ГЛАВА V. О попытках при патриархе Иосифе устроить в Москве школу с помощью ученых греков и киевлян.

Патриаршество Иосифа замечательно и в том отношении, что в его время со стороны светского и духовного правительства проявляется особенная заботливость о распространении у нас просвещения. Эта заботливость сказывается прежде всего в усиленном издании разных отеческих произведений и книг учительного характера в роде Кирилловой книги, книги о Вере, малого Катехизиса (который издается, как говорит предисловие, «ради учения и ведения всем православным Христианом, наипаче же детем учащимся»), общеобразовательных, в роде грамматики Мелетия Смотрицкого. При издании самых церковных книг видна та же заботливость о распространении просвещения. Иосифовские книжные справщики вносят в наши церковные книги разные не печатавшиеся в них ранее статьи, которые бы содействовали более сознательному и разумному усвоению церковных книг, вносили бы в чтение их большую осмысленность и оберегли бы читателей от разных грубых ошибок и погрешностей. С этою именно целью в Псалтирь, например, эту самую любимую и распространенную между грамотными книгу, вносится особая статья о великом значении креста для христианина, о том, как следует знаменовать себя крестным знамением и что этим исповедуется; или же вносится такая статья: «наказание ко учителем, како им учити детей грамоте, и како детем учитися божественному писанию и разумению»; причем указываются и те грубые ошибки, в которые могут

96

впасть обучаемые и на что учителям следует обратить особенное внимание; рекомендуется, чтобы ученики читали неспешно, усвояли бы разум читаемого, так как грамотное учение «дело Божие есть», и потому не допускает небрежности. А самим учителям, если они окажутся не особенно сведущими, рекомендуется: «и вы зрите в самую грамматику, и в ней подробну вся узрите».

Сознание необходимости не только осмысленного чтения церковных книг, необходимости усиления религиозного просвещения, но и сознание необходимости правильного научного образования все более укоренялось в передовом русском обществе времен патриарха Иосифа. С особенною силою и убедительностью говорит об этом предисловие к грамматике Смотрицкого. Здесь прежде всего указывается на то, что знаменитейшие отцы церкви: Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин и другие святые изучали различные науки: грамматику, философию, риторику, землемерие, астрономию; что ради обучения наукам они покидали родину и посещали различные города, где только находились какие-либо знаменитые учители; что они не только сами изучали различные науки, но и считали изучение их необходимым для всех условием правильного понимания и усвоения Св. Писания, необходимым условием истинно-христианского миросозерцания и даже самой христиански· благочестивой жизни. В виду этого составители предисловия с особенною силою вооружаются на противников и презрителей внешнего научного образования. «И внешнее (образование), говорят они, еже мнози от христиан ненавидят и отмещут, яко пакостно и наветно и от Бога разлучающа,—се же глаголют зле  разсуждающе; ибо понеже неции от внешниа премудрости повредишася умом, восхотевши смыслити о небеси и о прочих тварех, мы же о сих добре разумевающе, елика потребна к животу и наслаждению сия плодствим, елика же вреждающая, отметаем... тако убо и о еллинских учений: елико есть испытательно и зрительно сущих по естеству сия прияхом, елика же лестна и пагубна, сиречь боготворения бесовом и другая, подобная сим,

97

отвергохом, паче же от тех учении пользовахом благочестивии. Тем же не подобает укороти и безчествовати наказания, якоже мнится неким неискусным сущим и не имущим разума, еже разделите лучшее от горькаго; аз убо глаголю, яко иже безчествуют наказание, тии сами ненаказани суще и велят всем ненаказанным быти, даже от нерадения злая творяще, не обличаеми будут по реченному, яко отринута чувство и обличающаго во вратех возненавидены; все бо исповедуем, яко честнейше есть учение в нас и наказание сущих благ». Указываются примеры святых искателей любомудрия, «К сраму же и заткание уст неблагоприятных и поношающих быти любомудрию, да посрамятся убо иже не внимающий во учение словесы богословец, паче же и укоряющие сие и инем возбраняющий, воспрославят же ся от Бога и человек, иже то проходящия... Простится же убо еже ненаучения согрешение, аще точию не от лености происходит. А еже с ненаучением имети разума кичение, люто есть и ненавистно, и прощения всякого недостойно, и более да не глаголю крайнего ненаучения знамения»... С особенною силою восстает против тех «иже в писаниих божественных словес разуму непрележаще», которые говорят, «яко несть нужда еже испытовати писания и учения многа». Возражающим, что в Св. Писании много «неудобо разумна нам являются» и потому читать и понимать его трудно, дается совет «недоведомая» прочитывать много раз, а если и после этого останется непонятным, «шествуй к премудрейшему учителю и вопроси глаголемых и много покажи потщание» и тогда Господь, видя твое усердие «открыет ти всяко». В частности, в послесловии о необходимости изучения для каждого грамматики говорится, что не изучивший ее «и в писаниих покушался изследити, аще в зело преимея разумом будет, всячески погрешити имать: како бо кому взыти возможно на последния степени, первых не причащшуся; или како разрешити возможно в писаниих обретаемые творческия силлогизмы, паче же

98

писати и читати и глаголати добре, аще не сей кто первее приобщився» 1).

Но одними заявлениями о важности и необходимости научного образования при патриархе Иосифе уже не ограничились, а стали деятельно стремиться основать в Москве, с помощью ученых киевлян и греков, настоящую школу, в которой бы русские могли получать правильное научное образование. В 1640 году наместник киевского митрополита старец Игнатий, будучи в Москве, подал государю челобитную, в которой, от имени

1) Нелишним считаем сопоставить эти воззрения действительных книжных Иосифовских справщиков на науку и научное образование с теми воззрениями на этот предмет, которые имели предполагаемые книжные Иосифовские справщики: Аввакум, Лазарь и др., чтобы еще раз видеть всю, прямо бросающуюся в глаза несообразность этого предположения. Аввакум говорит, что Дионисий Ареопагит «прежде даже не приити в веру Христову, хитрость имый изсчитати беги небесные; егда же верова Христови, вся сия вменил быти яко уметы. К Тимофею пишет в книге своей, сице глаголя: дитя, али неразумеешь яко вся сия внешняя блядь ничтоже суть, но токмо прелесть, и тля и пагуба... Изсчитати беги небесные любят погибающий, понеже любве истинные не прияша, во еже спастися им: и сего ради послет им Бог действо льсти воеже веровати им иже, да суд приимут не веровавший истине, но благоволиша о неправде». В другом месте: «Алманашники и звездочетцы и вси злодейщики познали Бога внешнею хитростию, и не яко Бога почтоша и прославиша, но осуетишася своими умышленьми, уподоблятися Богу своею мудростию начинающе, якоже первый блядивый Неврод, и по нем Зевесь прелагатый, блудодей, и Ермас пияница, и Артемида любодеица, о них-же Гранограф и вся кронники свидетельствуют, тоже по них бывше Платон и Пифагор, Аристотель и Диоген, Иппократ и Галин: вси сии мудри быша и во ад угодиша... Вси христиане от апостол и от отец святых научени быша смирению, и кротости и любви нелицемерной; с верою непорочною и постом, и со смиренною мудростию, живуще в трезвости, достигают не мудрости внешия поразумевати и лунного течения, но на самое небо восходят смирением... Виждь, гордожец и алманашник, где твой Платон и Пифагор! Тако их, яко свиней, вши сели и память их с шумом погибе, гордости их и уподобления ради Богу. Мои же святии, смирения ради и долготерпения, от Бога прославишася и по смерти обоготворени быша, понеже и телеса их являют в них живущую благодать Господню, чюдесьми и знаменьми яко солнце повсюду сияют»... «Так то и нынешние алмашники, слыхал я, мало покою имеют себе: и ветхая испражнять пойдет, а в книжку поглядит, здороволи испразднится. Свиньи и коровы болши вас знают, пред по-

99

митрополита Петра Могилы, заявил, что «смиренный отец, митрополит киевский Петр, паче всех прошений своих, изрядное бьет челом твоему царскому величеству, пожалуй, благочестивый царь, и повели в царствующем своем граде, благодатию и казною своею царскою, монастырь соорудить, в котором бы старцы и братия общежительного киевского братского монастыря живучи, о твоем царском величестве и о благоверной царице твоей и о Богом дарованных царских чадех величества твоего беспрестанно Бога молили и детей боярских

годою визжат, да ревут да под повета бегут: и после того дождь бывает. А вы, разумные свиньи, лице небу и земли измеряете, а времени своего не искушаете, како умереть. Горе, да только с вами, с толстыми быками! «И кроме философии и кроме риторики и кроме грамматики мощно есть верно сущу препрети всех противящихся истине».—«И мы, Михайлович, станем поучатися, как нам умерети и ум вперим к Богу всегда да полезнее нам будет тамо, егда обрящемся со Христом, нежели с риторикою славы ища, быта кроме Христа. Молю Бога ввечер и утро и полудне еже бы тебе не желати риторики кичения ради, но искати распятого Христа. —Христос не учил нас диалектики и ни красноречия, потому что ритор, ни философ не может быти христианин. Аще кто от христиан не истощит от своего помышления всяку премудрость внешнюю и всяку память эллинских философов, спастяся не может. Премудрость эллинская мати всем лукавым дохматом. Сократа философа эллинского вши съели, Платона в ссылку сослали и тамо зле исчез, понеже хотел ново житие в людех поставити». (Матер. для ист. раск. V, стр. 3, 298—299, 334 335; 1, стр. 682 —686). Дьякон Федор свой взгляд на значение науки и образования вообще высказал в своем разговоре с иконийским митрополитом Афанасием. Митрополит спрашивал Федора: «Платона и Аристотеля читал-ли»?—Федор: «которая польза такие книги честь? Не чту аз таковых книг».—Митрополит: «а когда ты не читал, незнаеши ничего».—Федор: «на что мне тые книги чести эллинских безбожных поганых философов, которые в болваны веровали и о тщетной мудрости упражнялися, а спасения себе не искали! — Митрополит: «а грамматику учил ли, или читал?—Федор: «разумею отчасти; грамматика не вере учит, но как какое слово добре глаголати и праве писати. То мое о Христе учение: восточные святые церкви книги и правые догматы. Митрополит: «а богословию учил ли еси»?—Федор: «Богословию Христа моего разумею отчасти,—потрудился, отче,—и сего ради добре во Христа верую и вем».—В другом месте Федор так определяет круг необходимых знаний: «И ты, чадо мое животное, Максиме, аще знаеши тех мнящихся быти учителей и наставников по гибели и во тме неведения шатающихся, вели им прочести с трезвым умом и с

100

и простого чину грамоте греческой и словинской учили. Дело то Богу угодно будет и твоему царскому величеству честно, и во всех странах преславно. Аще возможно величеству твоему в сем прошению отца митрополита киевского пожаловати благодатно, яко милосердный царь и светило всему православному роду российскому, по воли своей государской сотвори, а отец митрополит киевский твою государскую волю вскоре исполнит и старцев со учителями пришлет» 1). Но на этот раз предложение киевского митрополита в Москве не было принято. Тогда, в 1645 году, в Москву прибыл за милостынею палеопатрасский митрополит Феофан, который подал царю особую челобитную, и в ней между прочим заявлял: «да повелиши быть (в Москве) греческой печати и приехати греческому учителю учити русских детей филосовства и богословия греческого языку и по русскому». Ходатайство Феофана принято было в Москве благосклонно, тем более, что он сам вызвался подыскать для московской школы подходящего учителя и действительно прислал в Москву «для печати и учения» константинопольского архимандрита Венедикта. Но в Москве Венедикт, стоим учительским самохвальством, мелочною притязательностью и неблаговидными поступка-

чистою совестию четыре Христова евангелия, изряднее же сына Громова богословие, и прочих святых апостол проповедь вселенную, и святых седьми соборов и десяти местных деяния и правила их проити, к сих же святые учительные слова прочести с разумом и со известным испытанием, да к томуже и вся службы на господския двунадесятые праздники просмотрити, стихеры и славники, и ирмосы и кононы, богомудрых творцов гранесия, да научится от всех тех и громогласно с нимиже всеми святыми согласно исповедать в Троице единого Бога». (Ibid. VI стр. 54, 101). С своей стороны Лазарь в челобитной государю, говорит: «царю благородный, вех тя благоразумна и мудра суща и чуждашуся, како времени сего не испытуеши! Имевши у себя мудрых философов,  рассуждающих лице небеси и земли и у звезд хвосты аршином измеряющих.и таковых глаголет Спас лицемеры быти, яко времени сего не испытают, а ты, государь, таковых честных имаши и различными брашны питаеми и благовонными питиями натаявши, и хощаши внешними их плетухами власть свою мирну управяти». (Ibid. IV, 252).

1) Aк. юг.-зап. Рос. т. III, № 33 и 44.

101

ми произвел крайне неприятное впечатление и потому был отослан назад. После этой неудачной попытки основать школу в Москве с помощью греков, постельничий Федор Ртищев решился привести в исполнение проект, в 1640 году предложенный киевским митрополитом Петром Могилою, об основании в Москве монастыря, в котором бы вызванные из киевского братского монастыря иноки «детей боярских и простого чину грамоте греческой и словинской учили». С согласия и по благословению патриарха Иосифа возникает близь Москвы Андреевский монастырь и населяется иноками из разных южнорусских монастырей. В 1649 году само правительство вызывает в Москву ученых киевлян для перевода Библии с греческого языка на славянский, и как значится в одной официальной справке, «для риторского учения» 1). В 1649 году в Москву приезжает иерусалимский патриарх Паисий, а с ним его дидаскал, грек Арсений, который ранее жил в киевской Руси и знал славянский язык. Наше правительство оставляет Арсения в Москве в качестве учителя риторики в имеющейся открыться в Москве школе. Но этого мало. Царь обратился с просьбою к бывшему тогда в Москве иерусалимскому патриарху Паисию, чтобы он по возвращении на восток позаботился приискать между учеными греками благонадежного учителя и прислал его для учительства в Москву: об этом свидетельствует грамота патриарха Паисия к царю в 1653 году, в которой он, посылая в Москву в качестве учителя для московской школы, митрополита Навпакта и Арты Гавриила, пишет: «повелели нам, богомольцу вашему, радети и обрести единого учителя премудрого и православного, и не имел бы никакого пороку во благочестивой вере, и был бы далече от еретиков, и послати б нам иво ко святому вашему царствию покло-

1) Малороссийские дела, ев. 5, 1652—1653 г., № 16. В одном рукописном сборнике XVII века тоже говорится, что Ешфаний был вызван царем в Москву «ради научения славено-российского народа детей эллинскому наказанию» (опис. синод. библ. отд. II, 3 № 291, стр. 427).

102

нитеся, да учинит учительство и учит эллинский язык, якоже она есть древня от иных язык, понеже она корень и источник иным». В то время, когда Ртищев и сам государь озабочивались устроить в Москве школу, которая бы служила рассадником научного просвещения для русских, и патриарх Иосиф, с своей стороны, тоже хлопотал о том, чтобы подыскать на востоке между православными учеными греками подходящего благонадежного учителя для московской школы. Хлопоты об этом патриарх возложил на известного грека Ивана Петрова Тафрали, служившего нашему правительству в качестве тайного агента по сношениям с православным востоком. Иван Петров исполнил поручение патриарха Иосифа и в 1649 году доносил ему: «даю ведомость о некотором учителе смышленом эллинскому языку и рассудителя евангельскому слову и имя ему Мелентий, прозвище Сирих, что такова учителя второго не обретается во всей вселенной и ни в котором месте, и дал свое слово—хотел придти сюда к благочестивому царю и святейшеству вашему. А будет изволение благочестивого царя и великого князя Алексея Михайловича, самодержца всея Руси и произволением святительства вашего, изволите дати грамоту мне, да он придет сюда, и челом бью, да мне о том учини указ и подай ответ» 1).

Таким образом уже во время патриарха Иосифа в известной части передового московского общества ясно была сознана несостоятельность нашей предшествующей умственной жизни, открыто была признана необходимость науки и образования и как естественный результат этого сознания уже при Иосифе явились усиленные хлопоты об учреждении в Москве правильно организованной школы, во главе которой стояли бы или ученые киевляне, или ученые греки 2). Следовательно, тот переворот в нашей

1) О попытках устроить в Москве школу с помощью греков см. нашу книгу: Характ. отнош. Рос. к прав. востоку в XVI и XVII столетиях стр. 477 и след.

2) Обыкновенно все заботы об устройстве в Москве школы и вызов ученых киевлян и греков в Москву стараются приписать влиянию Ни-

103

умственной жизни, когда старая московская, основанная на крайне односторонней книжной начитанности ученость, вместе с старыми московскими сборниками и другими продуктами старорусского писательства, признаны были несостоятельными, неудовлетворяющими более современным запросам и потребностям жизни; когда признана была необходимость усиленных литературных заимствований из южнорусских произведений, необходимость бо-

кона, видят в этом только его личное дело. Но думать так несправедливо. Ников, насколько теперь известно, вовсе не заботился об устройстве в Москве школы. Это видно из следующего. Когда иерусалимский патриарх Паисий был в Москве (1649), то царь, конечно с согласия и одобрения патриарха Иосифа, просил Паисия, чтобы он и другие патриархи приискали на востоке хорошего, строго православного учителя грека и прислали бы его в Москву для учительства. Паисий исполнил эту просьбу царя только в 1653 году, когда московским патриархом был уже Никон. В качестве учителя Паисий прислал в Москву митрополита Навпакта и Арты Гавриила Власия, о котором писал царю: «избрали есми  достойного о таком деле, яко сего преосвященного Навпакта и Арты, пречестного экзарха всеа Италии, премудрого учителя и богослова великия церкви Христовы, о Святом Дусе возлюбленного брата нашего и сослужителя нашего смирения, господина Гаврила Власия, якоже такова в нынешних временах в роде нашем не вомногих обретаетца... А только будет производит царствие ваше быти учительству, и он готов есть побыти, колико время ему возможно, а мы ему такоже обещалися, что ему имети волю свою, а будет благодарить великое ваше царствие. И он побудет и много время, покамест ученики от него отойдут, и противлятися будут с еретиками, и ответ будут давать обо всяком вопросе, и будет благодаримся. великое ваше царствие, и все бояре и князи, и будеши оставити вечное воспоминание в похвалу и славу от всех царств и королевств». С своей стороны и константинопольский патриарх Иоанникий писал царю о митрополите Гаврииле, что он «и богослов и православный в роде вашем, и что производит великое ваше царствие от него вопросити от богословия и изыскания церковного, о том будет ответ держати благочестно и православно, якоже восприяла благочестивая Христова великая апостольская и восточная церковь». Но и помимо этих рекомендаций восточных патриархов русское правительство уже ранее хорошо знало Гавриила Власия, который, проживая в Молдавии в качестве учителя, не раз присылал на Русь, как ее доброхот, отписки с политическими вестями, и кроме того ранее прислал в Москву две книги: одна — Мелетия, патриарха александрийского, против иудеев, друга—грамматика, причем обе книги были писаны «эллинским и словенским языком» Таким образом митрополит Гавриил

104

лее тесного сближения с образованными киевлянами и греками, чтобы с их помощью перенести науку в Москву и при посредстве правильно устроенной школы прочно водворить ее здесь, — этот в высшей степени важный переворот в нашей духовной жизни начался и в известной части общества совершился уже при патриархе Иосифе, время которого, с этой стороны, несомненно было временем прогрессивным, временем того поворота в умственной жизни русских, который в конце концов привел их потом к тесному сближению с образованным Западом.

удовлетворял всем требованиям, чтобы быть принятым в Москве в качестве учителя: об его православии, выдающейся учености и способности к учительству торжественно свидетельствовали своими грамотами сами восточные патриархи, он был уже известным доброхотом русского правительства, он знал славянский язык и уже ранее присылал в Москву книги на греческом и славянском языках. А между тем Гавриил не остался в Москве учителем, но был отослан назад, хотя патриархом теперь уже был Никон, предполагаемый ревнитель и поборник учреждения в Москве школы с помощью ученых иностранцев. Это очень странное явление можно бы, пожалуй, объяснить тем, что Никон, вероятно, имел какие-либо веские для него причины не поручать именно Гавриилу устройство в Москве школы, а хотел передать это дело в более верные и лучшие, по его мнению, руки. Но в действительности этого не было. Из всего времени патриаршества Никона мы не только решительно не имеем никаких данных, но даже и намеков на то, чтобы Никон сколько-нибудь думал и заботился об устройстве в Москве школы, хотя времени для экого у него было достаточно, а его выдающееся влиятельное положение, его тесные связи с греками и киевлянами, давали ему полную возможность быстро и скоро осуществить мысль своего предшественника об устройстве в Москве школы. Между тем мы видим явление как раз противоположное: незадолго до патриаршества Никона у нас идут горячие хлопоты о привлечении в Москву ученых, энергичные поиски подходящих учителей для задуманной Московской школы; со вступлением же на патриарший престол Никона все эти хлопоты и поиски разом прекращаются и вопрос об устройстве в Москве школы совсем сходит с очереди. Ясно дело, что вопрос об устройстве в Москве школы был поднят и деятельно разрабатывался вовсе не Никоном, а другими лицами, Никон же был и навсегда остался к нему равнодушен. Правда, Никон имел у себя под рукою нескольких ученых греков и киевлян, но они были оставлены в Москве не им, а еще Иосифом и Никон воспользовался ими не для устройства в Москве школы, но только для книжных переводов и исправлений.