Когда в Церкви был установлен внутренний порядок и догматика, а также была завершена организация иерархической структуры для сохранения целостности веры и противостояния возникавшим ересям, возникла необходимость защиты Церкви из вне от возрастающей волны массовой ненависти, связанной с её растущим влиянием на политическую и законодательную деятельность властей. Эта задача была с радостью принята христианами, особенно теми, кто пришёл из тех слоев, где эта ненависть была наиболее сильной, и которые могли наиболее очевидным образом убедиться в её неосновательности, с тем чтобы бороться с её проявлениями.

При Антонинах правление и философия развивались под знаком философии, которая сама по себе, будучи понятием весьма содержательным, служила прикрытием для наиболее благородных и амбициозных устремлений, культурной утончённости и патриотизма. Это было своего рода просветительное движение, которое вдохновляло проведение наиболее заметных административных и законодательных преобразований того периода.

Как бы стремясь осуществить идеалы платоновой республики, интеллектуалы садились за стол правления, причём наиболее вожделенным для них было звание философа. Греческий язык был языком просвещения, который использовался как в секулярном Риме, так и в Церкви. Философы и администраторы, которые стремились стать философами, призывались на высшие государственные посты.
Преподаватели и риторы, которых называли софистами, жили повсюду в тот золотой век. Массы уже больше не могли интересоваться политикой, поэтому эти риторы выступали перед ними с темами, имевшими литературно-философский интерес, стараясь вызвать в них максимально возможный энтузиазм. Дион, Хризостом, Флор, Фаворин, Артемидор Эфесский, историк и мечтатель, богатый Ирод Аттик, Элий Аристид, которые соглашались, чтобы император их слушал, только если будут разрешены аплодисменты, Полемон, Апилей, Фронтон и др. - эти люди были кумирами современности. Города соревновались друг с другом в возведении им памятников и воздаянии им почестей, а император зачастую удостаивал их высочайших почестей.

Слово "философия" в те времена звучало таким же образом, как в восемнадцатом веке звучало слово "разум", а в девятнадцатом - слово "прогресс". И эта философия проникла в богословие, фактически она претендовала на руководящее место в познании, в размышлениях о Боге. Теперь христианство заняло руководящее положение в этих размышлениях и также претендовало на то, чтобы стать философией, поэтому оно обратило внимание на учение Платона и само было привлечено им. Вот почему христианство также приобрело своих философов, причём веление времени требовало, чтобы первое получило оправдание и чтобы вера, возникшая среди варварских народов, была бы изложена соответствующим языком. Христианские философы были апологетами, называвшимися так потому, что они занимались апологией, т.е. защитой христианства. В то время была написана апология Апулея Африканского, сверкавшая литературными образами, ассонансами, рифмами, остротами и и шутками, расчитанная на то, чтобы защититься от обвинений в магии, т.е. защитить своё положение, приобретённое в результате брака с состоятельной вдовой. В его руках такая защита превратилась в литературное сочинение, блиставшее риторическим оформлением, неустанным сочинителем которого он являлся. Христиане, которые обычно принадлежали к одной школе и обладали одинаковым литературным вкусом, защищали свои христианские концепции в апологиях, которые приносили им не почёт, а чаще всего смертные приговоры. И всё же они побуждали образованный мир ккритическому рассмотрению требований и основ христианства. После падения Антонинов, когда Философия утратила свой политический престиж, культурный мир с новым энтузиазмом обратился к изучению юриспруденции. Процветали преподаватели римского права вместе с первыми христианскими законниками. Это были апологеты, которые перешли от защиты разума к защите закона, или, иными словами, использовали закон для защиты христианства – вера была отдана на суд политиков и адвокатов.

В конце столетия величайшие апологеты находились под влиянием не греческой софистики, а латинской юриспруденции, хотя они и посещали в своё время школы риторики. К ним относятся африканские юристы Минуций Феликс и Тертуллиан. Мы не можем и не должны, однако, проводить чёткую разграничительную .пинию между одной и другой группой апологетов, поскольку существовал плавный переход между их идеями и подходами, определяемый условиями времени. Первые греческие апологеты, например, взывали к закону от имени христиан, отвергая специальное законодательство, принятое против них, как неразумное, несправедливое, в то время как латинские апологеты приводили философские аргументы, зачастую весьма удачные.

Выход вероучительной деятельности в мир за пределами Церкви имел огромное значение, поскольку впервые люди оказались в состоянии оценить последовательность христианской морали и богословской системы на основе рационального размышления. Впервые была сознательно разрешена проблема взаимоотношений между верою и разумом, несмотря на то, что непосредственной целью апологетов было урегулирование отношений между Церковью и государством посредством устранения законодательных преследований. Естественно всё это стало необходимым после того, как центр христианства переместился из Палестины в греко-римский мир. Интеллектуалы также быстро обратили внимание на новое явления, изучая его в социальных и рациональных аспектах. Философия того времени была убеждена или, по крайней мере, разыгрывала убеждение в том, что её основы были существенно рациональны, причём .любой, посягавший на них совершал проступок в отношении как общества, так и разума.

Различные софисты должно быть читали лекции на тему о варварском обскурантизме - христианстве. Киник Кресценций вступил в открытые дебаты с христианином-платонистом Иустином. Эпикуреец Цельс, склонявшийся к платонизму, собрал воедино все обвинения, выдвинутые против Церкви на патриотической и Философской основе. Фронтон, Элий Аристид представили императору тщательно разработанную памятную записку, направленную на истребление этого порыва знания, этого врага страны. В учениях Нового Завета содержались такие отрывки, через которые могли проникнуть основополагающие идеи древней философии. Апостол Павел утверждал разумность морального права, а апостол Иоанн отождествлял Логос с Разумом и Словом, с Христом.
На основе этих концепций и под влиянием платонических и стоических идей появилось заключение о том, что всё разумное было также и христианским, что Философия поэтому принадлежала к христианству так же, как и Откровение, поскольку они совместно прямым и косвенным путями приводили к познанию /гносису/ Бога. Это знание было несовершенным, поскольку Философия часто затемнялась ошибочными элементами, в то время как Откровение часто поступало через тайны, символы и знамения, которые не всегда можно было последовательно объяснить. И так будет до тех пор, пока с воплощением Слова, Христа. Который уже просветил философов и вдохновил пророков, не проявится весь разум, как при пополупенном солнце, и познание Бога достигнет своей полноты.

Поэтому, поскольку они обладают этой полнотой знания, без какого-либо изъяна, христиане являются подлинными и совершенными философами /гностиками, по словам Климента Александрийского/, а христианство представляет собою завершенную философию /гносис/, а следовательно является полностью рациональной системой жизни, в которой находят разрешение все проблемы и размышления дохристианской эпохи.

Таким образом была найдена точка соприкосновения между Библией и Философией, между новой религией и древней мыслью, между Моисеем и Платоном, между Сократом, жертвой своих собственных верований, и рациональностью религии, а также мучениками, павшими жертвой иррациональной народной ненависти. На самом деле, возвращаясь к происхождению этих точек соприкосновения, к единому истоку двух потоков, христианские апологеты следовали за теми александрийскими иудеями, которые вначале пытались примирить две"философия" и предполагали, что обнаружили у Платона вследствие его знакомства с египетскими писаниями плагиаты из Библии. Мысль Платона приближалась к мысли Моисея, потому что оно копировало Моисея. /Тациан заменял Платона на Гомера, чтобы опереться на родоначальника языческих "поэтов и историков", лишая этим самым греков хоть каких-либо признаков оригинальности/.

Обвинения в плагиате были целесообразными для апологетов, они их часто использовали, не обращая внимания на различия в методах, чтобы обосновать свой принцип первоначального единства, моногенезиса разума и откровенной истины, отождествляемой с Логосом. Современная критика считает такой подход произвольным, однако древние критики этого не делали. Цельс переворачивал этот аргумент - он не отрицал плагиата, но утверждал, что иудеи и христиане копировали Платона, Гераклита и других Философов. Он пытался лишить христианство какой-либо степени оригинальности, представить его как смесь греческих и иудейских идей. Историческая критика в те времена не шла дальше подобных утверждений.

Аналогично этому Юлий Африканский /умер после 240 года/ пытался найти какой-либо исторический базис для согласия, синхронизируя различные события в священной и языческой истории. Он служил в качестве архитектора у язычника-императора и в своих писаниях также пытался созидать мосты между двумя противоположными берегами.

В это время подобные контакты между христианским миром и язычниками были сопряжены с серьёзной опасностью и серьёзными протестами. Гностики, или точнее говоря псевдо-гностики, защитники фальшивого гносиса /знания/, как Климент Александрийский и Ириней клеймили их, переоценивая значение знания и смешивая его с верой. Они утрачивали различия между разумом и догматами /супрарационализм/, часто они подменяли процес гносиса процессом воображения, они использовали материал, заимствованный у греков, у восточных религий, у иудаизма и христианства для построения фантастической и сложной космогонии, на основании которой они иногда выводили этико-социальные нормы, противоречащие новозаветному учению. Наиболее опасным был их переход от дуализма божественных принципов в их космогонии к выводу о существовании дуализма между моралью и действием, между телом и духом, что приводило к аморальным искажениям. Таким образом гностицизм превратился в опасную угрозу православию, и Церковь была вынуждена защищаться во всех своих общинах, начиная с Рима, защищая канон Священного Писания и Символ веры, укрепляя своих чад и мобилизуя своих писателей Мильтиада, Аристида "философа", Иустина, Афинагора, Климента Александрийского, Иринея, Тертуллиана, Оригена, обязывая их и особенно иерархию охранять великое Тело Христово, состоящее из необразованных верующих, в духе предания, которое учителя
должны были изучать с неограниченной тщательностью. В дополнение ко всему, подобная диалектическая деятельность угрожала скандальными последствиями для неграмотных, смиренных маленьких людей, принадлежащих к низшим классам, которые и образовывали большинство членов Церкви. Гностики не только оказывались в стороне вследствие их претензий на обладание высшим знанием, внося в христианство, характеризующееся равенством, надменность раввинов, уже существовавшую в синагогах, они также вносили чуждые догматы и обряды /например, специальный обряд крещения в брачных покоях и т.д. /. В то же время существовало опасение; что православные христианские учителя, подлинные гностики, по словам Климента Александрийского, могли образовать своего рода касту "избранных", а выражаясь в социальных терминах, нарушить первоначальную простоту христианского братства. Конечно, с самого начала все христиане, даже принадлежавшие к низшим классам, должны были испытывать благодарность и восхищение по отношению к этим знатокам, риторам и юристам, которые с таким красноречием и неопровержимой логикой защищали веру всех членов христианской общины. Но по мере того как христианская мысль перешла от обороны к самостоятельному действию, они инстинктивно почувствовали, что в их веру входит что-то непостижимое уму. По-видимому, в учителях недостатка не было. особенно в посредственных учителях, которые всячески проявляли своё превосходство. В самом деле, тип гностика, представленный автором "Строматы" с его уравновешенными достоинствами, и гностик, описываемый Оригеном, совершенный христианин, превосходящий христиан, которые исходят только из веры, представляли собою новую социальную и религиозную группу, в немалой степени напоминавшую интеллектуальную элиту эллинов.
Этим самым компрометировались "симплициорес" /простые церковные чада/, и Тертуллиан, который был склонен изыскивать больше различий, чем сходств между язычниками и христианами и который был сторонником бедности и аскезы, отвергал .любую возможность согласия между верой и философией в гот самый момент, когда в Африке и в Александрий, самом центре эллинизма, Климент преобразовывал христианские догматы и, в частности, христианскую этику, в терминах греческой философии, поддерживая учение Моисея и апостолов писаниями Платона и авторов комедий. Великий Ориген часто выражал беспокойство и стремление оправдать и извинить глубокие философские размышления в глазах менее образованных людей. В конце концов, они и для него представлялись полезным Фоном. Таким образом новое общество поднималось на новой закваске, которой оно обогащалось, опасаясь в то же время возможности быть обманутым. Обязанностью именно предстоятелей, епископов, которые часто оказывались в тени, было сохранение единства посредством
координации различных идей, посредством отдания должного издержкам благотворительности и культуры в мыслях и действиях, посредством разработки способов их взаимосочетания. Мудрость епископов вносила новый социальный и духовный элемент в развитие что приносило огромную пользу, не причиняя никакого заметного вреда.

Здесь достаточно указать на то, что проведение подобных дискуссий между христианами я язычниками на научном уровне в известной степени напоминало проповедь апостола Павла в ареопаге. Далее мы остановимся более подробно на христианских учителях и на более сложных взаимоотношениях между верой и культурой.

Иустин.

Защищая своих единоверцев, апологеты прежде всего обращались к императору в полной уверенности относительно его сдержанности, разума и беспристрастности. Антонины, которые старались осуществлять просвещённое правление, настаивали на том, чтобы их информировали о всём происходящем и чтобы все практические шаги основывались только на здравом смысле. Следуя примеру Антония Пия они выслуживали любые предложения, представлявшие интерес или пользу для государства. Кроме того, с концентрацией ж их руках всей политической и административной власти, каждый шаг требовал поддержки, оправдания или разрешения главы государства, суда, центрального аппарата.

Так афинянин Квадрат представил свою защиту христиан Адриану, Мильтиад и Маркиан Аристид представляли такую защиту Антонию, Иустин - Антонию, Марку Аврелию и Веру. Мелитон Сардинский и Клавдий Аполлинарий - Марку Аврелию. Когда последовавшая за тем тиранническая и полуварварская династия возродила старые преследования, издав новые эдикты и демонстрируя полное пренебрежение к христианской апологетике, тогда церковные писатели перестали апеллировать к императорам.
Иустин не хотел защищать христианство только на основе морали, указывая на праведную жизнь христиан. Он должен был защищать христианство также и на основе философии, демонстрируя рациональность веры. Он проявлял абсолютную неуступчивость в отношении догматики, а его сильный характер и напряжённое мышление делали его похожим на Сократа, а также на наиболее стойких христианских мучеников. Он был знакам с миром греческой философия, и после своего крещения он остался философом, софистом, как называл его престарелый автор "Диалога". Обладая такими качествами, он предпринимал попытки примирить христианство с эллинизмом и добился такого успеха, какой не был в должной степени оценен Он подходил к решению проблемы двумя путями, во-первых, изыскивая аналогии между двумя системами, а, во-вторых, устанавливая их общее происхождение в Логосе, Слове. В мыслях людей, воспитанных на греческой философии и римском стоицизме, эти весьма тщательно сформулированные догматы, вналагаемые на веру и не выведенные посредством разума, да и сформулированные подобным языком, вызывали только отвращение, как чума, как отвратительное порождение варварства. Иустия, философ, облаченный в мантию, проводил общественные дискуссия, подобно киникам и стоикам, поучал подобно софистам. Он старался пробиться через отвращение, стремясь убедить слушателей в том, что различия между двумя системами не так велики, как им казалось. Что касается жизни Христа, он указывал на то, что рождение от Девы, распятие на кресте и воскресение не должны восприниматься с отвращением язычниками, поскольку языческая мифология предлагает аналогичные сюжеты, повторяемые поэтами и воспринимаемые людьми. Что касается христианского учения, то Иустия брал из начала четвёртого Евангелия идею Логоса, которая в греческом тексте означает Слово, Разум - Христа - и, по его мнению, здесь соприкасаются еврейское откровение и греческая философия, что даёт ям обоим источник вдохновения. Всё, что было открыто пророками, всё, что было высказано Философами, исходило от Логоса, который в первом случае был Словом, Которое диктовало, а во втором - Разумом, который размышлял. В целом Моисей я Платон, Сивилла и Сократ подготовили путь для Христа.

Всё, что богооткровенно в первом случае, всё, что разумно, во втором, принадлежит Логосу, т.е. Христу. И делая свои выводы,Иустйн, бывший палестинцем по рождению и эллином по образованию, включал в христианство, в качестве его предшественников, все плоды как откровения, так и размышления, если они являлись всеобщими и подлинными. Авраам, Анания, Михей и Илия, с одной стороны, Сократ, Гераклит, Музоний Руф и др. /которых также обвиняли в атеизме/, с другой, все были христианами. Для того, чтобы не признавать никаких заслуг языческой мысли, Тертуллиан с ещё большей смелостью проводил идею до самого её предела и утверждал, что душа - христианка по самой своей сути.

Различие ''между древней мыслью и новой евангельской мыслью состоит в следующем: как иудеи, так и язычники воспринимали лишь искры вечного Разума, христиане же воспринимают Разум во всём его величий, в его полноте, воплощённой в Иисусе Христе. Евангелие кладет конец размышлениям и откровению в плане вечных истин, поскольку в нём выражена вся Истина. В цели данной работы не входят оценка связи мыслей Иустина с мыслями Филона и евреев александрийской диаспоры. Его восхитительное достоинство заключается в том, что он блестяще воспользовался понятием Логоса, которое наличествует как в Евангелий, так и в философий, хотя и в разных значениях, и что он привлек внимание Философов к христианству. Он первым пытался рационализировать веру, поэтому его попытки были не столь стройными или полными, однако он стремился к тому, чтобы заставить правителей. Философов, которые хвастались тем, что являются последовагелями Разума, пересмотреть свой взгляд на религию, претендовавшую на то, что она является совершеннейшим созданием Разума, и отвергавшую как иррациональные все антихристианские элементы, включая враждебность населения и процессы над христианами. Вопрос о включении Сократа и остальных жертв нероновского деспотизма, равно как и домициановсского, в ряды христиан, был чрезвычайно удачным решением, имевшим также и слегка политическую окраску. Действительно, государственная религия обвиняла Сократа и других в подрывной политической деятельности и уничтожила их как "молиторес рерум новарум", врагов государства, наравне с христианами, тогда как на самом деле они были лишь строгими последователями Разума, какими являлись и христиане.

Так или иначе, выдвигая такие положения, Иустин открыл новые возможности для контактов между двумя мирами в вступил в дискуссию с образованными язычниками. Таким образом он начал более решительное и быстрое завоевание интеллектуальных кругов, а вместе с тем он начал организовывать и неизощренное христианское мышление в Философскую форму. В определённом смсысле это превращение религии в философию шло навстречу движений, инициатором которого был Эпиктет и другие философы, направленному на превращение философии в религию.
Они встретились друг с другом на общей основе моральных представлений и особенно при общей терминологии. Когда Иустин взывал к императорам философам не поддаваться ложным мнениям, он выдвигал моральные постулаты Эпиктета и Марка Аврелия. С социальной точки зрения, апологетика Иустина принесла неизмеримую пользу сближению двух миров, двух образов мыслей, установлению контактов между восточным монотеизмом, западным политеизмом, варварской и греко-римской цивилизациями. Она уничтожила последние остатки сопротивления со стороны иудействующих христиан /не случайно величайшим трудом Иустина был полемический диалог против иудейства/ и поставила под христианское влияние то, что представлялось несокрушимой крепостью культуры, в тот самый момент, когда из этой крепости наносились разрушительные удары и ощущалась наиболее решительная реакция со стороны философско-религиозного синкретизма. Иустин завершил свою работу в духе самой пламенной веры. Поскольку иудеи оказались разрозненными и поскольку политические неудачи и военные бедствия вынудили их закрыть свои школы в пустыне и сократить свою прозелитическую деятельность, он и его соработниками взяли из послания апостола Павла его обращение к язычникам, предлагая им преимущества древних пророчеств и рассматривая их как подлинный Израиль, действительный избранный народ. Таким образом они восприняли призыв апостола Павла к всеобщности с уверенной благодарностью. В определённом смысле они восприняли ценности иудаизма как своё законное, ниспосланное Богом ЯЁСледство. Христос осуществляет чаяния и стремления "народов, причём не только евреев, замкнутых в стенах своей исключительности. Итак, была сделана брешь в стене, и она была достаточно широкой, и язычники устремились через неё как через триумфальную арку.

Афинагор, Татиан, Феофил.

У Афинагора проявлялись те же тенденции, что и у Иустина. Предание говорит, что он происходил из Афин, но нам очень мало известно о нём. Между 176 и 178 годами он обратился с христианской апологией к Марку Аврелию и Коммоду в стиле философа, обращающегося к философам. Он был сдержанным в аргументации и любезным в обращении настолько, что даже воздерживался от осуждения идолопоклонства /гл. ХУ111/. Он писал четким стилем и старался представлять новую веру в свете разума с тем, чтобы сломить преграды предрассудков, которых постоянно придерживались интеллектуалы с настойчивостью, не ослабевавшей даже при христианских императорах, как последняя линия обороны классического язычества. Татиан, ученик "восхитительного" Иустина был "ассирийцем".
Он получил греческое образование и вступил на стезю софиста со всем рвением провинциала, проживающего вдалеке от центров, где можно обрести славу и богатство. Учение и рвение христиан обратили его в веру. Но в душе он продолжал оставаться восточным человеком, сохраняющим в себе своего рода презрительное пренебрежение к греческой мысли /хотя он и использовал её риторические приёмы в своём "Рассуждении перед греками"/. Римский экспансионизм и социально-этическое равновестие, к которому стремилось кафолическое учение, вызывали у <него аналогичные чувства. Отсутствие умеренности привело его через несколько лег после мученической кончине Иустина в 172 году к основанию гносгической секты энкратитов, которые осуждали брак и употребление в пищу мяса и вина. Они были предшественниками гак называемых прогибиционистов в Америке, которые не могли простить Христу чудо в Кане Галилейской, равно как и вино для причастия. Секта Татиана использовала за святым причастием воду вместо вина, вследствие чего её члены получили прозвище аквариев, или гидропарастатов. Феофил, подобно другим апологетам, был выходцем из язычнеков. ",Его исключительные способности позволили ему стать епископом. Сн был шестым епископом Антиохийским на престоле св. Игнатяи, где и возникло само название "христиане" До нашего времени сохранились только три из его книг, "три начальные работы", обращенные к Автолику. Это полемические и апологетические трактаты, по-видимому, написанные в разное время и с различными целями. Третий из них был составлен позже 181 года, поскольку в нём говорится о смерти Марка Аврелия, поэтому он, по-видимому, был епископом с 169 по 181 год и позднее.

Автолик был Диогнегом Антиохии. Иными словами, он соединял в себе занимающего официальный пост и культурного язычника, с присущими таковому гордостью, предрассудками и отсутствием понимания новой веры. Ответы, направленные в его адрес в этой книге, предназначались для того, чтобы выразить на бумаге те дискуссии, которые уже были проведены устно, собеседования дружественные, но содержавшие в себе откровенные различия во мнениях со стороны обеих сторон.

Эта полемика была сходна с полемикой Иустина, а рассматривая её с другой точки зрения, мы можем сказать, что она была похожа на проходившую во времена Антонинов. Мы находим, что в целом обвинения и ответы на них не выходят за рамки того, о чём здесь говорится. Оригинальным является личностный аспект, характер самого автора, который как епископ всегда использует сдержанные выражения и выражает консервативность в принципиальных вопросах. В его писаниях видны известное благородство и известная ясность, которые делали его утверждения весьма убедительными, сочетая благородную мораль с очевидным рационализмом. В них также заметен отпечаток времени, поэтому некоторые его утверждения представляются иногда искусственными и вымученными, или, иначе говоря, они представляются таковыми современным критикам. Однако для привыкшего к софистике уха, его произвольные интерпретации, искусственные параллели и специфические этимологии могли обладать блеском привлекательности. Несмотря на свой глубокии устои в классической культуре, так как понимал её век писателя со всеми допустимыми ограничениями, он имел фундаментальные расхождения с греко-римской мыслью. Он не стремился изыскивать апологии между ею и христианством, не стремился улавливать те моменты, в которых она оказывалась её плагиатом или оказывала не него воодушевляющее воздействие. Он твердо стоял на позициях Писания,
и ему не требовалось никакой философской поддержки. Если он не цитировал высказываний греческих писателей, то делал это для поддержки своего тезиса относительно свободы воли, который в стоическом мире под воздействием азиатского влияния получал определённое значение.

В то время как он отвергал и с ужасом говорил о философах, историках и поэтах, он никогда ни одним словом не осудил иудеев, хотя живя в контакте со многими из них, он мог бы знать об испытываеом ими антагонизме по отношению к христианам. Однако, в конце второго века иудейская гордость несколько поблекла в результате политических бедствий, а ненависть евреев по отношению к христианству заслонялась непримиримостью раввинического учения. Разделение между двумя религиями теперь уже четко оформилось, поскольку уже не существовало более йудейско-христиаяского компромисса. Поэтому угрозу для христианства можно было более, чем когда-либо, усмотреть в язычестве, которое ежедневно направляло свои силы против христианства, в то же время ежедневно отступая перед ним.

Очень много воды утекло с тех пор, как Иустин делал свои попытки убедить евреев отказаться от материалистической интерпретаций новой религий. Феофил мог с полным безразличием по отношению к экзегезису раввинов вдаваться в невиннейший и фантастичнейший символизм для объяснения книги Бытия своим противникам. Имелись исторические основания для такого отношения, однако это также можно было объяснить природной мягкостью автора, который никогда не проявлял резкости даже к еретикам. Единственное, что он говорил - это то, что ереси подобны рифам, на которых разбиваются корабли.

Этот Автолик, подобно Цецилию Наталю из произведений Октавия, выдвигал доводы против монотеизма и против Христа и Его морального учения и высмеивал христиан. Ответ Феофила выглядел любезным, дружественным, но откровенным. Однако, когда он подходил к обвинению в аморальности, его язык становился более решительный и резким. Он отвергал и обращал вспять это обвинение, подобно Иустину, Татиану и Тертуллиану.

Именно ваши философы и поэты - писал он – проповедующие атеизм, учат прелюбодеянию, покрывают насилие покровом лирики и изображают на сцене празднества людоедов. Сам Платон в пятой книге своей "Республики" защищал общее владение женщинами, а эпикурейцы и стоики соглашались с ним. Подобные учения противоречат строгим предписаниям десяти заповедей, заповедей справедливости, чистоты, любви к врагам, сдержанности, приводящей к моногамии, истины, милосердия, иными словами, всем тем достоинствам, которые черпают своё происхождение во взаимоотношениях человека с Богом. Вы обвиняете христиан в аморальности, тогда как для них лишь мысленное вожделение к женщине равносильно прелюбодеянию, вы обвиняете их в пиршествах, тогда как им запрещается посещать гладиаторские бои, в которых погибают люди, или театр, где со сцены демонстрируются эротика или похождения богов /обладающих человеческими телами и поедающих членов своихсемейств/или превратности Фиеста и Фереоса. Используя этот аргумент, выставляемый наряду с перечислением христианских добродетелей, а не жизнеписаниями христиан, он без сомнения обращает внимание на контраст между языческой и христианской моралью - контраст, к которому язычники из года в год проявляли всё большую чувствительность, причём настолько, что восточные религии и философия стали разрабатывать свою собственную) аскетику, чтобы быть в состоянии хотя бы внешне противостоять христианству.

Феофил обращал особое внимание на одно обвинение, которогоимплицитно касались и другие апологеты, особенно автор "Послания к Диогнету", которое было достаточно четко выражено Цельсом.
Христианам задавался вопрос: "Каков ваш возраст?" Виктор Гюго презрительно обращал к католикам тот же самый вопрос, с тем чтобы всмеять их устарелость. Язычники же высмеивали христиан за их "молодость, за отсутствие у них титулов и знатности,духовного наследия по сравнению с древней, а следовательно и почтенной мудростью Греции и Рима. И Феофил обращает этот вопрос против тех, кто его задаёт. "Вы устарели, вы относитесь ко вчерашнему дню, что же касается нас, то мы - "аб антикво". У нас Библия, следовательно её авторы, и прежде всего Моисей, древнее и почтеннее, чем' самые древние авторы, которые составляли генеалогию ваших богов", следовательно наше учение не является ни устарелым, ни мифологическим, а исторически более древним, чем ваше.

Вопрос о древности имел немаловажное значение, особенно,если мы вспомним, что религио-философия того времени стремилась проследить своё происхождение от египетской и мндуисской мысля. В то время существовало подлинное соперничество за древность. Феофил, дитя своего времени, уделял большое внимание числам, которые в то время широко использовались в символическом контексте. Поэтому он производил усердные и тщательные вычисления для того, чтобы доказать более глубокую древность Моисея по сравнению с Гомером. И его усердие не могло не оказать влияния на общественную мысль того времени. Заимствуя данные из сочинений Манефона Египетского, Менандра Эфесского и Иосифа Флавия, он доказывал, что история человечества, исчисляемая со дней творения до кончины Марка Аврелия в 5965 лет, свидетельствует о том, что Исход произошёл на 393 года раньше, чем Данай отправился в Аргос, т.е. за 900-1000 лет до Троянской войны. Таким образом Моисей предшествовал Гомеру приблизительно на одну тысячу лет или более. Таким образом опять-таки христианское учение было "более древним и более истинным". А если этого не достаточно, то можно сравнить два описания потопа - греческое описание, основанное на противоречивых источниках, и библейское описание - последовательное и логичное. На основе библейского описания возник миф о Девкалионе, это произошло в результате языческого плагиата: язычники превратили в собственное имя первые слоги высказывания Ноя: "Деуте, калей умас"...! Однако греки, или потому что их цивилизация была недостаточно зрелой, или потому что мифы ослепляли их, не оценили христианского учения: они не знали истинного Бога и поносили Его, вследствие чего они преследовали и продолжают преследовать поклоняющихся Ему. И в то время как они аплодируют актёрам, которые увековечивают со сцены бесстыдство, они забрасывают камнями убивают и мучают христиан, виновных в осуществлении "благочестивой жизни". Однако за это они наказаны утратой знания о Боге и об истине.

Менее значительные апологеты, писавшие по-гречески, лишь фрагменты работ которых дошли до наших дней, очень мало известны нам. К ним относились Мелитон Сардский, "философ", также называемый просто Мелитоном, Клавдий Аполлинарий, епископ Иерапольский, Ермий, который высмеивал языческую Философию, а также ещё один-два писателя. Ст христианского мученика Аполлония до нас дошли лишь высказывания о "рациональной защите", которую, как представляется, он и осуществил перед сенатом во времена правления Коммода /185 год/. В своём выступлений он весьма убедительно изложил основные темы апологетики того времени. Он принадлежал к высоким общественным слоям, возможно, был сенатором.

Ириней и Климент Александрийский.

Ириней занимает несколько особое место, поскольку в своих трудах он выступал против ереси. Он происходил из Смирны, был учеником Поликарпа и азиатских "пресвитеров", затем он перебрался в Лион, видимо, с группой эмигрантов. В 177 году мученики, заключённые в Лионе, отправили его как священника в Рим с посланием о монтанизме. Однако, они были казнены в том же году, и повествование о их славной кончине дошло до нас в "Деяниях", составленных в храмах Лиона и Вены, возможно, самим Иринеем. Он был рукоположен во епископа и не щадил своих сил для обращения людей в окрестностях Лиона. Он написал трактат против ложного гносиса /"Адверсус хересес"/, а также ряд экзегетических и поучительных трудов. Он претерпел, по-видимому, мученическую кончину в период между 202-203 годами. Как епископ он не принимал учение о Логосе, однако разумно следовал традиции и стремился защитить предание от проникновения ереси.

Другим философом, обращенным в христианство, был Климент, который происходил, по-видимому, из Афин. Он известен как Климент Александрийский, поскольку самый длительный и важный период его деятельности относился к периоду после 180 года, когда он, как ученик и последователь Пантена, он благословил создание школы катехизации в Александрий, которая затем была закрыта Септимом Севером в 203 году.

Александрия была крупным торговым центром, а также центром интеллектуальной жизни Средиземноморья из-за наличия в ней музея и библиотеки. В ней работали такие языческие учителя, как Аммоний Саккский и Лонгин, в ней функционировала известная еврейская школа Филона, причём евреи составляли одну треть жителей города. Великий христианский экзегет Ориген и Платин, создатель нео-платонизма, посещали школу Аммония Саккского. К концу второго века вследствие трудов Климента и других богословов, среди которых были гностики Валентин, Карпократ и Василид, Александрия быстро превратилась в яркий интеллектуальный центр также и христианства. В ней сформировался гений Оригена и выработался оригинальный /более аллегорический/ метод интерпретации Священного Писания в противоположность более буквальному антиохийскому. Вследствие многолетней традиции эллинизированного иудейства Александрия представляла собою наилучшее место для взаимодействия между эллинистической и христианской мыслью, использования в христианстве и примирения с христианством языческих авторов, а вместе с ними и классической культуры. Климент был одним из наиболее значительных писателей, который в значительной степени опирался на свою великую веру и великие знания и питался весьма широкими познаниями в области священной и мирской истории. Однако, "симлициорес" не могли воспринять предложенных им взаимоотношении между верой и гносисом, поскольку они "боялись греческой философии, как дети боятся призраков" /Стромата, У1,80,5/. Если они не могли остановить это движение, то они, по крайней мере, сдерживали изменения, происходившие в результате этого.

В попытках осуществить сплав эллинистического и христианского миров Климент, подобно Иустину и Феофилу, также иногда использовал концепцию Логоса, как источник, из которого все мельчайшйе ручейки истины вытекают, чтобы впасть в Логос-Христа, как в океан. И поскольку он обнаруживал, что как Арат, так я Гесиод также давали правильные Формулировки понятия Бога, он должен был признать, что "греки, восприняв несколько искр божественного Логоса, выражали некоторые элементы истины". Однако, более часто он обвинял язычников в плагиате, я фактически он больше эллинизировал христианство, чем христианизировал эллинизм.

Его весьма редко можно было уличить в измене истинной евангельской мысли, но это частично может объясняться тем, что до нас не сохранились те писания, на которых основывался Фотий в своих обвинениях богобоязненного и благородного Климента в отсутствии благочестия.

Ему однако приходилось избегать наносить оскорбления своей утончённой и интеллектуальной публике, в которую входили как аристократы, так и горожане, исповедовавшие язычество, но в то же время перед ним стояла задача представить им веру как более благородную философию - фактически, как эклектическое собрание всех лучших достижений античной этики. Поэтому, без сомнения, он считал себя обязанным смягчить некоторые положения евангельского учения и перетолковать апостолов, сравнивая их с различными философами, поэтами и прозаиками античной Греции, в то время как он придавал ходу их рассуждений новый поворот, так что нередко он изменял их мысли или, по крайней мере, давал им своеобразное толкование. Мы можем видеть в этом выражение его постоянного настойчивого стремления примирить старую этическую систему с новой, подчёркивая, что новая система согласуется со старой, поскольку воплощает в себе квинтэссенцию рационализма. И он нагромождает цитату па цитату. Фактически его сочинения можно рассматривать как последовательность цитат из священных и языческих текстов, связанных вместе в том, что представлялось убедительным, мудрым и откровенным. В попытках придать эллинистическую окраску религиозным Формулам он выдвигает модель христианской жизни мудреца -гностика, который сочетает в себе не только христианские достоинства, но также и различные качества последователей платонического учения, а также стоиков и пифагорейцев. Конечно, такое обилие христианского и языческого материала, противопоставленное друг другу, смешанное и сравниваемое, сослужило добрую службу в привлечении к Церкви греческих горожан, в привлечении Философской мысли к евангельской вере. И в то время как Климент, казалось, полностью погружался в неё, он признавал существование разграничительной линии между двумя мирами, называемой Крестом. Когда его слушатели вникали его утверждениям, вслед за Филоном, стоиками и Плутархом и др., что Философия является "изучением мудрости, а мудрость представляет собою познание как божественных, так и человеческих сущностей и их причин" /Стромата, 1,30,1/ /даже хотя он и сравнивал их с Агарью, этой полезной наложницей и служанкой Сары, т.е. веры/ и когда он говорил, что до пришествия Христа философия была необходима грекам для достижения справедливости и что сейчас она представляется полезной для религии во всех аспектах, то им приходилось соглашаться с тем, что в новой религии благородное место было представлено размышлениям и что религия с почётом воспринимает отцов античной философии, хотя и не подчиняет их религиозным целям. И в век, когда философия стремилась к приобретению теософской основы, это не казалось им враждебным или абсурдным.

Климент уверял "симплициорес" в том, что философия была в определённом смысле творением Божия промышления, божественным даром /а не диавольским наваждением/, ниспосланным эллинам, и что поэтому её следует не отвергать, а оправдывать как союзника веры, который находится в подчинении у последней. Это обеднило и исказило бы христианство, если бы мы стали сводить его к чистому гносису или гностической этике, как иногда поступали александрийцы, причём большой ошибкой было бы считать,что христианство противостоит философий, что пытались утверждать некоторые сторонники научного метода. Вместе с Оригеном Клименту принадлежит заслуга защиты христианства во благо положительного гносиса и лишения противников христианства такого сильного аргумента как противостояние между просвещением и верою. Посредством стараний этих мыслителей, писателей и учителей христианская мысль становилась предметом изучения и силой духовного перерождения для представителей высших классов, а стиль поведения более смиренных христиан и их полемика, осуществляемая даже во дворце кесаря, а не только в тюрьмах, распространялись по всему социальному организму, неся с собою евангельскую закваску.

Климент скончался между 211 и 216 годами. Из его писаний до нас доили три тесно связанные между собою работы: "Протрептикус" /"Увещевание"/, "Педагогус" /"Воспитатель"/ и "Стромата" /"Пёстрый ковёр"/. Последнее представляло собою несистематизированное обобщение морального богословия и апологетики экзегетического характера. Затем работа по библейскому экзегесису под названием "Гипотипосис", увещевание "Квис дивес сальветур", представляющее собою изучение проблемы соотношения между богатством и христианскими целями в жизни, и отрывки ряда других работ.
Ориген.

В Оригене, последователе Климента и александрийском учителе, мы видим человека, совершившего величайшую попытку рационализировагь веру, верить через разум, как он любил выражаться, или примирить учение Платона с учением Четвёртого Евангелия - попытку настолько слепую, что границы между обоими учениями, как представлялось, временами полностью исчезали. Он был сыном мученика, он страстно верил в мученичество, так страстно, что получил прозвище "Адаманциус". Однако в то же время он был расположен к критическому анализу и получению дополнительной информаций, вследствие чего он изучил все работы и писания того времени, как христианские, так и языческие. Он стал наставителем мучеников и учителей, среди которых был и св. Григорий Тавматургский. Во время преследований Деция /250-251 годы/ он надеялся отдать свою жизнь за веру, но несмотря на арест и пытки, он не погиб ещё целых три или четыре года. Он скончался в возрасте 69 лет в городе Тире, где он находился в изгнании.

Он написал или надиктовал огромное число работ, написанных довольно бесцветно. В его работах рассматривалось не менее двух тысяч различных тем, связанных с Писаниями, богословием, эстетикой, среди них попадались образцы полемики и апологетики, к которых принадлежало огромное число увещеваний и посланий. Огромная часть его работ оказалась утраченной. В течение нескольких лет, находясь в Египте и Палестине, он выступал в качестве светоча для всех средиземноморских стран. Вокруг него возникали противоречия и ереси, однако ему удалось посеять и пожать огромный урожай плодотворных идей, которые оказали воздействие на развитие даже языческой культуры. Именно в его работах христианство было представлено как система мышления - как конечное воплощение Разума - причём с такой силой, что свет его проникал через все двери, которые Ориген открыл в стене язычества, используя имя и терминологию Платона. Александрия со своими школами и библиотеками, с проживающими в ней учителями и учёными, была в то время самым блестящим центром языческой культуры. Для нехристиан эта христианская культура представлялась смешением варварских формулировок, предназначенных для трудящихся мужчин и женщин. Ориген собрал всё это вместе и представил наиболее ярким и впечатляющим образом. Он пытался осуществить грандиозный синтез откровения и размышления относительно Христа, представляющего Собою вершину иерархии, воодушевлённой или просвещённой истиной, а именно, пророков и прорицателей, <- и стоящих ниже них философов.

Но поскольку Христос является источником познания, как и всего прочего, философия занимает подчинённое положение по отношению к откровению - мы можем сказать, к богословию. Действительно, она представляет собою лишь частичную истину, поскольку она относится к естественным предметам, тогда как откровения является совершенной истиной, поскольку оно сверхъестественно.
Платон обладал "скрытой и поразительной" интуицией, что проявилось, в частности, в "Тимее", который поразил других греческих христианских мыслителей: "Отца и Творца вселенной трудно обнаружить, а, обнаружив, весьма трудно объяснить всем". Отсюда христианская мысль занимает высшее положение, поскольку она ясно и полно раскрывает Богоотцовство.

Естественные законы - уже упоминавшиеся апостолом Павлом основаны на том же рациональном источнике. В этом Ориген усматривает ещё одну всеобщую точку взаимодействия между всеми людьми, поскольку она присуща и свойственна всем людям. Несмотря на то, что её нельзя сравнивать с законом веры и нельзя оправдать без благодати веры, она также является законом Божиим.

Поэтому Ориген не выступает а приори против нехристианского мира, скорее он осуществляет процесс рационального осмысления того, что может быть воспринято /а следовательно и оправдать/, а также того, что должно быть отвергнуто. "Ибо философия далеко не во всем противоречит закону Божию, но и не во всём согласуется с ним". Повторяя мысли Иустина и Климента, Ориген в своём споре с язычником Цельсом пишет также: "Мы пытаемся не противостоять всему тому доброму, что формулируется различными писателями, даже чуждыми нашей вере, мы не пытаемся опровергать то, что представляется правильным". И этот критерий, который, в конце концов, начал преобладать прежде всего на Западе, придал своеобразные черты христианской революции. Она оказалась более созидательной и восстановительной, чем разрушительной.

С другой стороны, по мере того как христиане защищали знание и призывали людей к добродетели, они напоминали лучших философов /Сам Христос в процессе восприятия предательства и смерти напоминал тех философов, которые оказались преданными своими учениками, напоминали приговорённого к смерти Сократа/. Христиане превосходили философов в общественной сфере, поскольку они не ограничивались образованными слоями и распространяли своё учение среди всех классов. Короче говоря, здесь мы видим максимально возможное примирения двух миров, однако новое преобладает над старым.
Минуций и Тертуллиан

Во времена империи латинизированная Северная Африка жила богатой общественной жизнью. Церковь стимулировала местный гений, который претерпевал превращение в беспредметную риторику вследствие упадка светской литературы. На этой почве возникли такие величайшие мыслители, как Минуций, Тертуллиан, Киприан и Августин.

Критики в течение длительного времени спорили относительно того, кто из двух знаменитых латинских апологетов оказал воздействие на другого: Минуций Феликс на Тертуллиана или наоборот, поскольку прослеживается очевидная взаимосвязь между "Октавием" и "Апологетикой"

Поскольку вне всякого сомнения кто-то один заимствовал у другого, мы можем предположить, что заимствовал именно тот, кто представил большее число аргументов, причём именно Тертуллиан представляет огромное количество аргументов юридического характера, отсутствовавших у Минуция. Если бы последний, будучи юристом по специальности, имел бы перед глазами "Апологетику" при составлении своих сочинений, он использовал бы наиболее оригинальную и сильную часть тертуллиановой работы. Критики приводят и другие аргументы в пользу того, что Минуций был первым. Апологетика Минуция носит классический характер. Она составлена по образцу диалога между великими писателями, представляя собою дискуссию между Цецилием Наталем и Октавием. Цецилий выступает как типичный защитник консервативного язычества, враждебный христианству, поскольку он считает его абсурдным нововведением, внесённым незаконно аморальными неимущими слоями, являющимися врагом римского общества. Октавий выступает в качестве защитника рационального христианства, здравым и бескомпромиссным там, где дело касается основных догматов, но тактичным и отзывчивым в их изложении. В результате получается логичная, сжатая и убедительная защита христианства, которая могла появиться и которая могла выглядеть привлекательной для утончённого мира светской культуры.

Более сильной и более решительно выраженной представляется защита, представленная Квитом Септимом Форенсом Тертуллианом, который перешёл в решительную контратаку. Казалось, он соединял в себе горькие стенания тысяч угнетённых христиан и швырнул их в лицо враждебному миру, с тем чтобы как вызывать его на спор, так и убедить его. Подобно другим апологетам, он был выходцем из язычников. Однако, он отбросил язычество с таким отвращением, что ему представлялось невозможным любое примирение между ним и христианством, даже в чисто философском плане. Он был выходцем из военной семьи. Родился он около 160 года, был сыном центуриона в проконсульской когорте, расположенной в Карфагене, который опять превратился в процветающий экономический и интеллектуальный центр. Он учился в лучших школах, изучил греческий и латинский языки и литературу, мог легко писать на обоих языках. В юности, будучи ещё язычником, он вёл беспутную жизнь. Он с большим успехом изучал право, и многие отождествляли его с юристом Тертуллианом. Он принял христианство в возрасте между 30 и 40 годами в период преследований христиан. Для того чтобы защищать преследуемых, он выступил с нападками на язычество в своём сочинении "Ад национес", причём там он использовал те же аргументы, что и в "Апологетике", написанной в том же 197 году. В 200 году он был рукоположен во священника. В это время он уже был женатым. Он продолжал участвовать в спорах с язычниками, в обличении еретиков и в увещевании христиан. Горечь его критики, его аскетизм и бескомпромиссность в отношении догматов становились всё более жёсткими из года в год, пока его неуступчивэсть и твёрдость не вынудили его покинуть Церковь, которая казалась ему слишком мягкой. Он обратился к монтанистам, привлечённый якобы пророческой харизмой, но затем порвал и с ними, основав секту тертуллианитов. В дискуссионном плане к его наибопее значительным сочинениям, помимо "Апологетики", относятся "Ад мартирес", пламенное восхваление некоторых христиан, находившихся в заключении за свою веру, "Де тестимонио анимэ", философско-богословский трактат и "Ад Скапулам", угрожающее послание проконсулу Скапулу, который около 212 года осуществлял преследование христиан. Его труды, направленные против еретиков, включают: "Де прескрийционе эретикорум", "Адверсус Марционем" /206-211/, "Адверсус Эриогенем", "Адверсус Валентинианос" /206-211/. "Адверсус Праксеан" /213-217/. К вероучительно-катехизационным работам можно отяе-сти: "Де баптизме", "Де карне Кристи" /208-211/, "Де рессурекционе Кристи написанную вскоре после предыдущей и "Де анима". К трудам по проблемам морали и дисциплины относятся: "Де рационе" /200-206/, "Де пенитенциа", "Де пудипициа", в которой рассматривается поведение монтаниста я которая направлена против одного из пап /по-видимому, Каллиста/, даровавшего прощение прелюбодеям после периода их покаяния, "Де культу феминарум", в которой рассматривается вопрос женских одеяний, "Де веландис виргинибус", "Ад уксорем", "Де экзортационе каститалис" и "Де моногамиа", в которой он начинает с выступления против возможности заключения второго брака и заканчивает утверждением, что он,: является незаконными вопреки взглядам Церкви, "Де пациенциа", "Де спектакулис", ^ "Де ие^яяо", "Де паллио", "Де корона" и т.д. и т.д.

Даже после того, как он впал в ересь. Церковь продолжала признавать его, поскольку наибольшая часть его многочисленных трудов свидетельствовала о нём, как о бесстрашнейшем и оригинальнейшем из церковных писателей.

Страница сгенерирована за 0.08 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com