Бальтазар фон, Ганс Урс Иоанн Креститель

ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ

Во всей Библии не встретишь более одинокой фигуры, чем Иоанн Креститель. Его нельзя причислить полностью ни к Ветхому, ни к Новому Завету. У нас не складывается его цельный образ, когда мы собираем фрагменты известных нам о нем сведений. Впрочем, Иоанн и сам не был в состоянии определиться и трижды отклонил просьбы как-то обозначить себя (Ин. 1, 19 и сл.); он просто привел сравнение — сравнил себя с гласом вопиющего в

/35/

пустыне. Впрочем, Иоанн хорошо осознает свою роль водораздела. В такой роли видит его также и Иисус Христос: по Его словам, он есть величайший из числа рожденных женами, но, с другой стороны, самый малый в Царствии Небесном больше его (Мф. 11, 11). Иоанн — «больше чем пророк» (Мф. 11, 9). Но как в Ветхом Завете человек может быть больше пророка? Он — «посланец», приготовляющий путь; «Илия» последних времен (так называет его Иисус), который должен был возвестить пришествие Большего, чем он сам, и который все же не смог сразу распознать Его из-за пролегающей между ними пропасти: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» (Мф. 11, 3). Он должен был составить себе образ о непредставимо Большем, Который грядет за ним, чтобы он мог возвестить о Нем: в противоположность воде, в которой он крестил, с Ним — «Дух Святой» и «огонь», причем огонь этот подобен «неугасимому пламени», которое пожирает все и вся неподготовленное (Мф. 3, 11 и сл.; Лк. 3, 16 и сл.). Но прежде всего Иоанна тяготит непреодолимая пропасть между ним и Грядущим. Иоанн о себе самом троекратно произносит «нет», так что становятся невозможны любые попытки принять его за кого-либо другого. Кроме того, мы видим, как он принимает на себя жест уничижения («я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его»; Мк. 1,7). Негативизм его миссии заметен и в его воздержании: «Пришел Иоанн, не ест, не пьет» (Мф. 11, 18). Он же виден и в испуганном отказе крестить Пришедшего за ним: «Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» (Мф. 3, 14).

Он, таким образом, причисляет себя к «ветхому» из Завета, а оно должно умаляться (Ин. 3, 30), но из этого его состояния нельзя понять суждений Иисуса относительно его принадлежности. Нельзя понять их и на основе известного речения «об употребляющих усилие» (Мф. 11, 12; Лк. 16, 16), потому что, согласно Луке, «закон и пророки» продолжают действовать до Иоанна и только «с сего времени Царствие Божие благовествуется». Но по Евангелию от Матфея Иоанн Креститель уже относится к новой эпохе: «От дней Иоанна доныне Царство Небесное силою берется; ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна» (Мф. 11, 12 и сл.). Даже если согласиться, что ап. Лука точнее передает первоначальный смысл, все же не забудем, что, как говорится о младенческих годах Иоанна, Грядущий вслед за ним освящает Своего Предтечу в материнской утробе и тем готовит его к будущей миссии. В этом деянии усматривается событие, распространяющееся на весь Ветхий Завет,— ведь, согласно ап. Павлу, Иисус уже был со-путником в ветхозаветной пустыне и произвел воду из духовного камня (1 Кор. 10, 4), а, согласно его же Посланию к евреям (11, 26), Моисей посчитал бы для себя поношения, которым подвергся Христос, большим богатством, чем все сокровища египетские. Таким образом, призвание Иоанна выражено отчетливо — и уже во время знаменательной встречи обеих женщин, и в конкретном и избирательном

/36/

речении: «И ты, младенец, наречешься пророком Всевышнего, ибо предыдешь пред лицем Господа приготовить пути Ему» (Лк. 1, 76). Подрастающий Иоанн сознает непреложность своего избранничества, и с таким мироощущением он и пришел к ниоткуда не выводимой вероучительной формуле своего крещения.

Сказанное выше приближает нас к образу Иоанна Крестителя в Евангелии от Иоанна: здесь повествование о нем вопреки сомнениям не есть более поздняя прибавка, потому что, по всей вероятности, апостол-благовеститель был среди учеников Крестителя (Ин. 1, 35). У Иоанна апокалиптический образ Грядущего вослед, Предпославшего себе Предтечу, свойственный другим евангелистам, уступает место значительно возросшему прозрению в огне и в духе: «На Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть» (Ин. 1, 33). Вероятно, одновременно Иоанн Креститель дошел до понимания, что Божественный огонь поглотит и Идущего за ним, как жертвенного агнца. С этого момента «голос в пустыне» становится «перстом указующим»: «Вот агнец Божий» (Ин. 1, 36). Креститель больше не удерживает подле себя своих учеников. Он рад тому, что за Иисусом теперь ходит больше народа, чем за ним (Ин. 3, 26 и сл.). Он даже радуется и тому, что его собственное призвание теперь сокращается, а дело Пришедшего за ним — возрастает.

Пророк-мудрец в нем, насколько этот образ причисляется Ветхому Завету, умаляется, а новозаветная природа, напротив, набирает силу. Иоанн Креститель все прекрасно понимает: он уже не говорит о недостоинстве, преклонившись, развязать ремень на обуви; он теперь рисует образ друга жениха, который радуется, что приводит к нему невесту, радуется, что вместо его голоса раздается теперь «голос жениха». Эта «исполненная радость» Иоанна Крестителя (Ин. 3, 29) свидетельствует, что он — как раз потому, что сам умалил себя,— ныне входит в число возлежащих на брачном пире Нового Завета.

Тем не менее образ Иоанна никогда не принимает устойчивых, остановившихся, застывших черт. Для него вполне достаточно того, что он представляет собой чистый переход (Pascha).