В дни Страстной Седмицы в златотканности ее песненного покрова тревожит глаз одна нить, в небесные ее гармонии врезается мучительный диссонанс, то — образ апостола-предателя. Им мы как бы заболеваем в страстные дни. И церковь не щадит нашей впечатлительности, она так много места и внимания отводить Иуде, что он является одним из самых центральных образов в страстной мистерии, как будто заслоняя собою других апостолов в своем противостоянии Христу. Иуда, «раб ильстец», в изображении церковной поэзии есть просто сребролюбец, за деньги продавший своего Учителя¹⁾.

_______________

1) Начиная с повечерия великого вторника и до утрени великого пятка сребролюбию и предательству Иуды отводится видное место в службах Страстной Седмицы. Вот несколько примеров из множества мест, посвещенных Иуде.

«Иуда беззаконный, омочивый на вечери руку в солиле с тобою, Господи, простре ко беззаконным руце прияти сребренники, и мира исчисливый цену, Тебе безценного не убояся продати: нозе прострый к умовению, Владыку облобыза льстивно во еже предати беззаконным: лика же апостольскаго отвергся и тридесят сребренников поверг твоего тридневного воскресения не веде, имже помилуй нас». (Вел. четв. ст. хвал.) «Иуда, раб и льстец, ученик и наветник, друг и диавол от дел явися: следоваше бо Учителю, и на Него умысль предание, глаголаше в себе: предам и приобрящу собранные пенязи. Искаше же

Такой стилизацией Иуды, каковы бы ни были ее церковно-педагогические мотивы, диссонанс лишь еще более обостряется. Иуда своим присутствием около Христа вносит в историю страстей Христовых непонятность, бессвязность. И ум, и сердце одинаково изнемогают от этого противоречия. Есть разного значения противоречия и непонятности. Религия исполнена священной тайны, ибо она есть откровение премирного Бога. Священные антинонии, в богопознании дают крылья мысли и исполняют сердце радостным трепетом, они сладостны в их премирности, и в них нет разлагающего душу противоречия. Последнее существует лишь в пределах нашей человеческой, жизни, в границах нашей, человеческой, мысли, в недрах нашего, человеческаго, сердца. И такое именно разлагающее и отравляющее противоречие содержит в себе история Иуды,

_______________

и миру продану быти, и Иисуса лестию яти: даде целование, предаде Христа» (там же) «Днесь Иуда сокрывает личину нищелюбия и открывает лихоимства зрак: уже о нищих не печется, уже не миро грешницы продает, не небесное миро, и от него усво- яет сребренники. Течет ко иудеом, глаголет беззаконным: что ми хощете дати, и аз вам предам его? О, сребролюбия предателева, малоценно творит продание, к воли купующих продаемого цену творит. Не скуп является к цене, но яко раба бежавшего продает: обычай бо крадущим метати драгоценная. Ныне поверже святая псом ученик беснование бо сребролюбия неистовствовати на своего владыку сотвори его. Его же искушения бежим ...» (там же). «Нрав твой льсти исполнен есть, беззаконный Иудо: недугуя бо сребролюбием, приобрел еси чело- веконенавидение. Аще бо богатство любил еси, почто ко учащему о нищете пришел еси? аще же и любил еси, вскую предал еси бесценного, предав на убиение?» (там же). «Никто же яко Иуда льстиво да не приступит ко трапезе: той бо, укрух прием, на хлеб подвижеся, образом убо сый ученик, вещию же сый убийца, со иудеи убо веселяся, со апостолы же водворяяся: ненавидя лобызавше, лобызая же продаваше искупившаго нас от клятвы» (там же). «Лобзание твое льстивно, и целование горько: кому бо зовеши, лестче, глаголя: радуйся, равви? Христос бо Иуде отвеща- ше: друже, твори, на неже пришел еси: аще бо целовати пришел еси, что предлагавши нож медом помазанный» (Канон повечерия вел. четв. п. 9, тр. 2). Эта стилизация Иуды, конечно, должна быть по своему принята во внимание, но она, очевидно, не достаточна в своей явной моралистической и эзотерической односторонности при богословском рассмотрении вопроса об Иуде.

и только привычка в союзе с равнодушием, притупляет в нас его едкую остроту. Однако, есть ли достойный исход для христианина — спасаться привычкой, располагающей, видеть в Иуде лишь мрачную фигуру предателя, черную тень рядом с светлым образом Учителя? Но разве же не ясно, что эта черная тень ложится, как тяжелое недоумение, на все течение евангельских событий? Среди апостольского лика грязный сребролюбец, на тайной вечери - предатель, за малые деньги продающий Учителя, но при этом, призванный к апостольству, почтенный избранием превыше всякого избрания! Если мы видим в каком-либо историческом деятеле не проницательность, неумение избрать себе сотрудников, такое отсутствие духовного чутья, что он может допустить в ближайшее свое окружение в качестве интимного сотрудника грязного сребролюбца и предателя, то как будем судить мы об этом? Как мы судим о духовных вождях, которые не умеют отличить святошу, лицемера, прельщенного, от святого и духоносного угодника Божьего? Не является ли такая их слепота свидетельством их духовной ограниченности? А между тем это же бессознательно переносится на Христа всеми теми, кто видит в апостоле-предателе только «раба и льстеца». Это есть прямая хула на Христа, думать и говорить, что Он мог просто ошибиться, избирая в апостолы вора-сребролюбца и на Тайную вечерю допуская низкого и лукавого предателя. Он, сердцеведец, призывая апостолов, читал в их душе, как в открытой книге, Он ведал всю их жизнь в прошлом и настоящем («видел Нафанаила под смоковницей»), давая им новые имена на основании этого ведения. После всенощной молитвы Отцу Он избрал и призвал двенадцать для научения и пропо-

ведания тайн Царствия Божия. Он, — не только как прозорливый мудрец, но и как Бог,— ведал тайны сердца человеческого лучше и полнее, нежели сами человеки. Потому надо, прежде всего, помнить, что Иуда есть Христов апостол, хотя и апостол-предатель. Мало того. Упрощение в понимании Иуды есть в известном смысле приговор над всем человеческим родом. Было на земле единственное, высшее, святое явление человека, Назаретский Учитель, Бог и Человек, в Божественной и человеческой мудрости избравший и призвавший к себе двенадцать, духовный цвет человечества, его любовь к Нему. И среди этих двенадцати, в ответ на это призвание, притаилось предательство, проползла грязная низость. В этих двенадцати явила себя вся человеческая немощь: и честолюбие с властолюбием, и оставление Учителя страха ради Иудейска, и самоуверенная похвальба и отречение, — было все, что вытекало из немощи, но во всем этом еще не было низости. Но оказалась и низость, ибо что же может быть более низкого, как эта продажа Учителя на растерзание за гроши? Что вообще можно придумать более бесчеловечного и тупого? Если таково человечество в апостольстве своем, если лучшего нельзя было выбрать даже во Израиле и во всем мире, то чего заслуживает такое человечество? Поэтому так недостаточна здесь упрощающая стилизация, которая есть лишь попытка укрыться от вопроса, с превращением трагедии апостола в будничный донос закупленного «сотрудника» архиерейского застенка. Мы стоим здесь не только перед человеческим падением, но и пред тайной, тайной Христа и Иуды. Эта тайна — страшна, но и спасительна, ибо в ней открываются пути Божии и пути человеческие, глубины Божии и глубины творения. Трудно, тяжело и, м. б., не-

благодарно приближаться к тайне Иуды, легче и спокойнее ее не замечать, прикрывая ее розами красоты церковной и заглушая ее сладостными звуками страстных напевов. Но уже нельзя, однажды увидав ее и заболев ею, от нее укрыться, дабы не уподобиться друзьям Иова, которым брошено было от него слово упрека: «так и вы теперь ничто: увидели страшное и испугались» (Иов 6.21.). От этой тайны нельзя отвернуться уже потому, что она включена в само Евангелие. Она же включена и во всю человеческую историю . . .

КТО ОН?

В небе зажглась багровая звезда: она то вспыхивает мучительным пламенем, то словно погасает темнея, печальная, зловещая, неспокойная. Она стала насупротив звезды Вифлеемской. Одновременно с звездой Царя Иудейского загорается эта странная и печальная звезда, в одном созвездии с другими одиннадцатью звездами. Одновременно со Христом на земле рождается Иуда.

Кто он? Что можем мы узнать о нем из Евангелий? Евангелия всегда скупы на подробности и, вместе с тем, при этой скупости они дают богатое содержание в немногих чертах, проведенных резцом боговдохновенного мастера. Относительно Иуды (как, впрочем, и многих других апостолов) они особенно скупы. Только история предательства освещена в них ярким светом, насколько она вплетается в историю страстей Христовых, вся же предыдущая жизнь Иуды в апостольстве почти не излагается. Этим нанялась легенда и на востоке и на западе, которая разукрасила разными непривлекательными подробностями всю жизнь Иуды, начиная с самого детства. При этом ему приписана и судьба Эдипа,

убийство отца и брак с матерью¹⁾. Религиозного значения эти изображения Иуды в образе чудовища не имеют, уже потому, что кощунственно противоречат основному евангельскому факту — избранию его во апостола. Тем не менее, при внимательном чтении и сопоставлении данных Евангелия, можно установить многое существенное для уразумения и его облика и его судьбы²⁾ Имя И у д ы³⁾ является распространенным в новозаветную эпоху, причем «почти половина Иуд являются деятелями с характером религиозным, национальным, политическим», почему можно думать, что имя, данное Иуде, указывает на особое религиозно-политическое воодушевление его семьи» И самый род его принадлежал к колену Иудину (гор. Кариот), так что он был сородичем по колену Иудину самому Христу, сыну Давидову, скимну из колена Иудова. «В среде двенадцати апостолов один только он был иудеянин, из колена Иудова». Столь же распространенным было и его второе имя Симон (Ио. 6—71), имя его отца или отчество. Среди двенадцати апостолов, по-видимому, было еще три носителя имени Иуды Симона⁴⁾, (не считая

_______________

1) Русская богословская литература имеет превосходное и, можно сказать, исчерпывающее экзегетическое исследование проф. М. Д. Муретова Иуда предатель (Бог. В. 1906, 7-8, 1907). В части экзегетической мы пользуемся выводами этого исследования, которым в праве гордиться русская богословская наука.

2) Ср. проф. Муретов, цит. соч. Б. В. 1906, 7-8: Имя Иуды первый получил четвертый сын Иакова от Лии, родоначальник царственного колена Иудова со столицей Иерусалим. До Ездры и Неемии это имя не встречается, но по возвращении из плена оно становится одним из самых распространенных в Ветхом и Новом Завете (перечень их на стр. 541-2).

3) Именования апостолов в Евангелиях не вполне устойчивы и ясны. «Добраться до исторического зерна можно, кажется, при предположении, что среди апостолов было три Иуды с именем Симона: Иуда Симон Иаковлев (брат Иакова Алфеева) по прозванию Леввей-Фаддей, Симон Иуда по прозванию Кананит или Зилот и Иуда Симон, по прозванию Искариот (Муретов. ib 558).

4) Ibid 547-8.

Симона Петра). Таким образом, имя Иуды, будучи совершенно обычным, уже выдает в то же время известную национально-политическую ревность его носителя, личную и фамильную; вместе с тем оно является в достаточной мере апостольским. Прозвище Искариоτ или Скариоτ¹⁾ указывает на его происхождение из г. Кариот: что из Кариота, муж кариотянин. Как прозвище, по смыслу его можно толковать: «человек городов, Stadtemann (Keil) горожанин градский человек»,²⁾ в отличие от других апостолов, галилейских рыбарей и поселян. (Отсюда можно сближать Иуду с Каином, как строителем городов: Быт. 4, 17). «Вероятнее всего, прозвание Искариота, как подобный же названия других апостолов (Кифа — Петр, Воанергес, Леввей-Фаддей, Канаанит-Зилот) возникло в среде апостолов и здесь впервые дано было Иуде».³⁾ Впрочем, фонетически возможны и иные, смысловые, толкования ⁴⁾ имени Искариот, указующие на фанатический тяжелый, самолюбивый характер его носителя.

Как горожанин, с «пролетарской» психологией, Иуда является чужаком среди простодушных детей природы, несущих в своих душах лазурь Галилейского озера, красу галилейских цветов и мерцание звездного неба. В нем рано пробуждена мысль, работающая упорно и однодумно, мечта, граничащая с на-

_______________

1) Ib. 547.

2) Ib. 548.

3) Ib. 549

4) «Фонетика произношения допускает и от kari, получится: «муж вражды, противления, фанатик, самолюб». В таком случае возможен намек на различие в характере двух Иуд, составлявших одну шестую пару апостолов, так как другой Иуда прозывается «Леввей или Фаддей от levсердце и hedгрудь, т. е. сердечный, душевный, милый, душа-человек» (548). Ср. молчаливое сопоставление двух Иуд у Ιο. 14. 22: «Иуда, не Искаpиот, говорит Ему».

вязчивой идеей, о царстве Израиля, которое и есть в глазах ревнителей (Зилотов) царство Божие, начинаемое мессией здесь на земле. Его душа горит мессианской ревностью и болит национальной скорбью. Он знает также силу и власть денег. Зрелище народной нищеты и угнетения делают его революционером, может быть, толкают его на путь политического террора, но вместе и «экономическим материалистом» в его мессианском социализме. А в темной глубине души копошится змея честолюбия и сребролюбия, низкая aurisacrafames. Он умеет распорядиться деньгами, почему ему и была поручена скудная, конечно, касса апостольской общины. Деньги соблазняют его и в этом смысле он — «вор», сребролюбец. Но прежде всего, он иудейский мессианист, как многие вокруг его, революционер, мессианский марксист, «большевик». Город лишил его поэзии души, но он пробудил в нем острую протестующую мысль. Однако, он страдает именно от своего ума, которым не может утишиться его сердце, ждущее и жаждущее любви, и он изнемогает в этом противоречии. Ему нет друга в апостольстве, хотя все двенадцать апостолов разделены на двоицы, так что свою пару получает и он ¹⁾. Но, кроме этой апостольской двоицы, есть для него в апостольстве и личная двоица, хотя и отрицательная, как полярная антитеза духовного облика: это Иоанн, возлюбленный ученик. В четвертом Евангелии мы все время ощущаем и эту полярность, и это молчаливое противопоставление. Оно выражается даже и в том особом оттенке

_______________

1) Из этих пяти о двух, Иакове и Иуде, братьев Алфеевых, говорится далее, что они, может быть, как «братья» - двоюродные - Иисуса «не верили в Господа»: Ио. 7. 5. ср. Mф. 12. 46-50 Мр. 3. 31-35 и Лк. 8. 19-21, Фома же кроме его слова о Лазаре (Иο. 11.16) известен своим маловерием в воскресение (Иο. 20. 24)

непримиримости, который присущ изображению Иуды в Иоанновом Евангелии.

Иуда Искариот принадлежит к пяти апостолам (Фома Близнец, Иаков Алфеев, вероятно, брат его Иуда Леввей-Фаддей и Иуда Симон Кананит и Зилот), о коих до перечисления их в списке двенадцати, ничего не сообщается в Евангелиях¹⁾ Самое последнее место в этом списке занимает Иуда Искариот, очевидно в виду его предательства и устранения из апостольской среды, как и указывают выразительно евангелисты:ὁ καὶπαρδοαὺςαὐτον. Мф. 10,4; ὅςκαι, παρεδωκεναὐτόν. Мк. 3, 19, ὅςκαὶἐγενετοὁπροδότης. Лк. 6,16. У Иоанна вообще нет апостольского списка. В перечне апостолов замечается явное намерение называть их попарно, вероятно, как посылались они Христом на проповедь, причем пары определяются: а) родством, родные братья: Петр и Андрей, Иаков и Иоанн Заведеевы, Иаков и Иуда Леввей-Фаддей Алфеевы; б) какими-либо особыми отношениями до следования за Христом и после: Филипп и Нафанаил-Варфоломей (не совсем ясны отношения Фомы и Матфея). У Mф. и Мр. в паре с Иудой Искариотом стоит Симон Кананей или Хананей, но у Луки и в Д. Ап. пару Иуды Искариота составляет Иуда Иаковлев (такая же двойственность и во внеканонических списках апостолов) «По всему надо думать, что действительная пара Иуды указана именно у Мф. и Мр., — Симон Кананит или Зилот, ибо Иуде Иаковлеву, брату Иакова Алфеева, всего естественнее иметь парою своего брата Иакова, как Петр и Андрей, и также Иаков и Иоанн — родные братья апостольствовали вместе»¹⁾. О возрасте Иуды никаких прямых сведений нет.

_______________

1) Муретов Ib. 550.

Остается думать, что он, подобно большинству апостолов, приблизительно был сверстником Христа.

ИУДА-АПОСТОЛ.

Хотя лично об Иуде в истории апостольского призвания и ничего не говорится, однако, уже то, что говорится о всем апостольском лике, относится и к нему. Господь окружен учениками еще ранее избрания двенадцати, но это избрание явилось торжественным актом исполненным значительности и силы.¹⁾ Это избрание было самоличным делом самого Господа: «не Меня вы избрали, Я вас избрал и поставил» (Ио. 15. 6), согласно воле Отца: «Ты Мне дал их » (17. 9, 12). О самом избрании говорится у Мр: «взошел на гору и позвал к Себе, кого сам хοτелοὕςέδελενάυτός. и пришликнему, и поставил (из них) двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов» (Мр. 3. 13-15) (И далее следует перечень призванных апостолов, кончающийся Иудой Искариотом). Этому избранию, в виду особенной важности этого акта, предшествовала ночная молитва Господа: «в те дни взошел Он на гору помолиться, и пробыл всю ночь в молитве к Богу. Когда

_______________

1) По Евангелию от Матвея ранее апостолов появляются ученики (5. 1), а этому предшествует еще призвание двух первых пар: Андрея и Петра и Иакова и Иоанна (4. 18-22). Ученики окружают Его и следуют за ним в лодке при укрощении бури (Mф. 8. 18-25 — Мр. 4. 35-41 — Лк. 8. 22-25), также и в 9 главе (призвание мытаря). Призвание апостолов рассказывается лишь в главе 10. В Евангелии от Марка мы имеем также сначала призвание двух двоиц (1. 16-20) и затем выбор 12 апостолов из учеников (3. 7. 16-19). Наконец, у Луки мы находим сначала также избрание двух двоиц (Лк. 5. 1-11), мытаря Левия (5. 27-28), сначала говорится вообще об учениках (6.1) и затем о призвании двенадцати (6. 12-16).

же настал день, призвал учеников Своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал апостолами». (Лк., 12-13) Это избрание, его высшая целесообразность, есть тайна смотрения Божия. Между этими избранными из числа учеников, удостоенных звания апостолов и включенных в священное число двенадцати¹⁾, был и Иуда. Разумеется, это избрание апостолов из среды уже известных учеников предполагает и личное отношение, и личную встречу, и призвание. Относительно отдельных апостолов это и повествуется в Евангелиях: так особо были призваны двоица Андрея и Петра, Иакова и Иоанна (Mф. 4. 18-22. Мр. 1. 16-20, Лк. 5.110), Матфия (Левия Алфеева) мытаря (Mф. 9. 9, Мр. 2. 14, Лк. 5. 27-28), далее Филиппа и Нафанаила (Ио. 1. 43-50), причем это избрание сопровождалось иногда и переименованием (Симон-Петр, Иаков и Иоанн-сыны Громовы). Относительно же Иуды ничего не сообщается, но это умолчание о нем, как еще о пяти апостолах, не может, конечно, означать, чтобы и они призывались без такого интимного, личного взаимообщения и проникновения Сердцеведца в души их (как это относительно Иуды прямо свидетельствуется у Иоанна). Это избрание предполагало, прежде всего, взаимную личную любовь: нелюбимый и нелюбящий апостол есть contradictioinadjecto(и если мы как будто и наталкиваемся на него в Евангелии Иоанна, то это здесь имеет особый смысл, ниже подлежащий разъяснению). Эта любовь полагает основание особому доверию и личной дружбе с Господом (10. 15. 14-15), и даже

_______________

1) Ср. мой очерк «Петр и Иоанн, два первоапостола». Paris. 1906. Эта двенадцатерица апостолов представляет собой столь нерушимое единство, что после отпадения Иуды она восполняется новым избранием двенадцатого апостола — Матфия (Д. Απ.1. 16-26)

в час предательства Иуда слышит к себе обращение: друг (ἑ).Господь избирал апостолов именно такими, какими они были, со всеми их личными качествами и предрасположениями, ибо, как говорится в Евангелии Иоанна, он не имел нужды, чтобы кто свидетельствовал о человеке, ибо сам знал, что в человеке (10. 2. 25). И этой безошибочносτи избрания, конечно, соответствует то, что в каждом из апостолов имелись его личные черты, оправдывавшие это избрание и, так сказать, обосновавшие его апостольство. Мы должны принять как аксиому Божественного сердцеведения, что все апостолы, при всех своих человеческих слабостях и ограниченности, были достойны своего избрания, и не составлял, конечно, исключения и Иуда, с его личными свойствами. (Этому не противоречит и Ио. 6. 64, 70, о чем ниже). Более того, именно эти личные свойства каждого из апостолов нужны были для человеческой плеромы апостольства, для полноты двенадцатерицы. Мы не всегда можем установить эти черты, в частности и относительно Иуды. Конечно, то не была его городская практичность, умение обращаться с деньгами, благодаря которому в конце служения ему было поручено распоряжение «ковчежцем» (сначала это, по-видимому ведал ап. Филипп: Иο. 6. 5-7). Его общий духовный уклад националиста-ревнителя, горевшего энтузиазмом земного царства мессии в известной мере разделялся и всеми апостолами в течение всей земной жизни Господа, как и даже по Воскресении, непосредственно пред Вознесением: спрашивают они не в сие ли время, Господи, Ты восстановляешь царство Израилю? (Д. Απ. 1. 6). Но в нем он был особенно резко выражен: среди других апостолов, мирных поселян и рыбарей, имевших среди себя лишь

одного бывшего мытаря, он являлся горожанином-революционером по преимуществу. И, может быть, то последнее место, которое он занимает в списке апостольском, несомненно в связи с его предательством, и первоначально выделяло его, как особливого и тоже первого, хотя и с конца. Во всяком случае из общего отношения всех апостолов ко Христу вытекало, что вся двенадцатерица составляла тесный дружеский союз, жила единой общей жизнью, —οἱδωδεκα. Хотя и в пределах ее были оттенки в различной близости ко Христу (Петр и Иоанн, Иаков и Андрей), но ко всей ней нераздельно говорится Господом: «вам дано ведать тайны Царствия Божия, a тем внешним все бывает в притчах». (Мр. 4. 11). Всем им одинаково дается апостольская власть: «и призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и немощь». (Мф. 10.1, Лк. 9. 1). Все они посылаются на проповедь, напутствуемые поучением, (Мф. 10), в котором содержится как бы сокращение всего Евангелия: «Се Аз посылаю вас как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10 16), «и волосы у вас на голове все сочтены» (10, 30). Апостолам заповедуется: «на путь к язычникамне ходите и в город Самарянский не входите, а идите наипаче к погибшим овцам Израилевым. Ходя же проповедуйте, что приблизилось Царствие Божие. Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте» (10, 6-8), и «не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын Человеческий» (10. 25) (что на языке тогдашней апокалиптики, исходившей от видений прор. Даниила, означило наступление мессианского царства). Правда, здесь же говорится

и о гонениях, и о предании на смерть, но как должно было звучать в сердцах учеников, и в частности Иуды, это посланничество к Израилю и это обетование близкого царства, и как много им оставалось еще пережить до тогодня,когда они имели услышать приговор над избранным народом: «Се оставляется вам дом ваш пусть» (Mф. 23. 38). Но теперь «они пошли и проходили по селениям, благовествуя и исцеляя повсюду» (Лк. 9. 6.), «изгоняли многих бесов и многих больных мазали маслом и исцеляли». (Мр. 6. 13.). Этим начинается жизнь двенадцати со Христом, причем в евангельском изображении эта двенадцатерица составляет духовную единицу, в своей совокупности общающуюся со Христом: «проходил Он по градам и весям, проповедуя и благовествуя Царствие Божие и с Ним двенадцать»οἱδωδεκασὺναὐτῷ.(Лк. 8. 1). Они являются свидетелями Его чудес и проповеди, они исповедуют устами Петра веру в Него, как во Христа, Сына Бога живого, на пути в Кесарию Филиппову (Mф. 16), и им начинает Господь все настойчивей и определенней возвещать о предстоящем страдании и крестной смерти (Mф. 16. 21, 20. 17: отозвал двенадцать учеников Своих одних τοὺςδώδεκακατ᾽ἰδίαν. Мр. 10. 32, Лк. 9. 43-45). Им всем без всякого ограничения дано обетование в ответ на вопрошание Петра, что будет нам, «оставивших все и последовавшим за Христом: «истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей сядете и вы, на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Mф. 19. 27-29, у Лк. 22. 36 уже на Тайной вечери). Даже, когда колебалось это единство двенадцати, как напр., когда Иаков и Иоанн сыновья Зеведеовы (Мр.

10. 35-40), вместе с матерью своею Mф. 20.20), просили у Учителя для себя первых мест в царстве Его, тем нарушая союз любви, остальные десять οἱδέκα. (Мр. 10. 41, Mф. 20.24), стало быть, и Иуда, вознегодовали против двух братьев. Но эти мимо ходящие раздоры устраняются, и единство двенадцати снова пребывает нерушимым. Таковым оно является на пути в Иерусалим (Мр. 10. 32), при торжественном входе Господнем когда «все множество ἅπαντὸπλῆδοςучеников начало радостно велегласно славить Бога за все чудеса, какие видели они» (Лк. 19. 37). После сего Иисус «выходит в Вифанию с двенадцатью» (Мр. 11. 11). Они созерцают проклятие смоковницы (Mф. 121. 20) и внемлют последним речам Господа (Mф. 23. 1), завершающим разрыв с иудейским народом, присутствуют с Ним на горе Елеонской, слышат Его последнюю весть о предстоящем Ему пропятии в эту Пасху (Мф. 26. 2) и, наконец, присутствуют на вечери в доме Симона прокаженного. Заслуживает внимания, что относительно его апостольства нет в Евангелиях никаких сведений об его искушениях, каковые имеются о самых главных апостолах, как о Петре, Иакове и Иоанне. Можно сказать, что на протяжении всего Евангелия у трех синоптиков не только отсутствуют указания на какие-либо черты, отличающие Иуду от других апостолов и выделяющие его из единства двенадцатерицы, напротив, мы имеем здесь положительное свидеτельсτво о равноапостольности Иуды, который входил в лик апостольский органически, разделяя его общую жизнь около своего Учителя. И это положительное, хотя и молчаливое, свидетельство Евангелия в высшей степени важно и для понимания природы его предательства.

И, однако, наряду с этим показанием синоптиков, мы имеем прямое свидетельство Евангелия от Иоанна, в котором, на первый взгляд, содержится как будто совершенно противоположное освещение событий. По Иоанну, можно думать, что Иуда всегда был змеем-предателем в апостольстве и никогда не входил по-настоящему в его лик. Эта мысль предельно сгущается в словах Господа, сказанных Им — что особенно поразительно — тоже двецадцати: «не двенадцать-ли (οὺςδώδεκα)вас Я избрал? но один из вас диавол. (Это говорил Он об Иуде Симоне Искариоте, ибо сей имел предать Его, будучи один из двенадцати» (Ио. 6. 70-71), и при этом евангелист еще от себя прибавляет : «ибо Иисус изначала знал . . . кто предаст Его» (6. 64. ср. 2. 24-25; 13. 18). Можно ли совместить синоптиков и Иоанна и не приходится ли жертвовать одним в пользу другого, как это обычно делается? Отвечаем со всей определенностью: можно и должно совместить оба эти свидетельства, как существенно необходимый и между собою связанный. Надо всегда иметь в виду относительно Евангелия Иоанна, что оно предполагаетналичие рассказа синоптиков и не отменяет свидетельства их, но его восполняет, чаще всего историю богословием. (Так, например, историю рождества Христова у Mф. и Лк. богословски восполняет пролог Евангелия от Иоанна). Подобно и здесь: историю апостольства Иуды, изложенную у синоптиков, оно восполняет богословским учением об его падении. Оба свидетельства, истории и богословия, синоптиков и Иоанна, даются в двух разных плоскостях: во времени и в вечности, но они могут быть и совмещены. Попытка такого совмещения будет дана во второй, богословской,

части настоящего очерка, теперь же снова возвратимся к истории апостольства Иуды.

Итак, на основании свидетельства всех синоптиков Иуда был настоящим апостолом из лика двенадцати, который проходил свое апостольское служение около Господа, внимал Его учению, зрел Его чудеса и чрез то возрастал духовно вместе со всеми апостолами, видя то, что «многие пророки и цари желали видеть и не видели» (Лк. 10, 24). И в этом избраннике Христовом ничто не являло будущего предателя, ни сам он не мог ведать своей судьбы. Ее ведало лишь Божественное всеведение, как о том и засвидетельствовано в Евангелии Иоанна.

Поэтому нельзя видеть в Иуде только предателя, который, как хищный волк или злобный змей, вкрался в среду агнцев, нося свой злобный умысел. Он стал предателем в конце своего апостольства, но не был им от начала. Каков же был путь, который апостола привел к предательству? Евангелие хранит о нем полное молчание, позволяя его только угадывать, и такое же молчание хранит церковь, экзотерически прикрывая сребролюбием всю действительную бездну предательства. Нам оставляется здесь лишь интуиция и психологический домысл.

Двенадцать проходили свое апостольское служение соборно, как союз любви, причем этим не подавлялась индивидуальность отдельных апостолов, каждый из них жил и развивался, следуя своему собственному индивидуальному пути, и мы можем различать эти индивидуальности: и Петра, и возлюбленного ученика Иоанна, и Фомы, и Нафанаила. Совершенно особое место в апостольском лике занимает Иуда.

Иуда, когда был призван, видимо, был умственно старше и зрелее других апостолов. Он имел уже собственное революционно-месси-

анское миросозерцание и, может быть, свою собственную политическую («революционную») работу. Ему была чужда непосредственность и нетронутость детей природы, галилейских рыбаков, и он отличался также и от Матфия — Левия, мытаря, который ради мзды совершал измену своему народу. Если все апостолы «оставили все» ради следования за Христом, то для рыбарей это были сети, для Матфия его денежный стол, а для Иуды — его идеи и вытекавшее из них дело. Сердце Иуды не было свободно при его призвании, он должен был совершить акт духовного самоотречения, чтобы пойти за Христом, а, может быть, он и пошел за Ним в том убеждении, что в Нем найдет высшее исполнение своих же собственных идеалов, восприняв Его по собственному своему образу.

Иуда не был честолюбцем, скорее он был человеком идеи, готовый к жертвам ради нее. Так и теперь он обрекал себя на добровольную нищету, странствование с Ним, лишая себя всех возможностей обогащения. А он не чужд был искушений богатства, этой наследственной слабости, которую он знал и презирал в себе, которая иногда черной змеей лежала у его сердца. Но теперь он почувствовал себя свободным и от нее. По-видимому, Иуда всегда был труден и мрачен, — тяжкодум и тяжелый характер, угрюмый, нелюдимый и неласковый: это только с Ним и ради Него он мог выйти из своего одиночества и войти в «двенадцать», жить с ними, ходя за Ним. Порою он изнемогал под тяжестью рефлектирующего ума, который все проверяет и разлагает, с особенной остротой зрения на смешное, глупое, уродливое. И, по противоположности, его больше всего пленяла непосредственность и ясность, ласковость и прозрачность, какие он видел в Иоанне. Но это

был для него недосягаемый дар. Он только еще более оттенял его собственную мрачность. Но и от нее он освобождался около Него, он чувствовал себя тогда как все, как один из двенадцати. Он не знал любви: по-видимому, не имел ни семьи, ни дружбы, его сердце оставалось нераскрытым. Но оно жаждало любви и пламенело от этой жажды. И вот оно раскрылось. Он встретил Его и был позван Им идти за Ним, и он пошел послушный, как овечка, потому что великая любовь вошла в его сердце. Он любим, и отныне оно полно, это тоскующее сердце. Но и любовь такова же, как он сам: тяжелая, ревнивая и ревнующая. Ревность есть огонь любви, и нет любви без ревности: «крепка, как смерть любовь, люта, как преисподняя ревность (П. П. 8, 6) Иуда любил ревнивою любовью, заполнявшею все его мысли и чувства и сковывавшей его духовную свободу. Эта любовь требовала от него непрестанных жертв, потому что он всегда должен был ее разделять с двенадцатью, не говоря о других внешних, притекавших отовсюду, хотя то и не были друзья, как эти (или как Марфа и Мария с братом своим Лазарем). Невольно он сравнивал Его отношение к себе и к ним, и порою тяжелое чувство, близкое к зависти, давило его душу. Но он умел владеть собой и не показывал своего подполья. Ему чужда оставалась и невыдержанность Петра, и неуместные притязания на первенство Иакова и Иоанна. Он умел молчать об этом, но не мог все время не сравнивать. Он был πоследним в апостольском лике, только этим и оказался он отличен и выделен от других апостолов, от которых он все время так чувствовал свое отличие. Он не был позван ни в горницу дщери Иаировой, ни на гору

Фаворскую, ни на гору Елеонскую к беседе о конце мира. Правда, он никогда не был умален в апостольстве своем по сравнению с ними, но никогда не был и отличен. Вот ему, а не Матфию Левию, мытарю, дали денежный ящик, сделали казначеем. Конечно, он умеет быть ответственным пред деньгами, он знает им цену и не позволит себе сентиментальной расточительности с забвением о бедных и о насущных нуждах общины, но . . . зачем же ему это искушение деньгами здесь, около Него, когда он сам так ищет от него освободиться? Ведь он же «вор», сребролюбец от природы, ему лучше быть подальше от денег, ¹⁾ разве же Он не знает этого? Тяжелым облаком ложатся на него эти недоумения и эта ревность, которая переходить в зависть, а она, темнея, сгущается порою в чувство, граничащее с ненавистью, — больное, неизбывное чувство... И он видит свой собственный негатив, словно в зеркале, в юной душе Иоанна, в которой светится лазурь вод и небес Галилеи. Он любит кротко, ясно, радостно, без ревности, и он любим Им. Иоанн и Иуда — это противопоставление без, слов вплетено в повествование Евангелия от Иоанна, в котором — замечательная черта — нет ни одного неукоризненного слова об Иуде. И на Тайной вечери оба образа смотрятся друг

_______________

1) Ср. Толкование блаж. Феофилакта, арх. болгарского на св. Евангелие часть IV, Ев. от Иоанна. Казань. 1875, стр. 303.

«Если же Иуда был любостяжателен и тать, то почему Господь возложил на него распоряжение деньгами? Потому самому, что он был тать, чтобы отнять от него веяное извинение. Ибо он не мог сказать, что предал Его по любви к деньгам. Денежный ящик утешал его, но и нося ящик, он не был верен. Ибо он уносил, то есть крал то, что туда опускали, и был святотатец, присвоил себе подаяние на дело святое». — Можно ли удовлетвориться подобным объяснением? — Но, действительно, назначение Иуды, «вора», казначеем таит в себе какое-то не вполне раскрытое смотрение Божие.

в друга: один возлежащий на персях Учителя, другой — предающий Его...¹⁾

Но разве для себя одного, для своего лишь утешения хочет Иуда этой личной любви к себе, чтобы и самому стать возлюбленным учеником? Нет, он ревнует и о Нем самом, об Учителе. Любовь ревнующая стремится, чтобы любимый раскрыл себя, явил себя в истине, силе и славе своей. Любовь ревнующая хочет осуществить здесь то, что начертано в небесах. Однако, это лишь в том случае, если любовь ревнующая воистину зрит этот первообраз. А если нет? Если она свою собственную грезу принимает за эту истину и по ней хочет мерить любимого? Если она хочет извратить его по своему собственному образу, совершая насилие над его свободой, над самим его существом? Тогда любовь ревнующая превращается в деспотическое насилие, которое или разрушает свой объект, или само должно упраздниться. Но что будет, если мерилом для совершенного Человека служит местный ограниченный идеал национального мессианизма, по которому Иуда мерил своего Учителя? Он возлюбил в Нем не только Его самого, но связал эту любовь с своей призрачной мечтой, которая тем больше заслоняла от него Учителя, чем распаленнее становилась его ревность о Нем. Он любил в Нем будущего мессию, который откроет царство Израилю. В личную любовь к Нему он вложил и весь свой национальный фанатизм, свой идеал, для которого он жил. Он видел Его в свете этого идеала, этих революционно-апокалиптических устремлений и в таком

_______________

1) Заслуживает внимания, что Леонардо де Винчи на Тайной вечери помещает Иуду непосредственно рядом с Иоанном среди апостолов. Думается, что это не только вытекает из соображений художественной композиции, но соответствует и религиозной интуиции.

лишь смысле принимал дело Его, Он не понимал своего Учителя, но при этом не только не сознавал своего непонимания, но искренно хотел изменить Его путь, исправить Его мысли и действия. Правда, в этом отношении Иуда, может быть, и не так отличался от других апостолов, которые, по свидетельству Евангелия, Христа также не понимали, желая видеть в Нем мессианского царя. Поэтому естественно, что, когда они слышали Его слово о предстоящих страданиях и крестной смерти после Преображения, то лишь «весьма опечалились» (Мф. 17, 23), ибо «они не разумели этих слов, а спросить боялись» (Мр. 9. 12. Лк. 9, 45). Непосредственной реакцией их на это слово оказалось лишь помышление: «кто бы из них был больше?» (Лк. 9, 46), с просьбой Иакова и Иоанна, сыновей Заведеевых, сесть по правую и левую сторону «в славе Твоей» (Мр. 10,, 35-37, «в Царстве Твоем» Mф. 20, 21). Также и Петр, после своего исповедания на пути в Кесарию, когда Христос стал открывать ученикам о своих страданиях, «стал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи, да не будет этого с Тобою» (Mф. 16.21-22), проявив при этом такую степень противления, что заслужил от Господа именование «сатана». Труднее всего и медленнее всего преодолевались в учениках именно мессианские представления, так что и пред самым Вознесением еще звучат их отголоски (Д. Ап. 1.6.). Однако у апостолов после находящих искушений наступала детская покорность и безотчетное доверие своему Учителю. Но не таков был Иуда, он одинаково не был способен как к безотчетной вере, как и к пассивному непониманию. Его ревность толкала его к действию, напрягала его волю, мучительно искала выхода. Он был насильник и не умел склонять свою волю.

Taκшли дни около Него. И сколько радости и удовлетворения в любви своей получал ученик от своего Учителя, слыша слова Его, а еще более видя дела Его. В них он прозревал знамение силы для создания мессианского царства и для воцарения в нем. Разве этот Чудотворец не умножает хлебы и не насыщает тысячи по одному Своему слову? Разве Он не исцеляет больных и не воскрешает мертвых? Разве Он не может нужную Ему монету указать в только что пойманной рыбе? Разве Он не являет Свою царственную силу царским входом в Иерусалим? Все, что видит Иуда, распаляет его мысль и заставляет искать большего. Он хочет Его видеть на престоле Израилевом, открывающим царство Своему народу, утоляющим всякую скорбь и исцеляющему всякий недуг и всякую болезнь в людях, a затем и мировым владыкой. Кажется, все есть для этого возможности, но нет воли, нет решимости, почему-то Он медлит. И даже больше того: из уст Его раздаются эти слова о предстоящем страдании и смерти и, стало быть, верной неудаче Его дела. Иуда молча переживает это, не прекословя Ему, как Петр, но от этого он не менее противится в душе своей этим расслабляющим мыслям, потому что он не понимает этого, а он не может принять того, чего он не понимает. Между ним и Учителем воздвигается стена непонимания, которое для него становится все мучительней. И вдруг его охватывает какой-то холодный восторг. Словно некое вдохновение вопило в его истерзанную душу вместе с мыслью: это он, Иуда, призван помочь Учителю, совершить с Ним и чрез Него Его дело. Это его любви ждет Учитель и ее искушает Своим бездействием и этою как бы обреченностью. Иуда знает, что делать: он явит любовь свою

ценою собственной души, ибо больше сей любви никто не имеет, как если предаст душу свою. Это Он сам сказал. Он возьмет на себя этот страшный духовный риск, ибо нет творчества без риска. Он заставитЕго стать самим Собой, хотя бы ценою предательства, он поставит Его в безысходное положение, из которого Он может выйти, только явив Себя царем. И Он Сам ожидает для этого жертвенной помощи своего друга Иуды. В душе Иуды поднялась сатанинская буря: все его человеческое естество восставало против предательства, направленного на того, Кого он любил больше себя, больше своей жизни, больше своей души. Но то его идея, его призвание и его избрание: он должен спасти Друга, выведя Его из бездействия. И в холодном восторге нашедшего вдохновения продолжал раскрываться пред ним путь его подвига. Иуда чувствовал себя во власти этого мчавшегося потока спорящих между собою мыслей и чувств. Да, это будет акт дружбы, а не предательства. Разве может быть на самом деле предан Тот, Кто имеет власть над жизнью и смертью? Разве Его можно удержать человеческой силой? И Иуда вспоминал те многочисленные случаи, когда враги Иисуса, пришедши, не могли Его взять, а Он, проходя через них, удалялся: ведь это случилось еще в самом начале служения Его в Назарете (Лк. 4. 28-30), когда Его хотели свергнуть с горы. Это было после чудесного насыщения народа, когда хотели схватить и сделать Его царем (Ио. 7. 30), у сокровищницы (8. 20), в храме, когда «взяли каменья, чтобы бросить в Него, но Иисус скрылся и вышел из Храма, прошел посреди них» (Ио. 8. 59), и еще раз после слов о Себе и Отце (Иο. 39), и, наконец, уже по воскрешении Лазаря и после явления эллинов, «Иисус отошел и

скрылся от них» (12, 36) И разве не может Он в свою защиту вызвать легион ангелов (Мф. 26. 53)? Иуда, при этом уже не замечал, что сам он хочет совершить насилие над Учителем, вдохновляемый какою-то ему неведомой силой. Это духовный вихрь разрывает его существо, и тогда он невольно ищет покоя около Него: Его видеть, Его слышать, Ему поклоняться, Его любить. А между тем атмосфера все сгущается, события приближаются. Каким торжеством явилось это воскрешение четверодневного мертвеца! А еще большим торжеством был Его царственный вход во святой град! Как он любил Его тогда, как вопиял он: осанна! Ему показалось на одно мгновение, что его мечта, его идея накануне осуществления: Его Учитель, его Друг, принял, наконец, власть, воцарился в Иерусалиме. Но к вечеру того же дня Он оставил Иерусалим с тем, чтобы в следующие дни речами своими довершить свой разрыв с законными вождями того народа, во главе которого Он должен был бы стать. Мечта, приблизившись на мгновение, обманула. Каплей, переполнившей чашу, явились впечатления на вечери в Вифании в доме Симона Прокаженного.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО ИУДЫ.

Согласно Mф. (26.1-13) и Мр. (14. 3-9) эта вечеря происходила за два дня до праздника Пасхи ¹⁾ накануне Тайной вечери Христовой (Mф.

_______________

1) В Евангелии Луки этот рассказ вовсе отсутствует (возмещаясь, очевидно, аналогичным рассказом о вечери в доме Симона Фарисея: 8. 36-50). Евангелист Иоанн отступает от хронологии синоптиков, помещая эту вечерю до входа Господня в Иерусалим за шесть дней до Пасхи (Ио. 12. 1) и отожествляя жену, помазавшую Господа, с Марией, сестрой Лазаря, который был в числе возлежащих, и Марфа служила. Из этих двух вариантов, по заключению M. Д. Муретова, хронология синоптиков более предпочтительна.

26. 7-13). Приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и, (разбивши сосуд: Мр. 14, 3), возливала Ему возлежащему на голову. Увидевши это, ученики Его вознегодовали и говорили,- у Мр. 14. 4: «некоторые же вознегодовали и говорили», у Ио. 12; 4: «когда Иуда Симон Искариот, который хотел продать Его, сказал «к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим. Но Иисус уразумев сие, сказал им: что смущаете женщину? она дело красоты (ἔργονδὲκαλόν, — красивый, прекрасный поступок) сделала для Меня; ибо нищих всегда имеете с собой, а Меня не всегда имеете; возложивши миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению. Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие, в целом мире сказано будет в память ее и о том, что она сделала». Сердца всего христианского мира источают вместе с этой женщиной миро любви к Спасителю, вдохновляясь красотою дела ее, но у учеников оказались закрыты глаза на красоту и на смысл душевного движения этой женщины. Они оставались в прозаически моралистическом недоумении, пред этой расточительностью и пред нерасчетливой нецелесообразностью этой траты, которая должна была бы быть обращена для нищих. Они были даже правы с своей ограниченной точки зрения, поскольку неспособны были постигать происходящее и зреть красоту, — характерный случай столкновения между моралистическим и художественным восприятием жизни. Смущение и вопрошание у Мф. приписывается вообще ученикам (οἱμαδηταί), у Мр. — некоторым (τινές),уИо.же Иуде, не в том, конечно, смысл, чтобы он был единственный, но он явился здесь выразителем общего настроения (причем евангелист уже при-

бавляет, что он намеревался(μέλλων)предать Христа, тем свидетельствуя, что трагический процесс раздвоения в душе Иуды начался ранее. Евангелист Иоанн, верный своей стилизании Иуды, не преминул прибавить: «сказал же это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор¹⁾, и, имея ящик (заведуя кассою) принимал взносы (букв.: носил туда опускаемое)» (Ио 12.6). Здесь отмечается общая сухость сердца Иуды, которому мало было доступно чувство личного сострадания (как и многим революциорнерам), в соединении, однако, с отвлеченной, безличной работой о «бедных» своего рода народничеством и принципиальной прямолинейностью в суждениях. Притом это соединяется еще с повышенным чувством личной ответственности общинного казначея, на обязанности которого вообще ложилась забота о нищих, особенно в виду приближающегося праздника (как это явствует из 10. 13. 29: «а как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим»). А под этим таилось его природное сребролюбие, инстинктивная жадность, которая обострялась этой невольной близостью денег, хотя, конечно, и небольших. Разумеется, совершенно невозможно понимать Ио. 11, 6 в том смысле, что Иуда вообще воровал и хотел бы украсть и из этой суммы — такое предположение слишком не соответствовало бы достоинству апостола, одного из двенадцати, удостоенному призвания от Христа. Напротив, мы можем сделать вывод скорее об особой денежной щепетильности, хотя

_______________

1) Подлинник κλέπτης,без члена, позволяет перевести: воровать, жаден, сребролюбив, однако не вор в смысле прямого воровства.

и имеющей в качестве подсознательной основы заглушаемое сребролюбие.

По согласному свидетельству евангелистов (Мф. Мр.) именно после этой вечери («тогда — τότε Mф. 26.14) Иуда принял решение отправиться к первосвященникам. Что же явилось тем последним впечатлением, которое его склонило к предательству? Конечно, это не было неудовлетворенное сребролюбие, как это может показаться при чтении 10. 12. 4-6, вне контекста с синоптиками (так это изображает легенда¹⁾), — такое предположение делало бы измену и предательство эпизодом из уголовной хроники, мелким мошенничеством, а не падением апостола, в которого вошел сатана: самому сатане нечего делать с мелкими ворами, и из числа последних не избирается апостол, один из 12-ти. Нужно теперь же установить, что денежная плата, 30 сребренников, полученная Иудой, совсем не играет решающей роли в предательстве, является для него акциденцией: не из-за денег он предал Христа, хотя и запятнал себя принятием денег. Это явствует, прежде всего, из евангельского текста: у Ио., хотя он и называет вором Иуду, даже вовсе отсутствует взятие им денег. У евангелиста Луки плата дается самими первосвященниками («они обрадовались и согласились дать ему денег» 22.5) тоже и у Марка (14.11). При этом не установляется сумма, определение которой принадлежит самим первосвященникам.²⁾ Только у Mф. мы

_______________

1) См. Сергей Соловьев. Историко-литературные этюды. К легендам об Иуде предателе. Выпуск 1. Харьков. 1895. Стр. 19 сл.

2) «При одностороннем толковании сообщаемых ев. Мф. слов Иуды можно подумать, что на первом плане у предателя стоят деньги: «дадите мне», а потом уже: «предам Его». Но этому уже не соответствует καὶἔστησαν(и они положили ему), т.е. всецелая зависимость денежного вознаграждения от самих архиереев, и полное безразличие и пассивность в отношении

имеем уже обобщенный рассказ с определением суммы: «и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? они предложили ему тридцать сребренников» (26.15). Но эта сумма взятая из пророчества Захарии (11. 12-13), по справедливому предположению проф. Муретова¹⁾, «имеет символическое значение. У пр. Захарии она называется, как ничтожная рабская оценка попечению Божию со стороны Израиля, и в новозаветном применении она означает уничижение Господа, приявшего зрак раба (Фил. 2. 7. сл.). Если же принять эту сумму буквально, то она чрезвычайно ничтожна (по Муретову, при известной дешевизне труда в Палестине, она составляет двухмесячную плату чернорабочего, 21 р. 70 к. довоенного времени). Допустить, что ради этой суммы апостол предал Христа, означало бы ввести абсурд в самую сердцевину Евангелия. Верно лишь то, что Иуда унизился до принятия этих денег: его духовное смятение развязало в нем страсть сребролюбия. «Деньги годятся», сказал себе «вор» — «экономический материалист», и это попутное событие, эта акциденция, легла поверх всего и прикрыла собой истинную трагедию, дала ей

_______________

к сумме со стороны предателя. Ни малейшего с его стороны намека на торгашество, припрашивание . . . Кроме того, Мр. и Лк. прямо говорят, что цель Иуды была «предать его», за что в виде вознаграждения и не без злого умысла уже сам синедрион предложил дать деньги Иуде». (Муретов, ц. соч. Бог. В.1907. IX 55). Напротив, литургическая стилизация образа Иуды, как знаем, все сводит к сребролюбию. Также судит и Златоуст, который вообще подходить к проблеме Иуды только моралистически. «О, безумие, вернее же сребролюбие! Все это зло причинило сребролюбие, корень зол — сребролюбие, которое омрачает наши души и попирает самые законы природы, лишает нас разума и не допускает помнить ни дружбы, ни родства, ничего другого, но раз ослепив наши умные очи, так и заставляет блуждать во мраке. Чтобы Тебе было яснее, посмотри, сколько (доброго) изгнала «эта страсть) из души Иуды. Беседуя (со Христом), жизнь (с Ним), общение, чудное учение, все это предало забвению вкравшееся (в Иуду) сребролюбие)». (О предательстве Иуды, I, Творения т. 2, 424).

1) ibid. 57.

экзотерический образ по симптоматике, а не по существу: это и верно в том смысле, что соответствует действительности, но и неверно, потому что выражает только ее поверхность 30 сребренников — это лишь занавес, за которым происходит трагедия титанизма, это — грязная пена на гребне океанической волны.

Итак, что же происходило на вечери у Симона Прокаженного, что окончательно склонило Иуду вступить на путь предательства? То, что здесь он услышал от Господа снова слова, которые окончательно убили в нем ожившую было после царского входа надежду. Это была воскресшая в нем надежда, что Иисус явит Себя мессианским царем и откроет мессианское царство, в котором уже не будет ни нищеты, ни порабощения. Вместо этого Иуда слышит: «нищих всегда имеете с собою, Меня же не всегда, она приготовила Меня к погребению». Эти слова прозвучали для него, как решительный отказ от мессианского воцарения и непонятное для него упорство в мысли о неизбежности страдания и смерти. Этого Иуда не может больше выносить, он призван к действию. Каково же это действие? Видимо, это есть тайный пока переход во враждебный лагерь, туда, где Иисуса считали врагом народа, навлекающим на него новые опасности от римлян (Ио. 11. 48), и поэтому положили убить Его (Ио. 11. 53) уже после воскрешения Лазаря, особенно же после входа Господня в Иерусалим (Мф. 14, 1, Мр. 26. 4, Лк. 22. 1). Убийство Иисуса было решенои должно было совершиться, как это было указано и самим Господом: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем» (Мр. 14. 21, Мф. 26. 24, Лк. 22. 22: «по предназначению»). Но оно предполагалось «не в праздник, чтобы не произошло возмущения в народе» (Мр. 14

2, Mф. 26. 3), и предложение Иуды позволяло совершить это в первый день Пасхи. Судя по указанию Лк. 22. 6, Иуда выразил свое идейное согласиесними: исповедал (ἐξωμοδιογησενслав. исповеда), изложил какое-то credo, которое выразило, конечно, лишь одну сторону его души, его недоумений и сомнений. В чем же состояло это искушение Иуды, жертвою которого он пал? В Евангелии от Луки, в виде общего заключения о существе предательства Иуды, которое описывается у других синоптиков лишь исторически, сказано, что «вошел в него сатана» (Лк. 22. 3), а в Евангелии Иоанна: «диавол вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его» (Ио. 13. 2). Этим свидетельствуется, во первых, что Иуда сделался орудием самого сатаны. Его внешнее положение, близость ко Христу, а не его личные свойства привлекают к нему сатану, который ранее пытался сделать своим орудием ведь еще и другого апостола, — Петра; «отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн». Мф. 16. 23 Личные свойства Иуды, как апостола, могли также не соответствовать такому вселению в него сатаны, как не соответствовали ему и личные свойства гадаринского бесноватого, который, по изгнании из него насиловавшего и мучившего его легиона бесов, хотел быть лишь у ног Иисуса (Мр. 5. 18. Лк. 8. 38). В этом смысле «сынпогибели»(ὁυἱὸςτῆςἀπολείαςИо. 17. 12), погибший апостол, не сможет быть сближаем с «человеком беззакония», также «сыном погибели» (2. Фесс. 2. 3), «противящимся и превозносящимся выше всего, называемого Богом и святынею, так что в храме Божием он сядет, как Бог, выдавая себя за Бога» (2. 11), ибо Иуда не антихрист, в нем совершенно нет противления святыне, как и хулы на Духа Святого, хотя и есть противление Христу. Это

противление происходит на почве его искушения о Нем, личного и религиозного. Это—то искушение, которое имеет источник в его личности и мировоззрении, и является той дверью, которою вошел в душу его сатана. Ибо Иуда не стал бесноватым от вхождения в него сатаны, но он сделался послушным его орудием, потеряв способность различать свою собственную мысль от сатанинских вдохновений. Сам сатана! Чрез Иуду он еще раз пытается погубить Христа, ему не дает покоя Его присутствие на земле, и он неотступно следует за Ним. Он хочет снова искусить Нового Адама, так как он уже искусил первого Адама, обманом заставить Его поклониться себе, сделать Его своим или погубить. Сатана сам искушал Его в пустыне трижды, тремя идейными искушениями, которые только и были достойны Его. Ибо Он недоступен тем греховным искушениям, пред которыми под воздействием бесовским бессильно падают сыны Адама. Но сатана предлагал Ему стать царем мира сего во благо этого мира: устранить навсегда бедность и голод, взять власть и явить знамение чудес, пленить и тело, и душу, и дух человечества. И Христос отвергнул эти искушения, ибо Он пришел творить волю пославшего Его Отца. Тогда отошел от Него диавол до времени — ἃχρικαιροῦ(Лк, 4. 13), и этого времени он ждал, чтобы возобновить свои искушения, пользуясь всякой возможностью. Но он приступает теперь к Нему, уже не прямо (хотя но неясному церковному преданию он и лично приступал ко Христу в Гефсиманскую ночь), а чрез вдохновляемых им людей. Первая попытка была сделана через старейшину апостолов, который представлял собою весь апостольский лик: позвав и исповедав во Христе Сына Божия (то, в чем еще сомне-

вался диавол в пустыне, вопрошая: «если Ты еси Сын Божий»), он прекословит Ему относительно Его крестного пути, призывая Его, следовательно, на путь, на который звал Его и князь мира сего, и Христос отвечает ему теми же словами,что и диаволу:ὓπαγ(ὀπισωμου) Σατανᾶотойди от Меня Исатана». (Мф. 16. 23, — 4. 10). Но Петр лишь мимолетно отдался диаволову искушению и сделался его орудием. Хотя в собственном сознании он, как и другие апостолы, находил слишком много отзвуков длясоблазнов мессианского царства, но подвижность его характера, легкость и быстрота переходов от одного настроения к другому помогли ему освободиться от опасных мыслей. Не то было с Иудой. Он не имел ни удобоподвижности, ни экспансивной впечатлительности Петра. Он был однодум, которым овладевала мысль, как навязчивая идея, делая его маниаком, и это его маниакальное состояние все обострялось в нем и делало его все более восприимчивым к диавольским вдохновениям. Чего хотят от Него, в сущности, все Его апостолы, хотя робея и не решаются настаивать? Чего хочет весь народ, истомленный от бедности и порабощения? Чего он сам ждет от своего мессии, сыздавна воспитанный в верованиях иудейской апокалиптики и о чем ревнуют ревнители, зилоты, социальные реформаторы, социалреволюционеры, большевики? Они хотят дать хлеб народу, освободить его от римского ига, восстановить престол Давидов иявить «рай на земле», царствие Божие, приближение которого Учитель сам возвещал. И Он может все это сделать. И если Он еще этого не делает, то не потому, что не может, но потому, что не х о ч е т, по какому-то непостижимому заблуждению, в котором Его никто не понимает, не понимают и апостолы.

Но они подчиняются Ему в какой-то слепоте, а он, Иуда, не может и не хочет этому более подчиняться. Он заставит Его стать самим Собою или. . . уйти из жизни, а не поднимать опасного волнения в народе. Иуда оказался внемлющим внушениям искусителя, потому что они находили отзвук в его собственной душе. Он был ослепляем утопией, которая осуществляется насилием над человеком, и даже насилием над Сыном Божиим, если Он сам не хочет этого сделать добровольно. До сих пор в Иуде, вместе со всеми апостолами, над всем побеждала вера в Него и любовь к Нему, Все Его учение и для него было Он Сам, путь и истина и жизнь. Но теперь он не может удовлетвориться этой сосредоточенностью на Нем Самом, ему нужно д е л о, ему нужно спасти народ свой и весь мир, с Ним и чрез Него, но, если нужно, то и вопреки Ему, помимо Него, Если Он становится препятствием для мирового спасения, Он должен быть устранен. В душе Иуды зазвучали те сатанинские наваждения, которые потом в устах еврейского народа выражались в воплях его: если Ты еси Сын Божий, сниди со креста, и мы уверуем Тебе. Однако, насколько для Иуды ясно было, что Мессия должен быть им возведен из состояния бездействия, настолько же он претыкался о вторую возможность,— Его смерти: ее никогда не принимало его сердце, в котором не угасала любовь к Нему. И его согласие с первосвященниками, как и «исповедание», было лишь временным, недовыясненным практическим соглашением . . .

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ.

День-два оставалось до праздника Пасхи от соглашения Иуды с первосвященниками, после

которого для него началась эта двойная жизнь — апостола и предателя. С одной стороны он «с того времени искал удобного случая предать Его» (Мф. 26. 14, Мр. 14. 11) «не при народе» (Лк. 22. 6), и уже ради этого должен был оставаться в окружении Христа, среди двенадцати. Но с другой стороны, в нем еще жило и его апостольство, питавшееся теперь ставшей уже мучительною для него любовью ко Христу¹⁾. В омрачившейся его душе, к которой приблизился князь тьмы, бушевала буря, то было адское горение прежде самого ада. Был ли он еще апостолом с этой тайной своей и с этими проклятыми сребренниками, звеневшими в его ковчежце, или апостольство уже уничтожилось предательством? Дано ли об этом судить человеку? Но об этом судил Сердцеведец, призвавший его к апостольскому служению, а Его суд был таков, что Иуда, предающий Его гонителям ради слепой ревности о Нем, и в гонении этом остается еще апостолом. Так было и с гонителем Савлом, который «терзал церковь, входя в домы, и, влача мужчин и женщин, отдавал в темницу», в гонительстве своем являл ревность апостольскую, почему и был призван Сердцеведцем: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня? Я Иисус, которого ты гонишь, трудно тебе прать против рожна» (Д. Ап. 7. 4-5). Иуда вместе

_______________

1) Объяснять следование Иуды за Христом, как и присутствие его на Тайной Вечери только желанием следить за местопребыванием Христа, для того, чтобы тем вернее Его предать, нельзя и потому, что это прежде всего не соответствует Евангельскому Повествованию. По Евангелию от Иоанна Иуда удалился с Тайной Вечери прежде ее окончания, следовательно, как будто и не мог знать, куда отправится оттуда Иисус для провождения ночи. С другой стороны в Ио. 18.2 прямо говорится о месте пребывания Господа: «знал же это место и Иуда, предатель Его, потому что Иисус часто собирался с учениками Своими». Без сомнения, предатель за время своего хождения с Иисусом мог знать все обычные места Его пребывания, а, с другой стороны, Господь, избирая обычное место для этой ночи, вовсе и не желал скрываться.

с двенадцатью допускается на Тайную Вечерю, где устанавливается великое таинство Тела и Крови. Здесь впервые совершается самим Архиереем по чину Мельхиседекову первое христианское таинство, чрез которое сами апостолы вступают в новозаветную церковь, в Тело Христово, и, приемля в одном этом таинстве силу всех таинств, утверждаются и в своем апостольстве. В числе апостолов был и Иуда, и он был зван и допущен до святой трапезы: к какому бы моменту Тайной вечери мы ни относили причащение Иуды¹⁾, во всяком случае в Евангелиях не говорится, чтобы он, присутствуя на вечери, был отстранен от причащения. Господь отнесся к нему, какк равноапостолу, таинственно соединив его с Собою чрез причащение. Этим выражается самое существенное и таинственное в отношении Господа к Иуде. Это не отвержение и не разрыв, подобный тому грозному приговору, который еще так недавно прозвучал над вождями еврейского народа и всеми идущими за ними, но сострадательная любовь, соединенная со скорбью и попечением. И вместе с тем Господь прямо говорит о

_______________

1) Участвовал ли Иуда в божественной евхаристии? Первые три евангелиста, повествуя о тайной вечери и о причащении учеников, ничего не говорят об удалении с вечери Иуды, о чем говорит лишь ев. Иоанн (13.30), но на основании этого сведение нельзя сделать никакого заключения, потому что у Иоанна вообще ничего не говорится об Евхаристии. Некоторые (проф. H. H. Глубоковский) считают евхаристическим кусок хлеба, данный ему Христом пред его выходом (Ио. 13.26). В древнем предании голоса разделяются: одни (Златоуст, Августин и древнехристианская, как и древнерусская иконография) высказываются утвердительно. «Ведь и Иуда присутствовал и участвовал в священной трапезе. Как ноги его вместе с прочими учениками омыл Христос, так и в священной трапезе он участвовал». (О предательстве Иуды. I Творения св. Иоанна Златоуста, т. 2. 416). Другие высказываются отрицательно (Татиан, преп. Ефрем Сирин и Афраат, Апост. постановления, Аммоний, Гиларий), св. Кирилл Александрийский в разных местах высказывается и за, и против. Ср. вообще Муретов, ц. соч. (Б. В. 1906, 1). Здесь же описание иудейского празднования пасхи и на основании этого опыт реконструкции хода Тайной вечери.

предательстве, тем самым как бы подчеркивая для него самого и для всех Свое к нему отношение. Заслуживает внимания, что если у Иоанна в силу особенностей этого Евангелия, подчеркивается с самого начала, что Господь ведает предательство Иуды и отличает его от других, то у всех трех синоптиков на протяжении всего евангельского рассказа Иуда ничем не выделяется из других учеников и только теперь, за Тайной Вечерию, Господь указует в нем Своего предателя. На этой прощальной вечери перед Своим страданием, которое явится непосильным испытанием для учеников, Господь предваряет их об этой их немощи и о духовных поражениях, их ждущих. Ко всем ученикам говорит Он: «все вы соблазнитесь обо Мне в эту ночь» (Mф. 26. 31, Мр. 14. 27), а в ответ на прекословие ап. Петра говорит ему, что в эту ночь трижды он отречется от Него (Мф. 26. 34, Мр. 14. 30, Лк. 22. 34), причем неведение ап. Петра простерлось так далеко, что и на эти слова Господа он отвечает заверением: «хотя бы надлежало мне умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя. Подобное говорили и все ученики»(Mф. 26. 35. ср. Мр. 14. 31). В ряду этих скорбных слов о человеческой немощи было сказано и о предательстве Иуды, и разве могло быть об этом не сказано, могло быть дано предательству тешить себя еще своей сокровенностью? Своим словом Господь обнажает язву Иуды пред его совестью, подавая тем ему руку помощи в душевной борьбе. Согласно синоптикам, свидетельство Господа о предательстве было единократным, во время вечери¹⁾.

_______________

1) У Мф. и Мр. рассказ этот предшествует установлению таинства Тела и Крови и имеет место еще во время пасхальной вечери, «когда они возлегли и ели» (Mф. 26. 20-28, Мр. 14. 18-24). Напротив, у ев. Луки (22. 19-23) это приходится после тайной вечери и причащения апостолов. Вместе с проф. Муретовым

Иоанн к этому прибавляет еще два: в начале вечери и в конце ее. Первый раз, при умовении ног ученикам, Господь говорит Петру: «и вы чисты, но не все», и тут же евангелист прибавляет: «ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все вы чисты» (Ио. 13. 10-11). В таком виде это указание не было принято учениками, оно залегло лишь в душе Иоанна, для которого позднее раскрылось это предведение, и, конечно, в совести Иуды, на тот час, когда постигнет его раскаяние. Господь называет его нечистым. Это указывает, что Иуда вступил на путь не заблуждения только, но и греха, сатана осквернил его своим приближением. В Иуде поднялись низшие чувства, и он загрязнил себя принятием денег. Главное и центральное свидетельство о предательстве, рассказанное у синоптиков и у Иоанна, имело место в средине вечери. У Иоанна оно рассказывается в более широком контексте, в связи с речью о значении омовения ног, которая кончается словами: «не о всех вас говорю: Я знаю, которых Я избрал. Но да сбудется писание: «ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою» (Пс. 40. 10). Теперь сказываю вам, прежде нежели (то) сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я» (10.13.18-19). После этого богословского и библейского разъяснения также в стиле 4-го евангелиста говорится: «сказав это, Иисус возмутился духом и засвидетельствовал и сказал: истинно, истинно говорю вам, один из вас предаст Меня» (13. 21). Согласно синоптикам, после этих слов (к которым еще прибавлено «опустивший со Мною руку в блюдо, тот предаст

_______________

(С. с. 258) мы считаем, что «более точное хронологическое расположение событий вечери дает Лк., излагающий это указание Господа на предателя π о с л е евхаристической чаши». Иначе остается трудно объяснимым пребывание Иуды во время Тайной вечери, между тем, как синоптики ничего не говорят об его удалении.

Меня» Мф. 26. 28, Мр. 14. 20 «ядущий со Мною» Мр. 14. 18 «рука предающего Меня за столом» Лк. 22. 21) апостолы «весьма опечалились и начали говорить Ему каждый из них: не я-ли, Господи?» (Мф. 26. 22. Мр. 14. 19. Лк. 22. 23). Мысль о предательстве в собственной среде была так далека от них, что вызывала в них смущение и растерянность. Они спрашивали себя и Его, не совершили ли они, сами того не ведая, предательства. Не спрашиваем ли себя о том же иногда и мы? Что мог испытывать Иуда, слыша эти слова? Стыд, смущение, страх, растерянность, или уже первые приступы раскаяния? Молчать-ли, выдавая себя этим молчанием, или дерзко спрашивать со всеми? Он хочет удостовериться, действительно ли о нем говорит Учитель и его тайна раскрыта. А, может быть, он при этом и не считает себя предателем, но истинным другом. Во всяком случае, и он спрашивает: «не я ли Равви?» Иисус говорит ему: «ты сказал» (т. е. да, ты) (26,26). Он видит, что ему не удалось утаить от Учителя свой умысел. Это «ты сказал» будет гореть в его памяти и жечь его совесть, когда предательство совершится, но уже теперь он начинает чувствовать себя словно пойманным зверем, мечущимся во все стороны. И слышит он слова Христовы: «впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем» («по предназначению» Лк. 22. 22), но «горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: хорошо было бы этому человеку не родиться» (Mф. 26. 24 Мр. 14. 21, Лк. 22, 22). В этих словах выражены две мысли. Первая — о «предназначению», — по «писанию», о чем научал Господь Своих учеников, начиная с Кесарии Филипповой; оно предопределяет крестный путь Его, и Иуда не есть виновник Его крестной смерти. Господь снимает тем самым с Иуды

эту вину, — он предатель, но не убийца. Вместе с тем Господь ужасается и скорбит над судьбой Иуды, которому суждено такое страдание. «Хорошо было быκαλὸν ἧνэтому человеку не родиться». Конечно, это не может означать раскаяния Творца и Господа в том, что Иуда был создан и родился на свет. Выражение это есть просто «весьма употребительное в иудейской литературе изречение: хорошо или лучше чтобы не родился, не приходил в мир»¹⁾. Таким образом, слова Господа содержат не столько осуждение, сколько печаль о нем, сострадание к той величайшей скорби, которая ляжет на душу предателя. Но и сострадание не может отвратить праведного суда, который содержится в самом деянии. Однако, Господь не делает никакого движения, чтобы остановить предателя или противодействовать ему. Он пребывает кроток и смирен сердцем, остается любящим и скорбящим о падшем апостоле, но не извергает его сам. Весь этот образ любящего Учителя встает в душе Иуды, когда он предаст Его. Господь теперь протягивает ему спасительную руку помощи, чтобы тогда, когда придет час покаяния, пелена спала с глаз его. Но он еще не пришел. Теперь Иуда слышит не вполне понятные речи о преломляемом теле и изливаемой крови Его, о последней пасхе пред страданием. Все это лишь подтверждает прежнее принятие ошибочного пути, с которого он, Иуда, решил Его свести ценою собственной души, ценою судьбы человека, которому лучше не родиться. Буря в душе его усиливается до нестерпимости; ему хочется быть здесь, около Него, и хочется бежать отсюда. И вот он видит какое-то движение среди возлежащих. Петр делает знак Иоанну, который возлежит

_______________

1) Муретов, С. с. 256. примеры этого выражения в примечаниях.

y груди Иисуса, — там, где ему, Иуде, хотелось бы возлежать, тот склоняется к Учителю, и что-то говорит с Ним. Не о нем-ли? сверкнула в Иуде ревнивая мысль. Но вот Учитель обмакнув подает ему кусок хлеба. Сердце его радостно рванулось на встречу этой последней ласке, но в это мгновение глазами он встретился с Иоанном, и понял, что означает этот кусок: для одного это знак исключительной дружбы, о котором тот будет радостно помнить всю свою жизнь и уже старцем будет говорить о себе: это «ученик, которого любил Иисус и который на вечери, преклонившись к груди Его, сказал: Господи, кто предаст Тебя» (Ио. 21. 20), а для другого сострадание, последняя, печальная ласка. В сердце его вновь вспыхнула ревность. Он не хочет сострадания, но до конца пойдет своим путем, и тогда станет видно, кто более достоин Его любви. «И после сего куска вошел в него сатана». Борьба, которая все время еще шла в душе Иуды, сменилась холодной решимостью, и сатана, который, по свидетельству ЕвангелияЛк., стоял около него со времени соглашения с первосвященниками, одержал победу над его душой; Ему уже нет места среди двенадцати и невыносимо стало пребывание около Учителя, ему нужно удалиться. И словно в ответ на эти мысли он услышал голос Учителя: «что делаешь, делай скорее». Но никто из возлежащих не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику» или чтобы дал что-нибудь нищим. «Он, приняв кусок, тотчас вышел, и была ночь» (Ио. 13. 27-28).

Что делаешь, то делай скорее.Что означают слова Господа, оставшиеся непо-

нятными ученикам? В омраченной душе Иуды, которая открылась уже обманным вдохновениям диавола, не получили-ли они того значения, что Господь, ведая его решение, принимает его план вступает с ним в особое доверительное соглашение, сам уполномочивает его на действие? Значит, это он и есть избранный ученик, к которому у Него есть особое доверие и близость? И не это ли вдохнуло в него решимость, иначе граничащую с наглостью и бесстыдством, дружеским лобзанием предать Учителя? Разве он не был уверен, что это есть только начало Его прославления и явления миру? И лишь позже, в час раскаяния, прозрел Иуда диавольское наваждение.

Слова Господа в отношении к Его собственному пути указывают, прежде всего, ту предустановленность этого пути, о которой Он говорил. Иуде, действительно, дано было явиться орудием Его прославления,— не так, как он сам это понимал, но так, что, благодаря его предательству, Христос был распят в день Пасхи, как новозаветная Пасха, агнец Божий, вземляй грехи мира, между тем как, без помощи Иуды, первосвященники, хотя и решили взять Иисуса хитростью и убить, но «только не в праздник, чтобы не сделалось возмущение в народе» (Mф. 26 5). Здесь победа Добра и посрамление диавола, который приготовил собственное свое упразднение. Иуда послужил исполнению времен и сроков в деле нашего спасения. И, сверх того, посылая Иуду на дело его, разве не исполнял Спаситель и Своего собственного жертвенного самоотдания: «крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится» (Лк. 12. 50)? Но в отношении к Иуде не означают ли слова эти «падающего толкни», чтобы упал? Бог ожесточает сердце и ослеп-

ляет очи (Ис. 6. 9-10, 10. 12. 38-41, Рим. 9. 17-18), чтобы не видеть и не слышать, но идти путем погибели, и есть особый путь и логика погибели, как и спасения. И не есть ли это слово отвержения Божия уже суд Божий? Или же, наоборот, надо пройти путь искушения до конца, чтобы от него освободиться, изжив его, из себя извергнуть сатану, вошедшего в него? Иначе оно, задерживаясь, разрушает человека, и падающему упасть есть единственный путь спасения, чтобы восстать. Какое из двух толкований применимо к Иуде? В наших глазах, только второе, ибо неуместно первое в устах Того, Кто принял Своего апостола на Тайную вечерю, «возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их» (Ио. 13. 1). Господь послал Иуду на его скорбный путь, ради которого лучше бы человеку не родиться, чтобы направить его к раскаянию.

Иуда вышел с вечери в ночь. Он оставил Того, кто есть Свет миру, и отдался во власть князя тьмы. Куда же ему оставалось уйти от Света, как не в ночь, обступившую его душу? И когда он вышел в ночь, началась вечеря любви, и полилась прощальная речь, слаще которой не было и не может быть сказано на человеческом языке.

«Когда он вышел, Иисус сказал: ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися в Нем». (Ио., 13. 31). Иуда не услышал обетований этой речи, ибо он вышел во тьму души своей и к сынам тьмы. «Бе же нощь».

ЛОБЗАНИЕ ИУДИНО И КОНЕЦ ПРЕДАТЕЛЯ

Предатель отправился к первосвященникам, чтобы устроить взятие Учителя. Он был схвачен судорогой воли довести до конца свое решение.

Лучше не смотреть на новых сообщников, каковы они, эти законные вожди народа, дело должно быть доведено до конца, а там станет ясно, что сделал Иуда, какова его любовь и его жертва. Да, конечно, предательство не может быть сделано красивым, ἔργονκαλόν, не миром драгоценным оно помазывает Любимого, оно дает Ему ....лобзание Иудино. На все времена, на веки вечные ляжет на него это клеймо, подобное знамению Каина, которое положил Бог(Быт. 4. 15): он изменническим лобзанием ради 30 сребреников предал врагам Учителя. Матери будут рассказывать об этом детям, и детские сердца будут холодеть пред этим страшным именем — Иуды предателя. Его именем будут клеймиться всякое предательство и низкая измена. Но пусть они увидят не только дело Иуды, но поймут и его любовь, возлюбившую больше себя самого. Только она дает силу превзойти себя, растоптав все, что было дорого и свято, и опозорить себя во имя любви и Любимого. Надо только не думать, идти, не теряя времени. И «вот Иуда, один из двенадцати, пришел и с ним множество народа с мечами и с кольями от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И тотчас подошел к Иисусу, сказал: радуйся, Равви. И поцеловал κατεφίλησενЕго». (Mф. 26. 47-49). (В общем с Мф. сходится и рассказ Лк. 22. 47 и Мр. 14. 43- 44, с прибавлением у Мр.:» «возьмите Его и ведите осторожно»¹⁾ἀσφλῶς). Бес-

_______________

1) Это слово может получить различное значение в зависимости от того, к чему отнесено: 1) осторожно может значить: бережно, почтительно, не причиняя вреда и насилия, хотя такой смысл может казаться странным в применении к злобным врагам и грубым воинам; 2) осторожно может значить: внимательно, крепко, с молчаливым намеком на всю трудность Его удержать и, может быть, заранее торжествующую иронию этой попытки сделать это внешней силой.

полезно умалять или смягчать общечеловеческий ужас, скорбь и отвращение к лобзанию Иуды, которым он не только предает Учителя, но и ранит Его сердце больнее, нежели все другие раны, нанесенные этому сердцу учениками, «оставив Его бежавшими» (Mф. 26. 56), как и трижды отрекшимся от Него. Однако, надо отдать себе в нем и точнейший отчет. Лобзание с приветствием: радуйся (соответствующим нашему: здравствуй) было обычным приветствием между друзьями. Оно даже не имело в себе нарочитой ласковости, которой так противоречила бы низость предательства, и условие с воинами заключалось просто в том, что они должны взять того, с кем Иуда поздоровается¹⁾. Лобзание Иуды Христу с его нестерпимою мукой есть мгновение с глубиной вечности: Христос смотрит в душу предающего Его ученика, и ученик в этом взоре читает судьбу и приговор, суд Любви Божественной над ограниченностью любви человеческой. Что же рекла Божественная Любовь? Как и на Тайной вечери, это было словонесуда, но скорбящей, пекущейся любви, которая хочет спасти гибнувшего. «Иисус же сказал ему: друг, ἑταιρε, для чего ты пришел?» (Mф. 26. 50). И еще: «Иуда, целованием предаешь ли Сына Человеческого?» (Лк. 22. 48). Господь называет Иуду другом.²⁾ Он не отлучает Его от

_______________

1) К этому можно присоединить еще и другое предположение. Оно остроумно и убедительно развивается митр. Антонием в его небольшом очерке «Целование Иуды». По закону Моисееву, в случае обвинения в религиозном преступлении, угрожающем смертью, «рука свидетелей должна быть на нем прежде (всех), чтобы убить его, потом рука всего народа» (Втор. 17. 7) Иуда, выступая в качестве такого свидетеля, должен был исполнить этот закон, ибо без этого Иисус не мог быть взят, но он его исполнил, — конечно, коварно, — в виде дружеского приветствия.

2) ῾Εταῖροςесть, конечно, иное чем φίλος(личный друг, возлюбленный) и обозначает скорее: член одного содружества (гетерии), общины, собрат, содружник.

Своей дружбы, и следовательно, не лишает его даже апостольства, но лишь кротко взывает к нему:ἑταῖρε, что с тобою? что ты делаешь? Одумайся, покайся! Вот прямой и единственный смысл первых слов Господа. Господь не судит предателя, хотя Он мог находить слова беспощадного суда на книжников и фарисеев. В словах этих выражается Его отношение к душевному состоянию Иуды, который в очах Господа не есть только низкий бессовестный корыстолюбец и предатель, но остается и заблудшим другом, падшим апостолом. Вместе с тем словом Своим Господь указует Иуде, что Он постигает смысл его лобзания, Он не хочет оставить ученику возможность думать, что это лобзание является для Него непонятным. Еще более явно это выражено в том слове Господа, где Он прямо говорит о предании чрез целование. Однако, эта мысль соединена здесь еще с другою, в которой Он непосредственно указует на искушение Иуды: Господь называет Себя Сыном Человеческим, что есть взятое из пророчества Даниила (7. 13) именование Мессии, общепринятое на языке апокалиптиков этой эпохи. Еще большее значение это выражение приобретает в общем евангельском контексте. Господь в ту же ночь торжественно свидетельствует о Себе в ответ на вопрос первосвященника: «ты ли Христос?» — «Отныне Сын Человеческий воссядет одесную славы Божией» (Лк. 22. 67. 69; Mф. 26. 63-64; Мр. 14. 61-62, где вследствие краткости особенно выразительно: вопрос первосвященника: «Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках»)¹⁾. Иуда мог слышать и эти

_______________

1) Ср. торжественное именование Сыном Человеческим в речи о Страшном Суде: «когда же приидет Сын Человеческий

слова, находясь во дворе первосвященника, и в таком случае, конечно, не мог не связать их с сказанным ему. Происходит некоторый молчаливый и таинственный разговор с Иудой об его искушении. Христос прямо отвечает на мысли Иуды о цели его предательства, спрашивая его: думаешь ли ты целованием предать Мессию, с тем, чтобы Он, явил себя миру, согласно твоему желанию! Смотри же, что будет! Как будто словами этими Христос указывает затаенную цель предательства Иуды, еще раз оставляя его в недоумении: делай, что делаешь, до тех пор, пока не откроются глаза твои, и сам не увидишь всей ложности принятого пути.

Этим и исчерпываются отношения Господа к Иуде по Евангелиям. На основании его приходится заключить, что Иуда, несмотря на свое предательство, не был отвернут Господом и лишен апостольства, подобно тому, как не были отвергнуты Им все апостолы, оставит, Его, бежавшие (Mф. 26. 56), как и Петр, отрекшийся от Него. Все апостолы, которых сатана «просил сеять, как пшеницу» (Лк. 22. 31) имели в эту ночь свои искушения, каждый по своему характеру, одни подвергались им от страха и немощи, Иуда же активно, от ложно направленной воли.

Рассказ Евангелия от Иоанна о предательстве Иуды (18. 1-9) отличается от синоптических: в нем отсутствует и лобзание Иуды, и слова Господа к нему, но самому взятию придается мессианский характер, — самосвидетельства Господа: «Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: («спире») кого

_______________

во славе Своей, и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы ..... и тогда скажет Царь» и т. д. (Мф. 25: 31-34).

ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял же с ними и Иуда, предатель Его. И когда Он сказал: «это Я», они отступили назад и пали на землю» (18, 4-5). Этот же вопрос повторился и еще раз. Иуде могло на мгновение показаться, что цель его предательства уже достигается, Иисус начинает являть Себя Мессией пред лицом врагов Своих. Однако, Он все же дал взять Себя и отвести к первосвященнику.

Рассказ об Иуде у трех евангелистов (Мр. Лк. Ио.) кончается предательством, и они далее совершенно не касаются его судьбы. Исключение составляет только Mф., у которого мы и находим рассказ о конце Иуды. Однако, предательство от этого конца отделяется ночью, страшною ночью суда у первосвященников, на котором Христос был признан повинным смерти. Иуда πрисуτсτвовал при всем этом. У Мф. 27. 3 лаконически выражено: «когда настало утро», «тогда Иуда, увидел τότεἰδών,что Он осужден». Этим явно предполагается, что Иуда следил за ходом суда и был осведомлен об его исходе. Конечно, он имел большую возможность присутствовать на суде, чем другие ученики, потому что оказался здесь своим человеком благодаря предательству, и не имел надобности скрываться. Что же он видел и слышал, и как должно было отлагаться в сердце его это виденное и слышанное?

Если Иуда хотел видеть мессианское чудо, которое бы покорило Христу всех, то вместо этого он увидел иное чудо, — уже последнее. Оно было направлено на исцеление уха раба первосвященника, которое отсечено было Петром (Лк. 22. 51), и к этому Он еще прибавил, обращаясь к Петру: «или думаешь, что Я не могу умолить Отца Моего, и Он предоставит

Мне более нежели двенадцать легионов ангелов? как же сбудутся писания, что так должно быть» (Мф. 26. 52-4). «неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» (Ио. 18. 11). Иуда видел, что Иисус сохраняет Свою чудотворящую силу, и однако Он совсем не применяет ее для Своей защиты, напротив, Он стоит пред Своими судьями беззащитен и «умален пред людьми» (Ис. 53. 3). Может призвать легион ангелов в Свою защиту и не призывает, во исполнение Писания, на основании которого иудеи — и вместе с ними и Иуда — ожидали совсем другого Мессию! То непонятное и противоречивое, что мучило Иуду в течение его апостольства, и теперь привело к предательству, оно теперь утверждается окончательно уже пред лицом смерти. Так неужели Иуда чего-то не понял и в чем-то ошибся? Иисус был поведен к Анне (Иο. 18. 13), a затем к Каиафе на суд синедриона. Суд этот представлял собой вопиющее нарушение всех действующих законов¹⁾ и весь был направлен к тому, чтобы вынести смертный приговор в кратчайшее время, с возможностью привести его в исполнение в первый день Пасхи. При этом Господь подвергался оскорблениям и биениям со стороны архиерейских слуг и оклеветанию от лжесвидетелей. Но Он не противился им и не уклонялся от них, как Он это делал раньше, напротив, безропотно шел на встречу смертному приговору. Решающим моментом в суде был тот, когда «первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом Живым, скажи нам, Ты-ли Христос, Сын Божий? Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего

_______________

1) Исчерпывающая характеристика этого беззаконного суда дана у проф. Муретова

на облаках небесных. Тогда первосвященник разодрал ризы свои и сказал: Он богохульствует. . . Они же сказали в ответ: повинен смерти» (Mф. 26. 63-66). Конечно, вся торжественность вопроса для Каиафы была только инсценировкой или западней для получения нужного материала для обвинения. Однако, при всей бесчестности суда и кровожадности судей, нельзя не признать (вопреки Муратову), что здесь была обнаружена полная непримиримость между Христом и иудейством. Христос провозгласил Себя Мессией и Сыном Божиим, — чем же могло это явиться для ветхозаветного архиерея, каков бы он ни был, кроме как величайшей хулой и кощунством, которое по закону наказуется смертью? Здесь непроходимая граница Ветхого Завета: или нужно верить Христу, что Он — Сын Божий, и тогда конец Ветхому Завету, — или же Ветхий Завет непреложен, и тогда это есть богохульство. Разве не хотели Его побить камнями и раньше, когда Он называл Себя Сыном Божиим, свидетельствуя, что Он и Отец одно (Ио. 5. 16, 18; 7. 19-20; 7. 30; 8. 59; 10. 31-39)? После такого самосвидетельства, при всех процессуальных нарушениях, смертный приговор становится неизбежным: Ветхий, обветшавший и уходящий из жизни Завет, восстает против Нового, и сам себе этим произносит смертный приговор. В этом последнем мы имеем не только злоупотребление властью, юридическое убийство, но и правомерную самооборону Ветхого против Нового: summum ius summa iniuria. Исповеданием Своего мессианства пред архиереями Ветхого Завета Христос произносил Себе осуждение на смерть, которое и не замедлило прийти со стороны торжествовавших Его врагов... «Все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе,

чтобы предать Его смерти: и связавши Его, отвели и предали Понтию Пилату, правителю» (Мф. 27. 1-2)¹⁾, потому что без утверждения римской власти сами они не имели права вынести смертный приговор. Пред игемоном же они обвиняли Христа, конечно, уже не в религиозном, но политическом преступлении. — Чтобы быть понятными и убедительными для него, они воспользовались орудием клеветы и политического доноса: «мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23. 2), это и явилось формальным предлогом для приговора. «И была надпись вины Его: Царь Иудейский» (Мр. 15. 26).

«Тогда Иуда, предавший Его, увидел, что Он осужден» (Mф. 27. 3). Что Иуда пережил за эту ночь и что открылось пред ним? Не пытаемся передать мучения любви, которые испытывал предатель, видя терзания и поношения, которым подвергался Учитель от сонмища иудейского. Но в этих мучениях раскрывалась для Иуды та истина, которая в нем затмилась, и рассеивалось наваждение сатанинское, жертвою которого он стал. Иуда услышал из уст Иисуса пред лицом ветхозаветной церкви (хотя и представшей в образе Анны и Каиафы), торжественное исповедание, что Он есть Христос, Сын Бога Живого. Это — то самое исповедание, которое было произнесено ап. Петром от лица всех учеников, в том числе и Иуды, и о котором Он сказал, что открыл его Петру сам Отец Небесный. И это исповедание все время звучало вокруг Него, из уст бесноватых, из уст самарянини и Нафанаила. Но оно порой так

_______________

1) У Лк. 22. 66-23, мы имеем несколько измененную последовательность событий (исповедание Христа происходит не ночью, но утром, в самом совещании), отчего связь событий становится выпуклее.

мучительно затмевалось в Иуде находящими сомнениями. Разве же не усумнились в Нем теперь и все Его ученики? Но теперь уже не остается места сомнению: Он есть Христос, Сын Бога Живого. Да, Он — Мессия, и однако не такой мессия, о котором, он, Иуда, имел свою идею, и ради нее пошел на предательство. Он не хочет совершать чудес для торжества над своими врагами, хотя и сохраняет Свою чудодейственную силу. Он не призывает легионов ангелов в Свою защиту, но отдается безропотно в руки врагов, согласно древнему пророчеству о страждущем праведнике, невольно встающему в сердце при зрелище страданий Его: «Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст Своих: как овца, веден был Он на заклание и, как агнец пред стригущим Его, безгласен» (Ис. 53.7). И все многократные слова Его о предстоящем вольном страдании во искупление многих, начиная от Кесарии Филипповой до Тайной вечери, стали понятны в своей истине и действительности: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Он предается» (Mф. 27. 24). Прав ли был Иуда в своей идее мессии-царя? И пред лицом страждущего Господа эта идея рассеивается, как сатанинский соблазн, как ослепление. Иуда уже не разумеет умом происходящего, не может связать своих мыслей. Если Христос не являет Себя, как мессианский царь даже пред лицом смертной опасности, пред которой он, Иуда, намеренно Его поставил, то кто же Он? безумец, иллюминат, и, однако, чудотворец? или же столь великое и святое, что доселе еще не вмещалось в сознании Иуды, Кровь Неповинная? Стало быть, он ошибся, впал в заблуждение, которое привело к предательству,

чернейшему из черных преступлений, имя ему на все века есть «лобзание Иудино». Он предал на истязание и смерть Учителя, которого он не переставал любить и в самом предательстве. И теперь он видит Его среди мучителей и сознает, что это он, Иуда, тому виновник. Он теперь только начинает вспоминать всю любящую скорбь о нем Иисуса на Тайной вечери, и все слова Его, которыми Он тихо взывал к его сердцу. Он постигает, что Иисусу было открыто сердце его, и мысли его, и намерения его, и тем не менее Учитель, не воспротивившись сам, пошел навстречу предательству. То мятежное своеволие, с которым он хотел исправить путь Учителя, заставив Его исполнить его волю, теперь растаяло в нем, сменившись невыносимыми муками совести, адом на земле. Та жгучая ревность, которая омрачала его любовь ко Иисусу и подвигла его на предательство, ощутилась черною тьмою в его душе. Но в ней не осталось уже ни своеволия, ни самолюбия. Иуда раскаялся —μεταμελεθείς(перемучился, переболел) (Mф. 27. 3)., лаконически говорит единственный свидетель — евангелист Mф. Но одно это слово содержит в себе тайну конца Иуды. В чем раскаялся Иуда? В том-ли только, что продал Христа за 30 сребреников, ради корысти? Но мелкие предатели за деньги удаляются, получив свою мзду, их роль кончается этим. В этом смысле и Иуде естественнее было, казалось бы, уйти, сделав свое черное дело, но не оставаться зрителем происходящего, и единственное чувство, которое подсказывалось бы положением, это — сожаление, что мало взял, продешевил. Но раскаяние Иуды относилось ко всему его осатанению, в котором сребреники есть только внешняя и несущественная, хотя и яркая, подробность.

Вместе с раскаянием в Иуде пробудилось сознание ужаса всего, им содеянного. Титанизм, истощив свой порыв и обличив свое бессилие, обратился на своего носителя; ревность, своеволие и деспотизм любви, которые были устремлены на Иисуса, теперь удушающей силой отяготели на нем самом. Отсюда начинается духовная агония Иуды. Она очень кратко описана у Mф. 27. 3-4: «тогда Иуда, предавший Его, увидел, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил ἤμαρτονя, предав кровь неповинную. Они же сказали: что нам до того? смотри сам. И бросив сребреники в храме, он вышел».

Почему Иуда снова пошел к первосвященникам и старейшинам, всю низость и жестокость которых он увидел в эту ночь? Хотел ли он освободиться от позора сребреников, которые жгли его душу, свидетельствуя о темном ее подполье, о низком сребролюбии, которое способно было приразиться к его поступку? Но разве необходимо было возвращать сребреники именно им, а недостаточно было просто выбросить их далеко от себя? Торжественное возвращение сребреников, которое сопровождалось исповеданием: согрешил я, предав кровь неповинную — было отречениемот своего предательства и осуждениемего пред лицом церковной иерархии, в согласии с которой он совершил свое дело. Это было, вместе с тем, осуждение и самой ветхозаветной церкви, которая не узнала своего часа, осудив на смерть Праведника, Кровь Неповинную. Это было уже запоздалое для Иуды, но апостольское по существу свидетельство об Иисусе пред церковью, одним словом, акт не личный, но церковный. Вместе с тем своим признанием Иуда отдавал себя

в руки врагов Иисуса, как верный Ему ученик, в то же время, когда все апостолы, оставив Его, бежали, и Петр только что отрекся от Него (у ев. Mф. оба рассказа стоят непосредственно один после другого, напрашиваясь на сопоставление: 26. 69-75 и 27. 3-5). Может быть, архиереи и книжники возьмут и его, хотя и недавнего своего сообщника, теперь сделавшегося им ненужным, и поставят и его на суд вместе с Учителем, дадут и ему вкусить смерть вместе с Ним (о чем говорил тогда на вечери Петр, только что отрекшийся от Него)? Предатель ищет смерти вместе с Преданным им, он пытается теперь предать самого себя: не найдется ли и для него креста с Ним, как для одного из разбойников? Но архиереи остались глухи и холодны к его словам, для них не интересно было осложнять основной процесс побочным. Они ведь не тронули и других Его учеников, причем сами того не ведая, творили волю Его («тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется писание». Иο. 17. 12, 18. 9) И в ответ на вопль своего сердца Иуда услышал холодное и презрительное: «что нам до того, смотри сам». Ему оставалось тогда только бросить свои сребреники в храмεἰετὸνναόν, для него отныне опустевший, и уйти. На эти деньги куплена была земля для погребения странников¹⁾.Но ку-

_______________

1) Рассказ у Мф. о покупке на сребреники земли горшечника для погребения странников (Mф. 27. 6-10) сопровождается ссылкой на пророчество Иеремии 32. 9, которое соединено здесь с Зах. 11. 12. (Эта ссылка представляет пример неточности и вольности в истолковании, которые встречаются иногда у новозаветных писателей при пользовании их В. 3.). В Д. Απ. 1.16-20 мы имеем в речи ап. Петра пред избранием двенадцатого апостола, вместо Иуды, стилизованный о отступающий от Mф. рассказ об его смерти. «Он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего, но приобрел землю неправедной мздой, и когда низринулся, расселось чрево его, выпали все внутренности его. И это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что

да он пойдет, если ему теперь нет уже пути за Ним? и может ли он стать свидетелем Его смерти, в которой он сам к тому же повинен, может ли он Его пережить, принять жизнь без Него, мир опустевший? Может ли он спастись от палящего огня совести, в которой неумолчно будет звучать: «иже и предаде Его» за тридесять сребреников? Такому исчадию ада нет места среди живущих. И не умер ли он ранее смерти, не была ли уже это начавшаяся смерть с того проклятого часа, когда он пришел к ним с предложением предать своего Учителя? Петр мог еще плакать после своего отречения: «изыде вон, плакася горько» (Мф. 26. 75), как и другие оставившие его ученики, «плачущие и рыдающие» (Мр. 16. 10). Они способны пережить и Его смерть, и им будет прощение, потому что они совершили грех человеческой немощи, бессилия любви. Они принесут покаяние любви, и они будут спрошены снова в лице Петра: «Симоне Ионин, любиши ли Мя?» и ответят они: «Господи, Ты веси, яко люблю Тя», и они будут прощены. Но он согрешил против самой любви, не в немощи, а в ложной, черной мощи, в которой сребролюбие и зависть он не отличил от любви. Лобзание Иуды ядовитым жалом вошло в его собственное сердце. Он сам сознает себя недостойным прощения, и сам судит себя тем последним судом, в котором ему отказано было первосвященниками. Хотя в этом

_______________

земля на отечественном их наречии названа Акелдама, то есть, «цена крови». Очевидно, приобретение земли неправедной мздою, по сопоставлении с евангельскими рассказами, можно понимать только в смысле переносном, т. е. что тот именно участок, на котором повесился Иуда, и был куплен для кладбища на сребреники (точнее, они вошли в состав этой суммы, конечно, превосходившей значительно 30 сребреников). Далее в речи Петра сказано, что Иуда отпал от жребия его служения и апостольства τονόποντάτ: апостольского служения), чтобы идти в место своеδυοῖνἑν» (1.26) Это выражение в «место свое» является осторожным в неопределенности своей.

он остается себе верен: он хотел взять силою то, что не дано было взять, искал предательством понудить Мессию к принятию царства; теперь он возьмет то, чего ему также не дано, но чего он признает себя заслуживающим. Он сам себя приговаривает на смерть, если не на кресте, то на древе, как преступника, недостойного жизни. Пусть они, не предававшие Учителя, а только Ему изменившие, остаются жить без Него, Иуда не расстанется с Ним, хотя бы в смерти. И если наутро Учитель взойдет на крест и в исходе дня на нем испустить дух Свой, то он, Иуда, сойдет в шеол еще раньше его¹⁾. Там он будет ждать встречи с Ним и последнего суда над собой, апостолом-предателем, не познавшим Его любовию своею, но пронесшему ее через врата ада. «И поверг сребреники в церкви, отыде и шед удавися» (Mф. 27. 5). Иуда

_______________

1) Обычное отношение толковников к самоубийству Иуды морализирующее. Вот пример из «Благовестника» Феофилакта Болгарского, излагающего пр этом и разные предания по поводу смерти Иуды. Часть 1. Ев. от Mф. 362: «Хотя Иуда надел себе на шею петлю и повесился на каком-то дереве, но дерево наклонилось, и он остался жив, ибо Бог хотел сохранить его или для покаяния, или в притчу и поношение. И говорят, что он впал в водяную болезнь и тело его так отекло, что там, где свободно проходила колесница, он не мог пройти, a впоследствии, упавши ниц, разорвался или «проседеся» как говорит Лука в Деянии (Д. I. 18)». В судьбе Иуды вообще мыслимы три возможности: первая, эта та, что он приобрел бы себе дом и землю на свои сребреники (хотя их и было для того слишком мало) и остался бы благополучным обывателем. Это соответствовало бы тому представлению о нем, как о корыстолюбце, которое является наиболее распространенным. Вторая возможность в том, что раскаявшийся Иуда остался бы жить и мог бы получить прощение от Преданного им, Который на кресте молился за своих мучителей, и простил Своим апостолам — за оставление Его и отречение. Почему думать, что милосердие Господа помиловавшего благоразумного разбойника, остановилось бы пред предательством Иуды? Однако, если это возможно для Господа, то стало уже невозможно для Иуды найти в себе силы жизни для получения этого прощения, потому что Иуда сам себя сжег. Он сделался жертвой собственной трагедии, которая имеет свой неизбежный конец, а в нем и катарсис, ибо это не христианское борение, но еще ветхозаветно-античная, до-голгофская трагедия. Для Иуды оставался поэтому только третий исход, как единственно возможный.

«отошел в место свое»,εἰςτὸντὸπουιδιον.(Д. Α. 1. 27).

Багряная звезда, стоявшая насупротив звезды Вифлеемской, потемнев, угасла. Встретил ли Иуда Учителя в школе? Озарилась ли его омрачённая душа светом Христова воскресения?

(Окончание следует)

Прот. С. Булгаков.

Страница сгенерирована за 0.19 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com