Вышеславцев Б.П., Вечное в русской философии. Метафизика свободы (Продолжение)

9. Сублимация свободы, как разрешение ее антиномизма

Переход от первой ступени свободы ко второй есть сублимация свободы. Она требует преодоления автономного противоборства, которое как бы сопро­тивляется этому переходу, сопротивляется сублима­ции, поднятию вверх. Откуда это сопротивление? Оно проистекает из того, что личность боится потерять свою автономию: она не видит и не верит, что в «цар­стве целей» она будет сохранена, как «самоцель», ей кажется, что она будет обращена в средство; она не видит и не верит, что произвол и свобода выбора мо­гут быть сохранены в высшей обусловленности долж­ного, в этике благодати. И это неверие поддерживает в ней вековая этика закона, действительно отрицающая ценность произвола (вся античная этика), вековой мо­рализм, наконец, новейшая традиция Кантианской эти­ки.

Радикально преодолеть автономное противобор­ство лица, чистое восстание произвола — значит ре­шить антиномию долженствования, показать совместимость автономии лица и автономии ценностей. Ключ решения — благодать. В этом понятии выражено то, что обусловленность, детерминация, исходящая от цар­ства ценностей, имеет такую природу, которая не на­рушает, а сохраняет в своей новой форме свободу вы­бора, произвол, автономию лица, самоцельность лич­ности. Антиномия долженствования здесь решается по­средством сублимации произвола: «свобода в истине» содержит в себе свободу произвола в преображенном виде: иначе, если бы свобода уничтожалась и погаша­лась в истине, какой смысл имели бы слова: «истина сделает вас свободными», «к свободе призваны вы, братья»?

81

В негативной свободе еще нет свободы позитив­ной, но позитивная свобода содержит в себе и сохра­няет негативную. Самовластный произвол не содержит в себе детерминации, исходящей от царства ценностей и может идти против нее; но царство ценностей, воп­лощающееся в реальности и детерминирующее ее, не­обходимо содержит в себе свободу произвола, по той простой причине, что последняя есть условие возмож­ности этических ценностей и след. сама есть этическая ценность(9). Личность как самоцель может игнориро­вать царство целей и отвергать его детерминацию, но царство целей не может игнорировать ценность лично­сти и необходимо содержит в себе личность как само­цель.

Тип решения антиномии, который дается в таком понимании сублимации, классичен: тезис и антитезис не исключают друг друга, как это представляется сна­чала: на самом деле антитезис содержит в себе тезис, как форма содержит материю. По этому типу решена антиномия свободы и необходимости у Канта и Фих­те: свобода и причинность совместимы, потому что свобода содержит в себе причинность в новой форме целесообразности(10).

10. Христианское решение проблемы свободы

Современное христианство не может не взять под свою защиту автономию личности и свободу произво­ла во всей ее полноте. Христианское решение конеч­но возвышается над тезисом и антитезисом, но так,

(9) Всякий ущерб, нанесенный низшей свободе, делает невозможным достижение высшей свободы, делает невозможной сублимацию. Вместо сублимации получается «падение» в рабство, великая инквизиция, против которой всякий бунт является справедливым.  

(10)     Решение подробно рассмотрено в книге Б. Вышеславцева «Этика Фихте».

82

что тезис личной свободы не терпит никакого ущерба.

Если религиозные противники свободы попытают­ся выдвинуть слова: «да будет воля Твоя» — в защи­ту смиренного «послушания», как отказа от свободы, как отнятие свободы высшей Волею, то необходимо им указать, что свобода выбора и автономия личности здесь на лицо и сохранена во всей неприкосновенности именно в этом «да будет». Ибо «да будет» есть самое ценное выражение свободной воли, которая может сказать и «да не будет». «Да будет» звучит из глуби­ны автономной самости, как свободный ответ на при­зыв божественной Воли. «Да будет» —  это я сам го­ворю, решаясь и избирая путь, и только такой ответ нужен Богу.

В словах «да будет воля Твоя» заключено сочета­ние двух воль, а не одной воли(11); и это сочетание есть сублимация низшей человеческой воли посредством высшей, божественной.

С нашей точки зрения антиномии свободы и трагизмы свободы решаются при помощи сублимации. Антиномию долженствования, как было указано, мож­но выразить так: Бог хочет — и не хочет, чтобы мы были Его рабами; мы должны — и не должны быть Его рабами. Решение антиномии таково: Бог хочет, чтобы мы исполняли Его волю (и в этом смысле хочет повиновения), однако же не как рабы, не как наемни­ки, а как друзья и сыны (и в этом смысле не хочет простого повиновения). Бог хочет любви, а во всякой любви есть свободное избрание, во всякой любви есть сочетание двух воль и двух свобод. «Да будет воля Твоя» есть выражение любви к Отцу, к высшему и цен­ному, Тому, Кто стоит надо мною и потому может сублимировать мою волю. Если ничего и никого нет надо мною, тогда сублимация невозможна. Если надо мною абсолютная власть, императив, закон — тогда

([1]1) За это положение боролся Максим Исповедник.

83

сублимация тоже невозможна, ибо свобода не поко­ряется диктатуре «категорического императива». От­ношение Бого-Сыновства есть единственный адекватный символ сублимации: «свыше», от Отца, от иерар­хически высшего, исходит призыв. Сын отвечает на этот «призыв» свободной любовью. На приказ тирана он ответил бы отказом в повиновении.

11. Истинный смысл сублимации

Сублимация есть возведение низшего к высшему; чтобы понять это возведение, нужно иметь систему категорий бытия, нужно иметь иерархию ценностей. Сублимация предполагает некоторый категориальный, иерархический закон, который был замечен Аристо­телем и формулирован, как соотношение формы и ма­терии: низшая категория бытия служит материей для высшей, которая является ее формой. Форма есть не­что высшее и новое (например, статуя), и однако она предполагает низшее, как условие возможности, как материал (например, мрамор), который не уничтожа­ется, а сохраняется и преображается в высшую «фор­му» красоты. Высшая форма есть нечто абсолютно новое, новая высшая категория, в которой низшая — в каком-то смысле «уничтожена», в каком-то «сохра­нена», а главное «поднята» на высшую ступень. Ина­че говоря, сублимирована, преображена, преосуществлена. Как раз сохранение низшего в высшем здесь и является источником заблуждения, поводом не заме­тить высшее совсем. Процессы механизма и химизма, например, сохраняются в организме во всей своей неприкосновенности; цепи причинности сохраняются в целесообразном и свободном творчестве(12). Отсюда

(12) На этом покоится решение знаменитой антиномии свободы  и необходимости. См. Б. Вышеславцев. Этика Фихте, Москва. 1914 г., стр. 267-395.

84

возникает соблазн признать, что организм есть толь­ко усложненный механизм, что свобода есть только комбинация причин.

Сказать, что статуя есть только сублимированный мрамор; любовь и религия — только сублимирован­ная сексуальность; наука, искусство, культура — толь­ко сублимированное хозяйство (марксизм) — значит повторить классическую ошибку. Она сосредоточена в этом слове «только». Именно не только! Настоящая сублимация есть творчество, т. е. создание совершен­но новой, ранее не бывшей, ступени бытия. Этот твор­ческий момент сублимации замечательно выражен у Платона в его понятии Эроса. Его Эрос возводит суб­лимацию к новым ступеням бытия, открывает новые категории жизни: 1) Эрос, как либидо, как плотское стремление, есть продолжение рода, рождение поко­лений; 2) Эрос, как поэзия (творчество), есть рожде­ние «детей Гомера и Гезиода» и «царственное искус­ство», политика, созидающая государство. Вторая сту­пень Эроса предполагает первую, ибо поэзия, куль­тура и государство предполагают продолжение рода и смену поколений; но вторая ступень есть новая сту­пень, — новая категория жизни. Эрос не останавли­вается и здесь, он трансцендирует выше и открывает еще новую ступень: 3) философию, созерцание идей, и эта ступень также предполагает две первых, ибо, чтобы философствовать, надо жить и культурно жить, иметь хозяйство и государство (как это показывает Платон в своем «Государстве» Политии). Но филосо­фия есть абсолютно новое бытие, новая категория по сравнению с экономикой и политикой. Последнее ее восхождение есть экстаз, или транс в Абсолютное. Здесь он встречает нечто совсем новое, ни с чем низ­шим несоизмеримое.

Что же такое Эрос, если он все же остается самим собою на всех ступенях своего восхождения, своей

85

сублимации? Конечно, он не может быть отождест­вляем с чувственным влечением, ибо это его функция только на первой ступени,

Настоящая сущность Эроса раскрывается в том, что он есть стремление, в том, что он выражает устрем­ленность и стремительность нашего существа, нашего глубочайшего центра, нашего «сердца», которое «бьет­ся на пороге как бы двойного бытия». Отсюда двойст­венность и диалектичность Эроса. Стремление диалек­тично: оно переходит от тезиса к антитезису, оно всегда встречает границу и всегда выходит за пре­делы, всегда трансцендирует. Платон символически изобразил бродячий, капризный, ищущий, тоскующий характер Эроса: он остается тем же и в любви, и в сме­не поколений, и в поэзии, и в политике, и в филосо­фии. Всякий «имманентизм» для Эроса невыносим и есть пребывание в пещере. Но Эрос есть транс и по­стоянно «пребывает в трансе», И он успокаивается лишь тогда, когда трансцендирует всю иерархию сту­пеней бытия и ценностей (обители мнози), когда встречает наконец полный простор, бесконечный про­стор Абсолютного.

Как возможно при таком всеобъемлющем диапа­зоне Эроса все же сохранить за ним первоначальное значение сексуальности, как это делает Платон?

Трансцендирующая природа стремления дает яс­ный исчерпывающий ответ. «Либидо» есть стремле­ние и, следовательно, транс, первый и естественнейший выход из себя, выход за пределы всякого «ауто- эротизма», начало всякого самоутверждения, всякого искания полноты и бесконечности(13).

([1]3) Бесконечность в смене поколений, полнота в андрогинном соединении, самоотвержение в родительской и супружеской любви — вот ценности первой ступени Эроса, открытые Платоном.

86

Но это лишь первая ступень стремления. Она оставляется позади. Сущность Эроса раскрывается в том удивительном факте, что всякая истинная «влюбленность» выходит за пределы сексуальности и воспринимает напоми­нание о ней, как профанацию любви. Но далее, истин­ная любовь выходит за пределы прямого объекта любви, она обнимает луну, солнце, звезды, весь космос...

«На звезды глядишь ты, звезда моя светлая»...

                                  («Платон», — Вл. Соловьев).

Если правда, что истинная любовь делает поэтом, то это значит, что она делает творцом и, следовательно, поднимает на новые ступени бытия, где воплощаются новые идеи, смыслы, ценности.

Иерархически низшее стремление может входить, как составной момент, в некоторый высший комплекс, причем в этом высшем комплексе оно своеобраз­но преображается и облагораживается, не переста­вая все же быть самим собою. Вот смысл истин­ной сублимации, как он намечен у Платона в диа­логе «Пир». И сам «Пир» представляет наилучший символ такой сублимации: в нем дано симфоническое единство многообразных эмоций и стремлений — дру­жеских, эстетических, эротических, диалектических, философских, мистических; и вот, невозможно отри­цать, что в этом целостном единстве присутствуют низшие влечения — гастрономические. Иначе «Пир» не был бы пиром. Хлеб и вино могут лежать в основе самого высшего общения людей. Самая духовная лю­бовь имеет своим первым требованием накормить го­лодного.

В той изумительной симфонии, которая называет­ся «Пиром» Платона, присутствуют голоса низших витальных влечений, но они преображены до неузна­ваемости, вознесены до недоступной высоты. Это еще

87

 вино, и вместе с тем будто уже не вино — то, что опья­няет Сократа.

«Пир» Платона имеет «экономический фунда­мент». Но настоящей профанацией будет сказать, что он есть только сублимированный аппетит и сублими­рованное пьянство!

88