Думая, что опасность, грозившая Алатырю, исчезла, 11 декабря Борятинский и Панин двумя дорогами выступили под Саранск: Борятинский шел прямою дорогою, Панин подле Сурского леса. До самого Атемара, куда воеводы пришли 16 декабря, они не встречали никакого сопротивления, встретили только русских крестьян, татар и мордву, бивших челом о пощаде. Русские шли к присяге, татары и мордва давали шерть по своей вере и указывали места, где укрывались раненые, получившие эти раны на воровских боях с государевыми людьми: их казнили смертию; в Атемаре были повешены старшины и есаулы, бывшие с воровскими козаками. В то же время Долгорукий из Красной слободы отправил уже известного нам воеводу князя Константина Щербатого для очистки пензенских мест, где прежде всего утвердились мятежники. Щербатов поразил воров 12 декабря за восемь верст от Троицкого острога и потом выгнал их из Троицкого острога; оба Ломовы и Пенза сдались без сопротивления. С другой стороны, из Шацка, туда же, по направлению к юго-востоку, шел воевода Яков Хитрово, шел на воровские засеки через большой лес; в деревне Ачадове он должен был выдержать с ворами самый упорный бой: "Полковник Денис Швыйковский с своею смоленскою, бельскою и рославскою шляхтою приступали к деревне жестокими приступами, не щадя голов своих, приезжали к воровскому обозу, на воровских людей на пику, пику секли и обоз ломали; много шляхты было переранено тяжелыми ранами, пробиты насквозь пиками и рогатинами, иные из пищалей и луков прострелены". Наконец воры увидали невозможность держаться долее и сдались. Хитрово распустил их, и они, пришедши в Керенск, напугали его жителей рассказами про шляхетские жестокие напуски. Следствием было то, что керенчане вышли навстречу к Швыйковскому и впустили его в город. Хитрово в донесении государю не может нахвалиться храбростью Швыйковского и шляхты его полка.

Но когда внимание Долгорукого было сосредоточено на военных действиях, происходивших к югу от его главной стоянки, Красной слободы, бунт отрыгнул на северо-востоке: защитник Симбирска окольничий Иван Богданович Милославский, приехав из Симбирска в Москву, дал знать, что на дороге между Арзамасом и Алатырем приходили на него многие воровские люди с нарядом. Против них двинулся воевода Леонтьев, разбил их в Алатырском уезде у села Апраксина, и, как обыкновенно бывало, разбитые бросились в лес, в свои засеки, расположенные под деревнею Селищами; здесь сидели они с женами, детьми и со всем воровским обозом. Засеки были взяты; пленные рассказывали, что было их в сборе больше 3000 русских людей и мордвы, сбирались идти к Арзамасу и к Нижнему. Отряд из 500 воров стоял в мордовской деревне Андреевке; узнав о селищевском поражении своих, они добили челом. Бежавшая с бою мордва спряталась в своих деревнях: Леонтьев велел сжечь эти деревни. Арзамасский и Алатырский уезды были успокоены.

Далее на востоке для усмирения черемисы и чуваш, волновавшихся вместе с русскими ворами по нагорному берегу Волги, для очистки Свияжска, Цывильска, Чебоксар, Кузьмодемьянска и других городов еще с половины октября действовал князь Данила Борятинский: в продолжение октября он разбил воров на осьми боях, выручил Цывильск, Чебоксары и, приблизившись к Кузьмодемьянску, 2 ноября написал к его жителям, чтоб добили челом государю. Ответа не было. 3-го числа воевода подошел еще ближе к городу и увидал, что идут священники с крестами, но подле духовенства не было никого из других чинов; священники объявили, что городские и уездные люди, выпустив их, священников. из города с крестами, заперли за ними город с угрозою, что порубят их жен и детей, пушки и всякое оружие против государевых людей у воров приготовлено. Борятинский немедленно велел солдатам и стрельцам идти на приступ; приступ удался: воры были перебиты и побраны в плен, между прочими и воровские старшины - посадский Шуст да соборный поп Федоров. Василь-город, узнав о судьбе Кузьмодемьянска, прислал повинную. В Кузьмодемьянске Борятинский остановился для розыску: 60 человек пущих воров казнено смертию, у сотни отсечены руки или по пальцу у правой руки, 400 биты кнутом нещадно. Но строгости и увещания мало помогли: черемиса нагорной стороны Кузьмодемьянского уезда вся воровала с воровскими козаками: дадут шерть и тотчас же опять заворуют, бьются с государевыми людьми: русские воры собрались в Ядрице. Борятипский послал уговаривать их монаха Герасима и посадского Тихонова: монах был сброшен с башни, посадский положен на огонь. Воры были так смелы, что не хотели ждать прихода на себя государевых людей: в половине ноября напали в числе 13000 на Кузьмодемьянск и зажгли слободы, но потерпели сильное поражение, потеряли две пушки и семь знамен. После этой победы Борятинский послал в Василь за подводами, чтоб везти пушки под Ядрин; воры, засевшие здесь, испугались и бежали. Ядринцы присягнули государю, курмышане последовали их примеру. На Ветлуге бунт не распространился: там прикащики разных поместий и вотчин и без государевых воевод управились с воровского шайкою. Другая шайка перебросилась было на Унжу, но изгибла неизвестно как. К январю 1671 года восточная украйна утихла. Мятеж вспыхивал и во многих местах южной украйны, но не разгорался: главного заводчика не было.

Под Симбирском Стенька потерял и силы и власть. Он так растерялся, что, прибежав на Самару, стал рассказывать жилецким людям, как пушки у него не стали стрелять и оттого он бежал на низ. Сам богатырь-чародей признался, что сверхъестественная его сила оставила и самарцы не пустили его к себе в город. Саратовцы сделали то же самое. Пока еще Стенька был силен и держал Симбирск в осаде, сторона его на Дону держала верх и не давала Корнилу Яковлеву с товарищами высказаться в пользу государства. В сентябре приехал в Черкасск из Москвы донской козак Артемий Михайлов с товарищами, привез царскую грамоту. Собрался круг, и, когда грамоту вычли, Корнило Яковлев начал говорить: "Мы от веры христианской и от соборной церкви отступили: пора нам вспокаяться, дурость отложить и великому государю служить по-прежнему". Трижды со слезами повторял он эти речи козакам в кругу, и решили не порывать сношений с Москвою. отпустить туда станицу; но волжские козаки закричали: "Зачем посылать станицу в Москву, разве захотел в воду, кто поедет?" Потом, обратись к приехавшим из Москвы козакам, закричали: "А вы зачем из Валуек вожа и провожатых брали? будто вы сами дороги не знаете? знатное дело: отпущены вож и провожатые для проведывания вестей!"

Но когда пришли вести, что Разин разбит государевыми людьми, когда он сам явился на Дону с подтверждением этого известия, то дела переменились: старые козаки взяли верх. Стенька свирепствовал, жег попадавшихся ему врагов в печи вместо дров, но ничто не помогало; Дон не поднимался на его защиту. В феврале 1671 года он подошел было с своею шайкою к Черкасску, но его не пустили; он отошел с угрозою, что возвратится и изведет всех, и засел в Кагальницком городке. А между тем Корнило Яковлев сносился с Москвою, как бы промыслить над Стенькою: в Москве в неделю православия прокричали анафему Стеньке Разину и велели старому нашему знакомому, стольнику Касогову, привыкшему жить между козаками, двинуться на Дон с тысячью человек выборных рейтар и драгун. Дело покончилось скорее, чем ждали: 14 апреля старые козаки подступили к Кагальницкому, сожгли городок, схватили Стеньку с братом Фролом, сообщников его перевешали. 6 июня Стеньку после обычного допроса четвертовали в Москве.

Оставалось покончить с Астраханью. Мы видели, что Разин, уезжая, оставил здесь вместо себя атамана Ваську Уса и объявил астраханцам, что они могут управиться сами с остальными своими лиходеями. Астраханцы не долго медлили: 3 августа бунт, порубили бердышами подьячих Якова Трофимова и Ивана Бесчастного с товарищами, одних в сугон, других в домах, иных в тюрьмах; прибежали на митрополичий двор, начали искать здесь государева дворцового промышленника Ивана Турчанина, не нашли и напустились на митрополита и на его домовых людей, зачем спрятали Турчанина, грозились всех побить до смерти, ругали Иосифа скверными словами. "Ты угождаешь боярам, - кричали они ему, - только тебе у нас не уцелеть!" На этот раз митрополит спасся, что предсказано ему было и в сонном видении: видел он "палату вельми чудну и украшенну, сидят в ней трое убиенных князей Прозоровских и пьют питие сладкое паче меда, над ними венцы златы с драгим и многоценным камением; и он, митрополит, обретеся в той же палате, токмо от них подале сидел, и питья своего ему не дали пить, глаголюще: он к нам еще не поспел". Рассказывая этот сон, митрополит плакал и говорил: "Еще не пришел час мой смертный!"

Начали ходить слухи, что Стеньке плохо, разбит под Симбирском и бежал; но бунт кипел еще на восточной украйне, царские воеводы еще были заняты там, и воровские козаки не отчаивались. 2 ноября явился к митрополиту татарин и подал царскую грамоту, в которой государь увещевал астраханцев принести повинную. Митрополит велел списать несколько списков с грамоты и распорядился так: ключаря своего Негодяева и Вознесенского игумена Сильвестра отправил к есаулу Лебедеву (на которого, как видно, больше надеялся, чем на атамана Уса) убедить его, чтоб уговаривал своих воровских козаков отстать от воровства, а сам хотел увещевать народ в церкви. Но Лебедев, выслушав игумена и ключаря, "учинился неистов и на другой день поутру начал являть козакам, что митрополит со властями, с попами и дворовыми детьми боярскими складывает у себя грамоты, хочет нас всех отдать боярам руками". Козаки стали собираться на двор к атаману своему, Усу, туда же собирались и приставшие к ним астраханцы, а между тем гудел большой колокол, и народ толпился у соборной церкви. Пришел митрополит, велел ключарю облачиться и прочесть подлинную государеву грамоту вслух перед всем народом; в это время подошли с атаманова двора и козаки с окозачившимися астраханцами и также слушали грамоту. Ключарь кончил чтение и отдал грамоту митрополиту, но тут козаки бросились к последнему и вырвали у него из рук грамоту. Раздраженный таким бесчинством, Иосиф начал бранить Козаков, называл их еретиками, изменниками; те не остались безответными, начали ругать митрополита позорными словами, кричали: "Чернец! знал бы ты свою келью! что тебе до нас за дело? знаешь ли ты раскат?" "Посадить его в воду!" - раздавалось в одном месте. "Послать в заточение!" - в другом. Однако ни одна из угроз не была исполнена: козаки с государевою грамотою отошли к своему воровскому атаману. За митрополита поплатился ключарь: на другой день козаки схватили его, связали и били палками, допрашивали: "Скажи, кто ту грамоту писал? вы с митрополитом, попами и детьми боярскими ее здесь сложили?" "Государева грамота прямая, - отвечал ключарь, - прислана из Москвы". "А есть ли с нее список? - спрашивали воры. Ключарь, не стерпя палок, сказал, что списки есть. Явился к митрополиту есаул и с нечестью отобрал у него списки.

Слухи все приходили хуже и хуже для козаков: бунт улегался на восточной украйне, и вот в апреле пришла страшная весть - Разин взят старыми козаками в Кагальницком. Воры переполошились, но еще не потеряли всей надежды; решили, чтоб одна шайка с атаманом Федором Шелудяком отправилась вверх по Волге к Симбирску; Васька Ус по-прежнему оставался в Астрахани.

Здесь 21 апреля, в великую пятницу, митрополиту дали знать, что юртовские татары привезли из Москвы новую государеву грамоту и стоят за Волгою; Иосиф тотчас послал к новоучрежденным воровским астраханским старшинам, чтоб пришли к нему на совет. Посланный возвратился с ответом, что старшины нейдут, а стоят на базаре. Тогда митрополит пошел сам на базар и стал говорить пароду: "Православные христиане! ведомо мне учинилось, что есть к вам великого государя милость, призывная грамота, привезли татары, стоят они за Волгою; я государевой грамоты принять не смею, потому что вы меня и первою грамотою поклепали, будто я ее со властями и с попами складывал и писал дома; так вы теперь ступайте, возьмите грамоту сами и привезите ее ко мне; а великий государь-свет милостив, вины вам отдаст". Митрополиту отвечали старшины: "Мы не смеем без атамана Васьки Уса" - и пошли к атаману, а митрополит в собор. Тут подошел к нему Васька Ус с есаулом Топорком: Топорок начал бранить митрополита; тот рассердился и кинулся на него с посохом: "Враг ты окаянный, еретик и богоотступник! Что вы не повинуетесь великому государю?" Пошумев у собора, козаки пошли прочь, ругаясь скверными словами.

На другой день. в великую субботу, воры несколько раз присылали к митрополиту есаулов, чтоб отдал государевы грамоты. "А если не отдашь, - говорили есаулы, - всех твоих людей побьем, и самому тебе достанется!" "Государевы грамоты за Волгою у татар, - отвечал Иосиф, - пошлите за ними кого хотите". Наконец за грамотами послали: их привезли прямо в соборную церковь, где митрополит распечатал их при Ваське Усе с товарищами: но когда Иосиф хотел их читать, козаки повернулись и вышли из церкви в свой круг; митрополит пошел за ними в круг с священниками, домовыми детьми боярскими и дворовыми людьми и велел в кругу читать грамоты. Но когда чтение кончилось, козаки закричали: "Вольно писать им боярам и самим; если б была государева грамота, то была бы за красною печатью; ее митрополит сам сложил со властями и с попами; тужит по нем раскат; еще того раскату осталось; не те дни теперь захватили, а то бы он, митрополит, узнал у нас, как атаманы-молодцы смуту чинят: вся смута и беда от него, митрополита: он переписывается с московскими боярами, с Тереком и Доном; по его письму Терек и Дон от нас отложились. Несмотря на эти крики, митрополит обратился к астраханцам: "Астраханские жители! велено по грамоте великого государя воров донских всех перехватать и посадить в тюрьму до указа, а вам велепо во всем вины свои принести: он, государь-свет, милостив, вины ваши отдаст; вы то все положите на мне. что великий государь вас, окаянных, ничем не велит тронуть". "Кого нам хватать и сажать в тюрьму, - закричали в ответ, - мы все воры; возьмите его, митрополита, и посадите в тюрьму или в каменную будку; счастье твое, что пристигла Святая неделя, а то мы бы тебе дали память!"

Велик день помешал преступлению; но оно было неминуемо: враги стояли лицом к лицу; Иосиф высказался окончательно; на его призыв броситься на воров и посажать их в тюрьмы астраханцы не двинулись, но не нынче-завтра могли двинуться; в городе была власть, начальный человек, и этот человек прямо, открыто действовал против воров, вооруженный крестом и грамотою великого государя.

Только что прошла Святая неделя, в Фомино воскресенье козаки принялись за врагов своих; опять привели в круг несчастного ключаря и спрашивали, кто сочинял и писал грамоты? "Вы сами знаете, что они не здесь сочинены, - отвечал ключарь, - сами вы взяли их у татар". Ключаря повели за город и срубили. Схватили митрополичьих детей боярских и повели их пытать; но в кругу послышались голоса: "Что их пытать, или рубить, или казнить? их казним, а после них у митрополита другие будут писцы; пора нам приниматься за самого митрополита: его убьем, так в городе у нас смуты не будет". Детей боярских сперва посадили за крепкий караул, но потом выпустили. Поджигали себя, чтоб убить митрополита, но дело было страшное, не решались; нужна была сильная поджога, и она явилась.

Шелудяк плыл к Симбирску с тяжелою думою: это была последняя попытка, и что если она не удастся? Астрахань оставалась последним убежищем; но ее нужно было очистить от врагов, а то, пожалуй, прибегут к Астрахани, а там и ворота для них заперты. Шелудяк на дороге созвал круг, и приговорили: убить митрополита Иосифа и воеводу князя Семена Львова; чтоб заставить товарищей поднять руки на архиерея, послали сказать Усу, что Иосиф и князь Семен ссылаются с донскими козаками, по их письму Разин пойман и всякое зло промышляется над его товарищами.

11 мая Иосиф был за проскомидиею в соборе, когда воры пришли звать его к себе в круг. "Добро, - отвечал митрополит, - вот я облачусь во всю святительскую одежду" - и пошел в алтарь облачаться, а воры дожидались на паперти; показалось им долго; начали говорить: "Что это, митрополит с попами не заперся ли в алтаре? мы пойдем в круг и, возвратясь, нечестью вытащим из церкви". Митрополит облачился и велел благовестить в большой колокол, чтоб собирались священники идти с ним вместе в круг. Войдя в круг в полном облачении, с крестом в руках, Иосиф спросил Уса: "Зачем вы меня призвали, воры и клятвопреступники?" Ус обратился к козаку, приехавшему от Шелудяка: "Что ты стал, выступайся! с чем приехал от войска - говори теперь!" Козак начал говорить митрополиту: "Прислан я от войска с речами, что ты воровски переписываешься с Тереком и Доном и по твоему письму Терек и Дон отложились от нас". "Я с ними не переписывался, - отвечал Иосиф, - а хотя бы и переписывался, так ведь это не с Крымом и не с Литвою; я и вам говорю, чтоб и вы от воровства отстали и великому государю вины свои принесли". Ответ сильно не понравился. "Что он таит свое воровство, что не переписывался будто? - закричали в кругу, - какой он правый человек! что он пришел в круг с крестом? мы ведь и сами христиане, а ты будто пришел к иноверным". Крикуны начали уже выходить из круга, чтоб снять с митрополита облачение; но тут из толпы рванулся донской козак Мирон: "Что вы, братцы, на такой великий сан хотите руки поднять? нам к такому великому сану и прикоснуться нельзя". В ответ козак Алешка Грузинкин кинулся на Мирона. схватил его за волосы, другие воры пристали к Грузинкину, начали Мирона колоть, рубить, вытащили за круг и убили. Мирона убили, но слова его произвели впечатление: точно, показалось страшно дотронуться до архиерейского облачения, и козаки начали приступать к священникам, толкать и бранить их скаредною бранью: "Снимайте с митрополита сан! он снимал же и с Никона-патриарха сан". Иосиф сам снял с себя митру, панагию и, обратившись к протодиакону, сказал: "Что же ты стал, не разоблачаешь? уже пришел час мой!" Протодиакон в ужасе снял омофор, снял саккос. Тут козакст выбили все духовенство из круга, крича: "До вас дела нет!", и повели Иосифа пытать на пороховой двор. Митрополита положили на огонь и спрашивали: "Откажи свое воровство, как ты переписывался?" Иосиф не отвечал ни слова, только творил молитву и проклинал палача. Спросили о казне: Иосиф объявил, что у него только 150 рублей, а поклажи ничьей нет. После пытки митрополита повели на казнь, на раскат: проходя тем местом, где лежал еще труп убитого за него Мирона, Иосиф осенил его и поклонился. Взвели на раскат, посадили на край и хотели сринуть: Иосиф испугался последней минуты, ухватился за козака и поволок было его с собою; тогда воры положили его на бок на краю раската и столкнули. Это были самые отчаянные воры, которые работали на раскате, Алешка Грузинкин с немногими товарищами. Самая деятельность поддерживала их ожесточение, их опьянение. Но с другим чувством стояло большинство воров внизу, подле раската; их страх увеличивался все более и более с приближением дела к развязке, и, когда наконец тело Иосифа ударилось об землю, козакам послышался страшный стук: они обомлели и минут с двадцать стояли в глубоком молчании, повеся головы. Потом опохмелились пыткою и казнию воеводы князя Семена Львова.

Наказ Шелудяка был исполнен: Астрахань очищена от опасных людей. На другой день после убийства Иосифа и князя Львова воры написали запись и силою заставили духовенство приложить к ней руки за себя и за детей духовных: обязывались стоять против бояр и изменников и умирать друг за друга. Но запись не помогла. Федька Шелудяк в июне доплыл до Симбирска, но это важное место успели уже защитить: здесь сидел старый наш знакомый, перебравшийся, подобно другим воеводам, с запада на восток, боярин Петр Васильевич Шереметев. Воры были отбиты и завели переписку с Шереметевым, обещаясь принести повинную: Шереметев отвечал им, что пошлет к великому государю за указом, воры отступили в Самару дожидаться этого указа. Этот поступок Шереметева с шайкою воров, более не опасною, не понравился в Москве, особенно когда там прочли подлинные воровские грамоты к воеводе. В Симбирск явился стольник князь Волконский с похвалою Шереметеву за его подвиги против воров и вместе с выговором: "Ты прислал к великому государю воровские письма, но писаны они не так, как виновные добивают челом и милости просят; да они же. воры, написали, будто у великого государя есть бояре-изменники: князь Юрий Алексеевич Долгорукий и Богдан Матвеевич Хитрово; написали и другие многие затейные дела. Ты на их воровские письма писал к ним памяти, где в начале писано: по указу великого государя, и иное многое писано в тех памятях, чего к ним, ворам, писать не довелось, и печатаны памяти печатью Симбирского города. Тебе, боярину, с такими ворами переписываться не довелось; а у великого государя бояр-изменников никого нет, служат великому государю верно. Ты пишешь, что воры пошли на Самару и ждут там государева указа: и то знатно, что своими письмами воров остановили и учинили это не гораздо".

Воры, видя, что милостивой царской грамоты к ним не приходит, разбежались с Самары каждый в свой город, а Федька Шелудяк с астраханцами поплыл в Астрахань, где принял главное начальство после Уса, умершего червивою болезнью. Но следом плыли к Астрахани государевы люди с воеводою боярином Иваном Богдановичем Милославским. В конце августа суда Милославского показались в виду Астрахани: воры отправились было против него на стругах, чтоб не пропустить к городу: но боярин отбил их, пристал к берегу и построил себе земляной город на устье реки Болды. Отсюда несколько раз посылал он уговаривать астраханцев и донских козаков к сдаче, обещая государеву милость; "они же, яко дикие зверие, ни мало внимаху". Козаки не ограничились только обороною: атаман Алешка Каторжный стал со своим отрядом на нагорной стороне, чтоб мешать сообщению Милославского с Верхом, козаки решились напасть даже на самый стан Милославского, но были отбиты. 12 сентября боярин велел сделать земляной городок и на нагорной стороне, на речке Соленой, против своего стана, Шелудяк и Каторжный немедленно напали на новый городок, но были поражены наголову.

Три месяца после того стоял Милославский под Астраханью; воры не предпринимали более наступательных движений, но и не сдавались. На помощь к Милославскому явился черкесский князь Каспулат Муцалович и осадил Астрахань с другой стороны. Милославский, чтоб иметь более возможности к увещаниям, позволил астраханцам свободный вход в свой стан для переговоров; каждый день являлись они к нему пьяные и говорили всякие речи; боярин отвечал всегда мягко, уговаривая взыскать милость великого государя. Наконец в Астрахани обнаружилось разделение между закоренелыми ворами, которые не хотели сдаваться, и между умеренными, желавшими принести вины свои. Последние, убегая насилий от противной стороны, начали перебегать в полки государевы: боярин принимал их ласково, приказывал кормить и поить, Воры в злобе на этих перебежчиков кричали, что побьют вдов, оставшихся от прежде побитых ими, побьют остальных детей боярских, подьячих и митрополичьих людей; но время их явно проходило, у них уже недоставало ни силы, ни смелости для новых преступлений. Сам Федька Шелудяк истребил единачную запись, составленную на другой день по смерти митрополита Иосифа. Князю Каспулату Муцаловичу удалось как-то выманить к себе Шелудяка и задержать. Сильное волнение началось в Астрахани, когда узнали, что Шелудяк в руках у государевых людей. Кончилось тем, что 26 ноября астраханцы дали знать Милославскому о своей покорности.

27 ноября по вновь наведенному мосту на реке Кутуме двинулись государевы полки в покорившийся город: впереди шли священники с молебным пением, несли икону богородицы "Живоносный источник в чудесех", данную Милославскому при отпуске государем, по обычаю. Астраханцы вышли навстречу и, увидав икону, пали на землю и завопили, чтоб государь отдал им вины, как милосердый бог грешников прощает. "Вины всем отданы, - отвечал Милославский, - и вы государскою милостию уволены". Воевода прямо отправился в собор к молебну; с иконы "Живоносного источника" велел списать новую и оставить в соборе на память будущим родам. По стенам и воротам стали сотники и стрельцы московские.

Как некогда во Пскове в подобных же обстоятельствах, так теперь и в Астрахани никого не тронули. Сам Федька Шелудяк жил на свободе на воеводском дворе; другие заводчики бунта также оставались без наказания, поплатившись только награбленным добром в пользу воеводы и приказных людей; даже Алешка Грузинкин, задарив последних, получил отпуск из Астрахани; другие воры закабалились в холопи воеводе и приказным людям. Но когда все совершенно успокоилось, летом 1672 года явился в Астрахань князь Яков Одоевский для суда и расправы: главные заводчики - Федька Шелудяк, Алешка Грузинкин, Феофилка Колокольников, Красулин были повешены; Корнилко Семенов, у которого нашли заговоры, сожжен как еретик; другие отправлены на службу в верховые города.

Государство, сосредоточив свои силы на восточной украйне, отправив туда лучших воевод, задавило бунт в продолжение 1670 и 1671 года. Соловецкое возмущение не казалось опасным, силы, туда отправляемые, были ничтожны, воеводы плохи, и потому Соловецкий монастырь держался против царского войска семь лет с лишком. Мы видели, что в 1668 году отправлен был туда стряпчий Игнатий Волохов с отрядом стрельцов; архимандрит Иосиф, не принятый в монастыре, жил в Сумском остроге и заведовал всеми соловецкими вотчинами - Сумским острогом, Кемским городком и 22 усольями. В январе 1669 года Волохов но государеву указу отправил в монастырь стрельца с увещанием обратиться; стрелец принес ответ: "У нас одно положено, что по новым книгам петь и служить отнюдь не хотим; на том мы в монастыре и сели, что помереть, и если Волохов вперед к нам пришлет, то мы его посланца в тюрьму засадим". Волохов не предпринимал ничего против монастыря, а завел ссору с архимандритом Иосифом, доносил на него в Москву, что он вместе с монахом Кириллом только и любят тех, у которых в монастыре братья и племянники воруют, что брат бунтовщика попа Матюшки дьячок Ивашка Евстратьев живет у архимандрита в келье, и с монахом Кириллом всякие письма тайно пишут и посылают. "Надобно думать, - писал Волохов, - что в архимандрите к тебе, государю, мало правды: за ваше здоровье в навечерии Рождества Христова бога ne молил и дьякона возглашать не заставлял, и говорком псаломщик не говорил: за это я на архимандрита шумел; на 12-е число февраля, на Алексея-митрополита и на ангел царевича Алексея Алексеевича свадьбы венчали. Сказывал мне поповский староста, Унежемского усолья поп Василий, как ездил он по соловецким вотчинам, то заметил, что за ваше здоровье на великом выходе бога не молят, в церквах говорят не единогласно и пение поют на наречное. Хотел я ехать в Кемский городок, потому что кемские люди соловецким ворам радеют, и архимандрит мне подвод не дал... Архимандрит Иосиф и по усольям старцы все бражники; чернецы и служки ходят на волость пьяные и государевы запасы на воровство приносят бабам". Архимандрит Иосиф, с своей стороны, писал, что Волохов над соловецкими мятежниками промыслу никакого не чинит, сам на море не ездит и стрельцов не посылает, живет в Сумском остроге и, приметываясь к монастырским служкам и крестьянам, чинит налоги для своей корысти, бьет батогами безвинно, в цепях и железах держит многие дни, хвалится архимандрита великому государю огласить напрасно: монастырских крестьян, ездящих к Архангельску, велит задерживать и берет с них деньги за пропуск. На Волохова же писали сотники московских стрельцов Чадуев и Молчанов, обвиняя его в нерадении и трусости.

Наконец вражда между Волоховым и архимандритом дошла до того, что 16 марта 1672 года Волохов пришел в церковь и во время херувимской, перед самым выходом, схватил архимандрита, бил по щекам, драл за бороду и начал толкать в шею; стрельцы подхватили Иосифа, выволокли из церкви с ругательствами и посадили в тюрьму, где он сидел на большой цепи со стулом. Давая знать в Москву о посажении Иосифа на съезжий двор за караулом. Волохов объяснил дело таким образом, что 15 марта явились к нему все монахи, кроме троих, живущих в келье у архимандрита, и объявили, что Иосиф в Сумском заводит бунт и воровство такое же, что в Соловецком, хочет его, Волохова, сотников и стрельцов бить.

Разумеется, немедленно была отправлена грамота в Сумской - освободить архимандрита; Волохову очень это не понравилось, он начал было говорить, что грамота прислана воровски, однако делать нечего, 2 мая выпустил Иосифа из тюрьмы. Оба, и Волохов и архимандрит, были вызваны в Москву для суда, вызваны были и старцы, донесшие на архимандрита. Против обвинений в нерадении Волохов оправдывался, что он к монастырю на море не ходил и стрельцов не посылал за малолюдством, а в Кемском городке заставу постановил, чтоб монастырские крестьяне в монастырь запасов не провозили. Но к чему служила эта застава, когда выходцы сказывали, что в монастыре хлебных запасов и соли будет на 15 лет? К чему служила кемская застава, когда во все лето 1671 года Анзерской пустыни чернец Варфоломей и Двинского уезда старец Никандр и с берегов всякие люди провозили в монастырь рыбу, масло, всякие товары и, между прочим, 15 бочек красного вина? Архимандрит Иосиф показал, что Волохов принял в Сумской острог бегуна чернеца Германа и, восприняв на себя архиерейскую честь, память ему дал, велел ему обедню служить и духовным отцом себе сделал, приказал ведать прочих священников во всем, а Герман пьянским обычаем благословлял народ обеими руками, как митрополит. Волохов не запирался, что дал память по Германову челобитью и по свидетельству соловецких монахов, знавших этого монаха. Но сам Герман показал, что Волохов велел ему служить насильно и сажал его в цепь, принуждая взять память. Герман вместе с тем показал и на Иосифа, что к нему присылают из Соловецкого монастыря деньги, а он посылает в монастырь запасы и говорил ему, Герману: "По новоисправленным служебникам я не служил и вперед служить не хочу, по этим книгам не устоит, будет все по-прежнему". Иосиф отвечал, что ничего подобного он не говорил Герману. Что же касается до показания монахов о бунте Иосифа, то монахи эти объявили в Москве: "Когда у архимандрита с Волоховым учинилась вражда, то архимандрит посылал нас к Волохову говорить, чтоб он пожил смиреньем; но Волохов взял нас с собою в съезжую избу, велел подьячему написать сказки на архимандрита в бунте, как ему годно, и поневоле велел нам приложить руки".

Иосиф был переведен в казанский Спасский монастырь; не знаем, что сделали с Волоховым, только на его место в июне месяце 1672 года отправлен был стрелецкий голова Клементий Иевлев. 2 августа Иевлев с 725 стрельцами отправился на Соловецкие острова и, пришед в Глубокую губу, послал к мятежникам письмо, чтоб добили челом и впустили его в монастырь; но мятежники отказали ему с великим невежеством. Получив такой отказ, Иевлев отправился под монастырь, пожег около него хоромное строенье, амбары, лодки, карбасы, сено и дрова, разорил рыбные и звериные ловли, побил лошадей и ушел в Сумской острог, хвалясь тем, что государевых ратных людей отвел в целости, только было ранено два человека; предпринять против монастыря что-нибудь важное Иевлев не мог, потому что у служилых людей пороху и свинцу не стало, не было этих запасов и в Сумском. Иевлев был также отозван в Москву в 1673 году, и осада поручена была воеводе Ивану Мещеринову. У него было 700 стрельцов и, что всего важнее, стенобитные орудия. Мещеринов начал было действовать решительно в 1674 году, окопал свое войско шанцами, устроил городки и открыл с них пальбу против монастыря; но когда в октябре начались холода, он снял осаду, разорил все свои укрепления и по примеру предшественников ушел зимовать в Сумской. В монастыре при обороне сильнее всех действовали старый заводчик, архимандрит Никанор, служка Бородин, келарь Нафанаил Тучин, городничий старец Протасий, из мирян сотники: Исачко Воронин да кемлянин Самко. Никанор ходил беспрестанно по башням, кадил пушки, кропил их водою и приговаривал: "Матушки мои галаночки! надежда у нас на вас, вы нас обороните!" "Стреляйте, стреляйте! - кричал беспрестанно Никанор. - Смотрите хорошенько в трубки, где воевода; в него и стреляйте: как поразим пастыря, ратные люди разойдутся, аки овцы". Но между осажденными была постоянно рознь. Мы видели, что монахи, стоя горячо за предания чудотворцев, как они выражались, не хотели, однако, порвать с правительством и на вопрос архимандрита Иосифа: царь православен ли, отвечали утвердительно; даже главный оратор старообрядства, Геронтий, не одобрял стрельбы в государевых людей. Таким образом, двое главных заводчиков восстания разошлись. Но на стороне Никанора были начальники ратных людей, сотники Воронин и Самко; эти не только считали позволительным стрелять в государевых людей, но требовали от священников, чтоб перестали молиться за государя. "Молитесь за преосвященных митрополитов и за всех православных христиан!" - говорили они священникам, а про государя говорили такие слова, что "не только написать, но и помыслить страшно". Видя, что по их не делается, воры схватили четырех монахов, главных своих противников, в том числе и Геронтия. 16 сентября созвали собор и объявили келарю, что служить больше не будут и ружье на стену положили, потому что священники их не слушаются, молятся за государя, а они этих молитв слышать не хотят. Келарь стал им бить челом, и они умилостивились, взяли снова оружие, но объявили священников еретиками, перестали ходить в церковь, исповедовались друг у друга, а не у отцов духовных, завели содомию, начали расхищать монастырскую казну. Геронтий с товарищами были выпущены из тюрьмы, но принуждены были оставить монастырь и явились к Мещеринову. Геронтий остался верен своим убеждениям и объявил в допросе: "Перед великим государем я во всем виноват: я за него всегда бога молил, теперь молю и вперед молить должен: апостольскому и св. отец преданию последую: а новоисправленных печатных книг, без свидетельства с древними харатейными, слушать и тремя перстами крест на себе воображать сумнительно мне, боюсь страшного суда божия!"

Большая часть священников оставила монастырь: тогда воры приговорили между собою крест целовать, что им стоять и биться против государевых людей, за сотников и помереть всем заодно: но когда начали целовать крест, то оказалось много нежелающих, а двое оставшихся священников прямо отказали и церковной службе. Но Никанор не унывал. "Мы, - кричал он, - и без священников проживем, в церкви часы станем говорить, а священники нам не нужны!"

В конце мая 1675 года Мещеринов опять явился под монастырем со 185 стрельцами. В августе пришло к нему еще около 800 стрельцов двинских и холмогорских. На этот раз воевода не пошел, 110 обычаю, зимовать в Сумской, но остался под монастырем. Попытка взять его приступом 23 декабря не удалась: но перебежчик монах Феоктист указал Мещеринову отверстие в стене, легко закладенное камнями. Ночью на 22 января, в сильную метель и бурю, Феоктист новел стрельцов к отверстию; камни были выломаны, и перед рассветом стрельцы были уже в монастыре; осажденные, ничего не подозревая, разошлись уже спать, часовые стояли по башням, и стрельцы могли на свободе сбить замки и отворить ворота, в которые и вошел Мещеринов с остальными стрельцами. Защитники монастыря проснулись уже слишком поздно: некоторые из них бросились было на стрельцов с оружием в руках, но сгибли в неравном бое; заводчики Никанор, Самко были схвачены и казнены, другие разосланы в Кольский и Пустозерский остроги; те же, которые объявили, что повинуются государю и церкви, прощены и остались жить в монастыре.

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com