Глава XXII. Оправдание Добра (продолжение). Нравственная организация человечества в его целом

ГЛАВА ХХII.

Нравственная организация человечества в его целом.

_______

I. Субъект нравственной организации.

Единство нравственного учения Соловьева в особенности рельефно выступает в заключительной главе «Оправдания Добра». Идеал Добра есть всеединство, — полное пресуществление всего разнообразия и множества индивидуальных существ в единство Абсолютного , наполнение всего существующего божественною жизнью. Между тем в доступной нам действительности мы видим хаос внебожественного существования, всеобщую борьбу, грех и смерть. В чем же заключается оправдание Добра среди этого мира, повидимому отданного в добычу несовершенству и злу?

Оправданием по Соловьеву служит то совершенствование, которое составляет внутреннее содержание и задачу мирового процесса. Венцом этого процесса должно быть окончательное исцеление распавшегося на враждующие части мира, т.-е. восстановление в нем совершенной целости. Это исцеление и есть окончательная победа над злом в обоих его основных проявлениях, т.-е. над грехом и смертью.

В общем мы имеем здесь все тот же ход мыслей, который намечался Соловьевым уже в ранних его произведениях, напр. в «Чтениях о Богочеловечестве», в «Духовных Основах Жизни» и в «La Russie et l’Eglise Universelle». Ho

176

высказанное там в «Оправдании Добра» частью дополняется новыми существенными штрихами, частью же изменяется, под влиянием охлаждения Соловьева к теократии. В последующем изложении нам придется коснуться только этих дополнений и изменений.

В связи с основной темой «Оправдания Добра», Соловьев излагает здесь с небывалой полнотой свое учение о прогрессе, т.-е. о том процессе совершенствования, коим Добро оправдывается в мире.

Прежде всего он ставит вопрос, кто является субъектом прогресса? Человеческие лица в отдельности не существуют, следовательно и не совершенствуются. Действительным субъектом совершенствования или прогресса, следовательно, является не человек в его отдельности, а единичный человек совместно и нераздельно с человеком собирательным. Совершенствование выражается прежде всего в объединении людей в одно солидарное целое. При этом то объединение, которое служит выражением безусловного Добра, не может быть частичным: оно должно быть всеобщим. Если об единение людей должно ограничиться семьей или народом, вообще каким-либо промежуточным звеном между отдельною личностью и человечеством, то человечество должно навеки оставаться совокупностью разрозненных, враждующих между собою семейств, племен, народов. Но в таком случае не может быть речи о победе над хаосом, о прогрессе в безотносительном значении этого слова, а, следовательно, и об оправдании Добра всеединого и безусловного. Добро требует объединения. всего человечества в одно солидарное целое.

Об единение должно совершаться не только между современниками, но и между и сменяющими, друг друга поколениями. Тут мы имеем дело с самой глубокой и ценной мыслью всего учения Соловьева о прогрессе. Примыкая в данном случае к учению известного Феодорова, он доказывает, что необходимым условием прогресса служит такая связь между поколениями, при которой предки и потомки составляют одно: живое целое. Если связь времен распалась, то самое выражение «прогресс» есть чистейшая бессмыслица: ибо в таком случае нет того субъекта, который мог бы прогрессировать. — «Разве де-

177

рево могло бы действительно расти, если бы ого корни и ствол существовали только мысленно и лишь ветви и листья пользовались настоящею реальностью»? Если каждое отдельное поколение людей безвозвратно, навеки поглощается смертью, то где же то человечество, которое мы должны двигать вперед? Разве прошлогодние листья, развеянные ветром и сгнившие в земле, составляют вместе с новою листвой одно дерево? Никакого человечества с этой точки зрения вовсе не существует, а есть только отдельные поколения людей, сменяющие друг друга».

Царство Божие может стать явным, и воскресение жизни может совершиться только через упразднение временного распадения человечества на исключающие друг друга, одно другое из жизни вытесняющие поколения. Если предшествующие нам поколения исчезли навсегда, и каждому живущему поколению остается только помириться с их смертью, это значит, что самое Добро «съедено смертью без остатка, и нет его больше и не будет». Верить в Добро — значит верить в его силу. Но эта сила может явиться только в полноте жизни для всех, стало быть, во всеобщем воскресенье, как для нас, так и для наших предков и потомков.

Отсюда вытекает основное требование Добра к человеку, чтобы он поддерживал нравственную связь поколений, их сверхвременное единство чрез почитание предков в одну сторону и чрез воспитание детей в другую. Как в том, так и в другом должна осуществиться «нерасторжимая связь поколений, поддерживающих друг друга в прогрессивном исполнении одного общего дела — приготовления к явному Царству Божию и к воскресению всех».

С этой точки зрения Соловьев рассматривает специфическую задачу каждой общественной единицы, входящей в состав человечества. Прежде всего спрашивается, может ли семья входить в состав окончательной и всемирной нравственной организации? Вопрос этот разрешается Соловьевым в утвердительном смысле. Дело не в том, разумеется, чтобы сохранить семью в ее несовершенном данном состоянии. «Дело не в том, чтобы идеализировать и увековечивать эту тленную форму в тех или других подлежащих жизни, а в том, чтобы открылась и разгорелась скрытая под этим тленом

178

искра Божества, чтобы нашлось в условной и преходящей форме присущее ей безусловное и вечное значение и утвердилось не только как неподвижная идея, но и как начало исполнения, как задаток совершенства». Высшая задача семьи состоит в том, чтобы относительную природную связь трех поколений одухотворить и превратить в духовно нравственную.

Связь наша с прошедшим осуществляется чрез семейную религию — в деятельном почитании умерших, отцов. Отцы завещали и передали нам свое дело, потому что не могли его довершить, не могли сами достигнуть полноты жизни. Наша обязанность по отношению к ним заключается в том, чтобы продолжать это дело. «Полнота жизни предков, даже вечно поминаемых Богом, даже со святыми покоящихся, обусловлена действием потомков, создающих те земные условия, при которых может наступить конец мирового процесса, а следовательно, и телесное воскресенье отшедших, при чем каждый отшедший естественно связывается с будущим окончательным человечеством посредством преемственной линии кровного родства». Когда мы действуем на нашу телесность и на внешнюю природу в смысле ее одухотворения, мы тем самым исполняем наш нравственный долг и по отношению к предкам. Стало быть, тут семейная религия прошедшего получает безусловное значение, становится выражением совершенного Добра.

Духовная наша связь с прошедшим восстановляется через преображение нашего духовного и телесного бытия в настоящем. Чтобы подготовить воскресенье умерших в будущем, мы должны покорить нашу плоть. Непременное условие жизненной полноты есть подавление жизненной безмерности или аскетизм. Соловьев различает два пути истинного аскетизма — монашество и брак ¹).

Мы уже знаем его мысли как о том, так и о другом. Читатель, знакомый с учением Соловьева о смысле любви, поймет почему он считает брак видом аскетизма. Он ссы-

^{_______________________}

¹) Тут обозначаются те пределы, до которых Соловьев идет с Федоровым: для последнего — путь, ведущий к воскрешению есть управление стихиями посредством научного знания: второй же видит этот дуть в таинственном, мистическом «одухотворении» природы через аскетизм «совершенного брака».

179

лается между прочим на то, что в, нашем богослужении при венчании венцы брачные приравниваются к венцам мучеников. Помимо этого церковного воззрения, которое видит в аскетизме, т.-е. в воздержании плоти, один из необходимых элементов брака, у Соловьева есть свои, особые основанья видеть в браке задачу, которая для своего разрешения требует мученического подвига. Мы уже видели, что, с его точки зрения, в совершенном браке, который составляет цель всякого брака вообще, деторождение становится невозможным и ненужным; ибо «совершенный брак есть начало нового процесса, не повторяющего жизнь во времени, а восстановляющего ее для вечности». «Совершенный» брак по Соловьеву достигается, как мы знаем, при условии полового воздержания.

Пока совершенный брак еще не достигнут, дело спасенья человеческого рода не может завершиться и потому должно передаваться из поколения в поколение. То, чего не совершили родители, должно быть сделано детьми. Нравственная организация человечества, «не ограничиваясь значением детей как нового поколения, которому принадлежит неизвестная будущность, сверх фактической внешней преемственности требует внутренней нравственной преемственности». Родители не должны удовольствоваться тем, что они произвели детей для будущего: на них лежит «обязанность воспитать этих носителей и двигателей будущего для их определенной всемирно исторической задачи». И таким образом через нравственное объединение поколений восстановится распавшая связь времен — прошедшего, настоящего и будущего.

Почитание предков с одной стороны и правильное воспитание новых поколений с другой стороны восстановляют утраченную целостность человечества в порядке времени или последовательности бытия. Но целостность бытия должна быть восстановлена не только в порядке преемственности, но также и в порядке сосуществования. «Линейная бесконечность семьи может находить свою нравственную полноту лишь в другом более широком целом, как и геометрическая линия реализуется только как предел плоскости, которая для линии есть то же, что сама линия для точки». Вся линия преемства, связующего отцов, детей и дедов, получает свое нравственное со-

180

держание лишь в связи со множеством собирательно сосуществующих семей, составляющих народ. «Если мы все наше физическое и духовное достояние получили от отцов, то отцы имели его только через отечество. Семейные предания суть дробь преданий народных, и будущность семьи нераздельна с будущностью народа. Поэтому необходимо почитание отцов переходить в почитание отечества или патриотизм, и семейное воспитание примыкает к воспитанию национальному».

Тут Соловьев отмечает характерное отличие нравственной организации и нравственной связи от всякой другой. В нравственной организации «каждое подлежащее низшего или, точнее, более тесного порядка, становясь подчиненным членом высшего или более широкого целого , не только не поглощается им, не только сохраняет свою особенность, но находит в этом подчинении и внутренние условия и внешнюю среду для реализации своего высшего достоинства». Так семья не упраздняет своих членов, а дает им сравнительно высшую полноту жизни; также точно и народ не поглощает отдельные семьи и личности, а наполняет их жизнь содержанием в определенной национальной форме. Наконец, нравственное единство или солидарность всего человечества не упраздняет отдельные народности, а связывает их в одно солидарное целое. Нормальное, истинное отношение народов не есть космополитическое их смешение, а общение многих раздельных, разделяющихся, но не разделяющих языков. «Как истинное единство языков есть не одноязычие, а всеязычие, т.-е. общность и понятность, взаимопроникание всех языков с сохранением особенностей каждого, так и истинное единство народов есть не однородность, а всенародность, т.-е. взаимодействие и солидарность всех их для самостоятельной и полной жизни каждого». В каждом отдельном человеке и чрез него живет весь ряд преемственных поколений; в совокупности этих рядов живет и чрез них действует единый народ. Наконец, в полноте народов живет и совершает свою историю единое человечество». Человечество — не отвлеченное понятие, а организм: существование этого всечеловеческого организма должно быть признано таким же фактом, как и существование отдельных народностей. С человечеством от-

181

дельный человек связывается той же безусловной нравственной солидарностью, которая сочетает в одно целую нормальную семью и народ». Полное собирательное подлежащее или «воспринимающее» совершенного Добра, полный образ и подобие Божества или носитель действительного нравственного порядка (Царствия Божия) есть человечество».

Словом, в нравственной организации человечества или в Царствии Божием существует полное взаимное проникновение частей: с одной стороны нет и не может быть частей вне целого, с другой стороны и целое не может существовать отдельно от своих частей: Человечество не может существовать отдельно от народностей, а народности — отдельно от семей и лиц. Так же точно и наоборот: отдельный человек немыслим вне родовой связи поколений, нравственная жизнь семьи невозможна вне народа, а жизнь народа — вне человечества.

С этой точки зрения Соловьев признает за благо не всякое соединение и не всякое сближение народностей, а только такое, которое происходит в добре. Когда два народа сближаются в ненависти к третьему или связующим началом между ними служит общий интерес, — такое объединение не имеет нравственной цены. Объединение может быть ценным лишь в том случае, если оно является шагом ко всеобщей солидарности, к организации безусловного Добра. Окончательное подлежащее этой организации есть собирательный человек или человечество, расчлененное на свои органы или элементы — народы, семьи и лица. Решив таким образом вопрос о субъекте нравственной организации, Соловьев переходит к вопросу о ее всеобщих формах ¹).

II. Формы нравственной организации человечества.

В учении о формах нравственной организации человечества. «Оправдание Добра» воспроизводит старую схему «Критики отвлеченных начал ». Соловьев учит здесь по прежнему, что

^{_______________________}

¹) См. для предыдущего § Оправд. Добра, 419 — 442.

182

«должное или достойное отношение человека к высшему миру или другим людям и к низшей природе организуется собирательно в формах церкви, государства и хозяйственного общества, или земства». Характерное для «Оправдания Добра» дополнение заключается в том, что здесь церковь определяется как организованное благочестие, государство — как организованная жалость. По аналогии следовало бы ожидать, что «земство» будет определено как «организованный стыд». Соловьев, однако, повидимѳму, чувствует натяжку, которая произошла бы от такого проведения полной параллели между тремя основными нравственными началами и тремя сферами общественной жизни; поэтому он определяет нравственную задачу экономической организации несколько иначе: она должна быть «собирательно организованным воздержанием от дурной плотской безмерности».

Учение о Церкви в «Оправдании Добра» дополняется сравнительно немногими штрихами. Большею частью здесь воспроизводятся знакомые уже нам мысли, развитые с большей обстоятельностью в более ранних произведениях Соловьева. Из них он прямо ссылается на «Великий Спор», «Духовные Основы Жизни» и «La Russie et l’Eglise Universelle».

В «Оправдании Добра», как и в прежних сочинениях Соловьева, пафос его философии заключается в борьбе против того дуалистического направления в мысли и в жизни, которое утверждает навеки непроходимую пропасть между Богом и миром. Между этими двумя противоположными терминами, как он указывает, «есть третий, посредствующий; существует историческая среда, в которой негодный прах земли чрез искусную систему удобрения перерождается в благотворную почву будущего Царства Божия». Требование религиозного чувства, соответственно с этим, заключается не в том, чтобы мы отвергали мир, а в том, чтобы мы не принимали его как самостоятельное начало жизни.

Среда, через которую мир пресуществляется в Бога, есть церковь. В Боге царствует совершенное единство и святость, в мирском человечестве — рознь и грех. Объединение и освящение происходит в Церкви, примиряющей и согласующей распавшийся греховный мир с Богом. По определению Со-

183

ловьева «Церковь по существу есть единство и святость Божества, но не самого по себе, а поскольку оно пребывает и действует в мире, — это есть Божество в своем другом, или действительная сущность богочеловечества».

Богочеловеческая жизнь не может довольствоваться одним страдательным участием человека: от человека требуется сознательное, свободное содействие Христу в деле спасения. Это содействие не должно ограничиваться одним благочестием, т.-е. одной преданностью Богу: оно должно выражать собою кроме того нормальное отношение человека к другим людям и к низшей природе. Для Соловьева это значит, что кроме нормы благочестия деятельность человека должна соответствовать нормам жалости и стыда.

Если собирательным выражением благочестия служит Церковь, то выражение коллективной жалости философ видит в государстве.

Относящиеся сюда рассуждения отличаются крайней своеобразностью. Руководящую норму для решения вопроса о задаче христианского государства Соловьев находит в указаниях св. Писания о значении христианского воинства. Совместимость воинского служения с христианством прямо признается повествованием «Деяний апостольских» об обращении сотника Корнелия. Корнелий говорит апостолу Петру: «ныне все мы пред Богом предстоим слышать все, повеленное тебе от Бога». Соловьев отмечает, что в этом всем, что Бог велит апостолу сообщить римскому воину для его спасения, нет ничего о военной службе. Это было бы совершенно невозможно, если бы воинское служение было несовместимо с христианством. Пример Корнелия доказывает возможность христианского воинства. Но, если может быть христианское войско, то тем более может быть и христианское государство: ибо войско есть «и крайнее выражение и первая реальная основа государственности».

Государство оправдывается тем же, что служит оправданием и воинскому служению. Задача воина — в том, чтобы силою оружия защищать слабых против насилия — быть помощью тем, кто страдает от внешнего зла. Но в этом же осуществлений деятельной жалости к страждущим заключается по

184

Соловьеву и задача государства. Призванье государства — именно в том, в чем величайший латинский поэт видел призванье вечного города.

Народами править державно,

кротким защитою быть, оружьем смиряя надменных.

Необходимость существования государственного меча, подавляющего зло внешнею силою принуждения, здесь оправдывается естественною необходимостью: необходимость внешней борьбы против зла обусловливается тем, что оно еще не упразднено благодатью ни в низшем мире природы, ни в средней области жизни человеческой. — «Разве с появлением христианства, с возвещением Царства Божия исчезло для нас царство животное, растительное, минеральное? Если они не упразднены, то почему же должно быть упразднено воплощенное в политической организации царство природно-человеческое, которое в историческом процессе есть такая же необходимость, как те — в космическом? Мы не можем перестать быть животными и должны будто бы перестать быть гражданами! Можно ли придумать более вопиющую нелепость?»

Благодать и истина с первого своего появления и доныне не овладели не только всем, но даже и большею частью человечества. Закон, очевидно, не мог быть упразднен благодатью для тех, кто не вмещает ни благодати, ни закона. В подтверждение Соловьев приводит слова Христовы: «Ни одна иота и черта из закона не прейдет.... Я пришел не разрушить закон, а исполнить». Этими словами по Соловьеву, выражается между прочим и утверждение государства как подзаконного учреждения. Пока благодать не овладела окончательно сердцами людей, закон нужен как внешний предел человеческой свободы.

В утверждении и охранении этого предела и заключается главная задача государства.

Наличность положительной нравственной задачи у государства с христианской точки зрения дает возможность говорить о христианском государстве. Соловьев прежде всего пытается выяснить отличие его от государства языческого. Различие это заключается не в нравственной задаче и не в нравственной основе того и другого. Нравственный мотив государства —

185

жалость, требующая активной помощи обиженным и страждущим, чрезвычайно сильно сказывается уже в жизни древнего языческого государства: в подтверждение Соловьев ссылается на пример афинского царя Тезея, с опасностью жизни освобождавшего своих граждан от каннибальской дани Криту. Стало быть, различие христианского и языческого государства — не в естественной их основе, а в других отношениях. По Соловьеву оно заключается в том, что «с христианской точки зрения государство есть только часть в организации собирательного человека, часть, обусловленная другою, высшею частью — церковью, от которой оно получает свое освящение и окончательное назначение — служить косвенным образом в своей мирской области и своими средствами той абсолютной цели, которую прямо ставит церковь — приготовлению человечества и всей земли к царству Божию». Этим определяются две основные задачи государства: из них одна — консервативная заключается в том, чтобы охранять основы общежития, без которых человечество не могло бы существовать; другая — прогрессивная налагает на государство обязанность улучшать условия человеческого существования, содействовать свободному развитию всех человеческих сил, всех положительных возможностей, сокрытых в человеке, без чего невозможно наступление будущего совершенного состояния — царствия Божия. Не будь консервативной деятельности государства, человечество распалось бы на части, вернулось бы в состояние первоначального хаоса, и тогда некому было бы войти в полноту высшей жизни; наоборот, без прогрессивной деятельности государства человечество оставалось бы всегда на одной и той же ступени исторического процесса и, следовательно, никогда не доросло бы до способности окончательно принять или отвергнуть царствие Божие.

Заблуждение язычников заключалось не в том, что они приписывали государству положительное значение, а только в том, что они считали его имеющим это значение от себя. В действительности, однако, государство, как и всякое иное тело, все равно индивидуальное или собирательное, не имеет своей жизни от себя, а получает ее от живущего в нем духа. Совершенным же может быт только то тело, в кото-

186

ром живет Дух Божий. Соответственно с этим «христианство требует от нас не того, чтобы мы отрицали или ограничивали полновластность государства, а чтобы мы вполне признавали то начало, которое может дать государству действительную полноту ого значения — нравственную его солидарность с делом царства Божия на земле при внутреннем подчинении всех мирских целей единому Духу Христову».

С этой точки зрения Соловьев пытается дать «окончательное решение» вопросу об отношении церкви и государства.

Церковь и государство суть различные части одной и той же богочеловеческой организации. Но в церкви божественное начало решительно преобладает над человеческим. Тут божественное начало преимущественно деятельно, а начало человеческое — преимущественно пассивно. Наоборот, государство есть сфера, где преобладает человеческое начало: только в мирской области, собирательно представляемой государством, возможно деятельное проявление, требуемое Божеством. Христианское государство связано с Божеством; но оно «имеет реализацию божественного начала не в себе, а пред собою — в Церкви, так что Божество дает здесь, в государстве, полный простор человеческому началу и его самодеятельному служению высшей цели». Нравственное начало требует и самостоятельности человеческой воли и подчинения ее Божеству. Антиномия эта разрешается через различение двух сфер жизни, олицетворяемых церковью и государством, при чем обе сферы объединяются в служении общей цели. Одна сфера дополняет другую: «христианская церковь необходимо требует и христианского государства. Здесь, как и везде, разобщение вместо различения ведет непременно к смешению, а смешение ведет к раздору и гибели».

Полное отделение от государства, по Соловьеву, ставит церковь перед дилеммой: или отказаться от всякого деятельного служения Добру и предаться квиэтизму и равнодушию, или же, имея ревность к добру, самой непосредственно осуществлять его в мире, вмешиваясь во все дела мирские, что пагубно отзывается на служении церкви ее специфической религиозной цели. Не менее гибельно отзывается разобщенье с церковью и на государстве. При этом условии оно должно или совершенно

187

отказаться от духовных интересов, т.-е. утратить всякое достоинство и обречь себя на духовную смерть; или же, пребывая в отчуждении от церкви, государство целиком берет в свои руки попеченье о духовном благе своих подданных; но тут уже мы имеем явно антихристианскую узурпацию высшего духовного авторитета.

По Соловьеву, «нормальное отношение между Церковью и государством состоит в том, что государство признает за вселенскою Церковью принадлежащий ей высший духовный авторитет, обозначающий общее направление доброй воли человечества и окончательную цель ее исторического действия, а церковь предоставляет государству всю полноту власти для соглашения законных мирских интересов с этою высшею волей и для сообразования политических отношений и дел с требованиями этой окончательной цели, — так чтобы у церкви не было никакой принудительной власти, а принудительная власть государства не имела никакого соприкосновения с областью религии».

Задача государства заключается главным образом в том, чтобы удерживать силы зла в известных относительных пределах до тех пор, пока человеческие воли не созреют для решительного выбора между абсолютным добром и безусловным злом. «Прямой и основной мотив такого удерживания есть жалость, чем определяется и весь прогресс права и государства». Понятно, что такое принудительное действие государства должно ограничиваться весьма определенными пределами: оно не должно подавлять ту свободу самоопределения человеческой воли, которая служит необходимым условием истинного, богочеловеческого соединения. По Соловьеву, — правило истинного прогресса состоит в том, чтобы государство как можно менее стесняло внутренний нравственный мир человека, предоставляя его свободному духовному действию церкви, и вместе с тем как можно вернее и шире обеспечивало внешние условия для достойного существования и совершенствования людей».

Не вмешиваясь в дела священства, государство должно в пределах своих средств действовать в «царском духе Христа, жалевшего голодных и больных, учившего темных,

188

принудительно обуздывавшего злоупотребления (изгнание торжников), но милостивого к самарянам и язычникам и запретившего своим ученикам прибегать к насилию против неверующих».

Рядом с организованным благочестием — церковью и организованной жалостью — государством, по схеме Соловьева должно существовать и «собирательно организованное воздержание» — в союзе хозяйственном или земстве. Высший принцип этого общества он полагает, как мы видели, в «воздержании от дурной плотской безмерности»; цель хозяйства с этой точки зрения «есть претворение материальной природы — своей и внешней — в свободную форму человеческого духа, не ограничивающую его извне, а безусловно восполняющую его внутреннее и наружное существование. В этой цели, по Соловьеву, экономизм сближается с аскетизмом. Внутренняя, существенная их связь заключается «в положительной обязанности человека избавить материальную природу от необходимости тления и смерти и приготовить для всеобщего телесного воскресения».

Известные уже нам экономические воззрения Соловьева дополняются здесь новым этическим истолкованием закона сохранения энергии.

Признавая, что этот непреложный закон господствует надо всяким реальным явлением и отношением в мире, он пытается вывести отсюда задачу человека по отношению к природе.

Запас сил наших, душевных и телесных ограничен: когда душа наша расточается наружу, на поверхности вещей, когда она уходит в дурную внешнюю безмерность страстей и похотей, у нее не остается свободной внутренней силы, чтобы проникнуть до существа природы и овладеть им. «Ясно, что человек может действительно одухотворить природу или возбудить и поднять в ней внутреннюю жизнь — только от избытка собственного одухотворения и столь же ясно, что собственное одухотворение человека может совершаться только на счет его внешних, наружу обращенных душевных сил и стремлений. Силы и стремления души должны вбираться внутрь, и чрез это возрастать в своей интенсивности, а усиленное в

189

себе, могучее и одухотворенное существо человека будет уже соотноситься не с вещественною поверхностью природы, а с ее внутреннею сущностью».

Задача экономии с этой точки зрения есть прежде всего «сбережение, скопление психических сил через превращение одного вида душевной анергии (внешней или экстенсивной) в другой вид энергии (внутренней или интенсивной)». При этом необходимо помнить, что организация материальной жизни человечества есть задача подчиненная; она может быть правильно и успешно осуществлена «лишь под условием признания абсолютной цели — царства Божия, представляемой церковью, и с помощью правых средств государственной организации».

Учение о нравственной организации человечества в «Оправдании Добра» завершается очерком нормальных взаимоотношений трех властей в христианском мире — святительской, царской и пророческой. По сравнению с прежними сочинениями Соловьева эта попытка изобразить социальное триединство в человеческих отношениях не дает ничего нового: поэтому мы можем на этом кончить изложение его нравственной философии второго периода ¹).

III. Разложение теократических воззрений в Оправдании Добра.

В предшествующих отделах настоящего сочинения я уже неоднократно говорил о государственных и экономических воззрениях Соловьева: поэтому здесь я могу ограничиться сравнительно немногим. Тут, как и везде, у Соловьева замечательно глубокая и истинная основная мысль не находит себе адекватного внешнего выражения.

Страницы «Оправдания Добра», посвященные вопросу о всемирном прогрессе, принадлежат к числу наилучших не только в произведениях Соловьева, но и во всей мировой философско-исторической литературе. Заслуга Соловьева здесь выражается в совершенно правильном понимании цели мирового прогресса,

^{_______________________}

¹) См. Оправд. Добра, 442 — 479.

190

которая действительно заключается во всеобщем исцелении; безукоризненно правильными и блестящими должны быть признаны и вытекающие отсюда мысли о едином человечестве, как о субъекте мирового прогресса. Соловьев глубже, чем кто-либо ранение его, прозревал ту магию всеединства, которая составляет безусловное содержание и конечную цель мирового процесса; но рядом с гениальными интуициями мы находим у него тут же искусственную и неудачную попытку уложить их во внешние рассудочные схемы. В учении о нравственной организации человечества повторяются все те заблуждения и недостатки, которые уже были отмечены выше — при критике «теократии» Соловьева, его политических и экономических учений.

В дополнение к сказанному выше здесь необходимо отметить, что в «Оправдании Добра» замечаются несомненные признаки разложения этих воззрений. Как сказано, мы еще не находим здесь отречения от теократии; наоборот, Соловьев продолжает признавать условием спасения для человечества единство трех теократических властей и служений. Но не даром самое слово «теократия», равно как и однозначащее русское «боговластие», в «Оправдании Добра» отсутствует: взаимное отношение трех теократических начал изображается здесь так, что от «теократии» остается только бледный, исчезающий призрак. Мы уже видели, что, по Соловьеву, — государство признает за церковью лишь «высший духовный авторитет», а церковь признает за государством полноту неограниченной принудительной власти, при чем эта принудительная власть не имеет «никакого соприкосновения с областью религии». Может ли такое понимание отношений церкви с государством быть названо «теократическим»? Очевидно, нет. «Теократия» есть определенный юридический термин. Необходимым признаком теократии является юридическое господство религии в области мирских отношений. Где церкви принадлежит только духовный авторитет при отсутствии прав над мирским, и где с другой стороны правовая власть государства с областью религии не соприкасается, там, очевидно, не может быть речи о теократии. Правда, Соловьев видит в подчинении государства Церкви, существенный признак, отличающий государство христианское

191

от государства языческого; но это подчинение установляется не юридической нормой, регулирующей отношения церкви и государства как учреждений, а нравственным требованием, обращенным к конкретным властителям. «Теократический идеал » в «Оправдании Добра» сводится к довольно невинному, в сущности пожеланию, чтобы первосвященник и царь, вдохновляемые пророком, согласились между собою править миром по христиански. В постоянном согласии этих лиц Соловьев категорически признает «существенное условие» нормальной связи церкви и государства. Ясное дело, что этот союз, обусловленный добрыми личными отношениями между первосвященником-отцом и царем-сыном, не соответствует общепринятому понятию теократии; он не подходит и под понятие теократии, как «богочеловеческого образа правления», формулированное ранее самим Соловьевым.

Теократическим может быть названо лишь то государство, где религия, определяющая государственный строй, служит источником юридических норм, обязательных для всех ею подданных. Такого именно понимания держался и, Соловьев в ту пору, когда он признавал за теократическим государством право подвергать еретиков и неверующих уголовным карам ¹). «Оправдание Добра», именем Христа воспрещающее государству прибегать к насилию против неверующих, стоит несомненно на более христианской точке зрения; но тем самым эта точка зрения перестает быть теократическою. Государство, которое не может принудить своих подданных исполнять те или другие требования религии, очевидно, уже не есть государство теократическое.

В «Оправдании Добра» вообще есть значительное отступление от прежней теократической схемы. Читатель помнит, что в «Великом споре» и в «La Russie et l’Eglise» ²) теократическое государство признавалось мирским аспектом церкви, которому предстоит постепенное поглощение ею. В «Оправдании Добра» мы видим несравненно более резкое противоположение между церковью и государством. В противоположность церкви, как

^{_______________________}

¹) См. мой т. Ц 567-569.

²) Стр. XVI.

192

порядку благодатному, государство характеризуется здесь как учреждение подзаконное. Но как таковое, оно, очевидно, не может быть частью Церкви. Если верна характеристика теократического государства, данная раньше в «La Russie et l’Eglise», то оно выражает собою «Церковь как живое тело Божие» ¹); но в таком случае оно уже — не подзаконное учреждение, а часть порядка благодатного .

Соответственно с этим и в понимании задачи государства в «Оправдании Добра» есть новая черта. Мы видели, что, по Соловьеву, оно должно удерживать силы ада до тех пор», пока человечество не созреет для окончательного выбора между добром и злом. По достижении человечеством этой ступени зрелости, государство, как исчерпавшее свою миссию, прекращает существование.

Такое ограничение задачи государства одной отрицательной функцией также вряд ли согласно с теократическим его пониманием. Если задача государства сводится к тому, чтобы помешать до времени миру превратиться в ад, то оно, очевидно, не может быть понимаемо как часть «Царства Божия» на земле.

Разложение теократического воззрения сказывается и в рассуждениях Соловьева о хозяйстве. С одной стороны он настаивает на любимой своей мысли о преображении и одухотворении внешней природы через хозяйственную деятельность человека: тем самым «союз экономический» или «земство» утверждается как необходимая составная часть царствия Божия на земле. С другой стороны, однако, «истинная», «нормальная» хозяйственная деятельность определяется здесь так, что в ней не остается ничего хозяйственного. Нет сомнения, что, сберегая свои душевные силы, вбирая их внутрь, человек работает над собственным одухотворением и тем самым готовит» то всеобщее одухотворение, для которого победа духа над плотью является непременным условием. Но признавать экономию душевных сил задачей «экономии» в смысле хозяйства значит вводить в философское рассуждение совершенно недозволительную игру слов. На самом деле хозяйство есть лишь внешнее, поверхностное отношение человека к природе: наоборот, то вбирание внутрь душевных сил, в котором

193

Соловьев справедливо видит путь к исцелению, — ведет в конечном результате к идеалу евангельской беззаботности, т.-е. к полному отрешению от всякого хозяйства.

Утопия всемирной теократии разбивается о тот непреложный факт, что Царствие Божие, даже в земном его явлении, находится по ту сторону государства и по ту сторону хозяйства.

194