Жаба С., Русские мыслители о России и человечестве. A. С. Хомяков

А. С. Хомяков.

Церковь. Истина и Свобода.

Церковь... живет не под законом рабства, но под законом сво­боды, не признает над собой ничьей власти, кроме собственной, ничьего суда, кроме суда Веры...

(«Церковь одна». 40-е годы. Том II, стр. 17).

Нет: Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос; ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина, и в то же время жизнь христианина, внутрен­няя жизнь его; ибо Бог, Христос, Церковь живут в нем жизнью более действительной, чем сердце, бьющееся в груди его;... но жи­вут, поколику он сам живет вселенскою жизнью любви и единства, то есть жизнью Церкви.

(«Несколько слов православного христианина о западных веро­исповеданиях»: «По поводу брошюры г. Лорана», 1853 г. Том II, стр. 54).

34

...Наш закон не есть закон рабства или наемничества,... но закон усыновления и свободной любви... Да! Разумная свобода верного не знает над собой никакого внешнего авторитета, но оправдание этой свободы в единомыслии ее с Церковью, а мера оправдания определяется согласием всех верных. («Церковь одна», Том II, стр. 21).

Мы свободны, потому что восхотел этого Бог... Мы были бы не­достойны разумения истины, если бы приобретали его не свободно, не подвигом и напряжением всех наших нравственных сил.

(«Несколько слов православного христианина о западных веро­исповеданиях»: «По поводу разных сочинений Латинских и Про­тестантских о предметах веры». 1858 г. Том II, стр. 232).

...Никакого главы Церкви, ни духовного, ни светского, мы не признаем. Христос ее глава, и другого она не знает.

(«Несколько слов...»: «По поводу брошюры г. Лорана». Том II, стр. 34).

О гарантиях против заблуждений.

В чем же 'искать гарантий против заблуждений в будущем? На это один ответ: кто ищет вне надежды и веры каких-либо иных гарантий для духа любви тот уже рационалист...

...Вера... не есть акт одной познавательной способности отрешен­ной от других, но акт всех сил разума... Вера не только мыслится или чувствуется, но, так сказать, и мыслится и чувствуется вместе; словом, — она не одно познание, но познание и жизнь.

(«Несколько слов...»: «По поводу брошюры, г. Лорана». Том II, стр. 59).

Истина через любовь.

...Любовь не есть стремление одинокое: оно требует, находит, творит отзвуки и общение, и сама в отзвуках и общении растет, крепнет и совершенствуется. Итак, общение любви не только по­лезно, но вполне необходимо для .постижения истины, и постиже­ние истины на ней зиждется и без нее невозможно. Недоступная для отдельного мышления, истина доступна только совокупности мышлений, связанных любовью. Эта черта резко отделяет уче­ние Православия от остальных: от Латинства, стоящего на внешнем авторитете и от Протестантства, отрешающего личность до свобо­ды в пустынях рассудочной отвлеченности. То, что сказано о выс­шей истине, относится и к философии. Повидимому — достижение немногих, она действительно творение и достояние всех.

(«По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского». 1857 г. Том I. стр. 283).

О просвещении.

35

Просвещение не есть только свод и собрание положительных знаний; оно глубже и шире такого тесного определения. Истинное просвещение есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе. Оно может соединяться с наукою, ибо наука есть одно из его явлений, но оно сильно и без наукообразного зна­ния; наука же (одностороннее его развитие) бессильна и ничтожна без него. Некогда оно было и у нас, несмотря на нашу бедность в наукообразном развитии, и от него остались великие, но слиш­ком мало замеченные следы.   (Том I, стр. 26).

О смирении народа.

Смирение человека, так же, как и смирение народа, могут иметь два значения совершенно противоположные. Человек или народ со­знает святость и величие закона нравственного или духовного, ко­торому подчиняет он свое существование; но в то же время при­знает, что закон этот проявлен им в жизни недостаточно или дурно, что его личные страсти и личные слабости исказили прекрасное и святое дело. Такое смирение велико; такое признание возвышает и укрепляет дух; такое самосуждение внушает невольно уважение другим людям и другим народам. Но не таково смирение человека или народа, который сознается не только в собственном бессилии, но в бессилии или неполноте нравственного или духовного закона, лежащего в основе его жизни. Это не смирение, а отречение...

(Том I, стр. 8-9).

Принадлежность к своему народу.

Принадлежать народу значит с полною и разумною волею со­знавать и любить нравственный и духовный закон, проявлявшийся (хотя разумеется не сполна) в его историческом развитии. Не­уважение к этому закону унижает неизбежно народ в глазах дру­гих народов. Нам случается впадать в эту крайность, но, в то же время, ошибка наша простительна: это не грех злой воли, а грех неведения. Мы России не знаем... (Том I, стр. 9).

Перенимание западной культуры.

Наша ученическая доверчивость все перенимает, все повторяет, всему подражает, не разбирая, что принадлежит к положительному знанию, что к догадке, что к обще-человеческой метине и что к местному, всегда полу-лживому направлению мысли; но и за эту ошибку нас строго судить не должно. Есть невольное, почти неот­разимое обаяние в этом великом и богатом мире Западного просве­щения... Ошибки были неизбежны для первых преобразователей...

(Том I, стр. 11-12).

(«Мнение иностранцев о России». 1845 г.).

О преобразованиях Петра и последствиях их.

36

Один из могущественнейших умов и едва ли не сильнейшая воля, какие представляет нам летопись народов, был Петр. Как бы строго ни судила его будущая история, ...она признает, что направление, которого он был представителем, не было совершенно неправым; оно сделалось неправым только в своем торжестве, а это торжество было полно и совершенно...

(«По поводу Гумбольдта». 1849 г. Том I, стр. 155).

Трудно сказать, чего именно хотел Петр и сознавал ли он по­следствия своего дела. По всем вероятностям, он искал пробужде­ния русского ума...

Медленно и лениво развивались семена науки, перенесенной с Запада. Но быстро и почти мгновенно разраслись другие плоды дел Петровых, плоды той формы, в которую облекал он, или в кото­рую, быть может, облекалась мысль, которою он хотел обогатить нас. Наука, т. е. анализ, по сущности своей везде один и тот же; его законы одни для всех земель, для всех времен; но синтез, кото­рый его сопровождает, изменяется с местностями и со временем. Тот, кто не понимает внутренней связи всегда существующей меж­ду анализом и синтезом, из которого он возникает, впадают в жал­кую ошибку. В России эта ошибка достигла громадных, почти не­вероятных размеров. Формы, облекающие просвещение, приняты были нами за самое просвещение.

(«Аристотель и всемирная выставка». 1831 г. Т. I. стр. 180-182).

Что осталось от прежнего.

Раздвоение утвердилось надолго... Но история, но привычки, но воспоминания, но любовь к своей земле, но непрестанные сноше­ния с местною жизнью не вполне утратили свои права. От этого остатка собственно нашей народной жизни в нас происходят все лучшие явления нашей образованности, нашего художества, на­шего быта, всё, что в нас не мертво, не бессильно, не бесплодно. К несчастию, семена доброго в нас самих вполне развиться не мо­гут от нашего внутреннего раздвоения...

(«Мнение .иностранцев о России». 1845 г. Том I, стр. 19-24)

Жизненное начало — в русском народе.

Отрешенный от жизненного общения, единичный ум бесплоден и бессилен, а только от общения жизненного может он получить силу и плодотворное развитие...

Жизненное начало утрачено нами, но оно утрачено только нами, принявшими ложное полузнание по ложным путям. Это жизненное начало существует еще цело, крепко и неприкосновенно в нашей

великой Руси..., несмотря на наши долгие заблуждения. Жизнь наша цела

37

 и крепка. Она сохранена, как неприкосновенный залог, тою многострадавшею Русью, которая не приняла еще в себя нашего скудного полу-просвещения. (Том I, стр. 88-91).

Возрождение через причастность к народу.

Эту жизнь мы можем восстановить в себе: стоит только ее полю­бить искреннею любовию. Разум и наука приводят нас к ясному сознанию необходимости этого внутреннего преобразования, но я не считаю его слишком легким для каждого из нас, ни для всех. Гордые привычки нашей рассыпной, единичной жизни держат каж­дого из нас в своих оковах. Нравственное обновление — не легкое дело. (Том I, стр. 91).

Возможность возрождения.

Но, не скрывая от себя препятствий, которые мы должны по необходимости встретить в своем подвиге, мы можем с радостью и надеждой сказать себе, что нам одним он возможен из всех совре­менных народов. Раздвоение, подавляющее в нас духовную силу, есть дело исторической случайности и отчасти следствие недоразу­мения: оно не лежит ни в основе наших начал духовных, ни в ха­рактере нашего состава, как в Романо - Германской Европе; оно было следствием, так сказать, невольного соблазна при встрече с богатствами знания, до тех пор нам чуждого; оно должно исчез­нуть и исчезнет при полном знакомстве с этим знанием.

(Том I, стр. 93)

...Только в живом общении народа могут проясниться его люби­мые идеалы и выразиться в образах и формах, им соответственных; но для того, чтобы оживились науки, быт и художество, чтобы из соединения жизни и знания возникло просвещение, мы должны, со­знавая собственное свое бессилие и собственные нужды, слиться с жизнью Русской земли, не пренебрегая даже мелочами обычая, и, так сказать обрядным единством, как средством к достижению единства истинного, — и еще более, как видимым его образом.

(Том I, стр. 99).

(«О возможности Русской художественной школы». 1847 г.).

Надежда на будущее.

Не жалеть о лучшем прошлом, не скорбеть о некогда бывшей вере должны мы, как Западный человек; но, помня с отрадою о живой вере наших предков, надеяться, что она озарит и проникнет еще полнее наших потомков; помня о прекрасных плодах нашего просвещения в древней Руси ожидать и надеяться, что, с помощью

38

Божией, та цельность, которая выражалась только в отдельных про­явлениях, беспрестанно исчезавших в смуте и мятеже многостра­дальной истории, выразится во всей своей многосторонней полно­те... Русская земля предлагает своим чадам, чтобы пребывать в ис­тине, средство простое и легкое неиспорченному сердцу: полюбить ее, ее прошлую жизнь и ее истинную сущность...

(По поводу статьи И. В. Киреевского: «О характере просвеще­ния Европы и о его отношении к просвещению России». 1852 г. Том I, стр. 258).

Ответ на идеализацию И. Киреевским древней Руси.

«Христианское учение выражалось в чистоте и полноте, во всем объеме общественного и частного быта древне-русского»... В ка­кое же время? В эпоху ли кровавого спора Ольговичей и Моно-маховичей на Юге?... В эпоху ли Василия Темного, ослепленного ближайшими родственниками и вступившего в свою отчину по­мощью полчищ иноземных?... Нет, велико это слово, и как ни до­рога мне родная Русь в ее славе современной и прошедшей, ска­зать его об ней я не могу и не смею...    (Том I, стр. 211).

Дух цельного просвещения не мог победить вещественных пре­пон и история древней Руси, свидетельствуя с одной стороны о великих и спасительных шагах вперед..., должна была свидетель­ствовать и действительно свидетельствует о множестве искажений в праве и жизни, об одичании и падении, которым объясняется позднейшее стремление к началам чуждым и иноземным. Свое, вы­сокое и прекрасное, было неясно сознано; истинно доброе у ино­земцев (наука) было ясно, а мнимо-доброе было исполнено со­блазнов.  (Том I, стр. 254).

Наше преимущество перед древней Русью.

Очевидно... то основание, на котором воздвигнется прочное зда­ние русского просвещения. Это Вера, Вера Православная... со всею ее животворною и строительною силою, мысленно свободною и терпеливою любовью...

Но... какие бы ни были преимущества древней Руси,... мы долж­ны помнить, что перед нею мы имеем великое преимущество более определенного сознания. Вольные или невольные столкновения с Западом, вольное или невольное подражание ему и ученичество в его школах: таковы, может быть, были орудия, которыми Про­видению угодно было нам дать или пробудить в нас эту умствен­ную силу, которою безнаказанно мы уже не можем пренебрегать...

(«По поводу статьи И. В. Киреевского...». 1852 г. Том I, стр. 257-258).

39

Дехристианизация Запада.

В продолжении многих веков умственного развития, Запад со­вершил великие и славные дела; но нравственною закваскою всех действительно великих его подвигов было Христианство, и сила этой благотворной закваски обнаруживала одинаково могущест­венное действие как на людей, не веривших в нее и отвергавших ее, так и на людей веровавших и хвалившихся своей верою. Ибо тот уже христианин (по крайней мере, до известной степени), кто любил правду и ограждал слабого от притеснений сильного, кто выводил лихоимство, пытки и рабство; тот уже христианин (по крайней мере, отчасти), кто заботился о том, чтобы, насколько возможно, усладить трудовую жизнь и облегчить жалкую судьбу удрученных нищетою сословий, которых мы не умеем еще вполне осчастливить... Но не должно себя обманывать: христианская нрав­ственность не может пережить учения, служащего ей источником. Лишенная своего родника, она, естественно, иссякает...

Итак, дело идет о спасении всего, что есть у вас прекрасного и доброго, великого и славного, о спасении вашей будущности ум­ственной и нравственной; ибо в эту минуту вы принадлежите хри­стианству более сердцем, чем верою, а это не может долго длиться.

(«Несколько слов Православного христианина о Западных веро­исповеданиях». 1855 г. Том II, стр. 160-161).

..Отжили не формы, но начала духовные, не условия общества, но вера, в которой жили общества и люди, составляющие обще­ство. Внутреннее омертвение людей высказывается судорожными движениями общественных организмов, ибо человек — создание благородное: он не может и не должен жить без веры.

...Жадное нетерпение вещественных интересов (отчасти закон­ных) не могло признать перед собою никакого другого пути, кроме пути взрывов и насилия.

...В наши дни суд истории совершается над Латинством и Про­тестантством. Таков смысл современного движения.

(Том I, стр. 147-150).

Миссия России.

Прежняя ошибка уже невозможна, человек не может уже пони­мать вечную истину Христианства иначе, как в ее полноте, т. е. в тождестве единства и свободы, проявляемом в законе духовной любви... Представителем же этого понятия является Восток, по преимуществу же земли Славянские, и во главе их наша Русь, при­нявшая чистое Христианство издревле..., и сделавшаяся его креп­ким сосудом, может быть, в силу того общинного начала, которым она жила, живет и без которого она жить не может. Она прошла

40

через великие .испытания, она отстояла свое общественное и бы­товое начало в долгих и кровавых борьбах,... и сперва спасшая эти начала для самой себя, она должна теперь явиться их представи­тельницей для целого мира. Таково ее призвание, ее удел в буду­щем...   (Том I, стр. 152).

История... дает ей на это право за всесторонность и полноту ее начал, а право, данное историею народу, есть обязанность, нала­гаемая на каждого из его членов.    (Том I, стр. 174).

(«По поводу Гумбольдта». 1849 г.).

О КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБЩИНЕ

Духовное и гражданственное значение общины.

 Община есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей рус­ской истории. Отними его, не останется ничего: из его же развития может развиться целый гражданский мир.

...Если кроме эгоизма собственности ничто не доступно чело­веку с детства, он будет окончательно не то, что дурной человек, а безнравственно тупой человек: он одуреет. Слышать только о деле общем, и потом в нем участвовать,... видеть, как эгоизм че­ловека становится беспрестанно лицом к лицу с нравственной мыслью об общем, о совести, законе обычном, вере, — и подчи­няться этим высшим началам, это — истинно нравственное воспи­тание, это — просвещение в широком смысле, это — развитие не только нравственности, но и ума.

(«О сельской обшине». Ответное письмо А. И. Кошелеву. 1849 г. Том I, стр. 462-464).

Чем более я всматриваюсь в сельский быт, тем более убеждаюсь, что Мир для русского крестьянина есть как бы олицетворение его общественной совести, перед которою он выпрямляется ду­хом; мир поддерживает в нем чувство свободы, сознание его нрав­ственного достоинства и все высокие побуждения, от которых мы ожидаем его возрождения. Можно бы написать легенду на следу­ющую тему: «Русский человек порознь взятый не попадет в рай, а целой деревни нельзя не пустить».

(Из одного письма. 1860 г.).

Горе Европы — в отсутствии общинного начала.

Община столько же выше английской фермы, которой бедствия она устраняет, сколько и французской, которая, избегая бобыль-ства физического, вводит бобыльство духовное...

В Европе... нравы — плод жизни, убившей всю старину с ее обычаями, — не допускают ничего истинно-общего, ибо не хотят

41 

уступить ничего из прав личного произвола. Для них недоступно убеждение, что эта уступка есть уже сама по себе выгода для лица; ибо, уступая часть своего произвола, оно становится выше, как лицо нравственное, прямо действующее на всю массу обществен­ную посредством живого, а не просто отвлеченного словесного общения.   (Том III, стр. 465-467).

О возможности общинной индустрии.

Это убеждение будет доступно или, лучше сказать, необходимо присуще человеку, выросшему на общинной почве. Община про­мышленная есть или будет развитием общины земледельческой.

(Том III, стр. 467-468).

Опасность насильственного уничтожения общины.

Всякое государство или общество гражданское состоит из двух начал: из живого исторического, в котором заключается вся жиз­ненность общества, и из рассудочного, умозрительного, которое само по себе ничего создать не может, но мало-по-малу приводит в порядок, иногда отстраняет, иногда развивает основное, т. е. живое начало... Беда, когда земля делает из себя табула раза и и выкидывает все корни и отпрыски своего исторического дерева... Беда и то, когда умозрительное вздумает создавать...

Том III, стр. 461-462).

(«О сельской общине». Ответное письмо А. И. Кошелеву. 1849 г.).

Некоторые противники общинного владения, понимая его нрав­ственную силу, вздумали противопоставлять ему собственность дробную и частную... Противополагается: сохранение исконного обычая, основанного на коренных началах жизни и чувства, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное, облагоражива­ющее душу, воспитание людей в смысле общественном, посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести — чему же? Нарушению всех обычаев и чувств народных, сосредоточению собственности в срав­нительно немногих руках и пролетариату или, по крайней мере, наемничеству всех остальных, бессвязности народа и отсутствию всякого общественно-нравственного воспитания.

...Мы не можем согласиться, чтобы в то время, когда Россия при­звана стать во главе образованных и христианских обществ, она стала прихвостнем низших общественных организаций. Да, разу­меется, этому и не бывать: Бог не без милости.

(«Современный вопрос». 1857 г. Том III, стр. 289-290).

42

О крепостном праве.

Мерзость рабства законного, тяжелая для нас во всех смыслах, вещественном и нравственном, должна вскоре искорениться об­щими и прочными мерами...

(«О старом и новом». 1839 г. Том III, стр. 18).

Для меня вопрос о наделе и поземельной собственности выше самого вопроса о личной свободе...

Для блага России и для удовлетворения требованиям христиан­ского человеколюбия, один только возможен путь в этом деле, путь обязательного выкупа и самых прямых ,и откровенных отно­шений к народу.

(«Об отмене крепостного права в России». Письмо к Я. И. Ро­стовцеву. 1859 г. Том III, стр. 317-318).

О цензуре.

...Скажут: строгость цензуры не может падать на произведения безвредные или полезные. Это неправда. Можно доказать, что из­лишняя цензура делает невозможною всякую общественную кри­тику, а общественная критика нужна для самого общества, ибо без нее общество лишается сознания, а правительство лишается всего общественного ума... Честное перо требует свободу для своих честных мнений, даже для своих честных ошибок. Когда... вся сло­весность бывает наводнена выражениями низкой лести и явного лицемерия в отношении политическом и религиозном, честное слово молчит, чтобы не мешаться в этот отвратительный хор, или не сделаться предметом подозрения по своей прямодушной резко­сти; лучшие деятели отходят от дела, все поле деятельности пре­доставляется продажным и низким душам; душевный разврат... проникает во все произведения словесности; умственная жизнь иссякает в своих благородных источниках и мало-по-малу в обще­стве растет то равнодушие к правде и нравственному добру, кото­рого достаточно, чтобы отравить целое поколение и погубить мно­гие, за ним следующие.

Такие примеры бывали в истории и их должно избегать.

(«Об общественном воспитании в России». 1858 г. Том I, стр. 373-374).

НРАВСТЕЕННО - ГРАЖДАНСТВЕННОЕ ЗАВЕЩАНИЕ: «К СЕРБАМ: ПОСЛАНИЕ ИЗ МОСКВЫ».

О национальной гордости.

Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости... (Том I, стр. 379).

43