Жаба С., Русские мыслители о России и человечестве. П. Я. Чаадаев

МРАЧНАЯ ОЦЕНКА РОССИИ И РУССКОГО НАРОДА

 (ПЕРВОЕ ФИЛОСОФИЧЕСКОЕ ПИСЬМО. 1829 Г.)

Состояние вне человечества.

Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивили­зации заключается в том, что мы еще только открываем истины,

14

давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди наро­дов, во многом отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни дру­гого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты воспитанием человеческого рода.

...То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас — только теория и умозрение.    (Стр. 109).

Неукорененность.

...Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте? Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования... Все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри нас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах ка­жемся номадами... (Стр. НО).

Тяжелое прошлое.

...Увлекательный фазис в истории народов есть их юность, эпо­ха,... память о которой составляет радость и поучение их зрелого возраста. У нас ничего этого нет. Сначала — дикое варварство, по­том грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша националь­ная власть, — такова печальная история нашей юности... Окиньте взором все прожитые нами века, все занимаемое нами простран­ство, — вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы нам о прошлом... Мы живем в одном настоящем, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя...

(Стр. 111).

Отсутствие памяти и преемства. Как быть?

...У нас нет ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль; но, обособленные странной судьбой от всемирного движения человечества, мы так же ничего не восприняли и из пре­емственных идей человеческого рода. Между тем, именно на этих идеях основывается жизнь народов; из этих идей вытекает их бу­дущее, исходит их нравственное развитие. Если мы хотим занять положение, подобное положению других цивилизованных народов, мы должны некоторым образом повторить у себя воспитание чело­веческого рода. Для этого к нашим услугам история народов и перед нами плоды движения веков. Конечно, эта задача трудна... Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать,

15

чужды самим себе. Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно... У нас совершенно нет внутреннего развития, есте­ственного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет ста­рые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда... Мы растем, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, т. е. по такой, которая не ведет к пели.

(Стр. 112-113).

Апатия.

Всем нам недостает известной уверенности, умственной мето­дичности, логики. Западный силлогизм нам незнаком. Наши луч­шие умы страдают чем-то большим, нежели простая неоснователь­ность... Мне кажется даже, что в нашем взгляде есть какая-то странная неопределенность, что-то холодное и неуверенное, напо­минающее отчасти физиономию тех народов, которые стоят на низ­ших ступенях социальной лестницы. В чужих странах, особенно на юге, где физиономии так выразительны, не раз, сравнивая лица моих соотечественников с лицами туземцев, я поражался этой немотой наших лиц.   (Стр. 114-115).

Как судить о народе?

Я не хочу сказать, конечно, что у нас одни пороки, а у европей­ских народов одни добродетели; избави Бог! Но я говорю, что для правильного суждения о народах следует изучать общий дух, со­ставляющий их жизненное начало, ибо только он, а не та или иная черта их характера, может вывести их на путь нравственного со­вершенства и бесконечного развития. (Стр. 116).

Тщетные попытки государей. (Петр Великий, Александр I).

Некогда великий человек захотел просветить нас,... он кинул нам плащ цивилизации; мы подняли плащ, но не дотронулись до про­свещения. В другой раз, другой великий государь, приобщая нас к своему славному предназначению, провел нас победоносно с од­ного конца Европы на другой; вернувшись из этого триумфального шествия чрез просвещеннейшие страны мира, мы принесли с со­бою лишь идеи, стремления, плодом которых было огромное не­счастье, отбросившее нас на полвека назад. В крови нашей есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу.

Для чего мы живем.

И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений

16

которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, состав­ляем пробел в нравственном миропорядке.   (Стр. 117).

Православие — наследство Византии.

Что мы делали в ту пору, когда в борьбе энергического варвар­ства северных народов с высокою мыслью христианства складыва­лась храмина современной цивилизации? Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими на­родами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания. Волею одного честолюбца (Фотия), эта семья народов только что была отторгнута от миро­вого братства, и мы восприняли, следовательно, идею, искажен­ную человеческою страстью. В Европе все одушевлял тогда жи­вотворный принцип единства... В- то время, как христианский мир величественно шествовал по пути, предначертанном его Божест­венным Основателем, увлекая за собой поколения, — мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места...   (Стр. 117-118).

Историческая задача церкви: Царство Божие на земле.

Совершенно не понимает христианства тот, кто не видит, что в нем есть чисто историческая сторона, которая является одним из самых существенных элементов догмата и которая заключает в себе, можно сказать, всю философию христианства, т. к. пока­зывает, что оно дало людям и что даст им в будущем. С этой точки зрения, христианская релипия является не только нравствен­ной системой,... но вечной божественной силой, действующей уни­версально в духовном мире... Именно таков подлинный смысл дог­мата о вере в единую церковь, включенного в символ веры. В хри­стианском мире все должно способствовать и действительно спо­собствует — установлению совершенного строя на земле; иначе не оправдалось бы слово Господа, что Он пребудет в церкви Своей до скончания века. (Стр. 119).

Что же нам делать?

Ясно, что нам следует прежде всего оживить свою веру всеми возможными способами и дать себе истинно-христианский импульс, так как на Западе все создано христианством. Вот что я подразу­мевал, говоря, что мы должны от начала повторить на себе все воспитание человеческого рода.    (Стр. 121).

(«Философические письма». Письмо 1-е. 1829 г.).

О крепостном праве.

Рабы, которые вам прислуживают, разве они не составляют окру-

17

жающий вас воздух?... И сколько различных сторон, сколько ужа­сов заключает в себе одно слово: раб! Вот заколдованный круг, а в нем мы все гибнем, бессильные выйти из него. Вот проклятая действительность, о нее мы все разбиваемся. Вот что превращает у нас в ничто самые благородные усилия, самые великодушные порывы. Вот что парализует волю всех нас, вот что пятнает все наши добродетели. Отягченная роковым грехом, где она, та пре­красная душа, которая бы не заглохла под невыносимым бременем?

(«Философические письма». Письмо 2-е. «Лит. Наследство» № 22-24, стр. 23).

ПЕРЕМЕНА ВО ВЗГЛЯДАХ НА РОССИЮ И НА ПРАВОСЛАВИЕ

Миссия России.

Возьмите любую эпоху в истории западных народов, сравните с тем, что представляем мы в 1835 году по Р. X. и вы увидите, что у нас другое начало цивилизации, чем у этих народов... Поэтому, нам незачем бежать за другими, нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем вперед и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам. Люди Европы странно ошибаются на наш счет;... по каком-то инстинкту европейской национальности они оттесняют нас на Восток, чтобы не встречаться с нами больше на Западе. Нам не следует попадаться на их невольную хитрость: по­стараемся сами открыть наше будущее, и не будем спрашивать у других, что нам делать.

Мы призваны... обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умствен­ным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся ее полити­ческим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу. Таков будет логический результат долгого одиночества; все великое приходило из пустыни... Наша вселенская миссия началась.

(Письмо А. И. Тургеневу. Октябрь - ноябрь 1835 г. Стр. 201-202).

Национализм — препятствие миссии России.

Разве это не жалость видеть, как мы... обращаемся... вновь на себя и возвращаемся к квасному патриотизму? Вы знаете, что я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному ум­ственному делу... Она, на мой взгляд, получила в удел задачу дать

18

в свое время разгадку человеческой загадки. Но если это направ­ление умов продолжится, мне придется проститься с моими прекрас­ными надеждами... Мне, который любил в своей стране только ее будущее,что прикажете мне тогда делать с ней? Этой точке зрения, свободной от всяких предрассудков, от всяких эгоизмов;... этому могучему порыву, который должен был перенести нас одним скач­ком туда, куда другие народы могли придти лишь путем неслы­ханных усилий и пройдя через страшные бедствия; этой широкой мысли, которая у других могла быть лишь результатом духовной работы, поглотившей целые века и поколения, предпочитают узкую идею, отвергнутую в настоящее время всеми нациями... Ну что же, пусть будет так; я больше в это вмешиваться не стану. Я громко высказал свою мысль, остальное будет делом Бога. (Письмо А. И. Тургеневу. 1-го мая 1835 г., стр. 195).

Высокая оценка Православия.

Я думал, что... России выпала на долю важная задача осуществить прежде всех остальных стран все обетования христианства, потому что христианство осталось у нас чистым от соприкосновения с люд­скими страстями и с земными интересами, потому что оно только молилось и смирялось, подобно его Божественному Основателю и потому что, вероятно, вследствие этого, оно удостоится Его по­следних, самых удивительных, вдохновений.

(Письмо М. Ф. Орлову. 1837 г., стр. 215).

ОТВЕТ НА ВЫЗВАННОЕ ПЕРВЫМ ФИЛОСОФИЧЕСКИМ

ПИСЬМОМ НЕГОДОВАНИЕ ЧАСТИ ОБЩЕСТВА И НА

ВЫ­СОЧАЙШЕЕ ПОВЕЛЕНИЕ — СЧИТАТЬ ЧААДАЕВА

СУМА­СШЕДШИМ : «АПОЛОГИЯ СУМАСШЕДШЕГО». (1837 г.)

Ответственность общества.

Любовь, говорит апостол Павел, — все терпит, всему верит, все переносит: итак, будем все терпеть, все переносить, всему верить... Но прежде всего, катастрофа, только что столь необычайным обра­зом исказившая наше, духовное существование и кинувшая на ве­тер труд целой жизни, является в действительности лишь резуль­татом того зловещего крика, который раздался среди известной части общества при появлении нашей статьи, едкой, если угодно, но конечно вовсе не заслуживавшей тех криков, какими ее встре­тили...   (Стр. 215-216).

Любовь к отечеству и любовь к истине.

...Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть нечто еще

19

более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рож­дает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей че­ловечества. Любовь к родине разделяет народы, питает националь­ную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, при­ближает людей к Божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо...   (Стр. 216).

Скорбное недоумение.

Во мне нет и тени злобы... Я хладнокровно, без всякого раздра­жения, стараюсь отдать себе отчет в моем странном положении. Не естественно ли, скажите, чтобы я постарался уяснить по мере сил, в каком отношении к себе подобным, своим согражданам и своему Богу стоит человек, пораженный безумием по приговору высшей юрисдикции страны?

Я никогда не добивался народных рукоплесканий, не искал мило­стей толпы; я всегда думал... что общее мнение отнюдь не тождест­венно с безусловным разумом, как думал один великий писатель нашего времени; что инстинкты масс бесконечно более страстны, более узки и эгоистичны, чем, инстинкты отдельного человека...; что не в людской толпе рождается ист1ина, что ее нельзя выразить числом; наконец, что во всем своем могуществе и блеске челове­ческое сознание всегда обнаруживалось только в одиноком уме, который является центром и солнцем его сферы. Как же случилось, что в один прекрасный день я очутился перед разгневанной публи­кой, чьих похвал я никогда не добивался?... Как случилось, что мысль, обращенная не к моему веку, которую я, не желая иметь дела с людьми нашего времени, в глубине моего сознания заве­щал грядущим поколениям, лучше осведомленным, — при той гласности в тесном кругу, которую эта мысль приобрела уже из­давна, — как случилось, что она разбила свои оковы, бежала из своего монастыря и бросилась на улицу, в припрыжку, среди остол­бенелой толпы?    (Стр. 216-217).

Петр Великий. От национального к универсальному.

Величайший из наших царей... полтораста лет тому назад, пред лицом всего мира, отрекся от старой России. Своим могучим дуно­вением он смел все наши учреждения; он вырыл пропасть между нашим прошлым и нашим настоящим и грудой бросил туда все наши предания. Он сам пошел в страны Запада, и стал там самым малым, а к нам вернулся самым великим; он преклонился перед Западом и встал нашим господином и законодателем...

20

Надо сознаться — оно было прекрасно, это создание Петра Великого, эта могучая мысль, овладевшая нами... Никогда ни один народ не был менее пристрастен к самому себе, нежели русский народ, как воспитал его Петр Великий... Высокий ум этого необык­новенного человека безошибочно угадал, какова должна быть наша исходная точка на пути цивилизации... Он хорошо понял, что... нам незачем задыхаться в нашей истории и незачем тащиться, подобно западным народам, чрез хаос национальных предрассудков, по узким тропинкам местных идей, по изрытым колеям туземной тра­диции, что мы должны свободным порывом наших внутренних сил, энергическим усилием национального сознания, овладеть пред­назначенной нам судьбой... Он передал нам Запад сполна, каким его сделали века, и дал нам всю его историю за историю, все его будущее за будущее.   (Стр. 217-219).

Особенность нашей истории. Провиденциальное будущее русского народа.

Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории пришел извне, каждая новая идея почти всегда заимствована. Но в этом наблюдении нет ничего обидного для на­ционального чувства... Есть великие народы, — как и великие исто­рические личности, — которые нельзя объяснить нормальными за­конами нашего разума, но которые таинственно определяет вер­ховная логика Провидения: таков именно наш народ... Настоящая история этого народа начнется лишь с того дня, когда он проник­нется идеей, которая ему доверена, и которую он призван осуще­ствить, и когда начнет выполнять ее с тем настойчивым, хотя и скрытым инстинктом, который ведет народы к их предназначению. Вот момент, который я всеми силами моего сердца призываю для моей родины...   (Стр. 220-221).

О славянофильстве.

Но вот является новая школа. Больше не нужно Запада, нужно разрушить создание Петра Великого... Разве у нас самих не было всех зачатков социального строя, неизмеримо лучшего, нежели европейский? Предоставленные самим себе, нашему светлому уму, плодотворному началу, скрытому в недрах нашей мощной природы, в особенности нашей святой вере, мы скоро опередили бы все эти народы, преданные заблуждению и лжи...

Но кто серьезно любит свою родину, того не может не огорчать глубоко это отступничество наших наиболее передовых умов от всего, чему мы обязаны нашей славой, нашим величием... Мы жи-

21

вем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку... Мы просто северный народ.

(Стр. 223-224).

Подлинная любовь к родине.

Больше, чем кто-либо из нас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа, но верно и то, что патриотическое чувство, одушевляющее меня, не совсем похоже на то, чьи крики нарушили мое спокойное сущест­вование и снова выбросили в океан людских треволнений мою ладью, приставшую было к подножию креста. Я не научился лю­бить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот бла­женный патриотизм, этот патриотизм лени...   (Стр. 226).

Мы можем не повторить ошибок Европы.

Я полагаю, что мы пришли после других, для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суе­верия. Тот обнаружил бы, по моему, глубокое непонимание роли, выпавшей нам на долю, кто стал бы утверждать, что мы обречены кое-как повторять весь длинный ряд безумств, совершенных наро­дами, которые находились в менее благоприятном положении, чем мы, и снова пройти через все бедствия, пережитые ими. Я считаю наше положение счастливым если только мы сумеем правильно оценить его; я думаю, что большое преимущество —иметь воз­можность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свобод­ной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в дру­гих местах мутят взор человека и извращают его суждения.

(Стр. 226-227).

Русская миссия.

Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто гово­рил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества...   (Стр. 227).

Наша восприимчивость — залог будущего.

22

У нас... нет этих страстных интересов, этих готовых мнений, этих установившихся предрассудков; мы девственным умом встре­чаем каждую новую идею. Ни наши учреждения,... ни наши нравы... — ничто не противится немедленному осуществлению всех благ, какие Провидение предназначает человечеству. Стоит лишь какой-нибудь властной воле высказаться среди нас, чтобы все мнения стушевались, все верования покорились и все умы открылись но­вой мысли, которая предложена им... История больше не в нашей власти, но наука нам принадлежит;... прошлое уже нам, не под­властно, но будущее зависит от нас. Не подлежит сомнению, что большая часть мира подавлена своими традициями и воспомина­ниями: не будем завидовать тесному кругу, в котором он бьется...

(Стр. 227-228).

Значение Первого Философического Письма. Преувеличения его.

Что же, разве я предлагаю моей родине скудное будущее? Или вы находите, что я призываю для нее бесславные судьбы? И это великое будущее, которое, без сомнения, осуществится, эти пре­красные судьбы, которые, без сомнения, исполнятся, будут лишь результатом тех особенных свойств русского народа, которые впервые были указаны в злополучной статье. Во всяком случае, мне давно хотелось сказать, и я счастлив, что имею теперь случай сделать это признание: да, было преувеличение в этом обвинитель­ном акте, предъявленном великому народу, вся вина которого в ко­нечном итоге сводилась к тому, что он был заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира;... было преувеличение не воздать должного этой церкви, столь смиренной, иногда столь героиче­ской,... которой принадлежит честь каждого мужественного по­ступка, каждого прекрасного самоотвержения наших отцов, каж­дой прекрасной страницы нашей истории; наконец, может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу на­рода, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина.

(Стр. 228-229).

(«Апология Сумасшедшего». 1837 г.).

О своеобразии русского пути и о примирении русских общественных течений.

Я любил мою страну по своему... и прослыть за неверного рус­ского было мне тяжелее, нежели я могу вам выразить. Довольно жертв. Теперь, когда моя задача исполнена, когда я сказал почти все, что имел сказать, ничто не мешает мне более отдаться тому

23

врожденному чувству любви к родине, которое я слишком долго сдерживал в своей груди. Дело в том, что я, как и многие мои пред­шественники, большие меня, думал, что Россия, стоя лицом к лицу с громадной цивилизацией, не могла иметь другого дела, как ста­раться усвоить себе эту цивилизацию всеми возможными спосо­бами... Быть может, это была ошибка, но, согласитесь, ошибка очень естественная. Как бы то ни было, новые работы, новые изыс­кания познакомили нас со множеством вещей, оставшихся до сих пор неизвестными, и теперь уже совершенно ясно, что мы слишком мало походим на остальной мир... Поэтому, если мы действительно сбились с своего естественного пути, нам прежде всего предстоит найти его... Но раз этот путь будет найден, что тогда делать? Это укажет время. А пока будем все без исключения работать едино­душно (и добросовестно в поисках его, каждый по своему разуме­нию. Для этого никому из нас нет необходимости отрекаться от своих убеждений.

...Да и есть ли возможность неподвижно держаться своих мне­ний среди той ужасающей скачки с препятствиями, в которую во­влечены все идеи, все науки, и которая мчит нас в неведомый нам новый мир! Все народы подают теперь друг другу руки: пусть то же сделают и все мнения.

(Письмо неизвестному. 16 ноября 1846 г., стр. 266-267).

24