Вышеславцев Б.П., Вечное в русской философии. Проблема власти

1. Александр I и Л. Толстой

Власть есть нечто наиболее проблематичное и за­гадочное. Она загадочна в своей сущности, в своей социальной и психологической природе и проблема­тична в своей ценности. Власть есть то, что наиболее притягивает и отталкивает людей, то, что они обо­жают и вместе с тем ненавидят — эти «бунтовщики, ищущие пред кем преклониться». Во власти есть нечто божественное и нечто демоническое.

Есть мистика власти и это жуткая мистика дву­ликого демона. Вот почему властители двуличны:

Таков и был сей властелин

К противочувствию привычен

В душе и в жизни арлекин...

И это сказано о «благословенном» Александре, сказано тонко и проницательно и верно для русско- византийского характера царей; но сказано не до кон­ца справедливо: Александр носил в своей душе жи­вую трагедию власти, живую антиномию власти, ее утверждение и отрицание, он знал, что власть связана с тираноубийством и тиранией, с освобождением и закрепощением, и он никогда не мог до конца при­выкнуть к этому «противочувствию». Как он решил антиномию власти, антиномию добра и зла, в ней за­ключенного? (Тот же самый трагизм, какой Пушкин

89

вложил в сердце Бориса Годунова). Трагизм есть «без­выходность положения», апория, и он все же нашел выход в своем великом уходе, напоминающем великий уход Будды. Есть какая-то индийская черта в этом отречении и отрешении от власти, могущества, блеска, величия. И она повторяется в судьбе Л. Толстого с его маленьким уходом, который был бы комичен, если бы не окончился смертью.

В отречении от власти Александра и в отрицании власти у Толстого есть однако не только индийский элемент отрешения и непротивления, но и чисто хри­стианский элемент подлинного анархизма, который проходит через всю библию от помазания царей до Апокалипсиса и звучит всего явственнее в словах Хри­ста: Цари земли царствуют и владыки господствуют, между вами да не будет так! Вот эти слова услышал и исполнил Александр. И в ту минуту, когда он стал Федором Кузьмичем и не побоялся плетей, он не ме­нее, а более, пожалуй, был христианином, нежели в момент миропомазания или победы над Наполеоном. Русские монархисты, считающие, что христианский взгляд на власть и царство всецело выражается в по­мазании царей, забывают обыкновенно о древнем обычае московских царей, принимать схиму перед смертью, т. е. отрекаться от власти во имя Христово. Но отрекаться можно во имя Христово только от низ­шего, а не от высшего, только от преходящего, а не от вечного. Таким образом власть признавалась низ­шим преходящим началом: «между вами да не будет так». Если этот обычай ухода и отречения от мира и власти откладывался до последнего момента и так сказать не брался всерьез, оставаясь предсмертным символическим обрядом, то Александр, напротив, осу­ществил его во всей полноте и во всей глубине его смысла; а смысл этот состоит в утверждении принци­пиальной греховности власти.

90

2. Греховность власти в Библии

Через всю библию от первой книги Царств до Апокалипсиса проходит идея греховности власти. Са­муил знает, что «поставить царя» — значит «отверг­нуть Бога» (первая книга Самуила 10, 19). Он знает, что народ совершает «великое зло, прося себе царя», и, как это ни удивительно, сам народ вынужден это признать (там же 12, 17-19). Самуил предупреждает народ, что власть означает тиранию, и, наконец, про­износит следующее пророчество: «и сами вы будете ему рабами и возопиете в то время из-за царя вашего, которого выбрали себе, но не услышит вас Господь тогда» (там же 8, 7-18). Вся история есть бесконечное подтверждение этого пророчества. Таков древне-ев­рейский взгляд на власть. Мы его находим у проро­ков, для которых высшее зло на земле всегда вопло­щается в великих тираниях (Навуходоносор).

Евангелие развивает эту мысль полнее и глубже: в ответ на просьбу о предоставлении власти и первен­ства Христос говорит своим ученикам: «Цари и пра­вители народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими, — так называемые благодетели наро­дов, — между вами да не будет так, но кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою и кто хо­чет быть первым между вами — да будет всем рабом» (Мф. 20, 25-28; Лк. 22, 24-27; Марк 10, 42-45).

Эти слова с поразительной настойчивостью и точ­ностью воспроизводятся во всех трех синоптических Евангелиях и в частности с большой подробностью у Марка, столь скупого на слова, а в четвертом Еванге­лии их смысл воплощается в символическом деянии омовения ног(1).

(1) Здесь нами дан синтетический перевод всех трех тек­стов вместе.

91

Быть может, здесь уместно говорить о «Царском служении Христа»? Да, но оно есть служение не в формах власти. Это не то служение, о котором было сказано, что «монарх есть первый слуга государства». Путь христианского служения противоположен земно­му величию и власти, ибо слуга противоположен гос­подину и рабство противоположно властвованию. Хри­стос отверг государственную власть, дважды ему пред­ложенную, в пустыне и в Иерусалиме, как искушение от дьявола. За это и был в сущности предан Иудою и отвергнут первосвященниками и покинут народом: он не был властвующим мессией и не сошел со креста.

Во власти есть нечто демоническое, она в сущест­ве своем «от диавола»: «и сказал ему диавол: тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее». Условие получения власти — поклонение дьяволу (Лк. 4, 5-8; Мф. 4, 8-9). Это, пожалуй, самое сильное, что когда- либо было сказано против принципа власти, против этатизма, порою даже кажется, не слишком ли силь­но. Но Апокалипсис подтверждает и усиливает: де­монизм власти будет возрастать в истории, «зверю» и Антихристу будет дана великая власть над всеми народами земли и он получит ее из рук дракона (диа­вола) как раз в силу выполнения условия власти: вся земля поклонится диаволу (Ап. 12)(2).

Пожалуй, нет книги, более беспощадной к царям и властителям, нежели Апокалипсис, выбрасывающий хищным птицам «трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников», чтобы приготовить путь второ­му пришествию Логоса (Ап. 19, 11-12).

([1]) Поэтому нельзя объяснить слова диавола в пустыне, как преувеличение и ложь.

92

3. Божественность власти

Такая тема анархизма проходит через всю биб­лию, как она проходит и через всю историю и мысль человечества. Однако утверждать отсюда «христиан­ский анархизм» было бы преждевременным. Существу­ет наивный анархизм, который игнорирует антиномию власти. Власть существенно антиномична: она есть позитивная и негативная ценность, он «от диавола» — и она же «от Бога». «Несть власти, аще не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посе­му противящиеся власти противятся Божьему уста­новлению» (К Римл. 13). Кто не цитировал этой за­мечательной главы Ап. Павла? История попеременно то восхищалась, то возмущалась ее словами. Порою они вызывают изумление и, кажется, не слишком ли сильно это сказано — совершенно так же, как слиш­ком сильным казалось утверждение, что вся власть принадлежит диаволу. Но Библия все свои темы ут­верждает с предельною силою.

«Несть власти аще не от Бога» — это совсем не измышление Павла, как утверждали иногда те, кого это возмущало. Нет, под каждый тезис Апостола и первого философа христианства можно поставить из­речение Христа. «Не имел бы власти надо мною, если бы не было дано тебе свыше», — так Он говорит Пи­лату. «Кесарево — кесарю, Божье — Богови», — гово­рит Он, предписывая исполнение законных требова­ний власти, и напоминая, что Он пришел не нарушить закон, а восполнить. Во всей библии, в истории, в че­ловеческой мысли с неменьшей силой звучит тема ценности, святости и божественности власти, тема, противоположная анархизму(3). Власть есть действи­тельное «благодеяние» для народов, существуют такие

(3) Ап. Петр высказывается о власти совершенно так же, как и Павел (1 Петр, 2, 13-18), хотя на него ссылаются реже.

93

цари, как Давид и Соломон. Ветхозаветная и Новоза­ветная Церковь дает помазание на царство. Сущест­вуют цари и князья благочестивые, благоверные и да­же святые, которые крестили народы. И в будущем власть может совершить великие дела. Апокалипсис предвидит «тысячелетнее царство святых», которые будут царствовать со Христом.

Но самое главное и самое сильное, что, по-видимому, указывает на божественность власти — это то, что в библии Бог всегда называется Царем небесным и земным, «всевластителем» (пантократором), и Хри­стос называется Царем, которому «дана всякая власть на небе и земле», и преображение и обожение мира всегда обозначается, как Царство Божие. Оно и есть центральный символ Ветхого и Нового завета.

4. Антиномия власти

Такова изумительная антиномия власти: власть от Бога, и власть от диавола. Упрекнем ли мы христиан­ство и библию в том, что они заключают в себе «глу­бочайшее внутреннее противоречие»? Но ведь мир и человек и все бытие состоят из глубочайших внут­ренних противоречий: мир конечен и бесконечен, пре­красен — и «весь во зле лежит», человек смертен и бессмертен, он «царь и раб, червь и Бог». Противо­речия действительно глубочайшие, а потому их ви­дит только тот, кто способен заглянуть в таинствен­ную глубину бытия. Философия и мистика в своих прозрениях так же антиномичны, как антиномичны жизнь и история в своих трагизмах. Смысл христиан­ства, смысл великой религии, состоит в том, что она переживает и разрешает глубочайшие противоречия, глубочайшие трагизмы бытия. Наличие «глубочайше­го внутреннего противоречия», установление антино­-

94

мии, есть признак подлинного откровения, подлинной философии, и это потому, что Бог есть единство про­тивоположностей.

Все высшие начала истинной религии антиномичны: таково Богочеловечество, брак и девство, прови­дение и свобода. Конечно, религия обещает их раз­решение, но не тотчас и не здесь, а только «в конце концов», т. е. в Боге. Существуют антиномии как буд­то и совсем неразрешимые для человека (в этом духе Бог отвечает Иову после увещания друзей) — это ничего не говорит против их подлинности, скорее на­оборот. Но существуют и такие, разрешение которых мы «отчасти видим в зерцале и в гадании», угадываем, в каком направлении оно возможно. К числу таких как раз принадлежит антиномия власти. Нам кажется, что ее решение наиболее дано, или точнее, наиболее ясно задано в христианской философии истории и эсхатологии.

5. Ошибочные решения антиномии власти

Однако, прежде всего решение этой антиномии не нужно представлять себе слишком легким. Легкое решение будет ложным. Таково прежде всего реше­ние Оригена, которое он дает в своем толковании на текст «несть власти, аще не от Бога»: власти от Бога, поскольку они соблюдают божественные законы, они становятся диавольскими, поскольку нарушают эти законы. Всякая власть дана от Бога так же, как даны руки, ноги, язык — и они даны на доброе употребле­ние, но их можно употребить и во зло, сделать ору­дием зла, орудием диавола (Ориген, Migne. Т. 14, стр. 11226-1227). Смысл решения в том, что власть здесь делается нейтральным орудием, или органом, который одинаково может служить добру и злу.

95

Власть может быть всецело в руках диавола, и та же самая власть всецело перейти в руку Божию.

Но если власть есть нейтральное орудие, то ника­кой антиномии власти не существует, она просто ил­люзорна: не существует антиномии руки или антино­мии языка, основанной на том, что они одинаково могут служить добру и злу. Вот почему это решение не понимает глубины антиномии. Антиномия сущест­вует только тогда, если власть не является нейтраль­ным орудием, если она содержит в себе некоторое принципиальное зло. И это в самом деле так: ведь символ власти — меч («начальник носит меч не напрас­но»), и Христос говорит: вложи меч твой в ножны, взявший меч от меча погибнет. Этими словами уста­новлено внутреннее противоречие меча, этому орудию нет места в Царствии Божием — однако Царство опи­рается на меч. Если всякая власть есть принуждение, то ясно, что принуждению нет места в Царстве Божи­ем; и однако всякое «Царство» есть власть и, следо­вательно, принуждение.

Второе решение напрашивается здесь и тоже ре­шение иллюзорное. Оно построено на смешении смыс­лов слова «власть». Власть Бога, власть Христа совсем не есть обычная власть царей; и Царство Божие сов­сем не есть земное государство. Это принципиальное различие с величайшею силою выступает, когда Хри­стос стоит перед Пилатом: Он — Царь, но совсем в особом смысле — Царство Его не от мира сего, у Него нет служителей, защитников, войска, Его Царство есть Царство Истины. Его власть совсем не похожа на власть Пилата, Его власть есть власть Истины (Ин. 18, 36-37-38). Когда Пилат это услышал, он понял, что видит перед собою учителя истины, а вовсе не претен­дента на власть.

Однако, на самом деле антиномия не иллюзорна, и она выступает со всею силою именно тогда, когда

96

совсем устраняется второй, переносный, символиче­ский смысл власти, и когда мы остаемся при первом, точном и узком смысле власти. Поэтому прежде всего необходимо устранить из антиномии предельное и по­тустороннее, выходящее за пределы права, мета-юри­дическое понятие «Царства Божия» и власти Богоче­ловека. «Царство Божие» ни в каком случае не может подкреплять тезис власти и не может быть вставлено в этот тезис и введено в антиномию. Власть мира сего — антиномична и раскалывается на тезис и анти­тезис, на утверждение и отрицание; Царство Божие — не антиномично, но, напротив, решает антиномию, и мы хотим видеть, как именно оно ее решает.

Мы допустили бы великую ошибку, введя в до­казательство тезиса власти такую власть, как власть Истины и «Царство Божие». Это есть выход на пре­делы вопроса: вопрос шел о князе мира сего, о вла­сти Пилата («власть имею распять тебя и власть имею отпустить тебя»), о власти начальника, который «но­сит меч не напрасно», о власти в тесном и буквальном смысле. Такая и только такая власть существенно ан­тиномична, ибо сам Логос ее утверждает и отрицает, как было показано выше. Она «от диавола», ибо рас­пинает — и она «от Бога», ибо «дано тебе свыше»...

Ошибка эта необычайно инструктивна и влиятель­на — она имела огромное влияние в истории и повто­ряется до наших дней. Святость власти, святость мо­нархии пытаются доказывать тем, что Бог есть Царь и самодержец и абсолютный монарх. Такова была тео­рия власти Иоанна Грозного. Вся она может быть вы­ражена в пословице: «что Бог на небе, то царь на земле». Никакой антиномии власти Иоанн Грозный не видит и не подозревает, он совершенно игнорирует библейский, пророческий, христианский и апокалип­тический антиэтатизм и анархизм. Он знает только тезис власти, и притом совершенно отождествляет

97

власть божественного и земного Царя: это одна и та же абсолютная власть миловать и карать, которая только передана из рук Божиих в руки царя, царь зем­ной есть как бы земной наместник Бога. А потому земная тирания есть отражение небесной тирании. Та­кая теория, целиком антихристианская и антибиблей­ская, покоится на смешении «царства» в тесном смыс­ле и «Царства» в переносном символическом смысле, на совершенном непонимании «Царства не от мира сего»(4). Навсегда должны быть оставлены попытки санкционировать и оправдать земную власть тем, что Бог называется небесным Царем. Скорее, наоборот, сияние этого Царства как бы сжигает всякую земную власть. Земное царство в библии рассматривается, как отпадение от Небесного Царя, измена Ему, — а вос­становление Царства Божия на небеси и на земли рас­сматривается как упразднение земных властей; «За­тем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу» (1 Кор. 15, 22),

(4) Это прекрасно показано в трех статьях Н. Н. Алексеева «Идея Земного града в Христианском вероучении», Христианство и идея монархии и «Русский народ и государство». См. «Путь» № 5, 6, 8. Алексеев справедливо указывает, что Л. Тихомиров и все русские теоретики абсолютной монархии воспроизводили теорию Иоанна Грозного, и что абсолютизм власти есть теория языческая, во всем противоположная древне-еврейскому и хри­стианскому миросозерцанию, из которого могла родиться только борьба против абсолютизма. Для христианина, говорит проф. Н. Н. Алексеев, неизбежно возникает следующая дилемма: 1, или признать библейские, пророческие и апокалиптические воззре­ния на государство, и в таком случае признать, что христианство более совместимо с демократией, чем с монархией — или 2, при­дется вообще усумниться в обязательности ветхозаветного ка­нона и той части новозаветных идей, которые непосредственно с ним связаны («Путь», № 5. Окт. — 1926 г., стр. 39). Никогда в русской философии не было сделано более отчетливой и смелой формулировки.

        98

6. Решение антиномии власти

Только теперь мы имеем антиномию власти во всей чистоте; в земной власти, возникшей после гре­хопадения, есть нечто нравственно-недопустимое и вместе с тем нравственно-необходимое.

В моей главе о демократии в книге «Кризис ин­дустриальной культуры» я даю подробный социально- психологический анализ власти, который не хочу здесь повторять. Он сводится к тому, что власть часто упот­ребляется в переносном смысле, как, например, «власть идеи», «власть красоты»..., но подлинный феномен вла­сти мы имеем только там, где имеется приказ и под­чинение. Только это есть социальный феномен вла­сти. При этом его особенность состоит в том, что при­каз требует беспрекословного повиновения, независи­мо от согласия или несогласия повинующегося. Этот абсолютизм власти может быть абсолютно мал, и строго ограничен, может даже легко переноситься по­винующемуся, но он всегда существует во всякой вла­сти. Примером может являться власть полицейского, регулирующего движение в больших городах, или власть арбитра, регулирующего ход футбольного мат­ча. Она тоже «беспрекословна» эта власть, хотя никем не переживается, как тяжесть.

Мы изложили с такой подробностью религиоз­ную проблему власти от древних пророков до Апо­калипсиса потому, что нигде антиномия власти не вы­ражена с такой силой и глубиной, как в христианской религии. Поэтому отсюда, из этой постановки вопро­са должно исходить философское решение этого уди­вительного противоречия, которое заключает в себе власть и которое составляло трагедию истории. Преж­де всего нужно отметить то удивительное свойство, что величайшее зло необходимо принимает форму власти; тогда как величайшее добро никогда не при­нимает форму власти.

99

Отправляясь от этого удивительного заключения, мы должны решать антиномию. Как и во всех реше­ниях глубоких противоречий дело решается тем, что власть берется в двух различных смыслах. Петражицкий когда-то нашел для этих двух смыслов власти удачные термины «служебной» и «господской» вла­сти. Власть, которая «от Бога» и получает религиозно- моральное оправдание есть власть служебная, она слу­жит правде и справедливости. Ап. Павел после своего знаменитого текста сразу говорит, какая власть и в каком смысле может быть названа властью от Бога: только та, которая служит правде и справедливости, над которой стоят эти высшие божественные ценно­сти. В этом смысле здесь сейчас же следует разъяс­нение, что начальник есть божий слуга и носит меч не напрасно, а именно для защиты добрых и для борь­бы со злыми. Ясно, что здесь власть берется в смысле нормального правового государства, даже такого, ка­ким был Рим со своим римским правом.

В каком другом смысле власть берется, когда о ней говорится здесь же в Евангелии, что она от диа­вола? Такая власть должна быть названа господской (или «похотью господства» по выражению Августи­на) в силу того, что она никаким высшим началам, никому и ничему не служит, напротив всех заставляет служить себе. Такая власть и начальник, который слу­жит такой власти, носят меч вовсе не для борьбы со злом, а, напротив, для совершения зла, для устраше­ния добрых, свободных и независимых, не желающих «падши преклониться» перед ними. И что значит это требование «падши преклониться»? Оно значит при­нятие из рук диавола трех основных форм зла: чело­векоубийства, лжи и тирании; при этих средствах до­стижения власть действительно принадлежит ему и становится тоталитарной. Здесь диавол не преувели­-

100

чивает (как предполагали более наивные отцы церк­ви), ибо Христа он не мог обмануть.

Мы видим, какое необыкновенное богатство фи­лософского содержания развертывается из этих сим­волов, и становится понятным, почему два оригиналь­нейших произведения русской философии представ­ляют собою грандиозное толкование этого текста об «искушении властью». Я разумею «Великого Инкви­зитора» Достоевского и повесть об Антихристе Вл. Со­ловьева. Сейчас они приобретают совершенно реаль­ный пророческий смысл. Только мистика зла и совер­шенство его организации оказываются еще гораздо страшнее в действительности. Тирания приобретает фантастические формы(5).

7. Идеал безвластной организации и иерархия ценностей

Какой же смысл имеют слова Христа: «Господу Богу твоему покланяйся и Ему одному служи»? Они уничтожают искушения тирании при помощи напо­минания о служебной воле власти  — служить божест­венному началу правды и справедливости. Только при этих условиях власть получает свою задачу «свыше», как она была дана даже Пилату, пока он защищал пра­во и справедливость: «Никакой вины не нахожу в пра­веднике сем»..., и он защитил бы ее до конца, если бы не пал жертвой политического страха угрозы доноса в Рим («ты не друг Кесарю»). Меня всегда удивляла та аналогия Пилата, которая проводится в евангель-

(5) Католическая церковь, являющаяся сейчас организован­ным борцом за свободу, не должна обижаться на Достоевского. Его «Инквизитор» совсем не против нее направлен: он имеет ввиду создание новой антирелигии, направленной против Бога и против Христа («мы не с тобою, а с ним»).

101

ском повествовании. На ней основано множество хри­стианских легенд о его дальнейшей судьбе и даже в символе веры не сказано «распятого Понтийским Пи­латом», а сказано «распятого при Понтийском Пи­лате».

Быть может, на этом основано относительное ува­жение ап. Павла к римскому праву, римскому суду и римскому гражданству. Но никаким текстом не зло­употребляли более в истории, нежели этими словами «несть власти, аще не от Бога», причем не договари­вали главы до конца, где говорится, в каком смысле и какая власть получает божественное освящение. А что всякая власть и при всех условиях «божествен­на», этого христиане не утверждали никогда и это прямо отрицается всем евангелием и всей библией, как нами было показано. Напротив, религия, лежа­щая в основе нашей христианской культуры, опреде­ленно утверждает идеал безвластной организации, как взаимного служения через восполнение даров, идеал общения через любовь и солидарность. Невозможно отрицать, что этот идеал свободного общения сыграл огромную роль при выработке современного либераль­ного демократического государства и может дальше развиваться и осуществляться только на основах ли­берального правового государства.

С другой стороны христианство никогда не утвер­ждало, что власть всегда «от диавола» и есть сама по себе абсолютное зло, никогда не утверждало немед­ленного утопического «анархизма». Его утверждали только сектанты, например, духоборы или Толстой, совершенно игнорируя организованную, этическую и правовую ценность власти. Вот пример рассудочного, не диалектического мышления, над которым смеялся Гегель. Здесь всякое противоречие решается так, что тезис вычеркивается, а антитезис сохраняется, или на­оборот. Так Толстой просто вычеркивает из своего

102

евангелия тезис власти и утверждает антитезис без­властия и непротивления. Совершенно обратно посту­пает теория абсолютной власти на небе и на земле Иоанна Грозного.

Христианское решение состоит в установлении иерархии ценностей: власть является ценной, когда служит правде и справедливости. Справедливость и право ценны, когда служат высшему общению любви и делают его возможным. При этих условиях власть получает освящение свыше. Напротив, власть дейст­вительно принадлежит диаволу, если вся иерархия ценностей извращается: власть никому и ничему не служит кроме самой себе и при том служит всеми средствами зла, не признавая над собой ничего выс­шего.

Теперь ясно, почему высшее зло принимает фор­му власти. В этом не сомневался и дохристианский мир, считавший тиранию величайшим злом. Мораль­ная теология средневековья ставила вопрос, при ка­ких условиях тираноубийство допустимо. Весь вопрос, конечно, в том, кого следует считать тираном(6).

Теперь необходимо спросить себя: если высшее зло необходимо принимает форму власти, то почему высшее добро не соглашается принять форму власти? («Между вами да не будет так!»). Ответ заключается в этом анализе приказа и подчинения, который был нами дан: в подчинении всегда заключается замена

(6) Что Калигула или Нерон были подлинными тиранами, в этом трудно сомневаться. Юлия Цезаря невозможно назвать «тираном» в силу его необычайной одаренности и относительного благородства, но совершенно чудовищным представляется призна­ние «тираном» Александра II, лучшего русского Царя-Освободите­ля. Огромной заслугой Алданова является восстановление этой ис­торической трагедии в его романе «Истоки». Истоки подлинной русской свободы были тогда в руках Александра И, а в руках его убийц, вообразивших себя «освободителями», истоки под­линной русской, а, может быть, и мировой тирании.

103

моей воли и свободы чужой волей и свободой, заме­на моего Я чужим я, повиновение «за страх, а не за совесть». Положение становится тяжелым, когда моя собственная совесть признает приказ неразумным или несправедливым. Это неизбежное несовершенство пра­вового принуждения было замечено не только рели­гией, но и рациональной философией права. Мною было подробно показано, как Фихте формулирует эту «антиномию права» (в моей главе о демократии в «Кризисе индустриальной культуры»). В сущности здесь утверждается то же самое, что и в религиозной антиномии: защита правовой свободы требует власти и принуждения, — и однако в принципе подлинная свобода отрицает всякое принуждение. Антиномия ре­шается тем, что борьба с правонарушением есть нечто этически необходимое, с чего следует начать, но на чем нельзя остановиться: необходимо перейти к вос­питанию самостоятельности личности, к воспитанию ее «самости». Здесь мы имеем древнейший прообраз отца, открытый в коллективно-бессознательном со­временной психологией. Принцип нормального воспи­тания проходит тот же путь в патриархальной семье, в патриархальной монархии и в развитии правового либерального государства: сначала власть отца с ее запретами и приказаниями, затем воспитание юноши к самостоятельности и к собственному усмотрению должного и не должного; и наконец уважение к авто­ритету отца и дружба с отцом у взрослого сына. То же повторяется в развитии от патриархального само­державия к либеральной правовой демократии, когда народ и личность впервые могут сказать «я сам» и «мы сами». В «кризисе индустриальной культуры» я под­робно показал, при помощи какой сложной и хруп­кой правовой организации современная демократия сводит опасность произвольной власти, или «похоти господства» к абсолютному минимуму, так что власть

104

в этих границах получает полное и добровольное при­знание подданных, как служебная и организационная функция, облегчающая им жизнь. Достаточно вспом­нить об английских полицейских, являющихся настоя­щими няньками населения. Тем не менее, власть всегда остается некоторым соблазном для человека и борь­бу за власть мы можем наблюдать во всяком парла­менте; но и она может быть превращена в отбор луч­ших и наиболее способных. Остатки «похоти господ­ства», не лишенные иногда некоторого комизма, мы можем встретить даже и в правовой бюрократии и здесь не трудно заметить подхалимаж к высшему и капризный произвол к низшему и подчиненному.

В силу всех этих недостатков чисто властных от­ношений становится очевидной высшая ступень обще­ния между людьми, которая возвышается над вла­стью, правом и государством, но на фундаменте этих последних. Эта ступень высшего общения вовсе не есть утопия анархизма: она знакома каждому и встре­чается на каждом шагу, как духовное общение людей в сфере науки, искусства, религии, дружбы, любви. Именно эту ступень общения разумел Христос, когда говорил: вы уже не рабы Бога-Отца, но сыны и дру­зья. Ее же разумел Ап. Павел в своем учении о гармо­ническом общении, как восполнении даров, и о «по­знании всех тайн премудрости и ведения сердцами, со­единенными в любви». Что здесь указывается «Путь» истина и жизнь» для всего человечества, а не только для особого, отдельного общества в мире, называе­мого «церковью», представляется по духу христиан­ства несомненным, хотя бы христианским церквам, как они образовались в истории, представлялась, ведущая и учительская, роль в этом направлении.

Таковы общие принципы, раскрывающие как ре­лигиозный, так и философский, этический и право-­

105

вой смысл власти. Что эти принципы в общем совпа­дают, объясняется тем, что философия имеет пред собою христианскую культуру, образовавшуюся, как и всякая культура, прежде всего под религиозным влиянием.

106