Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 2. I. Историческая обстановка

После этого Русь, или Московское царство, как объединен­ное, независимое и могущественное государство стала претен­довать на роль духовной и политической наследницы Византии. Византийской империи более не существовало; в 1453 году Свя­тая София стала мечетью. Немного раньше между Византией и Русью произошел церковный раскол из-за унии с Римом. Нахо­дясь под угрозой турецкого завоевания, император Иоанн по­просил помощи у папы и на Флорентийском соборе, вместе с па­триархом Константинопольским и другими церковными иерар­хами, признал первенство папы и другие римские догматы. Иси­дор, последний русский митрополит греческого происхожде­ния, был одним из инициаторов этой унии (1438). Но Русь не пошла за ним. По его возвращении в Москву он был низложен как отступник от православия; собор русских епископов избрал

29

его преемником Иону без какого-либо согласия или утвержде­ния со стороны Константинополя (1448). Так началась факти­ческая автокефалия Русской Церкви. Она не вылилась в откры­тый раскол с греками, хотя восточные патриархи не хотели признавать новый статус Русской Церкви еще целое столетие, до 1589 года, когда митрополит Московский получил титул пат­риарха.

Однако одним из последствий этой церковной автокефалии было разделение внутри бывшей общерусской, все еще номи­нально Киевской, митрополии. Западная, или Литовская, Цер­ковь обрела своего собственного главу с титулом митрополита Киевского и всея Руси непосредственно от Константинополь­ского патриарха, который жил теперь под властью мусульман и уже давно забыл про злополучную унию с Римом. После падения Константинополя Великий князь Московский стал считать себя единственным православным монархом в мире, а идеологи мос­ковского национализма, исходя из этого уникального положе­ния, нажили огромный капитал.

Это было завершение длительного процесса. В течение двух столетий велась непрерывная борьба между крепнущей властью Москвы и остальным русским миром, удельным и республикан­ским. Победа Москвы стала возможной из-за разделений среди ее противников. Кроме того, не остается никаких сомнений в том, что широкие массы населения, в особенности низшие клас­сы, приветствовали Московскую монархию. Для них она означа­ла конец феодальных войн и установление устойчивого, пусть даже деспотического, порядка. Этот закон и порядок были куп­лены, однако, дорогой ценой, уплаченной, главным образом, высшими классами. Новый порядок вводился суровыми, подчас революционными, методами. Удельные князья часто оканчива­ли жизненный путь в московских темницах; свободные институ­ты в различных городах были уничтожены; собственность поме­стных бояр и даже церковная собственность в Новгороде были конфискованы, многие знатные и богатые семьи были пересе­лены в другие области, чтобы освободить место для новопри­бывших из Москвы. Новые территории передавались в подчи­нение московским воеводам и дьякам. Правосудие никогда не было сильной стороной московской администрации. Несмотря на позднейшие исправления, сделанные в первоначальных ме-

30

­стных летописях, в них все же можно уловить отзвуки горьких стенаний порабощенного населения Новгорода, Пскова, Росто­ва и Ярославля.

В XV и XVI столетиях последней надеждой всех врагов Моск­вы стала Литва. В самом деле, Великая Русь разрывалась Запа­дом и Востоком. В политическом отношении Запад был пред­ставлен Литвой, где наряду с киевским населением и духовным наследием Византии появились, благодаря польскому влиянию, слабые (в то время) ростки латинской европейской культуры. Восток был представлен Москвой, где византийская культура уже отчасти смешалась с небольшим, но неуклонно возрастав­шим потоком тюркской и мусульманской цивилизаций.

Культурное развитие

В отличие от Киевской Руси, в своем культурном и духовном развитии средневековая Русь двигалась вполне определенно и в одном направлении. Она продолжала следовать принятому ею ранее политическому и социальному курсу, хотя и с отставанием примерно на одно поколение. В конце XIII века, во время мон­гольской катастрофы и ее последствий, сохранились еще пред­ставители церковной и литературной элиты, воспитанные в ки­евских школах. К этому периоду относятся героическая легенда о татарском нашествии «Слово о погибели земли Русской», «Житие Александра Невского», написанное в эпически-герои­ческом стиле, а также пламенные проповеди митрополита Серапиона. В XIII веке был создан, хотя неясно — до или после татар­ского нашествия, — русский вариант греческой «Палеи» — крат­кий пересказ Ветхого Завета, приправленный резкой анти-иу­дейской критикой, так называемая «Толковая Палея».

В последующий период образованное поколение вымерло. XIV век в истории русской литературы — практически чистая страница. Конечно, исторические летописи не прерывались; особенно содержательными были новгородские. Но кроме них и официальных епископских посланий в нашем распоряжении всего лишь заметки двух путешественников — паломников в Константинополь. Тем не менее, после 1300 года восстанавли­вается прогрессивная тенденция. Несмотря на более глубокое,

31

по сравнению с Киевом, распространение варварства, эти два века характеризуются непрерывным ростом. Это придает силу и значимость даже самым скромным литературным документам.

В конце XIV века мощный культурный поток извне принес на Русь новое литературное оживление. Он пришел от тех же са­мых балканских славян, которые в X и XI веках передали Руси свою литературу на славянском (древнеболгарском) языке. Бал­канские славяне — на этот раз не только болгары, но в особенно­сти сербы — в XIV веке переживали возрождение, которое озна­меновалось не столько оригинальными произведениями, сколь­ко новой волной переводов с греческого и выработкой нового, витиеватого стиля. Из монастырей Константинополя и Афон­ской горы, где русские монахи жили бок о бок с сербами и бол­гарами, новые труды проникали в Россию. Нам известны имена некоторых русских в Греции, которые активно трудились как пе­реписчики и даже переводчики; мы располагаем некоторыми рукописями ^а. Многие узы связывают этих русских монахов за рубежом с русским монастырем Святой Троицы, основанным преподобным Сергием. Некоторые выдающиеся славяне приез­жали в Россию, оказывая глубокое влияние на церковную и ли­тературную жизнь.

Митрополит Киприан был одним из них. Он был болгарином, получившим образование в Греции, и был послан из Константи­нополя как митрополит Литовский и Московский. Киприан из­вестен своей деятельностью в области богослужебной рефор­мы; он ввел на Руси новый богослужебный чин (Иерусалим­ский), а также новую редакцию богослужебных книг, приведя та­ким образом богослужение на Руси в соответствие с уровнем развития византийского богослужения того времени ^b. Другой из них, серб Пахомий, монах с Афона, начал свою русскую карь­еру в качестве переписчика в Свято-Троицком монастыре и стал знаменит в Москве и Новгороде своими агиографическими тру­дами. Он переработал и написал заново около десятка житий русских святых в весьма витиеватом сербском стиле, установив

^а Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV — XVII веков. СПб., 1903. С. 24-26.

^b Мансветов И. Д. Митрополит Киприан в его литургической деятельности. Москва, 1882.

32

новый агиографический канон в России чуть ли не на три столе­тия вперед ^а. Третий из этих славян, Григорий Цамбляк, митро­полит Западной Руси, оставил после себя сборник торжествен­ных проповедей на церковные праздники, пользовавшийся большой популярностью даже в Москве ^ь.

Между сербами (или болгарами) и русскими, по-видимому, не существовало языкового барьера. Хотя народные разговорные диалекты развивались в различных направлениях, литератур­ный язык оставался тем же, старославянским, с небольшими различиями в произношении и написании. Напротив, гречес­кий язык был недоступен большинству образованных людей на Руси. Таково мнение А. Л. Соболевского, одного из самых глубо­ких специалистов по древнерусской литературе: «Древнерус­ский читатель, за редчайшими, значения не имеющими исклю­чениями, не знал ни одного чужого языка». ^c Поскольку вопрос о владении греческим языком является чрезвычайно важным для оценки древнерусской культуры, мы остановимся на нем по­дробнее.

Как ни странно, мы располагаем большим количеством дан­ных о распространенности греческого языка на Руси в период средних веков, чем в Киевский период. Этим мы обязаны тому обстоятельству, что библиотеки этого периода сохранились луч­ше, чем библиотеки более раннего времени. Следует априори допустить, что между Византией и Киевом существовали более тесные связи, чем между Византией и Москвой или между Ви­зантией и Новгородом. Однако отношения между Русью и Кон­стантинополем не прекратились после монгольского нашест­вия, несмотря на возросшие трудности для путешественников. Греческие митрополиты прибывали на Русь со своим духовенст­вом, как и раньше. Русские кандидаты на митрополичью кафед­ру должны были сами ездить в Византию, живя там по несколь­ко месяцев или даже лет. Для того чтобы преодолеть нежелание греков посвящать местных епископов на высший пост в зависи­мой от них Церкви, они вынуждены были тратить на это много

^а Яблонский В., изд. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908.

^b Яцимирский А. И. Григорий Цамблак: очерк его жизни, административной и книжной деятельности. СПб., 1904.

^с Соболевский А. И. Переводная литература... С. VI.

33

сил, прибегая даже к подкупу. Святитель Алексий дважды ездил в Константинополь и провел там целый год, прежде чем был по­священ в митрополиты. После его смерти не менее трех русских епископов, иногда по очереди, а иногда и одновременно, езди­ли в столицу империи, тщетно добиваясь высочайшего сана. Следовательно, представители русского духовенства должны были возвращаться из Греции с некоторыми познаниями в раз­говорном средневековом греческом языке (или, быть может, они ехали туда уже со знанием языка), который, в своем церков­ном употреблении был не очень далек от святоотеческого гре­ческого.

Константинопольские патриархи не ограничивали свой инте­рес к русским делам лишь назначением главы Русской Церкви. Мы располагаем десятками писем от патриархов к русским кня­зьям и епископам как в греческих оригиналах, так и в русском пе­реводе. В них затрагиваются различные вопросы: жалобы неко­торых князей на несправедливые действия митрополитов, кано­низация святых, отношения между митрополитом и епископом Новгородским, искоренение новой ереси и т.п. Время от време­ни в русских городах появлялись епископы греческого проис­хождения. Вероятно, этому факту обязан и местный обычай в ростовском соборе, где один из хоров пел по-гречески, а другой — по-славянски. В том же городе был монастырь, славившийся библиотекой греческих книг, которая привлекла внимание одно­го жадного до учения молодого человека, будущего святителя Стефана, епископа Пермского. Святитель Стефан — один из не­многих русских, известных нам по имени, чье знание греческого языка является бесспорным. Мы не можем столь же определен­но сказать то же самое о его биографе и соученике в Ростове — Епифании Премудром. Последний любил употреблять в своих писаниях греческие слова, но сам их выбор указывает на ску­дость словаря и исключительно устные источники его знаний. Вместо того чтобы пользоваться греческими словами для пере­дачи абстрактных и богословских понятий, где греческий язык был бы вполне уместен, он пишет, например: «аркуда, то есть медведь», используя народное слово, а не классический термин ^а.

^а Чижевский Д. Предисловие //Житие св. Стефана, епископа Пермского. Изд. В. Г. Дружинин. Гаага, 1959.

34

Разговорный, или средневековый, греческий язык был более известен на Руси, чем классический язык отцов Церкви ^а. Оче­видно, что некоторые все же были знакомы с последним, так как две рукописи XIV века содержат новые переводы или, скорее, новые редакции славянского Евангелия, несомненно, выпол­ненные русскими. Одна из них датирована 1383 годом и была написана в Константинополе, другая — традиционно приписы­вается митрополиту Алексию, хотя атрибуция эта сомнитель­на^b. Качество переводов доказывает мастерское владение язы­ком.

С конца XIV века сохранилась интересная рукопись с претен­циозным названием «Изящная греческая речь». По содержанию это не что иное, как краткий греко-русский словарь-разговор­ник, предназначавшийся для русских паломников или русских монахов в Греции. В некоторой степени он напоминает совре­менные карманные разговорники для туристов. Греческие слова пишутся русскими буквами. ^c Однако после Флорентийской унии (1443) русские связи с Грецией ослабли, и, как следствие, умень­шилось знание греческого языка.

В конце XV века деятельный епископ Новгородский Геннадий предпринял первое полное (рукописное) издание славянской Библии. Двенадцать книг Ветхого Завета были переведены с ла­тинского вместо греческого. Очевидно, причиной тому была не­возможность найти либо греческий текст, либо человека, спо­собного его читать и переводить. Аналогичная ситуация имела место в Москве в начале следующего столетия. Великий князь Московский Василий III не смог найти человека, который бы перевел ему с греческого «Толковую Псалтырь», обнаруженную им в дворцовой библиотеке. Князь был вынужден писать на Афон с просьбой прислать монаха, могущего перевести ее хотя бы на латынь ^d. Латынь была более распространенной, так как ею пользовались для дипломатических сношений с западными государствами.

^а Соболевский А. И. Переводная литература... С. 283-289.

^b Там же. С. 24, 26-31

^с Соболевский упоминает о наличии нескольких таких «словарей» в списках XIV

и XV веков. Там же. С. 288.

^d Там же. С. 285.

35

При настоящем состоянии научных исследований все еще не­возможно выделить из всей массы книг, переведенных в тече­ние монгольского периода, тексты, являющиеся результатом трудов русских переводчиков. Конечно, их было не много, по сравнению с ввезенными с Балкан. Они, как правило, не подда­ются точной датировке. Многие произведения, вероятно, могли быть переведены в предшествующий, Киевский, период. Одна­ко чрезвычайная редкость древних рукописей не позволяет сде­лать окончательный вывод. Соболевский высказывает мнение, что с появлением новых переводов «русская литература увели­чилась почти вдвое»". Даже если эта оценка преувеличена, Со­болевский, несомненно, прав, утверждая, что «переводы гораз­до более читались, чем оригинальные произведения, и оказыва­ли сильнейшее влияние на народную фантазию... Новые эпохи в истории древнерусской литературы составлялись также пере­водами... Культурные движения в Московской Руси находили се­бе выражение не в оригинальных произведениях, а в подборе переводов» ^ь. К сожалению, исследование влияния отдельных греческих авторов и их трудов на оригинальную русскую литера­туру еще не предпринято.

Как и в Киеве, большинство переводов служило для практиче­ского церковного употребления, то есть использовалось для на­ставления и поучения в духовной жизни. Были весьма распрост­ранены, в достаточном количестве, экзегетические труды, ис­пользовавшиеся для изучения Священного Писания. Особую ценность представляет толкование на четыре Евангелия Феофилакта Болгарского (XI или XII век), основанное на творениях Иоанна Златоуста и других ранних отцов Церкви. Златоуст оста­вался классическим толкователем для Церкви даже и в XIX веке. Некоторые другие толкования (на «Деяния апостолов» и Посла­ния) носили характер сборников или catenae (цепей) и сохрани­ли ценные отрывки из некоторых древних авторов, осужден­ных в свое время за еретические взгляды: Оригена, Феодора Мопсуетского, Аполлинария, Севера Антиохийского.

Что касается догматического наследия Древней Церкви, то средневековая Русь немного добавила к скудному и малочислен-

^а Там же. С. 14.

^ь Там же. С. VI.

36

ному набору авторов более раннего периода: Кирилл Иеруса­лимский и Иоанн Дамаскин (как авторы общих трактатов), Гри­горий Назианзин и, вероятно, как результат болгарского влия­ния, «Против ариан» святого Афанасия. Последний труд, по-ви­димому, был недоступен среднему русскому читателю; однако были предприняты серьезные усилия для того, чтобы прояс­нить возвышенную и абстрактную мысль св. Григория, звучав­шую совершенно невразумительно в неуклюжем и буквальном переводе: полезным руководством здесь послужили коммента­рии Никиты Гераклейского.

Новым и весьма важным событием был перевод всего «Corpus Areopagiticus» четырех трактатов и писем неизвестного христи­анского неоплатоника, жившего около 500 года по Р. X.. Пере­вод выполнен сербским монахом Исайей и к XIV веку был уже известен на Руси. Богословие «Ареопагитиков» является весьма сложным, и не только для средневекового русского читателя. Мысль псевдо-Дионисия перегружена в философском отноше­нии, намеренно затемнена, иногда вовсе непонятна. Перевод был слишком буквальным и часто маловразумительным ^а. Тем не менее, пять сохранившихся списков XIV и XV веков, упомянутых Соболевским, свидетельствуют, что псевдо-Дионисий был чита­ем на Руси. Популярность этой книги, несомненно, была связа­на с новым мистическим течением того времени. Однако влия­ние дионисиевского богословия было много сильнее на христи­анском Западе, чем на Руси.

Среди ранних отцов Иоанн Златоуст и Ефрем Сирин были на­иболее читаемыми и любимыми авторами — свидетельство практической и этической направленности русского сознания. Новое собрание проповедей Златоуста добавилось к тем, что уже были известны в Киеве, как то: «Андриадис», «Златоструй», «Златоуст». В середине XIV века болгарский монах Дионисий перевел том проповедей Иоанна Златоуста с греческого, извест­ный под названием «Маргарит» («Жемчужина»). На Руси он вскоре стал самым популярным из всех сборников Златоуста.

Существовало бесчисленное количество переводов греческих житий святых и патериков, которые почти полностью повторя-

^а Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Москов­ской синодальной библиотеки. Москва, 1855. II, 2.

37

ли оригиналы, а также богатая подборка греческих проповедей и аскетических трактатов. Все вместе, эти труды составляли яд­ро русских библиотек. Именно в области аскетической литера­туры были сделаны в этот период наиболее ценные дополнения. Киев вынужден был довольствоваться классической «Лествицей» Иоанна Лествичника; теперь же список духовных учите­лей, почитавшихся на Руси, увеличился до тридцати имен, поч­ти полностью охватывая греческую ветвь христианской духов­ной традиции. Одними из самых популярных были Нил Синай­ский (V в.) и авва Дорофей (VI в.). Наиболее важным, однако, является тот факт, что после XIV века на Руси стали появляться труды представителей греческого и восточного мистицизма, до тех пор игнорировавшегося. Среди них мы находим Исаака Си­рина (VII в.) и Симеона Нового Богослова (X — XI вв.) и боль­шую часть апологетов византийского исихастского движения в Греции того времени: Григория Синаита, Каллиста, Игнатия Ксантопулоса и других.

Эти духовные писатели сразу же стали признанными учителя­ми русского монашества. Характерно, что догматическое движе­ние в Византии, связанное с исихазмом и получившее свое выс­шее выражение в трудах Григория Паламы (1296-1359), оста­лось совершенно неизвестным на Руси. Несмотря на почитание св. Григория Паламы, введенное на Руси митрополитом Киприаном, его трактат против «латинян» (римо-католиков) был един­ственным из его трудов, который был переведен и занял достой­ное место среди многих других полемических трудов.

Как и прежде, наиболее распространенными были не творе­ния того или иного автора, а сборники отрывков разнообразно­го содержания, принадлежавших или приписывавшихся раз­личным отцам Церкви. Из-за высокой стоимости книг одна единственная книга должна была стать подобием библиотеки и потому должна была претендовать, по возможности, на энциклопедичность. Преобладали вопросы этики и морали; статьи догматического характера терялись в море назидательного ма­териала. Среди переводных, уже готовых энциклопедий этичес­кого содержания, пользовавшихся успехом еще в Киеве, были труды Анастасия Синаита и Никона Черногорца. Последний особенно высоко ценился за его два сборника: «Пандекты» и «Тактион».

38

В заключение мы сделаем общие выводы о характере и степе­ни русской образованности в конце XV века на основании един­ственного пощаженного временем дошедшего до нас каталога русской монастырской библиотеки ^а. Кирилло-Белозерский мо­настырь был вторым после Троице-Сергиевой лавры как по бо­гатству, так и по духовному влиянию на русское монашество. В 1489 году архиепископ Новгородский Геннадий разыскивал не­обходимые ему книги для борьбы против новой ереси жидовствующих; он обратился за помощью в три самых богатых монас­тыря своей епархии, в числе которых был и Кирилло-Белозерский.

Согласно описанию рукописей Свято-Кирилловской обители, представляющему собой подлинное культурное достижение то­го времени, в библиотеке насчитывалось 212 рукописных книг; ^b известно, что библиотека Троице-Сергиева монастыря имела в то время около 300 томов. ^c Особый интерес представляет рас­пределение книг по содержанию. Более половины библиотеки составляют богослужебные книги и те части Библии, что ис­пользуются при богослужении в Православной Церкви. Эта группа насчитывает 110 названий. ^d Священное Писание — для личного, а не богослужебного пользования — представлено 11 томами, причем только один из них является книгой Ветхого Завета (книга пророка Иеремии). Однако отсутствие ветхоза­ветных книг компенсируется двумя апокрифическими сочине­ниями: «Книга видений Исаии пророка» и «Хождение Иоанно- во», присоединенное к Апокалипсису. В этой связи интересно отметить, что в запросе архиепископа Геннадия наряду с биб­лейскими Книгами Премудрости упомянута дидактическая кни­га Менандра (византийский сборник отрывков из афинского ко­медиографа IV века до Р. Х.). Три следующие категории имеют почти равное распределе-

^а Никольский Н. К. Описание рукописей Кирилло-Белозерского монастыря, составленное в конце XV века //Издания Общества любителей древней письменности. Т. 113. СПб., 1897.

^b Данный каталог не совсем полный. См.: Там же. С. XVI.

^с Там же. С. XI, VI.

^d К этому следует добавить, что большая часть сборников в библиотеке принад­лежит к типу «торжественников», то есть антологий проповедей на церковные праздники.

39

ние (от 22 до 26 томов): жития святых, аскетические трактаты и сборники различного содержания. Творения отцов Церкви, по большей части моралистов и аскетов, насчитывают 14 томов; только в четырех томах трех авторов рассматриваются догмати­ческие вопросы; эти три автора — Кирилл Иерусалимский, Гри­горий Назианзин и псевдо-Дионисий. В каталоге упомянут все­го один русский или, вернее, славянский автор — Григорий Цамблак, митрополит Киевский, чьи проповеди на праздничные дни представляют, главным образом, богослужебный интерес. Некоторые русские авторы нашли себе место в многочислен­ных сборниках, которые подробно описываются библиотека­рем Кирилло-Белозерского монастыря.

Если принять количество томов за показатель популярности, то наиболее широко читаемыми авторами были: Григорий На­зианзин (2 тома), Симеон Новый Богослов (2 тома), Никон (3 тома), авва Дорофей (3 тома), Иоанн Златоуст (3 тома), Исаак Сирин (5 томов) и Иоанн Лествичник (7 томов). Ни одна книга светского, исторического или научного содержания в библиоте­ке Кирилло-Белозерского монастыря не обнаружена.

Как бы ни были скудны оригинальные русские труды по срав­нению с переводной литературой, они являются главными ис­точниками для нашего исследования. Что касается греческих богословских трудов, то мы не знаем, в какой мере они усваива­лись русскими читателями. Вообще говоря, это зависело от их простоты и доступности изложения — критерий, весьма слабо применимый к авторам вроде Григория Назианзина или псевдо-Дионисия. Зато популярные богословские «энциклопедии» Ана­стасия Синаита и Никона Черногорца, проповеди Иоанна Зла­тоуста и Ефрема Сирина глубоко запечатлелись в русском созна­нии. Их главные идеи, даже их фразеология постоянно обнару­живаются в оригинальных русских сочинениях. Мы ограничим­ся здесь, однако, весьма кратким обзором этих работ, поскольку главный предмет настоящей книги — анализ оригинальной рус­ской литературы.

Русские летописи остаются богатейшим жанром литературы той эпохи, особенно новгородские. Начиная с XV века, мы встречаем наконец двух великих писателей, бывших одновре­менно и великими личностями, — святого Иосифа Волоцкого и святого Нила Сорского, представлявших разные монашеско-ре-

40

лигиозные мировоззренческие течения того времени. Оба оста­вили после себя нечто большее, чем отдельные послания или проповеди на разные случаи; каждый из них создал по книге: это были первые богословские труды, появившиеся на русской почве, — «Устав» Нила и «Просветитель» Иосифа. Само собой разумеется, что на протяжении всего этого периода продолжа­ется поток назидательных и канонических посланий епископов и митрополитов. С одной стороны, проповедей сохранилось ма­ло. После митрополита Серапиона, жившего в XIII веке и быв­шего последним представителем киевской культуры, единствен­ным известным проповедником остается Григорий Цамблак, стоявший на позициях традиционной византийской риторики.

Для русской религиозности весьма характерно, что, несмот­ря на скудость памятников письменности, средние века остави­ли сравнительно обильную мемуарную литературу на истори­ческие и географические темы. Имеются обширные описания паломничеств в Константинополь и Иерусалим, два отчета о поездке представителей русского духовенства, посланных на Флорентийский собор (1438), и в высшей степени интересное описание русского купца Никитина, совершившего путешест­вие в Индию. Среди исторических сказаний, по большей части включенных в состав летописей, многие посвящены монголь­скому нашествию и знаменитой Куликовской битве (1380). К группе сказаний на тему Куликовской битвы принадлежит ряд эпических произведений (в прозе), главное из которых — «Задонщина». И наконец, великая историческая трагедия падения Константинополя нашла современного мемуариста, русского, жившего в то время в Константинополе и описавшего ужасные события под псевдонимом Нестор Искандер (Александр — по-гречески). Юридическая литература законов и хартий, а осо­бенно завещаний русских князей, также содержит много цен­ных характеристик, могущих помочь пониманию русской рели­гиозности.

Источники не столь уж скудны, как это может показаться, ес­ли судить по литературным стандартам. И что очень важно — вся русская литература средневекового периода продиктована нуж­дами и проблемами своего времени. Она уже не является отра­жением греческих или южнославянских идей, как это иногда бывало в Киеве. Период вдохновенного ученичества завершил­-

41

ся. Какой бы обедненной ни была русская культура, она обрела самобытность и чувство ответственности. Отныне русская мысль включается в борьбу, исходя из своих собственных жиз­ненных проблем — социальных, моральных, религиозных. И это придает свежесть и силу всем ее проявлениям.

42