I. Первое появление у нас монашества и монастыри несобственные

552

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

МОНАШЕСТВО.

I.

ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ У НАС МОНАШЕСТВА И МОНАСТЫРИ НЕСОБСТВЕННЫЕ.

Когда говорят о нашел древнем и старом монашестве, то обыкновенно представляют себе монастыри исключительно в форме нынешних, т. е. как особые и самостоятельные учреждения или заведения, устроенные более или менее соответственно с своею целью и более или менее достаточно для этой последней. Но кроме нынешних настоящих монастырей мы находим у нас в старое время еще другой разряд их, имевший иную форму,—форму древнейшую и первичную монастырей несобственных и, так сказать, эфемерных и легких. Несколько человек, желавших монашествовать, соединялись в одно общество, ставили где-нибудь в одном месте кельи себе,—каждый сам для себя, и эта монашеская слободка или этот монашеский скиток без всего дальнейшего и представлял из себя или составлял собою монастырь. Так как монахи, по своему призванию—люди молитвы, имели нужду в храмах и так как они, представляя собою своего рода нищую братию, жили подаяниями от мирян, которые удобнее было получать при тех же храмах, то помянутые слободки обыкновенно или наибольшею частью ставились при приходских церквах в их оградах (от чего эти последние во многих или по крайней мере в иных местностях России и до настоящего времени называются монастырями). Вот для примера выписки о таких монастырях или монастырьках из Писцовой книги Новгородской области второй половины ΧVΙ века: «Погост Имоченитцкой на Ояти, а на погосте церковь Рождество Пречистые Богородицы стоит на царя и великого князя земле; двор поп Филип,

553

дв. дьячек Ромашка Григорьев, дв. пономарь Микитиса, дв. проскурница Огафья; да десять келей, а в них живут 12 братов чернцов» 1). Еще: «Погост Никольской в Шунге на озере на Котке на острову; на погосте церковь...; на погосте же двор игумен Мисайло, дв. поп Ларион Яковлев, дв. дьячек..., дв. пономарь..., дв. проскурник черной Пахнутей, да пять келей, а в них живут семь старцов, да семнадцать келей, а в них живут двадцать пять стариц» 2). Еще: «Погост Спасской на реке на Шале, а на погосте церковь..., да на монастыре келья игумена Кирила, да 4 кельи, а в них живут черноризцы, да 6 келей пустых, да на монастыре же двор поп Тить Маковеев, да за монастырем 5 келей, а в них живут 5 стариц черноризиц» 3).

Необходимо думать, что эта несобственные монастыри не явились у нас только в позднейшее время, а ведут свое начало от древнейшего, быв заимствованы из Греции. Необходимо думать, что именно с этих несобственных монастырей и началось у нас монашество, потому что только при предположении сего могут быть объяснены те противоречия и та загадочность, которые встречаем в наших известиях о появлении у нас первых монастырей.

Митр. Иларион в своем Слове о законе и благодати говорит, что монастыри явились у нас при Владимире 4); между тем летописец вопреки Илариону и само по себе непонятно говорит, что при Ярославе «черноризьцы почаша множитися и монастыреве починаху быти» 5). Противоречие Илариону, что монастыри явились не при Владимире, а при Ярославе, и то непонятое, что при Владимире явились монахи без монастырей, объяснится для нас в том случае, если мы предположим, что дело началось с монастырей несобственных: тогда Илариона, который относит появление монастырей ко времени Владимира, должно будет понимать так, что он разумеет монастыри несобственные, а летописца, который относить их появление ко времени Ярослава, так, что он разумеет монастыри собственные; тогда непонятные с первого раза слова летописца, что

1) Неволина О пятинах и погостах Новгородских, в VIII кн. Записок Географического Общества, проложж. стр. 151.

2) Ibid. стр. 165.

3) Ibid. стр. 171; см. еще стрр. 160 в 175 и другие.

4) Изображая картину водворения христианства на Руси при Владимире, он между прочим включает ту черту, что «монастыреве на горах сташа».

5) Под 1037 г.

554

монахи явились прежде монастырей, очевидно, должно будет понимать так, что монахи явились прежде монастырей собственных, начав с монастырей несобственных. Далее: летописец говорит о построении в Киеве в княжение Ярославово, с которого, по его словам, началось появление монастырей, всего одного мужского монастыря—это Георгиевского, построенного самим князем; между тем, во-первых, по его же словам преп. Антоний Печерский, пришедший в Киев в конце правления Ярослава, прежде чем избрать для местожительства пещеру, превратившуюся в Печерский монастырь, «ходи (в Киеве) по монастырем 1); во-вторых, по словам Нестора, преп. Феодосий Печерский, пришедший в Киев в начале княжения Изяславова, когда к единственному монастырю Ярославову не прибавилось в нем еще ни одного монастыря, прежде чем поселиться в пещере у Антония, «объходи (в Киеве) вся монастыря, хотя быти мних» 2). При одном монастыре построенном—многие или несколькие монастыри, о построении которых ничего неизвестно и которые явились как-то без построения: ясно, что эти многие или несколькие монастыри суть монастыри несобственные, ибо только эти монастыри могли являться как бы не быв строены, так как они являлись не таким образом, чтобы нарочито были строены, как монастыри, а таким образом, что поставление в известном месте, одних за другими, нескольких келлий образовывало монастыри. Наконец, самый способ появления нашего первого собственного или настоящего монастыря необходимо предполагает предшествующее ему существование монастырей несобственных. Этот первый монастырь—помянутый Ярославов Георгиевский—не явился на свет органически таким образом, чтобы на известном месте поселился отшельник, желавший подвизаться,—чтобы к нему собрались люди, желавшие быть его учениками и сотрудниками, или чтобы на известном месте сразу поселилась делая «дружина» людей, сговорившихся отшельничествовать, и чтобы эти люди, соединившиеся первым или вторым образом, и построили для себя монастырь: он построен был по приказанию князя. Если князь построил монастырь, то, очевидно, имел в виду готовых монахов, которыми хотел населить его, ибо предполагать, чтобы он построил монастырь в ожидании, что когда-нибудь явятся на Руси монахи, чтобы населить его, или с намерением навербовать

1) Под 1051 г.

2) Несторово житие Феодосия в Чтен. Общ. Истор. и Древн. 1858 г., кн. 3, л. 5.

555

в него монахов из мирян, конечно, было бы весьма странно; а если так, то очевидно, что он имел в виду готовых монахов монастырей несобственных.

Митр. Иларион и летописец, как видно из приведенных выше слов того и другого, относят первое появление у нас монахов ко времени Владимира. К ним двоим должен быть причислен еще третий свидетель, средний между ними по времени, именно—мних Иаков, который, описывая празднование Владимиром Господских праздников, говорит, что князь поставлял на этих праздниках три трапезы и что первая из трапез была назначена «митрополиту с епископы и с черноризьце и с попы» 1). После этих трех положительных свидетельств, из которых последнее впрочем не особенно твердо, потому что, не будучи нарочитой речью о появлении монахов, а случайным о них упоминанием, вместе с другими людьми духовного чина, может означать простую обмолвку 2), само по себе совершенно необходимо предполагать, что монахи впервые явились у нас не спустя то или другое довольно значительное время после крещения страны, а тотчас в след за ним, и следовательно не при Ярославе уже только, а еще при Владимире и в самые первые дни христианства. Большинство народа при своем крещении приняло это христианство только внешним и формальным образом, без всякой перемены внутренней, так что первое время представляло из себя христиан более по имени, чем сколько-нибудь на деле. Но вместе с большинством долженствовало быть меньшинство, которое, напротив, припало христианство совершенно сознательным и искренним образом, со всем убеждением и всем сердцем. Это необходимо предполагаемое меньшинство долженствовало быть тем более ревностным к христианству, чем оно было новее и, так сказать, свежее в нем, потому что первое познание истины всегда есть время наибольшей к ней горячности. Так это было везде, так этому быть должно; следовательно—необходимо думать, что так было это и у нас. Из сего, очевидно, следует то, что появление людей, одушевленных желанием посвятить себя исключительно делу спасения своей души, в чем состоит монашество, должно быть относимо к самому первому времени,—что это появление необходимо заставляет предполагать себя, как естественное выражение первой горячности к ново-

1) Похвала князю Володимеру,—первой полов. тома стр. 243 нач..

2) А также весьма может быть и позднейшею припискою, т. е. слова «черноризьце».

556

принятому христианству,—что без него нужно будет представлять первое наше христианство не естественно и так сказать не физиологически.

Так думать о первом появлении у нас монашества представляется совершенно необходимым. Но затем, если не необходимо, то очень вероятно думать не только это, но в другое большее, а именно—что монахи не только явились у нас при Владимире немедленно вслед за крещением им страны, но что они были у нас уже до него. Христианство существовало у нас до Владимира между Варягами в продолжение целого полустолетия, и весьма трудно допустить, чтобы, при тогдашней решительной наклонности к монашеству, это полувековое христианство все время оставалось без монахов. Варяги были ремеслом и духом воители и с первого взгляда как будто мало вероятности предполагать, чтобы между ними могли быть охотники идти в монахи. Но между воителями естественно находиться людям, которые бы, после бурно проведенной жизни, желали тихой, отрешенной от суеты мирской и посвященной Богу, старости; притом же между этими воителями, нарочито имевшими дело с смертью, не могло обходиться без тех случаев, чтобы люди, поставленные в страшные положения, искали искупать жизнь обещанием посвятить ее Богу 1).

Таким образом, очень возможно, что монахи явилось у нас еще до Владимира и что новые монахи, явившиеся с его времени, примкнули к этим прежним. Как бы то ни было, имели или не имели новые монахи руководителей себе относительно монашеской жизни в прежних, но во всяком случае необходимо думать, что в первое время они имели других руководителей, если не более высоких жизнью, то обладавших большим знанием ее обязанностей и правил,—в монахах греческих. Для приступа к крещению парода Владимир привел с собой из Корсуни, а для учреждения иерархии выписал из Константинополя вместе с епископами то или другое значительное количество священников. Не только необходимо думать, что в числе этих священников были священники черные или иеромонахи, но и весьма вероятно думать, что последних была значительная часть и даже большинство: священники белые, как люди семейные и домовитые, едва ли могли иметь особенную охоту пересе-

1) В книге Гартвига: Природа и человек на крайнем севере мы встретили взятое из саг известие, что Исландец Горвальд основал в России монастырь около времени крещения Владимирова,—русск. перев. 2 изд. стр. 395.

557

литься в Россию, не смотря на все выгодные условия, какие могли, быть предложены, но другое дело монахи, в отношении к которым могло быть притом употреблено и простое понуждение. Эти монахи вызваны были в Россию не затем, чтобы составлять монастыри, а затем, чтобы священствовать на приходах. Но при форме монастырей несобственных, с которых началось дело, возможно было совмещение приходского священствования с монастырским игуменством. К иеромонаху, бывшему священником на приходе, собирались люди, желавшие монашествовать, и, поселившись при нем, составляли вокруг него монастырек; иеромонах продолжал оставаться приходским священником и в то же время принимал игуменство иди духовное руководство над этими собравшимися к нему желателями монашества.

Итак, и положительные свидетельства говорят и само по себе необходимо думать, что монашество, бывшее илине бывшее у нас в виде как бы некоторого введения еще до Владимира, окончательным образом, после крещения всей страны, началось не при Ярославе уже только, спустя значительное время от крещения, а еще при нем—Владимире, и именно более или менее немедленно в след за сим крещением. Но во все правление Владимира и до второй половины правления Ярослава у нас еще не было собственных или настоящих монастырей. Следовательно, необходимо думать, что да появления собственных монастырей у нас была форма монастырей несобственных,—монастырьков или монашеских слободок при приходских церквах.

Почему не положил начала собственным или настоящим монастырям сам Владимир чрез построение, по подражанию императорам греческим, своих ктиторско-княжеских монастырей, как это сделал после него Ярослав, остается неизвестным. Самое вероятное—потому, что обыкновенно все бывает не вдруг, что он как во всем другом, так и в этом, еще не простирался подражать императорам греческим, что поставил себе задачею Ярослав. С весьма большою однако вероятностью следует предполагать, что он не был совсем безучастен к делу монашества, что при его Десятинной церкви в Киеве и яри его в теснейшем смысле придворных церквах в Киеве и вне его находились помянутые несобственные монастыри и что монашествующие в них содержались более или менее на его счет, получая от него большую или меньшую милостыню или ругу (Не ссылаемся на свидетельство Дигмара, который называет Десятинную церковь под именем церкви св. Со-

558

фии монастырем, Chronic lib. VIII с. 16, ибо он жил от Киева слишком далеко, и полагать, чтобы он употреблял слово monasterium, а не ecclesia, с совершенным знанием дела, не по заключению просто от кафедральных церквей западных, которые представляли собою именно монастыри, было бы, думаем, напрасно).

Мы сказали выше, что к началу правления Изяслава, когда собственных мужских монастырей был в Киеве и всего один, существовало в нем то или другое количество монастырей несобственных. После времени Изяслава во все продолжение периода домонгольского мы не встречаем более известий о существовании этих последних монастырей в Киеве или где бы то ни было на Руси ни в летописях, ни во всяких других исторических памятниках, которые все далее говорят только о монастырях собственных, вовсе не упоминая и не давая знать о существовании монастырей несобственных. На этом основании можно было бы подумать, что после Изяслава ониперестали существовать, уступив место монастырям собственным и быв вытеснены этими последними. Думать так было бы однако совершенно ошибочно. В последующее время снова являются перед нами эти монастыри несобственные рядом с монастырями собственными и полагать, чтобы они появлялись, исчезали и потом снова явились, есть дело вовсе невероятное и ненормальное; напротив от их существования в последующее время необходимо заключать, что раз явившись они продолжали и оставались существовать постоянно и только исчезли из памятников исторических, которые не имели нужды и поводов говорить о них (о существовании этих монастырей и в позднейшее время мы узнаем не из памятников исторических, которые молчат о них до самого конца их существования, а из памятников совсем другого рода и совсем сторонних—из так называемых Писцовых оброчных книг). Затем, как образ появления первого собственного монастыря при Ярославе необходимо и очевидно предполагает предшествующее ему существование монастырей несобственных, так и построение наибольшей части дальнейших монастырей собственных столько же необходимо и очевидно предполагает современное им существование монастырей несобственных. Наибольшая часть дальнейших собственных монастырей не были построены монахами для самих себя, а подобно первому такому монастырю были построены князьями и (отчасти) людьми богатыми для населения их монахами. Следовательно, здесь необходимо мыслить тоже, что выше: если князья и люди богатые строили здания монастырей, то ясно, что они имели в виду готовых мона-

559

хов, которыми бы могли населять здания; а если так, то сим необходимо предполагается существование монастырей несобственных, ибо только монахи этих несобственных монастырей могли быть имеемы в виду как будущие готовые жители строившихся монастырей собственных. Правда, здесь может быть предполагаемо то новое, что имелось в виду перезывать монахов из существовавших монастырей собственных; но предполагать это на самом деле, конечно, было бы странно и невероятно.

Итак, в период домонгольский (как и в последующее старое время) у нас были два класса монастырей—во-первых, монастыри собственные и настоящие, во-вторых—монастыри несобственные, монастырьки или монашеские слободки при приходских церквах.

О втором классе монастырей, который по времени появления есть первый, как мы давали знать, кроме того немногого, что сказано выше, мы не имеем совершенно никаких сведений. Во всяком случае необходимо представлять дело не так, что их было очень немного и что они представляли собою явление исключительное, а наоборот так, что их было очень много и что они представляли собой явление самое обычное. В период домонгольский настоящих монастырей было настроено довольно значительное количество только в двух представительных центрах Руси—Киеве и Новгороде, во всех же других местах и местностях мы находим их в весьма ограниченном числе: от четырех-пяти и до одного-двух на целые области. Но в период домонгольский, как это необходимо предполагать, были такие же уважение, усердие и стремление к монашеской жизни, как и в последующее время старой Руси. Поэтому нельзя думать, что все предполагаемое сравнительное множество желавших идти в монахи могло умещаться в тех немногих монастырях, которые мы знаем и которые должны быть представляемы вообще не особенно большими, ибо слишком большие монастыри в роде нынешних, с целыми сотнями и несколькими сотнями монахов, тогда несомненно составляли крайне редкое исключение. Следовательно, все желавшие идти в монахи и не находившие себе места в монастырях настоящих, должны были монашествовать в монастырях ненастоящих,—в кельях при приходских церквах. Сказать чего-нибудь определенного и положительного о многочисленности несобственных монастырей, за отсутствием всяких прямых указаний, мы вовсе не можем; но вообще должно представлять себе именно многочисленность и при том более или менее значительную. Все желавшие пойти в монахи и не находившие себе места в немно-

560

гих монастырях настоящих, в случае неимения другого исхода, оставались бы дома с одним желанием монашества; но обычай, допускавший монашествование вне настоящих монастырей, доставлял всем весьма простой и весьма легкий исход: пошел в село к церкви, поставил себе келью или келейку—и монашествуй. Такая легкость возникновения ненастоящих монастырей, при несомненной в них потребности, самым решительным образом говорит ни за что другое, как за предположение об их большей или меньшей многочисленности. А другое и еще большее основание предполагать эту многочисленность монастырей несобственных есть то, что после монашества истинного не должно забывать о монашестве мнимом, монашестве только по виду и так сказать эксплуатационном. В позднейшее время (вплоть до настоящего) у нас, как и у всех других людей, было крайне злоупотребляемо монашеством, именно — кроме людей действительно желавших монашествовать шло в монахи еще множество людей, которые вовсе не помышляли о монашестве и которые имели в виду только кормиться на его счет или при помощи его удовлетворять своему честолюбию (превращаясь из смердов в «отцы», как в настоящее время превращают себя в тех жеотцов исключенные из духовных училищ ученики и мещане с крестьянами): не говоря о многих других свидетельствах, напомним только свидетельства о сем Стоглавого собора. Что злоупотребление явилось слишком скоро вслед за употреблением, в этом, конечно, никто не будет сомневаться, потому что иначе значило бы совсем не иметь понятия о людях; но целые двести лет периода домонгольского заставляют думать, что оно не только явилось, но и успело получить все свои широкие размеры. А если так, то это уже решительно говорит за предположение о многочисленности монастырей несобственных. Все шедшие в монахи не для самого монашества, а только для проистекавших из него выгод, должны были предпочитать эти монастыри настоящим, хотя бы и имели возможность поступать в последние: в монастырях собственных существовал больший или меньший и хотя некоторый надзор и соблюдались в большей или меньшей, хотя бы то и в весьма слабой, степени правила монашеского жития, следовательно—в них нужно было до некоторой степени становиться монахом волей-неволей; напротив, в монастырях несобственных, т. е. в кельях при приходских церквах, была возможность и свобода вполне оставаться мирянином за исключением одной перемены одежды. Переменить одежду, не переменяя ничего другого и не подвергая себя никаким

561

дальнейшим неудобствам и стеснениям, конечно, дело не особенно трудное; а между тем эта перемена одежды давала человеку право на то, чтобы он требовал себе содержания у других, чтобы его кормил мир своими подаяниями и своими приношениями, чтобы на всех мирских пирах он был почетным гостем, чтобы все величали его отцом и почитали как святого молитвенника за грешный мир: естественно, что на такую легкую перемену, соединенную с такими немалыми выгодами и приятностями, должно было находиться большое количество охотников (Сейчас сказанное о людях, шедших в монахи не для самого монашества, главным образом должно быт разумеемо о людях из низшего сословия. Что касается до людей из высшего сословия, которые шли в монахи не для монашества, а для удовлетворения своего честолюбия, для достижения архиерейства, что, конечно, так же бывало, как в настоящее время между людьми духовного сословия с академическим образованием, то они должны были идти в монастыри собственные, ибо архиереи брались, как кажется, исключительно из этих последних).

Рождается, конечно, вопрос: от чего же не были строимы монастыри собственные, если была в них нужда, если значительное число монахов должно было монашествовать вне их? Как мы давали знать выше, эти последние монастыри явились у нас в период домонгольский двояким образом—или быв строимы монахами для самих себя или быв строимы для монахов князьями и людьми богатыми. На основании того обстоятельства, что наибольшая часть наших собственных монастырей периода домонгольского построена князьями и людьми богатыми, у нас существует мнение, что наши князья и люди богатые считали своею обязанностью строить для монахов монастыри (а некоторые по странному недоразумению даже сами вменяют им это в обязанность). На самом деле однако этого вовсе не было: князья и люди богатые строили монастыри не для удовлетворения нужде в них монахов, а для удовлетворения собственной в них потребности, и вовсе не и той мере, какой требовала первая, а только в той мере, какой требовала вторая. У Греков давно явился обычай, чтобы цари, бояре и вообще люди богатые строили так называемые ктиторские или вотчинные монастыри, которыми бы они владели как собственностью и которые бы представляли нарочитые места молитв о них - строителях (обстоятельнее скажем ниже). Подражая Грекам, строили ктиторские или вотчинные монастыри и наши князья и люди богатые; но только этими, так сказать, специальными монастырями они и ограничивали свои заботы о монастырях, вовсе не простирая их

562

далее, т. е. вовсе не заботясь и не считая своею заботою строить них столько, сколько бы их нужно было для монахов. Затем, обычай строения ктиторских или вотчинных монастырей у нас вовсе не получил такого широкого распространения, как это было в Греции. В Киеве, великокняжеский престол которого занимали князья из разных родов и семей, каждый род и каждая семья хотели иметь свой вотчинный монастырь, и от того в нем настроено было много монастырей. В Новгороде отчасти те же из разных родов князья, главным же образом (как кажется) тамошние богатые граждане, желая подобно князьям иметь свои вотчинные монастыри, настроили их не менее Киева. Но что касается до уделов после Киева и до других городов после Новгорода, то первыми владели постоянно одни и те же роды и, естественно, довольствовались одними и теми же родовыми монастырями, только изредка и в небольшом числе прибавляя к ним монастыри, так сказать, личные, а во-вторых—нигде не повелось, чтобы вместе с князьями строили свои родовые монастыри и частные люди богатые. Таким образом, после князей и частных людей богатых (последних единственно в Новгороде) оставалось строить монастыри самим монахам, что составляет именно их, а не кого-нибудь стороннего, обязанность, т. е. которые они должны строить сами для себя, а не кто-нибудь другой для них. Сами наши монахи построили в период домонгольский весьма немного монастырей и притом почти исключительно построили, подобно строителям мирским, не своим трудом, а простым приказанием—на готовые деньги, принесенные из мира, в котором строители были людьми богатыми, при чем если не во многих, то по крайней мере в некоторых случаях есть полное основание подозревать, что побуждения к строению были не столько общественные, сколько личные,—не столько желание устроить монастырь для монахов, сколько иметь свой монастырь для самого себя; что же касается до истинно монашеского строения без предварительных злата и сребра и с одними предварительными верою и упованием, то таких монастырей было построено у нас монахами в период домонгольский, сколько известно, и всего только один, — Киевский Печерский.

Отсутствие между нашими монахами периода домонгольского этой ревности или этого стремления к построению монастырей и предполагаемая отсюда наклонность монашествовать в монастырях только готовых или вне монастырей несомненно составляет отличительную черту нашего монашества этого периода в сравнении с нашим мо-

563

нашеством последующим. Чем и как объяснять ее, это не совсем для нас ясно и мы не решаемся сказать что-нибудь положительное. Самым вероятным представляется нам предполагать, что наше монашество периода домонгольского воспроизводило современное ему монашество греческое, т. е. что это последнее в своем тогдашнем стадии развития отличалось именно указанной чертой отсутствия стремления к построению монастырей после бесчисленного множества их, построенного в предшествующие времена. Подобное отсутствие стремления к построению монастырей для монашества начинающего есть черта противонатуральная, потому что его естественной чертой должна быть, наоборот, чрезмерная страсть к построению монастырей; но если мы примем сейчас сказанное об отношении нашего монашества к монашеству греческому, именно—что оно не пошло самостоятельно естественным путем развития, а примкнуло к этому последнему в его тогдашней степени развития и воспроизвело его в сей последней, то для нас будет понятна указанная противонатуральность.

Это отсутствие ревности к построению монастырей может быть .истолковано как признак сравнительной недоброкачественности нашего монашества периода домонгольского. Ниже увидим мы, что монашество это действительно не должно быть представляемо особенно доброкачественным; однако отсутствие ревности само по себе вовсе не составляет такого свидетельства, как, наоборот, и ее избыток вовсе не свидетельствует о доброкачественности монашества. В позднейшее время, как бы вознаграждая себя за древнее, монахи наши отличались величайшей ревностью к строению монастырей, и однако эта ревность означала не процветание монашества, а его совершенную распущенность (Стоглавый собор и его свидетельства о нашей ревности).

Таким образом, должно думать, что в период домонгольский весьма значительное количество наших монахов монашествовали не в настоящих монастырях, а в монастырях совсем особенных — в вольных монашеских слободках на погостах приходских церквей. Нам в настоящее время, конечно, весьма странно представлять себе подобные монастыри. Но из этого, как уже несколько раз замечали мы выше, ровно ничего не следует или следует только то совершенно естественное, что наше время отлично от древнего,—что это последнее имело смелость и прихоть быть во многом непохожим на наше. С первого взгляда, конечно, представляется, что подобные монастыри без монастырских стен были ни чем иным, как простой насмешкой над монастырями. Но, во-первых

564

для тех монахов, которые желали истинно монашествовать и спасаться, отсутствие стен нисколько не составляло препятствия в сем, равно как и их существование не могло оказывать никакой помощи. Во-вторых, отличие настоящих монастырей, имевших стены, от этих ненастоящих в отношении к степени способности удерживать от грехов тех монахов, которые желали грешить, вовсе не было особенно велико. Прежде всего, если читатель воображает, что все настоящие или действительные монастыри с самого древнего времени имели стены, подобные стенам Троицкой Лавры, т. е. такие высокие, через которые никак не перескочишь, то он весьма ошибается: и в настоящее время очень немалое количество монастырей имеет такие невысокие стены, что достаточно подставы стула или небольшой доски, чтобы свободно через них перелезть, в древнее же время, когда степы монастырей были почти исключительно деревянные (каменные в наибольшей части монастырей ведут свое начало не далее как от прошлого XVIII столетия), они были простые заборы или простые тыпы. Таким образом, между монастырями огороженными и неогороженными или ненастоящими различие в отношении к степени внешней заключенности и внешней принудительной огражденности от греха было более воображаемое, чем действительное. Засим, кто хоть сколько-нибудь знаком с жизнью монахов, обитающих за высокими стенами, тот очень хорошо знает, что стены собственно ни к чему не служат и что грех, не имея возможности перелезать через них, ухитряется совершенно свободна входить и выходить в ворота (высокие стены и сделаны в большей части монастырей вовсе не против греха, а против внешних врагов, чтобы устроить из монастырей крепости). Монастырь, стоящий в миру, никакие стены не разобщат с миром, и единственное возможное средство этого разобщения есть удаление монастырей из мира в пустыни, как это и было в начале монашества. Действительное различие между монастырями настоящими и ненастоящими состояло в том, что первые стояли на своей земле, имели свои церкви и представляли из себя нечто самостоятельное и прочное, а последние стояли на чужой земле, при чужих церквах и представляли из себя нечто весьма непрочное и эфемерное, способное сколько быстро возникать, столько же быстро и исчезать: но различие, будучи различием в отношении к внешней видимости монастырей и к внешней видимости или представительности монашества, нисколько не влияло на него с духовной стороны, как на образ жизни и на подвиг. Было бы существенное различие между монастырями настоящими и ненастоя-

565

щими в сем последнем отношении, если бы первые в период домонгольский непременно и строго держались у нас истинного монашеского устава. Этот истинный монашеский устав, состоящий в общежитии, исключающий все свое и особое и предполагающий все общее, монастырское, не мог быть вводим в наших монастырях ненастоящих, ибо требовал общих трапез и поварен и вообще всего хозяйственного заведения. Но ниже мы увидим, что этот устав, быв введен к нал преп. Феодосием Печерским, вовсе не стал ни обычным ни преобладающим уставом наших настоящих монастырей, а был содержим, и притом весьма не строго и далеко не вполне, разве только некоторыми из них, в виде весьма редкого исключения.