Мы не можем достаточно выразить нашу радость по поводу появления подробного правительственного сообщения о студенческих беспорядках в Московском университете. Мы видим в таком сообщении первый шаг в борьбе с крупным и опасным злом, действительную меру, которую уже давно и с нетерпением ожидали все, кому дороги интересы высшего образования в России, интересы университета и студенчества.

Вот уже много лет, как в Московском университете чуть не из года в год повторяются крупные беспорядки, нарушающие правильное течение университетской жизни; вот уже много лет, как в стенах университета пустила глубокие корни подпольная организация, эксплуатирующая самые естественные и законные интересы студенческого товарищества, в целях агитации, совершенно несовместимой с достоинством университета и принесшей уже русскому студенчеству неисчислимый вред.

О беспорядках знали решительно все: знали многие тысячи воспитанников высших учебных заведений; знала уличная толпа, для которой войска и полиция, оцепляющие университет, сделались привычным зрелищем. О них знало все русское общество, хотя, разумеется, не могло составить себе ясного понятия об их характере и происхождении. Оно не имело возможности судить о них иначе, как по слухам, нередко нелепым и всегда не точным, которых нельзя было ни проверить, ни опровергнуть. Полным молчанием печати создавалось исключительное положение для литературы подпольной, распространявшей свои „сообщения» в целях агитации; порождались целые легенды, распространялись ложные сенсационные известия, которые проникали и в заграничную печать и волновали наше общество, разрастаясь и расширяясь в нем как крути от камня, брошенного в стоячую воду. Еще

за несколько дней до правительственного сообщения приходилось отвечать на запросы о том, „ сколько университетов закрыто “, „сколько тысяч студентов арестовано и сколько убитых и раненых в столкновении с войсками. Ежегодное пьяное безобразие, 12-го января в Москве, и такое же пьяное безобразие, 8-го февраля в Петербурге — вот единственные „студенческие истории“, о которых русское общество могло знать до сих пор, и по поводу которых оно могло сказать хотя бы слово осуждения.

Чем у́же сфера, доступная гласности, тем шире сфера, составляющая исключительное достояние сплетни, вымысла, агитации и подпольной литературы. Изъять из печати вопрос, волнующий общество и касающийся самых жизненных его интересов, не значит прекратить его обсужденье: это значит лишь обострить его и обречь на обсужденье, заведомо пристрастное, одностороннее и неверное. Чистый воздух необходим для оздоровления не только физической, но и нравственной атмосферы.

Это заставляет нас еще лучше оценить все значение шага, сделанного правительством. Оно дает возможность высказаться по вопросу вполне назревшему, перенести этот вопрос в печать из тех кружков, в которых он обсуждался в духе нетерпимой, фанатической агитации, поставленной в самое выгодное для него положение вынужденным молчанием людей порядка, людей искренно преданных университетскому делу. Пора было дать обсудить университетский вопрос не одним студентам и не на сходках, обсудить его гласно и всесторонне, ибо такое обсуждение и наиболее полезно и наиболее безопасно: не оно во всяком случае вызывало до сих пор университетские беспорядки.

К святому делу воспитание юношества нельзя относиться легкомысленно или индифферентно. Оно сопряжено с двойною и тяжкою ответственностью—перед самим юношеством, которое мы воспитываем, и перед страною, для которой мы его воспитываем. Поэтому нравственный долг точно так же, как и долг истинного патриотизма, заставляет каждого из нас спросить: правильно ли то воспитание, которое мы даем нашей молодежи и как предупредить те опасности, которым она, по-видимому, подвергается в наших университетах?

Нам нечего скрывать этих забот от молодежи и вести потихоньку от нее наши беседы о ней. Она может их слушать,

может участвовать в них, если хочет. Если она имеет право на нашу любовь и заботу, пусть видит, что мы в самом деле заботимся и думаем о ней. Если она имеет право на бережное к ней отношение, то она имеет также право на нашу откровенность и беспощадную искренность с нею, несовместимую с сентиментальною фальшью, баловством и поблажкою. Если, наконец, она имеет право на наше уважение, то она имеет также право и на то, чтобы мы предъявляли ей строгие и высокие умственные и нравственные требование вместо обидной снисходительности и послабления.

От лиц, вышедших из детского возраста и получающих высшее научное образование, мы должны требовать известной нравственной и умственной зрелости, выражающейся прежде всего в сознании своих прав и обязанностей. Первым и самым драгоценным правом нашего студента, которым он обыкновенно всего менее дорожит, является право на высшее образование. Это право покупается часто тяжелым трудом его семьи и, всегда, потом и кровью того народа, которому воспитанье каждого студента обходится тысячи и тысячи рублей. Когда в низших, наименее обеспеченных слоях нашего общества приходится встречать жажду высшего образования, духовную жажду, составляющую мучение, несчастье людей, лишенных возможности ее удовлетворенья; когда сознаешь, сколько сильных умов и богатых дарований, несмотря на жертвы и усилия, не могут пробиться к желанной цели и отдать хотя бы несколько лет жизни науке, — становится больно и стыдно за большую часть нашего студенчества, пренебрегающую столь дорого купленным правом учиться п своею великою обязанностью воспользоваться этим правом, чтобы вернуть семье и народу поистине громадные жертвы, принесенные в пользу его. Мы не станем разбирать, какие причины, какие влияние школы, воспитания, общественного строя или среды настолько притупляют нравственное сознание значительной части нашей молодежи. Чем сильнее могут быть такие влияния, тем более должны требовать мы от наших юношей нравственной самодеятельности для борьбы с ними. Студент — уже не ребенок и должен сознавать, честно или нечестно он поступает. Он не должен мириться с мыслью, что можно существовать даром на счет казны или общественной благотворительности и видеть в университете богадельню со стипендиями для здоровых юношей или клуб для государственных младенцев — увеселительный клуб для одних, и политический —

для других. Такое отношение к делу глубоко безнравственно, а между тем мы должны признать, что именно так относится к университету очень значительная часть нашей молодежи. Не легко им высказывать такое тяжкое, ужасное обвинение! Дай Бог, чтобы оно было преувеличением! Но, к сожалению, оно едва ли может быть преувеличено. Есть множество студентов, для которых университет есть только средство для приобретения разных льгот и прав, которые ищут в нем не образование или науки, а только диплома, обеспечивающего за ними возможность дальнейшего привилегированного существования на казенный или общественный счет. Правда, что и к этой части студенчества трудно относиться со всею той строгостью, которой она заслуживала бы. Привлекаемая в университет чисто внешними соображениями, она попадает в него случайно, благодаря недостатку и неправильной постановке у нас профессионального образования. Но и от тех лиц, которые поступают в университет, чтобы обеспечить себе кусок хлеба, мы имеем право требовать, чтобы этот хлеб был добыт честным трудом.

Конечно, не вся молодежь подходит под указанные категории. Тот, кто близок к ней, — знает, сколько действительной, острой нужды она терпит, и как велика та борьба, которая ей выпадает на долю. В ней есть труженики истинные и заслуживающие прямого уважение — своей любовью к делу, верой в него и добросовестным к нему отношением. Мало того, среди той части студенчества, которая относится с пренебрежением к своим университетским обязанностям и проводит свое время в деятельности, чуждой университету или прямо враждебной его целям, есть много способной, искренно увлеченной, горячей молодежи, готовой жертвовать собою на то дело, которое она считает правым. II такая молодежь могла бы провести свои учебные годы с честью и пользой для себя и для общества, если бы самое отношение ее к университету не было ложным в своем корне...

Но одни ли студенты заслуживают упрека в ложном отношении к задачам университета? Они ли одни вмешивают политические страсти и политическую агитацию в его внутреннюю жизнь? Они ли одни искажают всю постановку университетского дела в России? Мы нисколько не думаем снимать с них ответственность за их поступки и принципы, но полагаем, что, кроме них, такая ответственность падает и на других. Я не говорю об отдельных агитаторах, а обо всем нашем обществе.

II.

Для нашего общества и для нашего студенчества в равной степени полезно было бы поставить себе серьёзно вопрос: что такое университет и для чего собственно он существует? Казалось бы, странно и ставить такой вопрос: до такой степени ответ очевиден. А между тем он сознается далеко не всем во всех своих логических последствиях.

Университет есть рассадник высшего научного образования, который, в отличие от других специальных высших учебных заведений, преследующих специальные цели, обнимает в себе преподавание всех наук: он есть университет всех отраслей знания, — universitas scientiarum. Поэтому, допуская в пределах своих факультетов лишь известную специализацию, он преследует, прежде всего, общеобразовательную цель, стремится, насколько возможно, дать общую научную подготовку по главнейшим отраслям человеческих знаний, в области которых студент может вполне специализироваться лишь по успешном окончании общеуниверситетского курса. Эта общеобразовательная „университетская“ цель никогда не должна теряться из вида: университет должен достойным образом представлять собою всю науку или все науки в их общей связи. Этим объясняется взаимная связь факультетов, и определяется характер университета, как организованного союза факультетов или как организованного академического союза, состоящего из корпорации ученых — представителей отдельных наук — и из учащихся. Учащие имеют ученый ценз, учащиеся — ценз образовательный, т.-е. ценз средней гуманистической школы, подготовляющей их к общему научному образованию. Лица, не имеющие такого образовательного ценза, могут быть допускаемы в университет лишь в качестве вольных слушателей. Что касается ученого ценза, то он, естественно, может устанавливаться только специалистами и факультетами, которые судят о том, насколько данное лицо по своим специальным и общим знаниям и по своим научным достоинствам заслуживает звание учителя или ученого. В этом смысле ученое сословие всегда было и останется само пополняющимся. Но и как сословие или корпорация, учащая, университет всех компетентнее может судить о своих научных интересах, пользах и нуждах в деле распределение и разработки плана занятий и в деле преподавания.

Кажется, дело совершенно ясно: университет может и должен преследовать одну свою чисто-академическую цель высшего научного образования. I если у него есть какая-нибудь великая, истинная общественная цель, так это та, чтобы дать государству наибольшее количество людей с действительным высшим образованием, каким бы специальностям они себя не посвящали. Если нам нужны только специалисты, только техники в различных сферах общественной или практической деятельности, мы можем закрыть университеты, уничтожить факультеты и оставить одни специальные институты. Если же мы признаем, что для самого процветание таких специальных школ, для развитие специальных и даже - чисто технических деятельностей необходимо большое число деятелей с общей теоретической подготовкой, мы сохраним наши университеты. Если мы не хотим иметь одних более или менее искусных фельдшеров, канцеляристов, машинистов, если мы хотим, чтобы самые специальные высшие школы давали нам образованных врачей, юристов и технологов, не говоря уже о филологах, мы должны стремиться к тому, чтобы университет оставался университетом.

И весь порядок, весь строй этого учреждение должен определяться его академической целью в глазах профессоров и студентов, в глазах общества и правительства. Когда порядок университета соответствует этой цели, — он хорош и целесообразен; когда он препятствует ее достижению,— он требует исправления. Так, например, когда в состав преподавателей университета попадают лица без достаточного ценза или не соответствующие факультетским требованиям, или когда в состав студентов поступают лица, не имеющие сколько-нибудь основательного среднего образования—университет не может успешно выполнять свои задачи. Факультеты дезорганизуются, а студенты, неспособные усвоить высшее образование и неподготовленные к его требованиям, естественно, обращаются в вольных слушателей. Когда профессора перестают составлять организованную корпорацию, университет может быть внешним соединением весьма многих и разнообразных кафедр, представляемых более или менее учеными чиновниками ведомства народного просвещения, но он перестает быть университетом, т.-е. живым академическим союзом. Связь факультетов теряет всякий смысл, и самый план преподавание определяется не внутренними требованиями университетской науки, а внешними требованиями — иногда весьма специального,

иногда случайного свойства. Точно также, когда большинство студентов перестает проходить университетский курс, обращаясь в вольных слушателей пли просто в вольницу, преследующую анти-академические цели, —университет теряет смысл и значение!

Ничего не может быть пагубнее и фальшивее того постоянного вмешательства политических принципов и соображений, которые, мы обыкновенно допускаем в обсуждении вопросов, чисто педагогических.

Мы иногда обсуждаем, насколько либеральна или консервативна та или другая мера там, где просто надо судить о том, насколько она целесообразна в виду общепризнанной цели. Я могу быть большим либералом и вместе сознавать, что школа—не клуб, что молодежь должна в ней учиться, а не претендовать на руководящую роль в общественном движении. Но я могу быть и большим консерватором и вместе желать сохранение университета в сознании, что дезорганизую студенчество и профессорскую корпорацию, я вношу не порядок, а смуту и безначалие в университетскую жизнь.

Мы не сомневаемся в том, что последние событие в Московском университете вызовут не одни оживленные толки в обществе, а ряд действительных мер к оздоровлению наших университетов. Для всякого не предубежденного и беспристрастного взгляда более чем ясно, что самый организм их нуждается в коренном лечении и что одного симптоматического лечения, какое практиковалось за последние двенадцать лет, здесь не достаточно.

Для подавления отдельных волнений и беспорядков нет, разумеется, никакой нужды менять строй университетской жизни. Достаточно твердых и разумных мер со стороны университетских властей. Отдельные беспорядки среди учащейся молодежи возникали и не в одних университетах, а и в других учебных заведениях с гораздо меньшим количеством учащихся, и притом возникали не только у нас, но п во всех европейских странах. Они могут повторяться при всяком режиме, и принимать по отношению к ним какие-либо меры, кроме чисто дисциплинарных, значило бы производить постоянную ломку в высших учебных заведениях. Но мы имеем дело не с случайными беспорядками, а с хронической неурядицей, нарушающей правильную жизнь университета, даже в те периоды, когда в нем царит наружное спокойствие и видимых беспорядков нет.

Обращая студенчество в хаотическую массу „отдельных посетителей" университета и не допуская никакой правильной и законной их организации, соответствующей академическим целям и условиям нашего быта, мы прямо создаем почву для нелегальной и анти-академической организации, сосредоточивающейся в руках агитаторов, бесконтрольно распоряжающихся массой студенчества; мы создаем положение, при котором всякое нормальное и естественное проявление товарищеского общение между студентами может принять нелегальный характер, хотя бы оно первоначально вызывалось самыми законными и естественными интересами их, интересами умственного и нравственного общение на почве общих университетских занятий и интересами материальной взаимопомощи. Такая взаимопомощь представляется нам самой целесообразной и разумной формой помощи по отношению к бедствующему студенчеству; такая взаимопомощь может иметь нравственное, воспитательное значение, и при правильной организации, направлении и общественной поддержке могла бы совершенно парализовать то развращающее и вредное влияние, которое может иметь иногда внешняя благотворительность.

Но для того, чтобы студенчество могло иметь какое-нибудь упорядоченное правильное академическое устройство, органически связанное с университетом, чтобы общение между студентами укладывалось в рамки университетской жизни и подчинялось его строю, нужно, чтобы самый университет был самим собою, чтобы он был связным целым, которое могло бы нравственно и умственно руководить студенческою жизнью. Ибо, дезорганизуя профессорскую корпорацию и лишая ее самостоятельной жизни, мы вносим разобщение не только между факультетами и профессорами, но — между профессорами и студентами, которые теряют всякую связь между собою — помимо лекций и занятий.

III.

Но это именно только и нужно, скажут иные. Профессора-то и являются истинными „развратителями молодежи. Они толкают молодежь к беспорядкам, они пропагандируют с кафедры революционные идеи, подрывая в них начала религии, права, государства и семьи. От них, прежде всего, надлежит оградить нашу молодежь; а если университет, к сожалению, не может обойтись вовсе без профессоров, то следовало бы именно разобщить, от-

делить их от студентов, насколько это возможно. Так и сделал новый университетский устав.

В начале восьмидесятых годов всякий, говоривший такие речи, считал себя сторонником порядка; травля против профессорской коллегии, стремившаяся подорвать ее авторитет и всякое к ней доверие, представлялась гражданской заслугой, и мы видим, к чему она привела... Теперь, после некоторой паузы, подобная травля возобновляется. Еще недавно, по поводу минувших беспорядков, некоторые газеты позволили себе выходки в этом смысле. Они, конечно, всецело падают на голову тех, кто их себе позволяет. Но для нас важно то, что подобные выходки могут быть терпимы в обществе и печати. Что-нибудь одно: либо наши профессора — в общем действительно люди вредные и неблагонадежные, которым нельзя доверить дело образование юношества; либо же такое обвинение есть клевета, которая не должна оставаться безнаказанной. В первом случае никакие полумеры недостаточны и нужно закрыть университеты, заменив их какими-нибудь другими заведениями — хотя бы закрытыми корпусами. Во втором случае надо признать, что травля против профессорской коллегии есть также злонамеренная агитация, которая причиняет глубокий вред университету и силится подорвать его авторитет в обществе перед учащейся молодежью. Всякая школа нуждается в поддержке со стороны общества, и если бы доверие к университету было подорвано, он не мог бы продолжать своего дела. Агитация против него достигает отчасти своей цели, и мы должны с ней считаться. Рассмотрим же здесь, какой смысл могут иметь ее обвинения.

Если эти обвинение имели, — я не скажу основание, а просто — какой-нибудь логический смысл при прежнем университетском уставе, то теперь они являются прямо бессмысленными или же получают совершенно другое значение. В самом деле: что могут значить они теперь, когда профессорская корпорация фактически уничтожена и остались отдельные профессора, назначаемые непосредственно министерством, не имеющие сами по себе никакого участие в управлении университетом и никакого определенного отношение к студентам помимо лекций и занятий, ведущихся по программе, утвержденной министерством? Администрация университета находится в руках попечителя, правления, назначаемого министерством, и инспекции, которая не имеет никакого отношения к профессуре. Ответственность за порядок в университете не может лежать на корпорации, которой не существует и которая

участвует в его управлении несравненно менее, чем педагогический совет в наших гимназиях. Равным образом, на нескольких сотнях преподавателей, не составляющих академической корпорации, не может лежать никакой ответственности за действие одного из их сослуживцев, который по отношению к ним является совершенно самостоятельным и не подчиненным их контролю. Если бы даже один из преподавателей университета стал вести преступную агитацию, ответственность падает на него одного, а во всяком случае не на корпорацию, от которой он не зависит, или которой не существует вовсе. Ее нельзя винить и за то, что порядок в университете не увеличился и за то, что научный уровень его понизился. Быть может, такое положение дела нежелательно: быть может, следует, чтобы те многие сотни преподавателей, которые наполняют наши университеты, подчинялись его общей чисто научной цели и подлежали фактическому контролю. Но такой контроль может быть действительным (а не фиктивным) и в то же время соответствовать достоинству профессоров и университета лишь в том случае, если он будет лежать на самой университетской корпорации, которая и явится ответственной перед правительством и обществом и в своем целом, и в своих представителях.

Но, скажут нам, помимо юридической ответственности есть гораздо большая нравственная ответственность, возлагаемая на профессоров их нравственною обязанностью по отношению к юношеству, вверенному их руководству и влиянию. Этой священной обязанности никто не думает отрицать, и мы нисколько не хотим умалять той ответственности, которая с нею связана. Но и здесь надо иметь в виду, что это есть чисто индивидуальная ответственность отдельных профессоров: можно говорить о нравственной ответственности университетского правления, инспекции, министерства, но о нравственной ответственности университета или о какой-либо круговой поруке профессоров говорить нельзя. И потому нам нет основание выступать с апологией всех Сократов, занимающих отдельные кафедры в наших университетах. Допустим, что среди них могут найтись люди, которые, по своим умственным или нравственным свойствам, не соответствуют достоинству университета. При чем тут университет, и может ли он за них отвечать?

Пересмотрим здесь, каковы нравственные обязанности профессора. Первою обязанностью его, как и всякого человека,

является бескорыстное и честное служение своему делу, т.-е. служение той науке, которую он преподает. Служа ей, оп служит и университету, служит и студенчеству п оказывает на него то нравственное влияние, которое он прежде всего призван на него оказывать. Он служит университету, поскольку его наука входит в универсальную систему человеческих знаний и в систему университетского преподавания; он служит студенчеству, внушая, ему любовь и уважение к науке, понимание ее требование п значение и показывая ему своим собственным примером, что она есть действительно единственная и вместе безусловно ценная цель университета,—то великое общественное дело, которому должен служить университет. А такое служение имеет особенное значение среди общества, в котором так редко встречается истинная вера в науку, любовь и уважение к ней!

Такова миссия университетского деятеля. На почве такой деятельности между ним и отдельными его слушателями неизбежно устанавливаются личные нравственные отношения. Но, как я думаю, такие отношение едва ли могут подлежать отчету; в них всякий может отвечать только перед своею совестью. Многие требуют большего: профессор должен обращаться к студентам публично с нравственною проповедью, внушая им здравые политические, религиозные и общественные воззрения. На этот счет могут существовать различные взгляды: не всякий ученый чувствует в себе призвание к нравственному, религиозному или политическому проповедничеству, что не мешает ему, однако, оказывать на молодежь благотворное влияние именно в качестве профессора и ученого.

Что касается меня, то я полагаю, что всякая политическая проповедь, как бы ни была она разумна или благонамеренна, безусловно неуместна на кафедре, внося в университет политические страсти и борьбу политических мнений, которая не должна происходить на почве университета. Профессор идет в университет, чтобы преподавать науку, а не свои политические мнения, которые не могут составлять приоритета преподавания и которые он может защищать и высказывать везде, где хочет, только не в университете. Как я полагаю, это есть правило, из которого никто не должен допускать исключения, поскольку самый принцип внесение политики в университет роковым образом отражается на судьбе этого учреждения. Если наука должна быть чужда тенденциозности, мы не должны навязывать ее преподаванию наши тенденции.

Но, если вопросы текущей политики должны быть оставляемы в стороне, — профессор может иметь не только нравственное право, но даже обязанность публичного обращения к студентам по поводу чисто университетских дел, напр., по поводу последних беспорядков. Отдельные попытки подобного обращение повторялись и, несомненно будут повторяться с большим или меньшим успехом. Следует помнить, однако, что такие попытки имеют случайный характер. Профессор обращается не к студентам вообще, к которым может обращаться лишь ректор, или правление, а только к своей специальной аудитории и притом, во время беспорядков, к наиболее спокойной и усердной части ей, продолжающей посещать его лекции и держащейся в стороне от волнений. Не ходить же профессорам на сходки или на заседание недозволенных студенческих кружков! Если сходка собралась в его аудитории и он имеет возможность заставить себя слушать и слышать, тогда другое дело. Но подобные случаи повторяются чрезвычайно редко.

Как бы то ни было, следует помнить, что профессорская корпорация существует только по имени, что „совет“ не имеет никакой реальной власти или авторитета, сохраняя значение чисто декоративного характера, а студенты представляют собою совокупность отдельных посетителей университета, к которым может обращаться в этой совокупности только университетское начальство и которых постановление совета сами по себе нисколько не касаются.

Таким образом, когда идет речь об отношениях между профессорами и студентами вне специальных научных занятий, — надо разуметь всегда отдельных профессоров и отдельных студентов. Желателен ли такой порядок или нет — вопрос другой. Но прежде чем решать его, прежде чем решать какие бы то ни было отдельные вопросы, нужно решать: желательно ли, чтоб университет был действительно университетом? Если да, то нужно постараться о том, чтобы он перестал быть беспорядочным сборищем плохо подготовленных слушателей, добрая часть которых идет в него лишь за недостатком профессиональных школ; и нужно позаботиться о том, чтобы университет перестал быть случайным собранием отдельных преподавателей различных факультетов.

Во всяком случае, говоря об университете, нужно иметь в виду не отдельные беспорядки, а его постоянные порядки. Мы не

можем коснуться подробно этих порядков, но думаем, что тщательный и беспристрастный пересмотр их безотлагательно необходим. Перед нами стоит тяжелая дилемма, и русское общество обязано сознать все ее значение. Может ли оно вверять свое юношество попечению университета; желательно ли, вообще, сохранить университет, и желательно ли навсегда сохранить его в его теперешнем виде? Я говорю во имя чисто консервативного интереса и думаю лично, что университетский вопрос может быть разрешен в духе просвещенного консерватизма: университет должен быть — университетом. Быть может, за одно это, некоторые консерваторы станут упрекать нас в солидарности с „союзным советом", который также требует пересмотра университетского устава и восстановление университетской автономии. Правда, он говорит и об этом. Но отдаст ли он себе ясный отчет в том, чего он хочет? Ибо с университетской автономией, существование анти-академической организации, стремящейся распоряжаться студенчеством, — еще более несовместимо, чем с университетом, утратившим значение академической корпорации. Истинная университетская автономия не та, которой могут желать агитаторы, а только та, которая вытекает из внутренних требований университетского дела, преследующего автономную чисто академическую цель — высшего научного образования. Ясно, что тут не может быть речи о какой-либо политической автономии, о каких-либо политических привилегиях профессоров или студентов. Мы хотим только, чтобы университет перестал служить внешним и случайным целям, ибо если наука имеет свои автономные требования, то и организации ее преподавание не может определяться требованиями внешними и случайными. И мы думаем, что интересы и цели специально университетские — с наибольшим успехом и компетентностью может ведать сам университет, который один имеет фактическую возможность организовать и регулировать преподавание. Это не умаляет нисколько прав общей или специально-учебной администрации по отношению к университету; это вносит внутренний порядок в университетскую жизнь и в то же время возлагает на профессорскую корпорацию реальную ответственность за успешное ведение университетского дела.

Кн. С. Трубецкой.

Москва 1896 г. 24 Декабря.

(„С.-Петербургские Ведомости".)

___________

Страница сгенерирована за 0.25 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии