Нужно было избегать две опасности: с одной стороны, опасность таких поверхностных личностей, каким был Гермий, который совершенно банально высмеивал Философию лишь потому, что не был с нею знаком, а также таких буквалистов, как Татиан, которые отрицали философию, хотя и были с нею знакомы и использовали её, а, с другой стороны, опасность поглощения религия Философией, верой в гносис, чем занимались гностики. Эти две опасности сливались вместе в экстремальные потоки христианской мысли, которые с большей или меньшей лёгкостью превращались в ереси.
После принятия монтанизма Тертуллиан мог утверждать, что между философией и религией существует разрыв, и, напротив, называть гностика Ермогена еретиком, поскольку "из христиан он перешёл в философы, из Церкви в академию..." Климент Александрийский и его ученик Ориген находились на краю ереси и иногда невольно впадали в неё, когда они преувеличивали важность познания для приобретения спасения и тактически делили всех христиан на две группы: низший класс, состоявший из необразованных /симплипиорес/ и высший класс, состоявший из образованных /гностиков/, которые одни могли быть совершенными благодаря своим знаниям тайн. Таким образом, с общественной точки зрения, они стояли перед опасностью раскола христианского единства и создания каст.

Проведение промежуточного курса, который вырабатывался в ходе мучительных и длительных конфликтов, способствовало блестящему распространению христианства по всей империи.

В то время, когда ведущее место занимали эрудиты-софисты и философы, которые занимались также и богословием, культура становится верной служанкой, помогавшей вести наступление против самого опасного противника христианства, находившегося в среде правящего класса, однако теперь она соединила своё светское оружие с оружием защитников правящего класса, в то же время принципы, воодушевлявшие эту культуру, открыли широкие возможности общения между двумя мирами, не позволяя христианству замыкаться в своём тесном кругу, что несомненно наносило огромный вред самому апостольскому служению.

Существовало различие, хотя я не всегда достаточно чёткое, между священной и светской культурой, между наукой о первопричине и наукой о последующих причинах. Впервые люди начали основывать свои рассуждения на предпосылках, Христос воспринимался как Логос и одновременно как София /Премудрость Божия/, иными словами, источник и синтез всего знания, а.следовательно, и всех истин, обнаруженных и установленных нехристианами. Через просвещение всего мира, хотя я носившее спорадический характер, все народы пришли к своей собственной истине, однако, она была смешана с ложными элементами. Воплощение привело к отделению истинного от ложного в этой языческой мудрости, я это, как утверждал Ориген, возымело действие на князей мира.

Впервые нашёл широкое применение принцип, сформулированный Иустином, иногда он применялся даже слишком широко, поскольку мы видим, что Климент Александрийский и автор "Когортацио ад грекос" щедро заимствуют мысли не только из Священного Писания, но также и из комедий и стихов, которые они скорее собирают, чем ассимилируют. В работах как этих, так и других авторовзамечается оживлённо выражаемый конфликт между доброй и извращённой моралью. Однако сам монотеизм и, в частности, благочестие, проповедовались - как считали александрийцы – лучшими представителями греческой Философии также, поскольку они являлись естественным продуктом человеческого духа, просвещенного разумом.

Это расширяло полюса противоречия: оно заключалось уже не между христианством и эллинизмом, а между рациональностью /христианской, иудейской, греко-римской и т.д. / и иррациональностью. Диалектическая позиция Церкви расширялась. И возникала опасность того, что она также могла бы и ослабнуть.

В этом направлении христиане повторяли попытки разрушить перегородки, разделявшие чудесный поток эллинистического знания я варварскую мысль, особенно иудейскую, от которой христиане многое заимствовали через Писание, попытки, которые они были ж состоянии предпринять в то время, шли настолько далеко, что утверждали приоритет над варварами /иудеями/ в разработке искусств и наук и что эллины поэтому заимствовали свою ученость от иудеев, по-видимому, в результате плагиата /или прямой кражи/.

Другие христиане рассуждали, что поскольку всю истину можно найти Библия, все остальные книги могут считаться излишними. И здесь благочестивое уединение могло бы легко стать союзником интеллектуальной лени, всегда имелась бы под рукой плодородная почва для оправдания того, чтобы разделаться с учёностью. Даже для таких учёных людей, какими были Феофил и Тертуллиан, светская учёность представлялась тупой и даже вредной, от которой вследствие этого надо было отделаться. И их рвение лишь укреплялось языческими учёными, которые обрушивали или надменное молчание или оскорбления на христианскую общину, пополнявшуюся за счёт неграмотных и невежественных людей и в основе учения которой лежали документы, написанные или переведённые на греческий язык или на латинский таким
образом, что зачастую можно было содрогнуться. Учёность - это свет, а источником света является Христос. Эта идея исходит на учебников по христианской педагогике и направлена на искусство Эпиграфику, возникавшие в катакомбах. Она имела неизмеримое значение для цивилизации, потому что именно Христос, основа вселенского прямирения, сохранил церковные библиотеки - единственные в средневековье - в которых имелось столь большое количество шедевров классического искусства и мысли, которые в противном случае оказались бы уничтоженными вместе с идолами, если бы победила нетерпимая точка зрения. Но какое же мудрое, настойчивое и решительное сопротивление временами было необходимо для того, чтобы она не победила.
Использование языческой мудрости.

"...Ибо я Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости, а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных. Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость, потому что немудрое Божие премудрее человеков"... писал апостол Павел в Первом послании к коринфянам /1 Кор., 1: 22-25/. Эти слова раздосадовали немало образованных людей, которые именно из-за них чурались христианства. Ориген, заметив это, писал, что эти слова ни в малейшей степени не подразумевают осуждение культуры. Он заявлял, что "культура не является злом, напротив, она путь к добродетели... Она не является помехой для познания Бога, напротив, она способствует такому познанию". Поэтому "те христиане достойны осуждения, кто блаженствует в своём неведении". На самом деле апостол Павел, как отмечал Ириней, критикует ложную мудрость, ту мудрость, которая продалась идолопоклонству, смешала божественное с тварным и превратилась в результате этого в подлинное невежество. Церковь подвергалась критике за то, что она состояла из невежественных членов, но они обладали благороднейшими истинами относительно Боге и поэтому являлись просвещенными.
Таким образом, всё переворачивалось вверх ногами. "Подлинная мудрость не ошибается, это делает лишь невежество. Единственно устойчивым и стабильным среди различных предметов является знание и истина, причём как одно, так и другое проистекают из мудрости."

Подобное увлечённое провозглашение веры в знании не означало, что все христиане являются образованными, совсем нет. В Церкви имеются, конечно, и тугодумы и несообразительяне, однако не они Формируют хребет нового общества. Так или иначе, Ориген отдавал предпочтение "более интеллигентным я остроумным", любящим погружаться в тайны Писания и достигать глубин и загадок веры. При подобных условиях учёность, которая была синонимична мудрости, приводит к общению с неизвестным, а размышление начинает сочетаться с догматами. Подавлять такое стремление к знанию противоречит природе, потому что такое стремление внутренне присуще человеку. "Как глаз стремится к свету, как тело жаждет пищи и пития, так я ум обладает естественным стремлением к познанию истины Божьей и отысканию первопричин: стремлением, исходящим от Бога".

Христиане проявляли известную настороженность по отношению к языческой учёности, что было совершенно оправдано, поскольку в школах, где они учились, преподаваемые истины были тесно переплетены о идолопоклонстовм. Поэтому они колебались в том, чтобы поощрять своих юношей вступать на учёную стезю. Ориген понимал, что Григорий мог стать "блестящим римским адвокатом" или "эллинским философом", но он умолял его положить в основу своей жизни христианское вероучение, а для
этой цели использовать "те идеи эллинской философии, которые в качестве вспомогательных могли бы принести пользу христианству, в частности такие, как учение об общей эрудиции или пропедевтике", иными словами толковать Писание с использованием Такой язческой учёности, как геометрия, астрономия я т.д. Будучи ещё язычником, Григорий Таматург учился в школе Оригена, в которой говорилось, что знание приводит к вера,
а невежество - к слепоте, что тот, кто отказывается заниматься философией, не может быть благочестивым. Привлечённый таким изложением веры в философии, Григорий и его брат Афинадор стали христианами, привлечённые ко Христу учёностью своего учителя. Он вёл своих учеников к познанию теорий греческих философов, кем бы они ни были, исключая только атеистические учения. Он не позволял своим ученикам оставаться в неведении относительно различных направлений человеческой мысли своего времени, однако будучи прекрасным педагогом, он вёл их сквозь густой и тернистый лес, указуя правильный путь и отделяя
истинное от ложного. Поэтому было допустимо использовать нехристианские науки /литературу, грамматику, геометрию, диалектику/ для осуществления своего обучения священным наукам, однако всё обучение должно было быть подчинено богословию. Было допустимо Нехристианские науки признавались допустимыми, если я поскольку они могли внести положительный элемент в "истинную философию Христа". В этом свете мы можем рассматривать в качестве почти постоянного правила то, что все аспекты жизни должны были рассматриваться в плане телеология, кульминация которой происходила в Ноге. Ибо Божественный Логос не алчет ничего земного. Он не стремится к красоте, силе, благородству по рождению, он стремится лишь к святым душам и благочестивым поступкам. Поэтому он не творит поэтов или философов, риторов или богачей. Но Он придаёт достойным бессмертие. В этом смысл хрйстиансгво и рассматривается как философия.

Некоторые еретики не принимают во внимание это соображение я для того, чтобы произвести впечатление на язычников, они делятся своей учёностью в совершенно неподходящих местах с единственной целью найти примирение а язычниками. А других, когда они, сравнивая посредственный уровень культуры христианского общества с уровнем культуры имперского общества, покидали Церковь под предлогом стремления к знаниям. Однако,
по-видимому, этот предлог был простым прикрытием карьеристских амбиций и совершенно земных интересов. Культура, коль скоро она исходит от Бога, должна и приводить к Богу.

Короче говоря, существенным фактором являлась святость, а также познание Бога. Культура необходима только в том случае, если она способствует познанию божественного. Для достижения вечного спасения любая культура может оказаться полезной, но она не является необходимой. Жизненно важным является признание того, что знание не должно приобретаться ценою веры.
Что касается веры, то признавалось, что учение имеет значение для христиан, поскольку такая учёба помогает проникать в божественные тайны, а для язычников, поскольку она способствует их оценке подлинной ценности христианства, ибо поскольку законы истины требуют, что она не должна осуждаться, если она не познана.
Стилистика

Искусство письма, или стилистика, было тесно связано с культурой. Возникала этическая проблема христианской совести, поскольку христиане признавали полную и подлинную ценность слова /Христос есть Слово/, однако опасались, что изучение стилистики может ослабить воздействие неприкрытой истины. Да будут ваши слова: "Да, да", но не "нет, нет", говорил Господь. А апостол Павел утверждал слово мудрости против мудрости слова, а кроме того Библия, до краев наполненная мудростью, была написана столь варварским стилем. /Оригенне разделял такого мнения, он считал, что она написана не грубым языком, а языком, наиболее подходящих для изложения Божественного учения/. Немало христианских писателей оказались обращенными уже после того, как им удалось обрести и использовать практически прекрасные возможности утончённого стиля, которому тем больше уделялось внимания в различных школах, чем меньше мыслей содержало осуществляемое в них обучение. По-истине форма становилась всё более важным аспектом в ущерб содержанию и стремилась всеми средствами занять его место. Таким образом христиане зачастую вставали перед дилеммой: или отвергнуть искусство стиля и пожертвовать ценным средством проникновения в ученый мир, или же убеждать людей со всем изяществом утончённого стиля, но рисковать при этом исказить под линную простоту Евангелия и грубую прямоту пророков. Между этими двумя крайностями дилеммы большинство продолжало писать так, как они писали раньше до своего обращения, или же совершенно бессознательно они допускали своего рода компромисс, на словах отказываясь от искусства письма, на практике применяли все риторические приёмы. В качестве типичного примера можно привести Тертуллиана, который, на словах выступая против различных приёмов словесного украшения, был известен как один из величайших риторов своего времени. И христиане разделяли воззрение на стилистику, как на прекрасное облачение заслуживающих внимание идей, со своими современниками. Климент Александрийский, сам обладавший совершенным и изящным стилем, был убеждён в этом. И только под влиянием аскетизме, заключающегося в христианском восприятии, он писал, что если стилистику считать облачением, то ей следует уделять мало внимания, т.е. заботиться о. том, чтобы выражаться скорее ясно, чем изящно. Чрезвычайно отточенный стиль напоминает роскошные одеяния, а это не соответствует требованиям аскетизма. Не должно наслаждаться словом за счёт содержания. Эти требования аскетизма, каковыми спорными они ня выглядели бы, в значительной степени содействовали изменению тенденции растворять слово в музыке.

Как это обычно происходит, все эти теоретические и стилистические споры возымели чрезвычайно малое воздействие на язык этих же самых писателей. Иными словами, те, кто был художниками, писали художественно, а те, кто не был, так и не могли придавать своим писаниям того, чем сами не обладали. Стиль Иустина и Оригена представлял собою мешанину и не заслуживал
восхищения. Они были учителями, единственной целью которых было дать объяснение чему-либо. Писания же Минуция и Тертуллиана относились к произведениям таких авторов, которым были нечужды приёмы утончённого стиля. Коммодиан писал как крестьянин-самоучка, поскольку он имел лишь начальное образование. Киприан, бывший ритор, несколько изменил свой стиль в пастырских целях, но не отказался от него полностью. В конечном счёте можно сказать, что большинство христианских писателей соизмеряли экстравагантность риторики со своей преданностью вере. Большая их часть стремилась к просвещению своих собратьев, причем самых нижестоящих из них, стремилась к тому, чтобы быть понятным этим людям даже за счёт отказа от красоты стиля и риторических приёмов. Как указывал Ориген, грубый язык апостола Матфея, понятный всем читателям, более полезен, чем все изящества платоновского "Критона", который могли понять лишь немногие весьма образованные люди. Естественно, несмотря на составленную перед собою цель, Сригену не всегда удавалось быть вполне понятным яля самых простых читателей, поскольку трудности зачастую содержались не в стиле, _как у Платова, поскольку стиль был прост, а в идеях, которые были трудны. Гак или иначе, то обстоятельство, что столь многие стремились к простоте, противопоставлялось напыщенной риторике греческих и латинских софистов.
Искусство.

То, что было сказано о литературных произведениях, .может' быть сказано и об искусстве вообще, Христиане опасались того, что искусство превратится в простую мишуру, прикрывающую обнажённость чувств, особенно в первые века, когда оно было тесно связано с идолопоклонством и аморальностью. По словам Оригена, языческая поэзия представляла собою ту самую чашу из злата, о которой говорил пророк Иеремия. Красноречие и изящество украшали как инкрустации златую чашу, наполненную ядом идолопоклонства, лжи, разрушительных идей и неверных знаний. Когда христиане получали места, где они могли совершать богослужения, они естественно ощущали необходимость украшать их в честь Бога. храм, стены которого расписаны различными эпизода и из Евангелия, более располагает к благочестивой молитве, чем помещение с голыми стенами.

До нас дошло лишь незначительное число образцов этого оаннего искусства. Лишь немногое было найдено в Европе, да папирус, содержащий песнопения и ноты в Египте. Нам также известно, что египетский епископ Непот составил несколько песнопений и псалмов, которые верущие "с восторгом" распевали даже во времена Дионисия Александрийского /ок. 190-265 годов/. Однако, принимая во внимание обстоятельства, в которых находилась ранняя Церковь, церковное искусство развивалось в основном на кладбищах, куда слабее всего доходили отголоски преследований, причём в качестве тематики использовалось в основною почитание святых и мучеников.

Развивались живопись, скульптура и архитектура. Па Домитильском кладбище в Риме были найдены рисунки, относящиеся к 1-му веку, что доказывает, что христианство, хотя и рожденное в иудаизме, было не чуждо искусству. Однако, поскольку христиане всё же были преемниками иудаизма и поскольку им приходилось вести тайный образ жизни, в искусстве преобладали символические и аллегорические мотивы. Однако не было недостатка в изображении и исторических персонажей. Прежде всего следует сказать об Иисусе Христе, Чьи изображения появляются в катакомбах начиная с 1-го века: это или дитя на руках у матери, или дитя, которому поклоняются волхвы, или же взрослый человек - учитель, чудотворец и т.д. Христос, Моисей, Исайя, Пресвятая Дева с Сыном, Даниил среди львов. Иона и кит - все представлены там наряду с Добрым Пастырем, образ которого был столь дорог христианам, обращенным из язычества, изображение "Оранты", дельфинов, голубей, цветов, ваз, птиц, рыб, феникса, якорей я трезубцев. В третьем веке появились новые элементы в этом искусстве: бытовые сценки, такие как продажа овощей, изготовление бочек, выращивание винограда, изображались самые различные орудия труда.

Можно было также столкнуться я с некоторыми языческими сюжетами, которые, превратившись в простые элементы декора, утратили своё идолопоклонническое значение, например, изображение мифа об Орфее. Однако, в третьем веке художественный вкус стал более последовательным и исключал появление подобных элементов.

Все символы, столь дорогие христианскому сердцу и столь глубоко почитаемые, выражали их любовь к Христу и к Богородице, к первоапостолу Петру и другим апостолам, к пророкам, к Церкви и к её таинствам. Наряду с декоративным искусством развивалась также и эпиграфика, простая я обогащаемая символикой. Сюда можно отнести, например, знаменитую эпитафию Аверкия.

Общественные игры и представления.
Евангельское учение требовало, чтобы христиане воздерживались от посещения мероприятий и выставок, где в той или иной форме мог быть подвергнут оскорблению монотеизм, Христос как Бог, Его нравственное учение. Поэтому они не участвовали в религиозных празднествах, не посещали храмов, не увешивали своя дома гирляндами в праздничные дни, не зажигали факелов и не надевали венки из цветов на голову и т.д. Они продолжали посещать бани, базилики и форумы, ведя повседневную жизнь,
но они делали это без всякого удовольствия я старались как можно меньше бывать в таких местах, где они могли быть вовлечены в идолопоклонство, коррупцию и нечестные махинации.
Бани, например в большинстве случаев превращались в настоящие бордели, а их посетители совершенно законно выступали в качестве сводников. В некоторых христианах развилось чувство аскетического отвращения ко всем предметам, используемым во время языческих празденств, например, к цветам. Однако, такие случаи можно считать экстремальными, поскольку основная масса христиан продолжала испытывать любовь к цветам, как к дивным созданиям Божественного искусства. Они только не делали из них венков на головы, подобно язычникам

Основная концепция христианской этики заключалась в следующем: пусть прекрасные предметы остаются прекрасными и пусть их красота обладает божественными чертами, поскольку все они сотворены Богом, однако, пусть их использование будет строго регулироваться. Таким образом, как мы увидим, даже аскетичный Тертуллиан не порицал красоту женщины, он только не хотел, чтобы она превращалась в источник разврата.
Такие мерки основывалось на общей христианской концепцяи относительно предметов тварного мира, которые хороши сами по себе, даже камни амфитеатров, голоса певцов, орудия - лишь использование всего этого во время постыдных представлений, исполнение непристойных песен, убийство людей и животных - вот что представляется греховным.

Как правило, во время религиозных празднований проводились общественные игры и устраивались зрелища в театрах или цирках. Люди по всей империя испытывали по этому поводу низменные восторги, находя в этом выход тому, что не находило выходя после прекращения политических распрей. Развалины древних цирков и театров, дошедшие до наших дней, свидетельствуют о том месте, которые занимали они в жизни того времени.
Города, колонии, провинции, отдельные граждане соперничали друг с другом в плане устроения такого рода развлечений для населения. И император не мог пожаловать ничего более привлекательного потомкам Ромула, чем то, что выражалось словами: "Панем эт цирценсес" /"Хлеб и зрелища"/. Иногда не хватало хлеба, и к концу второго века задача распределения провизии стала не только трудной, но я опасной. Но толпа с одинаковым рвением была готова к бунту, если среди неё не распределялись бесплатные билеты для посещения зрелищ. В четвёртом веке в самый разгар социально-экономического кризиса, в Риме были осуществлены работы по расширению Большого цирка, вместимость которого была доведена до 400 тысяч зрителей.

Впечатляющие руины Колизея, который вмещал более 80 тысяч зрителей, красноречиво напоминают о той страсти, которую даже самые праведные императоры испытывали к такого рода зрелищам, позорившим военную доблесть квиритов.
Однажды, когда Септимий Север пожелал выразить своё благорасположение к Абгару IX, он приказал построить для него в Эдессе ипподром. Это был по-истине царский подарок и символ западной цивилизации, которую население Эдессы стремилось воспринять.

Призывать христиан к воздержанию от посещения публичных игр было равносильно тому, чтобы уговаривать наших современных детей совсем не заниматься спортом. Это означало огромную жертву с их стороны, это означало отказ от самых популярных общественных развлечений, которые позволяла жизнь того времени. Тем не менее Церковь требовала такой жертвы по двум причинам: во-первых, игры чаще всего устраивались в ознаменование языческих праздников, во-вторых, они были безжалостными, развращающими и безнравственными. При Коммоде, который выступил перед своими подданными в роли гладиатора, представления приняли ненормальный характер, уподобившись грубым оргиям.

С ростом числа христиан разговор шёл уже не о немногих христианах, и во втором веке мы видим церковных писателей, резко выступающих против развращающего воздействия театра, цирка и стадионов, мест, где человеческие души подвергались грубому растлению. В театре актёры и мимы зачастую исполняли непристойные сцены на потребу зрителям, которые по-просту зверели, принимая сторону то одного, то другого героя, а иногда и выбегали на сцену. А поскольку персонажи часто брались из мифология, то исчезало само понятие божественности перед лицом мелких похождений богов-прелюбодеев, совратителей невинности. Зрители доходили до слёз, взирая на эротические сцены, плакали над различными перипетиями, так же как они приходили в восторг от убийств, совершаемых в цирках, даже там, где происходили атлетические соревнования, зрители делились на группы, между которыми возникали настоящие сражения. И эти страсти были столь заразительными, несмотря на увещевания и наказания со стороны Церкви, что они распространялись и на христиан, особенно в )Малой Азии, Сирии и Босфоре, на которых почти никакого воздействия не оказывали даже красноречивые мольбы Златоуста. Наиболее жестокими были развлечения на стадионах, на которых совершались типично императорско-римские кровавые бои между гладиаторами и дикими зверями, которые увековечивали законное убийство. Церковь с самого начала очень решительно и воинственно выступала против них. Она оставалась неумолимой и запрещала христианам посещать их, поскольку она считала, что наблюдать за убийством человека было почти равнозначно участию в убийстве. И поскольку она стремилась не только к устранению убийства как такового, но и к восстановлению первоначального
человеческого достоинства, которое попиралось ради удовлетворения порочных желаний, она боролась против проведения гладиаторских боев до тех пор, пока ей не удалось покончить с ними в Риме после последней добровольной жертвы одного монаха.

Гладиаторские бои - школа наивысшей жестокости - о чём свидетельствовало и их происхождение /по Тертуллиану, они развились из практики принесения человеческих жертв в честь умершего/ нами свой конец в результате благотворительной деятельности.

Бои и представления в свете христианской этики Все отцы Церкви, особенно самые строгие моралисты, возвышали свои голоса против боев, в первых рядах мы видим Татиана и Тертуллиана, которые порицали их с сарказмом и с моральными и эстетическими аргументами. Татиан выступал против ловкачей, чародеев, мимов и комедиантов, изображавших похождения Афродиты и Аполлона, а также против толпы, аплодировавшей этим богам и героям и их деяниям, порождавшим грех и преступления.
Они оскорбляли Творца, поскольку стремились изменить черты человеческого тела и лица, созданные по образу Божию. Театры превращались в школу похоти и порнографии. Как и стадионы, они становились местом сбора различных мужчин и женщин, которые обменивались двусмысленными взглядами и возбуждали друг в друге похотливые желания под звуки непристойной музыки. Стадионы учили не смелости, а насилию и наглости. Те, кто стремился к безделью и прижиганию жизни, продавали себя в гладиаторы, а те, кто покупал их, сознательно покупали самоубийц. Тертуллиан в "Апологетике" уже осуждал подобные игры словами, которые эхом отозвались в трудах Минуция, в частности, в его "Октавии". Но позднее, по случаю проведения боев в провинциях по случаю победы Севера над Альбином, он фундаменатльно рассмотрел весь вопрос в специальном трактате "Де спектакулис", в котором была впервые исчерпывающе рассмотрена проблема театров с этической точки зрения. И как мы и можем ожидать, зная личность автора, в результате получилось решительное осуждение всех боев, представлений, выступлений как атлетов, так и гладиаторов. Однако, поскольку осуждение было слишком общим. Церковь не приняла его в качестве обязательного. Занижая более реалистическую позицию, она стремилась не уничтожать театр, а христианизировать его. Сна запрещала непристойное и преступное, а мифы заменяла библейскими историями. Развлечения, ещё раз став безвредными, становились также и этическими, действительно, следует сказать, что христианский театр не произошёл от андичного театра посредством исправлений и изменений, но скорее развивался сам по себе. Апологет рассматривает тезис, сформулированный самими язычниками, когда они утверждали, что представления не оскорбляют Бога и благочестие, поскольку они услаждают человеческие чувствы, такие как слух и зрение, не затрагивая такие вопросы, как богопочитание. Основные элементы театра не были вредными сами по себе, оскорбительными были способы их использования. А бои на стадионах были целиком и полностью аморальны, поскольку они нарушали одну из основных заповедей: "Не убий!" Человек был создан по образу и подобию Божию, чтобы обладать вселенной, а не чтобы совершать преступления. Театр же превратился в храм беспутной Венеры настолько, что даже античные цензоры не относились к нему благосклонно. Всё то, что порицалось в повседневной жизни, восхвалялось на сцене. Если мы не позволяем себе публично говорить о таких вещах, то почему же мы должны смотреть на них?

Христианские зрелища

Некоторые равнодушные христиане оправдывали свою любовь к цирку, ссылаясь на библейские тексты, в которых упоминалось слово "стадион". Это всё так, отвечал Тертуллиан, "но то, что происходит на стадионе без сомнения недостойно созерцания: удары, шлепки и прочее, что направлено против наиболее человечных, а следовательно, и божественных качеств человека?
Атлетические соревнования представляют собою насилие над природой человека. Поэтому гонки, метание копий, различные прыжки, парады физической силы и все упражнения, которые направлены на придание человеческому телу пластичности и формы, которые не были созданы руками Творца, являются тщетными и достойными осуждения. Это был аргумент Татиана, нашедший дальнейшее развитие у Тертуллиана. Но, как часто случалось у этих авторов, их софистическая аргументация, основанная на чисто внешних проявлениях, была поэтому не очень убедительной. Сна не могла считаться достаточных основанием для осуждения спорта и упражнений, направленных на физическое развитие организма. Более разумными с общественной точки зрения представлялись утверждения Тертуллиана, его призывы к осуждению праздности атлетов, причём это выглядело прежде всего как моральное и социальное осуждение атлетики. Он шёл так далеко, что считал "искусство борьбы диавольским делом". Это преувеличение содержало в себе зерно истины, поскольку в нём осуждалось выставление человека на показ, подобное проституция, поскольку спортсмены только демонстрировали силу и красоту своих мускулов, в то время как самой основной обязанностью человека было стремление к справедливости и милосердию. Человек - это не лошадь, которую демонстрируют на аукционе. Он обладает значительно
большим и значительно более возвышенным качеством, он достоин не только бравировать своими мышцами. На основании того же самого критерия, смеси этических и внешних оценок, Тертуллиан, вместе с Татианом, также осуждал актёрский грим при выступлениях на сцене, поскольку посредством бритвы и накладных усов и бород они скрывали свои естественные черты, приобретая черты Сатурна и Вакха, а используя котурны, они становились выше собственного роста, тогда как говорится в Писании: "Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?" /Лк. 12: 25/. Маски и прочие театральные атрибуты являются обманом, поскольку Царь Правды не любит ничего ложного, "Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего" /Исх., 20: 12/. Тот, кто порицает всяческое лицемерие, не может одобрять и оправдывать средства, скрывающие истинные черты, производящие ложные слёзы, признания в любви и воздыхания. Во Второзаконии осуждаются мужчины, облачающиеся в женское платье, поэтому должно осуждать всех мимов, поступающих подобным образом. Следует также осудить и воинов, которые калечат лица своих соперников, сотворённые промышлением Божиим. Такая внешняя и буквальна интерпретация библейских текстов, естественно, не имела никакого эффекта.
Более логичными и последовательными представлялись возражения против боев на стадионах. Мы можем посещать такие развлечения только при условии того, что моральные устои допускают жестокость, кощунство, зверства, наслаждение проливаемой человеческой кровью. Христиане проявляют отвращение даже к употреблению в пищу крови животных. Добрый человек не может наслаждаться зрелищем уголовного преступления. Как же может он получать удовольствие от наблюдения за убийствами невинных людей, таких как гладиаторы, которые оказываются "жертвами народного сладострастия"? Но здесь Тертуллиан бил мимо цели. Простые христиане, колеблющиеся между добром и алом, возражали, что Сам Бог взирает на эти зрелища, никак на них не реагируя и не развращаясь. Действительно - сухо и резко ответствовал африканец - Бог также взирает и на прелюбодеев,
обманщиков, идолопоклонников, как взирает Он я на бои, но Он взирает не как зритель, а как Судия, Истинный христианин не должен посещать такого рода мероприятия, дабы Бог не видел его в такой обстановке. В целом отношение Тертуллиана к этике представлений того времени исходило из представления о строгой гармонии между теоретической я практической моралью. Он рассуждал так: если театральные непристойности не могут быть допустимыми в повседневной жизни, если отец воздерживается от произнесения перед дочерью бранных слов, то почему же можно брать молодых девушек в театр, где они могут их услышать, и почему людям следует смотреть то, чего они не одобряют в жизни? И имеется ли какая-либо последовательность в повелении такого общества, которое осуждает актёров, владельцев театров,гладиаторов и всех служителей цирков, исключает их из курии, сената, судов, из сословия всадников, не дозволяет им выполнять какие-либо общественные Функции как людям недостойным, но одновременно с этим аплодируют им в то время, как они /по выражению
Ювенала/ занимаются бесстыдной проституцией".

Театр представлялся пятном на гражданской чести даже античного общества. Однако последнее не имело смелости, чтобы ликвидировать или реформировать его именно вследствие той смеси добра и зла, истины и лжи, столь характерной для языческой этики и философии, которые Тертуллиан рассматривал с практической точки зрения, а Иустин - с Философской.

Однако христиане не могли колебаться в своём выборе. Поскольку они знали, как следует отделять добро от зла, они " ны были также отделять театр - прибежище диавола - от повседневной жизни, ведомые Господом, нельзя одновременно служить двум хозяевам, "нет ничего общего между светом и тьмой, между' ' жизнью и смертью", как писал Тертуллиан. Он углублял разрыв между старым и новым обществом с радикальных аскетизмом, утверждая, что ни несовместимы друг с другом, "Мы рыдаем, когда язычники хохочут". Нам следует правильно понимать настроенность этого писателя на Фанатичную аскезу, а также время, в которое он писал свои труды, когда улетучивались последние надежды на мирную жизнь в пределах империи и Церковь настраивала своих членов на профилактическую аскезу пред лицом грядуших мученичеств.
Отказ от мирской жизни при крещении вёл к самым радикальным следствиям. Однако даже аскетичный Тертуллиан не мог наставать на отказе от всех удовольствий. Он лишь перемещал их источник на противоположный полюс - духовный - вот и всё.
Вместо удовольствий в цирках и на стадионах, христианин наслаждается неизмеримой радостью примирения с Богом-Отцом, откровением истины, прощением его грехов, подлинной свободой, спокойной совестью и самодостаточной жизнью, освобождением от ужасов смерти, отрицанием идолов, а также харизмой и пророчествами. 8се интересы, вся жизнь сосредотачивались на абсолютном, в котором заключены все прошлые и грядущие победы. И вся повседневная жизнь приводила в конечном счёте к единому огромному апокалипсическому зрелищу - конечной борьбе света и тьмы - к торжествующему пришествию Христа, сопровождаемого восхищением ангелов и восхвалением воскресших святых, а в конце концов к господству справедливости в "новом граде" Иерусалиме. И какое
наслаждение было видеть язычников, дрожащих пред судом Христовым, всех этих рационалистических и атеистических философов, которые с таким ярко выраженным пренебрежением относились к смиренным христианам! И это будет противоположное зрелище, это будет отмщение! Актёры, которые сейчас ухмыляются, будут оплакивать собственные раны, гладиаторы, сегодня облаченные в пурпурные туники, будут облачены в пламень, в котором будут также извиваться и мимы и танцоры, погруженные сегодня в разврат и непристойности. Тертуллиан поглощён этим видением суда и справедливости, которые обратят вспять принятый порядок вещей, и он, к прискорбию, смешивает понятие справедливости с общественными и политическими антипатиями.

Еще один неустановленный христианский писатель посвятил небольшой трактат столь распространенной в то время в империи игре в кости, которой отдавались с такой же страстью, что и сегодня отдаются азартным играм. Автор трактата "Де алеаторибус" раскрывал перед читателями картину финансовых крушений и проигранных состояний, составленных потом и кровью предков. Эти игры были изобретены диаволом и, следовательно, несовместимы с христианством. "Будьте же не метателями костей, а христианами, мечите свои деньги на стол трапезы Господней, за которым сидят Христос, ангелы и святые мученики, а наследство, которое вы собирались растранжирить, раздайте вместо этого беднякам, отдавайте своё состояние Христу...Ежедневно помогайте беднякам, навещайте вдов, направляйте свои доходы и ресурсы в лоно Церкви".

Таким образом богатство, не подлежащее аморальному испольвованию, перестаёт быть источником разорения, а становится источником пути к вечному спасению своего владельца, средством помощи беднякам и ликвидации нищеты. Оно разрушает грех и бедность. Игра продолжается, но она ведётся со Христом, а ставкой в этой игре является вечность.

Страница сгенерирована за 0.15 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com