Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 2. IV. Феодальный мир

В средневековой Руси идея справедливой войны осталась не­поколебимой, и люди не нуждались более в небесных покрови­телях, ведя справедливые и даже несправедливые войны. Сла­бым отголоском древних времен иногда звучит упоминание о Кресте или о силе Креста, дарующего победу. Однако Крест яв­ляется, скорее, символом суда Божьего и высокого уровня поли­тической морали. Летопись так выражает эту мысль: «Но честнаго Креста сила всегда низлагает неправду деющих» (Воскр. 1262). Более часто встречается упоминание о силе Креста в со­четании с другими Божественными или священными силами, главным образом — местного значения. Тот, кому посвящена со­борная церковь в главном городе княжества, является покрови­телем города и всего княжества. Это святая София в Новгороде, Святая Троица в Пскове, Спаситель в Твери, Богородица в Москве. Святая Троица упоминается при описании всех битв Довмонта, Псковского князя, не как высшее христианское по­нимание Бога, а как местная святыня. Это ясно из следующего перечисления, в котором Троица не занимает первого места: «Силою же Креста честнаго, и помощию святыа Троица, и мо­литвами Пречистыа Владычица нашеа Богородица и Приснодева Мария и всех святых, одоле князь великий Дмитрий немцом...» (Воскр. 1268). Богородица очень часто присоединяется в упоминаниях имени Божьему, даже когда в местном культе нет основания для Ее призывания.

Посвящение соборных храмов тем или иным святыням обна­руживает один и тот же стандартный набор. Культ святой Со­фии практически ограничивается Новгородом и его областью. Святая София Полоцкая находится вне пределов Великой Руси. По-видимому, Новгород неохотно распространял это великое имя в зависимых от него городах. Это породило следующую по­говорку: «Где святая София, там и Новгород». Аналогичный слу­чай имел место со Святой Троицей, которая еще с XII века свя­зывалась с Псковским собором, вплоть до того момента, когда в середине XIV столетия преподобный Сергий посвятил свой мо­настырь Троице. Спаситель и Богородица остаются единствен­но возможными и достойными посвящения, однако с любопыт­ными географическими ограничениями. Соборы, посвященные Спасителю, преобладают в новгородской сфере влияния, то есть на Западе и на северных территориях, ограниченных чет­-

160

вертью полукружия с центром в Москве; мы находим их в Торж­ке, Переславле, Ярославле, Нижнем Новгороде. Богородица пользуется большей популярностью в областях, принадлежа­щих сфере влияния Владимира и юной Москвы, его наследни­цы. Все храмы, связанные со Спасителем, посвящены празднику Преображения (все посвящения и Христу, и Богородице связы­вались с одним из двунадесятых праздников в их честь). Причи­на, вероятно, кроется в том, что одна из старейших новгород­ских церквей была посвящена празднику Преображения Господ­ня. Киевская летопись отмечает, что в этот день (6 августа 996 года) святой Владимир одержал в очередной раз победу над пе­ченегами. Если заняться составлением подробной карты глав­ных храмов в городах Киевской Руси, то этой картой можно бы­ло бы воспользоваться для сравнительного изучения влияния Новгорода и Москвы. В знаменитом Соловецком монастыре, расположенном на островах в Белом море, которые были когда- то колонизированы и Новгородом и, с южной стороны, Моск­вой, к XV столетию было два собора: один в честь Богородицы и второй — Спасо-Преображенский.

Святые, вероятно, никогда не удостаивались чести посвяще­ния им соборных храмов. Если они и встречаются как покрови­тели в битвах, то по одной из двух причин: либо это календар­ные святые, память которых празднуется в день битвы, либо те­зоименитые небесные покровители победившего князя. Святой Леонтий, которому молится Довмонт перед боем и помощи ко­торого до некоторой степени приписывается победа, — кален­дарный святой ^а. Своей другой победой он обязан великомуче­нику Георгию (наряду со Святой Троицей), потому, что, как объясняет летописец, «бысть же се месяца априля 23, на память святаго и славнаго победоносца мученика Георгиа»²⁶ (Воскр. 1271). Архангел Михаил — покровитель Тверского князя Миха­ила Александровича, который соединяет его с другими божест­венными силами в молитвах во время битв. «Князь же великий Михаил Александрович укрепився силою крестною и возложи упование на Бога и на Пречистую Его Матерь и на помощь великаго архангела Михаила» (Рог. 1372).

^а Воскр. 1265: «Тогда же бе приспел день великаго мученика Леонтия; и рече князь Домант (Довмонт): „Святаа Троица и святый великий воевода Леонтий! Помозите нам в час сей..."»

161

Кроме канонизированных святых, покровителями и помощ­никами в часы опасности считались умершие предки, а также их молитвы за живых. Выделяются две группы всесильных защит­ников: князья и епископы; последняя группа включает в себя и других священнослужителей. Затем постепенно в эту группу ста­ли включаться здравствующие епископы и священники, чьи мо­литвы и совершения таинств обладали особой силой. Для при­мера посмотрим перечень духовных сил, которые, согласно летописцу, спасли Новгород от орд Батыя: «Новгород же пакы за­ступи милосердый Бог и святый великий отец Кирилл, архиепи­скоп Александрьский, и святых правоверных молитв архиепис­коп Новгородьскых и благоверных князей Руськых и преподоб­ных черноризечь иерейскаго збора...»²⁷.

Еще один пример можно указать в конце этого периода на тер­ритории Московского княжества: речь идет о «проклятых гра­мотах», которые «давал на себя» Димитрий Шемяка (1448); в них он призывал все небесные силы отомстить ему, если окажет­ся повинен в клятвопреступлении.

Если он опять вооружится на великого князя, то «не буди на мне милости Божии и пречистыа Матери Его и силы честнаго и животворящаго креста, и молитвы всех святых и великих чюдотворец земли нашея, преосвященных митрополитов, Петра и Алексея, и Леонтия епископа, чюдотворца Ростовскаго, и Сергиа, игумена чюдотворца... Также не буди на мне благословенна всех епископ земли Русскиа, иже суть ныне по своим епископьям, и иже всех под ними священническаго чина» ²⁸ (Сим. 1448).

Но когда, несмотря на сильное небесное покровительство, битва была проиграна, то благочестивый летописец видел в этом если не волю Божию, то Его попущение, даже в войнах против неправославных врагов, где справедливость их дела бы­ла вне всякого сомнения. «Пущением Божием измогоша немци, а псковичи устремишася на побег... В той день, за грехи наша, мнози падоша пред иноплеменникы» (Твер. 1408). Подобным же образом поражение русских в Суздале от руки татар объясня­ется «попущением Господа Саваофа» (I Соф. 1445).

Грехи, за которые наказываются в этих войнах, не уточняют­ся, за исключением одного — гордыни. Потерпевшие пораже­ние обвиняются в том, что слишком уповали на собственные си­лы; победа часто является наградой за смирение пред Богом.

162

Поскольку эти противоположные друг другу состояния духа не были открыты летописцу, его суждения, если не были продикто­ваны исключительно местным патриотизмом, основывались на уже свершившемся факте ^а.

Коль скоро речь идет о войне, следует рассмотреть проблему врага, в особенности когда речь идет о татарах. Проводилось ли в средние века различие между внутренними усобицами и вой­нами против внешних врагов, как это было в Киеве? Ответ будет отрицательным. Конечно, религия (православие) проводила определенные различия между русским, немцем или татарином, но войны между русскими перестали рассматриваться как граж­данские или братоубийственные. Мир всегда был предпочти­тельнее, но война за правое дело оправдывалась, даже если ве­лась против русских князей или городов. Местный патриотизм получал мощную поддержку со стороны местных культов и мест­ных иерархов.

Священная война против кочевников-язычников, единствен­ная, которая всегда поощрялась Церковью, теперь изменила це­ли и смысл. Единственно священной войной, объединявшей всю Русь одними и теми же чувствами, была война против хрис­тиан-католиков, немцев и шведов. В самом начале рассматрива­емого периода, одновременно с нашествием Батыя, Тевтонский орден и Швеция предприняли попытку подчинить русский За­пад, который все еще оставался свободным от татарского ига. Военные кампании Александра Невского и Довмонта Псковско­го несли на себе важную религиозную окраску, были овеяны ле­гендами и закончились канонизацией победоносных защитни­ков русской земли. Правда, источником этих войн были нацио­нальные, а не религиозные чувства. Но вполне вероятно, что в случае победы Ордена Псков, а возможно, и Новгород были бы вынуждены признать Римского папу. В самом Новгороде не за­мечено следов антикатолических настроений. Чужестранные купцы жили там, как и прежде, в самоуправляемой колонии Ганзы, с двумя католическими храмами, хотя и в изоляции от мест­ного населения. Чужестранцы, то есть католики, находились под покровительством архиепископа Новгородского, который защищал их от толпы во время частых народных волнений. В

^а Ср. московскую интерпретацию победы над Рязанью.

163

конце XIV века город, в тяжбе с Константинопольским патриар­хом за привилегии своего архиепископа, в качестве последнего аргумента угрожал переходом к Риму. Угроза эта не была серьез­ной и не преминула вызвать суровый упрек со стороны патриар­ха, но, вплоть до потери независимости, новгородцы не видели каких-либо препятствий для политического союза с католичес­кими королями литовской Польши.

Точно так же и Тверь относилась к Литве после христианиза­ции литовцев в XIV и XV веках. В 1408 году князь Тверской Иван формирует традиционные принципы своей политики: «Яко отци и деди наши всегда мирни бываху с Витовтом [князем Литовским], такоже и аз» (Твер. 1408). Занимая промежуточ­ное положение между русским Востоком и Западом, бескомпро­миссный враг татар, Тверь вынуждена была искать политичес­кого союза с Литвой, чье население было, в основном, право­славным и русским, хотя князья и часть аристократии приняли римское исповедание.

Иной была ситуация в Москве. Для нее главным врагом были не татары, а литовцы. Стоял вопрос о том, Москва или Литва осуществит объединение русских земель. Участие двух литов­ских князей в Куликовской битве, где все русские князья с подо­зрением отнеслись к ним, не изменило основного противореия между Москвой и Вильно. Эта политическая ситуация в Москве породила фанатичный анти-католицизм. В житиях московских святых XV века даже бесы носят «литовские островерхие шап­ки»; ходячим стало убеждение, которое не было бы возможно в Киеве. Оно выражено в «Сказании о извержении Исидора»: «Латине (римо-католики) не суть христиане. Како могут христи­ане быти?»^а Исидор, митрополит Московский, вслед за боль­шинством греческих иерархов, принял во Флоренции так назы­ваемую «унию» с Римом. Московское «Сказание» осуждает его в его отсутствие: «Зане бо святая правила Божественнаго закона святых апостол повелевают таковаго Церкви развратника ог­нем сжещи или живаго в землю засыпати его».^b

^а Попов А. А., ред. Слово на латынян и о извержении Исидора // Историко- литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латы­нян. Москва, 1875. С. 368.

^b Там же. С. 378-379.

164

Теперь касательно татар. За исключением первых лет мон­гольского завоевания (1237-1240), русское политическое созна­ние всегда разделялось по этому важному для нации вопросу. Всегда существовали про- и антитатарские коалиции, князья и города; и те, и другие находили защиту на страницах летописей. То, что политика протатарской коалиции диктовалась не одни­ми лишь низменными мотивами, видно не только на примере выдающейся личности Александра Невского, но также и в не­крологе по князю Глебу Васильковичу Ростовскому. Его отец был убит татарами в 1437 году, но Глеб «от юности своея служил татаром и много христиан обидимыя от них избави». Мотивы благоразумия и выгоды противопоставлялись мотивам чести и свободы и вызывали немало драматических конфликтов.

Первый раздор случился между двумя сыновьями великого князя Ярослава Александром (Невским) и Андреем. Александр решил склониться перед превосходящей силой, но когда он уже был под властью орды, Андрей поднял мятеж. Сочувствующий ему летописец вкладывает в его уста следующие слова: «Господи! Что есть доколе нам меж собою бранитися и наводити друг на друга татар, лутчи ми есть бежати в чюжюю землю, неже дружи- тися и служити татаром» ²⁹ (Ник. 1252). Разгромленный татара­ми («за наши большие грехи»), Андрей, в самом деле, сбежал за границу (в Швецию).

Но другой летописец, представитель александровской коали­ции, занимает ироническую позицию по отношению к князю-эмигранту: «Сдумаша Андрей князь Ярославич с своими боярами бегати, нежели служити царем (татарским)... и побежаша на не­ведому землю... Татарове же россушася по земли... а людей без числа в полон поведоша, и до конь, и до скота, и много зла сотворша и отъидоша» (Лавр, и Сим.). Десять лет спустя, еще при жизни Александра, во время его пребывания в Орде, в Ростове и других северных городах, в основном расположенных по Волге, вспыхнул мятеж. Несмотря на безнадежность этих выступлений, большинство летописцев считает их проявлением воли Божьей: «Избави Бог от лютого томлениа бесрьменьскаго люди Ростовскиа земля молитвами святыа Богородица, и вложи ярость Хрис­тианом в сердце, не можаху бо уже терпети насилиа поганых... и выгнаша их из градов... окупаху бо тии окаянии бесрьмена дани у татар, и от того пагубу велику творяху людем» (Воскр. 1262).

165

В 1282 году усобица между двумя сыновьями Александра Нев­ского Андреем и Димитрием заставила их, как это часто случа­лось, искать поддержки у татар. В изложении Никоновской ле­тописи безвинной и обиженной стороной был Димитрий. Ког­да на него был послан его братом донос в Орду, он молится Бо­гу со слезами, утверждая правоту своего дела («свою правду»). Потерпев поражение от брата Андрея, он убежал в другую, со­перничавшую с первой, Орду к царю Ногаю, «и сказа ему вся по- ряду, извествуяся ему со слезами, и многи дары даде ему и всем князьям его». Хан Ногай выслушал его и «держаше его в чти». Татарский хан выступает в роли защитника невинного. Даже в рассказе о мученичестве князя Михаила Тверского хан Узбек не выглядит злодеем. Вина за убийство возлагается на Юрия, Мос­ковского князя, и его татарского друга Кавгадыя. Желание Узбе­ка — подвергнуть мятежного князя Тверского «праведному су­ду»: «Якоже хощете творите, точию праведно судите моим су­дом, наш бо суд царскийя праведен подобает быти...» (Ник. 1319).

В течение почти всего XIV века Тверь и Москва занимают противоположные позиции по отношению к татарским власти­телям. Тверь получила большую честь, Москва — больше поли­тических выгод. Но даже летописи, настроенные дружественно к Москве, не осмеливаются оправдывать все политические пре­ступления ее князей. Ни разорение русских областей Юрием в союзе с татарами, ни убийство Михаила Тверского в Орде не на­шли защитников. Но похожая, хотя и более осторожная полити­ка его брата Ивана (Калиты) находит полное оправдание в Мос­ковской летописи: «И бысть тогда великая рать татарская... А с ними князь Иван Данилович Московский, по повелению царе­ву, и шед ратью, плениша Тверь и Кашин и прочия городы и во­лости, и села... Кровь хрестианская проливаема бываше от пога­ных татар... Великий же Спас, милостивый человеколюбец Гос­подь своею милостию заступил благовернаго князя нашего Ива­на Даниловича и его ради Москву и всю его отчину от инопле­менник, от поганых татар» (Сим. 1328). В этой заметке наблю­дается тенденция оправдать князя Ивана за пролитие русской крови, а также нежелание обелить его союзников, татар. В 1319 году Юрий предстает как обвинитель и даже палач святого Ми­хаила Тверского в Орде. В 1339 году, когда сын Михаила Алек-

166

­сандр прибыл к хану под угрозой неминуемой смерти, он обна­ружил там своих врагов — князей Московских Семена и Ивана. Вот как осторожно описывает преступление, свершившееся в Орде, Московская летопись:

«Тое же осени убиша [без указания кто — имеются в виду тата­ры] в орде князя Александра Михайловича Тверскаго, и сына его князя Феодора убиша, и резоимани быша по составом, а кня­зя Семена и брата его с любовию на Русь отпустиша, и приидоша из орды на Русь, пожалованы Богом и царем» (Сим. 1339). Поразительно, что пытаясь оправдать зверства татар, отожде­ствляли волю Божью и волю ханскую.

Однако Москва была не единственным княжеством, сохранив­шим прочные связи с татарами. Рязань, оказавшая сильнейшее сопротивление Батыю и полностью разрушенная им, из всех русских земель больше всех была подвержена татарским набе­гам из-за своего географического положения (юго-восток). Так, ее князья не смогли принять участие в кампании Димитрия Дон­ского, когда Москва наконец изменила свою политику. Князья Суздальско-Нижегородские, соперники Москвы в конце XIV ве­ка, столкнулись с точно такой же ситуацией. Еще в 1361 году, во время волнений в Орде, князь Андрей Суздальский встретил та­тар на поле боя. Летопись описывает его храбрость и подвиги в эпическом стиле, напоминающем «Слово о полку Игореве»: «Князь же Андрей, поострив крепость свою и не убояся грозы их, но напрасно устремився и пробився сквозь полкы татарскыя, биючися с ними» (Рог. 1361). Но его сыновья были разо­рены Москвой, и его внуки, лишенные своих земель, кочевали по степям, заключая союзы с татарами и участвуя в их набегах против московских победителей, мстя за изгнание.

Не стоит думать, что Куликовская битва кардинально измени­ла отношение Москвы к татарским ханам. Спустя короткое вре­мя было восстановлено прежнее положение. Через два года по­сле Куликовской битвы хан Тохтамыш захватил Москву, и Дмит­рий на этот раз не противостал ему. Как бы оправдывая Димит­рия, московская летопись говорит: «ни противу его поднял ру­ки, противу царя Тохтамыша...» (Сим. 1382), намекая, что хан был законным царем, поставленным Богом, сопротивление ко­торому было бы грехом. Примечательно, что в русских источни­ках того времени татарский властитель никогда не называется

167

 ханом, а всегда царем — титулом, который прежде сохранялся, помимо библейских царей, за византийским императором, гла­вой православного мира. Мы видим, что идея справедливости и законности не была чужда татарским ханам. В истории мучени­чества Михаила Тверского князья спрашивают хана: «А твое ве­ликое слово вольнаго царя како повелит?» Сто лет спустя этот же эпитет употребит московский посланник, обращаясь к хану: «Государь вольный царь». Он повторяет это слово много раз, подчеркивая, что хан «волен в своем улусе», в то время как со­перник Москвы основывает свои притязания на «мертвой гра­моте отца своего, а не по твоему жалованию вольнаго царя» (Сим. 1432). Свобода хана внутренне связана с будущей автокра­тией Ивана IV, с абсолютным произволом, полной противопо­ложностью писаного закона. Деспотизм ханов, именованный свободой, находил поклонников на Руси.

В течение более чем столетия русский епископат, пользовав­шийся привилегиями, дарованными ханскими ярлыками, при­надлежал к промонгольской партии. Не удивительно, что в цер­ковных святцах мы находим, по меньшей мере, двух канонизи­рованных князей протатарской ориентации. Первый из них — Петр, татарин по происхождению и даже родственник Батыя (царевич Ордынский). В первом поколении после татаро-монгольского нашествия этот молодой татарский князь был обра­щен в христианство епископом Ростовским Кириллом. Мотиви­ровка такого поступка — исцеление, совершенное Кириллом в Орде, а также красота соборной церкви в Ростове. Будучи кре­щеным, он жил в Ростове как простой мирянин, женился (по-ви­димому, на татарке) и построил церковь и монастырь в Росто­ве..

^а Данную главу Г. П. Федотов не успел завершить.

168