Трубецкой С.Н., кн. И ты тоже, Брут!

Помещаемая ниже статья написана кн. С. Н. Трубецким в августе 1904 года вод впечатлением убийства В. К. фон Плеве и статей, появившихся в „Гражданине”, в коих политика погибшего министра подвергалась осуждению.

Статья не могла быть напечатана в то время по цензурным соображениям и автор использовал ее содержание для другой статьи: „Два Пути”, помещенной в „Праве” в октябре того же года.

И ты тоже, Брут!

Князь Мещерский разочаровался в политике покойного г. фон Плеве и считает долгом гражданина заявить об этом во всеуслышание.

Он клеймит политику официального консерватизма, господствовавшую последние „два года и три месяца“, и осуждает ее за то, что она вводила полицейско-бюрократический деспотизм под предлогом и в явный ущерб самодержавия, превращая его в какое-то орудие борьбы против русского общества.

Заявление кн. Мещерского, несомненно, имело бы большую цену, если б оно было сделано два-три месяца тому назад. Но теперь,

492

после смерти г. фон Плеве, когда кн. Мещерский не мог не слышать того, что во всеуслышание говорилось о нем и о его политике и на улицах, и в гостиных, и в вагонах, и в ресторанах — словом, всюду, где встречаются люди, — теперь мы ожидали бы от „Гражданина" хотя бы несколько слов в защиту политики, жертвою которой пал покойный. Неужели же и кн. Мещерский не находит ничего в его защиту? Чего же ждать от прочих, от всех тех, для которых сам кн. Мещерский является наиболее ярким исповедником реакции, крепостничества и ложного консерватизма? Или он чувствует, что песнь его спета, и с ужасом начинает видеть то самое, о чем он пел до сих пор с закрытыми глазами? Как бы то ни было, а нам приходится выступить здесь против него в защиту покойного министра.

В. К. фон Плеве не был творческим государственным умом, и этого ему, конечно, в вину поставить нельзя. Но он твердо и последовательно шел по тому пути, который определился задолго до него, с восьмидесятых годов и, в сущности, даже гораздо ранее — по старому вековому петербургскому тракту, который, видимо, подходит к концу. Его политическое миросозерцание всего проще выражено в беседе, приводимой кн. Мещерским: „самоуправление — сила неиспытанная, неизведанная; бюрократия— сила испытанная, изведанная". Он прямо отказывался понять значение слов манифеста: „приблизить народ к Престолу". Понимает ли сам кн. Мещерский значение этих слов — это тоже вопрос. Нам сдается, что г. фон Плеве мыслил последовательнее, нежели его критик. Покойный министр был последним представителем „испытанной, изведанной силы", полновластной и фактически безответственной бюрократии, которую он отождествлял с самодержавием; другой силы он не знал, в другую силу он не верил и другой программы, кроме программы полицейского бюрократизма, он не понимал, не останавливаясь перед крайними ее последствиями, хотя, как справедливо писали в его некрологах, „смерть помешала ему выполнить многие из его предначертаний”.

Многие русские люди, можно сказать — большинство русских людей в настоящее время, не сочувствовали этой программе. Уже давно раздавались голоса, указывавшие в фактически всевластной и бесконтрольной бюрократии большую опасность не только для страны, но и для Престола, для всего государственного строя, который в корне извращается неограниченным господством бюрократии. Мнимый консерватизм, выступающий в защиту этой неограни-

493

ченной бюрократии, естественно, ставил лозунгом своим антиправовой порядок, — антиправовой даже с точки зрения основных законов Российской Империи. И этим определяется вся программа ложного консерватизма, разрушительная, революционная по существу своему, та программа, которая вот уже четверть века проповедуется на все лады газетчиками лагеря кн. Мещерского: сплошная экзекуция центра и окраин от финских хладных скал до пламенной Колхиды, уничтожение всех реформ Александра II, разгром земства, разгром гласного суда, разгром печати, университетов, всяких начатков или рудиментов общественности.

Почему все это называют охранением, а не „изменой" — многие из нас не понимали и не понимают до сих пор. И, однако, все это является логическим последствием того антиправового принципа, который служит началом нашего ложного консерватизма. Теперь, когда система его рушится у всех на глазах, сам кн. Мещерский от нее открещивается. Но если он уверяет, что ей всего два года и три месяца, и что ложный консерватизм есть изобретение покойного министра, то это одно показывает, что он совершенно не понимает, о чем говорит. Стоит раскрыть „Гражданин“ за прежние годы, чтобы убедиться в том, что я “ложный консерватизм” значительно старше двухлетнего возраста, и что страдает он не детскою болезнью, а старческим маразмом. И, во всяком случае, не апостолам реакции обвинять несчастного министра, который попробовал осуществить на деле лишь малую часть того, о чем они мечтали и что является необходимым следствием общего направления!

Вот этого именно и не сознают многие из теперешних критиков г. фон Плеве. Они не только мирятся с основными антиправовыми началами нашей бюрократии, но возводят их в идеал, а затем ропщут на то, что такие возвышенные начала проводятся в жизнь путем внешнего полицейского принуждения... Да как будто их можно проводить или поддерживать иначе!

Если бы князь Мещерский имел крупицу политического смысла, если бы он знал, чего он хочет, он задумался бы прежде, чем судить покойного министра. И многие из критиков покойного судят его, недостаточно отдавая себе отчета в том, что он, в сущности, не внес и не мог внести нового в министерство внутренних дел; он был лишь новым воплощением, новой фазой метемпсихозы одного и того же низменного духа и шел традиционным путем неограниченного бюрократизма.

494

И всякий преемник его вынужден будет пройти этим путем еще несколько шагов — далее его, как и сам он сделал лишь несколько шагов далее своего предшественника, погибшего подобно ему...

Верно, что старый петербургский тракт приходит к концу и упирается в непроходимую топь. Но для того, чтобы свернуть с этого старого тракта, недостаточно отменить отдельные проекты или реформы покойного министра, надо прежде всего ясно сознать, какой другой путь открывается, кроме этого испытанного и изведанного пути „антиправового порядка”.

Этот другой путь состоит в том, чтобы не на словах только, а реально „приблизить народ к Престолу" и освободить и народ и Престол от пут всевластной, фактически безответственной бюрократии, узурпирующей державные права...

Но не какой-либо министр, а только сама верховная власть свободным произволением может в настоящее время положить конец этому порядку вещей, сделать бюрократическое правительство ответственным не на словах, а на деле и вызвать к существованию орган, стоящий вне бюрократии и способный осуществить реальный контроль над нею.

Но до тех пор, пока этого нет, остается один только „изведанный путь”, которым шли г. фон Плеве и его предшественники. И тогда необходимо идти все далее и далее до самого конца, не останавливаясь перед неизбежными последствиями, каковы бы они ни были.

Третьего пути нет, — есть только возможность шатанья, колебаний, скачков из стороны в сторону, — самая худшая, самая бесплодная из всех политик, которая ничего не даст и ни от чего не избавит. Покойному министру можно поставить в заслугу хотя бы то, что он не следовал этой политике. Какого же пути хотят его критики, с кн. Мещерским во главе? Оставить „изведанный путь” они едва ли решатся, идти далее старой дорогой — они страшатся, а стоять на месте по нынешним временам долго нельзя. Или они думают и здесь пятиться назад, — пятиться по попятному пути, восходя от конца реакции к ее началу? Но не есть ли это политика сказки про белого бычка?

Меньшово,

18 августа 1904 г.

———————

495