Следующие работы, публикуемые в этом сборнике, написаны в Оксфорде. Внешне этот период не кажется отмеченным чем-то особенным, новым. За исключением начала иерархического восхождения. Казалось, владыка лишь использует то, что было накоплено на Афоне: те же отцы, те же труды. Изначально даже тематика его трудов не столько патрологическая, сколько церковно-практическая: Иисусова молитва, духовное предание, значение и значимость Афона в православной традиции. Но бессобытийность обманчива. Разворачивается новое «осевое время», происходит становление новых интересов, и появляются новые точки приложения сил, складываются новые связи, приходится делать новый выбор. Выбор сделан ― это Московский Патриархат. Выход найден ― это Симеон Новый Богослов.

Владыка приезжает в Англию из Парижа в конце февраля 1951 г. В Оксфорде он останавливается у архимандрита Николая Гиббса на Марстон стрит, 13. За пять лет до этого отец Николай переходит из юрисдикции Карловацкого Синода под омофор патриарха Алексия (Симанского). Тот факт, что владыка, приехав в Оксфорд, поселился у него в приходском доме при церкви Свт. Николая, ― закономерен. Но тогда его переход в Московский Патриархат ― воля случая, продиктованная предыдущим событием? Или все же осознанный выбор?

Стоит пристальнее взглянуть на время, прошедшее после написания труда о святителе Григории Паламе. Было бы неверным, и ради справедливости, и ради понимания его поступков, не коснуться самой деликатной темы в жизни владыки. Истории его удаления с Афона и водворения в Англии.

Скупые строки некроложного жития* дают достаточно размеренную картину административного восхождения Василия Кривошеина на Афоне, не мешавшего его духовному росту. В 1929 г. он монастырский секретарь, в обязанности которого входила переписка с афонским Кинотом, Константинопольской Патриархией, греческими правительственными учреждениями; к 1937 г.

____________________________________

* См.: Городецкий М., диакон. Высокопреосвященный Василий // Церковь... С. 442–449.

144

он член монастырского Совета и второй «чрезвычайный» представитель Пантелеимонова монастыря на общеафонских собраниях; с 1942 г. один из 20 антипросопов ― постоянных представителей монастырей в Киноте (монастырском «парламенте»); в 1944–1945 гг. ― член Святой Эпистасии, административного органа афонских монастырей.

О дальнейшем лишь известно, прежде всего от диакона Михаила Городецкого, что монах Василий (Кривошеин) покинул Афон в сентябре 1947 г. В конце февраля 1951 г. он прибывает в Оксфорд*. Промежуток мы лишь отчасти можем заполнить воспоминаниями, которыми любезно поделился с нами протопресвитер Борис Бобринской. В 1950 г. он, окончив Сергиевский институт в Париже, находился в Афинах, где работал в Национальной библиотеке с рукописями трудов святителя Григория Паламы. Тогда-то в городе и появился монах Василий (Кривошеин). Изможденный, голодный, в прохудившемся подряснике, как будто после пребывания в каком-то островном монастыре. Впоследствии отец Борис часто встречался с ним и в библиотеке, и в русской церкви Св. Никодима, византийском храме VI–XII вв., исследованном археологически настоятелем русской посольской церкви в Афинах архимандритом Антонином (Капустиным, 1817–1894) и восстановленном Российским правительством в 1851–1855 гг.

О причинах как удаления с Афона, так и прибытия в Афины официально ничего не известно. Сам владыка вскользь упоминает об этом периоде своей жизни в воспоминаниях о митрополите Николае (Ярушевиче), написанных в сентябре 1969 г. Не уточняя деталей, он свидетельствует о «крупных неприятностях», которые причинили ему «греческие гражданские и военные власти», удалившие его с Афона и вынудившие его в конце концов покинуть Грецию**. Очевидно, он не любил об этом вспоминать.

Что-то знал близкий сотрудник владыки диакон Михаил Городецкий, возможно, из скупых слов самого владыки. В некрологе 1985 г. он пишет, что будущему владыке пришлось покинуть Святую Гору из-за несогласия с ограничительными мерами греческих властей, направленными против притока

____________________________________

* См.: Воспоминания... С. 202.

** См.: Там же. С. 203.

145

иноков негреческого происхождения, в том числе русских, в афонские монастыри на фоне катастрофического сокращения числа братии. Монаху Василию как монастырскому секретарю и представителю монастыря в Киноте пришлось «много бороться» с подобной практикой. Это вызвало недовольство лиц, враждебно настроенных в отношении русского монашества на Афоне. В результате Василий Кривошеин «был вынужден уехать с Афона»*.

Племяннику владыки Никите Кривошеину исход с Афона видится общей судьбой, «пленившей» всех Кривошеиных: «Вскоре после 1945 г. за выступление в пользу признания юрисдикции Московской Патриархии греческие власти заключают его в один из островных лагерей ― таким образом, и его коснулась общесемейная тюремная традиция»**.

Священник Сергий Модель, секретарь Брюссельской епархии, считает, что исход владыки Василия был связан с тем, что политические события гражданской войны в Греции заставили значительное число русских монахов покинуть Афон***.

Еще одна версия принадлежит двоюродной сестре владыки Ольге Кавелиной. Версия варьируется и не всегда сообразуется с известными фактами. В письме Игорю Александровичу Кривошеину от 13 октября 1985 г. она еще почти ничего не знает о судьбе владыки и явно путается: «Получается так, что до [19]47 г. он был на Афоне, а потом в 1951 г. оказался в Константинополе. А где был эти три года?» Но тут же, со ссылкой на разговор с Н.А. Кривошеиной, она уточняет семейную историю. За приверженность к Русской Церкви владыке сначала угрожали, а затем «схватили и бросили в подземелье с крысами». И тут же сетует, что забыла имя человека, который ходатайствовал о его освобождении****. Называя эти три года исповедничеством, она просит брата все вспомнить и уточнить, поскольку ей все же неясно, почему владыка покинул Афон.

Но уже в записке, адресованной диакону Михаилу Городецкому

_________________________________________

* Церковь... С. 404.

** Кривошеин Н.И. Послесловие. Об авторе этой книги и других потомках А.В. Кривошеина // Кривошеин К.А. Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора. М., 1993. С. 261.

*** См.: Model S. Un еvêque russe en Belgique : Mgr Basile Krivichéine (1900–1985) // Patrimoine Russe. Revue Scientifique de la Fondation pour la Préservation du Patrimoine Russe dans l’Union Européenne, asbl. Bruxelles, 2005. Décembre. № 2. P. 46.

**** См.: Церковь... С. 419–420.

146

в конце 1985 г. (ныне в архиве епархии в Брюсселе), появляются новые подробности. Говорится, что в 1925 г. он попал на Афон «неофициально», что и послужило формальным поводом к его высылке. Во время войны монах Василий «через одного человека» пересылал письма в Россию о положении дел на Афоне: «А после окончания войны встал вопрос о посещении русским послом в Греции Афона. Владыка сказал: мы должны его приветствовать колокольным звоном. В его лице мы приветствуем наше Отечество и нашу Церковь Русскую. Это не приняли. Когда посол приезжал на Афон, владыки уже там не было».

Через 15 лет, в конце 2000 г., Ольга Александровна пишет письмо Л.А. Успенской во Францию, и опять новые подробности. Опять в связи с посещением Афона советским послом. «Владыка сказал: “Считаю, что его надо встретить с колокольным звоном, в его лице мы приветствует страну, спасшую мир от фашизма”. После этого последовала угроза: “Море глубоко, скалы отвесны”. Он понял, что его жизнь в опасности, и покинул Афон тайно. У него было три адреса в Салониках. Он успел зайти по первому адресу и предупредил, что его жизни угрожают. До второго адресата он не дошел, был арестован и брошен в тюрьму. Далее сказали, что кто-то из правителей царствующих ходатайствовал об его освобождении»*.

Любопытно, что в этом письме снова говорится о том, как владыка после Афона каким-то невероятным образом оказался не в Афинах, а в Стамбуле, откуда и попал в Оксфорд. Отсутствует и упоминание о каких бы то ни было посредниках, способствовавших его переезду на Альбион: «Относительно Оксфорда я спросила владыку, как он туда попал. Ответил: “Когда я был в Стамбуле, то прочитал в газете, что в Оксфорд нужен человек, знающий языки и историю Византии: написал туда, и мне ответили, что я им подхожу”»**.

Впрочем, Н. Ставицкая, опубликовавшая беседу с Ольгой Кавелиной в «Православной Москве» в августе 2000 г. к 100-летию архиепископа Василия***, ничего не сообщает об этом варианте. ________________________________

_____________________________________

* Письмо из личного архива Н.И. и К.И. Кривошеиных.

** Там же.

*** См.: Ставицкая Н. Вера ― жемчужина несравненной ценности: К 100летию архиепископа Василия (Кривошеина) // Православная Москва. 2000. Август. № 15–16 (225–226).

147

О причинах ухода владыки с Афона говорится в духе официальной версии: боролся против ограничений греческих властей на приезд русских монахов, греческие полковники заставили его покинуть Святую Гору. Воистину, здесь все смешалось: и переворот «черных полковников» 1967 г., и послевоенные проблемы Святой Горы.

Эта публикация послужила тому, что нам стала известна еще одна версия, характерная, очевидно, для части русской общины в Париже, находящейся в юрисдикции Московской Патриархии. О ней сообщила Лидия Александровна Успенская в своем письме Ольге Кавелиной от 25 ноября 2000 г. Письмо стало реакцией на неточности публикации в «Православной Москве». Впрочем, предоставим слово самому адресанту:

«Я получила его [архиепископа Василия. ― А. М.] биографию, напечатанную в “Православной Москве”, и возмутилась отсутствием в ней очень важного эпизода: там просто сказано, что с Афона его изгнали полковники. Дело было гораздо сложнее, и он об этом вообще не любил разговоров. После победы на Афон нахлынула масса паломников ― туристов. Среди них было очень много русских военных. Отец Василий, которому было поручено принимать гостей и им все объяснять, естественно, с особенным вниманием относился к этим русским: подолгу с ними беседовал, некоторые возвращались еще раз, чтобы с ним повидаться... На все это с ненавистью смотрел о. Касьян (Безобразов), такой же, как о. Василий, монах. Он до истерики ненавидел все советское и русское, возненавидел и о. Василия. Решил написать на него донос. Но ввиду того что в сношениях с русскими военными не было состава преступления, он придумал другое: “общение с врагом во время войны”. Такое действительно было: о. Василия монастырь посылал в Болгарию за подаянием, так как действительно голодал. Разумеется, все на Афоне прекрасно знали, что о. Василий поехал не по своей инициативе, а по послушанию. Но донос был направлен гражданским властям в Салоники, и там на это посмотрели серьезно: о. Василия арестовали, судили и приговорили к концлагерю на острове, название которого я забыла. Там было несколько небольших островов-ГУЛАГов, и один наш знакомый греческий священник говорил, что больше двух лет выжить там никто не мог из-за голода. Тут в Париж приехали два афонских монаха, Софроний и Силуан, убоявшиеся той же

148

участи, и разгласили здесь, что сделали с о. Василием... Узнав от монахов о положении о. Василия, все заволновались, обратились за помощью в Оксфордский университет и убедили его обратиться к правительству с просьбой вытребовать о. Василия, эрудиция которого необходима для какой-то энциклопедии. Английское правительство согласилось, а греческое, естественно, по тогдашним условиям не могло ему отказать. Таким вот образом о. Василий и проехал через Париж (мы тогда и познакомились) в Оксфорд... Прошло столько-то лет, и уже владыка Василий был назначен главой делегации Русской Церкви на конгресс в Салониках. Он нам потом рассказывал, как странно себя чувствовал в этом городе, где его судили и где теперь полицейские отдавали ему честь (у них так положено). Но на конгрессе, где также ожидался тоже уже владыка Касьян, многие, помня донос, его истинную причину и последствия, волновались: как встретятся оба владыки. В общей столовой конгрессистов, где все и встречались, владыка Василий нашел место, откуда был виден вход, и пришел немного заранее. Увидев входящего вл[адыку] Касьяна, он быстро подошел и обнял его, поликовавшись с ним по афонскому обычаю. Это и было великим торжеством владыки Василия. Обо всем этом мы узнавали по кусочкам, обычно не от владыки Василия»*.

Письмо превратилось в недлинную переписку. Следующее послание было написано Л.А. Успенской 2 февраля 2001 г. Здесь указывалось, что единственным источником информации о советских офицерах и доносе отца Кассиана были приехавшие в Париж монахи Силуан и Софроний. О финальной встрече с епископом Кассианом рассказывал сам Василий, даже с некоторой хитрецой: «Дескать, вот как я его объегорил». Эти скупые обрывки рассказов и догадок или же, наоборот, слишком эмоциональные, но размытые эрозией времени воспоминания не позволяют создать цельной и объективной картины происшедшего. Однако и отмахнуться от них, как от досужих слухов, непозволительно для историка. Каждая из этих историй имеет в своей основе групповые и политические пристрастия и антипатии околоцерковной среды, повлиявшие на воображаемые причинно-следственные

______________________________

* Письмо из личного архива Н.И. и К.И. Кривошеиных.

149

связи и вовлекающие в свой ход лиц из недружественных лагерей. Скорее, эти тексты ― источники по истории менталитета церковных людей второй половины XX в. Вместе с тем всем версиям присущ набор одних и тех же, повторяющихся элементов: островная ссылка, греческая «лесть», русский (советский!) вопрос на Афоне в послевоенной Греции, помощь высокопоставленных лиц в освобождении. Чтобы встроить все происшедшее в правильную событийную канву, нужно выслушать самого владыку, читая между строк его воспоминаний.

В конце первого года пребывания в Англии в жизни владыки произошел важный эпизод, который может нам помочь распутать его «афонскую тайну». Он вызвал в душе владыки целую цепочку очень живых и подробных воспоминаний, острота которых не притупилась и за 15 лет, прошедших с тех пор до времени написания мемуаров. Поздней осенью (октябрь-ноябрь) 1951 г. он, неожиданно для себя, встретился в Лондоне с сотрудником советского посольства. Встречу ему устроили подозрительно простодушный иеродиакон Иероним Киккотис, рекомендованный для общения еще афинскими друзьями, и совершенно незнакомый «красный» пастор Стенли Эванс.

Ожидая в кафе встречи лишь с двумя, иеромонах Василий был неприятно поражен тем, что там будет некто третий, «друг Эванса» и «пастор», который оказался совсем не пастором. Впрочем, предоставим слово очевидцам: «В это время подошел спутник Эванса и сказал мне по-русски: “Здравствуйте! Очень рад с вами встретиться!” “Вы говорите по-русски?” ― удивился я. “Как же. И даже сам русский. И даже служу в советском посольстве”». Первой реакцией пораженного монаха было желание уйти и «выразить свое неудовольствие Киккотису за то, что он... не предупредил, с кем... придется встретиться»: «Я ожидал, что с англиканскими пасторами, а тут служащий посольства, я служитель церкви и не хочу иметь дела ни с какими посольствами, особенно с советским». Запомним последнее.

Не желая учинять скандал, владыка остался. И между русским и советским состоялся разговор. Разговор, который у советского человека вызывает вполне однозначное понимание. Служащий посольства представился секретарем ― жаль, владыка не запомнил его фамилии. Но запомнил, что это был самоуверенный, наглый тип, малокультурный и невежественный, хотя и неглупый.

150

Во время общего завтрака разговаривали по-русски, при не понимающих ничего англичанах. Спросив про реакцию на Западе на очередное заявления «советских» патриархов в пользу мира (его и не услышал никто!), собеседник перешел к главному: «У меня к Вам поручение от митрополита Николая». После таких слов владыка обязательно должен был узнать, в чем дело, поскольку уже состоял в переписке с митрополитом Николаем (Ярушевичем).

«Митрополит Николай очень интересуется положением русских монахов на Афоне и просит Вас подробно ему об этом написать. Вы это можете сделать через меня». ― «Я ему уже обо всем этом написал по почте». ― «Да, но по почте нельзя всего написать. Может быть, Вы еще что-нибудь напишете дополнительно. А мы бы переслали митрополиту Николаю». ― «...Мне нечего сейчас писать, а если бы в будущем и оказалось, я предпочитаю писать по почте. Ничего секретного в моих сведениях нет»*.

Секретарь настаивал и даже предложил, как можно будет связаться с ним в будущем: «Сейчас, может быть, и нет, а завтра будет. В письме всего не напишешь, и митрополит Николай ждет от Вас сообщений. А беспокоиться Вам нечего. Вот как мы условимся. Через месяц-два, когда у Вас наберутся новые сведения, Вы сообщите об этом вашему другу (Киккотису), ведь Вы ему доверяете, а он сообщит Эвансу, тот мне, и мы опять встретимся все четверо, здесь или в другом месте». Категоричный отказ владыки не помешал «дипломату» оставить последнее слово за собой: «Нет, Вы подумайте об этом еще и сообщите через Вашего друга. Я буду ждать»**. Новое приглашение к встрече последовало 6 февраля 1952 г. в письме Эванса, на которое владыка не ответил. Но зато обо всем рассказал архимандриту Николаю (Гиббсу), который одобрил и поведение на встрече, и отказ от дальнейших контактов и обещал не разглашать слышанного. Впрочем, от общего знакомого, С.Н. Большакова, стало известно, что об этой встрече не только узнала английская полиция, но что и сам Гиббс упоминал о ней в частной беседе.

В своих воспоминаниях владыка Василий пишет, что был «поражен, какими связями обладает митрополит Николай в советском

____________________________________

* Воспоминания... С. 208–209.

** Там же. С. 209.

151

правительственном аппарате и как охотно органы советского посольства исполняют его просьбы»*. Современные комментаторы удивляются «наивности» владыки. По их мнению, он должен был вместо этого сразу сообразить, что митрополит Николай является агентом и всякое обращение к нему есть обращение на Лубянку. Впрочем, была ли это наивность, не был ли владыка здравомыслящим человеком? У любого человека, выросшего в СССР, читавшего Солженицына, Домбровского, Шаламова, даже просто чуткого человека, не возникло бы сомнения насчет того, при чем ему пришлось присутствовать. Не участвовать, а именно присутствовать.

«Новые сведения», которые «завтра будут»? Публичная демонстрация секретарского бумажника, набитого фунтами, оплата счета в ресторане? Настойчивость «дипломата», предложение конкретной схемы агентурной, по сути, связи? И риторический вопрос: «Как могла об этом узнать английская полиция?» Как, как. Следили за агентом: «Может быть, за секретарем следили...» Что подтверждает и профессиональный разведчик Александр Феклисов, который всего лишь за несколько месяцев до приезда владыки в Оксфорд оставил советскую резидентуру в Великобритании и «перешел на работу» в США: «Английская служба контршпионажа постоянно вела наблюдения за советскими учреждениями и их сотрудниками»**.

Происшедшее было банальной агентурной разработкой, самой пошлой и примитивной вербовкой. Главным в ней было убедить человека пойти на контакт, втянуть его в отношения, предложив написать нейтральную, а может быть, и очень важную для него бумажку, которая станет залогом новых встреч и кровавой подписью на дьявольском договоре. Важно было создать видимость того, что из этой внешне ни к чему не обязывающей игры легко выйти, отказавшись от следующей встречи. Но на следующей встрече поступало предложение, от которого уже было «невозможно отказаться». Выяснялось, что человек давно и плодотворно сотрудничает с органами и является их агентом, хотя сам он все это время убеждал себя в обратном. У человека могла возникать иллюзия, что это он использует органы в им придуманной

__________________________________________________

* Воспоминания... С. 210.

** Феклисов А. За океаном и на острове. М., 1994. С. 135.

152

игре, но на деле пользовались им и использовали его. Обратного пути уже не было.

Твердо и с достоинством, без вызова и с простотой, с удивительной проницательностью и тактом владыка отказался от игры, которую органы навязывали всякому мало-мальски мыслящему человеку. Вот уж действительно, НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ. Как будто он уже прочел популярную среди советской интеллигенции в 1970–1980-е самиздатовскую брошюру «Как себя вести на допросе в КГБ». Она была составлена Владимиром Альбрехтом на основе тех рекомендаций, что были выработаны еще Александром Есениным-Вольпиным в конце 1960-х. Впрочем, бытовало мнение, что текст был написан Андреем Амальриком (1938–1980). В 1960 г. владыка, будучи в Троице-Сергиевой лавре, так же стойко уклонялся от приглашения П.В. Макарцева, тогдашнего зампреда Совета по делам религий, посетить эту контору для приватной беседы. Согласился лишь после совета митрополита Николая (Ярушевича), с печалью отметив при этом: «Мы по-разному смотрим на вещи». По счастью, визит, назначенный на 22 июля, так и не состоялся*.

Итак, все свидетельствует о том, что владыка не мог не понимать, к чему его склоняют. То, что он отказался в этом признаться на страницах мемуаров, не свидетельство наивности, хотя что дурного в детской простоте?.. Здесь есть отказ от горделивого самомнения о собственной мудрости, уход от того, чтобы наделить себя в глазах читателя всепонимающей и всепроникающей прозорливостью, с которой он отринул предложенную вербовку. Это не самоцензура, это смирение.

В воспоминаниях владыки есть одна характерная черта. Объясняя свое намерение писать, он говорит: «Хочется высказаться... Рассказать, как Бог неоднократно спасал меня от, казалось бы, неминуемой смерти»**. Нетребовательный читатель уже предвкушает, что ему на каждой странице прямым текстом предложат увидеть «перст Божий» в том или ином проявлении человеческого своеволия. Но он окажется разочарованным. Внешне Бог словно и не присутствует на страницах книги. Слова «Бог, по промыслу Божью, милостью Божьей, слава Богу» не в лексиконе

_______________________________________________

* См.: Воспоминания... С. 234.

** Там же.

153

автора воспоминаний. Но это не значит, что владыка отказался от первоначальной задачи: Бог незримо стоит за каждым событием, поступком и мыслью, Он неслиянно влит в историю человеческой судьбы и присутствует повсюду. Давая свободу действий человеку, Он не подменяет Своей волей человеческую ответственность. И понимающий это христианин не позволит себе из ложной скромности отказаться от этой ответственности, свалив тяжесть исторической ноши на «Промысл Божий».

Мы позволим себе длинную цитату из труда протоиерея Георгия Флоровского о задачах христианского историка: «Христианский историк исполняет свою профессиональную задачу истолкования человеческой жизни в свете христианского воззрения на эту жизнь, безобразно искореженную грехом, но искупленную Божественным милосердием... Христианский историк постарается раскрыть истинный смысл исторических событий в свете христианского знания о человеке, но, пытаясь увидеть “провиденциальное” за теми или иными событиями реальной истории, он будет предельно осторожен и чуток. Даже в истории Церкви “рука Провидения” сокрыта, хотя было бы безумием утверждать, что этой Руки вовсе нет или что Бог не есть Господин и истории. Цель изучения истории состоит не столько в том, чтобы обнаружить в ней действия Бога, сколько в том, чтобы понять человеческие поступки во всем многообразии и путанице, в которой они являются нам»*.

Именно так и поступает владыка. Как настоящий историк он предоставляет Богу свободно действовать в человеке, не вторгаясь самоуверенно в недоступную человеческому разумению сферу «провиденциального». Христианское смирение, присущее владыке, ― это смирение ответственности за собственные поступки. Можно сказать: «Сам спасся» ― будет неправда. Можно сказать: «Бог спас» ― будет гордыня. А можно просто рассказать, как случилось, что человек оказался спасен. Это и будет правда.

Имеющий очи ― да читает между строк: происшедший случай, как настоящее Божье посещение, вызвал в иеромонахе Василии множество мыслей и чувств, поставил его перед необходимостью волевого выбора: «Вопреки моему желанию меня влекут на путь,

___________________________________________________

* Флоровский Г., прот. Положение христианского историка // Догмат и история. М., 1998. С. 78–79.

154

по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы»*. Его потрясла та бесцеремонность, с которой митрополит вовлекал его в общение с посольским служащим. И выбор был сделан его христианской совестью, зримым присутствием Бога в человеке, не нарушающим человеческой свободы и ответственности.

Впрочем, общение архимандрита Николая с британскими «органами», которым тот, очевидно, рассказал о лондонской встрече своего «жильца», было последним воспринято нормально: все-таки Великобритания ― правовое государство, и «органы» здесь порядочные, а не чрезвычайные. Отказ определил его судьбу в глазах «органов чрезвычайных». К нему больше не «подъезжали». Но и не забывали о мелкой мести: так стоит расценивать упоминание архиепископа Василия (Кривошеина) в покаянном заявлении священника Дмитрия Дудко от 21 июня 1980 г., что он-де получал от владыки «клеветнические материалы», которые использовались «во враждебной пропаганде» против СССР**. Именно этот момент твердости стал вторым, с 1919 г., осевым временем в отношениях с «красной родиной». Многие соглашались на «сотрудничество» именно в момент вхождения в Московский Патриархат, когда идея служения Церкви подменялась в них идеей служения Родине, а то и просто шкурным интересом.

Наверное, один из ярких примеров ― «присяжный оппонент» владыки, по его собственному определению, митрополит Венский Ириней (Зуземиль, 1919–1999). Владыка пишет его фамилию «Сюземиль». Архиепископ Василий колоритно описывает их жесткое пикирование на соборе 1971 г. по поводу политизированного соборного обращения «К христианам всего мира и людям доброй воли». Тенденциозный и односторонний документ, совершенно неприемлемый, по мнению владыки Брюссельского и Бельгийского, для церковного собора, вызвал «всецелую поддержку» Иринея, тогда епископа Баденского и Баварского, «разделявшего и одобрявшего» позицию советского правительства***.

Это одобрение дорого стоило. Протоиерей Игорь Зуземиль переходит в 1957 г. из РПЦЗ в Московский Патриархат, а 1 октября

______________________________________________________

* Воспоминания... С. 210.

** См.: Василий (Кривошеин), архиеп. Письма о горнем и дольнем. С. 92, 94.

*** См.: Там же. С. 450–451.

155

1958 г. назначается настоятелем прихода Московского Патриархата в Гааге, будущей «канонической территории» самого владыки Василия. В 1966 г. он становится епископом Западногерманским. А в 2000–2001 гг. во Флориде был арестован и осужден за шпионаж в пользу СССР и России отставной полковник армии США Джордж Трофимофф, который до 1994 г. возглавлял в Нюрнберге американский стол Объединенного центра опросов перебежчиков и переселенцев из Советского Союза и Восточной Европы. Именно тогда выяснилось и стало широко известно, что этот школьный приятель митрополита Иринея был им завербован в 1969 г. Как тут не быть «присяжным оппонентом» человеку, который такую вербовку смиренно, но твердо отверг.

В данном случае все эти размышления ― лишь штрих к образу владыки, описание той атмосферы, которая окутала его на «коварном Альбионе». Нас в его отношениях с Афоном интересует другое: какие воспоминания и внутренние напряжения вызвала эта попытка вербовки в лондонском кафе поздней осенью 1951 г. Рассказывая о своем неприятном впечатлении от этой неожиданной для него, но вполне подготовленной другой стороной встречи, владыка пишет: «По опыту знаю (в Греции мне пришлось бывать в советском посольстве по афонским делам чисто церковного характера), как это опасно не только в личном плане, но и в церковном, ибо дает повод врагам нашей Церкви (или русского монастыря на Афоне) нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я решил в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме крайней необходимости (получение визы и т.д.). В какую неприятную историю я опять (здесь и далее выделено нами. ― А. М.) вопреки своей воле попал, подумал я»*. И чуть далее: «Писать через посольство ― нелегально и может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Греции. Я не хочу его повторять»**.

Итак, логика исторического исследования позволяет нам сопоставить рассказ владыки с известными фактами его биографии. И тут же поместить сплетенную цепь событий в сложный политический контекст эпохи. Нам становится известно, что владыка

___________________________________________

* Воспоминания... С. 207.

** Там же. С. 209.

156

действительно имел сношения с советским посольством в Афинах и действительно отправлял корреспонденцию через посольство. И эти сношения действительно были связаны с жизнью русских монастырей на Афоне. И они действительно создали ему серьезные жизненные проблемы. Осталось присмотреться, что это была за эпоха и как она могла сказаться на судьбе афонского монаха.

Проблема, которая могла привести его в советское посольство в Афинах, напрямую касалась жизни русской общины Афона, вернее, катастрофического сокращения ее численности. Если, по некоторым данным, в 1925 г. здесь было 550 монахов, то в 1947 г. ― только 170. По крайней мере, эта тема становится основной в общении иеромонаха Василия и митрополита Николая (Ярушевича) в 1951–1957 гг., словно будущий владыка только и ждал такой возможности ― донести до руководства Патриархии правду о положении русского монашества на Святой Горе и поделиться с ним мыслями о том, как способствовать исправлению ситуации. Седьмого августа 1951 г. он получает письмо от митрополита Николая, где тот живо интересуется «жизнью наших русских братьев на Афоне и положением там этого дела в наши дни». Двадцать четвертого августа в ответном письме иеромонах Василий описал ситуацию и предложил ряд мер. Они сводились к тому, что «нужно начинать не какую бы то ни было борьбу за пересмотр афонских законов, а добиваться только одного, единственно существенного в данное время: допущения русских монахов на Афон, иначе русское монашество там вымрет»*.

О том же они говорили и во время первого посещения владыкой России в августе 1956 г. В основе всей политики должна лежать просьба к греческому правительству допустить хотя бы 10 монахов на Афон. При этом нужно было действовать в рамках законов, непосредственно через Вселенскую Патриархию. Ошибочно было бы возбуждать вопрос о пересмотре афонского положения или оспаривать юрисдикцию Константинополя ― это вооружило бы греков и дало бы повод греческому правительству отказать в праве приезда.

С болью владыка вспоминает упертую позицию «синодалов», с которой его познакомил в Лондоне в июле 1955 г. митрополит Питирим (Свиридов): «Афонский вопрос обсуждался... в Синоде,

_______________________________________________

* Воспоминания... С. 204–205.

157

и было постановлено требовать подчинения афонских русских обителей нашей юрисдикции». На замечания о невозможности этого последовало безапелляционное: «Мы так постановили». Спорить дальше было бесполезно*.

Несмотря на поставленную стратегическую цель, внешне действия патриарха Алексия (Симанского) вписывались в каноническую традицию Церкви и международное право. Еще на Московском совещании глав и представителей Поместных Церквей 1948 г. официальное заявление обращало внимание церковных предстоятелей на трудное положение монахов негреческой национальности, которое предполагалось исправить путем переговоров с правительством Греции. Позднее патриарх Московский неоднократно писал как греческому правительству, так и своему константинопольскому собрату. Однако в тональности и содержании этих писем прослеживается определенная эволюция, которую мы склонны объяснить влиянием мнения иеромонаха Василия (Кривошеина), высказанного во время его встречи с митрополитом Николаем (Ярушевичем) в 1956 г. Так, если 7 марта 1953 г. патриарх Алексий безоговорочно требовал от патриарха Афинагора обеспечить «нормальные» связи между Русской Церковью и русским монастырем на Афоне, то уже в письмах от 12 марта 1957 г. в МИД Греции и 5 марта 1958 г. в Фанар речь шла о допущении в Пантелеимонов монастырь 10 монахов. И цифра, и тональность были заимствованы из предложения Василия Кривошеина. Смена позиции и обусловила достаточно скорый ответ патриарха Афинагора от 20 ноября 1958 г. о порядке допуска новых монахов в монастыри Святой Горы. Важно отметить, что владыка, пребывая в Оксфорде и Брюсселе, не прекращал своего общения с афонской братией. Обмен письмами, пусть и нерегулярный, продолжался с 1952 по 1985 гг.** При этом владыка не просто «состоял в переписке», но переправлял копии писем в Москву и сам составлял для нее на основе этой корреспонденции и собственных впечатлений от посещения Святой

_________________________________________________________

* См.: Там же. С. 215–216.

** См.: Василий (Кривошеин), архиеп. Из переписки с Афоном / Публ. свящ. Д. Агеева // Церковь и время: Научно-богословский и церковно-общественный журнал. № 3 (40). М., 2007. С. 239–252; Он же. Из переписки с Афоном / Публ. свящ. Д. Агеева // Церковь и время. № 4 (41). М., 2007. С. 216–247; Он же. Письма о горнем и дольнем. С. 99–188.

158

Горы «аналитические записки» о положении дел на Афоне (например, от 25 июня 1962 г. и 27 июня 1977 г.). В 1971 г. именно благодаря его афонской переписке в Россию попала информация о вывезенных в годы Второй мировой войны ценностях ПсковоПечерского монастыря.

Итак, владыка Василий всегда оказывался в центре русской проблемы Афона. Советское посольство, дипмиссия с ее высокими функциями, как они мыслились русскому интеллигенту, должно было стать связующей нитью с Россией (несомненно, уже другой, чем она была до победы над нацизмом!), от которой ждали помощи и поддержки. Именно на волне всеобщей эйфории 1945 г. и могло состояться такое обращение: значительная часть России в эмиграции, не исключая и эмиграции церковной, потянулась в посольства.

Однако и время для этих контактов, и партнер для переговоров были выбраны, мягко говоря, не безупречные. Собеседником афонского монаха в Афинах неминуемо должен был стать кавалер орденов Нахимова и Красной Звезды, дважды кавалер ордена Боевого Красного Знамени, кавалер ордена Ленина, исполняющий обязанности начальника Разведывательного управления Главного морского штаба, контр-адмирал Константин Родионов (1901–1981), находившийся в 1945–1947 гг. в Греции под прикрытием должности «чрезвычайного и полномочного посла».

Трудно себе представить большую человеческую противоположность. Когда владыка прорывался к белым в Добровольческую армию, его почти ровесник в том же 1919 г. ушел добровольцем на Рабоче-крестьянский красный флот. И прошел «боевой путь» от рядового матроса до начальника морской разведки. Откуда в 1939 г. он пришел в Наркомат иностранных дел, вскоре став военно-морским атташе миссии-представительства СССР при правительстве Греции. Балканский полуостров уже тогда рассматривался как ключ к военно-морской стратегии в Средиземноморье. В 1945 г. К. Родионов опять вернулся «под смоковницы».

Будучи официально в ранге чрезвычайного посла до сентября 1947 г., он, согласно некоторым источникам, продолжал оставаться в Греции до марта 1950 г. Лишь в 1950 г. он был назначен советским послом в Швецию, тоже морскую державу. Правда, здесь существуют определенные противоречия. В первой половине

159

1948 г. его подпись ставится под аналитическими записками агентурных сообщений руководителям СССР в Москве*.

Действительно, адмирал Родионов в 1947–1949 гг. параллельно с дипломатическими обязанностями официально занимал должности первого заместителя председателя только что созданного Комитета информации, сначала при Совете министров, а затем, с 1949 г., при МИД СССР, возглавлявшегося П.В. Федотовым, а также начальника Службы дезинформации. Чтобы у читателя не оставалось сомнений ― Комитет информации был не чем иным, как службой внешней разведки. Лишь в ноябре 1951 г. эта структура была возвращена в Министерство госбезопасности и стала основой Первого управления КГБ СССР. Основной тематикой аналитических записок того времени было содержание переговорного процесса бывших союзников о создании НАТО, которое и должен был отслеживать находившийся в Греции К. Родионов.

Собственно дипломатической работой в посольстве в 1945– 1946 гг., очевидно, занимался выпускник Московского педагогического института и мидовец с 1937 г. (Иран, Турция, Европейский отдел) советник Анатолий Кулаженков (1911–1982). Контакты с такими «дипломатами», несомненно отслеживавшиеся не только «греческим правительством», но и британскими, а к тому времени уже и освоившимися на Балканах американскими спецслужбами, любого могли подвести под подозрения и отправить в ссылку.

К тому же и предполагаемое время удаления монаха Василия с Афона и его появления в Афинах с удивительной точностью совпадают с ключевыми и драматическими моментами истории послевоенной Греции. Страна была оккупирована Вермахтом и частями итальянской армии к 2 июня 1940 г. Правительство обосновалось в Лондоне. В 1941 г. были созданы Греческий национально-освободительный фронт ― ЭАМ и Греческая народно-освободительная армия ― ЭЛАС. В 1944 г. было подписано Ливанское соглашение о взаимодействии этих сил с Правительством в изгнании. Однако высадка англичан на Балканском полуострове в октябре 1944 г. и возвращение правительства привели к военным столкновениям с ЭЛАС, которая разоружи-

________________________________________________________

* Cм.: Очерки истории российской внешней разведки. Т. 5: 1945–1965. М., 2003. С. 537, 575, 578, 582, 583.

160

лась лишь после соглашения, подписанного в Варкизе в феврале 1945 г. Соглашение предполагало демократическое послевоенное обустройство Греции всеми политическими силами.

Но ЭАМ, где главным провокатором выступала компартия Греции во главе с «неистовым Никосом» Захариадисом («неистовым, μανιкώτατος, ревнителем» называл себя Симеон Новый Богослов, и так же Василий Кривошеин назовет одну из статей, ему посвященную), при поддержке СССР и его союзников на Балканах взял курс на коммунистический переворот в стране. Они бойкотировали парламентские выборы 31 марта и референдум 1 сентября 1946 г., который вернул в страну самодержавие. И то и другое было объявлено фальсификацией «монархо-фашистов». На основе частей ЭЛАС и отрядов самообороны весной– летом было создано сетевое партизанское движение, которое в октябре 1946 г. было реформировано в Демократическую армию Греции (ДАГ) во главе с генералом Маркосом Вафиадисом. В декабре 1947 г. он возглавит Временное демократическое правительство Греции, однако коммунисты в гражданской войне будут играть решающую и, как всегда, инфернальную роль. Ситуация осложнялась национальным вопросом, поскольку ударной силой ДАГ были македонцы славянского происхождения, на которых делали ставку Югославия и Болгария. В глазах эллинов это была война против «славянокоммунистов», стремящихся расчленить Родину.

Активные военные действия начались в конце 1946 г., хотя еще весной были созданы отряды самообороны для защиты от партизан. С апреля 1947 г. правительственные войска провели серию успешных операций против ДАГ ― «Терминус», «Аэтос», «Коракс» и «Иэракс». Состоявшийся в сентябре 1947 г. пленум компартии потребовал от армии решительной победы. Это обострило ситуацию в стране, которую охватил внутренний террор. Были созданы лагеря для интернирования сочувствующих коммунистам и просто неугодных либералов, в частности на островах Икария, Хиос, Бра, Макронис и Гавда. В 1948–1949 гг. правительственные войска провели операцию «Перистера», вытеснив повстанцев на север страны. Последние бои произошли 24–30 августа 1949 г. в районе Грамоса, после чего разбитые части ДАГ и беженцы были выведены на территорию Албании. 16 октября 1949 г. стало датой официального окончания гражданской войны в Греции.

161

Роль Советского Союза в этих трагических событиях оценивается исследователями неоднозначно. Дипломатические отношения между СССР и Правительством Греции в изгнании были восстановлены в июле 1941 г. на уровне миссии, с апреля 1943 г. преобразованной в посольство. В условиях восстановления политических структур послевоенной Греции посольство не только отслеживало ситуацию, но и пыталось влиять на нее. Так, адмирал Родионов публично выступал в прессе против выводов наблюдательной союзной комиссии и называл результаты парламентских выборов фальсифицированными*.

Впрочем, считается, что Сталин не поддерживал греческих повстанцев, не желая портить отношения с Великобританией, в зону интересов которой, по ялтинско-потсдамской системе, входила Греция. СССР не признал созданное в октябре 1947 г. Временное демократическое правительство Греции. Есть сведения, что Сталин с этого времени требовал от балканских соратников прекратить поддержку демармии**. Вместе с тем он не мог не демонстрировать солидарность с движением, которое носило явно просоветский характер. Пропаганда в СССР активно поддерживала действия ДАГ и клеймила «империалистов», издавала и переиздавала соответствующую литературу***. В любом случае СССР осуществлял поставки оружия в Югославию, которое незамедлительно оказывалось на вооружении ДАГ. Примечательно, что закат активных военных действий партизан с лета 1948 г. совпадает по времени с фактическим разрывом отношений между Сталиным и Тито и прекращением материальной помощи Югославии со стороны СССР. Следствием этого явилось прекращение финансирования ДАГ режимом Тито. Когда осенью 1949 г. разгромленные части ДАГ ушли в Албанию, беженцы и лидеры партии во главе с Захариадисом были вывезены морем в СССР. Здесь, под Ташкентом, для создания «свободной Греции» было спешно сооружено 23 барачных поселка****.

_________________________________________________

* Cм.: Кирьякидис Г.Д. Гражданская война в Греции: 1946–1949. М., 1972. С. 160–161.

** Cм.: Системная история международных отношений. В 4 т.: 1918–2003. Т. III. События 1945–2003 / Под редакцией А.Д. Богатурова. М., 2003. С. 45–46, 81–82.

*** Cм.: Правда о Греции. Голубая книга. Издана Временным демократическим правительством Греции. М., 1949; Бассис Х., Биниарис А. Демократическая армия Греции. М., 1948.

**** Cм.: Новиков К. «Греки выражают удовлетворение районом их размещения»

162

Сталин, без сомнения, стоял за трагедией греческого народа 1946–1949 гг. В любом случае активное участие греческой компартии в развернувшейся гражданской войне, непосредственная поддержка партизан коммунистическими режимами, прежде всего Югославией и, пусть и косвенная, стоящим за ней сталинским СССР, ― все это не только способствовало антикоммунистическим настроениям в Греции, но и создавало почву для подозрительного отношения к русским вообще. Греческие исследователи, в частности профессор К. Каварнос, вообще полагают, что ограничительные меры греческих властей в отношении приезда монашества из Советской России в XX в. были связаны со страхами перед проникновением сюда коммунистического влияния. Пик обвинений СССР во вмешательстве в греческую политику достиг своего предела к весне 1947 г. Шестого апреля почти весь персонал посольства был отозван в СССР*. Официально новый посол был назначен в Афины только в 1953 г.

Весь этот длинный рассказ имеет непосредственное отношение к судьбе владыки. Не только потому, что, будучи чутким человеком, он не мог не прислушиваться к тому, что происходит вокруг, как это было во время гражданской войны в Испании. Именно это сложное переплетение событий, личных и геополитических интересов и создало тот фон, на котором складывалась его судьба и единственно на котором она может быть понята.

Итак, проблемы русского монастыря на Афоне, связанные с отсутствием поддержки из России и катастрофическим уменьшением численности насельников, волнуют всю Пантелеимоновскую братию, в том числе и игумена-архимандрита Иустина и члена монастырского Совета Василия. Вести об избрании патриарха в России и колоссальная роль СССР в победе во Второй мировой войне существенно изменили отношение эмиграции к сталинскому режиму. От него не только ждут помощи для Афона, но и рассчитывают на более активное вмешательство РПЦ в дела Святой Горы. После установления дипломатических отношений между Грецией и СССР и учреждения советского посольства в Афинах появляется возможность прямых контактов с Родиной. Очевидно, по этим «церковным делам» в посольстве и бывал Василий Кривошеин.

____________________________________________________

// КоммерсантЪ-Власть. 2005. 12 декабря. № 49 (653). С. 68–76.

* Cм.: Кирьякидис Г.Д. Гражданская война... С. 160–161.

163

Позднее владыку беспокоил не просто факт общения, но и осуществление переписки через посольство. Этому есть документальное подтверждение, которое делает наши предположения более вероятными. Благодаря недавней публикации сотрудника ОВЦС, ныне священника Игоря Якимчука «Положение русского монашества на Святой Горе Афон в ХХ веке»*, к сожалению лишенной системы ссылок и справочного аппарата, стало известно письмо афонского игумена Иустина патриарху Алексию. Письмо датировано 1945 г. Точная дата не указана, но из текста письма следует, что оно написано после избрания Алексия патриархом и, скорее всего, ― после победы над Германией. Наиболее вероятная дата ― лето-осень 1945 г. Помимо «исповедания» общей веры эмиграции в перерождение сталинской России («Отрадно думать, что святая православная вера... вновь сияет на Святой Руси, что в эти тяжелые годы войны с исконным внешним врагом-завоевателем Святая Православная Церковь... воодушевляла и наставляла... верующий русский народ на святое дело защиты Родины. Еще с большею радостию слышим мы отовсюду, что православная вера и Церковь в России обладают сейчас полной свободой и что правители державы Российской относятся к Церкви Христовой с подобающим ей уважением и доброжелательством»), здесь содержится явно нереальный и неканонический призыв к Московскому патриарху: взять монастырь «под свое отеческое духовное покровительство».

Очевидно, это письмо и было передано в посольство СССР в Афинах самим Кривошеиным. Такого рода отношения, в которых четко обозначились иллюзии афонского монашества в отношении Советской России и надежда на более тесные контакты с церковной Москвой, и могли стать причиной удаления владыки с Афона. В официальных биографиях это событие датируется сентябрем 1947 г. Напомним, что именно на это время приходится обострение гражданской войны и внутреннего террора в стране, рост антикоммунистических и, как неизбежное следствие, антирусских настроений. Однако сегодня появилась возможность уточнить его судьбу благодаря документам из личного архива, обнаруженным в Брюссельской епархии священником Сергием Моделем. Среди них паспорт афонского монаха за № 6114/849,

________________________________________________________

* См.: http://agion-oros.orthodoxy.ru/doc/20.htm

164

выданный на имя монаха Всеволода-Василия Кривошеина 3 ноября 1945 г. полицейским управлением г. Фессалоники. Существование этого паспорта опровергает мнение о том, что Всеволод Кривошеин попал на Афон «незаконно», в обход «официального разрешения» греческих властей, что якобы и стало причиной его «высылки» из страны. Этот документ свидетельствует также, что в конце 1945 г. еще ничто не предвещало будущего исхода владыки из Пантелеимонова монастыря. Не существует никаких оснований, кроме легендарных, позволяющих датировать изгнание Кривошеина сентябрем 1947 г. Скорее всего, это был сентябрь 1949 г.

Именно тогда Комиссия первой степени Общественной безопасности Фессалоникийского округа Королевства Эллинов признала Василия Кривошеина «опасным для общественного порядка» и приняла решение № 75 / 49 о его высылке со Святой Горы сроком на один год. Уже в конце сентября он был интернирован на о. Макронис длиной 13 км и шириной полкилометра, входящий в Кикладский архипелаг в Эгейском море. Об этом становится известно из его письма, адресованного не названному по имени профессору, которым, как станет ясно в дальнейшем, был авторитетный в Греции американский византинист Томас Уитмор.

Письмо было написано по-гречески, и его стоит привести целиком, поскольку оно чрезвычайной показательно и для характеристики взглядов владыки, и для понимания той ситуации, в которой он оказался*:

«1 ноября 1949 г.

о. Макронис

6 отдел ссыльнопоселенцев

Уважаемый г-н профессор,

прошу простить меня за то, что я Вас беспокою по своему делу. Уже в течение месяца я нахожусь на Макронисе в качестве политического ссыльного по соответствующему решению Комиссии безопасности Фессалоникийского судебного округа о моей высылке на один год как человека, представляющего опасность

______________________________________________

* Автор и издатели благодарны ведущей научной сотруднице Санкт-Петербургского института истории РАН доктору исторических наук Лоре Александровне Герд за сделанный ею перевод греческих писем и документов из архива архиепископа Василия (Кривошеина).

165

для общественного порядка. Вышеупомянутое решение, естественно, повергает меня в недоумение, потому что я никогда не принадлежал ни к какой организации и не был замешан ни в каком политическом или общественном движении. Когда меня привезли на Макронис, я немедленно заявил письменно о том, что 1) я никогда не был коммунистом и осуждаю коммунизм как явление антихристианское и безнравственное; 2) я филэллин и как ученый занимаюсь греческой патрологией и восхищаюсь греческой культурой; 3) я безусловно признаю устав Святой Горы и ее подчинение Вселенскому Патриархату. В том же духе я отправил прошение в Министерство иностранных дел, чтобы оно как инстанция, в компетенцию которой входят дела Святой Горы, приняло меры к отмене моей высылки и разрешило мне возвращение на Святую Гору или – что по многим причинам будет предпочтительнее – выезд за границу, и конкретно в Англию, откуда у меня есть приглашения со стороны богословских и церковных кругов и где я смогу в совершенно спокойных и благоприятных условиях заниматься богословскими научными разысканиями. Во всяком случае, чтобы меня перестали держать и дали возможность уехать с Макрониса».

Это самосвидетельство показывает, что изгнание с Афона осенью 1949 г. было для монаха Василия неожиданным и оказалось связанным с обвинениями в «прокоммунистических» и «промосковских симпатиях» – недаром он пишет о своем антикоммунизме и уважении к Константинопольскому престолу. Ситуация была настолько серьезной, что он был готов покинуть Святую Гору ради Великобритании, куда, как читателю станет известно уже на следующей странице, будущего архиерея пригласили для работы над словарем святоотеческих творений.

Из этого же письма ясно, что монах Василий подал в греческий МИД апелляцию, которая будет переправлена из Афин в Фессалоники. Двадцать третьего декабря 1949 г., в пятницу, в 17.00, в здании Македонского генерал-губернаторства собралась Комиссия второй степени общественной безопасности Фессалоникийского судебного округа в составе «тройки» (авторитарные режимы похожи друг на друга до печально-смешного). В «тройку» входили члены суда г. Фессалоники Панайотис Константинидис и Александр Папазисис, а также заместитель генерал-губернатора Македонии Георгий Араванопулос. В качестве секретаря

165

в ее работе участвовал Василий Катсанос. Дело монаха Василия на Комиссии представлял полковник Георгий Ставридис из Высшего управления полиции Центральной Македонии. Комиссия не нашла никаких обстоятельств, позволяющих облегчить участь Кривошеина, и приняла единогласное решение: отклонить апелляцию и продолжить исполнение сентябрьского решения*.

Будущий архиерей оставался на «обитаемом острове» до начала мая 1950 г., когда он оказался в столице Греции. Об этом мы узнаем из «справки об освобождении», выданной монаху Василию 9 мая руководством 1-го специализированного военного батальона, охранявшего заключенных на о. Макронис. Одиннадцатого мая он уже был в Афинах и получал временную регистрацию в местном полицейском управлении. Согласно постановлению, Кривошеин должен был проживать в доме у изгнанного из Албании митрополита Корицкого Евлогия (Курилы) по адресу: Психико, ул. Еликонос, 5. В паспорте имеются отметки, подтверждающие факт этого проживания и регулярность посещения полицейского участка. Именно в это время Василия Кривошеина и встречал в Афинах отец Борис Бобринской.

Судя по штампу на паспорте, этот документ был аннулирован 1-м Отделом Управления государственной безопасности 24 июня 1950 г., очевидно, в связи с предстоящим отъездом из Греции. К сожалению, письмо английского профессора Г. Лампе, датированное 25 июля 1950 г. и предлагающее Василию Кривошеину место совместителя в Оксфорде для работы над патристическим словарем, не содержит адреса. Похоже, однако, что оно поступило адресату еще в Афинах. Семнадцатого июля 1950 г. датируется первое «афонское удостоверение» Василия, подписанное архимандритом Иустином и утвержденное греческими властями 25 августа, которое подтверждало его монашеский статус и будущее пребывание в православном приходе в Оксфорде. Судя по всему, в конце августа Кривошеин еще находился в Греции и лишь позднее выехал из страны, чтобы, проведя некоторое время в Париже, к февралю 1951 г. попасть на Британские острова.

Возвращение Василия Кривошеина в Афины в 1950 г. естественным образом пришлось на время сразу после окончания войны.

________________________________________________

* Очевидно, копию именно этого дела из архива афонского Кинота Василий Кривошеин пытался получить через иеродиакона Давида (Цубера) в 1955 г. (См.: Василий (Кривошеин), архиеп. Письма о горнем и дольнем. С. 106).

167

Однако его участие в святогорской Эпистасии, по официальной биографии, ограничивается 1945 г., т.е. временем появления письма игумена Иустина и предполагаемого посещения Василием советского посольства в Афинах. По-видимому, определенные проблемы начались ранее осени 1949 г., как об этом дополнительно свидетельствуют факты отъезда со Святой Горы ряда русских монашествующих в 1946 — начале 1947 гг.

Возможно, что первоначально Василий Кривошеин и советские дипломаты познакомились именно на Святой Горе. Существует информация о посещении работниками дипмиссии, самим Родионовым или его помощниками, Пантелеимонова монастыря на Афоне, о чем свидетельствует книга записи почетных посетителей 1946 г.*. Не отсюда ли сведения о «колокольном звоне», как и о появлении в монастыре «русских военных»? Впрочем, считается, что святогорцы холодно встретили соотечественников, даже не перекрестившихся при входе в храм. Естественно, что за их появлением стояло определенное намерение, используя Московскую Патриархию, включить Русский Афон в орбиту советской политики. И надо признать, что на первых порах эти намерения могли соответствовать иллюзиям части братии, как об этом свидетельствует письмо игумена.

Эпоха немецкой оккупации дала пример и других иллюзий. Часть славянского монашества на Афоне вполне могла рассматривать немцев как борцов с большевизмом. Это повлекло за собой контакты, быть может неизбежные, части болгарских и русских монахов с германской администрацией. В 1945 г. суд в Салониках признал этот факт и поразил некоторых из иноков в правах, обвинив их в коллаборационизме**. «Немецкий след» в истории Василия Кривошеина до конца нельзя сбрасывать со счета, как нельзя безоговорочно доверяться хронологии официальных известий.

Трудно что-либо сказать о роли епископа Кассиана (Безобразова) в этой истории. По имеющимся у нас данным, Кассиан вернулся с Афона в Париж в конце 1946 – начале 1947 гг., тогда как Василий был удален из монастыря значительно позднее. Впрочем, их отношения действительно были непростыми, как владыка

_______________________________________________

* См.: Талалай М. О положении русского монашества на Афоне после 1912 г. // Страницы. Т. 3. Вып. 3. М., 1998. С. 422.

** См.: Там же. С. 420.

168

сам свидетельствует об этом в своих письмах брату Игорю Александровичу Кривошеину от 14 июня 1960 г. и 23 марта 1975 г. За этими признаниями не стоит ничего личного. Причина ― реальная неприязнь епископа Кассиана к Московской Патриархии. История о том, как владыка Василий «объегорил» владыку Кассиана, рассказана очень живо и наверняка подлинная. Скорее всего, это произошло в 1959 г., когда 11–15 ноября Элладская Церковь устроила в Фессалониках всеправославные торжества в память 600-летия со дня преставления свт. Григория Паламы. Тогда владыка Василий стал персональным гостем православной Солуни как автор крупной работы о свт. Григории. Епископ Катанский Кассиан, декан Сергиевского института, тоже присутствовал на этих торжествах: 13 ноября университет Фессалоник вручил ему диплом доктора богословия honoris causa. Владыка Василий сумел тогда не просто «объегорить» афонского приятеля ― 14 и 15 ноября они вместе причащались из единой евхаристической Чаши. Тогда же официальной делегации Московского Патриархата впервые разрешили совершить паломничество на Афон. Куда владыка, естественно, не попал.

Также не совсем понятно, какого рода информацию мог принести в Париж иеросхимонах Софроний (Сахаров). Здесь он оказался уже весной 1947 г., когда его и не приняли в Сергиевский институт. Впрочем, поскольку официальной причиной отказа Софронию в учебе была его «советская ориентация», то стоит удивиться живучести на Афоне подобных настроений. Миф о том, что в Пантелеимоновом монастыре засели «коммунисты», которые создают афонитам много сложностей, упоминает через 15 лет после описываемых событий и игумен Илиан в своем письме архиепископу Василию от 3 мая 1962 г.*

Впрочем, известно, что владыку с его «островного ГУЛАГа» освободили не изменившиеся политические обстоятельства (он должен был сидеть еще 6 месяцев) и не «кто-то из правителей царствующих», имя которого запамятовала московская родственница. К этому оказались причастны вполне конкретные люди ― экзарх Вселенского патриарха в Западной Европе митрополит Фиатирский Герман, парижский протоиерей Евграф Ковалевский

_______________________________________

* Василий (Кривошеин), архиеп. Из переписки с Афоном // Церковь и время. № 3 (40). М., 2007. С. 243; Он же. Письма о горнем и дольнем. С. 117.

169

и знаменитый профессор, друг отца Павла Флоренского и св. патриарха Тихона, Томас Уитмор*. Общественный и международный резонанс, о котором, несколько путаясь, рассказывала Л.А. Успенская, действительно мог сыграть в судьбе владыки спасительную роль.

Афонско-афинская история позволяет сделать несколько выводов, касающихся судьбы владыки. Эпизод с вербовкой в Лондоне однозначно свидетельствует, что из общения с Родионовым и его помощниками в Афинах владыка вышел незапятнанным: иначе не потребовалось бы устраивать встречу в «таком» формате. Сюда же стоит присовокупить многозначительное замечание митрополита Питирима (Нечаева), человека более чем осведомленного, о том, что владыка Василий «приезжал в Россию довольно часто, но всегда почему-то подвергался тщательнейшему досмотру на таможне. Видимо, как-то раз он попал в какойто черный список и потом уже не мог из него выйти»**. Сам владыка никогда в письмах об этом не упоминает. Может быть, потому, что умел ставить таможенников на место. Тот же митрополит Питирим рассказывает забавную историю. Занудный офицер-таможенник пытал владыку Василия в аэропорту «с особым пристрастием.

― Что это вы везете?

― Облачение.

― А зачем оно вам? Что вы, так служить не можете?

― Нет, не могу.

― А почему оно у вас не одно?

― Оно одно, это только разные детали.

― А без них нельзя?

― Нельзя.

...Наконец дошла очередь до архиерейского жезла.

― Это что?

― Это жезл, символ архиерейской власти.

― А зачем на нем змеи?

― О, это древний символ! Вот видите: две змеи, одна умная, другая ― глупая, ведут беседу. Прямо как мы с вами!

Таможенник выругался и пропустил его»***.

_________________________________________________

* См.: Le groupement ecclеsiastique de R.P. Eugraph Kovalevsky et l’Eglise Orthodoxe // Messager... 1960. № 33–34. P. 93–99.

** Русь уходящая: Рассказы митрополита [Питирима (Нечаева)]. М., 2004. С. 301.

*** Там же. С. 301–302.

170

Еще один важный итог истории ― это приверженность владыки соблюдению канонов и признанию первенства чести Вселенского патриарха. Эта приверженность, основываясь на настоящей церковности, все же получила дополнительный стимул через личный опыт. Попытка перейти в 1945 г. под «отеческое духовное покровительство» Московской Патриархии, в которой, судя по всему, принимал участие и Василий Кривошеин, закончилась печально и привила дополнительное уважение к канонам. Впоследствии владыка всегда придерживался приоритета греческих законов и Константинопольской юрисдикции в Афонском вопросе и с уважением относился к первенству чести Вселенского Патриархата.

Он так же последовательно дистанцировался и от политизированной деятельности Московской Патриархии и советского «пиара». Это поняли и на Афоне: письмо игумена Илиана от 11 ноября 1959 г. на имя председателя ОВЦС МП уже содержит просьбу лишь о материальной помощи, а не о «духовном покровительстве». В своем письме от 31 декабря 1971 г. к иеродиакону Пантелеимонова монастыря, его эконому и представителю в Киноте Давиду (Цуберу, † 1987) владыка призывает братию помнить, «что Пантелеимоновский монастырь на Афоне всегда находился в канонической юрисдикции Константинопольской Патриархии и сейчас в ней находится. Константинопольскую юрисдикцию над Афоном всецело признает Русская Церковь... Вы тоже должны знать, что по закону вы не советские, а греческие граждане, хотя и своеобразные, ввиду особого положения Афона... Вы должны тщательно избегать каких-либо политических или политико-церковных выступлений и действий, как, например, протесты против войны, осуждение водородной бомбы, за разоружение, мир и т.д. Всякого рода такие выступления, совершенно неуместные со стороны монахов, отрекшихся от мира, могут крайне пагубно отразиться на монастыре. А главное, они неправильны по существу, ибо не дело Церкви, а тем более монашества, впутываться в мирские политические дела. Пишу об этом потому, что наша Патриархия часто выступает с такими политическими заявлениями, что дает повод ее врагам... на нее нападать. Я ее за то не осуждаю, ибо она вынуждена это делать внутри России. Как говорится, “с волками жить ― по-волчьи выть”. Но нас, “зарубежных” иерархов, клириков и мирян, она это делать не заставляет, оставляет нас

171

свободными, и мы ни в какой “защите мира” и т.д. не участвуем»*. Очевидно, письмо было продиктовано не только опытом четвертьвековой давности, но и впечатлениями владыки от политизированного хода собора 1971 г. и доклада митрополита Таллиннского Алексия «О миротворческой деятельности РПЦ» («Одно из тяжелых воспоминаний о соборе»)**. В своих письмах он призывал иноков Пантелеимонова монастыря защищать «русское дело» на Афоне («не советское, конечно, оно нам не нужно») и искренне огорчался, что братия ежегодно ездит «в Афины в советское посольство праздновать октябрьский переворот»***.

Особым каноническим тактом отличалось и его отношение к вселенскому значению Константинопольского Патриархата в целом, которое нужно было не оспаривать и расшатывать, а укреплять всеправославным единством. Эти мысли были сформулированы им в связи со Второй Международной конференцией Православного Богословского Общества в Америке (Orthodox Theological Society of America), состоявшейся 25–29 сентября 1972 г. в Свято-Владимирской семинарии близ НьюЙорка. По его мнению, «Вселенский патриарх должен быть окружен постоянным синодом из представителей всех автокефальных Церквей, дабы стать центром всеправославной координации. Как primus inter pares, он председательствует в синоде, который обсуждает вопросы всеправославного характера и принимает свои решения большинством голосов. Эти решения в дальнейшем осуществляются в жизнь автокефальными Церквами. Такого рода общеправославный синод не будет делать двойной работы с синодом Константинопольской Церкви или ограничивать автономию автокефальных Церквей, так как его компетенция совершенно другая и строго ограничена вопросами всеправославного характера. Шагом к образованию такого центра координации и обсуждения являются уже Всеправославные Совещания последних годов, но они созываются нерегулярно и не имеют средств осуществлять свои решения на деле. И самые жгучие вопросы

___________________________________________________

* Василий (Кривошеин), архиеп. Из переписки с Афоном // Церковь и время. № 4 (41). М., 2007. С. 241–241; Он же. Письма о горнем и дольнем. С. 161–162.

** См.: К 100-летию со дня рождения владыки Василия (Кривошеина), архиепископа Брюссельского и Бельгийского / Публикация и вступительная заметка Н. Кривошеина // Звезда. СПб., 2000. №12. С. 184–186.

*** Василий (Кривошеин), архиеп. Письма о горнем и дольнем. С. 186, 187.

172

на них не обсуждаются. У них нет власти их обсуждать. Создание такого рода центра всеправославной координации... поможет... Православной Церкви выполнять свою миссию в современном мире и противостоять трудностям наших дней. В то же время это может только возвысить всеправославное значение Вселенского Патриархата»*. Об этой позиции стоит вспоминать каждый раз, когда «национальная гордость» начинает угрожать единству Вселенской Церкви.

Но есть и еще одна черта в образе владыки, черта преодоленная, которую Никита Кривошеин назвал «пленение общей судьбой». Это неожиданно (как неожиданны ― αἴφνης, по прп. Симеону Новому Богослову, ― краткие минуты посещения свыше) возникшее и растаявшее доверие к Советской России как результат победы на Гитлером. Здесь монах Василий не одинок. Не только он, но и митрополит Евлогий (Георгиевский) поверил в злую шутку, разыгранную с ним в советском посольстве в Париже. Но ведь не только митрополит, ведь и брат владыки Игорь Кривошеин тоже! Всех Кривошеиных опалило жаркое дыхание Родины, пусть советской, но которая «любит, прощает и ждет». Жар, издалека казавшийся светом и теплом, валил от посольства и привлекал к себе. Игоря Александровича Кривошеина и его семью ― жену Нину Алексеевну и сына Никиту он одарил гражданством, Ульяновском, Марфинской шарашкой, мордовскими лагерями, Малоярославцем и возвращением в «четвертую треть» собственной жизни**. «Кругом первым». В 1947 г. Игоря Александровича с его «серпастым и молоткастым» «добрая Франция» высылает в СССР морским путем из Марселя. Чуть позже за ним следуют жена и сын. Тогда же и Василий Кривошеин был выслан с Афона. И где-то на широтах Эгейского моря оба брата, один, быть может уже сосланный на острова «архипелага» местного, а второй, еще плывущий пароходом на «архипелаг ГУЛАГ», на мгновение окажутся рядом. Так рядом, как они уже не были четверть века.

Выбор, сделанный владыкой в Оксфорде, не мог быть случайным, продиктованным обстоятельствами или авторитетом архимандрита Гиббса. Это был естественный порыв, действительная

___________________________________________________

* Церковь... С. 295; также: наст. изд. С. 607.

** См.: Кривошеина Н.А. Четыре трети нашей жизни. М.: Русский путь, 1999. (Всероссийская мемуарная библиотека.)

173

возможность реализовать ту связь с Россией, пусть иллюзорную и идеализированную, которую не удалось осуществить на Афоне. Психологически это была маленькая победа, расплата за нанесенные несправедливые обиды и себе и России. Не случайно свои первые работы он подписывает как насельник Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне.

Но, по сути, это проведение четкой грани между антихристианским коммунизмом и христианской Россией. Позднее, как кажется, он увидит гораздо более глубокий смысл в своем пребывании в юрисдикции Московской Патриархии. Это смысл свидетельства, удивительно воплощенный в некогда данной ему парадоксальной характеристике: «красный» антисоветчик*. Здесь слились воедино две правды ― каноническая и историческая. Московская Патриархия, считавшаяся в Европе «красной», единственная обладала в его глазах безупречной каноничностью. На историческом фоне русских церковных расколов и юрисдикционных споров между Поместными Церквами из-за православного рассеяния, каноническое преемство митрополита Сергия (Страгородского) и последующих патриархов РПЦ казалось выстраданным кровью новомучеников. Это и определило переход будущего архипастыря из-под мофория Божией Матери, покрывающего Афон, под омофор патриархов Московских. И следовательно, подозрительное отношение к нему как к «агенту Москвы». Профессор Лувенского университета Ян Гротерс посмотрел на эту проблему чуть по-иному: изгнание владыки с Афона за его прорусскую позицию стяжало ему симпатии «Советов», позволивших этому «эмигранту» «вернуться в Россию» в качестве епископа Русской Церкви.

За этой канонической правдой стояла еще одна правда. Истерзанной социализмом России была необходима духовная и моральная поддержка. И принадлежность к Московской Патриархии становится для владыки Василия Кривошеина («министерская фамилия»!**) одним из возможных средств выражения солидарности со своей распятой Родиной. В свою очередь эта принадлежность нравственно позволяла владыке еще одну «роскошь» ― говорить правду о Церкви в России. Молись он в другой юрисдикции,

___________________________________________

* См.: Чистяков Георгий, свящ. «Красный» антисоветчик // Церковь... С. 457–459.

** Cм.: Воспоминания... С. 387.

174

он бы естественным образом утратил это право. Но так он был одним из тех, кто страдал вместе со всей Церковью. Наверное, это решение получило поддержку из далекой осени 1919 года, рассказывая о которой, владыка писал: «Так я переживал тогда мое избавление из красного плена. Помню все это и сейчас, но вместе с тем с благодарностью и любовью вспоминаю всех русских людей, которые мне помогали, сочувствовали, были со мной добры. Крестьянку, напоившую меня молоком и грустившую о моей участи. Матроса в рваных брюках, незаметно давшего мне ломоть хлеба. Конного конвоира, успокаивавшего меня и оставившего меня свободным. И, конечно, моих созаключенных “мужичков”. В них моя любовь и память о России»*. Он добровольно вернулся в «красный плен» как победитель смерти, предпочитая быть вместе с оставшимися в России «созаключенными» христианами. Его принадлежность к Московской Патриархии ― это ПОСТУПОК, совершенный в подражание Христу, умалившего Себя и принявшего «зрак раба» (Флп. 2, 7). Глеб Рар скажет о нем: «Как он пробивался и пробился в девятнадцатом году к белым, так он начал уже в качестве церковного иерарха вновь пробиваться к верующему народу России, чтобы в меру своих сил послужить ему»**. Это возвращение проистекало из принципиальной позиции, сформулированной под конец жизни следующим образом: «Одно дело злобствовать на все русское… другое – без нужды подлизываться перед Советами. То и другое нехорошо»***.

И тогда и сегодня циничные голоса, оправдывая себя и подобных себе, с нескрываемым упреком обращались к владыке: «Вам легко учить нас из-за границы, говорить “оттуда” о наших проблемах»****. Эта бесчестная фраза не только была фигурой самоизвинения за податливость угрозам и шантажу, но и следствием раздражения на человека, не желавшего подчиняться этим соблазнам «века сего». Тем более что он учил изнутри Русской Церкви, будучи ее частью, учил, даже находясь в России,

________________________________________________

* Там же. С. 141–142. Прим. 41.

** Расшифровка передачи Би-Би-Си от 15–16 окт. 1985 // Личный архив Н.И. Кривошеина. Париж.

*** Василий (Кривошеин), архиеп. Письма о горнем и дольнем. С. 187.

**** Василий, архиеп. Брюссельский и Бельгийский. Несколько слов об интервью архиеп. Волоколамского Питирима (Из религиозной передачи на русском яз. лондонского Би-Би-Си в ноябре 1974 г.) // Вестник РСХД. № 114. С. 269.

175

с кафедры Поместного Собора... И в провозглашаемой им правде не было ни тени упрека тем, кто в России. Он сам об этом скажет в строках, посвященных архиепископу Вениамину (Новицкому): «Не нам, живущим на Западе, его за это осуждать или даже критиковать»*. Нет нужды в иллюзиях, ему были известны компромиссы. Он мог промолчать, если его убеждали или же он уразумевал сам, что это молчание ― в интересах Церкви или ее отдельных членов. Но он не лгал, понимая, что человек не всегда может говорить правду, но всегда должен не говорить лжи. К тому же он не считал, что трусливое молчание, скрывающее правду, служит пользе Церкви.

Часто можно услышать, что никакие выступления в защиту правды в Церкви неспособны принести ей избавление от несправедливости, они только усугубляют положение страждущих. Молчание в таком случае ― проявление необходимого христианину смирения. Но смирение владыки состояло в другом. Отлично понимая, что здесь «бодается теленок с дубом», он смиренно продолжал говорить о бедствиях веры и Церкви. Смирение ― как раз в этом постоянстве.

Его речь была одновременно и свободой, и осознанной необходимостью. Он отчетливо понимал свою миссию и для России, и для Европы. Уже в «Слове при наречении во епископа» он четко обозначил смысл нахождения русских в Европе ― это свидетельство о русском и о Православии. Именно так, а не о русском Православии. Но ни в том ни в другом нет чванливого кичения своей принадлежностью к русскому Православию, нет «балаганного патриотизма», представители которого криками о любви к Родине пытаются прикрыть свою ненависть к ближним. Будучи почти до конца своей жизни русским апатридом, он никогда не подчинялся идее «национальной приватизации» веры. Православие для него ― Вселенская Церковь, которая и делает Россию тем, что она есть. Вместе с тем боль за тех людей, которые не чувствовали канонической правоты Московского Патриархата, порой побуждала его к определенной резкости, особенно в письмах. Но, критикуя «греко-владимировцев» или «раскольников-анастасиевцев»**, ратуя за их возвращение в Церковь-

____________________________________________________

* Cм.: Воспоминания... С. 488.

** Cм.: Церковь... С. 61, 63.

176

Мать, он, как верится, не руководствовался церковным политиканством или юрисдикционными амбициями. Он искренне верил, что этим совершится правда Божия...

Обращение в иную юрисдикцию происходит стремительно. Неизвестно, была ли дана отпускная грамота Вселенского патриарха, но благословение афонского игумена было явно получено. Это и позволило Кривошеину идентифицировать себя в письмах 1950-х гг. двояким образом ― как иеромонаха монастыря св. Пантелеимона на Афоне и Оксфордского подворья Свт. Николая. Нам известны по крайней мере пять таких удостоверений, свидетельствующих, что иеромонах Василий (Кривошеин) принадлежал к монашеству Афонского Пантелеимонова монастыря, и подписанных «архимандритом Иустином со всей во Христе братией»: от 17 июля 1950 г., 5 апреля 1951 г., 28 марта 1953 г., 31 марта 1954 г. и 31 марта 1955 г. Однако вернемся в 1951 г. В марте-апреле 1950 г. состоялись переговоры архимандрита Николая (Гиббса) с митрополитом Николаем (Ярушевичем) по поводу рукоположения Кривошеина в священный сан, причем, поскольку у Москвы были сомнения в каноничности находившегося в Оксфорде епископа Сербской Церкви, митрополит Николай предлагал рукоположить Василия в Брюсселе (sic!) у архиепископа Александра (Немоловского) ― Брюссель был надежно вписан в Божий Промысл о Кривошеине. Но телеграмма попала в Оксфорд лишь 22 мая. Вышло по-другому: 21 мая, на память апостола и евангелиста Иоанна Богослова, епископом Сербского Патриархата Иринеем (Джорджевичем) он был рукоположен в иеродиакона, а 22 мая, на престольный праздник подворья, ― в иеромонаха. Насколько Патриархия была в курсе происходящего или ее поставили перед фактом? Этот вопрос уместен, ибо телеграмма, разрешающая совершение хиротонии Василия епископом Далматинским и подписанная митрополитом Николаем и архимандритом Дионисием (Шамбо), поступила в Оксфорд лишь 26 мая. Как бы то ни было, церковная интеграция состоялась. Его «престольный праздник» ― день апостола любви ― потом окажется особым знаком его заботы о Петербургской духовной школе, чей храм имеет то же посвящение.

177

У истоков оксфордского периода в жизни владыки стоял митрополит Фиатирский Герман, экзарх Вселенского патриарха в Западной и Средней Европе, человек последовательный в отстаивании интересов Константинополя и противоречивый в оценке современников. Он был министром иностранных дел Фанара на протяжении 1920–1940-х гг., осуществляя, прежде всего, европейское и российское направление вселенской политики. По сути дела, именно он проводил в жизнь положения патриаршего «Томоса» Мелетия IV Метаксакиса от апреля 1923 г. о верховной юрисдикции Вселенского патриарха над православным рассеянием вне пределов национальных Церквей. В 1923–1924 гг. он вел переговоры с Синодом митрополита Евдокима (Мещерского) о возможности переселения Константинопольского патриарха Григория VII, который являлся объектом политического преследования и постоянной критики со стороны режима Ата-Тюрка, в пределы Советской России. Судя по материалам Синода от 18 апреля 1924 г., на его переезд в Новороссийск, Одессу, Киев, Петроград или даже Москву было получено согласие Троцкого, Красикова и Тучкова. Подобные переговоры велись и с британским правительством.

В 1923–1924 гг. митрополит Герман принял активное участие в переходе Православной Церкви в Финляндии в юрисдикцию Константинополя на правах автономии, а 29 марта 1936 г. возглавил хиротонию во епископа с возведением в сан митрополита Рижского и всея Латвии Августина (Петерсона) в автономном подчинении Вселенскому престолу после трагической гибели епископа Московской Патриархии Иоанна (Поммера) в октябре 1934 г. Он стоял и у истоков ВСЦ (Всемирного Совета Церквей): в августе 1927 г. он представлял Православную Церковь в Лозанне на конференции «Вера и церковное устройство» ― позднее, в 1960-е гг., в работе этого форума, ставшего частью ВСЦ, принимал участие и владыка Василий. Несмотря на отказ Вселенского патриарха Максима приехать в 1948 г. в Москву на Совещание глав и представителей Поместных Православных Церквей, он все же отправил туда митрополита Германа, где тот рассыпался в «византийских» комплиментах председателю Совета по делам РПЦ Георгию Карпову, а также лоббировал вопрос о вступлении Православных Церквей в экуменическое движение накануне Ассамблеи в Амстердаме.

178

Титулярный епископ апокалиптических Фиатир до сих пор имеет резиденцию в Великобритании. Это всегда ставило его в средокрестие церковных и богословских связей Альбиона и сделало логичным участие Германа, доктора богословия Оксфордского университета, в деле переезда монаха Василия из Афин в Оксфорд (а может быть, и самого освобождения интернированного богослова) и его внедрения в научно-филологическую среду, занимающуюся составлением лексикона святых отцов. Он и умер сразу после того, как успел устроить этот приезд, в начале 1951 г. ― словно освободил место ученому преемнику.

Кроме продолжения образования иеромонах Василий участвует в работе над «Греческим святоотеческим словарем», охватывающим словоупотребление грекоязычных отцов Церкви от свт. Климента Римского до прп. Феодора Студита.

Этот проект, задуманный в 1906 г. Центральным Обществом сакральных исследований по инициативе профессора Х. Б. Свита (H.B. Sweet), начал реализовываться еще в 1915 г., когда был создан соответствующий Подготовительный комитет. Однако основные работы развернулись в период 1948–1955 гг. с получением годичных грантов Оксфордского университета. Первое издание появилось на свет в 1961 г., второе ― исправленное, дополненное и сопровождаемое греко-английскими параллелями ― в 1991 г. Во введении среди 14 человек, наиболее потрудившихся над созданием статей для словаря, одиннадцатым упомянут the Rev. (now Bishop) Basil Krivochein. Создание словаря было поистине вселенским делом, объединявшим православных иеромонахов, католических аббатов, англиканских пресвитеров и светских исследователей*.

Он сразу вливается в богословскую жизнь, которая становится для него средством интеграции в английскую среду. Бытовая интеграция была сложнее. Митрополит Антоний (Блум) вспоминал: «Владыка Василий был практически совершенно неспособен устроить свою жизнь. Когда он попал в Оксфорд после войны... тогда были карточки на еду. Он их взял, сходил, накупил всю еду, разложил все пакетики на столе и потом ел один пакетик в день. Хлеб отдельно, картошку отдельно, масло отдельно, то-другое

________________________________________

* См.: A Patristic Greek Lexicon. With Addenda et Corrigenda. Edited by G.W.H. Lampe, D.D., professor in the University of Cambridge. Oxford, 1968; 1991, 2 ed.

179

отдельно, пока не нашелся добрый человек, будущая мать Екатерина. Она ему сказала: “Что Вы, что Вы, так нельзя”. Потом она его спросила: “Почему у Вас здесь такой беспорядок?” ― “Да вот, я не знаю, как убирать. Я доедаю пакетик и толкаю его рукою на пол, так они там и лежат”. Вот такой своеобразный человек. Он был очень культурный и совершенно неприспособленный к простым вещам в жизни»*. Об этой удивительной неприспособленности пишет 25 ноября 2000 г. в своем письме О.А. Кавелиной и Л.А. Успенская, сообщая, правда, об ином «рецепте» архиерейской кухни: «Попав в Оксфорд и впервые оказавшись самостоятельным в питании (он перед тем никогда не бывал на кухне и не знал, что там делают), он безо всякого юмора говорил: “Я сперва не умел готовить, а теперь научился: покупаю селедку, рис, картошку, яйца (в скоромные дни) и все это варю с оливковым маслом; этого мне хватает на несколько дней”. Разумеется, прихожане его приглашали и кормили, но в основном он питался сам, как видите, удачно. Он никогда не обращал внимания на то, что он ест, и на то, что на нем надето. Если бы матушка Екатерина не следила за этим, он бы ходил грязный. Она же, в парижский его период, ему готовила»**.

Здесь впервые возникает личность монахини Екатерины, в миру Ксении Полюховой (1906–1982), в жизни владыки. Ее житию владыка впоследствии посвятит свой «Опыт духовной биографии». Духовное единство между этими людьми возникло на основе любви к святоотеческой литературе ― недаром монахиню сестры называли «ходячим патериком». В интересах Екатерины было что-то очень «афонское» ― интерес к чтению аввы Дорофея и Иисусовой молитве, к трудам Симеона Нового Богослова, частое причащение, которое она практиковала еще в обители Розе-ан-Бри в конце 1930-х – начале 1940-х гг.

Не мог не сказаться на их отношениях и разрыв монахини Екатерины с игуменьей Меланией (Лихачевой) и Константинопольской юрисдикцией вообще. Очевидно, они встречались еще в Париже в конце 1950 – начале 1951 гг. Монахиня Екатерина была трижды (1959, 1963, 1967) на патрологических конференциях в Оксфорде. «Пусть даже по знакомству», ― словно извиняясь,

____________________________________________

* Церковь... С. 455.

** Письмо из личного архива Н.И. и К.И. Кривошеиных.

180

пишет владыка*.

Однако мнение о том, что монахиня Екатерина с самого начала помогла Василию Кривошеину наладить быт, не выдерживает проверки. К тому времени как она 24 января 1958 г. приехала в Оксфорд в качестве экономки Никольского подворья, владыка прожил здесь самостоятельно семь лет. Впрочем, переговоры о ее переезде в Англию начались еще в 1956 г.

Однако в сентябре 1959 г. она возвращается в Париж в связи с готовившимся переездом туда самого Кривошеина, который смог перебраться на берега Сены лишь двумя годами позже. Только в 1968 г. монахиня окончательно переезжает в Брюссель в Никольский храм на улице Шевалье, и вновь через семь лет после того, как там обосновался сам владыка Василий. Этот храм, основанный еще в 1862 г. князем Николаем Орловым, российским посланником при Бельгийском дворе, становится кафедральным собором Московского Патриархата в Бельгии и местом постоянного служения владыки в брюссельский период его жизни.

Оксфордский период в творчестве владыки ― как плацдарм для нового интеллектуального и духовного штурма. Все оксфордские работы Василия Кривошеина словно написаны на одном дыхании. В них оказались переплетены темы монашества, Предания и демонологии, последняя из которых занимала не только большое место в монашеских переживаниях, но и соответствовала интересам оксфордской академической науки.

Впрочем, несколько раньше, прежде чем начались выступления на научных форумах, Василий Кривошеин принял участие в иной миссии. Еще в январе 1927 г. в г. Сент-Албансе (Англия) состоялась первая встреча Русского и Британского студенческих христианских движений, при участии представителей Сергиевского института в Париже. Уже на второй подобной встрече, там же в Сент-Албансе (28 декабря 1927–2 января 1928), было принято решение о создании совместного англо-православного Содружества св. мученика Албания и прп. Сергия Радонежского. Его председателем избран представитель англикан, епископ Вальтер Фрир (1863–1938), а вице-председателем ― протоиерей Сергий Булгаков. Диалог включал в себя регулярные съезды, встречи, богословские собеседования, проповеди в православных

______________________________________

* Cм.: Церковь... С. 366–372.

181

и англиканских храмах, лекционную активность и издательскую деятельность: с 1935 г. выходил журнал «Соборность», а с 1934 г. действовал Фонд помощи Русской Церкви*.

Деятельность Содружества, прерванная Второй мировой войной, возобновилась в 1947 г. На первом съезде Содружества, состоявшемся почти сразу после приезда Василия Кривошеина в Англию (июль – август 1951 г., Абингдон), владыка знакомит его участников с тем реальным опытом, который он вывез с Афона, ― в докладе «Православное духовное предание»**.

Тема Предания как механизма передачи Истины уже была отражена в его творчестве, посвященном свт. Григорию. Он еще вернется к ней в связи со Всеправославными совещаниями 1960-х гг., но там он раскроет иные составляющие традиции ― символические книги и церковную письменность как историческую форму и один из способов сохранения этого Предания. Сейчас его интересует не слово и не текст, его интересует молчание как созерцание Истины, переданной не втайне, а в таинствах молитвы и литургической жизни. То, на что указал протоиерей Георгий Флоровский, интерпретируя учение свт. Василия Великого о Предании как переданном не «втайне», а в таинствах. Свои первые богословские шаги в Англии он посвятил Преданию, отображаемому в духовной и, в частности, созерцательной жизни Церкви. Однако уже здесь звучит тема важнейшего признака подлинности Предания, которую он строго отстаивал на всех последующих богословских собеседованиях, ― тема внутреннего единства Предания не только как отсутствия четкого разграничения между различными аскетическими школами, но и как его внутренней непротиворечивости.

Одной из главных тем становится общая задача православной эмиграции ― опровергнуть широко бытующее мнение о косности византийской культуры, показать Православие не как исторически преходящую форму христианства, а как его наиболее адекватное выражение. Отметив два противоречивых момента в отношении православных к своему Преданию: отсутствие

____________________________________________

* См.: Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991. С. 274–280.

** См.: И[еромонах] В[асилий]. Абингдонский съезд // Вестник РЗЕПЭ. 1952. № 9. С. 22–24; Василий [Кривошеин ], иером. Православное духовное предание // Там же. С. 8–20.

182

интереса к созерцательной практике как механизму восточнохристианской традиции со стороны академического богословия и неспособность носителей этой традиции к ее теоретическому осмыслению, в условиях интеллектуальной монополии католических богословов на творческую разработку этой темы, он уже самой постановкой вопроса изменил ситуацию. Здесь же практически раскрывается причина отсутствия интереса у монашества к систематическому богословию, которое понимается не как интеллектуальная деятельность, а как молитва и богообщение. В этом докладе содержится указание на паламитов до Паламы. Здесь же он намечает тему своего следующего труда ― «Иисусовой молитвы», подчеркивая принципиальное различие русской и греческой традиции в этой молитвенной практике.

Эта встреча вообще была посвящена проблеме Предания, теме, в рамках которой англиканские богословы высказали множество интересных соображений, но продемонстрировали полное отсутствие какой-либо системы, а следовательно, и традиции. Владыка отметил и литургическую тактичность встречи, без попыток создания «общего чина молитв» ― православные и англикане служили отдельно, радушно приглашая друг друга на свои богослужения. Не обошлось и без недоумений внутри православной партии ― митрополит Фиатирский Афинагор высказался против сведения сути церковного Предания к монашескому аскетизму и мистицизму. Будучи формально прав, но выступая скорее с позиций не столько либеральных, сколько прагматических (подчеркнуть сходство с рационализмом англиканства!), он оказался не «правее» Василия Кривошеина. Интерес к мистицизму со стороны протестантов, уставших от собственного интеллектуализма, был в полной мере удовлетворен докладчиком, позиция которого, искренняя и по-настоящему либеральная, свободная в своей независимости, вызывала гораздо больше симпатий, чем греческое стремление «понравиться». К теме православной духовности он вернется на ежегодных собраниях Содружества и позднее ― в 1956 г., однако этот доклад будет опубликован только через 10 лет в связи с качественно новым уровнем его взаимоотношений с англиканской традицией*.

________________________________________________

* См.: [Basile (Krivocheine), archevêque.] La spiritualité Orthodoxe // Messager... 1966. № 53. P. 14–29.

183

Проблема практических способов сбережения и передачи Предания будет им затронута в том же году на научном форуме, отцом-основателем которого он по праву считается. На I Международной патристической конференции в Оксфорде, состоявшейся 24–28 сентября 1951 г., он 26 сентября выступает с докладом «Дата традиционного текста “Иисусовой молитвы”»*. Инициатива этих конференций, проводившихся в Оксфорде раз в четыре года, принадлежала профессору и священнику Фрэнку Лесли Кроссу (1900–1968). Владыка был почти на всех и в последний раз участвовал в IX подобной конференции, проходившей в том же Оксфорде 5–9 сентября 1983 г. Тогда же, на этом первом форуме, где присутствовало 270 человек, были заложены основы нового академического подхода к патрологии во второй половине XX в. Эти встречи стали не только долгожданной для специалистов возможностью ― еще и ответом христианского интеллекта на энциклику Пия XII «Humani generis», где с позиций традиционной схоластики и томизма критиковался проснувшийся после кровавых мировых войн новый интерес к преображенному гуманизму восточных отцов Церкви. Нетерпимость к свободной мысли и восточной традиции, характерная для Римской церкви того времени, была сформулирована для православных участников одним из присутствовавших отцов-иезуитов не без некоторой едкости: это хуже, чем эмигрантские юрисдикционные споры! Для потомков Третьего Рима того времени (как, впрочем, и всегда) действительно не было больших проблем, чем отношения с Первым и Вторым Римом.

Несмотря на явное преобладание ученых католической традиции, которая была компенсирована академической нейтральностью Оксфорда и традиционной англиканской толерантностью, наиболее интересные собеседники и богословы, такие как Анри де Любак и Жан Даниелу, так и не были допущены своей иерархией на эту конференцию. Преобладавший на встрече дух ― понять и усвоить ― был вполне по душе Василию Кривошеину. Была отмечена и еще одна тенденция послевоенной патристики ― новые комментированные и критические издания

_____________________________________

* См.: [Василий, иером.] Оксфордский международный патристический съезд // Вестник РЗЕПЭ. 1951. № 7–8. С. 33–36; [Basile (Krivochéine), hiéromoine.] Date du texte traditionnel de la «Prière de Jésus» // Messager... 1951. № 7–8. P. 55–59; [Василий (Кривошеин), иером.] Дата традиционного текста «Иисусовой молитвы» // Вестник РЗЕПЭ. 1952. № 10. С. 35–38.

184

текстов, то, в чем сам владыка охотно вызвался участвовать.

Впоследствии тема молитвы Иисусовой станет неоднократно предметом научных исследований*, однако предложенная Василием Кривошеиным хронология появления самого молитвенного призыва не позднее середины V в., насколько нам известно, не подвергалась сомнению. Одна из тем, которой ему пришлось касаться в этих докладах, ― это связь «безóбразной молитвы» с почитанием образов, церковной литургии и индивидуального богообщения: проблема, не возникавшая внутри монашеской общины, остро нуждалась в согласовании и объяснении при ее обсуждении вне монастырских стен, особенно в инославной среде. В докладе прозвучало столь важное предостережение от попыток некритического отождествления мистического идеала монашества со среднестатистическим монахом с его «телесным аскетизмом и самодовольной праведностью», заменившими подлинное стремление к чистоте сердца. Итог этих рассуждений, со ссылкой на прп. Симеона Нового Богослова, также направлен против протестантского позитивизма, захватившего сегодня и значительную часть православной общественности, которая почему-то считает, что раньше солнце светило ярче, а церковная жизнь в XX в. несравнима с апостольской ревностью.

Общение с англиканской средой было дополнительным стимулом к богословской деятельности. 31 января 1952 г. на собрании Оксфордского отделения Содружества св. Албания и прп. Сергия владыка читает доклад о значении Афона в духовной жизни Православной Церкви. Доклад становится статьею уже в том же году**.

________________________________________________

* См.: Hausherr I. Hésychasme et prière. Roma: Pont. Institutum Orientalium Studiorum, 1966. (Orientalia Christiana Analecta, 176); Congourdeau M.-H. Prière à Byzance au XIVe siècle d'après la Vie en Christ de Nicolas Cabasilas // La prière au Moyen Age. Aix-en-Provence, 1981. P. 123–132; Sinkewicz R. An Early Byzantine Commentary on the Jesus Prayer : Introduction and Edition // Medieval Studie. 1987. № 49. P. 208–220; Kasser R. La «Prière de Jésus» kelliote réexaminée en quelques points // Orientalia Christiana Periodica. Roma, 1996. Vol. 62. P. 407–410; Philonenko M. De la «Prière de Jésus» au «Notre Père» (Abba ; targoum du Psaume 89, 27; 4Q369, 1, 2 1–12 ; Luc 11, 2) // Revue d'histoire et de philosophie religieuses. Paris, 1997. Vol. 77. P. 133–140; Лурье В.М. Труды Роберта Синкевича по истории византийского исихазма (Библиография и еще одно замечание по истории текста молитвы Исусовой) // Истоки и последствия: Византийское наследие на Руси: Сборник статей к 70-летию члена-корреспондента РАН И.П. Медведева. СПб.: Византинороссика, 2005. С. 250–254. (Subsidia Byzantinorossica. Т. 3.)

** См.: Василий, иером. Афон в духовной жизни Православной Церкви // Вестник РЗЕПЭ. 1952. № 12. С. 5–23.

185

Здесь не только его собственный духовный опыт переплелся с естественным интересом к жизни Святой Горы в инославной среде. Здесь еще и та боль за оставшийся там Пантелеимонов монастырь, которой он постоянно делился с руководством Патриархии.

Среди тем доклада ― не только история монашества на Святой Горе, но и неоднократно затрагивавшийся вопрос о молитве Иисусовой. Естественно, в связи с двумя предшествующими выступлениями, теме афонского исихазма XIV в. уделяется значительное место. Новый взлет монастырской жизни приходится на рубеж XVIII–XIX вв. И чистосердечное признание: «Афонская Гора переживает в настоящее время острый и опасный кризис с неопределенным исходом». При этом он не сводит этот кризис к проблемам негреческих монастырей Святой Горы. Это общая проблема Православия и православного монашества. Взгляд владыки на историю русского монастыря на Афоне лишен антиисторического «этнофилетизма»: Русский Афон начинается лишь в XIX в., и именно он положил начало серьезному афонскому кризису. В его основе ― отсутствие богословского образования среди монашествующих, нарушение канонического строя, пренебрежение отеческим преданием, своеволие человеческих страстей. Культурный монах на Афоне ― редкость. Известно, что владыка с горечью писал об «изобретении» русскими монахами на Афоне термина «схимонах», не существующего в греческом языке, из-за чего они постоянно подвергались насмешкам со стороны эллинской братии, переживал споры между русскими и карпато-русинами. При этом тактичность во внутриправославных отношениях позволяет ему лишь наметить некоторые острые проблемы: Афон не был и не может быть достоянием одной только нации. В воспоминаниях и официальной переписке он более определенен: проблемы во многом складываются из-за политики греческого большинства и греческого правительства. Вместе с тем он не мог не отдавать себе отчета в том, что у этой политики были и внешние основания; отсюда отказ от расстановки акцентов в истории афонского кризиса и признание канонических и правовых приоритетов, установленных Афинами и Константинополем в афонской жизни. Под конец жизни он тяжело переживал превращения русской политики в отношении Афона, которая была сформирована в 1950–1960-е гг. во многом

186

в соответствии с его рекомендациями. Провал нового курса резко почувствовался сразу после кончины митрополита Никодима. В своем письме от 30 апреля 1983 г. иеродиакон Давид, недавно принявший схиму с именем Димитрий, со скорбью пишет владыке: «Не могу понять… какая причина именно, что Русская Церковь до такой степени недооценивает, чтобы этот наш монастырь иметь как свой и в ближайших контактах». Подчинение Вселенскому Патриарху, называемое в Москве в качестве основной проблемы, он отводит с недоумением: так было всегда, и ставит в пример русским сербов, болгар и румын, заботящихся о своих национальных монастырях. В определении причин он колеблется от признания «духовного оскудения России», которой нечего предложить Афону, до осуждения «вмешательства некоторых иерархов Московской Патриархии в… афонские дела», призывающих русских монахов помнить об их «двойном гражданстве»: греческом и «советском»*. Владыка Василий первоначально связывал эти проблемы с вмешательством «нецерковных сил» в лице Совета по делам религий, но в своем письме от 27 января 1985 г. он уже указывал на иные причины. Это неопытность и совершенное незнание афонского положения дел молодыми председателями ОВЦС МП, которым противопоставляются митрополиты Николай и Никодим. Вопросы о подданстве, монастырском уставе и поминовении патриарха Московского – ничто по сравнению с самой возможностью получить доступ на Афон для новых русских иноков**. Впрочем, истоки афонских проблем оказываются гораздо глубже…

Архимандрит Антонин (Капустин), посетивший Афон в 1859 г., впоследствии сокрушенно писал: «Мне уже видится предстоящая борьба новых богов и гигантов... не существующих, но действующих, отрицаемых, но веруемых ― панэллинизма и панславизма». И находит этому объяснение: «Нас, точно, не желают... на Св. Горе... но почему? Потому что мы своей самомнительностью, своим желанием делать все по-своему и своей настойчивостью в желаниях... вселили в них страх, усугубленный убеждением их в нашем могуществе и в собственном бессилии»***.

________________________________________________

* См.: Василий (Кривошеин), архиеп. Письма о горнем и дольнем. С. 176, 182, 185.

** См.: Там же. С. 180, 187.

*** Киприан (Керн), архим. О. Антонин Капустин, архимандрит и начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме (1817–1894). М., 1997. С. 58, 94.

187

К тому же история русского монашества на Афоне требует самостоятельного и независимого изучения и не может быть реконструирована на основе «национальной гордости великороссов» и сочинения эсфигменского игумена Феодорита начала XIX в. Здесь утверждается, что император Алексий Комнин († 1118) передал во владение выходцам из Руси монастырь св. Пантелеимона. Столь же легендарно и мнение о принадлежности русской общине скита Богородицы Ксилургу уже в середине XI в. Первые свидетельства, которыми мы располагаем, это акт Протата Святой Горы февраля 1016 г., подписанный среди прочих Герасимом, «монахом и пресвитером обители руса», и акт 1169 г. передачи Пантелеимонова монастыря «честнейшему монаху господину Лаврентию, кафигумену обители русов». Однако само название «обитель руса/русов» в контексте XII в. совершенно не означает, что сам монастырь принадлежал русскому монашеству. Термин «Русь» в социально-политическом лексиконе Византии обозначал отнюдь не одну из восточноевропейских наций или одно из политических образований. Как и в древнерусской «Повести временных лет», изначально он прилагался к вполне определенной группе населения с конкретными профессиональными и социальными функциями. Речь шла о «руси» как многоэтнической дружине киевского князя, где лидирующую роль на протяжении IX–X в. играли варяги-скандинавы, что и позволяло грекам и латинянам видеть в руси норманнов. Древнерусский летописец, сам прп. Нестор или кто-то из печерских иноков, под 882 г. свидетельствует о князе Олеге Вещем, что в его окружении были варяги, славяне и прочие, которые стали называться «русь»*. Лишь со временем русь «растворилась» в массе восточного славянства, оставив новой стране и новому народу свое имя и свою историю. Известно, что выходцы из руси, подобно варягам, нанимались на службу в византийскую армию. Они даже бесцеремонно квартировали в афонских монастырях, как некогда, согласно договору 944 г. между князем Игорем и Византией, приходящие в Константинополь русы – послы, купцы и воины должны были селиться в монастыре св. Мамонта, будущей обители прп. Симеона Нового Богослова. Византийские

__________________________________________

* Повесть временных лет / Ред. М.Б. Свердлов. СПб., 1996. (Литературные памятники.) С. 14, 150.

188

императоры Михаил VII Дука и Алексей I Комнин в 1073–1086 гг. были вынуждены неоднократно подтверждать свободу афонских обителей от постоя своих наемников. Русы охотно интегрировались в византийское общество и воспринимали его идеалы, в том числе и монашеские. Один из них, очевидно, и основал монастырь на Афоне. Древнейшее название этой обители в греческих актах содержит крайне редко встречающуюся форму единственного числа — «монастырь руса» (του Ρõς), но никак не «монастырь русов» и тем более «русских»*. Обитель определенно существовала к 1016 г., когда ее игуменом был некий Герасим**. В 1081 г. афонские акты упоминают монаха Кириака, которого можно считать насельником той же обители***. И если опись афонского монастыря Ксилургу в 1142 г. говорит о «руських книгах» (βιβλία ρούσικα)****, то это имеет отношение не к богослужебным текстам, написанным «по-русски», а лишь к книгам, некогда принадлежавшим «монастырю руса». Только в 1169 г. обитель Ксилургу, братия которого получает во владение «монастырь фессалоникийцев», посвященный св. Пантелеимону, именуется «монастырем русов» (τῶν ‘Ρουςῶν)*****. Но возникла ли здесь в середине XII в. община выходцев из Древней Руси или «монастырь руса» был поглощен более крупным соседом, воспринявшим его странное имя в привычной грекам форме множественного числа – остается неизвестным. В 1420 г. иеродиакон Зосима именует Пантелеимонов монастырь «русским», хотя афонские акты свидетельствуют, что на протяжении XIV–XV вв. его игуменами были сербы или болгары. А в 1744 г. паломник Василий Григорович-Барский замечает, что «...у монастыря только название русское», а в обители подвизаются греческие, сербские и болгарские иноки…

Достоверное начало современной истории «русского монастыря» на Святой Горе ― это основание Ильинского скита около

________________________________________________

* Thompson F.J. The origin of Principle Slav Monasteries on Athos: Zographou, Panteleemonos and Chelandariou // Byzantinoslavica. № 57. 1996. P. 324–335.

** Actes de Lavra. I : Des origines à 1204 / Ed. P. Lemerle, A. Guillou, N. Svoronos, D. Papachryssanthou (Archives de l’Athos. 5). Paris, 1970. P. 154–155.

*** Actes de Xéropotamou / Ed. J. Bompaire (Archives de l’Athos. 3). Paris, 1964. P. 57–60.

**** Actes de Saint-Pantéléèmôn / Ed. P. Lemerle, G. Dagron, S. Çirkoviç (Archives de l’Athos. 12). Paris, 1982. P. 73–76

***** Actes de Saint-Pantéléèmôn. P. 82–85.

189

1746 г. св. Паисием Величковским. Именно оттуда и были приглашены игуменом Пантелеимонова монастыря греком Герасимом († 1875) русские монашествующие в 1830 г. и 1839 г. Последний опыт был удачен ― в монастыре сумели прижиться игумен Павел († 2 августа 1840) с братией* ― ровно за 86 лет до того момента, как Василий Кривошеин был принят в братию того же монастыря. В 1874–1875 гг. греческим монашеством был затеян судебный процесс по изгнанию русских из Русика, связанный с утверждением Вселенским патриархом нового игумена Пантелеимонова монастыря ― Макария (Сушкина), когда здесь было уже 400 русских и лишь 180 греков. Однако еще в 1852 г. русских здесь было лишь 80, а первые русские новшества литургического характера, связанные с чередованием чтения житий за трапезой по-русски и по-гречески, относятся только к 1866 г.** Очевидно, владыка слишком хорошо знал настоящую историю русского монашества на Афоне, чтобы позволить себе неисторические утверждения.

Тема зрения Света и видения злых духов, как показывает работа архимандрита Софрония (Сахарова) о прп. Сиулане Афонском, была чрезвычайно важна для афонитов 1930-х гг. *** Естественно поэтому, что одной из ближайших тем для годовой конференции Содружества св. Албания и прп. Сергия в Абингдоне в июле 1952 г. становятся «Ангелы и бесы в духовной жизни по учению святых отцов»****. На основе этого доклада, уже существенно расширенного, выходит статья; сначала она была опубликована поанглийски без примечаний в сборнике «The Angels of Light and the Powers of Darkness», изданном Эриком Маскаллом, редактором в 1937–1947 гг. англоязычного журнала «Sobornost», выпускавшегося Содружеством и преобразованного в 1928 г. из «The Journal of St. Alban and St. Sergius» (London, 1954. P. 22–46), а позднее и в «Вестнике Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата»*****. Тема духовного наследия Афона совпала не только

_______________________________________________

* См.: Большаков С.Н. Иеросхимонах Иероним (Соломенцев), возобновитель русского монашества на Афоне в XIX в. // Вестник РЗЕПЭ. 1963. № 41. С. 52–63.

** См.: Fennell N. The Russians on Athos. Bern, 2001.

*** См.: [Софроний (Сахаров), иером.] Старец Силуан Афонский. С. 25–26, 34, 40–41.

**** См.: И[еромонах] В[асилий]. Абингдонская Конференция (26 июля–11 августа 1952 г.) // Вестник РЗЕПЭ. 1952. № 12. С. 29–31.

***** См.: Вестник РЗЕПЭ. 1955. № 22. C. 132–157.

190

с общественным интересом, но и с приоритетами академической науки Запада*.

Впрочем, после проблем, постигших владыку на Святой Горе и многотрудного избавления от них (как, впрочем, и от назойливого посольского секретаря), можем ли мы сказать, что эти размышления не носят отчасти автобиографического характера? Особенно тогда, когда он пишет: «Бесы ― наши враги, и потому жизненно важно для нас знать их способы борьбы... между тем как ангелы помогают нам, даже если мы не знаем об этом».

Этот доклад, выросший в статью, помимо прочих проблем христианского сознания ставит две существеннейшие: вопросы экклезиологии и панирологии**. Несомненная богопросвещенность Исаака Сирина, на которого ссылается владыка,заставляет вспомнить его принадлежность к несторианской, не имеющей общения с Православием, церкви и задуматься как о природе Церкви, так и о возможности благодатной жизни вне ее видимых пределов. Другой экклезиологический вопрос ― это принципиальная разница в ангелологии и демонологии народного благочестия, уделяющего духам непомерно большую роль в повседневной жизни, и созерцательной жизни монашеской элиты с ее христоцентризмом и теоцентризмом, отодвигающим служебных духов на вторые роли. Однако эти различия не нарушают границы единой Церкви.

Именно эта роль демонических сил в мире и проблема зла становятся еще одной темой рассуждений. Если Бог благ и реально существует, то откуда берется зло? Опираясь на прп. Макария («те, которые говорят, что зло является чем-то существующим в себе (enypostaton), ничего не знают»), владыка делает один из основных для неопатристики вывод: зло несубстанционально, поскольку оно действует в мире нашими руками и через нас. Лукавый дух ни на что не способен без нашей помощи. Вся борьба с этим духом не ради «плоти и крови», а ради богопознания, которому человек хочет научиться (ангелы сообщают ему «логосы» тварных вещей), а тот хочет помешать. Реальность и нереальность демонической угрозы ― вот основное содержание церковного учения о духах.

____________________________________________

* См.: Daniélou J. Les anges et leur mission: d'après les Pères de l'Eglise. Chevetogne: Ed. de Chevetogne, 1952. 154 p.

** Панирология ― богословское учение о зле и его происхождении. ― Ред.

191

Понимание такой реальности и привело к тому, что именно в оксфордский период, а точнее, между 1952 и 1953 гг. из сознания владыки исчезает идея «двойного подчинения» ― Афону в юрисдикции Константинополя и Никольскому подворью в Оксфорде под омофором Москвы. Если публикации 1952 г. еще подписаны «иеромонахом монастыря св. Пантелеимона на Афоне», то в последующих публикациях, в частности в издании перевода «Огласительных слов» св. Симеона Нового Богослова, он уже отказывается от этого титула. Он становится не просто иеромонахом Никольского подворья в Оксфорде, но и его казначеем. Быть может, работа с наследием прп. Симеона заставила его сравнить свою судьбу с судьбой святого отца, изгнанного из Студийского монастыря и водворившегося неподалеку в обители Св. Маманта, такого же, как он сам, выходца из Пафлогонии.

Интерес к трудам прп. Симеона Нового Богослова и желание профессионально издать его «Огласительные слова» складывается в жизни владыки не позднее начала 1952 г. По-видимому, он приступил к этим занятиям еще в 1951 г. ― в своем первом письме к брату Игорю от 6 июня 1956 г. он пишет, что занимается этой темой уже пять лет. Действительно, личность прп. Симеона занимает важное место в его работе о православном духовном предании, которая датируется тем же годом. 21 июля 1952 г. владыка в письме митрополиту Николаю также сообщает о своем намерении издать труды преподобного. Первоначально он задумывает этот проект совместно с оксфордским профессором Джоном М. Хассеем (по крайней мере, публикуя в 1952 г. свою статью об Афоне в «Вестнике Экзархата», он еще рассчитывает сотрудничать с ним), однако впоследствии ориентируется на французские научные силы. К 1956 г. он определенно сотрудничает с французскими «Sources Chrétiennes» и отцами иезуитами и ассумпционистами, планирующими такое издание. Уже в 1957 г. в переводе и с комментариями отца Жана Даррузе здесь выходят «Богословские, гностические и практические главы» прп. Симеона*.

Владыке было известно, что над изданием греческих трудов прп. Симеона и их переводом в Сергиевом Посаде трудился

_______________________________________

* См.: Syméon le Nouveau Théologien. Chapitres théologiques, gnostiques et pratiques / Introd., texte critique, trad. et notes de J. Darrouzès... Paris: Ed. du Cerf, 1957. 139 p. (Sources Chrétiennes. № 51.)

192

иеромонах Пантелеймон (Успенский). Еще в 1911 г. последний защитил в Московской духовной академии диссертацию, посвященную антропологическим взглядам прп. Симеона Нового Богослова, так и не опубликованную. Впоследствии иеромонах Пантелеймон специально для своей переводческой работы ездил на Афон в апреле — октябре 1913 г., где и оказался в самый разгар имяславских споров*. В своей переводческой деятельности он использовал преимущественно новогреческий перевод Дионисия Загорейского (издания 1790 и 1886 гг.) и латинский текст Понтануса (PG 120), но выверил их по рукописи № 670 Афонского Пантелеимонова монастыря (XIX в.), являющейся копией с Патмосской рукописи Patmicus № 427 (XIV в.). Ему были известны и другие афонские рукописи (Ксеноф. № 36, Ивер. № 713). Интересно, что он попал туда как стипендиат Русского археологического института в Константинополе ― опять археологический след ― и даже с помощью художника М. Боткина не только сделал копию с фрески Афонского монастыря Пантократора с образом прп. Симеона, достаточно поздним, но и идентифицировал надпись на свитке, который тот держит в руке, как фрагмент его 19-го гимна.

Последующие события Гражданской войны и его смерть на Новом Афоне помешали осуществить задуманное, в печати появились только гимны св. Симеона**. Владыка Василий отчасти смотрел на свою работу как на продолжение дела иеромонаха Пантелеймона. Поэтому сказать, что его труды были забыты, не совсем верно***.

Интерес к прп. Симеону и к его учителю Симеону Благоговейному в России XIX в. был связан с возрождением монашества

_____________________________________________

* См.: Пантелеймон (Успенский), иером. Из записок путешественника на Афон. К вопросу об изучении творений прп. Симеона Нового Богослова // Богословский вестник. Сергиев Посад, 1915. № 1. С. 87–121.

** См.: Пантелеймон (Успенский), иером. Три богослова: святой апостол Иоанн Богослов, святой Григорий Богослов и преподобный Симеон Новый Богослов // Богословский вестник. Сергиев Посад, 1913. Январь – июнь; Idem. О гимнах прп. Симеона Нового Богослова // Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Сергиев Посад, 1917; Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Н. Новгород, 1993.

*** См.: Niviere A. Panteleimon Uspenskij: un précurseur oublié // Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова / Перевод с греческого со вступительной статьей иером. Пантелеймона (Успенского) и предисловием к гимнам Никиты Стифата . [Париж], 1989.

193

в Оптиной пустыни и, стало быть, с целями весьма практическими*. Очевидно, этими же намерениями руководствовался и епископ Феофан (Говоров)**. Его перевод породил множество частных изданий и компиляций***.

Богословский интерес к творчеству преподобного проснулся в русской академической науке позже. К этому времени наиболее авторитетным изданием его творений был 120-й том уже известного нам «Patrologiae cursus completes (Series Graeca)». Помимо работ иеромонаха Пантелеймона, в Киеве появилось текстологическое исследование 58 гимнов св. Симеона, которое, судя по всему, осталось владыке Василию не известно. Впрочем, он занимался не гимнами, а «Огласительными словами». А. Семенов (1864–?), преподаватель Киево-Печерской гимназии, дважды, в 1898 и 1901 гг., работал с греческими рукописями XIII–XVI вв. в библиотеках Мюнхена (№ 177, 526) и Венеции (Bibliotheca Marciana, № 494), сделав предварительную работу для так и не осуществленного издания подлинного текста****. Он первый отметил особую стилистику трудов Симеона, на которую впоследствии все обратят внимание: отсутствие в нем профессионального книжного начетничества, выдаваемого за образованность, избавило, по счастью, его писания от «ученого балласта» и «вычурной витиеватости». Продолжали изучать прп. Симеона и в Московской духовной академии в общих рамках мистического богословия древней Церкви*****.

_______________________________________

* См.: Преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова, игумена и пресвитера бывшаго от монастыря святаго Маманта, словеса зело полезны. М.: Издание Козельской Оптиной пустыни, 1852; 2 изд. 1869; Житие преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова. Списание Никиты Стифата. Козельск, 1856; Подвижнические слова старца Симеона Благоговейнаго. М., 1892.

** См.: Слова преподобнаго Симеона Новаго Богослова / В переводе на русский язык с новогреческаго еп. Феофана. Вып. 1–2. М., 1879, 1882. Репринт: 2001.

*** См.: О трех образах внимания и молитвы (Из книги: Слова преподобнаго Симеона Новаго Богослова). Слово 68-е. [Перевод с новогреческого] еп. Феофана. М., 1893, 2 изд. 1894, 3 изд. 1901, 4 изд. 1912; О страшном дне Господнем и о будущем суде. 57-е слово из собрания слов преподобнаго Симеона. СПб., 1903; Наставления и молитвы преподобнаго Симеона Новаго Богослова. СПб.: Тип. И. Ефимова, 1907; Избранные места из творений преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова / Собраны Великой княгиней Милицей Николаевной. СПб.: Тип. А. Суворова, 1908.

**** См.: Семенов А.Ф. Сличение рукописей, содержащих гимны Симеона Нового Богослова. Киев, 1902.

***** Cм.: Минин П. Главное направление древнецерковной мистики. Сергиев Посад, 1916.

194

Наиболее интересные работы связаны с петербургской богословской школой, прежде всего с ее представителем Павлом Аникиевым*. Его труды были, по-видимому, знакомы владыке Василию, и даже в письме к Игорю Александровичу от 10 июля 1956 г. тот выражал надежду, что ему удастся познакомиться с его архивом ― митрополит Николай обещал ему материалы, оставленные покойным профессором Ленинградской духовной академии**. Нам остается неизвестным, выполнил ли митрополит Николай свое обещание, ― в дальнейшем владыка нигде не говорит об этих материалах. Быть может, речь шла вовсе даже не об Аникиеве, в чем владыка и сам не был до конца уверен, о чем свидетельствует знак вопроса в письме, поставленный после фамилии. Девятого мая 1950 г. скончался профессор патрологии Ленинградской академии А.И. Сагарда. Не о его ли архиве шла речь?

В Казанской, а затем в Московской духовной академии изучением монашеской мистики занимался Виктор Милов, в 1918 г. принявший монашество с именем Вениамин и в 1955 г. рукоположенный епископом в Саратов. В 1920 г. он защищает кандидатскую работу «Жизнь и учение преподобного Григория Синаита», самостоятельно переведя его труды с греческого. Они были опубликованы спустя долгое время после его кончины***. В «перерыве» между ссылками в 1934–1937 гг., будучи священником во Владимире, он продолжает патрологические труды. На их основе в июле 1948 г. в Московской духовной академии он защищает магистерскую диссертацию «Божественная любовь по учению Библии и Православной Церкви. (Опыт раскрытия нравственной стороны православно-христианского догмата веры из начала любви)». Очевидно, часть этой работы была посвящена учению прп. Симеона Нового Богослова и цели христианской жизни, материалы для которой, представлявшие собой свободный пересказ содержания его «Огласительных слов», были опубликованы спустя сорок лет после его кончины****.

________________________________________________

* Аникиев П., свящ. Мистика преподобного Симеона Нового Богослова. СПб., 1906; Он же. Апология мистики по творениям прп. Симеона Нового Богослова. Пг., 1915.

** Cм.: Церковь... С. 44.

*** См.: Прп. Григорий Синаит. Творения / Перевод с греческого, примечания и послесловие епископа Вениамина (Милова). М., 1999.

**** См.: Вениамин (Милов), еп. От врат Рая до райских врат: О цели жизни христианской по творениям преподобного Симеона Нового Богослова. М.: Издательский дом «Лествица», 1997.

195

В начале 1950-х гг. тема богословского наследия прп. Симеона вновь как-то одновременно захватила богословские умы. В 1950 г. профессор Московской духовной академии прот. Александр Ветелев предложил студентам в качестве темы кандидатского сочинения вопрос о гносеологии прп. Симеона. За нее взялся будущий митрополит Питирим (Нечаев) и, по собственному признанию, был благодарен своему профессору всю жизнь. В своих пастырских беседах он постоянно ссылался на сложную динамику духовной жизни, описанную преподобным*. Сосредоточившись на теме познания через любовь, он написал работу «Значение христианской любви в аскетических творения преподобного Симеона Нового Богослова», которая так и осталась неизданной.

Для характеристики трезвого схоластического духа, царившего в духовных академиях, характерны проблемы, с которыми столкнулся Питирим при защите, когда ему были готовы «зарубить» кандидатскую степень. Совет «усомнился» в его православии, как и заподозрил самого Симеона в мессалианстве ― родимое пятно XIX в.! Ключевая фраза из творений в диссертации, вокруг которой развернулась полемика: «Тот, кто не переживет воскресения своего духа в этой жизни, тот не войдет в Царство Небесное». Ученые оппоненты-богословы чуть не подвергли будущего председателя Издательского отдела остракизму. Но все же нашелся «мудрый человек», который объяснил совету, что выпускник без «злого умысла» написал в диссертации то, что прочитал в творениях святого**. Взгляните на статью владыки Василия «Православное духовное предание»; одна из ключевых цитат в ней ― из Симеона: «Тот, кто не увидел Бога в этой жизни, не увидит Его и в будущей».

Значительно проще было выпускнику Ленинградской духовной академии, в будущем маститому протоиерею Василию Лесняку. Заинтересовавшийся лекциями по византинистике, читанными профессором протоиереем М.М. Верюжским, он в 1956 г. защитил диссертацию «Святой Симеон Новый Богослов и его богословские воззрения», основанную на славянских переводах творений преподобного и изданную много лет спустя***.

___________________________________________________

* См.: Русь уходящая... С. 349.

** См.: Там же. С. 162–163.

*** См.: Лесняк В.Г., прот. Святой Симеон Новый Богослов и его богословские воззрения. СПб.: Велень, 1993.

196

Рецензировал работу известный владыке профессор Л.Н. Парийский, с которым он виделся на II Международной конференции патрологов в Оксфорде 19–24 сентября 1955 г. Собственно, не без стараний Василия Кривошеина эта русская делегация попала в Оксфорд*.

Еще летом 1955 г. владыка решил способствовать русской патрологической науке, рассчитывая, что международные контакты не только обогатят отечественное богословие, но и поднимут престиж Русской Церкви за рубежом. Прежде всего, ему хотелось видеть на Патрологических конференциях в Оксфорде епископа Михаила (Чуба) и профессора Н.Д. Успенского. С 4 по 21 июля в Англии и Шотландии по приглашению Британского Совета церквей находилась делегация религиозных деятелей из СССР, в которую входили: митрополит Минский и Белорусский Питирим (Свиридов), ректор МДА протоиерей К. Ружицкий, профессор ЛДА Н.Д. Успенский, доцент МДА иеромонах Филарет (Денисенко), председатель Всесоюзного Совета евангельских христиан-баптистов Я.И. Жидков, его заместитель Н.А. Леванданто, архиепископ Евангелическо-Лютеранской церкви в Латвийской ССР Г. Турс и архиепископ Евангелическо-Лютеранской церкви в Эстонской ССР Я. Кийви. В связи с этим Англиканская церковь устроила прием, где владыка встретился с советником посольства СССР в Лондоне, «неким Тихвинским», по его оценке развязным господином, совершенно невежественным в церковных вопросах, впоследствии высланным из США за действия, несовместимые со званием дипломата. В завязавшейся беседе, в процессе которой пришлось долго объяснять, что такое патрология, владыке удалось заинтересовать того идеей, что участие православных богословов в оксфордской конференции будет полезно для престижа как РПЦ, так и СССР. С.Л. Тихвинского, будущего академика, больше всего волновал вопрос, не связано ли это с «происками Ватикана» и как будут выглядеть специалисты из СССР на мировом уровне. Владыка, не будучи уверенным в правильности положительного ответа, все же сказал, что «в общем» они могут оказаться на том же уровне, добавив, что ходатайство советского посольства в Лондоне могло бы сильно облегчить все дело. «Хорошо, ― сказал Тихвинский. ― Постараемся это устроить»**.

_____________________________________________

* См.: Воспоминания... С. 220–222.

** См.: Воспоминания... С. 221–222.

197

Неизвестно, что именно он устроил, но в результате приехали не высококлассный специалист по творениям свт. Мефодия Патарского епископ Михаил (Чуб) (с ним владыка Василий все-таки встретится, но лишь 7–11 июня 1958 г., на Ламбетской конференции) и признанный специалист в области литургики Н.Д. Успенский, а совсем другие люди. Русскую Церковь на II патрологической конференции представляли профессора ЛДА Л.Н. Парийский и К.А. Сборовский, а Западно-Европейский экзархат ― В.Н. Лосский, иеромонах Софроний (Сахаров), игумен Антоний (Блум), священник Всеволод Палашковский и сам иеромонах Василий*. То, что ни Парийский, ни Сборовский не говорили на иностранных языках, не позволило им принять активное участие в работе конференции. Недаром владыка «покривил душой», отвечая положительно на вопрос Сергея Тихвинского, окажутся ли советские богословы на том же профессиональном уровне, что и западные. Больше подобных опытов не было.

Именно на этой конференции Василий Кривошеин выступает с докладом о проявлениях народной религиозности в житии и жизни прп. Симеона**. Тема одновременно модная и важная. История ментальности, разлитая в агиографической литературе, становится со временем одним из важнейших направлений истории культуры. Вместе с тем это и продолжение русской дореволюционной традиции, а не только следование в русле европейских интересов, представленных во многом классическими трудами школы «Анналы» во главе с Марком Блоком и Люсьеном Февром. Уже в 1910 г. именно в Петербургском университете это направление закладывалось такими исследователями, как Л. Карсавин, Г. Федотов, О. Добиаш-Рождественская, П. Бицилли, И. Гревс. Классикой жанра до сих пор остается сочинение А. Рудакова, построенное именно на византийском житийном материале, вышедшее перед самым Октябрьским переворотом***.

________________________________________

* См.: Отъезд профессоров ЛДА на международную конференцию патрологов // ЖМП. 1955. № 10. С. 7; Сборовский К.А. Вторая международная конференция патрологов в Оксфорде // ЖМП. 1955. № 11. С. 64–66.

** См.: Krivocheine B. «Ὀἀνυπερήφανος Θεός». St. Symeon the New Theologian and early Christian popular piety // Studia Patristica. Vol. II. Papers presented to the Second International Conference on Patristic Studies held at Christ Church, Oxford, 1955. Part II. Edited by K. Alan and F.L. Cross. Berlin, 1957. P. 485–494. (Texte und Untersuchungen. Bd. 64.)

*** См.: Рудаков А.П. Очерки византийской культуры по данным греческой агиографии. М., 1917; London, 1970; СПб., 1997.

198

Говорили ли иеромонах Василий и профессор Парийский о том, что студент академии в России пишет работу о прп. Симеоне, неизвестно. Но сам Василий Лесняк знал, что «в Париже» (все, что не СССР, ― Париж!) работали над изданием греческих текстов и новыми переводами творений прп. Симеона на русский «иеромонах В. Кривошеин, иером. Софроний и другие». По крайней мере работа владыки о «братолюбивом нищем», напечатанная в «Вестнике Экзархата» в 1953 г., была ему знакома. Сам же автор, трудясь над диссертацией, прекрасно отдавал себе отчет, что отсутствие аналитических трудов по богословию св. Симеона связано с отсутствием нормального издания оригинальных текстов и адекватного перевода: епископ Феофан передает идеи св. Симеона точно, но не до йоты. Сам же автор работал не только с пересказами XIX в., но и с древнерусскими переводами 22 «Огласительных слов» Симеона и его «Глав о молитве и внимании», а также со славянскими текстами Гимнов XV–XVIII вв., сохранившимися в ряде рукописных сборников «Публички» и Библиотеки Академии наук, что представляется вполне научным подходом*. Впрочем, использованную им выборку нельзя назвать исчерпывающей: ему остались неизвестными некоторые из ранних сборников XV в.**. Наверное, для целей его работы этого было и достаточно. Пользовался ли средневековыми переводами на славянский Питирим (Нечаев), не известно.

Если отец Василий Лесняк лишь указывал на неточности перевода Феофана Затворника, то владыка Василий по отношению к святителю был еще жестче: переводчик не считал нужным всегда точно следовать тексту греческого издания Дионисия Загорейского и вносил в него не только изменения, но и добавления,

______________________________________________

* См.: Отчет Императорской публичной библиотеки за 1904 г. СПб., 1911. С. 48–50; Отчет Императорской публичной библиотеки за 1905 г. СПб., 1912. С. 59–65; Сборник Российской публичной библиотеки. Т. 1. Вып. 1. Петербург, 1920. С. 25–30; Калайдович К., Строев П. Обстоятельное описание славяно-российских рукописей, хранящихся в Москве, в библиотеке... графа Ф.А. Толстого. М., 1825. Отд. II. № 429. С. 556; Срезневский В.И., Покровский Ф.И. Описание рукописного отдела библиотеки Императорской Академии наук. [Часть] I. Рукописи. Т. 2. [Отдел] III. Творения отцов и учителей Церкви. [Отдел] IV. Богословие догматическое и полемическое. [Отдел] V. Богословие учительное. Пг., 1915. С. 52–55, 55–54, 483–489.

** См.: Горский А., Невоструев К. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Отд. 2.2. Писания святых отцов. М., 1859. № 164. С. 434–440; Каталог собрания славяно-русских рукописей П.Д. Богданова / Составил И.А. Бычков. Вып. 1. СПб., 1891. С. 99–100, 160.

199

в которых виден скорее сам переводчик, чем византийский мистицизм подлинника. Подобным образом оценивал труд Феофана и французский византинист Антуан Нивьер, переиздатель «Гимнов» преподобного Симеона в переводе Пантелеймона Успенского, писавший о труде Феофана как выхолощенном, слащавом и лишенном остроты парафразе, выполненном напыщенным стилем, сделанном, разумеется, из самых лучших пастырских побуждений («une paraphrase édulcorée dans une langue au style emphatique en vertu toujours de considérations pastorales»)*. Но это пастырское, живое и живительное значение современных переводов сам владыка никогда не игнорировал: оценивая образ и творения Симеона сквозь века, он благодарил и Дионисия Загорейского, и Феофана Затворника за то, что их переводы избавили его наследие от участи «музейного экспоната» («une pièce de musée»), вернув его в живую реальность Предания**.

Впрочем, такая судьба была уготована творениям Симеона Нового Богослова с самого начала. Выделив в его «Огласительных словах» две редакции: краткую (Vat. gr. 1436 и Coislinianus. gr. 292) и пространную (Paris. gr. 895 и ГИМ СИН № 417), представленные различными группами рукописей, иеромонах Василий установил, что последняя, несмотря на то что восходит к ученику преподобного Никите Стифату, является «причесанным» под обыденное восприятие вариантом мыслей и идей Симеона Нового Богослова. Христологические славословия здесь преобразованы в Троичные, заменены и специфические термины Симеоновой аскетики на традиционные для школы Евагрия, «полнота ощущения» Бога заменена на «ясность Его созерцания», само имя Симеон Новый Богослов преобразовано в Симеон Новый и Богослов. Новая редакция просто снивелировала личный мистический опыт преподобного, подравняв его под восприятие среднего византийца уже в XI–XII вв.***. Что уж вести речь про

__________________________________________________

* Niviere A. Panteleimon Uspenskij: un précurseur oublié // Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова... С. 3.

** См.: Basile, archevêque de Bruxelles et de Belgique. Saint Syméon le Nouveau Théologien à travers les âges (XI–XX siècles) // Messager... 1979. № 101–104. P. 27–32.

*** См.: Krivocheine B., hieromonk. The Writings of St. Symeon the New Theologian // Orientalia Christiana Periodica. 1954. № 20. P. 298–328; Krivocheine B. St. Syméon le Nouveau Théologien et Nicétas Stéthatos. Histoire du Texte des Catéchèses // Akten des XI Internationales Byzantinischen Kongress. München,

200

перетолкование Симеона Феофаном Затворником в XIX в. по своему «образу и подобию» или о протесте профессоров МДА против кандидатской работы будущего митрополита. Очевидно, в том числе и этим обосновывалась в глазах владыки необходимость «богословской археологии», «археологии текста», позволяющая докопаться до оригинального, персонального опыта святого отца и предостерегающая от соблазна заново переписать святоотеческое наследие, претендуя на аутентичность новой редакции.

Параллельно с иеромонахом Василием изучением, переводом и изданием гимнов Симеона Богослова занимался и служивший в Никольском храме в Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем схииеромонах Софроний (Сахаров), с Пасхи 1954 г. схиархимандрит. Его переводы и комментарии постоянно публиковались в 1950-е гг. в «Вестнике Экзархата»*. Впрочем, главная цель изданий была связана с его аскетико-практическими трудами, включая полемику с экклезиологией авторов, принадлежавших к Русскому Экзархату Константинопольской юрисдикции, работы которых во множестве публиковались в это время. Гимны были для Софрония своеобразной теоретической базой. Собственно академическая наука его интересовала в меньшей степени, что и приводило к возникновению недоумений с трудившимся рука об руку с ним отцом Василием. Очевидно, о нем он напишет в своем письме от 27 июля 1957 г. протоиерею Борису Старку в Херсон: «В. слишком “защищает” свой маленький уголок и тем отрезается от нашего общего дела. Так что и с ним мы не достигаем взаимного согласия в труде»**.

В последнее время среди отечественных богословов интерес к творчеству прп. Симеона проявил лишь митрополит Иларион (Алфеев), в бытность иеромонахом переведший несколько его

________________________________________________

1958. Hrsg. von F. Dolger und H.-G. Beck. München, 1960. S. 273–277; Василий, архиеп. Преподобный Симеон и Никита Стифат. История текста огласительных слов // Вестник РЗЕПЭ. 1961. № 37. С. 41–47.

* См.: Божественные гимны преподобного отца нашего Симеона Нового Богослова (6-й и 48-й) // Вестник РЗЕПЭ. 1953. № 15. С. 133–135; Божественные гимны преподобного отца нашего Симеона Нового Богослова (1-й) // Вестник РЗЕПЭ. 1953. № 17. С. 13–20; Софроний, иером. Заметка к новому переводу гимнов преподобного Симеона Нового Богослова // Там же. С. 20–24.

** Софроний (Сахаров), схиархим. Письма близким людям. Переписка с семьей протоиерея Бориса Старка. М.: Отчий дом, 1997. С. 50.

201

произведений и защитивший диссертацию на эту тему в родном для владыки Оксфорде. В основе работы лежит сравнительный анализ творчества святого в связи со Священным Писанием, литургикой, студийской монашеской традицией, агиографической, аскетической и мистической литературой эпохи*. Активность европейских исследователей, проявившаяся со времени выхода в свет основополагающих трудов владыки, не в пример выше**.

______________________________________________________

* См.: Alfeyev H. St. Symeon the New Theologian and Orthodox Tradition. Oxford; New York: Oxford University Press, 2000; Иларион (Алфеев), иером. Преподобный Симеон Новый Богослов и Православное Предание. М.: Крутицкое Патриаршее подворье. Общество любителей церковной истории. Пушкино, 1998; СПб.: Алетейя, 2001. ― 674 с., пер. (Византийская библиотека: Исследования); Симеон Новый Богослов. Прииди, Свет истинный: Избранные гимны в стихотворном переводе с греческого игумена Илариона (Алфеева). СПб., 2000.

** См.: Zamfirescu D. Manuscrise slave cu traduceri din Sfintul Simeon Noul Teolog // Ortodoxia. 1959. 11. № 4. P. 535–566; Gouillard J. Constantin Chrysomalla sous le masque de Syméon le Nouveau Théologien // Travaux et mémoires. Vol. 5. Paris, 1973. P. 313–327; Englezakis B. A Note on Tradition and Personal Experience in Symeon the New Theologian // E.C.R. 1974. P. 88–89; Halleux A. Syméon le Nouveau Théologien // Actes du Colloque de Louvain-la-Neuve et Liège: l'expérience de la prière dans les grandes religions. 22–23 nov. 1978. (Homo religiosus. № 5). Louvain-la-Neuve: Centre d'Histoire des religions, 1980. P. 351–363; Fraigneau-Julien B. Les sens spirituels et la vision de Dieu selon Syméon le Nouveau Théologien. Paris: Beauchesne, 1985. 204 p. (Théologie historique. № 67); Turner H.J.M. St. Symeon the New Theologian and spiritual fatherhood. Leiden; New York; Köln; Kopenhavn: Brill, 1990 (Byzantina Neerlandica, Fasciculus II); Golitzin A. Hierarchy versus anarchy? Dionysius Areopagite, Symeon the New Theologian, Nicetas Stethatos, and their common roots in ascetical tradition // St. Vladimir's Theological Quarterly. Vol. 38. Crestwood (N. Y.), 1994. P. 131–179; Koutsas Symeon, archim. Νιкήτα τοῦ Στηθάτου Βίος кαὶ πολιτεια τοῦ ἐν ἁγίοις πατρὸς ἡμῶν Συμεὼν τοῦ Νέου θεολόγου / Εἰσαγωγή, кείμενο, μετάφραση, σχόλια. Ἀθῆναι: Εкδ. Ἀкρίτας, 1996; Maria F., Jiménez F. El humanismo bizantino en San Simeуn el Nuevo Teуlogo: La renovaciуn de la mistica bizantina // Madrid: Consejo Superior de Investigaciones Cientificas; Estudio Teolуgico San Ildefonso de Toledo, 1999; Rydén L. Time in the Lives of the Fools // Πολύπλευρος νοῦς: Miscellanea für Peter Schreiner zu seinem 60. Geburtstag / Hrsg. von C. Scholtz und G. Makris. München; Leipzig: K.G. Saur, 2000. P. 311–323; Synek E.M. 1000 Jahre Erfahrungstheologie: Symeon der Neue Theologe // Ostkirchliche Studien. Vol. 50. Wurzburg, 2001. P. 79–105; Koder J. Der Titel der Hymnensammlung des Symeon Neos Theologos // Χρύσαι πύλαι [Chrysai Pylai]: essays presented to Ihor Sevcenko... / Ed. by P. Schreiner and O. Strakov. Cambridge (Mass.): Paleoslavica, 2002. P. 215–221; Barber C. Icon and portrait in the trial of Symeon the New Theologian // Icon & word: the power of images in Byzantium: Studies presented to Robin Cormack / Ed. by A. Eastmond and L. James. Aldershot; Burlington (Vt): Ashgate, 2003. P. 25–33; Oikonomides N. How to become a saint in eleventh century Byzantium // Οἱ ἥρωες τῆς Ἐккλησίας: οἱ νέοι ἅγιο, 8ος-16ος αἰῶνας / ἑπιστημονιкή ἑπιμέλεια Ε. Κουντουρα-Γαλαкк. Ἀθῆναι (E. Kountoura-Galakк. Athena): Ethniko Idryma Ereunon, Institouto Byzantinon Ereunon, 2004. P. 473–491.

202

Подготовка иеромонахом Василием трудов св. Симеона к изданию потребовала новой научной аудитории и новых публикаций, которые были весьма многочисленны вплоть до 1957 г. Именно в это время закладываются основы текстологического подхода владыки к святоотеческой письменности, демонстрирующие, что переписывание текстов ― это еще и их перетолковывание, сквозь которое необходимо пробиться к изначальному содержанию. Позднейшие версии ― всегда приспособление прошлого к нуждам современности.

Еще одно достижение этого времени ― составление, по сути, концепции будущей книги о прп. Симеоне Новом Богослове, где его жизнь и проповедь будут помещены в историко-культурный и социально-политический контекст окружавшей его эпохи второй половины X–XI вв. На раскрытие всей полноты этой картины и будут направлены работы Василия Кривошеина, посвященные мистической биографии и настоятельской деятельности преподобного, его отношению к социально-политической действительности своего времени, народной религиозности эпохи, сравнению богословских взглядов отца с окружающим религиознокультурным контекстом*. При этом он не удовлетворяется лишь публикациями на русском для внутреннего пользования в Экзархате. Он почти сразу переводит свои труды на греческий или на один из европейских языков. Так, мистическая биография «братолюбивого нищего» появляется по-гречески в журнале «Григорий Палама»** и по-английски в издании «The Christian East» (II–7, 6; 1953–1954, P. 216–227), а описание образа игумена Симеона как «неистового ревнителя» ― в том же «Григории Паламе»***

________________________________________________

* См.: Огласительные слова преподобного отца нашего Симеона Нового Богослова. О памяти смерти: (Неизданное Огласительное слово) / Перевод с греческого иеромонаха Василия Кривошеина // Вестник РЗЕПЭ. 1953. № 14. С. 89–91; Василий, иером. Заметка к слову «О памяти смерти» прп. Симеона Нового Богослова // Там же. С. 92–99; [Василий (Кривошеин), иером.] «Братолюбивый нищий». Мистическая автобиография прп. Симеона Нового Богослова (949–1022) // Вестник РЗЕПЭ. 1953. № 16. С. 223–236; Idem. The Writings of St. Symeon the New Theologian // Orientalia Christiana Periodica. 1954. № 20. P. 298–328; Idem. «Ὁ ἀνυπερήφανος θεός» St. Symeon the New Theologian and early Christian popular piety // Studia Patristica. Vol. II. Papers presented to the Second International Conference on Patristic Studies held at Christ Church. Oxford, 1955. Part II. Ed. by K. Alan and F.L. Cross. Berlin, 1957. P. 485–494. (Texte und Untersuchungen. Bd. 64.)

** См.: Γρηγόριος ο Παλαμᾶς. θεσσαλονίкη, 1954. № 37. 156–164.

*** См.: Γρηγόριος ο Παλαμᾶς. 1955–1956. № 39. 29–33. 192–201.

203

и в «Восточноцерковных исследованиях»*. Все это впоследствии воплотится в его монографии о прп. Симеоне, которая выйдет в 1980 г. по-французски, а потом и по-русски.

Кроме патрологических конференций, владыка участвует и в Международных Византийских конгрессах. Традиция подобных форумов берет свое начало от первого съезда в Бухаресте в 1924 г. На IX конгрессе в Салониках в апреле 1953 г. Василий Кривошеин делится с научным сообществом своими наблюдениями над различными редакциями «Огласительных слов», прочитав доклад «Первоначальная форма и позднейшие редакции проповедей прп. Симеона Нового Богослова»**. Именно здесь он показывает себя «археологом текста», признавая возможность искажения аутентичного предания в результате не только переводов, которые неизбежно являются интерпретацией, но даже и переписывания трудов в рамках единой живой традиции.

На следующий конгресс, состоявшийся в Стамбуле 15–21 сентября 1955 г., впервые в бывшей столице Византии, он не поехал. Возможно, по соображениям идейной солидарности или безопасности. Гражданская война на Кипре, начатая в апреле 1955 г. сторонниками «эносзиса» ― объединения с Грецией из «Национальной организации кипрских бойцов», привела к волне антигреческих выступлений в самой Турции. В ночь с 6 на 7 сентября была разгромлена Патриархия в Фанаре, были человеческие жертвы. Все греки отказались от участия в конгрессе, многие европейцы последовали их примеру. Участники конгресса посетили патриарха Афинагора и выразили ему свои соболезнования. Владыка встретился с Афинагором уже в 1957 г.

На XI Византийском конгрессе в Мюнхене 15–20 сентября 1958 г. он продолжил текстологическую тему, выступив здесь уже с более полной версией своего видения истории текста и, следовательно, восприятия современниками проповедей прп. Симеона***. Впоследствии он опубликует эту работу в «Вестнике»

_____________________________________________________

* См.: Basil Krivocheine, hieromonk. The Most Enthusiastic Zealot. St. Symeon the New Theologian as abbot and spiritual instructor // Ostkirchliche Studien. 1955. № 4. P. 108–128.

** См.: Basil Krivocheine, hieromonk. The original form and the later reduction of the sermons of St. Symeon the New Theologian // Actes du IXe Congrès International des Etudes Byzantines. T. 3. Athèns, 1957. P. 161–168.

*** См.: Krivocheine B. Syméon le Nouveau Théologien et Nicétas Stéthatos: Histoire du texte des Catéchèses // Akten des XI Internationales Byzantinischen

205

на русском языке*.

Последняя его попытка участия в Византийских конгрессах была связана с XII такой встречей в Охриде (Югославия) 11–16 сентября 1961 г. Он получил приглашение еще в марте. Съезд проходил под «высоким патронажем» маршала Тито, того самого, кто способствовал гражданской войне в Греции, отразившейся на владыкиной судьбе. Председательствовал на съезде Георгий Острогорский, знакомый ему еще по совместным публикациям в Кондаковском сборнике. Летом владыка подготовил доклад и тезисы своего выступления**. Но поехать туда так и не смог из-за дел общецерковных, да и епархиальные дела уже надолго оторвали его от науки, которая развивалась по иным законам. Впрочем, его наработки к Охридскому съезду все же увидели свет***.

В 1950-е гг. владыка Василий не отказывался и от возможности практического приложения результатов своих «богословских раскопок». 11 декабря 1954 г. на очередном собрании АлбаноСергиевского Содружества он читает свое сочинение о прп. Симеоне как об игумене и устроителе монашеской жизни. «Неистовый ревнитель», опубликованный сначала по-гречески и по-английски, только через три года появляется в «Вестнике Экзархата» по-русски****. Тогда же он работает над обобщением триадологических взглядов греческих отцов-мистиков*****.

Издание трудов преподобного Симеона спровоцировало долгую историю, связанную с получением доступа к одной из греческих рукописей, хранящихся в России. Владыка обозначает ее как

______________________________________________

Kongress. München, 1958. Hrsg. von F. Dölger, H.G. Beck. München, 1960. S. 273–277.

* См.: Василий, архиеп. Преподобный Симеон и Никита Стифат. История текста Огласительных слов // Вестник РЗЕПЭ. 1961. № 37. С. 41–47.

** Церковь... С. 68–70.

*** См.: Basilе, archevêque. St. Syméon le Nouveau Théologien: la realité politique et sociale de son temps (d’après ses Сathéchèses ) // Resumé des communications. XIIe Congrès International des Etudes Byzantines. Ochrid, 1961. Belgrad — Ochrid, 1961. P. 57–58; Василий, архиеп. Преподобный Симеон Новый Богослов и его отношение к социально-политической действительности своего времени // Вестник РЗЕПЭ. 1961. № 38–39. С. 121–126.

**** См.: Василий (Кривошеин), иером. Неистовый ревнитель (Ζηλοτὴς μανιкότατος). Преподобный Симеон Новый Богослов как игумен и духовный наставник // Вестник РЗЕПЭ. 1957. № 25. С. 30–53.

***** См.: Basil Krivocheine, hieromonk. The Holy Trinity in Greek Patristic Mystical Theology // Sobornost. 1957. Ser. 3. № 21–22. P. 462–469, 529–537.

205

Московская рукопись Патриаршей библиотеки № 417 XV века, приобретенная Арсением Сухановым на Афоне в Иверском монастыре в царствование Алексея Михайловича, которая, по его мнению, теперь находилась в Библиотеке им. Ленина (ныне РГБ) в Москве. На самом деле рукопись происходит из Ватопедского монастыря и представляет собой сборник аскетического содержания на 279 листах*. Хранилась она, как и все синодальное собрание, в рукописном отделе Государственного Исторического музея.

Истории с получением этой рукописи владыка подробно касается в своей переписке с Игорем Александровичем. Ее детали небезынтересны как для характеристики научной жизни в России 1950-х гг., так и для оценки роли митрополита Николая (Ярушевича) в судьбе владыки. В письме от 9 июня 1956 г. владыка выражает надежду, что, будучи в Москве, ему удастся изучить рукопись основательно на месте, поскольку получить микрофильм ему до сих пор не удалось**. 10 июля он вновь подтверждает, что главный научный интерес ― это рукопись ГИМа, над которой придется просидеть не менее 10–15 дней. Восемь страниц фотографий этой рукописи, которые были владыке недавно присланы из Москвы, для работы оказались недостаточными***.

В своих воспоминаниях о владыке Николае он уточняет, что с 1952 г. пытался получить копию рукописи, в том числе и через Британское посольство в Москве, однако Исторический музей отговаривался состоянием рукописи, которую якобы нельзя копировать. В августе 1956 г. владыка познакомился с рукописью воочию и нашел ее состояние удовлетворительным. Отказ ГИМа он объяснил тем, что у музея не было установки для микрофильмирования, в чем руководство стеснялось признаться****. Очевидно, тогда же в августе он договорился с митрополитом Николаем о том, что тот организует фотографирование 220 листов

_________________________________________________

* См.: Matthei F. Accurata Codicum Grecorum manuscriptorum Bibliothecarum Mosquensium Sanctissimae Synodi, nititia et recencio. Lipsiae, 1805; Савва, архим. Указатель для обозрения Московской Патриаршей (ныне Синодальной) ризницы и библиотеки. М., 1858. № 372/CCLIX. С. 130; Владимир, архим. Систематическое описание рукописей Московской Синодальной (Патриаршей) библиотеки. М., 1894. № 417 (372/CCCLIX). С. 624.

** См.: Церковь... С. 43.

*** См.: Там же. С. 44.

**** См.: Воспоминания... С. 219–220.

206

рукописи обычным аппаратом. По его мнению, на это понадобилось 20 000 рублей (2 000 долларов), которые должен был выделить Синод. Сумма фантастическая и вряд ли соответствовавшая реальным затратам: в то время 20 000 рублей стоил автомобиль «Волга ГАЗ-2», 15 000 стоила «Победа», дороже ― 40 000 ― был только «ЗИМ». Скорее всего, за нулями стоял либо «испорченный телефон», либо намерение «заставить» владыку еще больше уважать Патриархию, «потратившую» на него такие деньги, либо таинственные законы социалистического рынка, неизменно удивляющие западного человека .

Второго октября 1956 г. владыка Василий с сожалением пишет Игорю, что о московской рукописи он не имеет еще никаких известий из Патриархии, что связано с отпуском самого митрополита Николая до конца сентября*. 4 ноября он отправляет письмо В.В. Зайцеву, которого считает заведующим финансовым отделом Патриархии и которому митрополит Николай поручил ведение этого дела. Не получив никакого ответа, он 7 декабря пишет самому митрополиту, а 8-го числа того же месяца обращается к брату с просьбой сходить в Патриархию и спросить Зайцева, Буевского или Ведерникова о том, как обстоят дела**.

Через какое-то время митрополит Николай сообщил ему, что фотографирование, которое займет месяц, было начато 12 января 1957 г. Однако, так и не получив копий, 6 марта 1957 г. он вновь жалуется брату, что отсутствие фотографий мешает ему проверить собственные гипотезы, которые могут быть оправданы только фактами из рукописи. Наконец 21 марта он радостно сообщает Игорю Александровичу, что фотографии пришли, и он сразу набросился на них, поскольку добивался копий более пяти лет***.

Достаточно долго владыка считал, что ему в деле приобретения копий помог сам митрополит, хотя впоследствии кто-то из критиков митрополита, по мнению которого Николай (Ярушевич) всегда обещает, а сам ничего не делает, рассказал следующее: «Ваше дело так и тянулось бы без конца, если бы один из молодых сотрудников Патриархии, питомец Московской духовной академии, из желания помочь Вам, не взялся по своей инициативе

______________________________________________

* См.: Церковь... С. 48.

** См.: Там же. С. 50.

*** См.: Церковь... С. 55.

207

за дело, бегал в Исторический музей, хлопотал и в результате все устроил»*.

Однако в «потоках богословия» владыку интересовал не только прп. Симеон. В 1956 г. он изучал экзегетические работы Оригена как одного из основоположников духовного учения Восточной Церкви и мистическое богословие свт. Григория Нисского. Если о свт. Григории он еще напишет, то Ориген, в силу своей неоднозначности и внутренней противоречивости, так и не станет героем его богословия. Владыку интересовали цельные личности. Впрочем, в начале 1960-х гг. он займется изучением трудов одного из предшественников Оригена ― Климента Александрийского. Владыка постоянен в своих интересах, выраженных еще в его первой работе о свт. Григории Паламе; русская религиозная философия интересовала его значительно меньше, поскольку, по его собственному признанию, в ней «много ценного» (см. интереснейшие ссылки на С. Булгакова и Б. Вышеславецва в статье 1935 г.), но столь же много «неудачного и сомнительного»**.

Интерес к Оригену, комментатору Книги Бытия и идеи творения, логично смыкался в личности владыки с господствовавшей в обществе тягой к апологетике, естественным наукам и вопросам соотношения веры и разума, порожденным сумасшедшим взмахом технического прогресса. В серии писем***, адресованных брату и племяннику, он подробно касается всегда важных для Церкви вопросов. И это при том что его, по большому счету, интересовали не научно-апологетические вопросы как таковые, а догматико-мистические глубины христианства. Этот интерес позволяет ему делать оригинальные, но глубинные сравнения: «миф Оргиена» об апокатастасисе предчувствует учение Тейяра де Шардена о схождении всего творения в «точку Омега», несмотря на все различия богословского языка ― научно-биологического в XX в. и антично-философского и библейско-патристического в III в.****. Богословие предстает здесь действительно как наука о языке и тексте.

______________________________________

* Воспоминания... С. 219–220.

** См.: Письмо И. Кривошеину от 9 июня 1956 г. // Церковь... С. 43.

*** См.: Письма от 2 окт. 1956, 8 дек. 1956, 25 дек. 1956, 6 марта 1957, 21 марта 1957 // Церковь... С. 47–57.

**** См.: Письмо от 8 дек. 1956 // Церковь... С. 49–50.

208

Любопытно, что, по собственному признанию владыки, он натолкнулся на эти проблемы и разрешающие их книги благодаря поездке в Москву в августе 1956 г. и общению с родственниками ― семьей Кривошеиных. Им, жившим в советско-материалистическом окружении, постоянно приходилось отвечать на подобные псевдонаучные вызовы, которые чуть позже будут сформулированы в классическом утверждении: «Космонавты в космос летали, а Бога не видели». Впрочем, как и у всякого «гуманитария», естественнонаучная апологетика вызывала у него «живой интерес», как это произошло с книгой Эрика Маскалла «Christian Theologie and Natural Sciences», не только прочитанной, но и отправленной в Россию. В частности, особое внимание владыки привлекла проблема детерминизма в современной науке. Сожаление вызвали лишь свойственные профессору англиканской традиции «аристотелевско-томистские формулировки»: патристический, читай ― платоновский, подход был бы способен углубить затрагиваемые темы. Но в целом богословские взгляды автора-англиканина казались близкими к православному пониманию проблемы.

Вместе с Маскаллом в Россию был отправлен и труд Тейяра де Шардена «Феномен человека», вышедший в 1955 г. в Париже, ― книга, которую владыка счел гениальной, будучи одновременно несогласным с рядом ее положений. Быть может, его привлекла в труде «археологичность» взглядов автора, много занимавшегося проблемой синантропа и вопросами эволюции. У Тейяра ему особенно понравились смелость синтеза и глубина метафизических постижений (хотя и не всегда исчерпанная до дна), не понравилось ― не столько модернизм, сколько пантеистический уклон, впрочем отрицаемый самим автором. При этом известно, что «модернизма» в богословии, особенно терминологического (недаром он ставит в вину автору «злоупотребление научным жаргоном» и «пленение научными формулами»), владыка не любил, будучи вообще противником искусственной оппозиции «консерватизм ― модернизм». Творческий, а не механический характер эволюции в «человеческом феномене», декларируемый Тейяром, был, очевидно, одним из привлекательных для владыки мест его работы ― именно творческое, а не механическое воспроизводство Предания и святоотеческой письменности было его церковной задачей. Эволюция как Предание, и Предание как эволюция ― столь неожиданный вывод

209

напрашивается из осознания удивительной взаимной притягательности православного богослова и католического ученого.

Именно «углубление» в богословские истины (формула, «подсказанная» владыке Никитой Кривошеиным и воспринятая им от него)*, положительное раскрытие христианской веры и является основной церковной задачей. В святоотеческих творениях глубины веры и духа как раз и раскрываются с предельной силой. Задачей же каждого отдельного христианина является умение их воспринять, понять и творчески-углубленно пережить. И здесь историческая и филологическая науки начинают играть незаменимую роль**.

Парадоксально, но те выводы, которые мы смогли сделать, знакомясь с трудами самого владыки, где совершенно отсутствовала методологическая рефлексия, были предельно точно подтверждены его собственным свидетельством. Причем свидетельством, высказанным им в процессе семейной переписки с собственным племянником по, казалось бы, второстепенному для патролога поводу. Это еще раз доказывает значимость для понимания богословия отцов их частных и деловых писем: в отсутствии систематически изложенного и обоснованного учения именно эти фрагменты отвечают порой на возникающие недоумения. Да и не только эта рефлексия, а само обращение к теме соотношения науки и богословия было вызвано во владыке голосами с Родины, остро нуждавшимися в правильных ответах. Необходимость защитить веру Церкви от нападок догматико-метафизических систем, претендующих быть наукой, в частности от марксистского примитивизма советского образца, от вторжения этих систем в чуждую им область заставила Василия Кривошеина сформулировать основы внутрицерковной жизни.

Знакомство с трудами Тейяра де Шардена и Маскалла научили владыку, по его собственному признанию, «жизненно нужному». За строками переписки с Никитой стоит вполне определенное родственное единодушие: вторжение христианства в несвойственные ему области «научной эмпирии» не принесет ему пользы, поскольку устройство веры «на научных данных» выглядит плоско и пошло. Иными словами, не может быть христианской

______________________________________________

* См.: Письмо от 21 марта 1957 // Церковь... С. 55.

** См.: Церковь... С. 55.

210

физики, христианской математики, христианской экономики. Не включить ли сюда «христианскую политику»?

Это не отменяет целостности христианского мировоззрения, по-своему «тоталитарной веры», но основанной не на внешних, эмпирических признаках, превращающих целостность в тоталитаризм, а на личном и церковном экзистенциальном опыте непосредственной встречи со Христом, захватывающем человека целиком. «Еще многое хотел написать тебе (в частности, о том, нужно ли иметь выработанное мировоззрение или нет), но не хочу слишком удлинять письма», ― пишет дядя племяннику 21 марта 1957 г.* Как тут не вспомнить апостола Павла: «И что еще скажу? Не достает мне времени, чтобы повествовать...» (Евр. 11, 32). Жаль, что владыка не писал писем подлиннее и что переписка с Никитой так внезапно оборвалась в связи с арестом последнего в 1957 г., ― она по праву составляет лучшие страницы современной апологетики.

Церковная же жизнь катилась своим чередом. Он не участвовал в съезде духовенства Экзархата 3–4 февраля 1955 г. в Париже, последовавшем почти сразу за назначением епископа Клишийского Николая (Еремина) Западноевропейским экзархом 15 октября 1954 г. Но к Пасхе 1956 г. иеромонах Василий получает от патриарха право ношения креста с украшениями, который ему вручает в августе в Москве митрополит Николай (Ярушевич). Удивившийся «награде не по чину» (у иеромонаха еще не было и обычного золотого креста), Василий Кривошеин был успокоен тем, что «патриарх благословляет» его носить такой крест**. А 25 января 1957 г. он неожиданно получает сан архимандрита. Узнав об этом в феврале от экзарха архиепископа Николая (награждение было сделано в обход Экзархата, непосредственно по ходатайству председателя ОВЦС), владыка был удивлен как возможностью миновать «промежуточный сан», так и существенным нарушением иерархичности***. Впрочем, его рукоположение в 1951 г. также решалось в обход тогдашнего экзарха архиепископа Берлинского Фотия (Топиро) непосредственными переговорами двух Николаев ― архимандрита и митрополита.

______________________________________________

* Церковь... С. 56.

** См.: Воспоминания... С. 217.

*** См.: Там же. С. 224.

211

А с наградами в Патриархии всегда была неразбериха: человека, уже имевшего церковный орден II степени, могли через несколько лет наградить тем же орденом, но III степени ― личные симпатии и личные ходатайства определяли все.

С этой церковной политикой была сопряжена и первая после «бега» 1919 г. поездка в Россию. О подлинном потрясении, произведенном ею, мы можем только догадываться: через три месяца Василий Кривошеин был не просто под сильным, но под все более усиливающимся впечатлением от нее*. Поездка состоялась с 8 по 25 августа 1956 г. В состав делегации входили: член Экзаршего Совета архимандрит Дионисий (Шамбо), сам иеромонах Василий, иеромонах Петр (Л’Юиллье), профессор В.Н. Лосский, профессор Д.Д. Оболенский, О. Клеман, И.М. Левандовская и А.Л. Мещерская. Владыка оказался в России после 36-летнего перерыва и посетил Москву, Троице-Сергиеву лавру, Владимир, Ленинград и Киев. Во время этой поездки и произошла первая встреча братьев после почти 40-летнего перерыва, вызванного афонским затворничеством будущего владыки и отъездом И.А. Кривошеина в СССР**. Для многих стала действительным потрясением, почти невероятным видéнием та массовая обрядовая и внутрихрамовая (не скажем ― литургическая) жизнь православных в СССР, которая издалека, сквозь сумрак «колымских рассказов», казалась совершенно невозможной. О возможных последствиях этой обрядовой жизни, в которую не сублимировалось, а просто вкладывалось все христианское в советском человеке, тогда не думалось или не хотелось думать.

Седьмого октября 1956 г. Василий Кривошеин едет в Париж не только рассказать в Экзархате о виденном в Советской России, но и поработать в Национальной библиотеке, а 16 декабря присутствует на освящении Успенской церкви в Лондоне. В январе 1957 г. он опять ездил во Францию и провел в Париже около недели, работая над симеоновскими рукописями. На сей раз он вернулся в Англию через Бельгию и Голландию, словно предваряя скорое сродство с этими землями. Пятнадцатого января владыка первый раз посетил монастырь Шеветонь близ Намюра в Арденнах, с которым его потом в 1960–1980-е гг. будут связывать самые

_________________________________________________

* См.: Церковь... С. 47.

** См.: ЖМП. 1956. № 10. С. 14–15, 22–23.

212

дружеские отношения. Монахов ― бенедиктинцев восточного обряда он принимал еще на Афоне в 1930-е гг., когда община находилось в местечке Амэ-сюр-Мез около Льежа. В Шеветоне он прочел два доклада: один ― о потрясении от церковной России, другой ― о прп. Симеоне Новом Богослове. О поездке и монастыре он напишет брату 6 марта 1957 г.: «Отрадно, и вместе с тем крайне грустно, что эти “униаты” (по национальности они все западные ― бельгийцы, французы и т.д.) относятся к РПЦ с большим сочувствием, пониманием и доброжелательством, чем многие наши эмигрантские выродки»*. В августе ― сентябре 1957 г. владыка ездил по своим научным делам в Грецию, работал в библиотеке Патмоса, а также посетил Стамбул, где в Фанаре имел разговор с патриархом Афинагором (Спиру) о только что состоявшемся примирении Московской Патриархии со своей бывшей епархией ― Православной Церковью в Финляндии (30 апреля 1957 г.), получившей автономный статус от Вселенского Патриархата еще 6 июня 1923 г.**.

Оксфорд заканчивался постепенно, как постепенно сквозь островной туман проступали очертания набережных Сены. О Париже как месте нового, викарного, служения в конце 1957 г. заговорил экзарх Николай (Еремин), через полгода состоялось синодальное назначение, еще через год ― епископская хиротония и опять через почти полгода ― переселение в столицу Франции. Напряженное ожидание отнимало силы, писалось плохо, еще меньше публиковалось.

Последним аккордом оксфордской жизни стал доклад, прочитанный владыкой в сентябре 1959 года на III Патристической конференции в Оксфорде***. Написал ли он этот текст задолго до того, как его публично прочел? Быть может. Но сама тема, как кажется, удивительно точно совпадала с внутренней атмосферой души автора, пребывавшей в «трезвом опьянении» той радостью, которую сулили предстоящие церковная работа и научный поиск. Впереди был Париж...

______________________________________________

* Церковь... С. 53–54.

** См.: Воспоминания... С. 218.

*** Krivocheine B. Le thème de l'ivresse spirituelle dans la mystique de Saint Syméon le Nouveau Théologien // Studia Patristica. Vol. V. Berlin, 1962. P. 368–376. (Texte und Untersuchungen. Bd. 80.)

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com