившегося тела с оставившей его душой уничтожится совершившийся в смерти надлом двуединой, состоящей из души и тела, человеческой ипостаси, т.е. моего лица. Так человек спасается от вечной смерти и возвращается к жизни в вечность в его ипостасном, в его личном бытии.

Но воссоединение обоих составов в одного, целостного человека может быть делом лишь Божественной Славы. И оно будет и в каждом из нас делом Божественной силы, как было им в смерти и в воскресении Иисуса Христа.

Возможность его сообщена Им воспринятому Им на Себя естеству человека. В нем Самом, в Его смерти и Его воскресении она реализовалась и, следовательно, может быть реализована и реализуется так же в каждом из нас. «Хотя Христос и умер как человек, — учит св. Иоанн Дамаскин, и его учение принято всей Церковью, — и святая Его душа разлучилась с пречистым телом, Божество Его осталось неразлучно с обеими, и с душой, и с телом». Так поясняет он, почему смерти было невозможно удержать Его, по слову апостола Петра (Деян. 2,24); и как, т.е. какой силой совершается соединение души и тела в час воскресения. К этой возможности перед людьми путь открылся в самом воплощении Слова. Но не только в нем, а еще и в смерти Иисуса Христа, несмотря на то, что в воплощении прививка бессмертия человеческому естеству, казалось, была уже сделана.

Почему же все же была еще и смерть, чтобы возможность бессмертия была бы сообщена природе человека и как бы закреплена за нею? Ведь о Своем смертном, именно о смертном часе Господь Сам свидетельствовал: «...на сей час Я и пришел» (Ин. 12,27). Именно смерти Спасителя в спасении людей придается, следовательно, исключительное значение. Оно совершается на Кресте: «Кровию креста» (Кол. 1,20).

Нужно различать, братья и сестры, восприятие человеческого естества в воплощении Бога Слова и взятие на Себя Богочеловеком нашего греха. Христос есть «Агнец Божий, вземляй грех мира» (Ин. 1,29). Берет на Себя грех мира Спаситель не в воплощении. Оно оказывается лишь условием для взятия Им на Себя человеческого греха. Берется же он особым свободным изволением Его любви, Божественной и человеческой. Не нарушая непорочности природы и воли Своего Богочеловечества, Он несет грех всех людей так, как если бы тот грех был бы Его собственным грехом. Несет его вольно, переживая и все его последствия, почему такое его принятие на Себя и несение и имеет спасающую силу, как свободное движение соcтрадательной Богочеловеческой всеобъемлющей любви.

Мне не раз приходилось говорить с этого места о силе сострадательной любви. И кто же из нас не знает ее, так или иначе, опытно? Пречистая и невинная жизнь Спасителя, как и жизнь праведника, только и могла быть и была сплошным состраданием и страданием. Ведь и простой праведник всегда скорбит, всегда страдает от неправды и всего того зла, в котором лежит мир... Но вершина этой страдальческой жизни была крест и смерть на нем. Так как состраждущая человеку любовь Богочеловека свободно возжелала сострадать ему во всем, вместе с человеком пройти через все его муки: и через последнюю, и самую страшную — смерть.

Путь подлинной любви всегда есть путь самоотверженности, то есть жертвы. Вольное прохождение Господом Иисусом Христом через смерть, даже через крестную смерть, было явлением высшей самоотверженности. Некогда приносившийся людьми в жертву Богу агнец — это символ жертвы... Христос — Агнец Божий, Сам приносящий Самого Себя в жертву за все наши грехи свободной, самоотверженнейшей сострадательной Своей любовью. Искупление от греха совершается ею. Последствия греха, все преодолеваются ее силой. Ее жертвенной кровью... Современное религиозное сознание очень соблазняется идеей искупительной жертвы и справедливо видит в этой идее как-то удержавшийся в христианстве остаток первобытных религиозных представлений. Тех диких представлений, в которых Бог мыслился беспощадным тираном, требующим умилостивления разными и самыми страшными человеческими жертвоприношениями. Особенно возмущает человеческое сердце идея заместительной жертвы, мысль, что за вину грешных в жертву приносится невинный. Это, увы, действительно граничит с практикующимся и сейчас чудовищным убийством заложников за чужую вину, в обществах, вся жизнь которых строится на началах, не имеющих ничего общего ни с какими религиозными верованиями.

Но не надо забывать, что даже в самой примитивной форме в понятие жертвы входит важный для него признак, — напоминает нам современный религиозный мыслитель, православный христианин, анализирующий идею жертвы. Человек, приносящий «жертву» Богу, отдает нечто ценное [самому. Ред.] отдающему, человек добровольно чего-то лишает себя, терпит некий ущерб, чтобы тем искупить свою вину. Для этого нужно осознать ее, и ее он сознает. Не в этом этический смысл жертвы, что Богу угоден [всякий человек. Ред.], приносящий дар. Здесь важен акт дарения, лишения себя чего-то ради искупления вины, которая осознается как грех. В этом смысле, — менее всего в каком-нибудь юридическом, — современное религиозное сознание принимает идею искупительной жертвы. Это следует подчеркнуть в отношении в особенности нашего современного русского православного религиозного сознания, очень чуткого, глубокого, быстро развивающегося и на почве живой верности церковному преданию решительно отталкивающегося от очень затемнявших предание схоластических доктринальных построений. К исповедуемому Церковью догмату искупления оно подходит в стремлении вникнуть в тайну жертвенной сострадательной любви Господа Иисуса Христа, в ее метафизическую тайну... В таком подходе к нему нет поэтому психологизма, подобного тому, от которого не были свободны некоторые опыты, — впрочем, уже полувековой давности, — нашего отечественного сотериологического богословия. В нем очистительная кровь, спасительный крест, живоносный гроб суть факты, обладающие мистическим значением, которое увидеть можно, конечно, только в метафизической перспективе. Каждая капля крови, пролитая Господом Иисусом Христом, содержит метафизическую силу божественной безмерной состраждущей человеку любви, простирающейся на весь человеческий род.

Ею вошла в мир, влилась в него благодатная сила. Она влилась в естество человека, в нашу природу, как объективная возможность нравственного возрождения в преодолении себялюбивой стихии. Божественной же силой естеству человека сообщен благодатный дар как объективная возможность преодоления и победы над радикальным злом, над смертью. Одна объективная возможность и другая объективная возможность нашли свое осуществление в жизни, в смерти и в воскресении Иисуса Христа. И обе они могут быть реализованы в каждом из нас, если захотим их усвоить. Эти возможности усваиваются и реализуются, или не принимаются и тогда не реализуются личностью.

Здесь необходимо заметить: для христианского понимания личности очень важно делать четкое различие между личностью и индивидуумом. Индивидуум связан с материальным миром, он порождается родовым процессом. Он имеет чисто биологическое происхождение и детерминирован родовой, биологической и также связанной с ней социальной наследственностью. Человек есть индивидуум, но он не только индивидуум. Человек есть личность. Личность же — это не натуралистическая, а духовная категория. Она не порождается родовым процессом, она происходит от Бога. Она свидетельствует о том, что человек есть точка пересечения двух миров и что в нем всегда происходит борьба духа и природы, свободы и необходимости, независимости, недетерминированности и зависимости, детерминированности.

Личность — не животная особь. Личность есть свобода в человеке, возможность победы над детерминацией мира. Все личное в человеке противоположно всякому автоматизму, психическому, социальному, всякому. Личность — это непостижимое, сверхрациональное, ни в какие внешние рамки не укладывающееся, свободноспонтанное существо человека, глубочайший корень во мне, который сознается как некая абсолютно-ценная, несказанная и непередаваемая тайна и подлинная реальность моего «я». Усвоение дарованных естеству человека благодатных объективных возможностей спасения, усвоение их каждым человеком в отдельности нужно понимать как усвоение их этой свободноспонтанной глубиной человека. Только тогда они становятся действительно моими. Только тогда они реализуются. И это и есть так называемая субъективная сторона нашего спасения, в отличие от объективной. Усвоение их человеком, иначе говоря, есть дело свободы человека, личности... Ее свободного изнутри самоопределения в Боге.

Вся тайна Креста Господня, тайна Голгофы есть тайна свободы. Сын Божий никого не принуждает внешней силой признать Себя. Распятый обращен к свободе человеческого духа, только к свободе. Он никак, ничем, ни в чем, никого не насилует. Чтобы в нем узнать своего Бога, нужен подвиг свободного духа. Бог, распятый на кресте, как бы скрывается тем, что исчезает всякое насилие и все необходимости природного мира в откровении Божества, здесь все обращается к духовному взору, к внутренней свободе. А для чувственного взора, подавленного силами внешнего мира, в Распятии виден лишь униженный и растерзанный человек, видно лишь поражение и гибель правды в мире. Как может Бог явиться в мире не как сила и мощь, а как крестная мука, как бессилие и немощь? Об этом соблазнился некогда еврейский народ, крест был соблазном иудеям и безумием для язычников. Таким же соблазном и безумием он остается теперь для «иудеев» арийского происхождения и для «язычников всех языков» наших дней. Они ждут явления правды в силе. Им нужна победа ее в мире. Этот соблазн есть отречение от свободы духа.

Если бы Сын Божий явился в силе, как царь мира сего и победитель, то свободе человеческого духа наступил бы конец. Потому что Царствие Божие осуществлялось бы насилием и принуждением, как совершенно основательно думают современные христиане. Но религия распятой правды есть религия свободы духа. Распятая правда явилась миру как безмерная, беспредельная любовь, отвергающая насилие и делающая человека бесконечно свободным в Правде! Поэтому лишь в свободе, и в ней одной, усвояются человеком все спасительные и благодатные дары — плоды искупительной жертвы Господа Иисуса Христа. «Где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3,17).

Христианство — религия победы над адом и в этой жизни, и в другой. Мы делаем ее своей победой в свободном подвиге соучастия в деле Христа Спасителя, совершенной Его Божественной и человеческой, Его богочеловеческой любовью к людям, явленной во всей Его жизни, в страстях Его, в смерти и Воскресении. Соучастие же в нем возможно только в ответной Ему любви. В свободной встрече любви Бога к человеку и человека к Богу и утверждается в человечестве теперешнее религиозное сознание людей, в котором самое главное и самое для него характерное — это всепревозмогающая радость и свет любовного общения и солидарности между Богом и миром, между миром и Богом. Оно не принимает бессмысленной и даже кощунственной идеи автоматического и как бы магического действия силы подвига Христа. Существо Его подвига в том, что Он вливает в мир, вводит в него возрождающую его от порчи силу, помогающую людям стать соучастниками спасительной жертвы Христа. В меру сил разумения совершившегося, когда Господь Иисус Христос преклонил на Кресте Главу, мы теперь таким образом стремимся приблизиться к сокровенному смыслу величайших, последних тайн Божиих. И так понимаем основной смысл и того пути Креста, на который всех нас зовет Христова Церковь, пути, по которому шли и идут все православные и безымянные святые и праведные люди и который есть высшее и адекватное выражение парадоксальной правды христианства. Аминь.