В России, в дни предсмертной болезни Льва Толстого, незнакомые повсюду останавливали друга друга и спрашивали о нем, как о самом близком, родном человеке.

Когда он умер — было общее великое горе. Все осиротели.

Между тем1, учение Толстого имело немного последователей. Но что из того? Россия — и весь мир — потеряли правдолюбца, во всем значении этого слова. Все чувствовали и знали, что каждое слово Толстого так просто и мужественно правдиво, как это не дано никому из людей. Вспоминая, что на свете есть Лев Николаевич Толстой, люди переживали совершенно особое чувство...

В. А. Маклаков, которого Толстой знал и любил, говорит: «Мир за Толстым не пошел... Но слушая Толстовскую проповедь, мир открывал в самом себе те добрые чувства, которые в суете жизни давно уже в нем заглохли; он сам на время становился лучше... Толстой не льстил ему, а будил совесть и этим его до себя поднимал. И пока жив был Толстой, мир видел в нем носителя веры в человека. Потому жизнь Толстого была ему так дорога; 7-го ноября, когда умер Толстой, мир стал не тем, чем был раньше. Что-то в нем погибло на веки».

Бердяев пишет: «Л. Толстой с небывалым радикализмом восстает против неправды и лжи истории, основ государства и общества. Он обличает историческое христианство, историческую церковь в приспособлении заветов Христа к закону этого мира... У него было потрясающее чувство вины, вины не только личной, но и того класса, к которому он принадлежал. Древний аристократ по рождению, настоящий гран-синьор, он не мог вынести своего привилегированного положения...».

Но Толстой не был человеком, как он выражался, «общественного жизнепонимания». Его учение вытекает из размышлений, глубоко мучительных, о судьбе и назначении своем и каждого чело-

257

века — перед Богом, перед миром, перед смертью, обесценивающей все блага мира. «Единое на потребу» — исполнение воли Божией в самоотверженной любви, чтобы смерть, в любое время, была легка. Во имя велений нравственности — отвергаются все прочие ценности: «Всё, что мы называем культурой, наши науки, искусства, усовершенствованные приятности жизни, — всё это лишь попытка обмануть нравственные требования человека».

Толстой не думал, что предлагает какое-то новое учение. Он был убежден, что лишь очищает от искажений подлинное христианство. Между тем, он считал Христа лишь человеком, учителем мудрости. И когда он пишет о христианстве, о христианах — надо всегда иметь в виду, что он вкладывает в эти слова свое понимание, что речь идет не о христанских церквах и членах их.

Учение Льва Толстого о «непротивлении злу» было самым сердцем его миропонимания. По мнению Бердяева, «Толстой противополагает закон мира и закон Бога. Он предлагает рискнуть миром для исполнения воли Бога. Христианин обычно строит и организует свою практическую жизнь так, чтобы это было выгодно и целесообразно и дела шли хорошо, независимо от того, есть ли Бог или нет Бога... Вот с этим Толстой не мог примириться... Смысл Толстовского непротивления насилием был более глубоким, чем обычно думают. Если человек перестанет противиться злу насилием, т. е. перестанет следовать закону этого мира, то будет непосредственное вмешательство Бога, то вступит в свои права божественная природа... Толстовское учение есть форма квиетизма, перенесенная на общественную и историческую жизнь...

При всей значительности Толстовской темы, ошибка была в том, что Толстой как будто не интересовался теми, над кем совершается насилие и кого нужно защитить от насилия... Моральный максимализм Толстого не видит, что добро принуждено действовать в темной, злой мировой среде... Но он видит, что добро заражается злом в борьбе... Он хотел до конца принять в сердце Нагорную проповедь».

Слишком многие среди его ближайших учеников - «толстовцев» были узкими сектантами-формалистами. Они обращали всё внимание на «внешнее» в советах их учителя: «опрощение», земледельческий труд и т. д. Толстовцы были «законниками». Быть может, поэтому Толстой, к концу жизни, перенес центр тяжести, с большой настойчивостью, на духовное состояние, подчеркивая второ-степенность «внешнего».

У Толстого, в ранней молодости, был культ Руссо. Он его считал своим учителем. А Ганди, более полувека спустя, считал своим учителем Толстого. Так смыкается все-человеческий круг...

258

Больше всего Толстой любил русский простой народ, русских крестьян. Он высоко ценил русский народный быт (несмотря на «Власть Тьмы»), крестьянскую общину.

В сущности, можно было бы сказать, что он представлял себе жизнь в «Царствии Божием» на земле, как просветленную жизнь русских крестьян.

В какой-то мере, он явил один из аспектов религиозного народничества.

И, снова говоря словами В. А. Маклакова: «Россия, скромная, нищая и некультурная, которая не знала, какие беды ей еще предстоят, — Россия инстинктом почувствовала, что в день его смерти она потеряла заступника!».

Лев Толстой.

ХРИСТОВА ЗАПОВЕДЬ О НЕПРОТИВЛЕНИИ ЗЛОМУ

Я поверил в учение Христа, и вся жизнь моя вдруг переменилась... То, что прежде казалось мне хорошо, показалось мне дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо... («В чем моя вера», 1884 г., стр. 3).

Место, которое было для меня ключом всего, было место из 5-ой главы Мф. ст. 39: «Вам сказано: око за око, зуб за зуб. А Я говорю вам: не противьтесь злому». Я вдруг в первый раз понял этот стих прямо и просто. Я понял, что Христос говорит то самое, что говорит. («В чем моя вера», стр. 11).

Добро непротивления. Исповедание делом.

Придет войной неприятель или просто злые люди нападут на меня, думал я прежде, и если я не буду защищаться, они оберут нас, осрамят, измучают и убьют меня и моих близких, и мне казалось это страшным. Но теперь все, смущавшее меня прежде, показалось мне радостным и подтвердило истину. Я знаю теперь, что и неприятели и так называемые злодеи и разбойники все — люди, точно такие же сыны человеческие, как и я, так же любят добро и ненавидят зло, так же живут накануне смерти и так же, как я, ищут опасения и найдут его только в учении Христа. Всякое зло, которое они сделают мне, будет злом для них же, и потому они должны делать мне добро. Если же истина неизвестна им и они делают зло, считая его благом, то я знаю истину только для того, чтобы показать ее тем, которые не знают ее. Показать же ее им я не могу иначе, как отречением от участия во зле, исповеданием истины на деле. («В чем моя вера?», стр. 227).

259

Риск исповедания?

Если я один среди мира людей, не исполняющих учение Христа, — говорят обыкновенно — стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы итти присягать и воевать, меня оберут и если я не умру с голода, меня изобьют до смерти, и если не изобьют, то посадят в тюрьму или расстреляют, и я напрасно погублю все счастье своей жизни и всю свою жизнь.

Риск мнимыми ценностями!

Христос предлагает Свое учение о жизни, как спасение от той губительной жизни, которую живут люди, не следуя Его учению, и вдруг я говорю, что я бы и рад последовать Его учению, да мне жалко погубить свою жизнь. Христос учит спасению от погибельной жизни, а я жалею эту погибельную жизнь. Стало быть, я считаю эту свою жизнь вовсе не погибельной, считаю эту жизнь чем-то действительным, мне принадлежащим и хорошим.

(«Б чем моя вера?», стр. 118).

Непротивление злому — закон.

Положение о непротивлении злому есть положение, связующее все учение в одно целое, но только тогда, когда оно не есть изречение, а есть правило, обязательное для исполнения, когда оно есть закон. («В чем моя вера?», стр. 19).

И в личной, и в государственной жизни.

Напрасно говорят, что учение христианское касается личного опасения, а не касается вопросов общих, государственных. Это только смелое и голословное утверждение самой очевидной неправды, которая разрушается при первой серьезной мысли об этом. Хорошо, я не буду противиться злому, подставлю щеку, как частный человек, говорю я себе, но идет неприятель или угнетают народы и меня приглашают участвовать в борьбе со злыми — итти убивать их. И мне неизбежно решить вопрос: в чем служение Богу?... Итти на войну или не итти? Я — мужик, меня выбирают в старшины, судьи, присяжные, заставляют присягать, судить, наказывать, — что мне делать? Опять я должен выбирать. Ни один человек не может уйти от решения этого вопроса. Я не говорю уже о нашем сословии, деятельность которого почти вся состоит в противлении злым: военные, судейские, администраторы, — но нет того частного, самого скромного человека, которому бы не предстояло это решение... Личная моя жизнь переплетена с общей

260

государственной, а государственная требует от меня нехристианской деятельности, прямо противной заповеди Христа. («В чем моя вера?», стр. 22-23).

Недопустимость оправдания насилия — при неведении будущего.

Оправдание насилия, употребленного над ближним для защиты другого ближнего от худшего насилия, всегда неверно, потому что никогда при употреблении насилия против несовершившегося еще зла нельзя знать, какое зло будет больше — зло ли от моего насилия или от того, от которого я хочу защищать. Мы казним преступника, избавляя от него общество, и никак не можем знать, не изменился ли бы завтра бывший преступник и не есть ли наша казнь бесполезная жестокость. Мы запираем опасного, по нашему мнению, члена общества, но с завтрашнего дня этот человек мог перестать быть опасным и заключение его напрасно. Я вижу, что известный мне разбойник преследует девушку, у меня в руке ружье — я убиваю разбойника, спасаю девушку, но смерть или поранение разбойника совершилось наверное, то же, что бы произошло, если бы этого не было, мне неизвестно. А какое огромное количество зла должно произойти, как оно и происходит — от признания людьми за собой права предупреждать могущее случиться зло. 0,99 зла мира, от инквизиции и до динамитных бомб и казней и страданий десятков тысяч так называемых политических преступников основано на этом рассуждении.

(«Царство Божие внутри нас». 1893 г., стр. 13-14).

Но если война началась?

Но как же поступить теперь, сейчас, — скажут мне, — у нас в России в ту минуту, когда враги уже напали на нас, убивают наших, угрожают нам, — как поступить русскому солдату, офицеру, генералу, царю, частному человеку? Неужели предоставить врагам разорять наши владения, захватывать произведения наших трудов, захватывать пленных, убивать наших? Что делать теперь, когда дело начато?

Дело моей жизни началось прежде.

Но ведь прежде, чем начато дело войны, кем бы оно ни было начато, — должен ответить всякий одумавшийся человек, — прежде всего начато дело моей жизни. А дело моей жизни не имеет ничего общего с признанием прав на Порт-Артур китайцев, японцев или русских. Дело моей жизни в том, чтобы исполнять волю Того, Кто меня послал в эту жизнь. И воля эта известна мне. Воля

261

эта в том, чтобы я любил ближнего и служил ему. Для чего же я, следуя временным, случайным требованиям, неразумным и жестоким, отступлю от известного мне вечного и неизменного закона всей моей жизни?...

Неучастие в войне. Исполнение воли Божией.

Так что на вопрос о том, что делать теперь, когда начата война, мне, человеку, понимающему свое назначение, не может быть другого ответа, как тот, что какие бы ни были обстоятельства, — начата или не начата война,... отнят ли Петербург и Москва, — я не могу поступить иначе, как так, как того требует от меня Бог, и потому я, как человек, не могу ни прямо, ни косвенно, ни распоряжениями, ни помощью, ни возбуждением к ней, участвовать в войне, не могу, не хочу и не буду. Что будет сейчас или вскоре из того, что я перестану делать то, что противно воле Бога, я не знаю и не могу знать, но верю, что из исполнения воли Бога не может выйти ничего, кроме хорошего', для меня и для всех людей.

(«Одумайтесь!». 1904 г., стр. 40-41). Что будет?

Сущность христианства есть исполнение воли Бога...

Что будет с нами, со всем человечеством, если каждый из нас исполнит то, что требует от него Бог через вложенную в него совесть? Не будет ли беды от того, что находясь весь во власти хозяина, я, в устроенном и руководимом им заведении, исполню то, что он мне велит делать, но что мне, не знающем конечных целей хозяина, кажется странным?

Неисполнение — от малодушия.

Но даже не этот вопрос: что будет? — тревожит людей, когда они медлят исполнить волю хозяина: их тревожит вопрос, как жить без тех привычных нам условий нашей жизни...

(«Царство Божие внутри нас», стр. 134).

Простые люди, повинующиеся Богу, осуществят царство Божие.

...Как ни странно это может показаться людям, занятым военны-им планами, приготовлениями, дипломатическими соображениями, административными, финансовыми, экономическими мерами, революционными, социалистическими проповедями и различными ненужными знаниями, которыми они думают избавить человечество от его бедствий, — избавление людей не только от бедствий войн, но и от всех тех бедствий, которые сами себе причиняют люди,

262

сделается не теми императорами, королями, которые будут учреждать союзы мира, не теми людьми, которые свергнут императоров, королей, или ограничат их конституциями или заменят монархии республиками, не конференциями мира, не осуществлением социалистических проектов, не победами и поражениями на суше, и на море, не библиотеками, университетами, не теми праздными умственными упражнениями, которые теперь называются наукой, а только тем, что будет все больше и больше тех простых людей, которые,... поставив себе целью не внешние изменения жизни, а наиточнейшее исполнение в себе воли Того, Кто послал их в жизнь, на это исполнение направят все свои силы. Только эти люди, осуществляя царствие Божие в себе, в своей душе, установят, не стремясь непосредственно к этой цели, то внешнее царство Божие, которого желает всякая душа человеческая. («Одумайтесь!», стр. 45-46).

Христианство и государство. Их несовместимость.

Противны совести христианина все обязанности государственные: и присяга, и подати, и суд, и войско. А на этих самых обязанностях зиждется вся власть государства.

(«Царство Божие внутри нас», стр. 85).

Христианство в его истинном значении разрушает государство. Только со времени принятия главами государств номинального, внешнего христианства, начали придумываться все те невозможные, хитросплетенные теории, по которым христианство можно совместить с государством. Но для каждого искреннего и серьезного человека нашего времени не может не быть очевидной несовместимость истинного христианства — учения смирения, прощения обид, любви — с государством, с его величанием, насилиями, казнями и войнами. Исповедание истинного христианства не только исключает возможность признания государства, но и разрушает основы его.

(«Одумайтесь!», стр. 87).

Современное рабство.

Какие бы хитроумные и мнимо обеспечивающие свободу и равенство формы ни придумывал человек общественного жизнепонимания, он не может освободиться от насилия, потому что он сам насильник... и потому всегда неизбежно — раб.

Рабство войне.

Что может быть безумнее и мучительнее того положения, в котором живут теперь европейские народы, тратя большую часть своих богатств на приготовление к истреблению своих соседей... Что мо

263

жет быть ужаснее того, что ожидает эти европейские народы всякую минуту... А между тем все люди готовы на это... И будут безропотно гибнуть и губить других людей, и будут восхвалять и ставить памятники тем несчастным или злодеям, которые их поставили в это положение.

Ложный, обшественный путь спасения.

Над людьми мира нависла страшная тяжесть зла и давит их. Люди, стоящие под этой тяжестью, все более и более задавленные, ищут средств избавиться от нее...

Либералы, социалисты, анархисты, вообще люди общественного жизнепонимания, толкуют о том, как устроить такое общество, при котором бы люди были свободны. Да какое же нравственное и разумное общество можно устроить из таких людей?...

(«Одумайтесь!», стр. 77).

Инерция лжи.

Люди, связанные друг с другом обманом, составляют из себя как бы сплоченную массу. Сплоченность этой массы и есть зло мира. Вся разумная деятельность человечества направлена на разрушение этого сцепления обмана.

Вред революций.

Все революции суть попытки насильственного разбивания этой массы. Людям представляется, что если они разобьют эту массу, то она перестанет быть массой, и они бьют по ней; но, стараясь разбить ее, они только куют ее; сцепление частиц не уничтожится, пока внутренняя сила не сообщится частицам массы и не заставит их отделяться от нее.

Истина против лжи.

Сила сцепления людей есть ложь, обман. Сила, освобождающая каждую частицу людского сцепления, есть истина. Истина же передается людям только делами истины.

(«В чем моя вера», стр. 230).

Ошибка анархистов.

Анархисты правы во всем, и в отрицании существующего, и в утверждении того, что хуже насилия власти, при существующих нравах, без этой власти быть не может. Ошибаются они только в "том, что анархию можно установить революцией, учредить "анархию. Анархия установится; но установится только тем, что все больше и больше будет людей, которым не нужна защита го

264

сударственной власти, и все больше и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть.

Свобода — в христианстве.

Христианство, и только христианство освобождает людей от того рабства, в котором они находятся в наше время, и христианство и только христианство дает людям возможность действительного улучшения своей личной и общей жизни.

(«Царство Божие внутри нас»).

Греховность имущественного неравенства.

Всякое порабощение одного человека другим основано только на том, что один человек может лишить другого жизни и, не оставляя этого угрожающего положения, заставить другого исполнять свою волю. Если человек отдает весь свой труд другим, питается недостаточно, отдает малых детей в тяжелую работу, уходит от земли и посвящает всю свою жизнь ненавистному и ненужному для себя труду, как это происходит на наших глазах, в нашем мире (называемом нами образованным, потому что мы в нем живем), то наверно можно сказать, что он делает это только вследствие того, что за неисполнение всего этого ему угрожают лишением жизни...

(«Так что же нам делать?». 1886 г., стр. 119).

Греховность городской жизни.

Везде... происходит одно и то же. Богатства сельских производителей переходят в руки торговцев, землевладельцев, чиновников, фабрикантов, и люди, получившие эти богатства, хотят пользоваться ими. Пользоваться же вполне этими богатствами они могут только в городе...

И поэтому богатые люди скопляются вместе и пристраиваются к таким же богатым людям с одинаковыми потребностями в города, где удовлетворение всяких роскошных вкусов заботливо охраняется многочисленной полицией. Деревенскому же жителю отчасти необходимо итти туда, где происходит этот непрестаюший праздник богачей и потребляется то, что взято у него, с тем, чтобы кормиться от тех крох, которые спадут со стола богатых, отчасти же, глядя на беспечную, роскошную и всеми одобряемую жизнь богачей, и самому желательно устроить свою жизнь так, чтобы меньше работать и больше пользоваться трудами других.

Деморализация богатых и бедных.

И вот, и он тянется в город и пристраивается около богачей, подчиняясь всем условиям, в которые поставят его... Он содей

265

ствует удовлетворению всех их прихотей: он служит богачу и в бане, и в театре, и извозчиком, и проституткой, и делает ему экипажи, и игрушки, и моды и понемногу научается у богатых жить так же, как и он, не трудом, а разными уловками... и развращается, и погибает. И в самом деле, надо только вдуматься в положение этих деревенских жителей, приходящих в город для того, чтобы заработать на хлеб или на подати, когда они видят повсюду вокруг себя безумно швыряемые тысячи и самым легким способом добываемые сотни, тогда как они самым тяжелым трудом должны вырабатывать копейки, чтобы удивляться, как еще остаются из этих людей рабочие люди, а не все они берутся за более легкую добычу денег: торговлю,... 'нищенство, разврат, мошенничество^ гра!беж даже... Есть такие наивные люди, которые серьезно говорят, что бедные очень благодарны нам за то, что мы кормим их своею роскошью. Но бедные люди не лишаются человеческого рассудка оттого, что они бедные. Никогда они не признавали и не признают того, чтобы было справедливо одним людям постоянно праздничать, а другим постоянно постничать и работать, они сначала удивляются и оскорбляются этим, потом приглядываются к этому и, видя, что эти порядки признаются законными, стараются сами освободиться от работы и принять участие в празднике. («Так что же нам делать?», стр. 62-66).

КАК НАДО ЖИТЬ:

В истине.

Первое: не лгать перед самим собой; как бы ни далек был мой путь жизни от того истинного пути, который открывает мне разум, — не бояться истины.

В смирении.

Второе: отречься от сознания свой правоты, своих преимуществ и особенностей перед другими людьми и признать себя виноватым.

В труде.

Третье: исполнять тот вечный, несомненный закон человека — трудом всего существа своего бороться с природою для поддержания жизни своей и других людей...

(«Так что же нам делать?», стр. 292).

Только ложная вера в то, что труд есть проклятие, могла привести людей к тому освобождению себя от известных родов труда, т. е. к захвату чужого труда, требующего насильственного занятия специальным трудом других людей, которое они называют разделением труда.

(«Так что же нам делать?», стр. 259).

266

Из города в деревню. Долг хлебопашества.

Труд, если он имеет своею целью не приобретение возможности празднования и пользования чужим трудом, каков труд людей, наживающих деньги, а целью удовлетворение потребностей, — сам собою влечет из города в деревню, к земле, где труд этот самый плодотворный и радостный.

(«Так что же нам делать?», стр. 279).

В Библии сказано, как закон человека: в поте лица снеси хлеб и в муках родиши чада.

Подобно тому, как нельзя купить ребенка и считать его своим, так и хлеб купленный будет всегда чужой. Своим ребенком может назвать мать только того, кого она родила в страдании. И хлебом своим мужчина может назвать только тот хлеб, который он выработал в поте лица своего.

(«Так что же нам делать?», стр. 284).

Труд и нравственность.

Нельзя, конечно, полагать, что ручной труд есть основной принцип нравственности, — это лишь самое простое и естественное приложение нравственных основ.

Любовь выше труда.

Принципом даже не может быть то, чтобы «работать хлебную работу»... Принцип наш один, общий, основной — любовь не словом только и языком, а делом и истиною. (Письмо. Март 1891 г. Булгаков, стр. 60).

Совершенствование — высшая цель.

Дело христианина, посредством которого он достигает всех целей, в том числе и той, которая теперь в России предстоит ему, везде и всегда одно: разжигать свой огонь и светить им перед людьми. Обращение же всего внимания, всех, всех своих усилий, на какую-нибудь одну частную цель, как, например, на жизнь трудами рук, на проповедь или... на борьбу с теми или иными обманами, есть всегда ошибка...

(«Письмо. Январь 1902 г. Булгаков, стр. 65).

Надо не столько стараться делать добро, сколько стараться быть добрым; не столько стараться светить, сколько быть чистым.

(«Путь Жизни». Глава «Неделание». 1910 г. Булгаков, стр. 85).

Начинать с перемен в себе, а не в условиях жизни.

Тот, кто признает свою жизнь нехорошей и хочет начать жить

267

лучше, не должен думать, что он может начать жить только тогда, когда он переменит условия своей жизни. Исправлять жизнь надо и можно не внешней переменой, а в самом себе и в своей душе. А это можно делать всегда и везде. И работы этой у всякого достаточно. Только когда душа твоя так изменится, что ты не будешь в состоянии продолжать прежнюю жизнь, только тогда переменяй жизнь, а не тогда, когда тебе будет думаться, что тебе легче будет исправлять себя, если ты переменишь жизнь.

(«Путь Жизни». Глава: «Усилие». 1910. Булгаков, стр. 84).

...Ошибка была в том, что вы искали изменение внешних форм и деятельности, вместо того, чтобы начать новую жизнь без приготовлений внешних, а тотчас в том положении и месте, в котором находишься: в тюрьме, в вагоне, во дворце...

(Письмо. Декабрь. 1907 г. Булгаков, стр. 70).

Еще хуже, чем быть эксплоататором.

Если бы мне представлен был выбор из двух положений: хоть того, в котором я нахожусь теперь, т. е. жизни в развращающей и незаконной роскоши, хотя бы я и осуждал ее, как я и делаю, чему многие очень естественно не верят, или даже жизни человека, живущего в этой развращенной и развращающей среде богатых, каждым шагом жизни своей пользующихся трудами угнетенных и задавленных людей, и не чувствующего это, и добродушно веселящегося в привычных ему условиях, — или жизни самого трудового человека, едящего хлеб своих трудов и не только не пользующегося чужим, но отдающего свое в пользование другим, но вместе с тем исполненного зависти и ненависти, возбуждаемой в нем и частым общением с теми людьми, которые угнетали его, — я бы ни на минуту не задумался избрать первое. Хорошо быть экспло-атируемым, но не эксплоататором, это хорошо тогда, когда совершается это во имя покорности воле Бога и любви к людям; но когда это же совершается помимо покорности воле Бога, во имя ненависти к людям, удерживаемой только невозможностью приложить ее, то положение эксплоатируемого в тысячу раз хуже. Все дело не во внешних условиях, а в том духовном отношении к тем или иным условиям. Дороже всего любовное отношение ко всем. Такое состояние получается при любви к Богу.

(Письмо. Август. 1908 г. Булгаков, стр. 64-65).

Русский народ и власть.

Русский народ всегда иначе относился к власти, чем европейские народы. Русский народ никогда не участвовал в ней, не развращался участием в ней. Русский народ всегда смотрел на власть, не

268

как на благо,, к которому свойственно стремиться каждому человеку, как смотрит на власть большинство европейских народов..., но смотрел всегда на власть, как на зло, от которого человек должен устраняться... Причина такого отношения русского народа к власти— я думаю — заключается в том, что в русском народе, больше чем в других народах, удержалось истинное христианство, как учение братства, равенства, смирения, любви, то христианство, которое делает резкое различие между подчинением насилию и повиновением ему.

Историческое призвание русского народа.

...Я думаю, что разрешение... великого, всемирного греха, разрешение, которое будет эрой в истории человечества, предстоит именно русскому, славянскому народу, по своему духовному и экономическому складу предназначенному для этого великого, всемирного дела, — что русский народ не опролетариться должен, подражая народам Европы и Америки, а, напротив, разрешить у себя земельный вопрос упразднением земельной собственности и указать другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни, вне промышленного, фабричного, капиталистического насилия и рабства, — вот в чем его великое историческое призвание.

(«Великий грех». 1905 г., стр. 35).

ПРИЗЫВ К АЛЕКСАНДРУ III О ПРОЩЕНИИ УБИЙЦ АЛЕКСАНДРА II.

Почему был написан призыв.

...Суд над убийцами и готовящаяся казнь произвели на меня одно из самых сильных впечатлений моей жизни. Я не мог перестать думать о них, но не столько о них, сколько о тех, кто готовился участвовать в их убийстве, и особенно об Александре III. Мне так ясно было, какое радостное чувство он мог бы испытать, простив их. Я не мог верить, что их казнят, и, вместе с тем боялся и мучился за их убийц. Помню, с этою мыслью я после обеда лег внизу на кожаный диван и неожиданно задремал и во сне, в полусне, подумал о них и о готовящемся убийстве и почувствовал так ясно, как будто это все было наяву, что не их казнят, а меня, и казнит не царь с палачами и судьями, а я же и казню их, и я с кошмарным ужасом проснулся. И тут написал письмо.

(Из одного письма).

269

Письмо к Александру III.

Ваше Императорское Величество.

Я, ничтожный, не признанный и слабый, плохой человек, пишу русскому Императору и советую ему, что ему делать в самых сложных, трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали. Я чувствую, как это странно, неприлично, дерзко, и все-таки пишу. Я думаю себе: ты напишешь, письмо твое будет не нужно, его не прочтут, или прочтут и найдут, что это вредно и накажут тебя за это. Вот и все, что может быть. И дурного в этом для тебя не будет ничего такого, в чем бы ты раскаялся. Но если ты не напишешь, и потом узнаешь, что никто не сказал царю то, что ты хотел сказать, и что царь потом, когда уже ничего нельзя будет переменить, подумает и скажет: «если бы тогда кто-нибудь сказал мне это», — если это случится так, то ты вечно будешь раскаиваться, что не написал того, что думал. И потому я пишу Вашему Величеству то, что я думаю...

Я буду писать не в том тоне, в котором обыкновенно пишут письма Государю — с цветами подобострастного и фальшивого красноречия, которое только затемняет и чувства и мысли. Я буду писать просто, как человек к человеку.

Настоящие чувства моего уважения к Вам, как к человеку и как к царю, виднее будут без этих украшений.

Отца Вашего, царя русского, сделавшего много добра и всегда желавшего добра людям, старого, доброго человека, безжалостно изувечили и убили не личные враги его, но враги существующего порядка вещей: убили во имя какого-то блага всего человечества.

Вы стали на его место, и перед Вами те враги, которые отравляли жизнь Вашего отца и погубили его. Они враги Ваши потому, что Вы занимаете место Вашего отца, и для того мнимого общего блага, которого они ищут, они должны желать убить и Вас.

К этим людям в душе Вашей должно быть чувство мести, как к убийцам отца, и чувство ужаса перед тою обязанностью, которую Вы должны были взять на себя. Более ужасного положения нельзя себе представить, более ужасного потому, что нельзя себе представить более сильного искушения зла. «Враги отечества, народа, презренные мальчишки, безбожные твари, нарушающие спокойствие и жизнь вверенных миллионов, и убийцы отца. Что другое можно сделать с ними, как не очистить от этой заразы русскую землю, как не раздавить их, как мерзких гадов? Этого требует не мое личное чувство, даже не возмездие за смерть отца, этого требует от меня мой долг, этого ожидает от меня вся Россия».

270

В этом-то искушении и состоит весь ужас Вашего положения. Кто бы мы ни были, цари или пастухи, мы люди просвещенные учением Христа.

Я не говорю о Ваших обязанностях царя. Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обязанностей царя и сойтись с ними.

Бог не спросит Вас об исполнении обязанности царя, не опросит об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей. Положение Ваше ужасное, но только затем и нужно учение Христа, чтобы руководить нас в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на долю людей. На Вашу долю выпало ужаснейшее из искушений. Но как ни ужасно оно, учение Христа разрушает его: все сети искушений, обставленные вокруг Вас, как прах разлетятся перед человеком, исполняющим волю Бога.

Мф. 5, 43. «Вы слышали, что сказано: люби ближнего и ненавидь врага твоего; а Я говорю вам: любите врагов ваших... благотворите ненавидящих вас... да будете сынами Отца вашего небесного».

Мф. 5, 38. Вам сказано: «Око за око, зуб за зуб, а Я говорю: не противься злому».

Мф. 18, 22. «Не говорю тебе до семи, но семижды семи раз».

«Не ненавидь врага, а благотвори ему, не противься злу, не уставай прощать». Это сказано человеку и всякий человек может исполнить это. И никакие царские, государственные соображения не могут нарушать заповедей этих.

Мф. 5, 19. «И кто нарушит одну из сих малейших заповедей, малейшим наречется в Царствии Небесном, а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царствии Небесном».

Мф. 7, 24...........

Знаю я, как далек тот мир, в котором мы живем, от тех божеских истин, которые выражены в учении Христа и которые живут в нашем сердце. Но истина — истина, и она живет в нашем сердце и отзывается восторгом и желанием приблизиться к ней. Знаю я, что я ничтожный, дрянной человек, в искушениях в тысячу раз слабейших чем те, которые обрушились на Вас, отдавался не истине и добру, а искушению, и что дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от Вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать, чтобы Вы, русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства отца простил бы убийц и отдал бы им добро за зло; но не желать этого я не могу, не могу не видеть того, что всякий шаг Ваш к прощению есть шаг к добру, всякий шаг к наказанию есть шаг ко злу, не ви

271

деть этого я не могу. Но как для себя, в спокойную минуту, когда нет искушения, надеюсь, желаю всеми силами души избрать путь любви и добра, так и за Вас желаю и не могу не надеяться, что Вы будете стремиться к тому, чтобы быть совершенным, как Отец Ваш на небе; и Вы сделаете величайшее дело в мире — поборете искушение; и Вы, царь, дадите миру величайший пример исполнения учения Христа — отдадите добро за зло.

Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите. Это и только это надо делать. Это воля Бога. Достанет ли у кого или не достанет силы сделать это, это другой вопрос. Но только этого одного надо желать, к этому одному стремиться, это одно считать хорошим и знать, что все соображения против этого — искушения и соблазны и что все они ни на чем не основаны, шатки и темны.

Но кроме того, что всякий человек должен и не может ничем другим руководиться в своей жизни, как этим выражением воли Божией, исполнение этих заповедей Божьих есть вместе с тем и самое для жизни Вашей (и Вашего народа) разумное действие.

Истина и благо всегда истина и благо и на земле и на небе.

«Простить ужаснейших преступников против человеческих и божеских законов и воздать им добро за зло» — многим это покажется в лучшем случае идеализмом, безумием, а многим злонамеренностью...

Для людей, смотрящих на дело с материальной стороны, нет других путей — или решительных мер пресечения или либерального послабения...

Больного лечили и сильными средствами, и переставали давать сильные средства...: ни та, ни другая система не помогли, больной все больнее...

Пробовали во имя государственной необходимости блага масс стеснять', ссылать, казнить, пробовали во имя той же необходимости блага масс давать свободу — всё было то же. Отчего не попробовать во имя Бога исполнять только закон Его, не думая ни о государстве, ни о благе масс? Во имя Бога и исполнения закона Его не может быть зла...

Положение Ваше и России теперь — как положение больного во время кризиса. Один ложный шаг, прием средства ненужного', вредного, может навсегда погубить больного. Точно так же теперь одно действие в том или другом смысле — возмездия за зло жестокими казнями или вызова представителей — может связать всё будущее...

Государь! По каким-то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров запала страшная ненависть против отца Ва-

272

шего, — ненависть, приведшая их к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена вместе с ним. Революционеры могли — хотя несправедливо — осуждать его за погибель десятков 'своих. На руках Ваших нет крови. Вы — невинная жертва своего положения. Вы стоите на распутьи. Несколько дней, и если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, Вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с Богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих всё и даже нарушение закона Бога для человека...

Простите, воздайте добром за зло, и из сотен злодеев десятки перейдут от дьявола к Богу и у тысяч, миллионов дрогнет сердце от радости и умиления при виде примера добра с престола в такую страшную для сына убитого отца минуту.

Государь! Если бы Вы сделали это, позвали этих людей, дали бы им денег и услали их куда-нибудь в Америку и написали бы манифест с словами вверху: «а Я говорю: любите врагов своих», не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом Вашим. Я бы плакал от умиления, как я теперь плачу, всякий раз, когда бы я слышал Ваше имя. Да что я говорю: «не знаю, что другие»! Знаю, каким потоком разлились бы по России добро и любовь от этих слов.

Истины Христовы живы в сердцах людей, и одни они живы, и любим мы людей только во имя этих истин.

И Вы, царь, провозгласили бы не словом, а делом эту истину...

Но положим, что люди привыкли думать, что божественные истины — истины только духовного мира и не приложимы к житейскому... Они скажут: христианское прощение и воздаяние добром за зло хорошо для каждого человека, а не для государства. Приложение этих истин к управлению государством погубит государство.

Государь! ведь это ложь, злейшая, коварнейшая ложь. Исполнение закона Бога погубит людей? Если это закон Бога для людей, то он всегда и везде закон Бога, и нет другого закона, воли Его. И нет кощунственнее речи, как сказать: закон Бога не годится. Тогда он не закон Бога. Но положим, мы забудем, что закон Бога выше всех других законов и всегда приложим, мы забудем это. Хорошо: закон Бога не приложим и если исполнить его, то выйдет зло еще хуже. Если простить преступников, выпустить всех из заключений и ссылок, то произойдет худшее зло. Да почему это так? Кто сказал это? Чем вы докажете это? Своею трусостью. Другого у вас нет доказательства. И кроме того, вы не имеете

273

права отрицать ничьего средства, так как всем известно, что ваши не годятся.

Они скажут: выпустить всех, и будет резня, потому что немного выпустить, то бывают малые беспорядки, много выпустить — бывают большие беспорядки. Они рассуждают так, говоря о революционерах, как о каких-то бандитах, шайке, которая собралась, и когда ее переловят, то она кончится. Но дело совсем не так: не число важно, не то, чтобы уничтожить или выслать их побольше, а то, чтобы уничтожить их закваску, дать другую закваску. Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше.

Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода; чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, какой был бы выше их идеала, включал бы в себя их идеал...

Есть только один идеал, который можно противопоставить им,— тот, из которого они выходят не понимая его и кощунствуя над ним, —тот, который включает их идеал, идеал любви, прощения и воздаяния добра за зло. Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить Вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию. Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем-человеком, исполняющим закон Христа.

(Письмо Александру III. Первая редакция («Письмо было гораздо лучше, потом я стал переделывать, и оно стало холоднее» Л. Т. 1881 г.).

(Бирюков, Том II, стр. 381-391).

О смертных казнях:

«НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ !»

Казнь 12-ти крестьян.

«Семь смертных приговоров... Четыре казни...».

И это в каждой газете. И это продолжается не недели, не месяцы, не год, а годы. И происходит это в России, в той самой России, в которой народ считает всякого преступника несчастным, и в которой до самого последнего времени по закону не было смертной казни.

Помню, как гордился я этим когда-то перед европейцами, и вот второй, третий год неперестающие казни, казни, казни.

274

Беру нынешнюю газету.

Нынче... что-то ужасное. В газете стоят короткие слова: «Сегодня... казнены через повышение двенадцать крестьян за разбойное нападение на усадьбу землевладельца...».

Двенадцать человек из тех самых людей, трудами которых мы живем, тех самых, которых мы всеми силами развращали и развращаем, начиная от яда водки и до такой ужасной лжи веры, в которую мы не верим, но которую стараемся всеми силами внушить им, — двенадцать таких людей задушены веревками теми самыми людьми, которых они кормят и одевают и обстраивают, и которые развращали и развращают их. Двенадцать мужей, отцов, сыновей, тех людей, на доброте, трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизнь, схватили, посадили в тюрьмы, заковали в ножные кандалы. Потом связали им за спиной руки, чтобы они не могли хвататься за веревку, на которой их будут вешать, и привели под виселицы. Несколько таких же крестьян, как и те, которых будут вешать, только вооруженные и одетые в хорошие сапоги и чистые солдатские мундиры, с ружьями в руках, сопровождают приговоренных. Рядом с приговоренными, в парчевой ризе и в эпитрахили, с крестом в руке, идет человек с длинными волосами. Шествие останавливается. Руководитель всего дела говорит что-то, секретарь читает бумагу, и когда бумага прочтена, человек с длинными волосами, обращаясь к тем людям, которых другие люди собираются удушить веревками, говорит что-то о Боге и Христе. Тотчас же после этих слов палачи, — их несколько, один не может управиться с таким сложным делом, — разведя мыло и намылив петли веревок, чтобы лучше затягивались, берутся за закованных, надевают на них саваны, взводят на помост с виселицами и накладывают на шеи намыленные веревочные петли.

И вот, один за другим, живые люди сталкиваются с выдернутых из под их ног скамеек и своею тяжестью сразу затягивают на своей шее петли и мучительно задыхаются. За минуту еще перед этим живые люди превращаются в висящие на веревках мертвые тела, которые сначала медленно покачиваются, потом замирают в неподвижности.

Ужас холодного расчета.

Все это для своих братьев-людей старательно устроено и придумано людьми высшего сословия, людьми учеными, просвещенными. Придумано то, чтобы делать эти дела тайно, на заре, так, чтобы никто не видал их, придумано то, чтобы ответственность за эти злодейства так бы распределилась между совершающими их людьми, чтобы каждый мог думать и сказать: не он виновник их.

275

Придумано то, чтобы разыскивать самых развращенных и несчастных людей и, заставляя их делать дело нами же придуманное и одобренное, делать вид, что мы гнушаемся людьми, делающими это дело...

И начальство удаляется к своим обычным занятиям с сознанием добросовестно исполненного, хотя и тяжелого, но необходимого дела. Застывшие тела снимают и зарывают.

Ведь это ужасно!

И делается это не один раз, и не над этими только 12-ю несчастными, обманутыми людьми из лучшего сословия русского народа, но делается это, не переставая, годами, над сотнями и тысячами таких же обманутых людей, обманутых теми самыми людьми, которые делают над ними эти страшные дела...

II.

Развращение народа.

Ужаснее же всего в этом то, что все эти бесчеловечные насилия и убийства, кроме того прямого зла, которое они причиняют жертвам насилий и их семьям, причиняют еще большее зло всему народу, разнося быстро распространяющееся, как пожар по сухой соломе, развращение всех сословий русского народа. Распространяется же это развращение особенно быстро среди простого, рабочего народа потому, что все эти преступления, превышающие в сотни раз все то, что делалось и делается простыми ворами и разбойниками и всеми революционерами вместе, совершаются под видом чего-то нужного, хорошего, необходимого, не только оправдываемого, но поддерживаемого разными, нераздельными в понятиях народа с справедливостью и даже святостью учреждениями: сенат, синод, дума, церковь, царь.

И распространяется это развращение с необычайной быстротой.

Недавно еще не могли найти во всем русском народе двух палачей. Еще недавно, в 80-х годах, был только один палач во всей России. Помню, как тогда Соловьев Владимир с радостью рассказывал мне, как не могли по всей России найти другого палача, и одного возили с места на место. Теперь не то…

О казнях, повешениях, убийствах, бомбах пишут и говорят теперь, как прежде говорили о погоде. Дети играют в повешение. Почти дети, гимназисты идут с готовностью убить на экспроприации, как прежде шли на охоту...

Да, как ни ужасны самые дела, нравственное, духовное, невидимое зло, производимое ими, без сравнения еще ужаснее.

276

III.

Попытка оправдать смертную казнь.

Вы говорите,, что вы совершаете все эти ужасы для того, чтобы водворить спокойствие, порядок. Вы водворяете спокойствие и порядок!

Чем же вы его водворяете? Тем, что вы, представители христианской власти, руководители, наставники, одобряемые и поощряемые церковными служителями, разрушаете в людях последние остатки веры и нравственности, совершая величайшие преступления: ложь, предательство, всякого рода мучительство и — последнее, самое противное всякому не вполне развращенному сердцу человеческому: не убийство, не одно убийство, а убийства, бесконечные убийства, которые вы думаете оправдать разными глупыми ссылками на какие-то статьи, написанные вами же в ваших глупых и лживых книгах, кощунственно называемые вами законами.

Вы говорите, что это единственное средство успокоения народа и погашения революции, но ведь это явная неправда.

Надо удовлетворить народ.

Очевидно, что, не удовлетворяя требованиям самой первобытной справедливости всего русского земледельческого народа: уничтожения земельной собственности, а, напротив, утверждая ее и всячески раздражая народ и тех легкомысленных озлобленных людей, которые начали насильническую борьбу с вами, вы не можете успокоить людей, мучая их...

Причина событий и выход из положения.

Причина совершающегося никак не в материальных событиях, а все дело в духовном состоянии народа, которое изменилось и которое никакими усилиями нельзя вернуть к прежнему состоянию. Если бы вы убили или замучили хотя бы десятую часть всего русского народа, духовное состояние остальных не станет таким, какого вы желаете...

«Но что же делать, говорите вы, что делать? Как прекратить те злодейства, которые сейчас совершаются?».

Ответ самый простой: перестать делать то, что вы делаете...

Забота о благе народа — лицемерие.

То, что вы делаете, вы. делаете не для народа, а для себя, для того, чтобы удержать то, по заблуждению вашему считаемое вами

277

выгодным, а в сущности самое жалкое и гадкое положение, которое вы занимаете. Так и не говорите, что то, что вы делаете, вы делаете для народа: это неправда...

IV.

Переложение вины на революционеров.

Вы говорите: «Начали не мы, а революционеры»... Вы говорите, что совершаемые революционерами злодейства ужасны.

Я не спорю и прибавлю к этому еще то, что дела их, кроме того, что ужасны, еше так же глупы и так же бьют мимо цели, как ваши дела... Но они ничего не делали и не делают такого, чего бы вы не делали, и не делали в несравненно большой степени...

Так что, употребляя те безнравственные средства, которые вы употребляете для достижения своих целей, вам-то уж никак нельзя упрекать революционеров.

Необходимо обличение.

Знаю я, что все люди — люди, что все мы слабы, что все мы заблуждаемся, и что нельзя одному человеку судить другого. Я долго боролся с тем чувством, которое вызывали и вызывают во мне виновники этих страшных преступлений, и тем больше, чем выше по общественной лестнице стоят эти люди. Но я не могу и не хочу больше бороться с этим чувством.

А не могу и не хочу, во-первых, потому, что людям этим, не видящим всей своей преступности, необходимо обличение, необходимо и для них, и для той толпы людей, которая под влиянием внешнего почета и восхваления этих людей, одобряет их ужасные дела и даже старается подражать им.

Мука разделенной нравственной ответственности.

Во-вторых, не могу и не хочу больше бороться потому, что (откровенно признаюсь в этом) надеюсь, что мое обличение этих людей вызовет желательное мне извержение меня тем или иным путем из того круга людей, среди которого я живу и в котором я не могу не чувствовать себя участником совершаемых вокруг меня преступлений.

Ведь все, что делается теперь в России, делается во имя общего блага, во имя обеспечения и спокойствия жизни людей, живущих в России. Для меня, стало быть, и нищета народа, лишенного пер

278

вого, самого естественного права человеческого — пользования той землей, на которой он родился; для меня эти полмиллиона оторванных от доброй жизни мужиков, одетых в мундиры и обучаемых убийству, для меня это лживое, так называемое духовенство, на главной обязанности которого лежит извращение и скрывание истинного христианства. Для меня все эти высылки людей из места в место, для меня эти сотни тысяч несчастных, мрущих от тифа, от цынги в недостающих для всех крепостях и тюрьмах. Для меня страдания матерей, жен, отцов изгнанных, запертых, повешенных. Для меня эти шпионы, подкупы,., для меня закапывание десятков, сотен расстреливаемых... Для меня эти виселицы... Для меня это страшное озлобление людей друг против друга.

И как ни странно утверждение о том, что всё это делается для меня и что я участник этих страшных дел, я все-таки не могу не чувствовать, что есть несомненная зависимость между моей просторной комнатой, моим обедом, моим досугом и теми страшными преступлениями, которые совершаются для устранения тех, кто желал бы отнять у меня то, чем я пользуюсь...

А сознавая это, я не могу долее переносить этого, не могу и должен освободиться от этого мучительного положения.

Нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу так жить, не могу и не буду.

Спасти народ или пострадать с народом.

Затем я и пишу это и буду всеми силами распространять то, что пишу и в России и вне нее, чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела или уничтожилась бы моя связь с этими дедами, чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы или же, что было бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье), надели на меня так же как тех двенадцать крестьян саван и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю.

VI.

Обращение к виновникам.

И вот для того, чтобы достигнуть одной из этих двух целей, об-оащаюсь ко всем участникам этих страшных дел, обращаюсь ко всем, начиная с одевающих на людей-братьев, на женщин, на детей колпаки и петли, от тюремных смотрителей и до вас, главных распорядителей и разрешителей этих ужасных преступлений.

279

Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы.

Ведь, вы прежде чем быть палачами, генералами, судьями, премьерами, царями, прежде всего вы люди. Нынче выглянули на свет Божий, завтра вас не будет. (Вам-то, палачам всякого разряда, вызвавшим и вызывающим к себе особую ненависть, вам-то особенно надо помнить это). Неужели вам, выглянувшим на этот один короткий миг на свет Божий — ведь смерть, если вас не убьют, всегда у всех за плечами — неужели вам не видно в ваши светлые минуты, что ваше призвание в жизни не может быть в том, чтобы мучить, убивать людей, самим дрожать от страха, быть убитым, и лгать перед собою, перед людьми и перед Богом, уверяя себя и людей, что принимая участие в этих делах, вы делаете важное великое дело для блага миллионов? Неужели вы сами не знаете, — когда не опьянены обстановкой, лестью и привычными софизмами, — что все это — слова, придуманные только для того, чтобы, делая самые дурные дела, можно было бы считать себя хорошим человеком? Вы не можете не знать того, что у вас так же, как у каждого из нас есть только одно настоящее дело, включающее в себя остальные дела, — то, чтобы прожить этот короткий промежуток данного нам времени в согласии с той волей, которая послала вас в этот мир, и в согласии с ней уйти из него. Воля же эта хочет только одного: любви людей к людям...

Да, подумайте все вы, от высших до низших участников убийств, подумайте о том, кто вы, и перестаньте делать то, что делаете. Перестаньте — не для себя, не для своей личности, и не для людей, не для того, чтобы люди перестали осуждать вас, но для своей ауши, для того Бога, который, как вы ни заглушаете его, живет в вас.

(«Не могу молчать!». 1908 г.).

280

Страница сгенерирована за 0.16 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com