6 марта рано утром съехались все и подписали статьи согласно воле великого государя. В статьях говорилось: быть воеводам и ратным людям в городах: Киеве, Переяславле, Нежине, Чернигове и Остре; жителей воеводам не ведать, иметь начальство только над своими ратными людьми. Если получится жалоба на обиду от ратных людей, то воеводы судят ратных людей, то вместе с воеводами быть при этих судах из малороссийских жителей знатным, добрым и разумным людям. Поборы собирать, как написано в статьях Богдана Хмельницкого. Реестровым козакам быть в 30000, и давать человеку по 30 золотых польских; гетману 1000 золотых червонных на год: обозному и писарю по 1000 золотых польских, на судей войсковых по 300 золотых, на писаря судейского 100, на бунчужного 100; на полковника 100 ефимков, на есаулов по 200, на сотников по 100. В реестр писать старых козаков, которые много служили: а если таких недостанет, то принимать мещанских и крестьянских детей. Пожалованные дворянством сохраняют его: и впредь государь жалует этою честию за заслуги по челобитью гетмана и старшины; жалует также грамоты на мельницы и деревни, данные гетманом и старшиною за войсковые заслуги. Великий государь указал быть выборному, кого гетман, старшина и все войско выберут, жить ему в Москве погодно, чтоб гетману обо всех делах писать к нему, а он будет приносить письма к приказным людям, которые будут доносить их до великого государя, чтоб из Москвы к гетманам частым посланцам не быть, также и гетману посылать к великому государю не часто, только для самых нужных дел, по три или по четыре раза в год; посланному для таких важных дел давать по 20 подвод, а гонцам по 3, потому что подводы теряются, отчего козакам и мещанам много убытков. Ратным людям на козацких дворах не ставиться, ставиться у мещан и мужиков, козаков изменниками и мужиками не называть; беглецов выдавать. Как будет съезд с польскими комиссарами, то будут на него приглашены и малороссийские выборные, только эти посланцы с послами и комиссарами сидеть не будут для избежания ссоры, а когда начнутся разговоры о делах малороссийских, то бояре призовут посланцев и объявят им, о чем идет дело; если же призовут их царские послы и польские комиссары в заседание, то им говорить о благочестивой вере и о других своих делах, только безо всяких ссор, тихими и приличными разговорами. (Козаки никак не согласились на то, чтоб посланцам их не сидеть с послами и комиссарами.) Если гетман в чем провинится, кроме измены, то его не переменять без указа великого государя. Учинить полковника из малороссийских городов и при нем быть 1000 козаков реестровых: где начнутся шатости и измены, то этому полковнику своевольных унимать по своим правам. Гетман будет жить в Батурине.

Подписавши статьи, отправились на площадь пред соборною церковию; здесь опять боярин спросил, кого хотят в гетманы? Раздался крик: "Демьяна Игнатова!" Обозный и полковники поднесли Демьяну булаву. "Хотя я и не желаю быть гетманом, - сказал Демьян, - однако противиться не могу и буду служить великому государю верно". "И мы хотим служить верно!" - завопили все. Боярин вручил новому гетману подтвердительные царские грамоты, после чего все пошли в церковь и принесли присягу.

8 марта раздавалось государево жалованье: гетман получил два сорока соболей, по 100 рублей сорок; старшины получили по две пары; лучшие люди в полках по три, а другие по соболю; Лазарю Барановичу прислано два сорока: один в 100, другой в 50 рублей.

Раздвоение между козаками и остальным народонаселением малороссийским, раздвоение, давшее возможность московскому правительству не согласиться на требования Многогрешного и Барановича, это раздвоение ясно высказалось в мещанских челобитных, поданных царю: "Чтоб от козаков великих насильств и налогов христианам в малороссийских городах, пригородах и деревнях не было; жители принимают к себе переселенцев с той стороны Днепра на хлеб и на соль мирскую, отчего бедным мирянам великое разоренье и даже кровопролитие в домах делается, междоусобная брань, бунты начинаются, потому что голики не хотят быть сыты тем, что им дают, а берут насильно с мещан и крестьян. Дела градские бедных крестьян чтоб в козацкую державу и власть не были отданы, чтоб козаки на своих вольностях жили, а до крестьян ни в чем бы не касались, в управление и в суды градские не вступались. Доходы всякие в казну великого государя козакам не собирать, собирать их мещанам и крестьянам и отдать, кому царское величество изволит, чтоб бедным мещанам и крестьянам от козаков вконец не разориться".

После рады, в апреле, приехал в Москву посланный от нового гетмана и всего Войска, судья енеральный войсковой Иван Самойлов с челобитьем, чтоб князь Ромодановский с своим войском всегда был на защиту Украйны по первому требованию, не отговариваясь неимением царского указа; чтоб возвращены были в отечество малороссияне, сосланные по наветам Брюховецкого и взятые в плен в последнюю войну. Но важнее была другая статья: "Если поборов с малороссийских городов не станет, доплачивать жалованье Войску Запорожскому из казны государевой; ныне вся Украйна пуста и не скоро оправится, всем городам по указу государеву дана льгота на пять лет, и потому не с кого поборов брать, мельницы все разорены". На все пункты последовало согласие, кроме пункта о доплачивании жалованья козакам из казны царской. Иосиф Тукальский прислал грамоту, просил, чтоб государь позволил ему быть митрополитом в Киеве; о том же просил и архимандрит Гизель. Им отвечали, что за некоторыми мерами Иосифу быть на митрополии невозможно, потому что дело о Киеве между Россией и Польшею еще не решено, а какое решение на общем съезде последует, в то время митрополиту царский указ будет.

И третья смута малороссийская, и третья измена гетманская не отняла восточной Малороссии у Москвы. Турки и татары не поддержали восстания барабашей (как называли тогда козаков восточного берега в Крыму); поляки, если б и хотели, не могли действовать против Москвы, если б и хотели, не могли помочь ей в борьбе с козаками. Еще весною 1668 года посланник царский Акинфов из Варшавы и воевода смоленский давали знать в Москву, что в Польше и Литве большая рознь и нестроение, что король королевство покинет и пойдет во Французскую землю. Акинфов обратился к известному литовскому референдарю Бростовскому с вопросом: кто из коронных и литовских сенаторов сильны и от кого в делах великого государя службы и раденья чаять? "Царскому величеству, - отвечал Бростовский, - радетелен литовский канцлер Хриштоф Пац, а из коронных Андрей Ольшевский, бискуп хелмский, подканцлер да Ян Рей, воевода любельский. Надобно тебе с ними видеться и царскою милостию их обнадежить: а канцлер коронный хотя и не очень радетелен, однако тем людям не поперечит: так надобно и его почтить и видеться с ним". Акинфов в тот же день поехал к Ольшевскому и подарил ему сорок соболей; был у канцлера коронного и у воеводы любельского, государевою милостию обнадеживал, но дачи никакой не чинил: к Пацу отвез соболей и грамоту Ордина-Нащокина. Пац объявил свою службу, как он, приехавши из Москвы, расхваливал всем царевича Алексея Алексеевича, образ которого показывает мудрость, тихость и милосердие; как уговаривал не искать другого государя, кроме царевича; литовские на эту мысль все склонились, склоняются и коронные, только не все: которых француз задарил большими подарками, те для короля молчат и поманивают на француза. На будущий сейм надобно государю царю прислать послов своих с полною мочью: король на этом сейме непременно от короны откажется, и в то время станут ее домогаться многие, а пуще всех француз. Пац впервые указал русскому правительству могущественное средство решать выборы польских королей: "Царское величество послал теперь войска на козаков; так пусть эти войска далеко от границы не отходят; тогда турок, и француз, и другие замеривальщики станут опасаться, думать: как Москва с козаками управится, то и Польшу станет оборонять; так же и во время избирательного сейма люди, радетельные царскому величеству, будут надежнее и смелее, зная, что государевы войска на границе".

Между тем надобно было выполнить условие, по которому уполномоченные обеих держав должны были съехаться в Курляндии; положено было пригласить туда же и шведских уполномоченных. Со стороны Швеции после Кардисского мира слышались постоянные жалобы на то, что не все пленные отпущены из России и что шведские купцы терпят притеснения в ее областях. Новый договор, заключенный окольничим Волынским с шведскими уполномоченными на реке Плюсе в 1666 году, не положил конца жалобам. Русское правительство в свою очередь жаловалось на притеснения своих купцов в шведских владениях, жаловалось на дурное поведение в Москве шведских резидентов. "Не годится им быть на Москве для того, что в торговлях своих живучи корыстуются, а государственных дел не помнят", - писал царь королю. В апреле 1668 года пошла царская грамота в Стокгольм с приглашением королевских уполномоченных в Курляндию для порешения всех торговых затруднений. С русской стороны отправился на съезд сам начальник Посольского приказа боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегатель. 26 мая выехал он из Москвы с большим торжеством: благочестивый государь, во исполнение евангельского гласа "яко без мене не можете творити ничесоже", воздвигнул из своих хором образ Вседержителя и провожал его от Успенского собора за Тверские ворота до церкви Благовещения. Здесь по совершении молебствия государь обратился к патриархам, просил их молиться, чтобы дело совершилось на славу св. Троицы, на радость православным христианам, на посрамление племенам варварским, и при этом государь объявил патриархам, что такого великого дела издавна в России не бывало. Но Ордин-Нащокин понапрасну прожил лето в Курляндии: ни шведские, ни польские уполномоченные не приезжали. Королева Гедвига Элеонора от имени малолетнего сына своего Карла XI отвечала царю: "Ваше величество уговорились о съезде с польским королем, не объявивши нам, не оказавши нам этой чести. Нашему королевскому величеству этот съезд не надобен, потому что с вашим царским величеством о вольной торговле мы условились в Кардисском и потом в Плюсском договоре, а с королем польским - в Оливском; что в этих договорах постановлено, то все будем содержать крепко без всякого умаленья, и потому послов наших на тот съезд отправлять мы не соблаговолили. Если же вашему царскому величеству угодно будет пригласить нас в посредники при заключении вечного мира с Польшею, то мы ради будем всяким приятством и дружбою оказываться". В августе король Ян-Казимир отрекся от престола и начались выборы. Архиепископ-примас, гетман Пац и референдарь Бростовский присылали к Нащокину с объявлением, что царевич Алексей Алексеевич назначен кандидатом и что успех дела несомненен, но вместе с тем им хотелось выведать у Нащокина, согласится ли царь послать к ним сына на их условиях? "Прежде всего, - отвечал Нащокин, - надобно исполнить то, что договорено, съехаться в Курляндии, и, даст бог, при этом съезде все тайные дела к вечному миру совершены будут. Шведы в съезде отказали: явно, что не рады они видеть союз Москвы с Польшею. О государе же царевиче - быть ли ему королем польским - воле праведной божией кто противится? Как восхощет, так по прошенью верных своих и сотворит; а прежде всего между обоими многочисленными народами надобно вечное утверждение учинить, и тогда, будут ли государи родные или чужие, во всяком случае будут жить в единстве богоугодным советом". Причины, заставлявшие его отклонять предложения об избрании царевича, Нащокин высказал государю таким образом: "Нет никакой нужды ехать на сейм; вечного мира там не заключить, царевича в короли не выберут, а только прежнему договору поруха будет. Вдаваться в избрание страшно и мыслить: сколько из Великой России королевству Польскому надобно будет дать? В Польшу ехать мне послом не на утверждение, а на разрушение мира. Корону Польскую перекупят, как товар, другие".

В октябре приехал в Москву гонец Ян Гойшевский, привез грамоту от "рад духовных и мирских обоего народа" с известием об отречении Яна-Казимира, также подлинную грамоту шведского короля, в которой тот объявлял, что не считает нужным съезд уполномоченных трех держав в Курляндии, ибо в договорах, как Оливском, так и Кардисском, достаточно постановлено о торговле. "Таким образом, - писали паны радные, - съезд не состоялся не по нашей вине, а мы готовы выслать своих комиссаров". Согласились, что съезду русских и польских уполномоченных опять быть в Андрусове, и с русской стороны назначен был тот же Ордин-Нащокин, с польской - Ян Гнинский, воевода хелминский. Нащокин выговаривал комиссарам, что мирное постановление не сдержано со стороны поляков, которые не дали условленной помощи в войне против хана и Дорошенка, и последний овладел царскими городами. "Видя такое замешательство в украйнах, - говорил боярин, - надобно для устранения бусурман заключить союз вечный и крепкий". "Нельзя, - отвечал воевода хелминский, - заключать нам теперь, в перемирных годах, вечного союза, потому что завоеванные города остались бы тогда вечно в стороне царского величества; надобно непременно назначить срок отдачи Киева". "Если назначить срок отдачи Киева, - говорил Нащокин, - то надобно назначить срок отдачи тех городов украинских, которыми владеет теперь Дорошенко. Лучше положить все это на волю божию; после великие государи по обсылкам, общим советом постановят и о Киеве, и об украинских городах". Комиссары настаивали на сроке. "Прежде всего, - повторял Нащокин, - надобно подтвердить о соединении сил против бусурман; а если вы этого не сделаете, то царство Московское по нужде будет искать дружбы у тех соседей, против которых теперь требует у вас союза". Наконец по многим разговорам комиссары с великою нуждою отложили упорные свои речи и подались учинить крепость о соединении сил против бусурман. Это было уже в конце декабря. Нащокин возвратился в Москву.

Но весною 1669 года он уже опять ехал на съезд, ехал на последнюю службу. Мы имели много случаев изучить характер знаменитого сберегателя посольских дел. Мы видели, что это был один из предтеч Петра Великого, человек, который убедился в превосходстве Запада и начал громко говорить об этом превосходстве, требовать преобразований по западному образцу. Он дорого поплатился за это, когда хваленый Запад отнял у него сына. Но неприятности этим не могли ограничиться. Узнавши чужое, лучшее, Нащокин стал порицать свое, худшее; но, порицая дела, он непременно должен был порицать лица, принять на себя роль учителя, выставляя свое превосходство, тогда как было много людей сильных, которые не хотели признавать этого превосходства, не хотели быть учениками Нащокина. И нельзя не признать, что Нащокин поступал при этом не очень мягко, слишком давал чувствовать свое превосходство, свои учительские права. Сделают что-нибудь в Москве без совета с Афанасием Лаврентьевичем или вопреки его совету - Афанасий Лаврентьевич никогда этого не забудет: постоянно он будет повторять, что вся беда произошла оттого, что его мнения не приняли, а не приняли не почему другому, как только из ненависти к нему. И как он пользовался этого ненавистию, как употреблял во зло свои отношения к царю! Выведенный в люди царем и поддерживаемый им, он постоянно возбуждает самолюбие Алексея Михайловича: "Ты меня вывел, так стыдно тебе меня не поддерживать, делать не по-моему, давать радость врагам моим, которые, действуя против меня, действуют против тебя". Таким образом, проповедуя самодержавие, Нащокин прямо стремился овладеть волею самодержца. Не мог не чувствовать этого царь Алексей Михайлович, не мог не скучать постоянными однообразными жалобами Нащокина. Андрусовское перемирие, столь желанное для всех, чрезвычайно подняло Нащокина: его сделали боярином, подарили богатую Порецкую волость, сделали начальником Посольского приказа с громким, небывалым титулом. Легко понять, что Афанасий Лаврентьевич не счел за нужное при этом переменить своего образа действия и тона своих речей; легко понять, как доставалось от него дьякам Посольского приказа - Дохтурову, Голосову и Юрьеву, которые вели дело по старине, а Нащокин хотел вести его по-новому. Как смотрел он на Посольский приказ, видно из следующего представления его царю: "На Москве, государь, ей! слабо и в государственных делах нерадетельно поступают. Посольский приказ есть око всей Великой России, как для государственной превысокой чести, вкупе и здоровья, так промысл имея со всех сторон и неотступное с боязнию божиею попечение, рассуждая и всечасно вашему государскому указу предлагая о народех, в крепости содержати нелестно, а не выжидая только прибылей себе. Надобно, государь, мысленные очеса на государственные дела устремляти беспорочным и избранным людям к расширению государства от всех краев, и то, государь, дело одного Посольского приказа. Тем и честь, и низость во всех землях. И иных приказов к Посольскому не применяют, и думные дьяки великих государственных дел с кружечными делами не мешали бы и непригожих речей на Москве с иностранцами не плодили бы".

Дьяки, которым тяжело приходилось от взыскательного нововводителя, естественно, не могли отзываться о нем хорошо, желали от него избавиться и были готовым орудием в руках врагов Нащокина, особенно в его отсутствие. В числе врагов Нащокина указывают на одного из самых близких людей к царю, Богдана Матвеевича Хитрово; указывают и на причину вражды: Нащокин покровительствовал англичанам, Хитрово - голландцам. Уже с дороги Нащокин начал посылать жалобные письма государю: "Товарищи мне на съезд назначены прежние, и для своих нужных дел остались они на Москве. Ныне я свободен от посторонних печалей, только бы товарищи мои насильно из Москвы высланы не были и печалей бы их я не видал. Посольское дело основанием своим имеет совет божий и прежде всего мир между своими, тогда и противные в мир придут; а тебе, великому государю, сиротство мое, как ненавидим от стороны, известно: так по крайней мере не видать бы мне от товарищей своих воздыхания и печалей и свободною мыслию, без переговоров многих служить. Умилосердися, великий государь, не изволь с оскорблением, не по охоте из Москвы товарищей ко мне высылать, чтоб холоп твой от чужих печалей не отбыл твоего дела, которое всему свету годно. Я не на урочное время и не из корысти тебе, великому государю, служу, при вседержителеве чудотворном образе ваше государское пресветлое лице мысленно на всяк час во убогой душе моей и непременно имею: так бы скончать ваше, великого государя, дело неотложно. Как в докладах, так и в челобитье моем обиды своей в корыстях никогда на товарищей своих не извещал. Великие государственные дела оберегать - эта должность в божией и в вашей государской воле: за мое недостоинство отпустить и того на мне не спрашивать. А если за злыми чужими нравами не буду иметь свободной службы, товарищи мои от страха желания своего в совет не приложат, то в таком несогласии не было бы всему государству урона". Польские комиссары замешкались за королевскими выборами, и царь в начале мая прислал Нащокину указ - ехать в Москву. "Мне велено оберегать государственные дела, - отвечал Нащокин, - так после этого на мне не спросили бы? Не знаю, зачем я из посольского стана к Москве поволокусь? В твоей государевой грамоте ничего не написано. Пойду я за Спасовым образом в Смоленск - станут говорить, что посольство отставлено; а на посольском стане в Мигновичах оставить чудотворный образ без твоего указа я не смею. Послов ли мне дожидаться, или на время в Москву ехать, или впрямь быть отставлену от посольских дел? Надобно, чтоб все людские переговоры и разности в твоих делах исчезли". Нащокин подозревал, что тут все действуют козни врагов его, и знатных вельмож, и товарищей по приказу Посольскому, видел, что ему не присылают из приказа нужных бумаг, пишут, чтобы ехал в Москву, а зачем, не объявляют. Всплакался по своему обычаю Афанасий Лаврентьевич: "Отвел бы ты меня, холопа твоего, от посольства, так чтоб уже вовеки не был. Вот и прошлою зимою обругали меня ни за что во весь свет! Воззри, великий государь, для своего здоровья и для всенародных неисчетных слез и оскорбления всякого в нестроении приказном, омерзелого меня, холопа твоего, вели от дела откинуть, если я тебя прогневал и недостоин в обороне быть. Думным людям никому ненадобен я, ненадобны такие великие государственные дела! Откинуть меня, чтоб не разорилось мною государственное дело! Как в Московском царстве искони, так и во всех государствах посольские дела ведают люди тайной ближней думы, во всем освидетельствованные разумом и правдою и мзды неприемные. А я, холоп твой, всего пуст и вся дни службы своей плачусь о своем недостоинстве. У такого дела пристойно быть из ближних бояр: и роды великие, и друзей много, во всем пространный промысл иметь и жить умеют; и Посольский приказ ни от кого обруган не будет; отдаю тебе, великому государю крестное целование, за собою держать не смею по недостатку умишка моего". В Москву Нащокина после этого не требовали; но вот пришла беда с другой стороны: грамота из Варшавы от панов радных от 20 апреля. "Отдача Киева, - писали паны, - по Андрусовскому договору назначена нынешнего месяца апреля 15-го числа; но из грамоты царского величества видно, что отдача эта отложена до комиссии о вечном мире. Это Андрусовскому договору очевидное нарушение. Вы, как великих посольских дел сберегатель и владетель, должны стараться, чтобы Андрусовский договор остался не нарушен. Ожидаем удовлетворительного ответа". "На съездах объявится, - отвечал Нащокин, - кто нарушил Андрусовский договор", а в Москву послал сказать, что в Польше и Литве надобно промышлять казною да надобно отпустить пленных мещан, иначе на съездах будут из-за этого большие вычеты и неуступчивость со стороны польских комиссаров. В то же время Нащокин писал, чтобы отослали в Польшу шведскую грамоту, написанную во враждебном для России духе и привезенную польским гонцом в Москву: "Надобно отдать грамоту полякам, чтобы не было из-за нее ссоры; если в Посольском приказе скажут, что грамота нужна для улики шведам, то ведь надобно прежде помириться с поляками, а потом уже ссориться со шведами и уличать их; если Посольский приказ причтет мне в дерзость, что я обнадежил поляков в возвращении этой грамоты, то такой моей дерзости для прославления государева имени и для сдержания правды во всяких делах много". Нащокин угадал, ему прислали из Москвы запросные статьи, и в первой статье говорилось: по какому указу обнадежил поляков, что шведская грамота будет им возвращена? Будучи на Москве, ты говорил при государе и боярах, что грамоту надобно держать крепко на улику шведам, потому что и за большие тысячи такой улики на шведов не купить? "Можно было держать до тех пор, пока не спрашивали, - отвечал Нащокин, - а когда просят, то надобно по дружбе отдать, потому что по дружбе прислали, а улика не уйдет, если грамота будет в руках у союзного друга". 2) Писал, что Дорошенка можно принять, и прислал статьи, но по этим статьям принять отнюдь нельзя; нельзя принимать до тех пор, пока не окончатся переговоры на съезде с комиссарами. Ответ: "В том царского величества воля, а я долг свой отдал; а нынешнее устроенье в крепость вечную о духовном чину учинить, что на свете истинная вера бессмертна; а прием Дорошенков без веры всегда непостоянен, и много Дорошенков. И бог к готовому приступает, а мое письмо по воле ж его святой в доношенье посылано". 3) По его мнению, об удержании Киева надобно делать через наместника Тукальского, но каким образом? Ответ: "В докладных в 21-й статье в приказ Малой России подлинно писано: когда бы милостивый указ из Москвы был послан на челобитье киевских духовных, как в тех статьях изображено, тогда надобно было бы и наместнику наказывать, а теперь уже время прошло". 4) Пусть объявит, что говорил в разговорах в Посольском приказе о приезде нынешнего крымского посла. Ответ: "С крымским послом надобно договориться накрепко, чтоб впредь в общем съезде на Украйне или на Валуйках быть государевым, польским и крымским послам вместе и общим советом мир заключить". 5) Какие докладные письма оставлены им в Тайном и Посольском приказах о Киеве, по тем письмам Киева задержать невозможно; а что он толкует 16-ю статью, та к Киеву нейдет. Ответ: "Доклады оставлены на волю государеву, буди воля божия и государева, а устроенье восточной церкви по склонению духовных по докладам отложено". 6) По какому указу отдал Гизелевы письма Беневскому и для чего? Ответ: "Кто об этом донес, рад с тем стать на очную ставку в таком причете к измене. А что к Гизелю от Беневского слова дошли, то Беневский рад ссорить; если товарищи мои тогда видели и слышали мою измену, а не извещали, и то их правдали? Устроенье за такими ложными изменами отлагается. В таком извете по очной ставке, в чем Московскому государству убыль учинил, рад, пристойно правде, смертью розняться, чтобы мною, ненавидимым, воровство и нераденье в Посольском приказе искоренилось, а делали бы по прежним обычаям, без помешки, как им надобно". 7) Для чего он, едучи из Курляндии к Смоленску, писал между иным делом без указу к панам радным об отдаче Киева по договору в польскую сторону прежде времени, и тем подал повод панам прислать с требованием отдачи Киева, и для чего польского нынешнего гонца у себя задержал, а в Москву не пропустил, зная 20-ю статью Андрусовского договора? Ответ: "Писал к Речи Посполитой, чтоб комиссаров на съезд прислали до сроку отдачи Киева, а не забытно это у поляков и без письма моего. Гонца не послал затем, чтобы не было посольским съездам отволоки; все равно с переводом листа в Посольский приказ подлинно писано". 8) О переводе малороссийского духовенства из-под ведомства константинопольского патриарха в ведомство московского говорено патриарху александрийскому, и он хотел писать об этом к константинопольскому патриарху с прошением, только сказал, что без совета всех своих духовных константинопольский патриарх сделать этого не смеет, а он, александрийский, в чужую епархию о том писать и указывать не смеет. Ответ: "Когда по истинным докладным статьям промыслу быть не изволено, то как бог известит великому государю. А мое доношение со многою докукою для того: зачем входить в убытки, держа Киев через срок? а чем держать? - тому был путь. А в съездах для вечного мира без предварительного устроенья не мое сиротское дело отговаривать; совершать это великим послам из ближних бояр, по своему высокому господскому согласию учинят как хотят, переговаривать будет некому, потому что не смеют". 9) Почта для чего не за крестным целованьем? Грамотки распечатывают, а Марселис сказал, что и вперед будет распечатывать: явно, что вести переписывает, в числах не сходится. И в золотых улика есть, что многие присылаются чрез почту, а он не все объявляет. Томас Келдерман не бивал челом, чтоб ему почту держать, и никто у него челобитья не слыхал. Ответ: "Леонтий Марселис сам за себя ответ даст, как принимает, а присягал ли служить правдою - это приказное дело. Если Посольский приказ считает Марселиса мне другом, то по делу ему ненавидиму быть. Так лучше меня изринуть; а те узнают перекупать и без меня, им же милы будут. А мне до смерти одного пути, за помощию божиею, бесстрашно держаться и как богу, так единому помазаннику его служить, сильных не боясь: а сынишку оборона та ж". 10) Государева грамота к нему послана была, чтоб ехал в Москву; приехал крымский посланник для великих дел. Ответ: "Писал я во многих отписках об указе: Спасов образ где поставить? А для чего мне было в Москву ехать - об этом мне не писали. На посольском стану житье не праздно: великие в Литве всполохи и наславлено про войска московские на ссору; все это сдержано. Чтоб милостивый царского величества указ последовал - откинуть меня от посольства за мои многие неистовые дела, которые тяжко ныне Посольскому приказу слышать. Рад бы я был, чтобы для меня делу божию и государскому не ругались и в иные земли бесчестье Московскому государству проноситься перестало". 11) Мацкеевич за собою никаких дел не сказал, кроме того, что Дорошенка к подданству приводить, а Дорошенок сам об этом пишет и готов в подданство. Ответ: "Зная Мацкеевича, я писал о его верности, а ныне он про меня в приказе и на площади бог знает что слышит; невинная смерть всякому претит, держатся того, где помощь; а я по господе моем ни лисьих язвин, ни птичья гнезда, где подклонить грешную голову, не имею, и не надобно, а ему еще свет, хотя и в бедности, не наскучил". 12) Пишет от себя в Малороссийский приказ о черкасах, что их принимали мимо всякой правды: к чьему лицу он это написал? Кто их принял мимо всякой правды? И что в том приеме правда и что не правда? Ответ: "Милостивому государскому сердцу предать это суду праведному: ни к чьему лицу это не причитано, не мышлено, а самое дело показует. Хмельницкого прием от турского поворочен с польских кровей, другой под Конотопом, так и до нынешнего времени. Или еще то неизвестно: за благословением духовным, от гонения, как они именуют, лядского, в Константинополе и мирские к турку ж, как прежде и Хмельницкий, в подданство пошли, а к святительскому престолу в царство Московское духовного утверждения не донашивали. А ныне от них и есть". 13) Для чего английский и голландский послы теперь к Москве идут? Ответ: "Идут к Москве по шведскому заводу, домогаются в порубежных городах и досталь долгами разорить; что их государствам надобно, то посланники и станут вымогать, а слабость Посольского приказа узнали, что им надобно, то и делают по их воле". 14) Для чего шведскому резиденту велено быть в свою землю? Ответ: "Такого ссорщика на Москве по его прошенью оберегал Посольский приказ. Выведав все нестроенье посольское, какая между приказными ненависть и злая вражда и кто в этой вражде силен и в приказе владетелен, - выведав все это, он едет домой, чтоб друзья шведские без него отъездом его наводили всякий страх, чего привыкли на Москве блюстись. Английский посол грозил шведами царству Московскому, а в Посольском приказе ему в том спущено: явная шведу дружба! По этой дружбе и грамота шведская задержана для разрыва с Польшею, а не для улики шведам; и кто шведов станет уличать по закупленным их сторонним страхам, которые на Москве вкоренились? Призрит господь бог, и помазанник его изволит освободить всенародное христианское дело от разрушения, вскоре меня, Афонку, от посольства откинуть, и будет во всем без помешки, и что вновь делано дерзостию, не по прежним московским делам, и то в вечном мире все исправят, все согласно по своим правам учинят; а мертвым сердцем того дела мне вперед делать нельзя, и чему не выучился - взять неоткуда". В Москве нападали на Леонтия Марселиса, которого Нащокин употреблял по почтовому делу. Нащокин выставлял заслуги своего любимца и при этом случае не забыл уколоть приказ. "Апреля 9, - писал он царю, - приехал ко мне на посольский стан Леонтий Марселис: ездил он в Вильну, чтоб с тамошним почтарем устроить постоянную государственную почту. Это великое государственное соединительное дело вперед к умножению всякого добра царству Московскому будет. Он же, Леонтий, будучи в Вильне, сыскал уставы печатные торговые постоянного сбора со всяких товаров пошлин, какие, при таком ближнем соседстве, годны в Москве и во всей Великой России. Эти уставы Леонтий повез в Москву. Там бояре спрашивали гостей о торговых уставах; но гости, зная за собою вину и желая себе помочь, хотят Марселиса от твоей государской милости отогнать, потому что он, служа в сборах таможенных, хотел объявить нерадение голов и с гостями размолвил. Только бы в приказе правдою рассуждено было, неисчетные убытки твоей казне в приказе!" В то время как Ордин-Нащокин перекаривался с подчиненным ему Посольским приказом, в Варшаве был избран новый король - Михаил, князь Вишневецкий, сын знаменитого Иеремии. ведшего такую ожесточенную борьбу с козаками. Ордин-Нащокин из Мигновичей послал весть в Москву об избрании Вишневецкого, но из Москвы к нему ни весточки. В начале июля он обратился к государю: "Иноземцы, наслышась про палату твою государскую, что из Посолького приказа о мне огласная вражда в мир пущена, сомневаются в совершении вечного мира, дивятся, что у такого превысокого государственного дела я, ненавидимый, в палате; а неправда моя не обличена, и от дела посольского не откинут. Ваше государское самодержание во всем, с сейму на Москве государей не выбирают и обо мне знают, что я вашею государскою милостию взыскан. Шведский резидент, наслышась на Москве, великие тайные ссоры учинит, как и до сих пор делал, и в таких приказных ссорах вечный мир с Польшею заключен быть не может: указных статей, по докладу моему, до сих пор ко мне не присылывано; шведская грамота, которой в Польшу просят, отчего не отдать - неизвестно! Дойдет до съездов, и мне, облихованному и ненавидимому человеченку, с прежнею смелостию твоих государевых дел начать нельзя; прежде, когда товарищ был на посольстве, сам не делал, но в Москве стыдился меня уличать. Опальными и ненавидимыми людьми во всем свете таких бесценных дел о унятии христианской крови не делают. Припомни, великий государь, многие горькие слезы пред лицом твоим государским. Кто богу и тебе неотступно служит, без мирского привода, те гонимы. Явно тебе, великому государю, что я, холоп твой, по твоей государской неисчетной милости, а не по палатному выбору тебе служу и, никаких пожитков тленных не желая, за милость твою государскую неотвратно и бесстрашно, никого сильных не боясь, умираю в правде. Если я избываю своей вины или за нерадение твоей государской службы или над кем хотя видеть твою государскую праведную опалу, то укажи меня, беззаступного, прежде казнить, чтоб иные наказались без заступы так дерзко, как я в делах поступать, и держались бы, кто из палаты к твоим делам по совету выбран будет. Разрушая божию помощь, мучат меня злыми ненавистями, не доискавшись вины, что богу и тебе, великому государю, в моей дерзости противно и всему государству в чем вредно было; уличили бы меня, на какие свои корысти продал я твои государские дела? Потому что корень всему злу - сребролюбие; а к иноземцам меня в поступках дел причитают, то апостол сказал: всем себя поработих да множае приобрящу".

Афанасий Лаврентьевич не пропускал случая уколоть дьяков. Один грек бил челом в Посольский приказ, чтобы отписали в Минск о беспошлинном пропуске оттуда его товаров. Нащокин отвечал, что на это нет никакого права: "Чтобы из Посольского приказа дать грамоту челобитчику, и мимо себя с такою неправдою не пропущу, тут твоему государскому имени от иноземцев была бы укоризна; есть с чего посольским дьякам нескудным быть и без иноземских дел. Не научились посольские дьяки при договорах на съездах государственные дела в высокой чести иметь, а на Москве живучи, бесстрашно мешают посольские дела в прибылях с четвертными и с кабацкими откупами".

В Москве платили ему тою же монетою и назначили ему в товарищи Ивана Желябужского, человека, не любимого им. Нащокин встретил Желябужского вопросом: "Вперед ты, будучи у посольского дела, помогать мне станешь ли? Объяви заранее, потому что после отсылать тебя от дела будет нехорошо". "Тебе допрашивать меня не указано, - отвечал Желябужский, - польские послы моего имени в грамотах своих не пишут, так я на съезде стану им то выговаривать, а дело посольское стану делать, о чем указ будет прислан". Нащокин послал грамоту в Москву: "По такому, великий государь, несогласию делу божию и твоему разрушение! И на Москве из Посольского приказа злых дел наслушано, и то великое разрушение, а теперь на послов нападут со враждою и с небыличными выговорами".

Желябужский в свое оправдание писал: "Я приехал в Мигновичи 10 июля, и до 20-го числа боярин Афанасий Лаврентьевич со мною о государских делах ничего не говаривал; получит через почту из Польши письма - меня не призывает и знать мне об них не дает, а если и призовет, то ни о каких делах не говорит, только расспрашивает, по какому моему доводу государь присылал к нему стрелецкого голову Лутохина? Для чего я к нему чрез его письмо ехал? Говорит, будто он к великому государю писал, чтобы меня не высылать; говорит, что я ему у государева дела ненадобен, делаю я будто дела проклятые; что мне у посольского дела быть нельзя, потому что с польскими комиссарами стану говорить спорно, а ему, боярину, говорить надобно все с поклонами и с челобитьем, чтобы польских комиссаров ничем не раздосадовать, ходить ему надобно за комиссарами с покорством, потому что за нами есть их добро (Киев), и вперед грозит многими расспросами. А я против его расспросов никакого своего довода не таил, и никого ни в чем не ведаю, и не доваживал, и проклятых дел никаких не держусь, и посольских дел на съездах без противных слов, с поклонами и с хожденьем за польскими комиссарами с покорством как делать - на столько меня не станет. И теперь мне за боярским письмом на меня к великому государю у дела быть нельзя, чтобы от недружбы боярина Афанасия Лаврентьевича напрасно не пострадать и от великого государя в опале не быть, чтобы мне, бедному, в Мигновичах вконец не погибнуть".

Желябужский был отозван в Москву, прислали и шведскую грамоту. Но Афанасий Лаврентьевич не успокоился, послал к государю новую жалобу на посольских дьяков, обвинял их в явном желании не допустить до вечного мира; жаловался, что когда он был отправлен в Курляндию, то дьяки, удержав у себя посольский наказ, переделывали и прислали к нему с подьячим в дорогу; после его отъезда докладывали государю, писать ли его, Нащокина, царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегателем? "Указу и статей для мирного постановления мне до сих пор не прислано; в Посольском приказе разве то мне в вину поставлено, что неотступно великому государю служу? Если мне Посольский приказ не верит, то этим государственные дела обруганы. В чужие государства меня сберегателем пишут, а у себя в приказе не верят?"

С 25 сентября начались у Нащокина съезды с польскими комиссарами: Яном Гнинским, воеводою хелминским, Николаем Тихановецким, воеводою Мстиславским, Павлом Бростовским, писарем литовским. Нащокин объявил, что для утверждения вечного мира надобно быть посредникам; комиссары говорили, чтобы мириться без посредников, а если дело не сладится, тогда искать способу через посредников. Потом начали говорить, как бы украинские народы успокоить и от турского подданства отвратить? Нащокин говорил, что это дело надобно решить прежде всего и для успокоения Украйны надобно быть посольским съездам под Киевом или призвать выборных из Украйны в Андрусово. "Нет, - возражали комиссары, - надобно прежде заключить вечный мир". "Вечный мир, - отвечал Нащокин, - может быть заключен только на условиях Андрусовского перемирия". "А зачем Киев не отдан в положенный срок?" - спрашивали комиссары. "Затем, - отвечали им, - что вы прислали для его занятия полковника Пиво с немногими людьми; но разве можно было сдать им такую крепость? Это было все равно что сдать ее бусурманам". "Отчего, - спрашивали опять комиссары, - отчего по союзному договору царские войска не соединялись с нашими между Днепром и Днестром?" "Потому, - был ответ, - что не допустили до этого соединения татары и Дорошенко, перешедши на путивльскую сторону, где Дорошенко захватил многие города и теперь держит; королевским войскам следовало помогать нашим на путивльской стороне". "Не могли тогда наши войска помогать, - отвечали комиссары, - потому что в прошедшую войну мы изнурились. Надобно это пустить на волю божию". "Надобно писать в Украйну для ее успокоения", - начал опять Нащокин. "Как писать?" - спросили послы. "Писать с обеих сторон к духовным и мирским людям, пусть они или пришлют выборных на нынешние съезды, или какого другого утверждения потребуют". 19 октября письма были отправлены. После этого комиссары опять начали толковать о Киеве. "Нельзя было вам отдать Киев, - отвечал Нащокин, - смута была тогда в Украйне". Комиссары стали говорить о вечном мире с возвращением всего приобретенного по Андрусовскому перемирию. "Об этом нечего говорить, - отвечал Нащокин, - Смоленск и строен с нашей стороны, и останется за нами вечно". В этих переговорах протянулось два месяца с лишком. На девятом съезде, 29 ноября, комиссары объявили, что им велено подтвердить договор о соединении войск, договор о вечном мире был отложен, но комиссары упорно стояли, чтобы назначен был срок сдачи Киева. Это упорство затянуло переговоры до 7 марта 1670 года, когда поляки перестали наконец толковать о Киеве. Постановили, чтобы первый Андрусовский договор сохранился во всех статьях, запятых и точках, равно и постановление о союзе против бусурман.

Подробности о дальнейшей судьбе Нащокина нам неизвестны. В январе 1671 года по случаю свадьбы царской боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин упоминается в числе бояр, бывших за великим государем, а в феврале начальником Посольского приказа уже является любимец царский Артамон Сергеевич Матвеев; Нащокин сходит с служебного поприща и постригается под именем Антония в Крыпецком монастыре, в 12 верстах от Пскова. В Дворцовых разрядах сохранилось следующее известие: "Того ж году (1671) в Польшу великие послы: боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин да думный дворянин Ив. Ив. Чаадаев. И Афанасий Нащокин отставлен, а на его место указал государь быть окольничему Вас. Сем. Волынскому". Очень может быть, что вследствие этого назначения Нащокин подал такие докладные статьи, на которые не хотели согласиться, а он иначе не согласился ехать, и это несогласие повело к окончательному удалению Нащокина от дел.

В то время как Посольский приказ переменял своего начальника, сношения с Польшею получали все больше и больше важности по поводу дел турецких.

В августе 1670 года приехал в Москву королевский посланник Иероним Комар. Он требовал, чтобы царь велел двинуться войскам своим в Украйну против турок и татар, постоянно грозящих Польше, требовал, чтобы немедленно дана была помощь Белой Церкви, угрожаемой Дорошенком, который разорвал переговоры с польскими комиссарами в Остроге. Ему отвечали: "Если царские войска явятся на Украйну, то это только раздражит козаков, особенно Дорошенко, которого это не успокоит, напротив, в движении царских и королевских войск он увидит явное намерение изгубить украинские народы и станет призывать к себе на оборону турецкие войска. Царские войска стоят в Белгородском и Севском полках и оберегают Украйну. Обоим великим государям шатостных козаков лучше привесть в послушание милостию, а не жесточью".

В декабре 1671 года во дворце великого государя было большое торжество - прием великих и полномочных послов его королевского величества, Яна Гнинского и Павла Бростовского. Воевода хельминский витийствовал в длинной речи пред царем: "Кто здравым оком и нетемным разумом взвесит дела божия, у которого народы игрищем, вселенная и небеса яблоком, кто изочтет на востоке солнца мидийское, ассирийское и персидское единоначальство, на полдень и запад греческое и римское величие, премудрость, силу и обилие Египта, рай обетованной земли, ее богатства и утешения и потом увидит эти страны в пепле, в крови, без имени, под игом неволи и, что всего хуже, без познания божия, - тот должен признать, что бог взамену всех этих народов возбудил, поставил и укрепил народы, находящиеся под владением королевского и вашего царского величества, дал королевскому величеству от востока и от полудня застундение, утверждающееся на крепком союзе с цесарским величеством и с целым домом австрийским: велики владения их! До Африки и Сицилии расширяются, обнимают Америку, полную златом, и непобедимым скипетром защищают Европу. А ваше царское величество заступаете Европу с другой стороны, в пределах владений ваших родятся, растут, разливаются Дон, Двина и Волга. Ты побеждаешь диких наследников Батыя и Темир Аксака и защищаешь Европу, зеницу вселенные; ты стремишься к стране, орошаемой Доном, дабы и там незнаемой части вселенные наложить имя славянское; паче всего услаждаешь неудобства полунощные милосердием правления. Оба народа - польский и русский - бог превечный положил стеною христианства: какой же страшный отчет дать должен пред небом тот, кто дерзнет их ослаблять или делить несогласием или дружбою неискреннею".

Для переговоров с послами назначены были ближний боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий, боярин князь Дмитрий Алексеевич Долгорукий, думный дворянин Артамон Сергеевич Матвеев. Послы начали жалобою на северских козаков, которые в воеводстве Мстиславском и повете Кричевском заехали земли по реку Сож и мирному постановлению чинят всякие противности. "Об этом уже послано к гетману Демьяну Многогрешному", - отвечали бояре. Потом послы объявили дело поважнее: "С великою жалостию объявляем, что в государстве королевского величества имеются некоторые противности: гетман Петр Дорошенко изменил, и на Корону Польскую наступают неприятели посторонние; чтобы великий государь изволил учинить помощь своими ратными людьми для успокоения таких противностей, по любви к королю и по утвержденному договору". Бояре: "В прошлом году, как были на съездах с обеих сторон великие и полномочные послы, писали они в Украйну к духовенству и к мирским людям, призывая к себе на съезды их выборных, чтобы эти выборные прислушались и увидали, что послы договариваются только об успокоении христианском, а противного ничего украинским городам не чинится. И теперь гетман Демьян Игнатович прислал к великому государю киевского полковника Константина Солонину с товарищами, людей честных и разумных: так вы бы, послы, позволили в ответной палате этим посланцам быть для прислушания к делам, и какие зацепки северские козаки в королевских владениях сделали, посланцы свое оправдание нам объявят сами; пусть посланцы знают, что мы договариваемся о братской дружбе между великими государями, об успокоении обоих государств; а то как прежде при подтверждении в Москве Андрусовского договора из Украйны выборных людей не было, то вскоре после гетман Ивашко Брюховецкий, сославшись с королевским гетманом Петром Дорошенком, царскому величеству изменил, и невинной крови пролилось много".

Послы: "При ваших разговорах гетманским посланцам быть непристойно, потому что если какое-нибудь наше объявление покажется им противно, то они станут нам о том выговаривать неучтиво, по своему козацкому украинскому нраву, и это королевскому величеству будет к бесчестью и королевского указа у нас о том нет. Если у гетманских посланцев есть какие дела, то пусть бьют челом в приказе, а вы нам об этом объявите. На Андрусовские съезды украинские выборные не были присланы, значит, милость обоих государей украинские люди преслушали, и к нынешнему договору призывать их не надобно, а приводить непослушных к послушанию и от турецкого подданства отвратить таким способом, как написано в Московском договоре, - войсками с обеих сторон". Бояре: "Бесчестья королевскому величеству не будет никакого, позвольте только им быть для прислушания дел, а в разговоры они вступаться не станут и сидеть не будут, будут стоять, как и другие наши и ваши дворяне; прежде украинские духовные, митрополит и два епископа, при самом короле в Сенате заседали и вольный голос имели. Недавно еще великий гетман коронный Собеский с козаками украинскими договаривался, и в Остроге у Станислава Беневского была комиссия с козаками, и договаривались прямым посольским обычаем: стало быть, дело не новое". Послы: "Украинских народов по совету обоих великих государей призывать ненадобно, потому что украинские люди непостоянны и никогда в правде не стоят. На прошлую комиссию в Андрусово гетман Дорошенко к нам писал, что послал о всем бить челом королевскому величеству на елекцию, а после стал бить челом в подданство царскому величеству. И гетмана Демьяна посланцам при наших разговорах быть опасно: выведав обо всем, станут они писать к гетману Демьяну, а тот станет ссылаться с Дорошенком. При посольских разговорах для научения государственным делам бывают люди ведомые, верные. Гетмана Демьяна Многогрешного называем мы подданным царского величества только в перемирные годы; а как перемирные годы отойдут, тогда можно будет его называть и королевского величества подданным. Прежде киевский митрополит и двое владык в Сенате место имели по воле королевской, и то дело особое. Только в этих длинных разговорах время проволакивается, а дело не делается; изволил бы великий государь учинить тому разрешение".

Но скорого разрешения трудно было надеяться, потому что впереди стояли важные дела. В январе 1672 года послы объявили, что король мог бы покрыть братскою любовию, что Киев на срок не отдан, если только будет назначен другой срок уступки; потом послы спрашивали: по обязательствам союза какую помощь против бусурман окажет царское величество королевскому? Просили наказать северских козаков, перешедших рубежи воеводства Мстиславского, подававших помощь Дорошенку, неприятелю обеих государств: чтобы жителям римской веры в уступленных по Андрусовскому договору областях дозволено было свободно отправлять свое богослужение, вольно было или принимать в домы свои капланов, или для богомолья выезжать за рубеж; чтобы шляхте из этих областей вольно было переходить в королевскую сторону; жаловались, что пленная шляхта и воинские люди до сих пор еще не освобождены, мощи, образа, утварь костельная, дела воеводства Киевского не отданы, просили, чтобы царь велел отдать Велиж к воеводству Витебскому, а Себеж и Невль - к Полоцкому.

Бояре отвечали, что к гетману Многогрешному послан указ о козацких зацепках, и список с. этого указа дан будет послам; надобно было съехаться на рубежах с обеих сторон межевым судьям, но со стороны королевской они не высланы. Из пленных в стороне царского величества никто не задержан, остались те, которые сами захотели остаться; но много пленных задержано в стороне королевской, и послам об этом так досадительно объявлять не довелось, потому что с обеих сторон уже об этом говорено пространно. С польской стороны не только что в титуле царского величества сделаны многие прописки, но и книги напечатаны государю и предкам его на великое бесчестье. Союз нарушен со стороны королевской: когда королевский гетман Дорошенко с татарами воевал на восточной стороне Днепра царские города, то от короля помощи не подано. В Варшаве, в королевском дворце, в той палате, где принимают послов, на своде написано живописным письмом: на одной стороне король с сыном и панами-радою, а на другой - гетман польский гонит московские полки, царь и бояре взяты в плен, связаны, ту гисторию всем иностранным послам показывают и подлинно, как была победа, рассказывают с насмеханием и с укоризною Московскому государству и российскому народу. Тело царя Василья Ивановича Шуйского уже в Москве, прежнее вспоминать и тем досаждать за таким теперь мирным постановлением не годится, и королевское величество для братской любви велел бы то выображвние в палате своей снять. Чтоб отклонить бусурманское нашествие, надобно обоим великим государям писать к государям христианским и к султану турскому, а помочь войском и Киев отдать царскому величеству невозможно, потому что с королевской стороны против Дорошенка и татар помощи не дано: но царское величество не перестанет помогать королю калмыцкими, ногайскими и донскими войсками. Пишут уже теперь и в печатных курантах, что турский султан очень печалится: все христианские государи заключили союз и хотят на него войною наступать. В курантах же пишут, что турский султан послал было войска свои на Черное море, но как услыхал, что русские войска на Черное море против него идти хотят, то велел все свои войска возвратить. После этого объявления бояре дали послам записку о Дорошенке: "К великому государю пишет гетман Демьян Игнатович, что присылает к нему с той стороны гетман Петр Дорошенко и вся старшина, просят, чтоб царское величество велел принять их под свою высокую руку. потому что в стороне королевской в вере чинится им гонение. И королевское величество позволил бы царскому величеству принять Дорошенка, чтоб иго тем от турского подданства отвратить. А если король и Речь Посполитая принять Дорошенка не позволят, то царскому величеству принять его можно и потому, что король в своей грамоте называл его подданным турского султана и писал, что он уговаривает к турецкому же подданству и восточную сторону Днепра, а Дорошенко пишет, что он поддался турскому султану от гонения в вере, и потому по всему царскому величеству принять Дорошенка под свою высокую руку можно. Да и запорожцы просятся в подданство к царскому величеству, а у короля быть не хотят, потому что им никакой заплаты не было".

Послы продолжали требовать, чтоб северские козаки выступили из занятых ими воеводств и разоренная ими шляхта получила вознаграждение, иначе эта шляхта разорвет сейм; требовали, чтобы царь помог войсками королю против турок: царь обязан это сделать, во-первых, потому, что турки сбираются воевать Польшу за союз ее с Москвою, а во-вторых, царь должен помочь и потому: когда сосед погорит, то и до другого огонь доберется. В Польше есть приповестка такая: однажды русин звал поляка на помощь против турка, поляк отказал, и русин ему молвил: "Поддавшись турку, приду на Корону войною". Наконец послы не переставали требовать, чтоб назначен был срок возвращению Киева. "Уступим вам Киев, - возражали бояре, - а турок войдет в Украйну, и Киев сделается гнездом для турецких войск".

Насчет Дорошенка послы объявили: "Царскому величеству нельзя и не годится принять Дорошенка; хотя бы и принял, то права на Украйну от этого не прибудет, потому что и сам Дорошенко права на нее не имеет: как вольно было королевскому величеству поставить его гетманом, так и переменить вольно, когда того заслуживает. Если королевское величество объявляет сам о его измене, то царскому величеству следует помогать на него, а не принимать его. Вера греческая не терпит никакого утеснения и поругания; притеснена она самим Дорошенком, который платит бусурманам за оборону свою душами христианским, все церкви в вечное порабощение предает и ко введению мечетей ворота отворяет. Если царское величество возьмет Дорошенка в защиту, то война турецкая, этим не утишится, но еще больше разгорится, ибо турки увидят, что владения царские пpиближaются к греческим государствам, находящимся под турецким владычеством". "Если, - говорили бояре, - король позволит царскому величеству принять Дорошенка, то от этого королю и Речи Посполитой против турок будет великая помощь и прибыль". "Какая прибыль?" - спросили послы. "Султан, - отвечали бояре, - испугается, узнав, что Дорошенко подданный царский, а не королевский, подумает, что все соединятся против него, и пристанут к ним волохи, молдаване и другие греческой веры люди. Испугавшись этого, султан не начнет войны, как прежде султан Баязет, узнав о союзе христианских государств, тотчас прислал просить о перемирье к польскому королю Яну Албрехту, как рассказывает хроника Стрыйковского".

Наконец, после долгих споров, согласились на следующих статьях: 1) Оба великие государи обязуются содержать ненарушимо Андрусовские и Московские постановления безо всякого умаления и противного толкования. 2) Эти трегубые прошлые договоры и настоящее, четвертое постановление государи подтверждают присягою перед св. Евангелием. 3) Трудности, которые явились при исполнении некоторых статей, например насчет Киева и вспоможения войсками друг другу, уладить на комиссии, имеющей быть в июне 1674 года. 4) В случае наступления турецкого султана на Польшу царь помогает королю войсками калмыцкими, ногайскими и другими ордами сухим путем и донскими козаками морем, также пошлет указ на Запорожье, чтобы тамошние козаки выходили как можно скорее в море в возможно большей силе чайками. 5) Царь пошлет к султану и хану грамоты, отговаривая их от войны с Польшею. 6) Царь запретит северским козакам давать помощь бусурманам или Дорошенку. 7) Царь позволяет шляхте, оставшейся в Смоленщине, Стародубщине и других местах, от Литвы присоединенных, возвратиться в сторону королевскую с женами, детьми и имуществом. 8) Римской веры людям, в стороне царского величества оставшимся, позволяется для богослужения ездить за границу в ближние костелы; а русским людям, в стороне королевской пребывающим, вольное употребление веры греческой. 9) Мещане и купцы, остававшиеся до сих пор в Московском государстве, по заплате своих долгов отпускаются в сторону королевскую, кроме тех, которые сами захотят остаться; о тех же мещанах, которые живут в боярских и других людей дворах, будет решено на будущей комиссии. 10) Возвращаются части св. древа, взятого в Люблине, сколько можно было собрать; возвращаются мощи св. Калистрата, золото, серебро, утварь и колокола кафедры смоленской, сколько можно найти. Царское величество разошлет указы отыскивать всякие книги, дела, образа, церковные утвари и украшения и, что найдется, возвратить королевскому величеству. 11) Северским козакам приказано будет очистить занятые ими места в воеводстве Мстиславском, поветах Речицком и Мозырском, но без вознаграждения убытков. 12) Назначаются по два порубежных судьи в каждом воеводстве, повете и уезде.

В исполнение пятой статьи договора в апреле 1672 года толмач Даудов и подьячий Венюков отправились к султану Магомету IV с царскою грамотою. Государь писал, чтобы Магомет удержался от войны с Польшею и хану запретил ходить на короля; в противном случае он, как государь христианский, обославшись со всеми окрестными государями христианскими, станет против турок промысл чинить, пошлет к донским козакам указ, чтоб шли на Черное море, сухим путем пошлет калмыков, ногаев и едисанских татар, кроме того, подвигнет соседних государей христианских и шаха персидского. Вместо султана отвечал великий визирь, упрекал за неприличные слова, недостойные государей, и оканчивал грамоту так: "Будете друзья или недруги нам, в какой путь ни пойдете, с нашей стороны то же самое увидите". Возвратясь, Даудов рассказывал: "В Молдавии и Валахии жители говорят: если христиане хотя малую победу одержат, то и мы сейчас же станем промышлять над турками". Но зато рассказал и другое: астраханские и казанские татары и башкирцы приходили к султану с просьбою, чтобы он их всех с Астраханским и Казанским царством принял в подданство, жаловались, будто московские народы, ненавидя их бусурманскую веру, многих из них бьют до смерти и разоряют беспрестанно. Султан отвечал, чтобы потерпели немного, и пожаловал их кафтанами.

Гроза собиралась на юге, начавшиеся было мирные соглашения с Крымом были порваны. 29 апреля 1671 года пленного боярина Василья Борисовича Шереметева, позвали к хану на отпуск и велели ему поклониться Адиль-Гирею в землю. Хан велел надеть на боярина шубу соболью да кафтан золотный, а когда Шереметев вышел из палаты, то ему подвели аргамака со всем конским убором; потом хан прислал ему два кафтана - атласный и суконный, шапку и штаны суконные, прислал рыдван со всем нарядом и шесть возников. Шереметев выехал из Бахчисарая к Перекопу. Но судьба хотела жестоко насмеяться над несчастным стариком: приехал из Константинополя чауш с султанскою грамотою - велено хана Адиль-Гирея переменить. Новый хан, Салим-Гирей, прислал приказ - не отпускать Шереметева; боярина поворотили назад, из Перекопа в Бахчисарай, и заковали в кандалы вместе с молодым князем Андреем Ромодановским и другими знатными пленниками. Когда приехал новый хан, то с Шереметева кандалы сняли и началась торговля: боярину объявили, что Салим-Гирей хочет быть с великим государем в дружбе и любви, только бы прислал казну за все годы царствования Адиль-Гиреева, потому что в эти годы хан войною не ходил на Москву. Боярин отказал, что такого великого дела перенимать на себя он не может. Обратились к Ромодановскому, запросили с него 80000 ефимков да пленных татар 60 человек. "Больше 10000 рублей за меня не дадут", - отвечал Ромодановский. "Как не дадут? - говорили татары. - Отец твой боярин и владеет всею Украйною, хотя с шапкою пойдет, то сберет с Украйны больше 100000". "Хотя бы хан велел меня замучить, но больше 10000 не будет", - покончил Ромодановский. Государь, узнавши, что пленники опять задержаны, послал Шереметеву 200 золотых червонных, а другим знатным пленникам - Ромодановскому, Скуратову и Толстому - по 50.

"Ближние люди новые, - уведомлял Шереметев царя, - во нравах своих злые и ко мне недобрые, не такие добронравные, как прежние, что были при Адиль-Гирее хане. Князя Андрея и всех твоих знатных людей без окупа на размену хан не отпускает, прежний договор с Адиль-Гиреем ставят ни во что, кричат, что по их старому обыкновению и вольностям хан не волен отбирать у них ясырь, то им дано за службу, за кровь и за смерть, кто что возьмет на войне, тем они и живут. Твоему, великого государя, делу замедленье многое учинилось, а моему отпуску помешка большая от твоих людей, которые в полону у лучших и черных татар, научились они татарскому языку и наговаривают татар, что если я буду отпущен, то после ни размены, ни окупов за них не будет; сказан им твой государев указ, что окупов за них никаких не будет, и потому они думают, что пропадут в Крыму. У тебя, великого государя, милости прошу я, холоп твой убогий и беспомощный, давний пленник и нужетерпец: умилосердись, государь праведный, укажи розыскать такую неправду. А дума бусурманская похожа была на раду козацкую: на что хан и ближние люди приговорят, а черные юртовые люди не захотят, и то дело никакими мерами сделано не будет. Посланники твои твердят хану и ближним людям, чтобы по договору с Адиль-Гиреем пленники были отпущены на размену без окупа, но те же посланники, уезжая из Крыма, берут с собою много пленников на окуп. От этого черные люди и не хотят размены: нам, говорят, в размене прибыли нет, только прибыль одному хану; прибыльнее нам пленников отпускать с посланниками и брать на них окуп на Москве. Умилосердись, государь праведный, не дай напрасною смертию умереть, и в нечестивой стороне тело грешное собакам и зверям поесть, и костей убогих врознь розносить; укажи, государь, быть розмене на Донце". Но розмены на Донце не было, и пленники по-прежнему оставались в Крыму.

Скоро число их увеличилось вследствие войны турецко-татарской. Но прежде чем приступим к ее описанию, обратимся к Малороссии, которая уже успела переменить гетмана.

Страница сгенерирована за 0.11 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com