Глазберг А. В обители семи ключей Богородицы. Журнал "Путь" №43

В ОБИТЕЛИ СЕМИ КЛЮЧЕЙ БОГОРОДИЦЫ

(LA TRAPPE DE N. D. DE SEPT-FONS).

___________

В темной церкви перед алтарем теплится лампада. Ровный красный свет озаряет алтарь и за ним, в глубине, белую статую: Богоматерь протягивает к алтарю Младенца-Христа. Страшной и неожиданной кажется эта ночная тишина жителям большого города.

Раздается тихий, едва слышный удар колокола, а за ним последующие, все сильней и сильней... Это будят спящую братию. Еще не успел замолкнуть колокол, как слышатся торопливые шаги и мало-помалу церковь наполняется белыми и темными фигурами монахов.

Среди тишины раздается старческий голос игумена: Богородица, Дева, радуйся!... Начинается служба. Пение чередуется с чтеньем псалмов. Светское ухо артиста не сочло бы возможным назвать это пеньем, и правда — это скорее громкая молитва души, гармонические возгласы, идущие из глубины сердца и захватывающие душу слушателя. Монастырь Семи Ключей основан 800 лет тому назад, и по преданию, Св. Бернард лично прибыл сюда для освящения обители. Св. Бернард не был основателем ордена, но все же он является духовным отцом монахов Сито (после 17-века называемых траппистами) или «белых бенедиктинцев», как они часто сами себя называют. Св. Бернард появился в Сито в тот момент, когда казалось, что невозможно найти людей, желающих взять на себя подвиг монашества по столь строгому уставу. Святой, сопровождаемый 30 друзьями, обогатил монастырь новыми силами и оживил его тем духом, которым и по сей час живут трапписты.

Исполнение строгого правила св. Бенедиктина стало воз-

72

можным, благодаря усилению духа любви, проникающей во все мелочи повседневной жизни. Любви подчинено все и нет ничего, что было бы невозможно, если этого требует любовь. У любви нет закона и во имя ее допустимо даже нарушение устава. Но любовь должна быть подлинной и так любить монахи учатся в литургическом общении со Спасителем и Его Пречистой Матерью.

Св. Бенедикт любит человеческую душу, он требует предоставления ей свободного развития, и действительно: несмотря на суровый устав и до крайности доведенную общинную жизнь, монахам предоставлена большая внутренняя, индивидуальная свобода.

В обители Семи Ключей Богоматери не только отсутствует монашеский шаблон, но даже невозможно установить «тип» монаха-трапписта. Каждый монах представляет собой своеобразную личность, идущую своим особым путем и живущую по закону своей индивидуальности. Как богата и разнообразна эта жизнь, протекающая внутри высоких старых стен, отделяющих от прочего мира небольшое пространство в 50 десятин, занимаемое монастырем!

Внешне время проходит в молитве и труде. Ora et la bo га! Труд сменяется молитвой, молитва трудом. Впрочем, и работе неизменно сопутствует молитва, происходящая в глубине души монаха. В 2 часа ночи начинается монастырский день. До 5 часов длится общее богослужение, а затем в церкви остаются только иеромонахи. В 6 часов утра скромный завтрак (кофе и хлеб), после которого все идут на работу: в поле, на мельницу, на огород и на пасеку, и в мастерские. Работают в молчании добросовестно, каждый в меру своих сил. В 10 ч. иеромонахи возвращаются в церковь на литургию. Потом все собираются в общей трапезной; обед, во время которого читаются жития святых, длится около получаса и состоит из 3-х блюд: овощной суп, овощи и сладкое (фрукты, мед или варенье). Ни мяса, ни рыбы, ни яиц трапписты никогда не едят, разве только во время болезни. По окончании трапезы, по знаку игумена, с пеньем покаянного псалма братия отправляется в церковь; после краткой молитвы, наступает час отдыха. С 1 ч. до 2-х снова богослужение, с двух до 5-ти — работа. После вечерни, в 6 ч., если нет поста, — ужин, такой же скромный, как и обед. В постные дни еда еще скуднее: утром черный кофе без сахара, а вместо ужина — одно холодное блюдо, напр., 3 листочка салата с 2-мя помидорами. После ужина час отдыха. Затем вечерняя молитва, заканчивающаяся пением гимна Богородицы «Salve Regina». Этот гимн является подлинным апофеозом литургии и кто хоть раз

73

в жизни слышал это пение, никогда не забудет его. «Так, верно, поют херувимы и серафимы вокруг трона Господня!» восклицают посетители. — Вечерняя молитва скоро кончается к 8 ч., и по звуку колокола весь монастырь погружается в глубокую тишину, чтобы в 2 ч. начать новый день. В верхнем этаже одного из монастырских корпусов, расположенных прямоугольником вокруг церкви, находится больница. Больных немного, за ними ухаживают два монаха. Согласно наставлениям св. Бернарда, по отношению к больным следует проявлять максимум любви. Они освобождены от устава, но и ухаживающий за ними, пользуется особыми правами; поскольку это нужно, он освобожден от церковной службы: любовный уход за больными — самая лучшая молитва! говорят трапписты.

В центре монастырских построек находится церковь. Как и вся архитектура монастыря, она поражает своей простотой. Такой же простотой и ясностью исполнена вся жизнь траппистов, и при свете ее особенно ярко выступает загроможденность бесконечными осложнениями нашей мирской жизни. Как проста и легка подлинная жизнь во Христе!

Среди монахов есть и русский — брат К., уже 38 лет живущий в Sept-Fons. Игумен разрешил ему поговорить на родном языке с одним из посетителей.

—     Неужели правда, что в России люди убивали друг друга? — с видимым трудом, отрывисто, почти что детским языком спрашивает привыкший к молчанию старик.

—     Чем убивали? палками? и многих убили? Что же делать? Вы молитесь? Надо много молиться! Я каждый день молюсь о России.

И устав от непривычно долгой беседы, старичок спешит вернуться к милому траппистской его душе молчанию.

Игумен китайского монастыря траппистов, маленький, чуть сгорбленный, с длинной седой бородой, постоянно улыбается, не ртом, а глазами. Он француз по происхождению, но от 30-летнего пребывания в Китае, сам стал похож на китайца. Глаза его светятся мудрой добротой. Много лет миссионерства, а затем тяжелые условия монашеской жизни не сломили его детской прямоты и ясности. Он один из редких европейцев, вполне владеющих китайским языком. Он знает и любит этот народ, о котором рассказывает много интересного. Его многолетняя миссионерская деятельность, утверждает он, дала меньше духовных плодов, и количественно и качественно, нежели год монашеской жизни в Обители Божией Матери Утешения под Пекином.

Во Францию о. игумен возвращался через Россию. Его рассказы о вынесенных впечатлениях трогательно наивны.

74

— Какой чудный народ русские! восклицает он горячо. — Сквозь все, что я видел и слышал, я почувствовал благодатную душу этого народа. Русское пение поразительно своей красотой и задушевностью. В восторг меня привели иконы, незнакомые нашему западному искусству. И какая необыкновенная любезность! Представьте, что гид не отходил от меня ни минуту, ухаживая за мной, водя меня по Москве, показывая музеи, церкви и школы. Я боялся вызвать недовольство толпы своей монашеской рясой, но он успокоил меня, уверяя, что в его сопровождении я смело могу появляться повсюду.

Когда ему пытались объяснить, что гид был агентом ГПУ, он похлопал собеседника по плечу и добродушно заявил:

— Вам, видно, неприятны мои слова. Ведь вы эмигрант. Но я не о большевиках говорю, а о душе русского народа!

Среди монахов имеются аскеты — подвижники: не ограничиваясь строгостью обязательного устава, они носят тяжелые вериги, власяницы и сидят, подкладывая под бок острое полено. Но об этом известно одному лишь игумену, дающему в отдельных случаях на это свое разрешение. По внешнему виду этого не узнать, они все одинаково приветливы и жизнерадостны.

Особую фигуру представляет собой отец-отелье, который заведует монастырской гостиницей и принимает посетителей. Высокая, мощная фигура, открытое смелое лицо, средневековый рыцарь в рясе! Этот крепкий, здоровый мужчина уже с ранних лет ощутил свое монашеское призвание. На пути к его осуществлению ему пришлось пережить борьбу со своей природой, аналогичную той, которую мы находим в жизни Оптинского старца Амвросия. Горячо любя родителей, юноша решил бежать в монастырь ночью, не простившись с ними; он боялся, чтобы в момент расставанья его привязанность к семье не преодолела звучавший в душе его призыв. И действительно, на пути в монастырь его вдруг охватил страх, он увидел свою будущую монастырскую жизнь, как нечто до того страшное и безысходное, что ему захотелось бежать обратно. Только пламенная молитва и напряженное усилие воли удержали его от этого шага, и в момент прибытия в монастырь, неожиданно для него самого, душевный мрак рассеялся и он снова обрел прежний мир и спокойную уверенность. Вот уже 14 лет, как о. С. ни на минуту не пожалел об избранном пути.

В общении с мирянами, приезжающими в Sept-Fons говеть или просто отдохнуть душой, о. отелье проявляет большое интуитивное знание людей и понимает их психоло-

75

гию. С необычайной чуткостью и любовью он умеет обогреть и ободрить, и где нужно словом и делом помочь. В своих суждениях, порой не лишенных юмора, он смел и самобытен, не боясь нарушить стереотипное представление о монахе.

Порой запоздалый гость приезжает поздним вечером. Несмотря на это он может быть уверен в радушном приеме, который ему будет оказан: на этот случай у о. отелье всегда припасено угощение. Гостю в любое время дня и ночи подается горячий ужин с вином и лакомствами.

Перед уходом из монастыря посетители беседуют с гостеприимным монахом, выражая свое недоумение. «Скажите, правда ли, что вы обязаны постоянно думать о смерти, готовиться к ней, при встречах приветствовать друг друга словами: «Брат, надо умереть!» и каждую ночь на кладбище рыть себе могилу??»...»

— «Чтобы готовиться к смерти, незачем о ней думать», — отвечает, улыбаясь, монах, — «нас занимает исключительно забота о том, чтобы по-хорошему жить! Этим лучше всего подготовляешься к смерти, а ночное копанье могил, как и мрачное приветствие, — это басни. Мы вообще не приветствуем друг друга словами — ведь нам не разрешается разговаривать. Мы храним постоянное безмолвие, а для разговоров между собой и с посторонними, нужно особое разрешение. Так для бесед с посетителями, которым я показываю монастырь, у меня имеется разрешение игумена. Во время работы, отдыха, трапезы, да и вообще всегда — мы молчим. В случае нужды объясняемся знаками. А по поводу могил, подумайте-ка сами: вот идет монах, ему под 70, в монастыре он уже больше 40 лет, — каких же размеров должна была бы быть его могила, если бы он еженощно, хотя бы на полсантиметра, углублял ее! А нас сто человек. За долгие годы мы бы давно засыпали монастырь со всеми его постройками». — «Чем вы все сегодня так довольны? — не успокаивается гость. — Все монахи, которых мы встретили, улыбались и чему-то радовались» — «Наша радость не связана с сегодняшним днем. Мы рады тому, что мы здесь, как рад всякий, «нашедший себя и свое призвание», объясняет монах, пожимая руки, но словам его не удается все же окончательно рассеять сомнения. «Где-то нет полной правды, у них или у нас!» — бормочет господин в светлом костюме, роговых очках, с фотографическим аппаратом через плечо. «Если такая жизнь возможна и если этот монастырь не убежище для малодушных боящихся жизни людей, — то как же оправдать нашу современную жизнь? Где правда?»

76

И, действительно, как-то хочется найти ответ на вопросы нужны ли человечеству такие монастыри и зачем? Если даже и радуется монах, нашедший здесь свое место и призвание, то допустимо ли, чтобы в наше время страданий, борьбы и несправедливости сотня человек заперлась в четырех стенах для молитвы и созерцания? И даже, если это героизм, то не справедливее ли потребовать, чтобы такое подвижничество было перенесено в мир, чтобы эти люди, служа Богу, служили бы своим ближним, а не покидали их для удовлетворения личных духовных наклонностей? Не есть ли жизнь трапписта выражение крайнего духовного эгоизма, занятого в первую очередь спасением собственной души?

По поводу таких вопрошаний престарелый, мудрый игумен Sept-Fons (его заслугой в большой степени является высокий уровень этой обители) рассказывает о Филиппе-Августе: когда разразилась буря и корабли, на которых он со своими крестоносцами плыл к Святой Земле, стали тонуть, Филипп-Август обратился к воинам с следующими словами: «Друзья, сейчас 1 ч. ночи, скоро станут на молитву сыны св. Бернарда в Клэрво; игумен обещал мне молиться о нас. Не может быть, чтобы во время этой молитвы мы погибли!» Скоро буря утихла, Филипп-Август и его спутники были спасены.

Кто соприкоснулся с молитвенной жизнью траппистов, не может не почувствовать, что Sept-Fons это один из аккумуляторов той сверхъестественной энергии, которой часто, сами того не подозревая, мы держимся в миру.

Недопустимо называть эгоизмом неустанное молитвенное делание, жертвенную любовь и покаяние, которым посвящают себя монахи для стяжания обильной благодати на ближних и дальних, на семьи и народы. Для христианства, для которого человечество является одним соборным телом, должно быть ясно, что духовные достижения части его благотворно отражаются на целом! Кто знает, не эти ли очаги молитвы являются громоотводами в час гнева Божьего!

По словам папы Пия XI, посвятивший себя молитве и покаянию, больше делает для царствия Божьего в душах людей, нежели делающий добрые дела. Ибо нет дела важнее и выше молитвенного деланья! Не Марфа, а Мария избрала благую часть.

Скромному русскому студенту, побывавшему в Sept-Fons, лучше всего удалось простыми искренними словами в письме к игумену выразить впечатление, выносимое из этого монастыря. «В вашем монастыре, пишет он, мы услышали биение Сердца Спасителя!»

А. Глазберг.

77