Обзор источников

В обширном смысле понятие исторического источника заключает в своем содержании всякий остаток старины, будет ли это сооружение, предмет искусства, вещь житейского обихода, печатная книга, рукопись или, наконец, устное предание. Но в узком смысле источником мы называем печатный или письменный остаток старины, иначе говоря, той эпохи, которую изучает историк, Нашему ведению подлежат лишь остатки последнего рода.

Обор источников может быть веден двумя путями: во 1-х, он может быть простым

логически—систематичным перечнем

19

различных видов исторического материала, с указанием главнейших его изданий; во 2-ых, обзор источников может быть построен исторически и совместить в себе перечень материала с обзором движения у нас археографических трудов. Второй путь ознакомления с источниками для нас гораздо интереснее, во 1-х, потому что здесь мы можем наблюдать появление археографических трудов в связи с тем, как в обществе развивалось чувство ценности рукописной старины, и во 2-х, потому еще, что здесь мы познакомимся с теми деятелями, которые собиранием материалов для родной истории составили себе вечное имя в нашей науке.

В эпоху допетровскую отношение к рукописям в грамотных слоях московского общества было самым внимательным, потому что в то время рукопись заменяла книгу, была источником и знаний, и эстетических наслаждений, и составляла ценные предметы обладания; рукописи постоянно переписывались с большой тщательностью и часто жертвовались перед смертью владельцами в монастыри «по душе»: жертвователь за свой дар просит монастырь или церковь о вечном поминовении его грешной души. Акты законодательные и вообще все рукописи юридического характера, т. е. то, что мы назвали бы теперь официальными и деловыми бумагами, также ревниво сберегались. Печатных законоположений, кроме уложения, царя Алексея Михайловича тогда не существовало, и этот рукописный материал был, как бы, кодексом действовавшего права, руководством тогдашних администраторов и судей. Законодательство тогда было письменным, как теперь оно печатное. Кроме того, на рукописных же грамотах монастыри и частные лица основывали свои льготы и различного рода права. Понятно, что весь этот письменный материал был дорог в обиходе тогдашней жизни и что его должны были ценить и хранить.

В XVIII веке под влиянием новых культурных вкусов, с распространением печатной книги и печатных законоположений, отношение к старым рукописям очень изменяется: упадок чувства их ценности замечается у нас в продолжение всего XVIII в. В XVII в. рукопись очень ценилась тогдашним культурным классом, а теперь в XVIII в. этот класс уступил место новым культурным слоям, которые к рукописным источникам старины относились презрительно, как к старому негодному хламу. Духовенство также переставало понимать историческую и духовную ценность своих богатых рукописных собраний и относилось к ним небрежно. Обилие рукописей перешедших из XVII в. в XVIII в., способствовало тому, что их не ценили. Рукопись была еще, так сказать, вещью житейской, а не исторической и мало-помалу с культурных верхов общества, где прежде вращалась, переходила в нижние его слои, между прочим, и к раскольникам, которых наш археограф Строев называл «попечителями наших рукописей». Старые же архивы и монастырские книгохранилища, заключавшие в себе массу драгоценностей, оставались без всякого внимания, в полном пренебрежении и упадке. Вот примеры уже из нашего века, которые показывают,

20

как невежественно обращались с рукописной стариной ее владельцы и хранители. «В одной обители благочестия, к которой в исходе XVII в. было приписано более 15-ти других монастырей», писал П. М. Строев в 1823 году, «старый ее архив помещался в башне, где в окнах не было рам. Снег покрывал на пол-аршина кучу книг и столбцов, наваленных без разбору, и я рылся в ней, как, в развалинах Геркулана. Этому шесть лет, — следовательно, снег шесть раз покрывал сии рукописи и столько же на них таял, теперь верно осталась одна ржавая пыль»... Тот же Строев в 1829 г. доносил Академии Наук, что архив старинного города Кевроля, по упразднении его перенесенный в Пинегу, «сгнил там в ветхом сарае и, как мне сказывали, последние остатки его не задолго перед сим (т. е. до 1829 г.) брошены в воду».

Известный любитель и исследователь старины митрополит Киевский Евгений (Болховитинов, 1767 — 1837), будучи архиереем в Пскове, пожелал осмотреть богатый Новгородский Юрьев монастырь. «Вперед он дал знать о своем приезде», — пишет биограф митр. Евгения, Ивановский,— «и этим, разумеется, заставил начальство обители несколько посуетиться и привести некоторые из монастырских помещений в более благовидный порядок. Ехать в монастырь он мог одной из двух дорог: или верхней, более проезжей, но скучной, или нижней, близ Волхова, менее удобной, но более приятной. Он поехал нижней. Близ самого монастыря он встретился с возом, ехавшим к Волхову в сопровождении инока. Желая узнать, что везет инок к реке, он спросил. Инок отвечал, что он везет разный сор и хлам, который просто кинуть в навозную кучу нельзя, а надобно бросить в реку. Это возбудило любопытство Евгения. Он подошел к возу, велел приподнять рогожу, увидел порванные книжки и рукописные листы и затем велел иноку возвратиться в монастырь». В этом возу оказались драгоценные остатки письменности даже XI в.» (Ивановский «Митр. Евгений», стр. 41—42»).

Таково было у нас отношение к памятникам старины еще в XIX в. В XVIII в. оно было, конечно, не лучше, хотя нужно отметить, что рядом с этим, с начала уже прошлого столетия являются отдельные личности, сознательно относившиеся к старине. Сам Петр I собирал старинные монеты, медали и другие остатки старины, по западноевропейскому обычаю, как необыкновенные и курьезные предметы, как своего рода «монстры». Но, собирая любопытные вещественные остатки старины, Петр желал вместе с тем «ведать государства Российского историю» и полагал, что, «о сем первее трудиться надобно, а не о начале света и других государствах, пониже о сем много писано». С 1708-1715 г. по приказу Петра над сочинением русской истории (XVI и XVII вв.) трудился тогдашний ученый деятель славяно-греко-латинской Академии, Федор Поликарпов, но труд его не удовлетворил Петра, а нам остался неизвестен. Несмотря, однако, на такую неудачу, Петр до конца своего царствования не забывал мысли о полной русской истории и заботился о собрании для нее материала: в 1720 г. он приказал губернаторам пересмотреть все

21

замечательные исторические документы и летописные книги во всех монастырях, епархиях и соборах, составить им описи и доставить эти описи в сенат. А в 1722 году синоду было указано по этим описям отобрать все исторические рукописи из епархий в синод и сделать с них списки. Но, синоду не удалось привести это в исполнение: большинство епархиальных начальств отвечало на запросы синода, что у них нет таких рукописей, а всего, в синод было прислано до 40 рукописей, как можно судить по некоторым данным, и из них только 8 собственно исторических, остальные же духовного содержания. Так желание Петра иметь историческое повествование о России и собрать для этого материал разбилось о невежество и небрежность его современников.

При Петре, таким образом, для русской истории не было сделано ничего в смысле результатов. Историческая наука родилась у нас уже позже Петра, и научная обработка исторического материала началась вместе с появлением у нас ученых немцев, тогда стало выясняться мало-помалу и значение рукописного материала для нашей истории. В этом последнем отношении неоценимые услуги нашей науке оказал известный уже нам Герард Фридрих Миллер (1705—1785 г.) Добросовестный и трудолюбивый ученый, осторожный критик-исследователь и в то же время неутомимый собиратель исторических материалов, Миллер своей разнообразной деятельностью вполне заслуживает имя «отца русской исторической науки», какое ему дают наши историографы. Наша наука еще до сих пор пользуется собранным им материалом. В так называемых «портфелях» Миллера, хранящихся в Академии Наук и в Московском главном архиве Министерства Иностранных Дел, заключается более 900 номеров разного рода исторических бумаг. Эти портфели и теперь еще для исследователя составляют целое сокровище, и новые исторические труды часто черпают из них свои материалы: так, археографическая комиссия до последнего времени наполняла его материалом некоторые из своих изданий (Сибирские дела в дополнениях к «Актам историческим»). Миллер собирал письменные памятники не в одной только Европейской России, но и в Сибири, где он провел около 10 лет (1733—1748). Эти изыскания в Сибири дали важные результаты, потому что только здесь Миллеру удалось найти массу ценных документов о смуте, которые были потом напечатаны в Собрании Государственных грамот и Договоров, IIтом. При императрице Екатерине II Миллер был назначен начальником Архива Коллегии Иностранных Дел и имел от императрицы поручение создать собрание дипломатических документов по примеру Амстердамского издания Дюмона (Corpsuniversel diplomatiquedudroitdesGens 8 т. 1726 — 1731). Но Миллер был уже стар для такого грандиозного труда, и как начальник архива успел только начать разбор и упорядочение архивного материала и приготовил целую школу своих учеников, которые по смерти учителя продолжали работать в этом архиве и вполне развернули свои силы позднее в так называемую «Румянцевскую эпоху». Рядом с Миллером действовал В. Н. Татищев. Он намеревался писать географию России, но понимал, что

22

география без истории невозможна и потому решил сперва написать историю и обратился к собиранию и изучению рукописного материала. Собирая материалы, он нашел и первый оценил «Русскую Правду» и «Царский Судебник». Эти памятники, как и самая «История России» Татищева изданы были уже после его смерти († 1750 г.) Миллером. Кроме собственно исторических трудов, Татищев составил инструкцию для собирания этнографических, географических и археологических сведений о России. Эта инструкция была принята Академией Наук.

Со времени Екатерины II дело собирания и издания исторического материала очень развилось. Сама Екатерина находила досуг для занятия русской историей, живо интересовалась русской стариной, поощряла и вызывала исторические труды. При таком настроении императрицы в русском обществе стал живее интерес к прошлому, и стало сознательнее отношение к остаткам этого прошлого. При Екатерине, как собиратель исторического материала, действует между прочим, гр. Мусин-Пушкин, нашедший «Слово о Полку Игореве» и возобновивший заботу о том, чтобы собрать из монастырских библиотек в столицу все рукописные летописи в видах их лучшего хранения и издания. При Екатерине начинаются многочисленные издания летописей в Академии Наук и при Синоде, издания, впрочем, еще не совершенные и не научные. И в провинции начинается тоже движение в пользу изучения старины: в Архангельске, например, составляется археологическое общество, где действуют Крестинин и Фокин. В столицах частные люди начинают издавать памятники.

В этом деле первое место занимает Николай Иванович Новиков, больше известный нашему обществу изданием сатирических журналов, масонством и заботами о распространении образования. По своим личным качествам и гуманным идеям - это редкий в своем веке человек, светлое явление своего времени. Он нам уже известен, как собиратель и издатель «Древней Российской Библиофики» — обширного сборника старых актов разного рода, летописцев, литературных старинных произведений и исторических статей. Издание свое он начал в 1778 году и в 3 года издал 10 частей. В предисловии к Библиофике Новиков определяет свое издание как «начертание нравов и обычаев предков» с целью познать «великость духа их, украшенного простотою» (надо заметить, что идеализация старины уже сильна была и в первом сатирическом журнале Новикова «Трутень» (1769—1770 г.). Первое издание «Библиофики» теперь уже забыто ради второго, более полного, в 20 томах (1788—1791). Новикова в этом его издании поддерживала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допустила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему очень радушно помогал старик Миллер. По содержанию своему, «Древняя Российская Библиофика» была случайным сводом под руку попавшегося материала, изданного почти без всякой критики и без всяких научных приемов, как мы их понимаем теперь.

23

В этом отношении еще ниже стоят: «Деяния Петра Великого» курского купца Голикова, который еще с детства восторгался деяниями Петра, имел несчастие попасть под суд, но был освобожден по манифесту, по случаю открытия памятника Петру. По этому поводу Голиков решил всю свою жизнь посвятить работе над биографией Петра. Он собирал все известия, какие только мог достать, без разбора их достоинств, письма Петра, анекдоты о нем и т. п. В начале своего собрания он поместил краткий обзор XVI и XVIIвв. На труд Голикова обратила внимание Екатерина и открыла ему архивы, но этот труд лишен всякого научного значения, хотя по недостатку лучших материалов им пользуются и теперь. Для своего же времени он был крупным археографическим фактом (I-ое издание 30 т. (1778—1798.). II-ое издание 15 томов, 1838).

Кроме Академии и частных лиц, к памятникам старины обратилась деятельность и «Вольного Российского собрания» ученого общества, основанного при Московском университете в 1771 году. Это общество было очень деятельно в помощи отдельным ученым, открывая им доступ в архивы, сооружая ученые этнографические экспедиции и т. д., но само издавало немного памятников старины: в 10 лет оно выпустило только 6 книг своих «Трудов» (1774—1783 г.).

Такова в самых общих чертах деятельность второй половины прошлого века по собиранию и изданию материалов. Эта деятельность отличалась случайным характером, захватывала только тот материал, который, если можно так выразиться, сам шел в руки; забот о тех памятниках, которые были в провинции, не проявлялось. Сибирская экспедиция Миллера и собирание летописей по мысли Мусина-Пушкина были отдельными эпизодами исключительного характера, и историческое богатство провинции оставалось пока без оценки и внимания. Что же касается до исторических изданий прошлого столетия, то они не выдерживают и слабого прикосновения нынешней научно-издательской критики. Кроме разных технических подробностей, мы требуем теперь от ученого издателя, чтобы он пересмотрел по возможности все известные списки издаваемого памятника, выбрал из них древнейшие и лучшие, то есть, с исправнейшим текстом; один из лучших положил в основу издания и печатал его текст, приводя к нему все варианты других исправных списков, избегая малейших неточностей и опечаток в тексте. Изданию должна предшествовать проверка исторической ценности памятника; если памятник окажется простой компиляцией, то лучше издать ее источники, чем самую компиляцию. Но в XVIII веке на дело смотрели не так; считали возможным издавать, например, летопись по одному ее списку со всеми ошибками, так что теперь, по нужде, пользуясь некоторыми из изданий за неимением лучших, историк постоянно в опасности сделать ошибку, допустить неточность и т. п. Только Шлецер теоретически устанавливал приемы ученой критики, да Миллер в издании, «Степенной книги» (1775 г.) соблюдал некоторые из основных правил ученого издания.

24

В предисловии к этой летописи он говорит о своих приемах издания: они у него научны, хотя еще не выработаны. Но в этом его нельзя упрекать: полная разработка критических приемов явилась у нас только в нашем столетии, и ей более всего способствовали ученики Миллера.

Старея, Миллер просил императрицу Екатерину назначить после его смерти начальником Архива иностранной коллегии кого-нибудь из его учеников. Просьба его была уважена и после Миллера Архивом заведовали его ученики: сперва Штриттер, потом Н. Н. Бантыш-Каменский; составляя описание дел своего архива, он на основании этих дел занимался и исследованиями, которые, к сожалению, далеко не все напечатаны. Они очень много помогали Карамзину для его Истории. Когда в первые годы нашего столетия Архив Иностранной Коллегии поступил в главное ведение графа Н. П. Румянцева, в Архиве воспиталась уже целая семья археографов, и для Румянцева были готовы уже достойные помощники. Именем Румянцева означают целую эпоху в ходе нашего народного самопознания, и справедливо. Граф Николай Петрович Румянцев явился в ту самую пору, когда приготовлялась «История Государства Российского» Карамзина, когда назревало сознание, что необходимо собирать и спасать остатки старой народной жизни, когда, наконец, явились и деятели по этой части с научными приемами. Граф Румянцев стал выразителем сознательного отношения к старине и, благодаря своему положению и средствам, явился в центре нового историко-археологического движения таким почтенным меценатом, пред памятью которого должны преклоняться и мы, и все грядущие поколения.

Родился Румянцев в 1754 г.; отцом его был знаменитый граф Румянцев-Задунайский. Начал свою службу Николай Петрович в среде русских дипломатов Екатерининского века и более 15-ти лет был чрезвычайным посланником и полномочным министром во Франкфурте-на-Майне. При Павле I-м хотя Румянцев и был в милости у императора, но не занимал никаких должностей и оставался не у дел. При Александре I-м ему был дан портфель министра коммерции, а затем в 1809 г. поручено управление коллегией Иностранных Дел с сохранением поста министра коммерции. С течением времени он был возведен в звание Государственного Канцлера и назначен председателем Государственного Совета. Во время управления его Коллегией Иностранных дел и сказалась его любовь к старине, хотя почвы для нее, по-видимому, не было никакой. Уже в 1810 г. граф Николай Петрович предлагает Бантыш-Каменскому составить план издания сборника государственных грамот и договоров. Этот план был скоро готов, и гр. Румянцев ходатайствовал перед Государем об учреждении при Архиве Иностранной коллегии Комиссии для печатания «Государственных грамот и договоров». Все издержки по изданию он принимал на свой счет, но с условием, что комиссия останется в его ведении и тогда, когда

25

он оставит управление ведомством иностранных дел. Желание его было исполнено и 3-го мая 1811 года комиссия была учреждена. Двенадцатый год задержал выпуск 1-го тома, но Бантыш-Каменский успел спасти вместе с Архивом и напечатанные листы этого первого тома, и первый том вышел в 1813 г. под заглавием «Собрание Государственных Грамот и Договоров, хранящихся в Государственной Коллегии Иностранных дел». На заглавном листе красовался герб Румянцева, как и на всех прочих его изданиях. Во вступлении к первому тому главный его редактор Бантыш-Каменский так объяснял потребности, вызвавшие издание, и цели, какие оно преследовало: «Испытатели древностей Российских и желавшие приобрести познание в дипломатике отечественной не могли довольствоваться неисправными и противоречащими отрывками грамот, в древней Вивлиофике помещенных, ибо потребно было полное собрание коренных постановлений и договоров, которое бы объясняло постепенность возвышения России. Не имев сего путеводства, они принуждены были допытываться о происшествиях и союзах своего государства у иностранных писателей и сочинениями их руководствоваться» (С. Г. Г и Д. т. I стр. II). Слова эти справедливы, потому что издание гр. Румянцева было первым систематическим сводом документов, с которым не могло соперничать ни одно предшествовавшее издание. В выпущенном (первом) томе были собраны замечательные грамоты времени 1229—1613 годов. С их появлением входила в научный оборот масса ценного материала, изданного добросовестно и роскошно. Своим достоинством, и внутренним, и внешним, издание это обязано тем, что и до сих пор занимает первенствующее место в длинном ряду позднейших археографических изданий.

Доверив редакцию Бантыш-Каменскому, Румянцев и сам до мелочности живо интересовался делом издания. Так, он заметил, что в напечатанном томе недостает некоторых древних документов и требовал от Бантыш-Каменского, чтобы пропущенные грамоты не были забыты при выпуске второго тома. Этот второй том вышел в 1819 году и заключает в себе грамоты до XVI века и документы смутного времени. Бантыш-Каменский умер до выхода 2-го тома (1814 г.), и вместо него работал над изданием Малиновский. Под его редакцией вышел в 1822 г. третий том, а в 1828-м, когда Румянцева уже не стало в живых, и четвертый. Оба эти тома заключают в себе документы XVII века. В предисловии к II-му тому Малиновский объявил, что издание грамот переходит в ведение коллегии Иностранных дел и зависит от ее распоряжений; однако, и до сей поры дело не пошло далее начала пятого тома, которой с недавнего времени обращается в продаже и заключает в себе дипломатические бумаги. Если бы деятельностьРумянцева ограничилась только этим изданием (на которое он затратил до 40,000 р.), то и тогда бы память его жила вечно в нашей науке, такое значение имеет этот сборник документов. Как историческое явление, это первый научный сборник актов, ознаменовавший собой начало у нас научного отношения к старине, а как

26

исторический источник, это и до сих пор важнейший свод материала, имеющего значение для основных вопросов общей истории нашего государства.

Стремясь так старательно к извлечению на свет архивного материала, граф Румянцев не был простым дилетантом, но обладал большой эрудицией в русских древностях и не переставал жалеть, что в нем поздно пробудились вкусы к старине, хотя их позднее появление не помешало ему потратить массу труда и материальных жертв на отыскание и спасение памятников. Общая сумма его научных издержек доходила до 300,000 руб. сер. Он не раз на свой счет отправлял научные экспедиции, сам совершал экскурсии кругом Москвы, тщательно разыскивая всевозможные остатки старины; и щедро платил за каждую находку. Из его переписки видно, между прочим, что за одну рукопись он отпустил на волю целую крестьянскую семью. Высокое служебное положение Румянцева облегчало ему любимое дело и помогало вести его в самых широких размерах; так он обращался ко многим губернаторам и архиереям, прося их указаний о местных древностях, и посылал им для руководства свои программы собиранию памятников старины. Мало того, он руководил изысканиями в заграничных книгохранилищах по части русской истории и кроме русских памятников, хотел предпринять обширное издание иностранных писателей о России, им было отмечено до 70 иностранных сказаний о России, был составлен и план издания, но, к сожалению, это дело не состоялось. Но не одно дело собирания памятников интересовало канцлера, часто он оказывал поддержку и исследователям старины, поощряя их труд, а часто и сам вызывал молодые силы на исследования, ставя им научные вопросы и оказывая материальную поддержку. Перед смертью граф Румянцев завещал для общего пользования соотечественников свое богатое собрание книг, рукописей и других древностей. Император Николай I открыл это собрание для публики, под названием «Румянцевского музея», первоначально в Петербурге; но при императоре Александре II-м музей переведен был в Москву, где и соединен с так называемым публичным музеем в знаменитом Пашковском доме. Эти музеи одно из самых драгоценных хранилищ нашей древней письменности. Так широка была деятельность графа Румянцева на поле нашей исторической науки. Стимулы ее заключались в высоком образовании этого человека и в его патриотическом направлении. У него было много ума, образованности и материальных средств для достижения его научных целей, но надо сознаться, что он не сделал бы многого из того, что сделал, если бы за ним не стояли в качестве его помощников замечательные люди того времени. Помощниками его были деятели архива Коллегии Иностранных Дел. Начальниками архива при Румянцеве были Бантыш-Каменский и Малиновский, советами и трудами которых пользовался Н. М. Карамзин, и которые очень много сделали для благоустройства своего Архива. А из молодых ученых, начавших свою деятельность в этом архиве при Румянцеве, упомянем

27

только самых видных: Константина Федоровича Калайдовича и Павла Михайловича Строева. Оба они замечательно много сделали по числу и по значению их работ: они положили основание научному изданию памятников; собирали и описывали рукописи во всеоружии прекрасных критических приемов, писали исследования.

Биография Калайдовича мало известна. Родился он в 1792 году, жил немного — всего 40 лет, и кончил умопомешательством и почти нищетой. В 1829 году Погодин писал о нем Строеву: «Калайдовича сумасшествие прошло, но осталась такая слабость, такая ипохондрия, что нельзя смотреть на него без горести. Он в нужде...» В своей деятельности Калайдович почти всецело принадлежал к Румянцевскому кружку и был любимым сотрудником Румянцева. Он участвовал в издании «Собрание Государственных Грамот и Договоров», вместе со Строевым совершил в 1817 поездку по Московской и Калужской губерниям для разыскания старых рукописей. Это была первая по времени научная экспедиция в провинцию с исключительной целью палеографической. Создалась она по почину гр. Румянцева и увенчалась большим успехом. Строев и Калайдович нашли Изборник Святослава 1073 г., Илларионову «Похвалу Когану Владимиру» и, между прочим, в Волоколамском монастыре Судебник Ивана III. Это была тогда полная новинка: Княжеского Судебника не знал никто в русской редакции, и Карамзин пользовался им в латинском переводе Герберштейна. Граф приветствовал находки и благодарил молодых ученых за их труды. Судебник быль издан на его средства Строевым и Калайдовичем в 1819 г. («Законы Великого Князя Иоанна Васильевича и внука его царя Иоанна Васильевича». Москва, 1819 г.; Второе издание, Москва, 1878 г.). Кроме своих издательских трудов и палеографических разысканий, Калайдович известен и своими филологическими исследованиями («Иоанн Экзарх Болгарский»). Ранняя смерть и печальная жизнь не дали этому таланту возможности вполне развернуть свои богатые силы.

В близком общении с Калайдовичем в дни юности был П. М. Строев. Строев происходил из небогатой дворянской семьи, родился в Москве в 1796 году и очень молодым был отдан в пансион Виллерса, а оттуда перешел в Благородный пансион при Московском университете. В 1812 году он должен был поступить в университет, но военные события, прервавшие ход университетского преподавания, помешали этому, так что только в августе 1813 года при возобновлении лекций удалось ему посту­пить туда. Замечательнейшими из учителей его здесь были: Р. Е. Тимковский († 1820 г.) профессор римской словесности, знаменитый изданием летописи Нестора (вышла в 1824 г., к изданию ее он применил приемы издания древних классиков) и Михаил Трофимович Каченовский († 1842 г.) — основатель так называемой «скептической школы» в нашей науке. Строев, как кажется, больше тяготел к Тимковскому. Благотворное влияние последнего сказалось на приемах Строева, всегда научных и строго точных.

28

Тотчас по поступлении в университет, т. е. 17 лет Строев уже составил краткую Российскую Историю, которая издана была в 1814 году, стала общепринятым учебником и через пять лет потребовала нового издания. Этот учебник употреблялся у нас до тех пор, пока не появился учебник Устрялова.

В 1815 г. Строев выступает уже со своим собственным журналам, «Современный наблюдатель Российской Словесности», который он думал сделать еженедельным и который выходил только с марта по июль. В конце того же 1815 года Павел Михайлович выходит из университета, не окончив курса и поступает по предложению Румянцева «Главным Смотрителем в Комиссию печатания Государственных Грамот и Договоров». Румянцев высоко ценил его и, как увидим, был прав. Кроме удачных кабинетных работ, Строев с 1817-го по 20-й год на средства Румянцева объезжает вместе с Калайдовичем книгохранилища Московской и Калужской епархий. Мы уже знаем, какие важнейшие памятники были тогда найдены. Кроме главнейших находок, было описано до 2000 рукописей, и Строев в этих поездках приобрел большое знание рукописного материала, которым он много помог Карамзину. И после своих экспедиций Строев продолжает работать при Румянцеве, участвует в трудах по изданию «Собрания Государственных Гра­мот и Договоров» издает Судебники и так называемый «Софийский Временник», одну из Новгородских летописных редакций (в 1823 г.). Впредисловии к Временнику Строев пишет целый трактат о составе древнерусских летописей о том, как на Руси составлялись известные летописные своды; он понимал их как компилятивные труды. В то время взгляд этот казался слишком смелым предположением, но потом он подтвердился в позднейших изысканиях и особенно блестяще в труде К. Н. Бестужева-Рюмина («О составе русских летописей», 1868 г.). В конце 1822 года Строев вышел в отставку из архива Румянцева, ссылаясь на свое нездоровье. Настоящая причина его ухода нам неизвестна: с архивным кружком он остается в дружеских отношениях, а с графом Румянцевым отношения у него не всегда бывали одинаково хороши.

В апреле 1823 года Строев был избран действительным членом Общества Истории и Древностей Российских при Московском университете. Это общество учреждено было в 1804 году для издания древних летописей, существовало без устава и до 1811-го года почти ничем себя не заявило. В 1811 году был составлен устав этого общества, и в первом после того заседании председателем общества был выбран Платон Петрович Бекетов, а в числе 30 вновь выбранных членов был и Карамзин. Благодаря удачному избранию председателя дела общества пошли блестяще: Тимковский работал для издания летописи Нестора; положено было начало повременному изданию «Трудов» общества; Калайдович составлял первую часть «Русских Достопамятностей» (сборника исторических материалов). Но с 1816 г. дела пошли хуже, а в 1818

29

и 1819-м годах не было ни одного заседания. В 1820-м году Бекетов отказался от должности председателя, и три года, т. е. до 1823 года, общество существовало только номинально. В 1823 году председателем был избран некто Писарев и 14 новых членов, в числе коих был выбран и 27-летний Строев. В заседании Общества 14 июля 1823 года Строев выступил с грандиозным проектом. По поводу своего выбора он сказал блестящую речь, в которой благодарил за избрание, указал, что цель общества — издание летописей — слишком узка, и предложил заменить ее разбором и изданием всех вообще исторических памятников, какими Общество будет иметь возможность располагать: «Общество должно, говорил Строев, «извлечь, привести в известность и если не само обработать, то доставить другим средства обрабатывать, все письменные памятники нашей истории и древней словесности»... «Пусть целая Россия, говорил он, превратится в одну библиотеку, нам доступную. Не сотнями известных рукописей должны мы ограничить наши занятия, но бесчисленным множеством их: в монастырях и соборных хранилищах, никем не хранимых и никем не описанных, в архивах, кои нещадно опустошают время и нерадивое невежество, в кладовых и подвалах, недоступных лучам солнца, куда груды древних книг и свитков, кажется, снесены для того, чтобы грызущие животные, черви, ржа и тля могли истребить их удобнее и скорее!» ... Строев, словом, предлагал обществу привести в наличность всю письменную старину, какой располагали провинциальные библиотеки и предлагал для достижения этой цели послать ученую экспедицию, чтобы описать провинциальные книгохранилища. Пробная поездка этой экспедиции должна была быть совершена по проекту Строева в Новгород, где следовало разобрать находившуюся в Софийском соборе библиотеку. Далее, экспедиция должна была совершить свою первую или северную поездку, в район которой входили по плану Строева 10 губерний (Новгородская, Петербургская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Вятская, Пермская, Костромская, Ярославская, Тверская). Эта поездка должна была занять два слишком года и дать, как надеялся Строев, блестящие результаты, богатую жатву, потому что на севере много монастырей с библиотеками, там жили и живут старообрядцы, которые очень внимательно относятся к рукописной старине; а затем на севере меньше всего было неприятельских погромов. Вторая или средняя поездка по проекту Строева, должна была занять два года времени и охватить среднюю полосу России (губернии Московскую, Владимирскую, Нижегородскую, Тамбовскую Рязанскую, Тульскую, Калужскую, Смоленскую и Псковскую). Третья или западная поездка должна была направиться в юго-западную Россию (9 губерний: Витебскую, Могилевскую, Минскую, Волынскую, Киевскую, Харьковскую, Черниговскую, Курскую и Орловскую) и потребовала бы год времени. Этими поездками Строев надеялся достичь систематического описания всего исторического материала в провинции преимущественно в библиотеках духовных. Издержки он определял в сумме 7000 р. в грд. Все

30

составленные экспедиций описания он предполагал слить в одну общую роспись летописного и историко-юридического материала и предлагал Обществу издавать потом исторические памятники по лучшим из описанных экспедицией редакций, а не по случайным спискам, как это делалось до того времени.

Рисуя такие привлекательные перспективы, Строев искусно доказывал возможность исполнения своего проекта и настаивал на его принятии. Речь свою он закончил хвалой Румянцеву, благодаря которому он мог приобрести навык и опыт в археографическом деле. Конечно, Румянцевская экспедиции 1817—20-го года заставили Строева размечтаться о той грандиозной экспедиции, какую он предлагал.

Общество, в своем большинстве, приняло речь Строева за смелую мечту молодого ума, и в целом она потерпела фиаско... Общество дало Строеву средства для обозрения одной лишь Новгородской Софийской библиотеки, которая и была им описана. Речь Строева даже не была напечатана в журнале общества, а появилась в «Северном Архиве». Ее прочли и забыли. Сам Строев занимался в то время историей Донского Казачества и составил свой известный «Ключ к истории государства Российского» Карамзина; писал в журналах, поступил библиотекарем к графу Е. А. Толстому; вместе с Калайдовичем составил каталог богатого собрания рукописей графа Толстого, ныне находящихся в Императорской Публичной Библиотеке и издал в свет. Труды Строева были замечены Академией Наук, и она в 1826 году дала ему звание своего корреспондента. Среди своих последних трудов Строев как будто забыл о своей речи: на самом деле оказалось не так. По преданию, Великая княгиня Мария Павловна с большим участием отнеслась к речи Строева, которую она прочитала в «Северном Архиве», и это участие, как говорят, побудило Строева обратиться с письмом к президенту Академии Наук графу С. С. Уварову. В этом письме он развивает те же планы, которые он развивал в обществе, предлагает себя, как опытного археографа, для археографических поездок и сообщает подробный план практического исполнения предполагаемого им дела. Уваров передал письмо Строева в академию, Академия же своему члену Кругу поручила его разбор и оценку. 21-го мая 1828 года, благодаря прекрасному отзыву Круга, важное дело было решено. Академия, признавая, что археографическая экспедиция есть «священная обязанность, от которой первое ученое заведение Империи не может уклониться, не подвергаясь справедливым упрекам в равнодушии», решила отправить Строева в путешествие, ассигновав ему 10 тыс. руб. ассигнациями. Археографическая экспедиция была, таким образом, учреждена. Выбор помощников для археографической экспедиции был предоставлен самому Строеву. Он выбрал двух чиновников архива министерства иностранных дел и заключил с ними очень любопытное условие, где, между прочим, писал следующее: «экспедицию ожидают не забавы различные, но труды, трудности и лишения всякого рода. Поэтому

31

спутники мои должны одушевиться терпением и готовностью переносить все тяжкое и неприятное, да не овладеют ими малодушие, нерешительность, ропот!..». Далее он предупреждаете своих помощников, что им часто придется иметь дурную квартиру, телегу вместо рессорного экипажа, не всегда чай и т. п. Строев, очевидно, знал, в какой обстановке будете он трудиться, и сознательно шел на встречу лишениям. Первые же его спутники, испытав трудности дела, через полгода от него отказались.

Приготовив все для поездки, запасшись официальными бумагами, которые должны были открыть ему вход во все архивы, Строев 15-го мая 1829 года выехал из Москвы к берегам Белого моря. Слишком долго было бы излагать любопытнейшие подробности этой экспедиции. Лишения, трудности сообщений и самой работы, убийственные гигиенические условия жизни и труда, болезни, подчас недоброжелательства и подозрительность невежественных хранителей архивов и библиотек, — все это стоически вынес Строев. Всего себя отдавал он работе, часто удивительно трудной и сухой, и лишь изредка, пользуясь отпусками, для отдыха на какой-нибудь месяц, возвращался к своей семье. Утешительно то, что в этих трудах он нашел себе достойного помощника в лице Як. Ив. Бередникова, которым он в 1830 году и заменил прежних чиновников. Энергия этих двух тружеников достигла чудесных результатов; пять с половиной лет трудились они, изъездив всю северную и среднюю Россию, осмотрели более 200 библиотек и архивов, списали до 3,000 историко-юридических документов, относящихся к XIV, XV, XVI и XVII в., обследовали массу памятников летописного и литературного характера. Собранный ими материал, будучи переписан, занял 10 огромных фолиантов, а в их черновых портфелях осталась масса справок, выписок и указаний, которые позволяли Строеву составить два грандиозных труда, появившихся в печати уж после его смерти. Это: 1) «Списки Иерархов и настоятелей монастырей Российской церкви», всех, которых помнит история (вышли в 1877 году) и 2) «Библиологический словарь или алфавитный перечень всех рукописей исторического и литературного содержания», какие только Строев видел на своем веку (напечатан в 1882 году в XXIX томе «Сборника отдел. рус. яз. и словесности Имп. Акад. Наук»).

За путешествием Строева следила вся образованная Россия. Ученые обращались к нему, прося выписок, указаний и справок. Сперанский, готовя тогда в печать «Полное собрание законов Российской Империи» (вернее, указов с 1649 по 1825 г.) обращался к Строеву за помощью в собирании этих указов. Ежегодно 29-го декабря в день годичного заседания Академии Наук, между прочим, читались отчеты и о действиях археографической экспедиции. Сведения о ней помещались в журналах. Император Николай прочитывал «от доски до доски» большие тома переписанных набело актов, собранных экспедицией.

В конце 1834 года Строев был близок к окончанию своего

32

дела. Северная и средняя поездки его были окончены. Оставалась самая меньшая — западная, т. е. Малороссия, Волынь, Литва и Белоруссия. В своем отчете академии за 1834 год Строев с торжеством заявлял об этом и, перечисляя результаты археографической экспедиции за все время ее существования, говорил: «От благоусмотрения Императорской Академии Наук зависит: а) продолжить археографическую экспедицию в остальных областях Империи, дабы утвердить решительно: «более сего нет» т. е. нет неизвестного материала, или b) начать печатание актов историко-юридических, почти приготовленных, и собрание разных писаний (т. е. летописных) по моим указаниям...». Этот отчет Строева читался в торжественном собрании Академии 29 декабря 1834 г. и почти в тот же день Строев узнал, что волей начальства (не Академии) археографическая экспедиция прекратила свое существование, что для разбора и издания добытых Строевым актов при Министерстве Народного Просвещения учреждена Археографическая комиссия под председательством директора Департамента Народного Просвещения князя Ширинского-Шахматова. Строев же был назначен простым членом этой комиссии наравне со своим прежним помощником Бередниковым и еще двумя лицами, к экспедиции вовсе не причастными. Учреждением комиссии, скоро превратившейся в постоянную (она существует и до сих пор), начинается новая эра в издании памятников нашей старины.

Тяжело было Строеву видеть дорогое дело в чужом распоряжении, поэтому он скоро выходит из комиссии, поселяется в Москве, но невольно сохраняет с членами комиссии живые сношения. На первых порах комиссия много зависела от него в своей научной деятельности. Для нее он продолжает работать до конца жизни. С 1889 г. живя в Москве, он снова принимает звание члена комиссии и разрабатывает для нее московские архивы. Здесь под его руководством начинают свои труды ныне всем известные И. Е. Забелин и В. В. Калачев. В это же время Строев продолжает трудиться и для Общества истории и древностей: описывает, между прочим, библиотеку Общества и издает это описание. Из прочих его изданий заслуживают большого внимания так называемый: «Выход государей царей Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича» (дворцовые дневники) и «Записки майора Данилова», любопытнейший памятник культуры XVIII в. До самой смерти Строев неустанно дополнял и отделывал свой любимый труд «Списки Иерархов». Скончался он 5 января 1876 года, восьмидесяти лет.

Археографическая комиссия, которая была учреждена сначала с временной целью издания найденных Строевым актов, стала, с 1837 года, как мы упомянули, постоянной комиссией для разбора и издания исторического материала вообще. Деятельность ее выразилась за все время ее существования многочисленными изданиями, из которых необходимо указать главнейшие. В 1836 г. Издала она четыре первых своих фолианта под заглавием: «Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской Империи Археографической экспедицией Императорской

33

Академии Наук». (В просторечии издание это носит название «Актов Экспедиции», а в ученых ссылках означается буквами А. Э.). В 1838 году явились «Акты юридические или собрание форм старинного делопроизводства» (один том). В этом издании помещены акты частного быта до XVIII в. В 1841 и 1842 году вышли пять томов «Актов исторических, собранных и изданных Археографической комиссией» (1-й т. акты до XVII-го века, от II-го — V-го томов — акты XVII-го века). Затем стали выходить «Дополнения к актам историческим» (всего XII томов, заключающих документы от XII—XVII-го веков). С 1846 года комиссия принялась за систематическое издание «Полного Собрания Русских Летописей». Довольно скоро успела она выпустить восемь томов (I-й том Лаврентьевская летопись, II-й Итатьевская летопись, III и IV Новгородская летопись, конец IV и V т. Псковская, VI-й — Софийский Временник, VII и VIII — Воскресенская летопись). Затем издание несколько замедлилось, и лишь через несколько лет вышли тома IX и Х-й, а затем ХV-й том, заключающий Тверскую летопись, и XVI-й том («Летопись Аврамки»).

Весь этот материал, громадный по числу и по важности документов, оживил нашу науку. Исключительно почти на нем основывались многие монографии (напр., прекрасные труды Соловьева и Чичерина), уяснились вопросы древнего общественного быта, стала возможна разработка многих частностей древней жизни.

После своих первых монументальных трудов комиссия продолжала деятельно работать. До сих пор ей выпущено более сорока изданий; из них некоторые заключают в себе более 10-ти томов. Наибольшее значение сверх уже названных имеют: 1) «Акты, относящиеся к истории Западной России» 5 томов, 2) «Акты, относящиеся к истории Западной и Южной России» (15 томов), 3) «Ахты, относящиеся до юридического быта древней России» (3 тома), 4) «Русская Историческая библиотека» (13 томов), 5) «Великие Минеи Четьи митрополита Макария» (6 выпусков), 6) «Писцовые книги» Новгородские и Ижорские XVII века, 7) «Акты на иностранных языках, относящиеся к России» (3 тома с дополнением), 8) «Сказания иностранных писателей о России» (Rerum Rossicarum scriptoresexteri) 2 тома и т. д.

По образцу главной Археографической Комиссии возникли такие же в Киеве и Вильно — как раз в тех местах, где не успел побывать Строев. Они занимаются изданиями и исследованиями местного материала и сделали уже очень много. Особенно успешно идет дело в Киеве.

Помимо изданий археографических комиссий, мы располагаем еще целым рядом казенных изданий. Второе отделение канцелярии Его Величества не ограничилось изданием «Полного Собрания законов Российской Империи» (Законы от 1649 года до настоящего времени), оно издало еще «Памятники дипломатических сношений Московского Государства с Европой» (9 томов), «Дворцовые разряды» (5 томов) и «Книги разрядные» (2 тома). Рядом с казенной развернулась и частная деятельность по изданию древних памятников. Московское Общество Истории и Древностей Российских, которое во

34

времена Строева едва влачило свое существование, ожило и постоянно заявляет о себе новыми изданиями. После «чтений в Московском Обществе Истории и Древностей», редактированных Бодянским, оно издавало под редакцией И. Д. Беляева: «Временник Императорского Московского Общества Истории и Древностей» (25 книг, заключающих богатый материал: исследования и целый ряд документов). В 1858 году секретарем Общества был вновь избран Бодянский, который стал издавать по-прежнему «Чтения», вместо «Временника» Беляева. После Бодянского секретарем был избран в 1871 г. А. Я. Попов, а после смерти его в 1881 г. Е. В. Барсов, при которых и продолжаются те же «Чтения». Издавали и издают свои труды и Археологические Общества: Петербургское (основано в, 1846 г.) и Московское (основано в 1874 г.). Занималось и занимается археологией и историей Географическое Общество (в Петербурге с 1846 г.). Из его изданий для нас интересны в особенности «Писцовые книги» (2 тома под редакцией Н. В. Калачева). С 1866 года работает (преимущественно над историей XVIII в.) Императорское Русское Историческое Общество, которое успело издать уже до сотни томов своего «Сборника». Ученые Исторические Общества начинают основываться и в провинции, например: Одесское общество Истории и Древностей, Губернские ученые архивные комиссии. Проявляется и деятельность отдельных лиц: частные сборники Муханова, Оболенского, Федотова-Чеховского и др. заключают в себе очень ценные материалы. С 30-х и 40-х годов в наших журналах начинают печататься материалы для истории, являются даже журналы, специально посвященные истории, например: Русский Архив, Русская Старина и др.

Перейдем к характеристике отдельных видов исторического материала и прежде всего, остановимся на источниках летописного типа и в частности на летописи, так как ей главным образом мы обязаны знакомством с древнейшей историей Руси. Но для того, чтобы изучать летописную литературу, надобно знать употребительные в ней термины. В науке «летописью» называется погодный рассказ о событиях, местами краткий, местами более подробный, всегда с точным указанием лет. Летописи наши сохранились в огромном количестве экземпляров или списков XIV—XVIII вв. По месту и времени составления и по содержанию летописи делятся на разряды (есть Новгородские, Суздальские, Киевские, Московские). Списки летописи одного разряда разнятся между собой не только в словах и выражениях, но даже и в самом выборе известий, и часто в одном из списков известного разряда есть событие, которого нет в другом; вследствие этого списки делятся на редакции или изводы. Различия в списках одного разряда и навели наших историков на мысль, что летописи наши суть сборники, и что их первоначальные источники не дошли до нас в чистом виде. Впервые эта мысль была выражена П. М. Строевым в его предисловии к «Софийскому Временнику». Дальнейшее знакомство с летописями повело окончательно к убеждению, что летописи, которые нам известны,

35

представляют своды известий и сказаний, компиляции из нескольких трудов. И теперь в науке господствует мнение, что даже самые древнейшие летописи суть компилятивные своды. Так летопись Нестора есть свод ХII-го века, Суздальская летопись — свод XIV века, Московские — своды XVI и XVII вв. и т. д.

Знакомство с летописной литературой начнем с так называемой летописи Нестора, которая начинается с рассказа о расселении племен после потопа, а кончается около 1110 года. Заглавие ее таково: «Се повести временных лет (в иных списках — прибавлено: черноризца Федосьева Печерского монастыря откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первые княжити, и откуда Русская земля стала есть»). Таким образом, по заглавию мы видим, что автор обещает сказать только следующее: кто первый стал княжить в Киеве, и откуда произошла русская земля. Самая история этой земли не обещана и между тем она ведется до 1110 года. После этого года мы читаем в летописи следующую приписку: «Игумен Селивестр Святого Михаила написах книги си летописец, надеяся от Бога милость прияти, при князе Володимире, княжащю ему в Киеве, а мне то время игумянящю у Св. Михаила в 6624 индикта 9 лета» (т. е. в 1116 году). Таким образом, выходит, что автором летописного свода был Сильвестр, по другим же данным не Сильвестр, игумен Выдубецкого монастыря, написал летопись известную под названием «Повести временных лет», а монах Печерского монастыря Нестор: еще Татищев приписывал ее Нестору. В древнем «Патерике Печерском» мы читаем рассказ о том, что Нестор пришел к Феодосию 17-ти лет в монастырь, был им пострижен, писал летопись и умер в монастыре. В летописи же под 1051 г. в рассказе о Феодосии летописец говорит о себе: «к нему же (Феодосию) и аз приидох худый и прият мя лет ми сущу семнадцати». Далее под 1074 годом летописец передает рассказ о великих подвижниках Печерских и по поводу их подвигов говорит, что многое он слышал от монахов, а другое «и самовидец бых». Под 1091 годом летописец от своего лица рассказывает о том, как при нем и даже его участием Печерская братия перенесла на новое место мощи св. Феодосия; в рассказе этом летописец называет себя «рабом и учеником» Феодосия. Под 1093 г. следует рассказ о нападении половцев на Киев и о взятии ими Печерского монастыря, рассказ, целиком веденный в 1-ом лице, затем под 1110 годом мы находим вышеприведенную приписку Сильвестра игумена не Печерского, а Выдубецкого монастыря.

На том основании, что автор летописи говорит о себе, как о Печерском монахе и в виду того, что известия, посторонние летописи, называют в Печерском монастыре летописцем монаха Нестора, Татищев так уверенно приписывал летопись до 1110 г. Нестору, — а Сильвестра считал только переписчиком летописи. Мнение Татищева встретило поддержку в Карамзине, но с той лишь разницей, что первый думал, что Нестор довел летопись только

36

до 1093 года, а второй, что до 1110-го. Таким образом, вполне установилось мнение, что летопись принадлежала перу одного лица из Печерской братии, составлявшего ее вполне самостоятельно. Но Строев, при описании рукописей графа Толстого, открыл греческую хронику Георгия Мниха (Амартола), которая местами оказалась дословно схожей со введением к летописи Нестора. Такой факт осветил этот вопрос с совершенно новой стороны, явилась возможность указать и изучить источники летописи. Строев первый и намекнул, что летопись есть не что иное, как свод разного историко-литературного материала. Автор ее действительно сводил и греческие хроники и русский материал: краткие монастырские записи, народные предания и т. д. Мысль, что летопись есть компилятивный сборник, должна была вызвать новые изыскания. Многие историки занялись исследованиемдостоверности и состава летописи. Этому вопросу посвящал свои ученые статьи и Каченовский. Он пришел к тому выводу, что первоначальная летопись составлена не Нестором и вообще нам не известна. Известные нам летописи, по словам Каченовского, суть, «сборники XIII или даже ХIV столетия, коих источники большей частью нам неизвестны». Нестор, по своему образованию, живя в эпоху общей грубости, не мог составить ничего подобного, дошедшей до нас обширной летописи; ему могли принадлежать только те вставленные в летопись «монастырские записки», в которых он, как очевидец повествует о жизни своего монастыря в XI веке и говорит о самом себе. Мнения Каченовского вызвали основательные возражения со стороны Погодина (см. «Исследования, замечания и лекции» Погодина, т. I, М. 1846). Погодин утверждает, что если мы не сомневаемся в достоверности летописи, начиная с ХIV века, то не имеем основания сомневаться и в показаниях летописи о первых веках. Идя от достоверности позднейшего рассказа летописи, Погодин восходит все в большую и большую древность и доказывает, что и в древнейшие века летопись совершенно верно изображает события и состояния гражданственности. Скептические взгляды на летопись Каченовского и его учеников вызвали в защиту летописи книгу Буткова («Оборона летописи русской», М. 1840») и статьи Кубарева («Нестор» и о «Патерике Печерском»). Трудами этих трех лиц: Погодина, Буткова и Кубарева, окончательно утверждена была в 40-х годах мысль, что именно Нестору, жившему в XI веке, принадлежит древнейший летописный свод. Но в 50-х годах это убеждение стало колебаться. Трудами П. С. Казанского (статьи во Временнике Московского Общества Истории и Древностей) Срезневского («Чтения о древн. русск. летописях»), Сухомлинова («О древ. русской летописи, как памятнике литературном»), Бестужева-Рюмина («О составе древнерусских летописей до XIV в.») и других — вопрос о летописи Нестора был поставлен иначе: к исследованию ее были привлечены новые историко-литературные материалы (несомненно, принадлежащие Нестору жития святых) и приложены новые приемы. Компилятивный, сводный характер летописи был установлен вполне,

37

источники свода были указаны очень определенно; сличение трудов Нестора с показаниями летописи обнаружило противоречия. Вопрос о роли Сильвестра, как собирателя летописного свода, стал серьезнее, чем был раньше. В настоящее время первоначальную летопись ученые представляют себе, как свод нескольких литературных произведений, составленных разными лицами, в разное время из разнообразных источников. Эти литературные произведения в начале ХII века были соединены в один литературный памятник, быть может, тем самым Сильвестром, который подписал свое имя. Внимательное изучение первоначальной летописи позволило наметить в ней следующие составные части или, точнее, следующие самостоятельные литературные произведения: во 1-х, собственно «Повести временных лет» — рассказ о расселении племен после потопа, о происхождении и расселении племен славянских, о делении славян русских на племена, о первоначальном быте русских славян и о водворении на Руси варяжских князей (только к этой первой части летописного свода и может относиться заглавие свода, приведенное выше: «Се повести временных лети проч.»); во 2-х, обширный рассказ о крещении Руси, составленный неизвестным автором, вероятно, в начале XI века, и, в 3-х, летопись о событиях XI века, которую приличнее всего называть Киевскойпервоначальной летописью. В составе этих трех произведений, образовавших свод и особенно в составе первого и третьего из них, можно заметить следы других, более мелких литературных произведений, «отдельных сказаний» и таким образом можно сказать, что наш древний летописный свод есть компиляция, составленная из компиляций, — настолько сложен его внутренний состав.

Знакомясь с известиями Лаврентьевскогосписка, древнейшего из тех, которые содержат в себе так назыв. Несторову летопись (он написан монахом Лаврентием в Суздале в 1377 г.), мы замечаем, что за 1110 годом, за летописью первоначальной, в Лаврентьевском списке идут известия, по преимуществу, относящиеся к северо-восточной СуздальскойРуси, значит, здесь мы имеем дело с летописью местной. Ипатьевский список (XIV—XV в.) за первоначальной летописью дает нам очень подробный рассказ о событиях киевских, а затем внимание летописи сосредоточивается: на событиях в Галичеи Волынской земле и здесь, стало быть, мы имеем дело с местнымиже летописями. Этих местных, областных летописей дошло до нас очень много. Виднейшее место между ними занимают летописи Новгородские(их нисколько редакций и есть очень ценные) и Псковские, доводящие свой рассказ до XVI, даже ХVIIвека. Не малое значение имеют и летописи Литовские, дошедшие в разных редакциях и освещающие историю Литвы и соединенной с ней Руси в XIV и XV веках.

С XV века являются попытки собрать в одно целое исторический материал, разбросанный в этих местных летописях. Так как эти попытки совершались в эпоху Московского государства и часто официальными средствами Московского правительства, то они

38

слывут под именем Московских сводов или Московских летописей, тем более что дают обильный материал именно для Московской истории. Из этих попыток более ранняя — Софийский Временник (две редакции), который соединяет известия Новгородских летописей, с известиями Киевской, Суздальской и других местных летописей, дополняя этот материал отдельными сказаниями исторического характера. Софийский Временник относится в ХV веку и представляет собой чисто внешнее соединение нескольких летописей, соединение под определенным годом всех относящихся к этому году данных без всякой их переработки. Такой же характер простого соединения материала из всех доступных составителю летописей имеет Воскресенская летопись, возникшая во второй половине XVI века, или же на рубеже XVI и ХVII веков и едва ли не при патриаршем Московском дворе: люди XVII в. называли эту летопись «летописцем патриарха Гермогена». Воскресенский свод сохранил до нас в чистом виде массу ценных известий по истории удельной и московской эпох, почему и может быть назван самым богатым и надежным источником для изучения ХIV—XVI вв. Иной характер имеют Степенная книга (приписываемая митрополиту Киприану ХV в. и митр. Макарию XVI в.) и Никоновская Летопись (XVI—XVII в.). Пользуясь тем же материалом, как и прежде названные своды, эти памятники дают нам этот материал в переработанном виде, с риторикой в языке, с известными тенденциями в освещении фактов. Это — первые попытки обработкиисторического материала, вводящие нас уже в историографию.

Позднейшее русское летописание пошло в Московском государстве двумя путями. С одной стороны оно стало официальным делом, — при дворе Московском записывались погодно дворцовые и политические события (летописи времени Грозного, напр.: Александро-Невская, Дарственная книга и вообще последние части Московских сводов, — Никоновского, Воскресенского, Львовского), а с течением времени и самый тип летописей стал изменяться, они стали заменяться, так называемыми, разрядными книгами. С другой стороны, в разных местностях Руси стали являться летописи строго местного, областного, даже городского характера, в большинстве лишенные значения для политической истории (таковы Нижегородская, Двинская, Угличская и др. таковы до некоторой степени и Сибирские).

С XVI века, рядом с летописями, возникает новый вид исторических произведений: это — Хронографы, или обзоры истории всемирной (точнее: библейской, византийской, славянской и русской). Первый хронограф был составлен в 1512 году, преимущественно, на основании греческих источников с дополнительными сведениями по русской истории. В 1616—1617 году был составлен хронограф 2-й редакции. Это произведение интересно в том отношении, что более древние события изображает на основании первой редакции хронографа, а русские — начиная с XVI, XVII веков, описывает заново, самостоятельно. Автор его, несомненно, обладал литературным талантом, и кто хочет ознакомиться с древнерусской риторикой в ее

39

удачных образцах, должен прочитать русские статьи этого хронографа. В ХVII веке московское общество начинает проявлять особенную склонность к хронографам, которые растут в большом количестве. Погодин в свою библиотеку собрал их до 50-ти экземпляров; нет сколько-нибудь крупного собрания рукописей, где бы их ни считали десятками. Распространенность хронографов легко объяснить: краткие по системе изложения, написанные литературным языком, они давали русским людям те же сведения, что и летописи, но в более удобном виде.

Кроме собственно летописей, в древнерусской письменности можно найти много литературных произведений, служащих источниками для историка. Можно даже сказать, что вся древнерусская литературная письменность должна усматриваться, как исторический источник, и часто трудно бывает предугадать, из какого литературного труда историк почерпнет лучшее разъяснение интересующего его вопроса. Так, например, смысл сословногонаименования Киевской Руси «огнищанин» толкуется в историографии не только из памятников законодательства, но и из древнего славянского текста поучений св. Григория Богослова, в котором встречаем архаическое речение «огнище» в смысле рабы, челядь («грдящейся многы огнищи и стады»). Переводы священных книг, сделанные кн. А. М. Курбским, дают материал для биографии и характеристики этого знаменитого деятеля XVI века. Но при таком значении всего историко- литературного материала некоторые его виды имеют все-таки особенный интерес для историка: таковы отдельные сказания о лицах и фактах, носящие на себе характер то исторический, то публицистический. Ряд исторических сказаний целиком занесен в наши летописные своды; таковы, например, сказания о крещении Руси, об ослеплении князя Василька, о битве на Липице, о Батыевом нашествии, о Куликовской битве и много других. В отдельных списках или также в сборниках дошли до нас любопытные публицистические произведения древней Руси, которыми особенно богат был XVI век; из них видное место занимает «История», написанная кн. А. М. Курбским о Грозном; памфлетические произведения так называемого Ивашки Пересветова, защитника правительственной системы Грозного; «Повесть некоего боголюбива мужа», бывшего противником этой системы; «Беседа Валаамских чудотворцев», в которой видят произведение боярской среды, недовольной московскими порядками, и т. п. Рядом с публицистикой в XVI—ХVII вв. продолжала существовать и развиваться историческая письменность, выражаясь рядом любопытных повестей и сказаний, принимавших часто крупные внешние объемы. Отдельным томом напечатана в 1791 году, составленная в XVI веке «История о Казанском царстве», излагающая историю Казани и падение ее в 1552 году. В XIII томе «Русской Исторической Библиотеки» издана целая серия русских повестей о смутном времени XVI—ХVII вв., из которых многие давно уже стали известны исследователям смуты. Среди десятков этих повестей выдаются: 1) так называемое Иное Сказание, представляющее

40

собой политический памфлет, вышедший из партии Шуйских в 1606 г. 2) Сказание келаря Троице-Сергиевой Лавры Авраамия Палицына, написанное в окончательном виде в 1620 г.; 3) Временник Ивана Тимофеева, малоизвестная и очень любопытная хроника смуты, 4) Повесть князя И. М. Катырева Ростовского, отмеченная печатью большого литературного таланта, 5) Новый Летописец — попытка фактического обзора смутной эпохи и т. д. К более поздней эпохе относятся сказания о взятии Азова казаками, описание Московского государства, сделанное Г. К. Котошихиным в 60 годах XVII века, и, наконец, целый ряд записок русских людей (А. А. Матвеева, О. Медведева, Желябужского и др.) о времени Петра Великого. Этими записками открывается бесконечный ряд мемуароврусских деятелей, принимавших участие в правительственной деятельности и общественной жизни прошлого и настоящего столетий. Общеизвестность некоторых мемуаров (Болотова, Дашковой) избавляет от необходимости перечислять виднейшие из них.

Рядом с историческими сказаниями в качестве исторического источника стоят сказания агиографические, или житие святых и повествование о чудесах. Не только самое житие святого дает иногда ценные исторические показания об эпохе, в которую жил и действовал святой, но и в «чудесах» святого, приписанных к житию, историк находит ценные указания об обстоятельствах того времени, когда совершались чудеса. Так, в житии Стефана Сурожскогоодно из повествований о чуде святого дает возможность установить существование народа Русьи его действия в Крыму ранее 862 года, когда, по летописи, Русь была призвана в Новгород с Рюриком. Безыскусственная форма древнейших житий дает особенную ценность их показаниям, но с XV в. вырабатываются особые приемы в писании житий, заменяющие риторикой фактическую содержательность и искажающие смысл факта в угоду литературной моде. Жития (св. Сергия Радонежского, Стефана Пермского), составленные в XV веке Епифанием Премудрым, уже страдают риторикой, хотя и блещут литературным талантом и силой искреннего чувства. Больше риторики и холодной условности в житиях, составленных учеными сербами, жившими на Руси в XV в. митр. Киприаном и монахом Пахомием Логофетом. Сочинения их создали на Руси условную форму житийного творчества, распространение которой заметно на житиях XVI и XVII вв. Эта условная форма, подчиняя себе содержание житий, лишает их показания свежести и точности.

Мы закончим перечень исторических источников литературного типа, если упомянем о большом числе тех записок о России, которые были в разные века составлены иностранцами, посещавшими Русь. Из сказаний иностранцев заметнее труды: католика – монаха Плано Карпини (XIIIвек), Сигизмунда Герберштейна (начало XVI в.), Павла Иовия (XVI века), Иеронима Горсея (XVI века) Гейденштейна(XVI века), Флетчера(1591), Маржерета(XVII века), Конрада Буссова (XVII века), Жолкевского(XVII века), Олеария (XVII века),

41

фон-Мейерберга (XVII века), Гордона (конец XVII), Корба (конец XVII века). Для истории XVIII века большое значение имеют дипломатические депеши западноевропейских послов при русском дворе и бесконечный ряд мемуаров иностранцев, знакомых с русскими делами. Наряду с сочинениями иностранных писателей, знавших Россию, следует помнить и тот иноземный материал, которым пользуются историки при изучении первых страниц истории славян и Руси. Начало нашей исторической жизни нельзя, например, изучать без знакомства с арабскими писателями (IX—X вв. и позднее), знавшими хазар, Русь и вообще народы, обитавшие на нашей равнине; одинаково необходимо пользоваться сочинениями и византийских писателей, хорошее знакомство с которыми в последнее время дает особенные результаты в трудах В. Г. Васильевского, Е. И. Успенского и других наших византинистов. Наконец, сведения о славянах и руссах находятся у средневековых писателей западноевропейских и польских: готского историка Иорнанда (VI века), польских Мартина Галла (ХII века), Яна Длугота (XV века и других).

Перейдем к памятникам юридического характера, к памятникам правительственной деятельности и гражданского общежития. Этот материал обыкновенно зовется актами и грамотами и во множестве хранится в правительственных архивах (из которых замечательны: в Москве Архив Министерства Иностранных Дел и Архив Министерства Юстиции, в Петербурге Архивы Государственный и Сенатский, наконец, Архивы в Вильно, Витебске и Киеве). Чтобы освоиться с архивным материалом, следует его по возможности точно классифицировать, но памятников юридического характера до нас дошло так много и они так разнообразны, что это довольно трудно сделать. Мы можем отметить только главные виды: 1) Государственные акты, т. е. все документы, которые касаются важнейших сторон государственной жизни, например договоры. Памятники этого рода сохранились у нас от самого начала нашей истории, это — замечательные договоры с греками Олега и следующих князей. Далее, ряд междукняжеских договоров дошел от XIV—XVI веков. В этих договорах определяются политические отношения древнерусских князей. Рядом с договорными грамотами надо поставить грамоты душевные, т. е. духовные завещания князей. До нас, например, дошли два духовных завещания Ивана Калиты. Первое написано перед поездкой в Орду, второе перед смертью. В них он делит свое имущество между сыновьями и поэтому перечисляет его; таким образом, душевная грамота является подробнейшим перечнем земельных владений и имущества русских князей и с этой точки зрения представляет весьма ценный исторический и географический материал. За душевными грамотами упомянем грамоты избирательные. Первая из них относится к избранию Бориса Годунова на Московский престол, ее составление приписывают патриарху

42

Иову; вторая — к избранию Михаила Федоровича Романова. Наконец, к государственным актам должны быть отнесены памятники древнерусского законодательства. К ним, прежде всего, следует отнести Русскую Правду, поскольку ее можно признавать актом правительственной деятельности, а не частным сборником. Затем сюда же относятся Судные грамоты Новгорода и Пскова, утвержденные вечем; они заключают ряд постановлений по судебным делам. Таким же характером отличается и Судебник Ивана III-го 1497 года (называемый первым или княжеским). В 1550 году за этим Судебником последовал второй или царский Судебник Ивана Грозного, более полный, а через 100 лет после него, в 1648 — 1649 годах было составлено Соборное Уложение царя Алексея Михайловича, которое, сравнительно, было уже очень полным кодексом действовавшего тогда права. Рядом со сборниками светского законодательства действовали в сфере церковного суда и администрации сборники законодательства церковного (Кормчая книга или Номоканон и др.); эти сборники составлены были в Византии, но в течение веков понемногу приноравливались к особенностям русской жизни. 2) Вторым видом историко-юридического материала являются административные грамоты: это — отдельные правительственные распоряжения, даваемые или на частные случаи административной практики, или отдельным лицам и общинам для того, чтобы определить отношения этих лиц и общин к власти. Из таких грамот некоторые имели довольно широкое содержание, — например, грамоты уставныеи губные, определявшие порядок самоуправления целых волостей. В большинстве же это отдельные распоряжения правительства по текущим делам. В Московском государстве законодательство развивалось именно путем накопления отдельных законоположений, из которых каждое, возникая по поводу частного случая, обращалось затем в прецедент для всех подобных случаев, становилось постоянным законом. Такой казуистический характер законодательства создал в Москве, так называемые, Указные книги Приказов или отдельных ведомств: каждое ведомство записывало у себя в хронологическом порядке царские указы, которые его касались, и возникала «Указная книга», становившаяся руководством для всей административной или судебной практики ведомства. 3) Третьим видом юридического материала можно считать челобитья, т. е. те просьбы, которые по разным делам подавались правительству. Право челобитий ничем не было стеснено в древней Руси до середины ХVII века, и законодательная деятельность правительства зачастую была прямым ответом на челобитья; отсюда ясно большое историческое значение челобитий: они не только знакомят с нуждами и бытом населения, но объясняют и направление законодательства. 4) На четвертом месте помянем грамоты частного, гражданского быта, в которых отражались личные и имущественные отношения частных лиц — кабальные записи, купчие и т. п. 5) Далее, особым видом памятников можно считать памятники судопроизводства, в которых находим много данных для истории

43

не только суда, но и тех гражданских отношений, той реальной жизни, которых касался суд. 6) Наконец, особое место в ряду источников занимают так называемые Приказные книги (один вид их — Указные книги — уже упомянут). Приказных книг было много видов, и нам следует ознакомиться только с важнейшими в историческом отношении. Любопытнее всех: книги писцовые, содержащие в себе поземельную опись уездов Московского государства, производившуюся с податными целями; книги переписные, содержащая в себе перепись людей податных классов населения; книги кормленные и десятки, заключающие в себе переписи придворных и служилых людей с указаниями на их имущественное положение; книги разрядные (и так называемые дворцовые разряды), в которых записывалось все, что относилось к придворной и государственной службе боярства и дворянства (иначе говоря, это — дневники придворной жизни и служебных назначений).

Если мы упомянем о материалах для истории дипломатических сношений («Наказы», т. е. инструкции послам, «Статейные списки», т. е. дневники переговоров, отчеты послов и т. п.), то историко-юридические памятники будут нами перечислены с достаточной полнотой. Что касается до этого рода памятников Петровской Руси, то их терминология и классификация в XVIII веке в главных чертах настолько мало разнится от современной нам, что не требует пояснений.