13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Жаба С., Русские мыслители о России и человечестве. П. Я. Чаадаев
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ ЧААДАЕВ
(27. V. 1793 — 14. IV. 1856)
П. Я. Чаадаев — первый оригинальный представитель русской историософии; по словам Бердяева, «одна из самых замечательных фигур русского XIX века». Острый и всеобъемлющий ум, беспощадная искренность придавали особый блеск и силу его идеям, которые легли в основу проблематики русской общественной мысли. Жестокая оценка Чаадаевым нашего прошлого, призыв на выучку к Европе ставят с ним в связь Западников. Его вера в будущее русское избранничество протягивает от него нити к Славянофилам и Достоевскому. Мысль Чаадаева, что мы, поздно пришедшие, не должны повторять всего пути Западной Европы, проходит через русские идейные споры 19-го века и выражается с особенной силой народниками. Идем о социальной миссии вселенской церкви и, в связи с этим, тяготение к Католицизму — без отречения от Православия — делают Чаадаева предшественником В. Соловьева.
Чаадаев, принадлежавший к старинному дворянскому роду, был одним из блестящих гвардейских офицеров. Он был другом декабристов, идеи которых разделял, другом Пушкина.
Это был ранний Чаадаев, участник Отечественной войны и похода в Европу, либерал-патриот, член ложи «Северные друзья».
После ухода в отставку, имевшего после царской немилости вид вызова государю, он предпринял поездку в Западную Европу, расширив еще более свое и без того исключительное образование, при особенном влиянии немецкой философии (Шеллинг) и французской католической мысли (де Местр и Дональд, а также Ла-менэ). Кроме того — и главное: он стал глубоко верующим человеком. Очень остро переживая свои неудачи, гибель надежд и судьбу друзей-декабристов, он жил нелюдимом, сперва в деревне, затем в Москве.
В это время им были написаны: «Философические Письма». В 31-м году Чаадаев вернулся в общество, стал завсегдатаем Англий-
13
ского клуба и московских салонов, где оттачивалась и крепла русская мысль. Изящный мастер словесного спора, мастер изысканных афоризмов, скрывавший внутреннее горение ледяными манерами, но тем более неотразимый, он стимулировал мысль собеседников, но писал очень мало. Он до конца оставался одиночкой, не входя ни в одно течение, ни в один кружок.
В 1836-м году появилось в печати его первое Философическое письмо. Герцен говорит: «Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утре или о том, что его не будет, — все равно надо было проснуться... Каждый чувствовал тяготу. У каждого было что-то на сердце и все-таки все молчали, наконец пришел человек, который по своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде. Письмо Чаадаева — безжалостный крик боли и упрека...». Однако, когда Письмо было напечатано (в переводе с французского: Чаадаев писал всю жизнь по-французски, как вся Европа дней его юности), оно уже не отражало его взглядов: беспросветный пессимизм по отношению к России сменился, исходя из тех же предпосылок, верой в ее великое будущее. Тем тяжелее было перенести негодование общественного мнения и неслыханную кару монарха: Николай I повелел — считать автора умалишенным и отдал его под врачебно-полицейский надзор, что вернуло Чаадаеву расположение общества.
Ответом была «Апология сумасшедшего», вещь исключительная по моральной высоте и достоинству, излагавшая, с особенной силой, новые взгляды Чаадаева.
В 40-х годах он стал склоняться к мысли о чуждости нам Западно-Европейской культуры, о нашем особом пути, о примирении Западников с Славянофилами. Вызванный Крымской кампанией крайний национализм откинул его снова на «западные» позиции.
Когда стали уходить в прошлое московские литературно-философские кружки, ушел и Чаадаев, характерно-русское, исключительно-блестящее явление даже для той Москвы, так богатой блестящими людьми.
П. Я. Чаадаев.
МРАЧНАЯ ОЦЕНКА РОССИИ И РУССКОГО НАРОДА(ПЕРВОЕ ФИЛОСОФИЧЕСКОЕ ПИСЬМО. 1829 Г.)
Состояние вне человечества.
Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины,
14
давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты воспитанием человеческого рода.
...То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас — только теория и умозрение. (Стр. 109).
Неукорененность.
...Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте? Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования... Все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри нас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся номадами... (Стр. НО).
Тяжелое прошлое.
...Увлекательный фазис в истории народов есть их юность, эпоха,... память о которой составляет радость и поучение их зрелого возраста. У нас ничего этого нет. Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, — такова печальная история нашей юности... Окиньте взором все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, — вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы нам о прошлом... Мы живем в одном настоящем, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя...
(Стр. 111).
Отсутствие памяти и преемства. Как быть?
...У нас нет ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль; но, обособленные странной судьбой от всемирного движения человечества, мы так же ничего не восприняли и из преемственных идей человеческого рода. Между тем, именно на этих идеях основывается жизнь народов; из этих идей вытекает их будущее, исходит их нравственное развитие. Если мы хотим занять положение, подобное положению других цивилизованных народов, мы должны некоторым образом повторить у себя воспитание человеческого рода. Для этого к нашим услугам история народов и перед нами плоды движения веков. Конечно, эта задача трудна... Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать,
15
чужды самим себе. Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно... У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда... Мы растем, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, т. е. по такой, которая не ведет к пели.
(Стр. 112-113).
Апатия.
Всем нам недостает известной уверенности, умственной методичности, логики. Западный силлогизм нам незнаком. Наши лучшие умы страдают чем-то большим, нежели простая неосновательность... Мне кажется даже, что в нашем взгляде есть какая-то странная неопределенность, что-то холодное и неуверенное, напоминающее отчасти физиономию тех народов, которые стоят на низших ступенях социальной лестницы. В чужих странах, особенно на юге, где физиономии так выразительны, не раз, сравнивая лица моих соотечественников с лицами туземцев, я поражался этой немотой наших лиц. (Стр. 114-115).
Как судить о народе?
Я не хочу сказать, конечно, что у нас одни пороки, а у европейских народов одни добродетели; избави Бог! Но я говорю, что для правильного суждения о народах следует изучать общий дух, составляющий их жизненное начало, ибо только он, а не та или иная черта их характера, может вывести их на путь нравственного совершенства и бесконечного развития. (Стр. 116).
Тщетные попытки государей. (Петр Великий, Александр I).
Некогда великий человек захотел просветить нас,... он кинул нам плащ цивилизации; мы подняли плащ, но не дотронулись до просвещения. В другой раз, другой великий государь, приобщая нас к своему славному предназначению, провел нас победоносно с одного конца Европы на другой; вернувшись из этого триумфального шествия чрез просвещеннейшие страны мира, мы принесли с собою лишь идеи, стремления, плодом которых было огромное несчастье, отбросившее нас на полвека назад. В крови нашей есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу.
Для чего мы живем.
И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений
16
которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке. (Стр. 117).
Православие — наследство Византии.
Что мы делали в ту пору, когда в борьбе энергического варварства северных народов с высокою мыслью христианства складывалась храмина современной цивилизации? Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания. Волею одного честолюбца (Фотия), эта семья народов только что была отторгнута от мирового братства, и мы восприняли, следовательно, идею, искаженную человеческою страстью. В Европе все одушевлял тогда животворный принцип единства... В- то время, как христианский мир величественно шествовал по пути, предначертанном его Божественным Основателем, увлекая за собой поколения, — мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места... (Стр. 117-118).
Историческая задача церкви: Царство Божие на земле.
Совершенно не понимает христианства тот, кто не видит, что в нем есть чисто историческая сторона, которая является одним из самых существенных элементов догмата и которая заключает в себе, можно сказать, всю философию христианства, т. к. показывает, что оно дало людям и что даст им в будущем. С этой точки зрения, христианская релипия является не только нравственной системой,... но вечной божественной силой, действующей универсально в духовном мире... Именно таков подлинный смысл догмата о вере в единую церковь, включенного в символ веры. В христианском мире все должно способствовать и действительно способствует — установлению совершенного строя на земле; иначе не оправдалось бы слово Господа, что Он пребудет в церкви Своей до скончания века. (Стр. 119).
Что же нам делать?
Ясно, что нам следует прежде всего оживить свою веру всеми возможными способами и дать себе истинно-христианский импульс, так как на Западе все создано христианством. Вот что я подразумевал, говоря, что мы должны от начала повторить на себе все воспитание человеческого рода. (Стр. 121).
(«Философические письма». Письмо 1-е. 1829 г.).
О крепостном праве.
Рабы, которые вам прислуживают, разве они не составляют окру-
17
жающий вас воздух?... И сколько различных сторон, сколько ужасов заключает в себе одно слово: раб! Вот заколдованный круг, а в нем мы все гибнем, бессильные выйти из него. Вот проклятая действительность, о нее мы все разбиваемся. Вот что превращает у нас в ничто самые благородные усилия, самые великодушные порывы. Вот что парализует волю всех нас, вот что пятнает все наши добродетели. Отягченная роковым грехом, где она, та прекрасная душа, которая бы не заглохла под невыносимым бременем?
(«Философические письма». Письмо 2-е. «Лит. Наследство» № 22-24, стр. 23).
ПЕРЕМЕНА ВО ВЗГЛЯДАХ НА РОССИЮ И НА ПРАВОСЛАВИЕ
Миссия России.
Возьмите любую эпоху в истории западных народов, сравните с тем, что представляем мы в 1835 году по Р. X. и вы увидите, что у нас другое начало цивилизации, чем у этих народов... Поэтому, нам незачем бежать за другими, нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем вперед и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам. Люди Европы странно ошибаются на наш счет;... по каком-то инстинкту европейской национальности они оттесняют нас на Восток, чтобы не встречаться с нами больше на Западе. Нам не следует попадаться на их невольную хитрость: постараемся сами открыть наше будущее, и не будем спрашивать у других, что нам делать.
Мы призваны... обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся ее политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу. Таков будет логический результат долгого одиночества; все великое приходило из пустыни... Наша вселенская миссия началась.
(Письмо А. И. Тургеневу. Октябрь - ноябрь 1835 г. Стр. 201-202).
Национализм — препятствие миссии России.
Разве это не жалость видеть, как мы... обращаемся... вновь на себя и возвращаемся к квасному патриотизму? Вы знаете, что я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу... Она, на мой взгляд, получила в удел задачу дать
18
в свое время разгадку человеческой загадки. Но если это направление умов продолжится, мне придется проститься с моими прекрасными надеждами... Мне, который любил в своей стране только ее будущее,что прикажете мне тогда делать с ней? Этой точке зрения, свободной от всяких предрассудков, от всяких эгоизмов;... этому могучему порыву, который должен был перенести нас одним скачком туда, куда другие народы могли придти лишь путем неслыханных усилий и пройдя через страшные бедствия; этой широкой мысли, которая у других могла быть лишь результатом духовной работы, поглотившей целые века и поколения, предпочитают узкую идею, отвергнутую в настоящее время всеми нациями... Ну что же, пусть будет так; я больше в это вмешиваться не стану. Я громко высказал свою мысль, остальное будет делом Бога. (Письмо А. И. Тургеневу. 1-го мая 1835 г., стр. 195).
Высокая оценка Православия.
Я думал, что... России выпала на долю важная задача осуществить прежде всех остальных стран все обетования христианства, потому что христианство осталось у нас чистым от соприкосновения с людскими страстями и с земными интересами, потому что оно только молилось и смирялось, подобно его Божественному Основателю и потому что, вероятно, вследствие этого, оно удостоится Его последних, самых удивительных, вдохновений.
(Письмо М. Ф. Орлову. 1837 г., стр. 215).
ОТВЕТ НА ВЫЗВАННОЕ ПЕРВЫМ ФИЛОСОФИЧЕСКИМ
ПИСЬМОМ НЕГОДОВАНИЕ ЧАСТИ ОБЩЕСТВА И НА
ВЫСОЧАЙШЕЕ ПОВЕЛЕНИЕ — СЧИТАТЬ ЧААДАЕВА
СУМАСШЕДШИМ : «АПОЛОГИЯ СУМАСШЕДШЕГО». (1837 г.)
Ответственность общества.
Любовь, говорит апостол Павел, — все терпит, всему верит, все переносит: итак, будем все терпеть, все переносить, всему верить... Но прежде всего, катастрофа, только что столь необычайным образом исказившая наше, духовное существование и кинувшая на ветер труд целой жизни, является в действительности лишь результатом того зловещего крика, который раздался среди известной части общества при появлении нашей статьи, едкой, если угодно, но конечно вовсе не заслуживавшей тех криков, какими ее встретили... (Стр. 215-216).
Любовь к отечеству и любовь к истине.
...Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть нечто еще
19
более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо... (Стр. 216).
Скорбное недоумение.
Во мне нет и тени злобы... Я хладнокровно, без всякого раздражения, стараюсь отдать себе отчет в моем странном положении. Не естественно ли, скажите, чтобы я постарался уяснить по мере сил, в каком отношении к себе подобным, своим согражданам и своему Богу стоит человек, пораженный безумием по приговору высшей юрисдикции страны?
Я никогда не добивался народных рукоплесканий, не искал милостей толпы; я всегда думал... что общее мнение отнюдь не тождественно с безусловным разумом, как думал один великий писатель нашего времени; что инстинкты масс бесконечно более страстны, более узки и эгоистичны, чем, инстинкты отдельного человека...; что не в людской толпе рождается ист1ина, что ее нельзя выразить числом; наконец, что во всем своем могуществе и блеске человеческое сознание всегда обнаруживалось только в одиноком уме, который является центром и солнцем его сферы. Как же случилось, что в один прекрасный день я очутился перед разгневанной публикой, чьих похвал я никогда не добивался?... Как случилось, что мысль, обращенная не к моему веку, которую я, не желая иметь дела с людьми нашего времени, в глубине моего сознания завещал грядущим поколениям, лучше осведомленным, — при той гласности в тесном кругу, которую эта мысль приобрела уже издавна, — как случилось, что она разбила свои оковы, бежала из своего монастыря и бросилась на улицу, в припрыжку, среди остолбенелой толпы? (Стр. 216-217).
Петр Великий. От национального к универсальному.
Величайший из наших царей... полтораста лет тому назад, пред лицом всего мира, отрекся от старой России. Своим могучим дуновением он смел все наши учреждения; он вырыл пропасть между нашим прошлым и нашим настоящим и грудой бросил туда все наши предания. Он сам пошел в страны Запада, и стал там самым малым, а к нам вернулся самым великим; он преклонился перед Западом и встал нашим господином и законодателем...
20
Надо сознаться — оно было прекрасно, это создание Петра Великого, эта могучая мысль, овладевшая нами... Никогда ни один народ не был менее пристрастен к самому себе, нежели русский народ, как воспитал его Петр Великий... Высокий ум этого необыкновенного человека безошибочно угадал, какова должна быть наша исходная точка на пути цивилизации... Он хорошо понял, что... нам незачем задыхаться в нашей истории и незачем тащиться, подобно западным народам, чрез хаос национальных предрассудков, по узким тропинкам местных идей, по изрытым колеям туземной традиции, что мы должны свободным порывом наших внутренних сил, энергическим усилием национального сознания, овладеть предназначенной нам судьбой... Он передал нам Запад сполна, каким его сделали века, и дал нам всю его историю за историю, все его будущее за будущее. (Стр. 217-219).
Особенность нашей истории. Провиденциальное будущее русского народа.
Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории пришел извне, каждая новая идея почти всегда заимствована. Но в этом наблюдении нет ничего обидного для национального чувства... Есть великие народы, — как и великие исторические личности, — которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения: таков именно наш народ... Настоящая история этого народа начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена, и которую он призван осуществить, и когда начнет выполнять ее с тем настойчивым, хотя и скрытым инстинктом, который ведет народы к их предназначению. Вот момент, который я всеми силами моего сердца призываю для моей родины... (Стр. 220-221).
О славянофильстве.
Но вот является новая школа. Больше не нужно Запада, нужно разрушить создание Петра Великого... Разве у нас самих не было всех зачатков социального строя, неизмеримо лучшего, нежели европейский? Предоставленные самим себе, нашему светлому уму, плодотворному началу, скрытому в недрах нашей мощной природы, в особенности нашей святой вере, мы скоро опередили бы все эти народы, преданные заблуждению и лжи...
Но кто серьезно любит свою родину, того не может не огорчать глубоко это отступничество наших наиболее передовых умов от всего, чему мы обязаны нашей славой, нашим величием... Мы жи-
21
вем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку... Мы просто северный народ.
(Стр. 223-224).
Подлинная любовь к родине.
Больше, чем кто-либо из нас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа, но верно и то, что патриотическое чувство, одушевляющее меня, не совсем похоже на то, чьи крики нарушили мое спокойное существование и снова выбросили в океан людских треволнений мою ладью, приставшую было к подножию креста. Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм, этот патриотизм лени... (Стр. 226).
Мы можем не повторить ошибок Европы.
Я полагаю, что мы пришли после других, для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия. Тот обнаружил бы, по моему, глубокое непонимание роли, выпавшей нам на долю, кто стал бы утверждать, что мы обречены кое-как повторять весь длинный ряд безумств, совершенных народами, которые находились в менее благоприятном положении, чем мы, и снова пройти через все бедствия, пережитые ими. Я считаю наше положение счастливым если только мы сумеем правильно оценить его; я думаю, что большое преимущество —иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения.
(Стр. 226-227).
Русская миссия.
Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества... (Стр. 227).
Наша восприимчивость — залог будущего.
22
У нас... нет этих страстных интересов, этих готовых мнений, этих установившихся предрассудков; мы девственным умом встречаем каждую новую идею. Ни наши учреждения,... ни наши нравы... — ничто не противится немедленному осуществлению всех благ, какие Провидение предназначает человечеству. Стоит лишь какой-нибудь властной воле высказаться среди нас, чтобы все мнения стушевались, все верования покорились и все умы открылись новой мысли, которая предложена им... История больше не в нашей власти, но наука нам принадлежит;... прошлое уже нам, не подвластно, но будущее зависит от нас. Не подлежит сомнению, что большая часть мира подавлена своими традициями и воспоминаниями: не будем завидовать тесному кругу, в котором он бьется...
(Стр. 227-228).
Значение Первого Философического Письма. Преувеличения его.
Что же, разве я предлагаю моей родине скудное будущее? Или вы находите, что я призываю для нее бесславные судьбы? И это великое будущее, которое, без сомнения, осуществится, эти прекрасные судьбы, которые, без сомнения, исполнятся, будут лишь результатом тех особенных свойств русского народа, которые впервые были указаны в злополучной статье. Во всяком случае, мне давно хотелось сказать, и я счастлив, что имею теперь случай сделать это признание: да, было преувеличение в этом обвинительном акте, предъявленном великому народу, вся вина которого в конечном итоге сводилась к тому, что он был заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира;... было преувеличение не воздать должного этой церкви, столь смиренной, иногда столь героической,... которой принадлежит честь каждого мужественного поступка, каждого прекрасного самоотвержения наших отцов, каждой прекрасной страницы нашей истории; наконец, может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина.
(Стр. 228-229).
(«Апология Сумасшедшего». 1837 г.).
О своеобразии русского пути и о примирении русских общественных течений.
Я любил мою страну по своему... и прослыть за неверного русского было мне тяжелее, нежели я могу вам выразить. Довольно жертв. Теперь, когда моя задача исполнена, когда я сказал почти все, что имел сказать, ничто не мешает мне более отдаться тому
23
врожденному чувству любви к родине, которое я слишком долго сдерживал в своей груди. Дело в том, что я, как и многие мои предшественники, большие меня, думал, что Россия, стоя лицом к лицу с громадной цивилизацией, не могла иметь другого дела, как стараться усвоить себе эту цивилизацию всеми возможными способами... Быть может, это была ошибка, но, согласитесь, ошибка очень естественная. Как бы то ни было, новые работы, новые изыскания познакомили нас со множеством вещей, оставшихся до сих пор неизвестными, и теперь уже совершенно ясно, что мы слишком мало походим на остальной мир... Поэтому, если мы действительно сбились с своего естественного пути, нам прежде всего предстоит найти его... Но раз этот путь будет найден, что тогда делать? Это укажет время. А пока будем все без исключения работать единодушно (и добросовестно в поисках его, каждый по своему разумению. Для этого никому из нас нет необходимости отрекаться от своих убеждений.
...Да и есть ли возможность неподвижно держаться своих мнений среди той ужасающей скачки с препятствиями, в которую вовлечены все идеи, все науки, и которая мчит нас в неведомый нам новый мир! Все народы подают теперь друг другу руки: пусть то же сделают и все мнения.
(Письмо неизвестному. 16 ноября 1846 г., стр. 266-267).
24
Страница сгенерирована за 0.14 секунд !© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.