Новая книга Дени де Ружмона ¹) не принадлежит к распространенному теперь литературному роду «интимного монолога с упразднением конкретных социальных или духовных условий действительного существования каждого человека». Главное ее содержание составляют записи впечатлений автора, проделавшего опыт переселения из Парижа в провинцию, и «диалогов» с людьми из народа, встреченными в этом путешествии, — вопросов и ответов, приводящих автора к рассуждениям «обо всем»: о кризисе современной культуры и социального строя, о «предательстве клерков» и упадочности литературы, о

¹) Denis de Rоugemоnt, Journal d’un intellectuel en chômage.

179

последнем смысле жизни человека и всей стенающей твари, ждущей, «что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих».

Желая отметить места, казавшиеся мне наиболее важными, я увидел, что мне пришлось бы цитировать чуть ли не всю книгу и даже предыдущие книги Ружмона, так как все значение большинства этих рассуждений становится ясным только «в перспективе» всего его творчества. Поэтому ограничусь лишь укладывающимся в рецензию вопросом о пользе, какую может принести эта книга русскому читателю. Такой утилитарный подход оправдывается мыслью самого автора, что книги должны быть полезны, должны давать «точные рецепты» — указания, которыми можно воспользоваться. Одна из целей, которые он себе ставит в своем дневнике — показать на своем примере, как интеллигент может спастись от худшей несправедливости, связанной с безработицей: от необходимости брать первую попавшуюся работу, хотя бы то была работа наиболее далекая от его призвания.

В чем этот секрет? — «Во Франции тысячи пустых домов, ищите и вы найдете такой дом за самую ничтожную плату или совсем даром».

Но на какие средства жить, если даже найдется такой пустующий дом? Переводами, статьями, книгами Ружмон продолжает зарабатывать достаточно, чтобы вдвоем с женою прожить не голодая в таком бесплатно предоставленном доме.

Для огромного большинства эмигрантов-интеллигентов все это неосуществимо: у них нет ни друзей, имеющих в провинции пустые дома, ни возможности, сидя в таком доме, перебиваться литературным трудом. Но значит ли это, что книга Ружмона перестает быть полезной для русского читателя?

Конечно, изолированность русского эмигранта гораздо страшнее и губительнее, чем одиночество, которое испытывает Ружмон в провинции. И все-таки пример душевного строя, дающего ему силы чувствовать себя счастливым при самых скромных материальных условиях, в «необитаемой» провинции, без постоянного заработка, без близких друзей, может и эмигранту помочь бороться, с отчаянием, охватывающим от сознания своего одиночества, отсутствия «настоящей» жизни, необеспеченности своего существования.

По некоторым косвенным замечаниям автора можно почувствовать, на чем основан этот душевный строй. Так в одном месте он пишет: «Дух бедности доступен только тем, кто способен верить во что-то иное, кроме одной своей жизни, своих успехов, удобств, положения в обществе и даже своей духовной ценности». Или, например, сравнивая французское слово «communion» с немецким «Gottgemeinsamkeit», он замечает: «Тот, кто предстоит перед Богом, одинок. Но как только он вступает в это строго-личное общение со

180

своим Богом, он сейчас же оказывается связанным с людьми цепью ответственности. Отделившись от мира, он возвращается в него совершенно по-иному, не для того, чтобы терпеть его, а для того, чтобы сотрудничать в деле его преображения».

Конечно, людям, с подозрительностью относящимся к возможности такого мистического опыта, слова эти могут показаться несоответствующими ничему реальному. Но это не имеет значения. Независимо от того, откуда она берется, заражает сама вера автора в человеческое действие, вера, определяющая все его отношение к жизни и в частности его понимание задач литературы как творчества, направляемого не стремлением «изготовлять предметы искусства», а «волей узнать мир, чтобы его изменить, узнать его настолько, чтобы наше действие могло изменить судьбу его жертв, каковыми мы сами являемся».

Именно эта вера в творческое действие и связанное с этим бесстрашие и спокойствие (могущее быть только у действующего человека реальное ощущение значения слов «довлеет дневи злоба его») придают книге Ружмона ту атмосферу подлинного морального здоровья, которого так мало в современной литературе, и которое так необходимо многим эмигрантским литераторам, захлебнувшимся в «головокружении пустоты».

Но еще большую духовную помощь эта книга может принести людям новых эмигрантских поколений, близким к так называемым пореволюционным течениям. Эти течения, несомненно, составляют наиболее живой и творческий сектор эмигрантской общественности. Но он постоянно обламывается по краям: отдельные люди и целые группы срываются в фашизм и сменовеховство. Не говоря уже о том, что вообще почти вся эмигрантская молодежь проникнута духом фашизма во всех его оттенках, начиная с просоветского и кончая обыкновенным черносотенством, слегка подмалеванным под стиль века.

Всем этим эмигрантским молодым людям было бы действительно полезно прочесть дневник Ружмона.

Вот вкратце выводы, к которым он приходит в результате опыта жизни в провинции, сначала на маленьком острове в океане у берегов Вандеи, потом на юге в департаменте Гард:

«Здесь мертво — фраза, которую услышишь повсюду в провинции. Всюду апатия, инертность. Здесь люди еле живут, они только прозябают. Каждый за себя на своем клочке бесплодной земли. Сколько опустевших областей, оставленных деревень, невспаханных полей, разоренных сельских хозяев и, главное, чувство скуки, оторванности от всего мира. В провинции нет больше жизни, инициативы, настоящей радости. Понятно, что молодежь бросает землю и уходит в города.

Где люди, могущие спасти край от полного умирания, к которому его привели ставленники Бюиссона, крупные собственники и оплот

181

капитализма — все эти живущие на пенсию радикалы и социалисты? Какие силы подымаются против этого распада жизни, происходящего по вине либеральной системы, не умевшей организовать во время то, что должно быть организовано?

Вот рассуждение «фашиста» или ученика Ленина: народ не знает, в чем его интересы, и как их нужно защищать. Расспросите человека из народа о причинах кризиса, от которого он страдает, и какие меры оздоровления ему представляются необходимыми, он вам ответит абстрактными газетными клише.

Отсюда вывод: нужно помочь народу, не спрашивая его мнения. Только Вождь или единственная партия могут навязать этому подавленному народу новый политический порядок, который ему позволит подняться, работать, плодиться.

Этому выводу автор противополагает рассуждение персоналиста. На первый взгляд, действительно кажется, что народ ничего не знает о своих настоящих интересах. Но это оттого, что он не умеет их выразить. Это правда, что на собраниях вы услышите только общие места, взятые из газет. Но нужно послушать, что говорят люди из народа, каждый в отдельности, в конкретных условиях их жизни и работы. Сумейте заставить их разговориться, и вы услышите много разумного, жизненного, реального, что может опрокинуть предыдущие цинические заключения. Все их пожелания идут в направлении реформ, предлагаемых персоналистами: самоуправление, солидаризм, местные синдикаты, развитие освободительной техники, спорта, образования, средств сообщения.

Вывод: «экипам» молодых, новых людей, вышедших из всех классов общества, надлежит высказать то, о чем молчат газеты, ораторы, плакаты, то есть действительную волю трудящихся, искаженную политиканским жаргоном.

Диктатура — единственное решение тех, кто отказывается воспитать народ. Диктатура или воспитание? вот вопрос XX века. Диктатура очень слаба. У нее есть только один сильный аргумент против нас: на кого и на что вы ставите, на какой класс, на какие интересы? — Мы ставим на усилие людей наиболее человечных. — Это не много, скажете вы. — Но только это истинно».

Это напоминание о человечности, может быть, заставит молодых эмигрантов, соблазняющихся строительством культуры и социального строя средствами, применяемыми советским или гитлеровским режимом, задуматься о том, почему, несмотря на все их огромные достижения торжество тоталитарных государств готовит человечеству небывалую еще в истории духовную катастрофу.

Я не могу здесь останавливаться на учении о личности, из которого исходят в своих реформаторских замыслах персоналисты. Это учение, сближающее идею личности с евангельской идеей ближнего, знакомо русским читателям по статьям и книгам одного из главных

182

его основоположников — Бердяева. «Персонализм» определяет всю «точку зрения» Дени де Ружмона не только как социального философа, но и как писателя-художника. Читая его описание встреч с людьми из народа, убеждаешься, что это не только эффектная фраза, когда он пишет в кафе у порт д-Итали: «Смотрю на этих людей в кепках и на их жен. Можно сказать: это рабочие и мещане. Одежда, язык, психология их классов. Но можно сказать и так: это люди, за которых умер Христос».

В. Варшавский.

Страница сгенерирована за 0.11 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com