Бальтазар фон, Ганс Урс «Не вливают молодого вина в мехи ветхие»

«НЕ ВЛИВАЮТ МОЛОДОГО ВИНА В МЕХИ ВЕТХИЕ»

Иисус Христос одновременно сказал две притчи: о прославленной новой заплате к ветхому платью; о вливании нового вина в мехи ветхие (Лк. 5, 36 и сл.). Обе притчи сказаны, чтобы показать, как правильно следовать традиции-преданию, находящей во Христе свое исполнение. Перед нами два искушения: с одной стороны, включить элементы импонирующего человеку нового в старые, унаследованные условия; с другой стороны — здесь, правда, требуется немного домыслить — прицепить унаследованное старое к воспринятому новому. Оба искушения бесперспективны.

Когда кому-то вздумается пришить к старой одежде новую заплату, то материю придется вырезать из нового платья, продырявить его и этим испортить. Заплата же из новой материи будет торчать на старой одежде, почему и старое платье станет негодным. Следовательно, в притче утверждается, что как старое само по себе — это некоторая цельность, так и новое, и из них невозможно вынуть какую-то часть ради пополнения другого целого. Сказанное применимо к Ветхому и Новому Завету: хотя Ветхий наложен на Новый и Новый открыт для Ветхого, тем не менее каждый из них образует замкнутую структуру, которая будет искажена, если из нее выдрать куски и заменить их инородными телами.

Притча о вине — еще более яркая. Перебродившее старое вино отлично сохраняется в старой же и потерявшей эластичность оболочке. Если же в нее налить неперебродившего вина, то оболочка прорвется. «Молодое вино должно вливать в мехи новые». Потому что нерасторжимое целое образуют содержимое и сосуд, содержание и форма. (Кстати, в любой теории искусства об этом давно знают: кариатида поддерживает балкон, так что неустранима; сонет, если пересказать его прозой, ни на что не годен.)

И все же речения Христа оказываются весьма неожиданными, когда мы прилагаем их к соотношению Ветхого и Нового Завета. Ведь мы с детства научены думать, что Ветхий Завет органично исполняется в Новом и интегрируется в нем — поскольку более ранняя по времени книга сама отсылает к более поздней и более полной. Разве пророки Иеремия и Иезекииль не предсказали грядущего «Нового и вечного Завета»? Разве образ Пастыря, прилагавшийся к Яхве и к Мессии из дома Давидова, не исполнился в точности на Христе Иисусе? Он и Сам свидетельствовал о Себе: «Я есмь Пастырь добрый» (Ин. 10, 11). И можно было бы привести немало подобных соображений.

И все же для перехода от Ветхого Завета к Новому, по словам Христа, потребуется тотальная перестройка, «рождение заново», полнейшее переучивание. Ибо Сам Иисус — неделимая Единица, а не сумма старого числа и прибавленного нового. Все случившееся до Иисуса было привременным. «Многократно и многообразно говоренные» речения Бога (Евр. 1, 1), несмотря на определенную

/115/

целостность иудейской религии, все же были разрозненными. Теперь же пришло заключительное Слово, и все временное и разрозненное переплавляется в вечную и цельную истину. Что бы ни говорил Иисус, чего бы ни делал, чего бы ни основывал или не выносил в страдании,— Он всегда остается Цельным. Его Евангелие — это Он целиком. Таково же Его дело искупления мира. Даже и Его Церковь — это Он целиком, поскольку Он и есть таинственные, возносимые за литургией Тело и Кровь.

Приверженцы иудейского традиционализма обступали ап. Павла, и они были также «в окружении ап. Иакова». Хотя и уверовали, традиционалисты не улавливали цельности христианской новизны и готовились понашивать множество старых заплат на «нешвейном хитоне» Господа. Ныне такие же попытки мы видим в группе принявших христианство евреев, которым христианская Церковь все-таки представляется слишком языческой.

Обе притчи особенно хорошо приложимы к экуменическому движению. Там богословы и рядовые верующие гордо рядятся в одежды Арлекина. Католики пришивают на свое платье множество протестантских заплат — например, что касается таинств, интерпретации природы Церкви, понимания служения, почитания святых и многого другого. Протестанты же прилагают усилия, нередко наивно-трогательные, чтобы приладить к себе католические заплаты. Например, им невдомек, что бессмысленно принять католическую исповедь как таинство и одновременно не принять католическое понимание служения и абсолютности Божественной власти. Они еще готовы порассуждать о признании некоего служения ап. Петра, но отказываются даже подумать о роли Приснодевы Марии и культа святых для вселенской Церкви. Следовательно, экуменическое движение возможно лишь в том случае, если разбираемые нами притчи не поняты и не приняты во внимание. Если конфессии совпадают на 50%, то, считают экуменисты, различия между ними несущественны, и их преодоление оставляется на «потом». Но Христосов «хитон», Образ Господа и Его дела,— остается «нешвейным». И по-прежнему, чтобы перейти от мнимого единства к единству подлинному, необходимо совершить качественный скачок.

Иначе нам надо будет отнести к себе несколько странное заключительное речение: «Никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше» (Лк. 5, 39). Каждый, кто разбирается в вине, присоединится к афоризму. Думаю, что должны присоединиться и некоторые православные или приверженцы раннего протестантизма, а также, вероятно, и англикане. Но тогда на повестку дня встанет дальнейший вопрос: не хранит ли католическая Церковь самое старое и самое подлинное вино?

/116/