Карпов В. Н. Критон Платона

ВВЕДЕНИЕ.

В Платоновом Критоне Сократ исследует, чему обязан руководствоваться гражданин, живя в недре общества, и каковы должны быт его отношения к отечественным законам. Эта тема метит на два совершенно противоположных понятия о гражданском договоре.

Известно, что греческие софисты, следуя мнению Протагора 1), почитали законы изобретением правителей, независимо от нужд и внутренней природы лиц, составляющих государство; а потому учили, что люди соединяются в общество только внешними условиями, то есть частными выгодами, стремлением к безопасности, желанием удовольствий и т. п. Представление общего блага в их школах почитаемо было мечтою; понятие отечества, счастья, любви и дружбы определялось у них материальными пользами 2). Что такое отечество? Это игорный дом, отвечали они, в котором всякий имеет право стараться обыграть ближнего, в котором все должно измеряться внешнею свободою, не исключая и закона политического.

1) Plat. Protag. 326. D. 337. D.

2) Чувства любви и дружбы, к сожалению, и в наше время не редко вводятся в разряд органических связей и утилитарных расчетов. Вот тут-то и нужен взгляд философский, который бы соображал начала с следствиями, соглашал действия с причинами и прозирал в соотношения вещей. Если нравственная любовь—мечта, то все доблестные чувства— также мечта; потому что последние могут являться только под формою первой; другой формы для них существо разумное не имеет; а в неразумном нет и чувства, достойного имени «любовь».

7

К столь ужасной мысли, погубившей древнюю Элладу, наводнившей кровью францию и всю западную Европу, приводил софистов, очевидно, эгоистический взгляд на жизнь. Эгоизм, по своему существу, есть враг общественных связей, основывающихся на взаимной любви, доверенности и общении граждан, то есть, на единстве их природы, на тожестве их законов и святости их целей в недре религии. Он стремится расторгнуть эту нравственную цепь, в которой одно кольцо держится другим, и само служит опорою для другого; потому что здесь нужно сердечное самопожертвование членов общества; а эгоизм и жертва — вещи совершенно противоположные.

Совсем иначе смотрел на общество сын Софрониска. Разумея политические законы, как выражения потребностей, таящихся в душе каждого гражданина, как определения, произносимые всеми совестями и оправдываемые всеми умами, он представлял себе государство собранием лиц, внутренне и охотно соединившихся для удобнейшего достижения тех согласных с назначением человека целей, которых никто, взятый отдельно, достигнуть не может. Значит, отечество, по его разумению, есть колосс, поднимаемый дружно миллионами рук; истина, осуществляемая сочетанием бесчисленных понятий; прекрасное, воплощаемое гармоническим слиянием различных звуков, цветов, или красок; добро, выражаемое стройными усилиями многообразных деятельностей. Тут не может быть ни общего благоденствия без частных трудов, ни частной пользы без общего блага. Тут граждане, если можно сказать, не разъединяются силою центробежною, а собираются центростремительно; следовательно тут поприще не эгоизма, идущего от центра к периферии, а непрестанной жертвы, стремящейся от периферии: к центру. Значит, Сократ, по своим началам, мог бы назвать общество политическою планетою, на которой все—и в высших и в низших слоях ее, тяго-

8

теет к одному средоточию, чтобы вместе с ним вращаться вокруг вечного солнца, сообщающего бытие, жизнь и движение царствам и народам.

Такое-то понятие об обществе великий нравоучитель Греции прежде развивал всему юношеству, а теперь, за три дня до смерти, внушает одному из своих друзей, Критону!

Критон приходит к Сократу в темницу,—последнее жилище его на земле, с известием, что корабль, отправленный в Делос, уже на возвратном пути и не далеко от Афин; следовательно сын Софрониска должен завтра умереть, р. 43—44. В. Мысль о такой близости его смерти заставляет Критона предложить ему бегство из темницы и доказывать:

 1) Что Критон будет обвинен мнением толпы, если не убедит Сократа уйти от преследования закона.

 2) Что Сократ не должен удерживаться от этого ни соображением издержек, на которые решаются друзья его, ни представлением личной их опасности, ни мыслью о том, где он будет жить и что делать.

 3) Что ему нужно еще сберечь себя для детей, чтобы дать им посильное воспитание. 44, р. С.—46. А.

Но сын Софрониска сперва отвечает вообще, что надобно делать одно справедливое, а потом рассматривает частный вопрос, должно ли следовать мнению толпы и решает его так, что только мнения людей, знающих справедливое и несправедливое, достойны уважения, и что надобно ценить не просто жизнь, а жизнь хорошую. Признав же это заключение верным, Сократ идет далее и полагает два основания для последующей беседы: 1) что несправедливость ни в каком случае непозволительна, хотя бы она была возмездием за несправедливость; 2) что справедливость требует исполнения условий заключенного с кем-нибудь законного договора. 44, р. С.—50.

Имея в виду эти основания, Сократ излагает знаме-

9

нитую свою просопопею, то есть олицетворяет законы и заставляет их изъяснять гражданину-узнику истинные его отношения к отечеству. Вот в чем состоят они:

1) Гражданин должен повиноваться законам государства; потому что нарушение их есть стремление погубить законы и государство, р. 50. В. С.

2) Договор законов с гражданином состоит не в том, что бы первые оказали справедливость последнему,— это необходимо вытекает из самого понятия о законе,— а в том, чтобы последний повиновался первым. Следовательно права их не равны: права законов безусловны, а—гражданина — условны; так что обязанности в отношении к законам отечества священнее обязанностей в отношении к отцу и матери, р. 50. D.—51. С.

3) Не смотря на безусловные права свои, афинские законы еще так снисходительны, что позволяют гражданину испытать себя и, если не понравятся, дают ему полную свободу удалиться, куда угодно. За то, когда гражданин признал их хорошими и однако ж не повинуется им,—они уже почитают его виновным в отношении к себе—и как родители, и как воспитатели, и как управляющая государством, обязательная сила, p.51.D.—52. А.

4) Но Сократ постоянным пребыванием, долголетнею жизнью и рождением детей в Афинах, даже тем, что во время судопроизводства не обрек себя на изгнание,—выразил свою любовь к законам отечества, и если теперь решается нарушить их, то становится пред ними безответен, р. 52. В.—53. А.

5) Да и какое благо приобретет он, ушедши из отечества? В обществах благоустроенных он будет предметом презрения, как нарушитель законов; а в неустроенных встретят его насмешки людей развратных, как старика, подвергавшегося таким опасностям для сбережения немногих лет дряхлой жизни. Что же касается до детей, то они могли бы быть воспитаны друзьями Сократа

10

столь же хорошо после его смерти, как и в его отсутствие. Вообще—нарушив законы отечества, Сократ не только не найдет покровителей на земле, но встретит мстителей и в преисподней; потому что и там подвергнется суду тех же самых законов, р. 53. В.—54. С.

Итак, Сократ, не верь Критону более, чем нам, заключают законы, и не делай того, что он говорит, р. 54. D. Е.

Из этого содержания Сократовой беседы с Критоном видно, что цель ее—апологетическая; то-ест, сын Софрониска, и приговоренный к смерти, и заключенный в темницу, и доживавший последние дни, и уже не ожидавший ничего от земных своих судей, тем не менее остается точным исполнителем отечественных законов и истинным чтителем их предписаний; а потому приговор, произнесенный над ним, как над человеком гибельным для общества, есть приговор неправосудия,—оскорбление, нанесенное тем самым законам, которые он всегда защищал, и именем которых потом присужден был к смертной казни. Представлению этой цели не препятствует то обстоятельство, что бежать из темницы убеждает Сократа не какой-нибудь политик или софист, а один из его друзей, долженствовавших знать строгие правила своего учителя и следовать им. Критон и Сократ изображают нам борьбу человека с самим собою в решительные минуты его жизни и вместе показывают, что одна теория добродетели не сделает никого добродетельным, что верное знание обязанностей гражданина должно быть оправдываемо законною деятельностью, что справедливость как в словах, так и в поступках, необходимо равна сама себе. На эту то конечно мысль метит следующая ирония Сократа: «может быть это и хорошо было говорено, пока мне не приходилось умереть; а теперь видно обнаружилось, что я говорил так, для вида, что слова мои на самом деле были ребячество и болтание». р. 46. D.

11

Впрочем, касательно подлинности лица Критонова в этом разговоре, критики еще не согласны между собою. Диоген Лаерций приводит предание (П. 20. 53. 60), что бежать из темницы предлагал Сократу не Критон, а Эсхин, и что Эсхина Платон заменил Критоном, в угодность Аристиппу.

Если этому преданию мы припишем некоторое правдоподобие; то придем к следующему вопросу: рассматриваемый разговор, есть ли свободное произведение ума Платонова, или изложение беседы действительно Сократовой? Очень вероятно, что ученики Сократа старались спасти своего учителя от смерти и убеждали его воспользоваться их усердием. Значит, историческая сторона Платонова Критона может быть почитаема почти несомненною. Если же так; то Сократу по-видимому не иначе надлежало и отвечать на представления своих учеников, как он в самом деле отвечает в Критоне. Здесь частный оттенок Платонова гения виден только в идеализации закона. Следовательно Платон, в отношении к Сократу, беседовавшему в темнице, был не более как мимик. Но в таком случае, что заставило его заменить Эсхина Критоном? Хотя Афиняне, умертвив Сократа, раскаялись в своем поступке и память умершего почтили всенародными почестями; однако ж это не могло случиться скоро. Напротив, гораздо вероятнее, что тотчас после его смерти, ненависть Афинян обратилась и на друзей его: — потому-то без сомнения почти все они вскоре разъехались из Афин. Соображая эти обстоятельства, можно догадываться, что тогда, как Платон издавал рассматриваемый разговор, Эсхин, друг Аристиппа, человек молодой,—был еще жив, а Критон, по летам сверстник Сократа, уже умер, и что следовательно перемена говорящего лица в Платоновом Критоне могла произойти из опасения возбудить против Эсхина народную ненависть. Этим отчасти мо-

12

жет определяться и время издания Критона: то есть, он долженствовал быть написан после смерти Сократа, но прежде нежели народ воздвиг ему статую на площади Афинской 1).

1) Theoph. Adami diss. de statua Socratis, Atheniensium poenitentiae monumento publico. Lips. 1745. 4.

13