Поиск авторов по алфавиту

Автор:Степун Фёдор Августович

Степун Ф.А. Задачи эмиграции. Журнал "Новый Град" №2

1. Эмиграция на перевале

          Всматриваясь в процессы, происходящие сейчас в эмигра­ции, ясно видишь, что мы на перевале. Некая, господствовав­шая до сих пор форма эмигрантского сознания, очевидно, раз­лагается. Ей на смену как будто бы слагается другая. С раз­ложением первой связан рост пессимистических настроений в части эмиграции. Нарождению второй сопутствуют подъем и напряжение творческих сил.

Без ясного осознания сущности и смысла этого двуединого процесса невозможна никакая успешная работа в эми­грации. Постараемся же разобраться по внутренней природе того кризиса, который не со вчерашнего дня переживает обще­ственно-политическое сознание русского зарубежья,

 

2. Культурная значительность и политическая немощь русской эмиграции

        Узкоклассовый и небывало жестокий характер большевицкой диктатуры выбросил в эмиграцию отнюдь не только Старорежимную Россию, но и весь верхний слой русской интел­лигенции. Духовный и культурный уровень эмиграции очень вы­сок. Не может быть спора о том, что пребывание эмиграции в Европе оставит по себе весьма заметный след. Религиозно-философская и научно-исследовательская мысль немногочисленного эмигрантского народа, равно как и эмигрантское искусство, могут с успехом конкурировать с культурными достиже­ниями целого ряда благополучно здравствующих европейских стран. Лишь в одной сфере эмиграция очень много делала, но почти ничего не достигла: в сфере своей общественно-полити­ческой борьбы за Россию,

К весьма разнохарактерным общественно-политическим за­-

15

 

 

дачам, которые ставили себе, весьма разные течения русской эмиграции, можно относиться по-разному. Подымать сейчас спор о том, кто был в свое время прав: интервенционисты или пред­ставители «новой тактики», — неуместно. Разрешение этого, ныне уже чисто «академического» спора мы можем спокойно предоставить будущим историкам русской революции. Для нас несравненно важнее разрешить совсем иной вопрос: вопрос о том, почему эмиграции не удалось осуществить ни одной из поставленных ею себе общественно политических задач.

Все попытки вооруженной борьбы с большевиками обан­кротились. Все мечты по созданию обще эмигрантского предста­вительства подъяремной России в Европе — разлетелись. Влияние научных работ эмиграции по изучению Советской России минимально. Европейцы больше верят большевикам, чем нам. Но что самое прискорбное; это то, что старшее поколение эми­грации не сумело завешать своего общественно-политического credo и своего анти большевицкого пафоса своим собствен­ным детям: дети или денационализируются, или... большевизанствуют.

В чем дело? Как объяснить это тяжелое поражение эми­грации как раз на том фронте, на котором победа была ей го­раздо нужнее, чем на всех остальных, взятых вместе. По мо­ему глубокому убеждению, причину надо искать в преимуще­ственном господстве в эмигрантской среде той дореволюционной формы анти большевицкого сознания, которая ныне переживает тяжелый кризис.

3. Дореволюционная форма анти большевицкого сознания 1)

          Сущность дореволюционной формы анти большевицкого сознания заключается в упрощенном ощущении большевизма, как простого отрицания подлинной России и подлинной револю­ции. Отсюда — в право-монархическом лагере — утопическая мечта о до февральской России (февраль для этого лагеря — только начало октября), а в лево-республиканском — о до­октябрьской, февральской свободе. Самой разительной форму-

1) О логической бессмысленности этого словосоче­тания см, 4-ую главку.

16

 

 

лой этой реакционной сущности эмигрантского антибольшевизма является не раз высказывавшееся — с особою силою в левых кругах — мнение, что большевики не револю­ционеры, а контрреволюционеры, что большевизм не револю­ция, а контрреволюция. Ничего теоретически более ложного и практически более бездейственного выдумать нельзя. Корень этой несостоятельной выдумки очевиден: он заключается в не­правильном противопоставлении «февраля» и «октября».

Конечно, положительная идея революции свя­зана не с октябрем, а с февралем. Февральские лозунги родины, свободы и социальной справедливости и сейчас составляют крае­угольные камни того миросозерцания, под знаком которого только и возможна борьба против большевизма. Верность это­го положения должна быть признана незыблемой. Отказ от нее равносилен принципиальному переходу на сторону большеви­ков. Все это так. И все же из этого никак не следует, что боль­шевики — контрреволюция. Не может быть никакого сомнения в том, что история, оставившая титул подлинных революционе­ров за якобинцами, оставит его и за большевиками. И, конечно, не по прихоти и произволу, а по тому углубленному понима­нию диалектики революции, которого не хватает дореволюцион­ному сознанию эмигрантского антибольшевизма.

Установление правильного отношения к большевизму, а тем самым и правильных методов борьбы с ним, требует отчетливого осознания того факта, что сущность революций со­стоит не в провозглашении революционной идеи, а, как бы это ни звучало страшно, в ее разрушении. Подлинная революция — всегда страдальческий путь верховной революцион­ной идеи: — ее предательство, смерть и ее возрождение.

Чем объясняется неизбежность этого пути, и в чем его последний метафизический и религиозный смысл — не об этом сейчас речь. 2) Сейчас, в целях выяснения дореволюционной формы анти большевицкого сознания, важно только одно: уста­новление того факта, что этому сознанию недоступно то диалек­тическое понимание революции, которое повелительно требует от пореволюционного сознания такого замысла о но-

2) Мысли эти были мною подробно развиты в статье: «Ре­лигиозный смысл революции». «Современные Записки» № XL.

17

 

 

вой России, который синтетически сочетал бы в себе тезис февраля с антитезисом октября.

Конечно, было время, когда углубленное понимание диалектики революции, ощущение большевизма, как глубокой и провиденциальной темы русской судьбы, было и теоретически и нравственно почти что невозможно. Выяснившаяся ныне неиз­бежность окончательной ликвидации дореволюционно-антибольшевицкого сознания определенно запрещает нам те заносчиво-несправедливые суждения, что, к сожалению, все еще часто срываются с особо пылких пореволюционных уст. Ни доблестного геройства белого движения, ни великого подвига демо­кратической борьбы за свободу - в советских тюрьмах и застен­ках отрицать никто не имеет ни малейшего права. Но, отдавая долг прошлому, надо твердо .помнить, что прошлое прошло и что решительно нет никакого другого пути к спасению его светлой памяти, кроме пути мужественного отка­за от инстинктивного стремления длить его агонию, Люди, имевшие в свое время мужество смо­треть в лицо смерти, должны найти в себе мужество посмо­треть и в лицо правде. Правда же эта гласит, что 1) непри­миримые галлиполийцы, упорно не читающее большевицких книг и газет и не подающие руки человеку с советским паспор­том, 2) писатели, уверяющие, что с большевиками перевелись на Руси курские соловьи и русские девушки, 3) твердокамен­ные демократы, все еще утверждающие, что у большевиков никогда ничего не выходит, так как в колхозах жеребцы стоят нечищеными, в школах нет карандашей и бумаги, и все ма­шины, привозимые из заграницы, оказываются всегда без ка­ких-то самых важных частей; — что все это уже давно не Рос­сия, а утерявшая всякую связь с живой Россией эмиграция, ко­торая, «стопроцентно» хороня большевиков, преждевременно хоронят и себя, как силу, способную на творческую борьбу с мировым злом большевизма, 

4. Пореволюционная форма

анти большевицкого сознания

Историческая задача все крепнущего в эмиграции пореволюционного сознания заключается в ликвидации охарактеризо-

18

 

 

­ванной выше формы дореволюционная антибольшевизма. Сло­ва «антиреволюционный антибольшевизм» представляют; собою совершенно очевидный логический абсурд. Если большевики — революция, то антибольшевизм не может быть дореволюцион­ным. Дореволюционный антибольшевизм — все равно, что, до большевицкий антибольшевизм. Если я позволяю себе очевид­но абсурдную (с логической точки зрения) терминологию, то я делаю это исключительно с целью подчеркнуть тот дефект эмигрантской психологии, который я считаю помехой в деле борьбы с большевизмом. Трагическая неудача этой борьбы не в последнюю очередь объясняется, конечно, тем, что во главе борьбы стояли люди внутренне глухие к сложнейшей теме большевизма, не чувствовавшие ее глубокой укорененности в русской душе и русской истории, ее провиденциальности для наступающих судеб всего человечества, ее громадного размаха и тончайшего соблазна, Все эти, по своей природе и своей биографии, консервативные люди не могли, конечно, быть настоящими анти большевиками. Ибо невозможен антибольшевизм, не чувствующий при­роды большевизма. Всем политическим вождям эмигрантского антибольшевизма большевизм представлялся все­го только страшным пожарищем деревянной, избяной России, вызванным злостным поджогом компартии. Образ этот верен, но недостаточен. Большевизм не только злостный поджог, и страшный пожар России, он еще и вечерняя заря старого мира и утренняя заря какого-то нового дня истории, быть может, очень жестокого и безумного (какой взойдет день, зависит, между прочим, и от каждого из нас). Вот этой-то зари — сей­час мы это поняли — ни белогвардейскими пулями не расстреляешь, ни демократическим красноречием не зальешь. Тут ну­жны иные, творческие силы, которых до сих пор в эмиграции не было, но которые, быть может, ныне рождаются — силы нового пореволюционного сознания.

В чем сущность этого сознания? В чем его главное отличие от сознания дореволюционного? Думаю, что все сказанное выше уже заключает в себе, хотя предварительный, но все же достаточно отчетливый ответ на эти вопросы. Главная разница между пореволюционным и дореволюционным сознаниями сво-

19

 

 

­дится прежде всего к тому, что для дореволюционного сознания сущность большевизма в уничтожении правды вчерашнего дня, а для пореволюционного — в раскрыли его лжи. Что для дореволюционного сознания большевизм — только ложь, а для пореволюционного он не только ложь, но в известном смысле и истина. Разница этих установок определяет и разницу ме­тодов борьбы. В своей борьбе против большевизма порево­люционное сознание, в отличие от дореволюционного опирается не на прошлое, а на будущее, в которое, в качестве определя­ющей его темы и проблематики, входит, по его мнению, и большевизм. Конечно, и пореволюционное созна­ние стремится, прежде всего, к спасению России от большевизма, но спасете это возможно, по его глубокому убеждению, толь­ко в сотрудничестве с изживающей сейчас большевизм новой Россией. Отсюда неизвестная дореволюционному сознанию, стра­стная заинтересованность всем, что происходит в Советской России: ее мыслью, искусством, литературой, бытом и т. д. По остроте этой заинтересованности человека пореволюционного склада проще всего отличить от типичного эмигранта дореволю­ционного толка. Такому эмигранту — монархисту или демокра­ту, безразлично, — органически претит все происходящее в Советской России и все связанное с нею. Доказательство этому — почти вся эмигрантская публицистика, значительная часть нашей литературной критики и многое другое, во что по­дробнее вдаваться мне сейчас не приходится; касаюсь здесь бегло этого вопроса лишь затем, чтобы отметить характер­нейшую для многих представителей пореволюционного созна­ния черту подчас злобного отталкивания от эмигрантской психологии признанных вождей и деятелей культуртрегерского и политического зарубежья.

Органическое тяготение к крепко связанной с большевиз­мом Россией таит в себе явную опасность — ската к печаль­ной памяти, сменовеховству. Как бы в предчувствии, но и в заклятие этой опасности все пореволюционные течения неустанно подводили под свои культурно-философские и общественно-политические построения твердый религиозный, религиозно-церковный, религиозно-бытовой фундамент. На ряду с некоторым  анти большевицким  просоветиз-

20

 

 

мом и отталкиванием от реакционной психологии эмиграции, эта крепкая, — подчас, быть может, слишком креп­кая — религиозность, является третьим отличительным момен­том нового сознания эмиграции. Все три момента сливаются в центральной теме пореволюционного миросозерцания, в столь характерном для него романтически - профетическом национализме. Любовь к давно умершим предкам и еще нерожденным поколениям своеобразно соче­тается в этом национализме со страстным отрицанием «промотав­шихся отцов». Вечная тема России гораздо легче соединяется в представлении эмигрантских патриотов новой формации с са­мыми темными сторонами древней Руси, чем с самыми светлы­ми порывами новейшей России. Отсюда определенная склон­ность к архаизирующему восприятию русской истории и русского человека.

Что и на этом пути пореволюционному сознанию грозят страшные срывы, говорить не приходится. К сожалению, в писаниях пореволюционной молодежи часто проскальзывают но­ты, дающие основание предполагать, что она скорее согласится назвать Сталина, по некоторому сходству с Грозным, право­славным человеком, чем признать подлинную русскость за мыслителем типа Владимира Соловьева, всегда защищавшего в своей публицистике не только христианский универсализм, но и демократическое свободолюбие.

В заключение необходимо еще подчеркнуть столь харак­терное для пореволюционного сознания сочетание религиозно-культурного консерватизма с социальным радикализмом. Этим сочетанием объясняется ненависть к либерально-демократиче­скому пониманию свободы. Христианское положение, что осво­бождение возможно только через Истину, соединяется в нем с твердою верою, что осуществление истины возможно, в свою очередь, только через насилие. Так слагается жесточайшее убеждение, что истина возможна только на путях насилия Убеждение это, представляющее собою как бы квинтэссенцию отрицательных сторон пореволюционного сознания (его ложь), является одновременно и наиболее глубокою, ибо наиболее лично выстраданною верою некоторой части эмигрантской молодежи.

21

 

 

Говорить подробно о том, как оно слагалось — излишне. Оно и так ясно. Революция, бессилие демократическая свободо­любия, успех большевицкого насильничества, лютые ужасы гра­жданской войны, вольное галлиполийское геройство, быстрая капитуляция свободолюбивых европейских правителей перед торговыми замыслами свободо-ненавистнической Москвы, мучительная эмигрантская маята по фабрикам, заводам, участкам и границам, словно проволочным заграждением опутанным непре­одолимою для русского беженца сетью законов, всюду расту­щая безработица, лишающая беженца насущного куска хле­ба, всюду подымающаяся волна фашистски-националистических настроений, враждебных русским гражданам, людям без роди­ны — все это делает, конечно, весьма понятной ту легкость, с которою многие представители пореволюционного сознания предают истину свободы насильничеству во имя истины. 

5. Две формы пореволюционного сознания

Охарактеризованное мною, весьма сложное и противоре­чивое, пореволюционное сознание не со вчерашнего дня начало слагаться в зарубежье. Можно считать, что прошло уже доб­рых десять лет с тех пор, как оно объявило войну дореволю­ционному сознанию эмиграции. За эти десять лет сделано не много. Справедливость требует отметить, что все цитадели культурной, просветительной и общественно-политической жизни эмиграции, изначально занятые представителями дореволюционного сознания, и поныне еще не сдались, хотя во­круг некоторых из них уже давно веет творческий дух поре­волюционности. Причины этой неудачи весьма многообразны и сложны.

Чтобы хотя приблизительно разобраться в них, необходи­мо уяснить себе, что пореволюционные настроения гг. явились в эмиграции в свое время в двух, резко враждебных друг дру­гу формах. Внутренне правильная форма пореволюционного со­знания была выношена в России и занесена в эмиграцию некото­рыми высланными из России в 1922 году писателями и публи­цистами. В общем и целом, пореволюционное настроение этих высланных было встречено эмиграцией, если можно так вы­-

22

 

 

разиться, первого призыва — в штыки. Лишь с очень немно­гими из эмигрантов-первопризывников удалось высланным сра­зу же найти общий язык. В этой встрече было заложено нача­ло той истинной пореволюционности, которая призвана сменить реакционно-эмигрантский антибольшевизм.

Зиму 1922 года высланные из России писатели жили в Бер­лине вместе с собиравшимися в С.С.С.Р. «сменовеховцами». Между взглядами «сменовеховцев» и теми взглядами, что не­которые из высланных писателей отстаивали в спорах с за­щитниками дореволюционного антибольшевизма, было, без­условно, нечто общее. Но была и одна, все общее уничто­жающая разница: одни были только что изгнаны из России, другие по своей воле возвращались в нее.

Тот факт, что из этих двух форм пореволюционного созна­ния, истинная только что зарождалась, ложная же и лживая представляла собою уже довольно отчетливую концепцию лакейски-конъюнктурного сменовеховства, естественно скомпро­метировал перед лицом первопризывной эмиграции как бы са­мый нерв пореволюционного протеста против всякой «эмигрант­щины». Появилась подозрительная настороженность, предчув­ствие и боязнь, что всякая заостренная против реакционно-эмигрантского антибольшевизма пореволюционность прямым путем ведет к соглашательству и ликвидаторству.

В этих условиях всем откровенно пореволюционным кон­цепциям надо было быть крайне осторожными, надо было не допускать в своих провозглашениях никаких тактически-сомни­тельных приемов, избегать всякой двусмысленности. К сожалению, большинство определенно пореволюционных группиро­вок, появившихся в эмиграции после сменовеховства, допусти­ли в этом отношении много ошибок. За спиною всех их, нет, нет, да и появлялась тень сменовеховства, тяжелою плитою ложившаяся на работу по организации пореволюционного со­знания, которая в тиши и исподволь велась некоторыми эми­грантскими органами и группировками. Успешнее всего, быть может, Н. Бердяевым в «Пути» и тою группою сотрудников «Современных Записок», которая ныне заостряет свою деятель­ность на страницах «Нового Града»,

Эмиграция сейчас на переломе. Или она начнет очень

23

 

 

быстро перерождаться в лишенное всякого политическая зна­чения беженство, или она должна будет еще раз собраться с силами и перелить в новую и единую форму свое культурно-политическое сознание, — найти новую тональность своей во­левой активности. Для меня ясно, что многообразно-единая форма нового эмигрантского сознания, может быть нами най­дена только при условии окончательной ликвидации — с одной стороны, реакционного эмигрантского антибольшевизма (эми­грантщины), с другой — всякого пореволюционного сменове­ховства. Опасность эмигрантщины, конечно, много меньше, чем опасность сменовеховства. Это объясняется уже тем, что представителями реакционного антибольшевизма являются в Эмиграции отцы и деды. Среди этих эмигрантских «старшин» находится, бесспорно, наибольший процент образованных, куль­турных и, в масштабе прошлого значительных людей. Невоз­можность применения знания, опыта и образованности этих лю­дей в работе преобразования эмигрантского сознания очень, ко­нечно, печальна. Совершенно очевидна, к слову сказать, пря­мая связь между психологической реакционностью эмигрант­ских отцов и дедов и быстрой денационализацией их детей и внуков. И это ясно, — заставить молодежь жить любовью, к портрету бабушки, особенно при условии, что портрет этот так слабо передает живую бабушку, как эмигрантская жизнь Па­рижа дореволюционную русскую действительность — невоз­можно. Чтобы заставить молодежь интересоваться Россией, на­до вместе с нею работать над вопросами современной русской жизни, исходя из кру­га тех интересов, которыми живет в эмиграции русская моло­дежь. Русские студенты-техники, совершенно глухие к сказанию о Китеж-граде, очень быстро заинтересовываются Россией, как только речь заходит об индустриализации Урала или о победе спортивной команды С.С.С.Р. над коммунистической командой Берлина, Это только пример, таких примеров можно было бы подобрать много. Если, указывая на вред эмигрантщины, я все же говорю, что она не так вредна, как сменовеховство, то я хочу сказать лишь то, что она может лишь фактически сузить социальную базу эмигрантской активности (превращением от­цов в теневое царство отошедшей России, а детей в иностран-

24

 

 

цев), но она не может заставить ее служить большевизму. Эта, гораздо более страшная опасность, связана со сменовехов­ством, легко и незаметно вторгающимся в пореволюционные настроения наиболее живой эмигрантской молодежи.

 

6. Пореволюционное сознание и опасность сменовеховства

Говоря о сменовеховской опасности, грозящей пореволюционным группировкам,я отнюдь не имею в виду того пу­ти, что был сознательно выбран и до конца пройден группою сменовеховцев. Вопрос сменовеховства, организовавшегося в свое время вокруг журнала «Накануне», прост и ясен. Группа эмигрантов, по тем или иным причинам, сдалась на милость победителей, перешла в лагерь большевиков. О возможности такого перехода я ни по отношению к «евразийцам», ни по отно­шению к «младороссам», ни по отношению к «утверждением», разумеется, не думаю. То, что я имею в виду, есть нечто, го­раздо более сложное, гораздо более тонкое и неуловимое... а тем самым и гораздо более опасное. Я имею в виду опасность заражения духом противника, которую несет в себе вся­кая страстная борьба. В борьбе с большевизмом очень легко обольшевичиться. Для этого достаточно хотя бы только вре­менное согласие на большевицкие приемы борьбы. Нейтральных приемов борьбы не существует. За каждою системою приемов стоит мир совершенно определенных ощущений. Согласие на большевицкие приемы есть таким образом, неизбежно, и приятие в свою душу духа большевизма. Опасность такого бессознательного самоотравления я и называю опасностью смено­веховства.

Об опасности заражения большевицким духом говорилось и писалось в свое время много и в связи с неудачей белого дви­жения. Такая опасность белому движению безусловно грозила. Не подлежит никакому сомнению, что белое движение не всегда успешно справлялось с нею. Слишком часто оно превращало «ненависть», представляющую собою, по слову Ленина, «осно­ву коммунизма», в единственную основу своей борьбы про­тив Ленина.

25

 

 

И все же говорить о сменовеховской опасности по отно­шению к белому движению не приходится. Это объясняется тем, что для белого движения существовали, в сущности, толь­ко большевики, но не существовала идея большевизма. Пореволюционное сознание увидело в большевизме идею. В этом его сила, но в этом же и его уязвимость.

Галлиполиец, так же беспощадно расстреливавший боль­шевика, как большевик-красноармеец белогвардейца, больше­виком, конечно, не становился. Младороссы же, ведущие систе­матический обстрел сознания и воли эмигрантской молодежи на определенно большевицкий лад, прибегающие к типично большевицким приемам агитации, к упрощенно-плакатному мышле­нию, к хлесткой, злой и веселой фразе, на добрую половину уже большевики; конечно, национал-большевики, но это дела не меняет. Ведь, и Сталина многие начинают считать за национал-большевика.

В задачу этой статьи не входит анализ отдельных порево­люционных течений и раскрытие в них тех элементов, которые должны быть поставлены на счет соблазна о большевизме. Скажу только, что ничем иным, как действием этого соблазна, нельзя объяснить печальной судьбы евразийства. Скат левого евразийства к вульгарнейшему ленинизму всем памятен. Но не это существенно. Гораздо интереснее и симптоматичнее то, что с момента отхода от евразийства его левых элементов, оно сразу же потеряло свою социально-политическую душу и свер­нулось в клубок культурно-философских и географически-этно­графических учений. Правда, в некоторых талантливых и жи­вых статьях, напечатанных в «Утверждениях», представители евразийства как -будто снова силятся разжечь погасшую в нем общественно-политическую жизнь, но и эти попытки несут на себе определенный отпечаток духовно-неблагополучного пробольшевизма.

Из всего сказанного вырастает тревожный вопрос. Как же обеспечить пореволюционным течениям чистоту своих учений и подлинную действенность своей работы?

Ответ совершенно определенен. Во-первых, — не отры­ваться от эмиграции; во-вторых, — не пре­давать религиозного смысла свободы.

26

 

 

Все срывы и вывихи глубоко правого по своему основ­ному устремлению пореволюционного сознания объясняются несоблюдением этих двух правил. Внимательное изучение евразийства, младоросскости, утвержденства и всех других порево­люционных настроений отчетливо вскрывает тот факт, что, как только эмигрантское, общественно-политическое течение отры­вается от своей социологической (эмигрантской) базы, оно сра­зу же подпадает под идеологическое влияние большевизма.

Застраховать от этой опасности пореволюционное эмигрант­ское течение может только твердая вера в своеобразную миссию эмиграции, некий эмигрантский мессианизм. При наличии такой веры самая резкая критика эмиграции бу­дет ей только на пользу. При ее отсутствии, она будет если и не на пользу, то все же на радость большевикам. Пореволю­ционное сознание должно, таким образом, твердо стоять на точ­ке зрения, что оно представляет собою не ликвидацию эми­грантской акции, а, наоборот, начало ее подлинной реализации.

Только такая верность своей судьбе в силах обеспечить эмигрантским исканиям нового образа России их единственное значение, которое не может заключаться ни в чем ином, кро­ме как в страстной защите свободы, в качестве религиозного центра духовно-культурного уклада и общественно-политического строя будущей России. Не в отвлеченной выдумке это- то уклада и такого строя задача эмиграции, но в извлечении его основной идеи из немых недр подъяремной России. Зада­ча эмигрантской общественности — создать идеологию будущей России. Подъяремная Россия этого сделать не может. Для этого нужен воздух свободы, которого в катакомбах России нет. Творческая работа эмиграции должна соединять в себе покор­ную тонкость слуха со страстною напряженностью мысли. Необходимо прежде всего услышать новую идею России, т.-е. нарождающуюся в ней духовно-душевную реальность. Не­обходимо, затем, ее логически раскрыть, защитить, отстроить и накрепко связать с конкретной политической борьбой. Толь­ко такое, на вольном эмигрантском воздухе свершенное раскры­тие логоса идеи новой России, может дать ту идеологию, которая так необходима для взращения духа творческой рево­люции.                       

Ф. Степун.

27


Страница сгенерирована за 0.03 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.